Юноша бледный со взором горящим…
Поэт-пророк подметил тонко
страданья юного лица.
Не оттенит его дубленка,
она ведь все-таки —
овца.
Разденься, шкаф перед тобою,
побудем пять минут людьми.
А ты — хотя бы сам собою:
как дома, «лунники» сними.
Сияет твой пиджак, о боже,
как обручальное кольцо.
Сказать: «Ни кожи и ни рожи…» —
нельзя,
ведь кожа налицо.
Ну, вот, разделся до рубашки.
Приостановимся пока…
Твои заморские подтяжки,
как лямки…
Но без рюкзака.
Слова на иностранной майке
(перевела с большим трудом
чужого трафарета знаки),
они гласят:
«Родильный дом».
Любой из нас ему обязан.
Я радуюсь, ведь дело в том,
что мог здесь быть вполне указан
совсем иной, хотя и дом.
Иди на свет к окну,
всего лишь
перешагнув одежд холмы.
Мы подсчитаем, сколько стоишь
ты в чистом виде,
без «фирмы».
Что сделали вот эти руки
за двадцать весен на Земле?
Ни чувства, ни раздумий муки
не отразилось на челе.
Вот голову и поломай-ка
(молчу про душу и про дух):
а вдруг роддомовская майка —
намек, что не готов продукт?
Глаза бессмысленные кротки…
Дошло хоть что-нибудь?
Едва ль.
А ну-ка, пеленайся в шмотки,
катись в роддом и дозревай!
…Визжали «молнии»-застежки,
а я вздыхала, потому
что встретила-то по одежке,
а провожу не по уму.
Исход подобного стриптиза
меня потряс, само собой.
И если здесь нужна реприза,
она, читатель, за тобой:
«Одел спецмайку из роддома.
Не все, как говорится…»