Всадник без головы

Глава XVII Ловушка для мустангов

Теперь, когда им больше ничто не грозило, молодая креолка с интересом огляделась вокруг.

Она увидела небольшое озеро, или, говоря по-техасски, пруд; берега его были покрыты бесчисленными следами лошадиных копыт – по-видимому, это было любимое место водопоя мустангов. Высокая изгородь из жердей окружала водоем и двумя расходящимися крыльями тянулась далеко в прерию, образуя как бы воронку, в самой горловине которой были ворота; когда их загораживали жердями, они замыкали изгородь, и лошади не могли ни войти, ни выйти.

– Что это? – спросила девушка, указывая на изгородь.

– Это ловушка для мустангов, – сказал Морис.

– Ловушка для мустангов?

– Кораль для ловли диких лошадей. Они бродят между крыльями изгороди, которые, как вы видите, далеко уходят в прерию. Их привлекает вода, или же мустангеры просто загоняют их сюда. Тогда вход в кораль загораживается, и здесь их уже нетрудно поймать.

– Бедные животные! Этот кораль принадлежит вам? Ведь вы мустангер? Вы нам так сказали?

– Да, я мустангер, но не охочусь этим способом. Я люблю одиночество и редко работаю вместе с другими мустангерами, поэтому я не могу пользоваться коралем, для которого нужно по крайней мере двадцать загонщиков. Мое оружие, если только можно его так назвать, – вот это лассо.

– Вы так искусно им владеете! Я слыхала об этом, да и сама видела.

– Вы очень добры. Однако я не заслуживаю этой похвалы. В прериях есть мексиканцы, которые словно родились с лассо в руках. И то, что вы называете искусством, показалось бы им просто неповоротливостью.

– Мне кажется, мистер Джеральд, что вы из скромности переоцениваете своих соперников. Я слышала совсем другое.

– От кого?

– От вашего друга мистера Зебулона Стумпа.

– Ха-ха! Старый Зеб – плохой авторитет, когда дело касается лассо.

– Я бы хотела тоже научиться бросать лассо, – сказала молодая креолка, – но говорят, что это занятие для девушки неприлично. Не понимаю, что в нем плохого, а это так интересно!

– Неприлично? Это такой же невинный спорт, как катанье на коньках или стрельба из лука. Я знаком с одной девушкой, которая прекрасно владеет этим искусством.

– Она американка?

– Нет, мексиканка и живет на Рио-Гранде. Иногда она приезжает к нам на Леону: здесь живут ее родственники.

– Она молодая?

– Да, примерно ваша ровесница, мисс Пойндекстер.

– Высокая?

– Немного ниже вас.

– Но, конечно, гораздо красивее? Я слыхала, что мексиканки своей красотой намного превосходят нас, американок.

– Мне думается, что креолки не входят в эту категорию, – с изысканной вежливостью ответил ирландец.

– Интересно, смогла бы я научиться бросать лассо? – продолжала молодая креолка, как будто не заметив комплимента. – Не поздно ли мне за это браться? Я слыхала, что мексиканцы начинают с детства, поэтому они и достигают такой удивительной ловкости.

– Конечно, не поздно, – поспешил ответить Морис. – Пройдет год-два, и вы научитесь хорошо бросать лассо. Я, например, всего лишь три года занимаюсь этим делом, и…

Он замолчал, так как ему не хотелось показаться хвастуном.

– А теперь вы владеете лассо лучше всех в Техасе? – закончила собеседница, угадав не высказанную им мысль.

– Нет-нет! – смеясь, запротестовал он. – Это старик Зеб так считает, а он судит о моем искусстве, вероятно принимая свое за образец.

«Что это – скромность? – недоумевала креолка. – Или этот человек смеется надо мной? Если бы это было так, я сошла бы с ума».

– Вам, наверно, хочется вернуться к вашим друзьям? – сказал Морис, заметив ее рассеянность. – Ваш отец, вероятно, уже беспокоится, что вас так долго нет. Ваш брат, ваш кузен…

– Да, вы правы, – поспешила она ответить тоном, в котором прозвучала нотка не то обиды, не то досады. – Я не подумала об этом. Спасибо, сэр, что вы напомнили мне о моих обязанностях. Пора возвращаться.

Они опять вскочили на лошадей. Неохотно подобрала Луиза поводья, как-то медлительно вдела ноги в стремена; казалось, ей вовсе не хотелось уезжать отсюда.

Когда они снова выехали в прерию, Морис направился со своей спутницей к месту пикника самой короткой дорогой.

Их обратный путь лежал через живописное место, известное в Техасе как «сорняковая прерия». Так назвали ее пионеры-поселенцы, видно не задумываясь особенно над выбором названия.

Уроженка Луизианы увидела вокруг себя огромный сад, где цвело множество ярких цветов, – сад, граничащий с голубым сводом неба, насаженный и выращенный самой природой.

Эта живописная местность оказывала облагораживающее влияние на многих, даже самых примитивных людей. Я видел, как неграмотный зверолов, обычно не замечавший никакой красоты, останавливался посреди сорняковой прерии и, окруженный цветами, которые касались его груди, долго любовался на чудесные венчики, колышущиеся на бесконечном пространстве; и сердце его становилось более отзывчивым…

– Как здесь хорошо! – воскликнула в восторге креолка, невольным движением останавливая лошадь.

– Вам нравится здесь, мисс Пойндекстер?

– Нравится? Это не то слово, сэр. Я вижу перед собой все, что только есть самого чудесного и прекрасного в природе: зеленую траву, деревья, цветы, – все, что мы выращиваем с таким трудом и все-таки никогда не достигаем равного. Здесь ничего не добавишь – это уголок девственной природы, безупречный в своем совершенстве.

– Здесь не хватает домов.

– Но они испортили бы пейзаж. Мне нравится, когда не видно домов и черепичных крыш и трубы не торчат среди живописных силуэтов деревьев. Под их сенью мне хотелось бы жить, под их сенью мне хотелось бы…

Слово «любить» готово было сорваться с ее губ. Но она вовремя удержалась и неожиданно даже для себя заменила его словом «умереть».

Со стороны молодого ирландца было жестоко не признаться девушке в том, что ее слова были словно эхом его чувств.

Но его ответ прозвучал прозаично и холодно:

– Боюсь, мисс, что вам скоро надоела бы такая суровая жизнь – без крова, без общества, без…

– А вам, сэр? Почему она не надоедает вам? Ваш друг мистер Стумп говорил мне, что вы ведете такой образ жизни уже несколько лет. Это правда?

– Совершенно верно – другая жизнь меня не привлекает.

– О, как бы я хотела сказать то же самое! Как я вам завидую! Я уверена, что была бы бесконечно счастлива среди этой чудной природы.

– Одна? Без друзей? Даже без крова над головой?

– Я этого не говорила… Но вы не сказали мне, как вы живете. Есть ли у вас дом?

– Он не заслуживает такого громкого названия, – смеясь, ответил мустангер. – Лачуга, пожалуй, более подходящее слово для того, чтобы составить представление о моем хакале – одном из самых скромных жилищ в нашем крае.

– Где же оно находится? Недалеко от тех мест, где мы сегодня были?

– Не очень далеко отсюда – не больше мили. Видите вершины деревьев на западе? Они укрывают мою хижину от солнца и защищают ее от бурь.

– Да? Как бы мне хотелось взглянуть на нее! Простая хижина, вы говорите?

– Именно.

– Стоящая в уединении?

– Нет ни одного жилища ближе десяти миль от нее.

– Среди деревьев? Живописная?

– Это уж как кому покажется.

– Мне хотелось бы посмотреть на нее, чтобы иметь представление. Только одна миля отсюда, вы говорите?

– Миля туда, миля обратно – всего две.

– Пустяки, это займет не больше двадцати минут.

– Я боюсь, что мы злоупотребим терпением ваших близких.

– А может быть, вашим гостеприимством? Простите, мистер Джеральд, – продолжала девушка, и легкая тень омрачила ее лицо, – я не подумала об этом. Вероятно, вы живете не один? В вашей хижине есть еще кто-нибудь?

– О да! Я поселился здесь не один. Со мной…

Прежде чем мустангер закончил свою речь, в воображении Луизы встал образ девушки ее лет, с бронзовым оттенком кожи, с миндалевидным разрезом глаз. Зубы у нее, должно быть, белее жемчуга, на щеках алый румянец, волосы как хвост Кастро, бусы на шее, браслеты на ногах и руках, замысловато вышитая короткая юбочка, мокасины с бахромой на маленьких ножках. Таким представила себе Луиза второго обитателя хижины мустангера.

– Может быть, появление гостей, особенно незнакомых, будет не совсем удобно?

– Напротив, он всегда очень рад гостям, будь то незнакомые или же друзья. Мой молочный брат очень общительный человек, но ему, бедняге, теперь мало с кем приходится встречаться.

– Ваш молочный брат?

– Да. Его зовут Фелим О’Нил. Как и я, он уроженец Изумрудного острова[29], графства Голуэй. Только в его речи ирландский акцент еще слышнее, чем в моей.

– О, как бы мне хотелось его послушать! Ведь диалект графства Голуэй очень своеобразен. Не правда ли?

– Мне трудно об этом судить, я ведь сам оттуда. Но если вы согласитесь на полчасика воспользоваться гостеприимством Фелима, то сможете составить собственное мнение.

– С огромным удовольствием! Это будет интересно, так ново! Пусть отец и остальные подождут. Там много дам и без меня, пусть они займутся поисками наших следов. Это будет не менее интересно, чем обещанная охота на мустангов. А я с радостью воспользуюсь вашим приглашением.

– Боюсь только, что я ничего не смогу вам предложить. Фелим несколько дней оставался один. Сам же он не охотник, и, наверно, наша кладовая пуста. Хорошо, что вы успели закусить перед этой ужасной скачкой.

Конечно, не кладовая Фелима заставила Луизу Пойндекстер свернуть с пути. Не слишком сильно интересовало ее и произношение ирландца. И не желание увидеть хижину мустангера руководило ею. Ее толкало чувство, которому она была не в силах противиться, словно она верила, что это ее судьба.

Луиза посетила одинокую хижину на Аламо, побывала под ее кровлей. Она с интересом разглядывала ее необычную обстановку и была приятно поражена, обнаружив в хижине книги, бумагу, письменные принадлежности и другие мелочи, которые свидетельствовали об образованности хозяина хакале. С видимым удовольствием слушала она забавную речь Фелима; не отказалась и от всяких угощений, за исключением того, что ее больше всего уговаривали попробовать: капельки освежающего напитка из «этой вот бутыли». И наконец, веселая и оживленная, она уехала.

Но ее оживление было мимолетным. Приподнятое настроение, вызванное новизной впечатлений, исчезло. Снова проезжая по прерии, усыпанной цветами, она глубоко задумалась. И вдруг у нее мелькнула мысль, которая обдала ее сердце мучительным холодом.

Мучилась ли она оттого, что заставила так долго тревожиться своего отца, брата и друзей? Или, быть может, она стала беспокоиться, боясь, что ее поведение сочтут легкомысленным?

Нет, не это мучило Луизу. Печаль, омрачившая ее лицо, была вызвана совсем другой мыслью. Весь день, по дороге от форта к месту пикника, при встрече на поляне, во время отчаянного бегства от диких жеребцов, когда Морис Джеральд был ее защитником, в минуты отдыха у озера, на обратном пути в прерии, под его скромной кровлей, – все это время спутник был с ней только вежлив и корректен.