Время вспомнить все

Глава 16

Прошло еще несколько дней. Естественно, «фольксваген-гольф» с мертвым официантом был найден. Сомнений не оставалось, чьих рук это дело, Удав оставил подпись – крест на затылке, прикрыв его зимней шапкой. И если сотрудники следственных органов и ФСБ, под влиянием и давлением из ГРУ, сумели информацию о смерти майора Штурмина скрыть от журналистов, не сделать достоянием гласности, то с официантом Борисом Алимовым это сделать не удалось. И газеты запестрели фотографиями, статьями о похождениях ужасного маньяка, который на этот раз выбрал своей жертвой безобидного и далеко не могучего телосложения человека. Жертвой стал заурядный официант. Фотография Бориса Алимова и фоторобот были напечатаны во многих изданиях, а сюжеты прошли почти во всех информационных программах.

Хоботов ликовал.

– Вот она, слава, вот она!

Единственное, что приносило досаду, так это то, что пока застопорилось дело со снятием формы с его скульптуры. Мастер, с которым Хоботов договорился, повредил руку, и к работе, тем более, к такой тонкой и ответственной, был не пригоден. Хоботов же все эти дни ходил по городу и скупал газеты. Газет в мастерской собралась уже изрядная стопка. Нужные статьи были отчеркнуты желтым и красным маркерами, и они для Хоботова были дороже, чем диплом Нобелевского лауреата. Еще что сделал Хоботов, так это полностью сменил имидж: он сбрил бороду и так же наголо обрил голову. Даже дочь, войдя в мастерскую, не сразу узнала отца. Она немного испугалась, отшатнулась.

– Ну, чего ты, – сказал Хоботов, – это я, твой отец.

– Брр, какой ты страшный! – воскликнула Марина, тряся головой. – Ты похож на водяного.

– Какого еще водяного? Тебе нужны деньги? Скоро вы станете богатыми.

– Да? Вот хорошо, – воскликнула Марина.

– У вас будет море денег, ведь я стану фантастически известен.

Подобные истории девочка слышала уже не впервые и особого значения им не придавала. Отец дал ей двести долларов, и она, радостная, покинула мастерскую.

«Матери расскажу, чего он над собой утворил. Вот удивится. Был похож на художника, а превратился черт знает в кого. Голова, как бильярдный шар. Ну да ладно, мне с ним по улице не ходить, хотя, может быть, так он даже интереснее».

Чтобы хоть как-то развеяться и выйти из того состояния, в котором Илларион Забродов пребывал уже почти неделю, он решил наведать своего старого приятеля Марата Ивановича Пигулевского. Сел в джип и покатил а антикварную лавку на Беговую. Марат Иванович оказался на месте. Он обрадовался Иллариону, тут же схватил его за локоть и потащил в маленькую комнатку пить чай.

– Что-то ты мне не нравишься, – немного шепеляво говорил старик, – вид у тебя какой-то…

– Какой?

– Да словно жену похоронил или кого-то из близких.

– Вы прозорливы, Марат Иванович.

– На самом деле? – старый антиквар даже немного побледнел.

– Похоронил… Без меня похоронили, ну, да ладно, что об этом говорить. А ты-то как?

– Что я, Илларион… Дела идут помаленьку, правда, у нормальных умных людей как-то денег становится все меньше и меньше. Красивые вещи почти совсем перестали покупать, лишь интересуются, смотрят. А к очень дорогим даже и не прицениваются.

– Что ты имеешь в виду?

– Денег нет у народа, довели.

Кто довел, Забродов спрашивать не стал, ответ Пигулевского знал наперед.

– Даже серебряным браслетом никто больше не интересуется, понимают, им не купить.

– Это тот, с поломанной застежкой?

– Застежку-то я починил.

– Починил? – воскликнул Илларион. – Ты же говорил, нет сейчас мастеров.

– Мало ли что я говорил… Есть мастера, были и будут, только найти их тяжело. А браслет этот лежит у меня в лавке второй год, вот я и решил починить его.

– Что же за мастер такой отыскался?

– А, – махнул рукой Марат Иванович, – я давным-давно его знал, он часы чинит старинные. А тут пришел как-то ко мне, я стал его подначивать, говорю, мол, мастер ты хороший, а вот браслетик не починишь.

И знаешь, так его завел, что он даже затрясся. «Какой такой браслет?» – говорит. Я браслетик вытащил, лупу ему подал. Он смотрел, смотрел, пыхтел, как паровоз под парами, а потом и говорит: «Назло тебе, Марат, сделаю и даже денег с тебя не возьму».

– И не взял?

– Конечно, нет! Слово, оно ведь не воробей, вылетело – не поймаешь. Да и мужик он, слово держит, ни разу не подводил. Я ему, знаешь ли, Илларион, без расписок такие часы в починку отдавал, что дороже «мерседеса» стоят и никогда никаких проколов. Сегодня он браслет принес, полюбуйся, – и Марат Иванович Пигулевский положил на стол перед Илларионом серебряный браслет в виде змеи, к которому в день знакомства с Забродовым присматривалась Наталья Болотова…

Забродов смотрел на него, смотрел долго, внимательно. Его глаза были полуприкрыты. И если бы не Марат Иванович, возможно, он еще пребывал бы пару минут в таком состоянии. Но Пигулевский поставил на стол чашки и предложил приступить к чаепитию.

– Марат Иванович, не продашь ли ты его мне?

– Тебе, Илларион? На кой черт тебе нужна такая вещь, вроде, драгметаллы и антиквариат ты не собираешь. Тебя же, насколько я знаю, книги интересуют, карты старинные, это не твой профиль.

– Подарить хочу.

– Чертовски дорогой подарок. Значит, человек должен быть очень важный для тебя.

– Хочется сделать…

– Нет, если хочется, то забирай. Я даже сделаю для тебя скидку.

– Не надо делать скидку. У меня есть книга по хиромантии, помнишь, я тебе показывал?

– Львовское издание?

– Да, – сказал Забродов.

– И что ты предлагаешь? – Марат Иванович оживился, даже забыл о чае, который стыл в чашках.

– Я тебе отдам эту книгу, и сколько скажешь, столько доплачу.

– Да ты что, Илларион, за кого ты меня держишь?

Я-то знаю, сколько стоит эта книга начала девятнадцатого века. Одна обложка… Она дороже браслета стоит, правда, ненамного, но…

– Ловлю на слове, – тут же сказал Забродов, – если ты говоришь, что дороже, пусть так оно и будет.

Значит, в счет включаем и ремонт застежки.

– Согласен, – тут же сказал Марат Иванович.

– Только книга у меня не с собой, лежит дома.

Хочешь, завтра привезу? ; Марат Иванович положил браслет в деревянный футляр и подвинул его к Забродову.

– Браслет можешь забрать хоть сейчас. Тебе я верю.

– Еще бы ты мне не верил! Я у тебя почти все свои книги хранил, не боясь за их сохранность, – и они оба, глядя друг на друга, улыбнулись. – Можно я воспользуюсь телефоном?

– Илларион, тебе в моей лавке можно все, я разрешаю даже на голове ходить.

– На голове не умею, а на руках, пожалуйста. Но не стану этого делать, а то твоя помощница перестанет меня считать серьезным человеком.:

– Тебя-то она серьезным считать не перестанет, а вот обо мне может подумать, что старик Пигулевский в маразме.

Илларион снял трубку, а Марат Иванович, покинув маленькую комнатку, направился в торговый зальчик.

Он не хотел мешать своему другу разговаривать по телефону, он понимал, что, скорее всего, Илларион будет звонить женщине.

Так оно и случилось.

– Алло, – услышал Забродов голос Болотовой.

– Здравствуй, Наталья, это я.

– Илларион, ты?

– Я, – коротко бросил Забродов.

– Где ты пропадал? После того вечера…

– Я все знаю, Наталья. Как ты?

– Ничего, вроде бы работу закончила, вроде бы все довольны. Устала чертовски, в квартире холодно.

– Все еще не включили отопление?

– Да ну их к черту! Они раскопали весь двор, то ли трубы, то ли еще что. Горячую воду дадут через четыре дня, так что я страдаю от холода.

– А что если я к тебе приеду?

– У меня холодно, – произнесла женщина, – у меня даже еды в доме нет, даже угостить тебя будет нечем.

– Чай у тебя есть?

– Чай есть, кофе есть и даже коньяк.

– А ты говоришь – ничего. Я еду.

– Как скоро? – спросила Наталья, глядя на свое отражение в зеркале оценивающе.

«Господи, я плохо выгляжу», – подумала она.

– Да, приезжай, – сказала она в трубку.

– Через час у тебя.

– Во двор не въедешь, Илларион, все перекопано.

– Я это понял.

Распрощавшись с Маратом Ивановичем, Илларион бросился к машине. Ему хотелось как можно скорее увидеть Наталью, он понял, что скучал по ней, что, может быть, сейчас эта встреча сможет развеять ту тоску, которая его охватила, не дает ему жить.

Он поднялся на площадку, позвонил. Наталья открыла.

– Проходи, – она посмотрела на Иллариона, словно бы не решаясь впустить.

Забродов сам сделал шаг навстречу. Наталья привстала на цыпочки и поцеловала Иллариона в холодные губы.

– Это тебе, – Илларион подал женщине деревянный футляр.

– Что это?

– Открой, посмотри.

Наталья подняла крышечку и ахнула:

– Ты купил этот браслет? Но ведь он стоит бешеные деньги!

– Нет, – покачал головой Забродов, – я его выменял. Когда я был еще мальчишкой, мы с друзьями часто менялись между собой: фонарик на ножик, значок на медаль. Короче говоря, обмены были самые невероятные. Вот и сейчас я выменял, вспомнив детство, и заполучил вещь, которая тебе нравится.

– Да, мне очень нравится этот браслет. Но ведь сломана застежка, и антиквар говорил, починить его невозможно.

– Починили, иначе я не стал бы тебе его дарить.

– В самом деле, починили… – немного грустно произнесла Болотова. И он стал, как его собратья, а раньше отличался, но теперь о нем можно говорить, это тот самый браслет, застежку которого никто не мог починить целых два года. – Проходи же, раздевайся.

В квартире было тесно. И как у большинства тех, кто занимается искусством или связан с ним, в квартире царил своеобразный художественный беспорядок.

– Садись, садись на диван, – сказала Наталья, аккуратно опуская на черный комод футляр с браслетом. – Сейчас я приготовлю чай, кофе. Но коньяк…

– Ты правильно догадалась, коньяк я пить не буду, за рулем.

– Ну, что там.., по тому делу?

– Пока ничего.

– Я пойду домою чашки, – извиняясь, произнесла Наталья.

Она успела привести себя в порядок, но грязную посуду вымыть времени не хватило, и теперь ей предстояло заняться именно этим. Она удалились на кухню, а Илларион сидел, осматривая большую комнату.

Спальня, как он догадался, за стеклянной дверью, которая изнутри была затянута темной шторой. В квартире действительно было прохладно и сыро, дом старый, стены толстые.

И тут он увидел фотографии скульптора Хоботова, приколотые к компьютеру. Сразу он не обратил на них внимания, вернее, увидел, но даже не стал присматриваться, А сейчас произошло какое-то удивительное явление: тот фоторобот, который был у него, наложился на изображение Хоботова и практически совпал.

Он подошел и почти минуту рассматривал одну фотографию за другой. Затем перешел на кухню:

– Наталья, а что это за скульптор у тебя над компьютером?

– Это… Я уже закончила о нем статью, забыла снять фотографии, – женщине было немного не по себе от обилия грязной посуды, оттого, что кухня не убрана. Ей хотелось как можно скорее выпроводить Иллариона в большую комнату. – Ты мне мешаешь, – сказала она.

– Погоди, погоди, Наталья, где он живет? Адрес ты знаешь?

– Ревнуешь?

– Нет, мне нужен адрес.

– Конечно, знаю, – и она назвала адрес.

– Спасибо, – произнес Забродов, понимая, что ему уже не до чая, не до кофе и даже не до объяснений.

Слишком явным было совпадение фоторобота и Хоботова на фотографии. – А что он лепил?

– Скульптура у него называется «Лаокоон», ремейк. Да, да, по мотивам «Лаокоона». Удивительная работа, я никогда ничего подобного в своей практике не встречала. Сейчас многие этим занимаются. Время такое – конец столетия – и многие художники, скульпторы начинают пересматривать то, что было сделано их предшественниками сто, двести, пятьсот лет тому назад. А Хоботов отскочил на две тысячи лет в прошлое и занялся…

– Что он за человек? – спросил Илларион, почти не слушая то, о чем говорит Болотова.

– Нормальный человек. Как все скульпторы, немного не в себе, но чертовски талантлив. Несколько дней назад я с ним говорила, так он стал вообще каким-то странным, словно бы с ума сошел. А что такое, Илларион, почему ты о нем расспрашиваешь? – Болотова подумала самое элементарное, что Илларион ревнует ее к скульптору. – Я тебе о нем уже рассказывала.

И сейчас Илларион вспомнил, где и при каких обстоятельствах видел лицо Хоботова:

«Да, это случилось, когда я сам завез Болотову сдавать пленку, а затем забрал маленькие контрольные снимки из проявки. И тогда же я мельком видел его лицо на снимках».

– Послушай, Наталья, ты извини меня, мне надо ехать, у меня очень срочное дело, чрезвычайно срочное. Ты меня извини.

– Почему ты меня не предупредил.

– Забыл.

Илларион еще раз переспросил адрес. Наталья была обескуражена, когда дверь закрылась и Илларион покинул ее квартиру. Она слышала, как он сбегает вниз по лестнице, торопясь.

«Причем тут Хоботов? Куда он бежит? Почему он так неожиданно ушел?»

Она налила в бокал коньяка и, сделав несколько глотков, прикурила сигарету. Она пыталась понять, что происходит.

«Скорее! Скорее в мастерскую!» – «лэндровер» мчался, обгоняя все попутные машины.

А Леонид Хоботов сидел на диване и читал газеты, вернее, лишь то, что касалось маньяка, вырезавшего кресты на затылках задушенных жертв.

В дверь постучали.

«Кто это?» – подумал Хоботов, поднялся и открыл.

– Что надо? – сказал он, увидев перед собой Забродова.

Он сразу же вспомнил этого мужчину, он его видел раньше. Видел с Болотовой, видел, как он входил в кафе, видел, как уходил.

«Это у него ночевала Болотова. Стерва!» – о Штурмине он даже не вспомнил, как не вспоминает скульптор о слепке, с которого уже сняли форму.

– Что тебе надо? – прорычал Хоботов.

– Бороду сбрил, голову побрил? Думаешь, тебя никто не узнает?

– О чем это ты? Входи, – Хоботов впустил в мастерскую Забродова и тут же бросился убирать газеты с журнального столика.

Это не ускользнуло от взгляда Иллариона. Его догадки и предположения подтвердились. Но догадки и предположения это одно, Забродов хоть и привык полагаться на интуицию, но тут лучше иметь факты, желательно неопровержимые.

– Ты кто? – странным, почти замогильным голосом спросил Хоботов.

– Я Илларион Забродов. А ты, судя по всему, скульптор Хоботов?

– Да, Хоботов, – скульптор подал руку. Он решил сразу же огорошить гостя.

Забродов не испугался, протянул руку. Пальцы Хоботова сомкнулись на ладони Иллариона. Почти полминуты мужчины смотрели в глаза друг другу. Пальцы Хоботова сжимались все сильнее и сильнее, у Иллариона заходили желваки в скулах. Но он выдержал это рукопожатие, если, конечно, можно таким словом обозвать то, что хотел сделать с ладонью Иллариона Хоботов.

– Здоровый ты мужик, – произнес Илларион с легкой улыбкой.

Скульптор ослабил хватку и отпустил ладонь.

– Ты тоже ничего, здоровый. Проходи, садись. Водку будешь пить?

– Выпью, – произнес Забродов.

– Тогда садись на диван. Тебя, наверное, прислала ко мне Болотова?

– Не совсем чтобы прислала. Я просто прочел статью о тебе и решил взглянуть на великого скульптора.

– Да уж, есть на что посмотреть.

– Вид у тебя странный.

– Имидж сменил, – произнес Хоботов, направляясь в маленькую комнату, где под столом стоял картонный ящик, уже наполовину пустой.

Илларион прошелся по мастерской, осматривая скульптуры на стеллажах.

– Нравится?

– Интересно, – сказал Забродов.

– Ты в этом разбираешься?

– Не очень, – признался Забродов.

– То-то я смотрю, ты обращаешь внимание не на те работы, которые действительно интересны.

– Каждому свое, на вкус и цвет, как говорят, советчика нет.

– Это не правильно, это расхожее мнение. Есть настоящие работы, а есть фуфло. Почти все, что на наших выставках – это настоящее фуфло, а то, что здесь – работы.

– Настоящие? – сказал Илларион.

– Самые что ни на есть. Садись, садись на диван.

Водки у меня уже нет, есть только виски.

– Виски так виски, – сказал Забродов.

На столе появилось два высоких стакана.

– Льда у меня тоже нет.

– Можно и безо льда, я неприхотлив.

– Ну, и что Болотова сказала обо мне?

– Сказала, что ты интересный скульптор.

– А ты скульптурой интересуешься, что ли?

– В общем-то, да, – соврал Забродов. – Но у меня свой интерес.

– И какой же?

– А это что? – спросил Забродов, кивая на скульптуру в центре мастерской под влажной мешковиной.

– Это? – Хоботов даже крякнул от удовольствия. – А это, брат ты мой, самое что ни на есть настоящее искусство. Шедевр.

– Все художники и писатели одинаковы, что ни сделают, шедеврами любят обзывать.

– Это дерьмовые писатели и художники так говорят, а настоящие редко признаются в удачах.

– Так это удача?

– Удача, – сказал скульптор.

– Покажи.

Они разговаривали так, словно были давным-давно знакомы.

– Что ж, покажу. Посмотри, – Хоботов подошел и бережно, довольно долго, боясь повредить скульптуру, снимал мокрую мешковину.

Наконец скульптура была обнажена. У Иллариона Забродова даже холодок прошел по спине от того, что предстало его взору. А Хоботов молчал, Илларион лишь слышал, как за спиной булькает в стакан виски.

– Ну, что скажешь?

– Ха – это шедевр. Об этой работе будут говорить, будут говорить долго, может даже тысячу лет.

Скульптура прямо-таки дышала, человеческая плоть пульсировала. Это было последнее, что мог сделать человек в объятиях страшной змеи, последние судороги, последняя попытка освободиться, причем попытка, обреченная на провал.

– Страшно, – сказал Забродов.

– Страшно? Нет, не страшно, величественно. Смерть сама по себе не страшна, она даже отвратительна, – рассуждал Хоботов со стаканом в руке, – величественен лишь один момент, та грань, когда человек еще жив, но уже обречен. Не знаю, ты, наверное, этого никогда не переживал.

– Да, похоже, никогда, – соврал Илларион, медленно обходя скульптуру.

– Она хороша со всех сторон.

«Да уж, хороша», – думал Забродов.

И тут его взгляд зацепился за страшную вещь, за страшный знак: на постаменте был вырезан крест.

Обыкновенный прямой крест, самый простой, проще которого не бывает – вертикальная и горизонтальная черточки, пересекающиеся между собой. Крест был процарапан стеком с рваными краями. Эти кресты Иллариону были знакомы, но он не стал задавать вопрос, что означает этот знак.

Он неторопливо обошел скульптуру. Ему показалось, что лицо одного из тех, кто пытается освободиться от объятий страшной змеи, очень похоже на лицо Льва Штурмина. Но он этого не сказал.

– А твоя Болотова стерва, как и все бабы. Кстати, все бабы стервы, причем гнусные.

– Не надо так, – тихо и вдумчиво ответил Забродов, – слишком резко ты все судишь.

– А как я еще могу судить? Я люблю крайности, люблю ясность.

– Но ведь она же написала о тебе статью и, по-моему, толковую.

Илларион статью не читал, но примерно мог представить, что могла написать Наталья.

– Статья – это мелочи. А ты пей, пей.

Илларион взял высокий стакан, посмотрел на Хоботова – тот ему подмигнул. Было что-то страшное в огромном, широкоплечем, абсолютно лысом, гладко выбритом человеке. Он сам походил на удава, на гигантского удава. Сходство было не только внешним, но и внутренним. Двигался Хоботов мягко и в то же время стремительно.

«Да, он невероятно силен, зверь прямо-таки в человеческом обличий, – подумал Забродов. – Такой, конечно, смог задушить Штурмина».

Они выпили по стакану виски, выпили молча, лишь время от времени бросая украдкой взгляды друг на друга, причем, взгляды были оценивающие, словно бы каждый примерялся. Они напоминали взгляды борцов, вышедших на ковер, причем, схватка должна произойти скоро, и схватка не на жизнь, а на смерть.

– Ты убил моего друга? – глядя в глаза, поставив стакан на край журнального стола, сказал Забродов.

– Убил твоего друга?

– Да, – произнес Забродов.

– Ты ошибаешься, я его не убил.

– Ты задушил официанта?

– Вновь ошибаешься. Лучше выпей виски и успокойся.

– И знаешь что, – сказал Забродов, – я пришел, чтобы убить тебя.

Илларион Забродов уже просчитал ситуацию. О том, что произведение искусства должна сопровождать легенда, он знал, о бредовой мечте Хоботова ему рассказала Болотова. И теперь весь внутренний мир этого человека ему открылся, стал понятен. Для него самым дорогим и самым важным является не человеческая жизнь, а страшная скульптура, ею он дорожит больше всего.

– И что ты собираешься с ней делать? – кивнув в сторону скульптуры, осведомился Забродов.

– С ней? – ласково произнес Хоботов. – Ее отольют в бронзе, ее будут повторять в мраморе, ее станут фотографировать, печатать, о ней примутся снимать фильмы. Она войдет в историю искусств как «Христос» Дали, как «Давид» Донателло, как Роденовский «Мыслитель». О ней станут говорить, когда ни тебя, ни меня, ни Болотовой уже не будет на этом свете. О нас забудут, вернее, забудут о вас, а меня будут помнить.

– Ты думаешь? Ты уверен в этом?

– Абсолютно, – сказал Хоботов. – Завтра придут мастера, снимут с нее форму, отольют в бронзе.

– Мастера, может, и придут, – сказал Забродов, – а вот в бронзе ее не отольют.

– Как это не отольют?

– А вот так. Я пришел, чтобы ее уничтожить.

– Что!? – прорычал Хоботов и вся его голова, даже лысина, выбритая и гладкая, как бильярдный шар, вначале побагровела, а затем стала белой, словно бы голову скульптора перепачкали мелом. – Ты ее? – до Хоботова дошло, зачем и почему появился этот мужчина в его мастерской. Но, по мнению скульптора, Илларион Забродов был слишком слаб, чтобы противостоять ему.

– Хочешь, я тебе что-то покажу?

– Покажи, – сказал Забродов.

Хоботов с бутылкой виски в руке двинулся в угол мастерской. Затем наклонился, схватился за стальное кольцо и рванул на себя большой люк, под которым была яма, где хранилась глина. Из ямы, как из могилы, пахнуло влагой и сыростью.

– Иди, глянь.

Илларион подошел. Интуиция у него была развита превосходно, он приблизился к краю. Яма была два на полтора, ну, точь-в-точь яма на кладбище.

– Посмотри, что там.

Илларион сделал полшага, и в это время Хоботов с диким утробным звуком, вырвавшимся из раскрытого рта, бросился на Иллариона. Только феноменальная реакция и интуиция спасли Забродова, он успел увернуться, успел устоять на краю ямы и отпрыгнуть от нее. Хоботов с бутылкой в руке вновь двинулся на него.

– Я тебя убью! Ты станешь еще одним звеном легенды, страшной легенды, – шипел, как самый настоящий удав, скульптор, надвигаясь громадой своего тела на Иллариона.

Ударом ноги, резким и быстрым, Забродов смог выбить бутылку из правой руки скульптора. Та, описав дугу, ударилась о стену, рассыпалась на мелкие темно-зеленые осколки. Илларион ничего не говорил, он действовал беззвучно. Хоботов же рычал, шипел, он лез на Иллариона, расставив руки, нацеливаясь на его горло.

Забродов это понял. И вот Хоботов бросился. Это был бросок удава на свою жертву, бросок стремительный и мощный. Илларион успел пригнуться к полу, и скульптор всей громадой пролетел над ним с шипением и свистом, как локомотив проносится над человеком, упавшим между рельсами.

Илларион резко выпрямился и нанес ребром ладони сокрушительный удар по печени. Хоботов лишь ойкнул, но этот удар не смог его остановить.

«Ну и силен!» – мелькнула мысль.

На полу, у стеллажа, лежала кувалда с длинной деревянной ручкой, кувалда для сгибания арматуры. Подобные всегда есть в мастерских скульпторов. Хоботов схватил кувалду и, размахивая ею, вновь двинулся на Иллариона.

– Ну, давай, давай, – выкрикнул Забродов.

Кувалда пронеслась над головой Забродова. Если бы не реакция, этот удар размозжил бы череп – так, как тяжелый молоток разбивает грецкий орех. Хоботов размахивал ей так легко, словно бы это была ложка, словно бы она ничего не весила. Еще дважды Илларион смог увернуться и понял, следующий раз обмануть Хоботова ему не удастся, и удар достигнет цели. Если кувалда попадет даже не в голову, а в плечо или грудь, он уже не сможет противостоять скульптору.

И тогда Забродов, сконцентрировавшись, превратившись в комок сжатых нервов и мышц, сделал обманное движение, бросившись вначале влево, а затем качнулся вправо, и ребром ладони ударил Хоботова в горло. Ударил сильно. Скульптор-убийца остановился, кувалда упала на деревянный пол с глухим стуком.

Судорожное дыхание со свистом вырывалось из разверстого рта скульптора. Илларион начал бить, методично нанося удар за ударом.

Наконец, огромный скульптор качнулся и медленно опустился на колени. Дважды Илларион заехал ногой Хоботову в живот и грудь. Тот рухнул на пол – лицом вниз.

«Этого хватит минут на пять», – подумал Забродов и, бросившись к стеллажу, оборвал штору, укрепленную на стальном тросе.

С тонким стальным тросом, который сразу же свернулся в пружину в руках, Илларион подошел к неподвижно лежащему скульптору-маньяку, присел на корточки. И в этот момент Хоботов бросился на него.

Казалось, не было ни сокрушительных ударов, ни того, что предшествовало им. Хоботов опрокинул Забродова, навалясь на него всем своим тяжелым могучим телом. Его руки тянулись к горлу Иллариона, и тот понял, что если пальцы сомкнутся на шее, его песенка спета.

Он двумя руками принялся выворачивать запястья скульптора, и тот, не придумав ничего лучшего, вцепился зубами в руку Иллариона. Забродов разжал пальцы, схватил Хоботова за уши и несколько раз изо всей силы ударил головой в лицо. Захрустели сломанные носовые перегородки. Хоботов захрипел, кровь полилась на грудь и на лицо Иллариону. Он вывернулся, сбросил скульптора, руки которого тянулись к нему, в дважды ударил ногой.

Хоботов замер. Затем Илларион связал запястья стальным тросом, заломив руки Хоботова за спину, связал и ноги, подтащил Хоботова к дивану, набрал в ведро воды и вылил на голову скульптору. Тот тряхнул головой, открыл глаза. Он смотрел на Иллариона с ненавистью, но сделать уже ничего не мог. Он дергался, дергался яростно, но стальной трос лишь сильнее впивался в его тело. Хоботов ревел, рычал. А Илларион лишь улыбался, и улыбка, как понял Хоботов, на губах Забродова не предвещает ничего хорошего.

Но то, что задумал Забродов, Хоботову даже и в голову не могло прийти. Забродов нашел кувалду, схватил ее за длинную ручку и приблизился к скульптору.

– Ты что, хочешь меня убить?

– Нет, – сказал скульптору Илларион, – ты мне нужен живым.

– Тогда, что ты собираешься делать?

– Сейчас увидишь.

Илларион развернулся, подошел к скульптуре и принялся наносить удар за ударом. Глина, каркас, все это разрушалось, с каждым ударом скульптура становилась все безобразнее.

– Никто не отольет ее из бронзы, и не будешь ты знаменитым скульптором. Ты, возможно, будешь знаменитым маньяком и не больше этого. Ты станешь заурядной мразью. Хоботов, самой заурядной, обыкновенным душителем.

– Ты вандал, варвар, – ревел Хоботов, брызгая слюной и кровью.

– Пошел ты…

Когда со скульптурой было покончено, по лицу Хоботова текли слезы. Он плакал, в кровь кусая и без того разбитые губы. Илларион взял трубку и по памяти набрал вначале номер полковника Сорокина, попросил его вместе с людьми приехать в мастерскую скульптора.

Он сказал:

– Полковник, вы сейчас встретитесь с Удавом.

Затем позвонил Мещерякову и сообщил ему примерно то же. А уже через полчаса омоновцы вытаскивали из мастерской уже скованного наручниками, но все еще связанного стальным тросом скульптора Хоботова.

На прощание Сорокин крепко пожал ладонь Иллариону и, глядя в глаза, сказал:

– Извини меня, Илларион, я был не прав.

– Ничего, полковник, бывает.

– Сейчас я вижу, ты настоящий ас. Недаром тебя так называют.

– Это преувеличение, Владимир Петрович. Хотя доля правды в этих словах есть и немалая, – пожав руку полковника, сказал Забродов.

– Ну, Илларион, ты молодец! – сказал Мещеряков.

– Я сделал все, что мог.

Мещеряков отошел на пару шагов от Забродова и осмотрел его с ног до головы.

– Представляю, как это не просто было сделать!

Отпечатки пальцев, найденные экспертами в такси у акведука, совпадавшие с отпечатками пальцев в автомобиле официанта, были идентичны отпечаткам, снятым со скульптора Хоботова. А еще через неделю Леонид Хоботов заговорил. Следователи содрогнулись, услышав исповедь этого страшного человека.

Статья Натальи Болотовой была напечатана в самых крупных журналах, посвященных искусству. А сама она через месяц вместе с сыном уехала в Англию.

Среди провожавших ее был и Илларион Забродов, бывший инструктор спецназа ГРУ, носивший кличку Ас.