Все, что я хочу на Рождество…

Кэтлин О'Рейли «Обнажая душу»

Глава 1

Величественный особняк Прайса превращался в тлеющую кучу пепла, исчезая прямо на глазах. Это тот еще дьявольский подарочек на Рождество городу Пайн-Крест в Вирджинии. Устраиваясь поудобнее, Эрик Маршалл прислонился к машине скорой помощи, сложив руки на груди, поскольку выглядело все так, что ночь будет длинной. В старом особняке больше никто не проживал, а сотрудники музея должны были уходить, поэтому все, что предстояло его бригаде скорой помощи, — присматривать за пожарными, которые, как правило, не были смышлеными парнями и распознавали признаки отравления дымом, если только они не укусят их в задницу, сразив наповал. Он наблюдал, как начальник пожарной службы высунулся из окна первого этажа и сделал знак рукой на шланг. По правде говоря, нужно иметь настоящее мужество, чтобы, рискуя жизнью и здоровьем, броситься внутрь горящего здания, дабы спасать человеческие жизни, жизни собак, кошек и грызунов, спасать потрепанных плюшевых мишек и наиболее раздражающее: когда-то полюбившиеся рождественские подарки. Ага, определенно требуется немало смелости и маловато мозгов. Правда, некоторые из ближайших друзей Эрика были пожарными, поэтому он держал свое мнение об их умственных способностях при себе.

Непрекращающиеся массы воды поднимали густые клубы дыма, змеившееся изо всех углов в холодную зимнюю ночь. Бригады струями обрабатывали устоявший первый этаж здания, но второй этаж уже исчез. Эрик знал этот дом, играл там, когда был ребенком, и было странно смотреть, как часть его прошлого исчезает. Смотреть, как заодно исчезает и часть истории штата Вирджиния. Легендарная усадьба самого популярного губернатора Вирджинии Колина Т. Прайса.

И уже собрались полчища праздных зевак, столпившихся на улице. Уайетт из парикмахерской в черной куртке поверх фланелевой пижамы. Официантка из закусочной, имя которой он всегда забывал. Там стояла даже старая миссис Тидуэлл, которая была директором средней школы Пайн-Креста на протяжении четырех поколений. Этой ночью, понаблюдать за этой развернувшейся трагедией, сюда пришли все, даже Санта-Клаус.

— Зефирки есть? — спросил Генри, второй лейтенант Волонтерского Корпуса скорой помощи Пайн-Креста. Генри был тем еще крутым стариканом, с лысой головой, как у стервятника, и его автобус гнал прямо-таки, как Марио Андретти*.

Прим.: Марио Андретти — американский автогонщик итальянского происхождения, чемпион мира по автогонкам в классе Формула-1. Имя Марио Андретти в США воспринимается как синоним скорости. До сегодняшнего дня единственный пилот, одержавший победу в чемпионате мира «Формулы-1» (1978), «Индианаполис-500» (1969) и «Дайтоне-500».

— Слишком много сладкого убьет тебя, — выговаривал Эрик, потому что, будучи лицензированным от штата представителем здравоохранения, у него был опыт в таких делах, а еще потому, что ему просто нравилось задавать Генри жару.

Генри обдумывал это, почесывая седую щетину на своей челюсти.

— Когда доживаешь до моих лет, это становится не так уж и важно. Жизнь не имеет смысла без порока... или двух. Я не собираюсь отказываться от сигар, но могу отказаться от сахара. Хитрость заключается в том, чтобы найти какую-то альтернативу, — он прервался, а Эрик ждал, потому что Генри говорил урывками. — Слушай, как насчет кусочка пиццы после того, как мы здесь закончим? Бьюсь об заклад, ты можешь умаслить Элис открыть ресторанчик и выпечь для нас благоухающую горку этой забивающей артерии амброзии. С двойным сыром, грибочками, обжаренным луком.

Элис владела «Пиццы и пироги Цицерона», и одно лето она провела, доставляя Эрику гораздо больше, чем просто пиццу. Это не было отношениями, которыми он особо гордился, но поскольку у него вообще не было отношений, которыми он особо гордился, Эрик из-за них сна не терял.

У него в принципе было прекрасное давление сто десять на семьдесят, стабильный сердечный ритм в шестьдесят ударов в минуту, а уровень холестерина сто семьдесят. Каждая клетка тела Эрика Маршалла была отлично слажена, чтобы оставаться спокойным и отстраненным, не взирая на чрезвычайность обстоятельств или кризисную ситуацию. Это входит в состав ДНК семейства Маршаллов.

Послышалось мурлыканье четко настроенного двойного турбодвигателя Мерседеса, люди в этой суматохе начали шептаться, и он почувствовал, как подскочило его давление.

— Погоди минутку, — ответил он Генри.

— Воссоединение семьи — это всегда весело. Передай своему отцу от меня привет, ладно?

Эрик посмотрел на пожилого мужчину и свирепо впился в него взглядом.

— Поцелуй меня в задницу.

Когда его взгляд остановился там, где стоял Санта-Клаус, Эрик задался вопросом, чья праздничная вечеринка оборвалась столь рано. На протяжении ряда лет машина скорой помощи Пайн-Креста доставляла в больницу больше Святых Ников, чем Эрик имел желание помнить. В большинстве случаев они брали свои костюмы напрокат в торговых центрах, ступая по особо тонкой грани между «хо-хо-хо» и «севшего на препараты психически неуравновешенного человека». По профессиональному мнению Эрика, Санта-Клаусу требовалась неотложная медицинская помощь, и казалось безответственным игнорировать надвигающееся прямо у него на глазах бедствие.

Кроме того, Эрик просто обожал бесить своего отца.

Он пробрался к Санте и вежливо кашлянул, однако внимание мужчины всецело было сосредоточено на полыхающем доме.

— Они могут работать там еще несколько часов, — сказал ему Эрик. — Санта, вам бы следовало идти домой.

Старик поправил свои очки в тонкой оправе, в которых отражение огня придавало его глазам довольно странное сияние.

— Я, сынок, отправляюсь туда, где во мне нуждаются. Так же, как и ты.

Эрик разразился смехом, а дым превратил то, что должно было быть звуками веселья, во что-то вроде предсмертного хрипа.

— Похоже, праздничный глинтвейн уже затуманил ваш рассудок.

— Она пытается сбежать от мужчины, которого любит, — старик повернулся к Эрику. — Ты должен помочь ей.

Встревожившись этой бессмыслицей, Эрик принялся внимательно разглядывать зрачки Санты, пытаясь обнаружить признаки наркотиков или инсульта.

— Как вы себя чувствуете?

В ответ Санта улыбнулся ему терпеливой и все же покровительственной улыбкой, специально отведенной для детишек, кто получал уголек в своих рождественских чулках*.

— Ты должен помочь ей. Она будет нуждаться в тебе.

Прим.: Считается, что Санта-Клаус приносит подарки только послушным детям, а непослушным - в подвешенные над камином чулки кладет уголь. Так что получить в качестве рождественского подарка носок с углем - это, скорее, наказание.

«Она? Кто это, она?» Этой ночью Санта говорил словно явно тронулся мозгами. Он был в неплохой физической форме, не считая лишних семидесяти фунтов вокруг талии. Это может быть смертоносным для сердца. Эрик кивнул головой и улыбнулся ему терпеливой и все же покровительственной улыбкой, специально отведенной для пациентов, которые считали, что они ими совсем не являлись.

— И о ком же мы говорим?

— О ней, — Санта кивнул в сторону дымящийся зоны. Парадный вестибюль величественного викторианского здания был спасен, но там, где раньше была его задняя часть, открылся большой солярий под открытым небом. Витражные окна были выбиты, пластиковая новогодняя елка теперь была не более чем растекшимся на шесте воском, а на лужайке находились четыре антикварных кресла в стиле Чиппендейл*. Среди всех других развалин не было никакой «ее». Будучи первыми, кто прибыл на место, они были бы в курсе.

Прим.: Стиль чиппендейл (1750-1790) — назван в честь британского дизайнера и краснодеревщика Томаса Чиппендейла. Томас Чиппендейл (Thomas Chippendale; крещен 5 июня 1718, Отли, графство Йоркшир, Англия — похоронен 16 ноября 1779, Лондон) — крупнейший мастер английского мебельного искусства эпохи рококо и раннего классицизма. Изготовленная из красного дерева, мебель этого мастера отличалась сочетанием рациональности форм, ясности структуры предмета с изяществом линий и прихотливостью узора.

В этот момент запищала рация, прикрепленная у него на бедре, и он услышал крики.

— Мы нашли выжившего!

Забыв о Санте, своем отце и своей неприязни ко всему этому праздничному помешательству в целом, Эрик помчался к машине скорой помощи, готовый выполнить свою работу. После того, как обнаруженную девушку погрузили в заднюю часть скорой, Генри забрался за руль, а Эрик взялся проверять дыхательные пути пострадавшей, ее дыхание и пульс. Все не так уж плохо, учитывая длительное воздействие дыма. Дыхание было поверхностным, но вокруг рта не было каких-либо следов ожогов. Твердыми руками он надел ей на лицо маску, открыл предохранительный клапан кислорода и дал возможность концентрированному воздуху сделать свое дело.

Санта оказался прав. Это была «она». Около тридцати. Без сознания. У нее была ужасная рваная рана на затылке, которая была практически белого цвета от серой пыли. Это штукатурка, а не сажа. Много штукатурки, которая, скорее всего, и спасла ей жизнь. В то время как аппарат с тихим шипением накачивал воздух в ее легкие, Эрик измерял уровень угарного газа в крови. Он с облегчением увидел, что мигания красных индикаторов указывают, что по большей части все нормально. При закрытых дверях скорой помощи было так мало звуков, что Эрик мог следить за цветом ее кожи, известково-белый медленно отступал, начиная проявлять признаки выхода из кризиса.

Она была не из Пайн-Креста. Он наверняка знал бы это лицо. Эрик знал всех женщин в Пайн-Кресте, и время от времени спал с некоторыми из них. Когда ее дыхание стабилизировалось, и она начала приходить в сознание, ее руки вцепились в кислородную маску. Он заметил у нее на пальце огромное обручальное кольцо. Он не спал с замужними, поскольку были кое-какие границы, которые, в отличие от его отца, он не пересекал.

Эрик легонько взял ее за руку, осторожно положив ее обратно вниз, рядом с ней, тогда как на него смотрели широко распахнутые голубые глаза, полные беспокойства, испуганные и покрасневшие от огня.

— Все в порядке. Вы находитесь в машине скорой помощи. Мы направляемся в центральный госпиталь Пайн-Креста.

Ее рот открылся и закрылся, пытаясь заговорить. Слишком много дыма может чертовски напрягать горло.

— Вам не стоит что-нибудь говорить, — сказал он ей. — Это может причинять боль.

Губы снова зашевелились.

— Говорить не больно.

— Как вас зовут? — спросил он, перепроверяя пульс. Он был ускорен, но тревог не вызывал.

Она открыла рот. Закрыла рот.

— Меня... Меня..., — начала она, прежде чем затихнуть. — Меня...

Он покачал головой.

— Не надо разговаривать. Серьезно. Я не любитель поболтать. Вы меня никоим образом не обидите.

— Меня... — она закрыла глаза и нахмурила брови.

— У вас что-то болит?

Она кивнула.

— Голова?

Еще один кивок.

Эрик убрал запыленные волосы с ее лица, а затем осмотрел ее затылок. Штукатурная пыль проделала то же, что и повязка, и засохшая кровь покрывала ее затылок. Не очень-то похоже на высокую моду или Джонса Хопкинса*, но она отлично справилась со свертыванием раны, тем не менее, не настолько хорошо, чтобы успокоить тревоги.

Прим: Джонс Хопкинс — американский предприниматель и филантроп. По завещанию Джонса Хопкинса был основан Госпиталь Джонса Хопкинса (в то время было самым крупным благотворительным наследством в истории Соединенных Штатов — $ 7 000 000 ~ 137 300 000 US $ в 2013 году). По мысли Хопкинса, это учреждение должно было сочетать в себе лечение пациентов с преподаванием лечебного дела студентам и проведением научных исследований.

Они отражались в ее глазах. Ее зрачки были расширены, взгляд слился с его, как будто она нуждалась в его силе. Большие, грязные слезы, излучающие что-то большее, чем боль, хлынули из уголков ее глаз. Он по ним мог прочитать страх, и ему хотелось, чтобы он мог забрать у нее эту боль и освободить от страха. Это не была вполне та крутая результативность, которой он так гордился. Не то чтобы ему нужно было слишком беспокоиться, потому что, как только они ее госпитализируют, его работа выполнена. Конец. Стоп. В этом вся прелесть скорой помощи. Стандартный протокол о порядке работы: обработать, доставить и уехать. Как только ее доставят в больницу, он больше никогда ее не увидит. Не проблема, потому что да, — он вновь напомнил себе, — она принадлежала кому-то другому.

Но что Санта ему говорил? Что она сбежала. Что Эрик якобы должен ей помочь. Не то, чтобы он поверил Санта-Клаусу. А что, если она попала в беду? Она на самом деле нуждается в нем, или же Санта обнюхался чем-то более серьезным, чем волшебной пыльцой? В этот момент, кода широко раскрытые глаза были прикованы к нему, он чувствовал, как его, словно телепатическим слиянием разумов, втягивают в водоворот все ее беспорядочные эмоции.

О, да, Генри бы посмеялся над этим.

Но только не Санта. Санта ничуть не был удивлен, и Эрик, который не верил в Санту, не любил вмешиваться в жизни других людей, понял, что попытается помочь ей. Потому что она, эта женщина с умоляющими глазами, нуждалась в нем.

— Как вас зовут? — спросил он, потому что хотел узнать. Он хотел узнать ее имя, ее фамилию, где она жила и от чего она бежала. Неожиданно Эрика переполнила масса вопросов, таких же любопытных, как и у той пресловутой кошки, которая сдохла.

Нахмурив брови, она закрыла глаза, а когда их открыла, в них вернулась боль, сильнее страха.

— Я... не... знаю.

* * *

Палата в больнице была белой. Слишком белой. Белые занавески, белые простыни, белые стены, белый кафель. Все было настолько белое-пребелое, что глазам было больно, или, может быть, это были строители, которые колотили в ее мозгу. Им следовало эту комнату украсить какими-нибудь цветами. Повесить ярко-желтые занавески, или, может быть, кобальтово-синие.

Когда она попыталась сесть, у нее все поплыло перед глазами, и она упала обратно на постель. Это было всего лишь несколько дюймов, но казалось падением с двадцатого этажа на кирпичи. И тяжелое дробление отбойными молотками в ее голове вернулось.

«Как больно!»

— Док сказал, что у вас легкое сотрясение мозга. Даже не знаю, почему все называют его легким. Готов поспорить, что чертовски больно. Но вы здесь. Вы в безопасности.

Это был тот самый голос, хрипловатый голос из машины скорой помощи. Веки казались ей свинцово тяжелыми, поверх каждого их них словно два огромных пианино, но она все равно открыла их, потому что хотела увидеть лицо этого человека.

Ей показалось, что оно ей знакомо, особенно его глаза. Серые, цвета цемента глаза, взгляд которых был столь же твердым. Он сидел в углу, в кресле из пластика... белого, разумеется. И выглядел он уставшим. И нервозным. Прямо как тогда, когда вовремя лег спать и спать хотелось ужасно, но заснуть не мог, потому что играла музыка и веселились люди, а ты не должен был бы не спать до поздней ночи, но не мог не обращать на все это внимания.

Мужчина пытался через силу ей улыбнуться, уголки его губ приподнимались, но у него не так уж хорошо это получалось. Она не могла понять, из-за чего он недоволен. Он выглядел здоровым, никакого легкого сотрясения мозга, никаких отбойных молотков, и вдобавок ко всему, ему, должно быть, нравится белый цвет. Она испытала странное желание ему врезать и подумала, что это тоже от головной боли. Скорее всего.

Решив, что весь этот гнев не поможет ее голове, она посмотрела вниз, сосредоточив внимание на газете на полу у его ног.

— Пайн-Крест.

— Вы вспомнили? — спросил он, наклонившись вперед, локтями опираясь на свои сильные бедра. Он все еще был одет в ту же белую рубашку врача, что и прошлой ночью, но вся его грудь была испачкана черными пятнами. Он не создан для такой скучной одежды. Его идеально пропорциональное тело следует облачать во что-то элегантное и изысканное. В смокинг. В смокинге он, наверное, выглядел бы очень сексуально. Боже! Жар волнами стал расходиться по ее телу, накаляя ее нервные окончания, и она задалась вопросом, не вызвали ли эти головные боли заодно и похоть. Ну... если повезет, у нее это не более чем просто лихорадка.

Цементно-серые глаза с любопытством ее рассматривали.

— Что? — спросила она.

— Вы вспомнили, где находитесь?

— Я в больнице, — ответила она, удивившись этому глупому вопросу, потому что выглядел он очень даже не глупым парнем.

— Пайн-Крест. Вы вспомнили Пайн-Крест?

Она прищурила глаза, пытаясь понять, что это за место. Название было там, у нее в голове, но она никак не могла понять, откуда она это взяла.

— Не совсем.

Он наклонился вперед.

— Так это... да или нет?

Он человек не из терпеливых, что заставляет сомневаться в его врачебном такте. Хотя у постели больных медикам она ни к чему. Они лишь доставляют пациентов в больницу, а потом направляются к следующему больному. За исключением вот этого. Очень интересно, что он остался, чтобы побыть с ней. Если предположить, что он остался, чтобы побыть именно с ней.

— Что вы здесь делаете?

— Оформление документов. Государство предпочитает знать, кто катается на скорой, чтобы потом выставлять счета либо вам, либо вашей страховой компании. Ему это не важно.

О! Все это — лишь обязанность. Она надеялась, что это что-то большее. Она закрыла глаза, потому что отбойным молоткам не самое место колотится в мозгу. А теперь еще колотилось у нее в груди. У нее уже не просто голова болела, теперь ее и в жар бросало, и сердце прихватило. Боже, ей повезет, если выйдет из этой больницы живой.

— И еще я дал слово позаботиться о вас.

Она медленно открыла глаза, по одному, на случай, если его слова являлись обманом, порожденным жаром. Однако его щеки розовели сексуальным румянцем, и вряд ли это внезапное покраснение ей привиделось. Все прочее, да. Страстное танго по холлу больницы, просачивающееся шампанское в ее капельницу или разбрасывание лепестков роз на пол перед входом в имеющуюся в распоряжении просторную душевую кабинку. Именно это как раз было что-то вроде больничных фантазий, созданных плодом ее воображения, а не румянец неловкости... или то, как взгляд цементно-серых глаз смягчился, правда, только совсем немного.

— Я не помню, чтобы вы обещали обо мне позаботиться, — это она бы запомнила.

— Вы не многое помните.

— Я помню пожар. И жар. Было жарко, жарко как в плавильной печи, казалось, будто настал конец света и открылась пасть самого дьявола, чтобы поглотить все на своем пути, — она все еще ощущала этот раскаленный жар на своем лице, и колыхающиеся языки пламени пожара, и страх... осознания, что любой вдох может оказаться ее последним.

— Вы видели, как начался пожар? — спросил он, пропуская самые драматичные части и переходя к обыденным. Она полагала, что ему хотелось услышать о пережитом ужасе ее последних прожитых минутах — но нет. Он, скорее всего, был практичен, что, по ее мнению, было хорошим качеством для парамедика.

Когда она испустила вздох, это оказалось не так-то легко, и она нахмурилась.

— Вы что-то видели? — подталкивал он.

— Нет. Дышать больно.

— Сожалею об этом. На вашей груди лежало четыре на четыре. Это и еще кусок гипсовой стены, которые спасли вам жизнь.

— Четыре на четыре?

— Огромный пост.

Она усмехнулась.

— Я поняла, что такое четыре на четыре.

— И как же?

Тогда она прищурила глаза, пытаясь сориентироваться в прошлом, но в голову не приходило ничего. Никаких образов, никаких имен, никаких воспоминаний. Абсолютно ничего.

— Понятия не имею.

— Вы сильно пострадали из-за той стены. Много синяков. Какое-то время это будет не самым приятным зрелищем.

Синяки? Это объясняло боль в ее груди. Она дернула от себя больничный халат и, заглянув вниз, увидела две исключительно большие груди, вконец испорченные уродливым фиолетовым обилием, покрывающим все ее туловище. Черт. В ближайшее время никакого декольте.

— Не волнуйтесь. Всему свое время. Заживет. Ваша память восстановится.

Это хорошо, что он верил, что ей не давало покоя именно потеря ее памяти. Однако так далеко она даже не заглядывала. Сейчас это были маленькие открытия. Облегчение, что у нее было такое убийственное тело. Что ее мозг все еще работал. Классное ощущение. Сильное. Не стесненное правилами. Ей хотелось воспользоваться этой свободой. Она не была уверена, хочет ли, чтобы ее память вернулась. А что, если она была заурядной? Или хуже, чем заурядной? А что, если она была скучной? А что, если она работала — не приведи Господь — страховым агентом? Почему-то синяки, головные боли, вставленные трубки в ее руку были предпочтительнее другому, и она сама не знала, почему даже думать не хотела о том, кто она. Это был не страх вроде участия в программе по защите свидетелей или бегства от мафии. Скорее, это было легкое чувство тревоги, страх быть разоблаченным в том, кем являешься на самом деле. Но, опять же, подобные причуды было не то, в чем она была готова сознаться великодушному мужчине, который только что обещал позаботиться о ней. Подобного рода причуды отталкивали от нее мужчин.

— Может, будет лучше, если я и не вспомню?

— У вас там, дома, есть кто-то, кто не обрадуется, если вы забудете его навсегда.

— С чего вы это взяли?

— Когда они вытащили вас оттуда, на вас было обручальное кольцо.

«Обручальное кольцо?» Неужели она забыла мужа, семью, свадьбу? Как проходила по проходу к алтарю с двадцатиярдовым шлейфом и струнным квартетом, играющим свадебный марш? В ее мыслях до сих пор остались живы воспоминания об этом платье с облегающей талией, с кружевом на груди с узором из морских ракушек и усыпанной бриллиантами вуалью фаты. Платье, должно быть, стоило целое состояние. Наверняка более двадцати тысяч. А что, если она богата? Она не чувствовала себя богатой. Или замужней.

— Я бы запомнила своего мужа.

— Возможно, вы не хотите его помнить.

Она встретилась с парамедиком взглядом, пытаясь прочесть значение их выражения, но не была уверена, что обнаружила. Он вел себя нарочито туманно. Ему очень нравилось то, что он делал, — дразнить ее всем тем, что просто... ускользало от нее.

— Не надо так говорить.

— Вы правы. Наверняка, из-за того, что у вас крепкий брак и вы счастливы, вы отправляетесь в провинциальный городок, чтобы провести там праздники, попадаете в западню безлюдного дома и едва не погибаете. Я полностью вас понимаю.

Сарказм всегда раздражителен, особенно учитывая, что она — девица, страдающая амнезией, да еще и с соблазнительным телом. Считается, что мужчины с особым удовольствием западают на такое.

— Вы всегда такой?

— Ну да, — ответил он с такой самоуверенной улыбкой, которая исходит от человека, который знает причуды самого себя, и ему плевать, что думают остальные. Однако людям всегда было не все равно. Где-то в душе, даже притворяясь, что им все равно, что думают остальные, это всегда было очень важно.

— Так каким же образом получилось, что вы дали слово позаботиться обо мне? Это вроде не вяжется с вашим характером.

Он разразился смехом, и не очень-то радостным.

— Так и есть.

— Забудьте об этом обещании. Отправляйтесь домой. Вам надо выспаться. Вы официально отстранены от данного дела, — она нажала на кнопку вызова, установленную рядом с ее кроватью. — Мне больно. Пожалуй, мне нужно побыть одной.

— Я прошу прощения.

— Извинения ничего не вылечат.

— Нет, конечно. Но я беспокоилась за вас.

— С чего бы это?

— Понятия не имею. Вы остаетесь одна. Прошлой ночью вы были так напуганы. Вы ничего не помните, а вдруг вы бежите от чего-то?

— Чего-то вроде русской мафии или наркокартеля? — она закрыла глаза, не в силах вспомнить ничего об оружии, наркотиках или налоговой службе. — Нет, я так не думаю.

— Вообще-то, согласно статистике очень маловероятно, что это что-то настолько драматичное. Скорее всего, у вас была ссора с мужем. Из-за этого женщины и сбегают.

— У вас было много тех, которые от вас сбегали, не так ли? — подшучивала она.

— Ни одной.

— Не так уж умно с их стороны, верно?

Старшая медсестра просунула голову в дверь, и ее униформа в розовый цветочек привнесла счастливое разнообразие от удушающих белых стен.

— Как вы себя чувствуете? — затем она повернулась к мужчине, сидящем в кресле. — Эрик, тебе не следует здесь находиться.

Эрик. Его зовут Эрик. Эрик Маршалл. Она не имела не малейшего понятия, откуда ей известно его полное имя. Должно быть, в ночь пожара она его прочитала на его жетоне.

— Ну, не буду мешать, — сказал он, выбравшись из кресла, и она сразу поняла, что ростом он выше, чем она представляла. Он не вел себя как другие мужчины, он не делал большие шаги и никого из себя не строил. Напротив, казалось, он так и норовил раствориться в стене, вот только мужчине вроде него никогда это получится.

— Прощайте, Эрик. Желаю приятной жизни.

Подойдя к двери, он окинул ее странным взглядом. Не сердитым, не оскорбленным, а более терпимым, чем она ожидала.

— Я вернусь сюда после ужина.

Медсестра проглотила смешок и размотала со стойки тонометр для измерения давления.

— Вряд ли, Эрик, это хорошая идея.

Она не понимала, что они имели в виду, однако заметила предостерегающий взгляд, который медсестра бросила мужчине.

— Вам не стоит возвращаться. Со мной все будет отлично.

Она была в курсе, что он чувствовал за нее ответственность, но не могла понять, почему, и это ее раздражало. Она была в курсе, что он возжелал ее, но не могла понять, почему, и это ее взволновало.

Он посмотрел на медсестру.

— Оформление документов. Вы когда-либо пытались сдать ДДЭП (прим: доклад доклинической экстренной помощи) без имени пациента? — затем он повернулся к ней и пожал плечами. — Уж извините.

А, судя по выражению его лица, было не похоже, что ему было жаль.

Глава 2

Хлоя Скидмор.

Это определенно она. И она стала более зрелой. Похудела она чертовски сильно, однако длинный язычок — все тот же. Буйная фантазия тоже совсем не изменилась.

Притворялась ли она, что потеряла память? Притворная амнезия была бы именно тем стилем драматизма, который всегда обожала Хлоя, впрочем, Эрик так не считал.

Хлоя Скидмор.

Проклятье!

Ее отец уже около тридцати лет был смотрителем особняка Прайса, чем-то вроде вздорного подражателя потомственного английского дворецкого, который слишком много и часто напивался, и перецеловал слишком много набитых зелеными баксами задниц. Но только не Хлоя. Нет, она была одной из тех девушек, которая никогда не встречалась с членами влиятельных семейств города, с которыми она не соглашалась даже пытаться выходить. Такое прекрасно получилось бы в местечке побольше — где люди не знали Хлою — и не знали Бадди Скидмора, ее отца. Но в Пайн-Кресте все ребята знали Хлою, знали, что у нее пинок силой пострашнее и не менее болезненный, чем пинок от мула. И поэтому было понятно, что Хлою Скидмор следует игнорировать в течение дня, как и все другие дни недели. Хотя Эрик не испытывал чувство вины, потому что неприятности Хлое доставлял ее собственный язык, а не Эрик. Ее роскошный, сладенький рот всегда заходил слишком далеко.

Пока Эрик ехал к зданию скорой помощи, он задавался вопросом, что привело Хлою обратно в Пайн-Крест. Месть? Настолько сильная, чтобы сжечь дотла старый особняк? Да нет. Полицейские уже ее проверили, поскольку, кто бы ни устроил этот пожар, он использовал катализатор.

Возможно, это был муж.

Муж.

Проклятье. В своих «Три Икс» фантазиях он мог представить, как это бледное тело обвивалось вокруг некого счастливчика. Так же, как она как-то на Рождество двенадцать лет назад обернулась вокруг него, поддавшись бредовой идее мальчишки, — после их ночи в винном погребе особняка он поклялся хранить это в тайне. Многие парни хвастались насчет секса — многие парни, включая Эрика, — но мужчина не мог похвастаться тем, что спал с Хлоей, потому что Хлоя отличалась.

Хлоя была толстой.

Не то, чтобы она не была горячей. В шестнадцать, с белоснежной кожей, с потрясающей и аппетитной грудью и вишнево-красными сосками, которые ожили под его языком. Многие из парней все шутили на счет того, чтобы заполучить Хлою. Никому не удалось, кроме одного.

Его член до сих пор помнил ту ночь, словно это было вчера, и он взглянул в машине рядом с собой, чувствуя, как пара всезнающих глаз наблюдают за ним, но там никого не было. Только совесть занимала его.

Было ли что-нибудь хуже, чем нечистая совесть наряду с эрекцией? Нет, Эрик так не думал. Он нажал на газ, желая не зацикливаться и все, что было, оставить в прошлом.

Раздался гудок машины.

Эрик резко нажал на тормоза.

Мэр вел крошечную красную Тойоту, впиваясь в него взглядом, как будто он был чокнутым.

Поскольку он и был чокнутым.

Взмахами рукой без энтузиазма он послал извинения, затем принялся следить за светофором, потому что, если бы он разбил машину скорой помощи, Генри ни за что не дал бы ему жить спокойно.

После благополучного возвращения в здание больницы, Эрик припарковал скорую на стоянке и поправил свои все еще ноющие гениталии. Внутри дневная бригада играла в «Halo III» (прим: Halo 3 — компьютерная игра в жанре шутера от первого лица, созданная компанией Bungie Studios эксклюзивно для игровой консоли Xbox 360).

— Трейси уволилась. Не повезло тебе, — это была Лили, тощая старшеклассница, которая любила драму, особенно когда речь шла о кровопотере. Она готовилась к работе медсестры. Эрик подумал, что для нее это лучше, чем стать серийной убийцей. — Она оставила руководство по праздничному оформлению в твоей ячейке.

Эрик нахмурился, осознавая, что его, конечно, подставили, но не хотел сдаваться без боя, особенно этой девчонке. Рождественские декорации не входили в перечень служебных обязанностей капитана бригады скорой помощи. Это было заботой секретаря в приемной. Работа, которая обычно поручается самому младшему персоналу, в частности, Лили.

Не то чтобы она этого хотела, потому что каждый год Женский благотворительный комитет Пайн-Креста делали рождественские украшения и дарили их разным службам. С годовым запасом украшений можно было бы неплохо справиться, но нет, им достался сорокалетний запас этих украшений. У них были коробки набитых ватой снеговичков, большинству из которых недоставало шариков. И кто бы мог забыть о раскрашенных вручную керамических Санта-Клаусах с американскими флажками, отпечатанными на их мешках для подарков? Золотые, покрашенные аэрозольной краской ангелы отлично, сохранялись, потому что, очевидно, аэрозольная краска была лучшим в мире консервантом. Когда все коробки будут распакованы, здание скорой помощи превратится в выставку «Коварный праздник с лилипутами».

— Я предоставлю эту работу Раулю, — произнес Эрик, потому что, в конце концов, он был капитаном. Следовательно, он был боссом.

— Они с Морин завтра уезжают в Вермонт. Вернутся только после Нового года, — Лили улыбнулась, словно ангелочек — или социопатка.

Эрик притворился, что рассматривает возможности.

— В этом году мы можем обойтись и без украшений, или, может быть, умерить их количество...

— Женский благотворительный комитет посадит твою задницу на вершине их елки и выкрасят ее в празднично веселый красно-зеленый цвет. И это был такой хороший год. Теперь, когда Особняк Прайса уничтожен, они как никогда будут помешаны насчет этого праздника. Комитет по благотворительному балу совещается день и ночь, и каждая новая идея становится все более сумасброднее, чем предыдущая. Без сомнения, в этом году Рождество будет праздником, который запомнится. Мэр выдал чеки по пять тысяч долларов всем агентствам по чрезвычайной помощи, которые нам приказано, да, именно приказано, потратить на еще больше украшений.

— Для меня все это сейчас очень не вовремя.

— А будет ли вообще когда-нибудь подходящее время для оргии праздничного пиршества? — спросил Генри, не отрывая взгляд от видеоигры.

При словах про оргию и пиршество мозг Эрика тут же переметнулся на Хлою, также, как и его «хозяйство». Эрик плавно схватил со стола капитана планшет, удерживая его прямо перед пахом.

— Я буду наверху.

— Так ты займешься этим? — спросила Лили.

Эрик обдумал эту идею и хотел уже отказаться, однако с учетом, что в городе теперь уже замужняя Хлоя Скидмор, потерявшая память и без мужа, кошмар праздничной перегрузки был бы идеальным способом сохранить свой разум и либидо невозмутимыми.

— Конечно, — согласился он без каких-либо признаков праздничного настроения. Это было именно то, для чего нужен глинтвейн.

— Хо-хо-хо. Жду не дождусь, чтоб посмотреть на это, капитан, или мне следует называть тебя капитаном Сахарная сливка? — Лили хихикнула про себя, а Эрик бросился к лестнице, поскольку образ сахарных слив зашкалил его пульс. Он внушал себе, что это сахарные сливы, а не Хлоя. Вовсе не Хлоя.

* * *

Она выглядела лучше этим утром, была более спокойной. Ее темные волосы были вымыты и спадали длинными, распущенными кудряшками, которые делали ее сексуальнее любой другой женщины, одетой в уродливый голубой больничный халат. Эрик надеялся, что ясный дневной свет избавит его от некоторых из наиболее чувственных образов, которые преследовали его в снах, но нет, несмотря на то, что девушка лежала в больничной койке, он все еще был поражен той накатывающей волной голода, сфокусированной на Хлою. «Черт побери!»

— С возвращением. А я уже решила, что вы бросили меня.

Хлоя приветствовала его радостным взмахом руки человека, который понятия не имел, что стал объектом его ночных фантазий, включая одну особенно удивительную, включающую обнаженный до пояса костюм эльфа и дымоход.

— С чего бы мне бросать вас? — спросил именно тот мужчина, который бросил ее двенадцать лет назад. Мысленно он вернул костюм эльфа обратно.

«Она замужем».

— Не знаю, с чего я так решила. Просто мне так показалось, — ее голубые глаза смотрели на него с любопытством, с настороженностью, и все же... там было что-то еще. В прошлом она обзывала его всякими оскорблениями, из которых «Элистер Мак-Заносчивые-Яйца» был фаворитом. Но в этих опасных голубых глазах отражалась та же дерзкая осведомленность, с которой она наблюдала за ним сейчас. Дерзкая, глупая, сексуальная настолько, что заставляет кровь бурлить в жилах. Эрик отвел взгляд.

Он уселся в неудобное пластиковое кресло и поставил несчастные пакеты с покупками позади себя.

— Вы что-нибудь вспомнили?

— Нет? — она приподняла одну бровь. Хлоя, которую он знал, проводила часы, пытаясь приподнять бровь, но ей это никогда не удавалось. Очевидно, что, в конце концов, там, где она живет, ей все же удалось с этим разобраться. — Я должна что-нибудь вспомнить?

— Что сказал док? — Эрик знал, что с черепно-мозговыми травмами всегда непросто. Иногда разум защищал себя от боли, а иногда дело просто в том, что удар в голову получен в неудачное место. Если бы он был по отношению к ней более откровенным парнем, то высказал бы доктору свои подозрения относительно ее личности и дал бы им во всем разобраться. С другой стороны, его подозрения могут быть неверными.

Возможно, она вовсе не Хлоя. Возможно, Санта-Клаус — это реальный человек. Возможно, Эрик был не таким уж придурком. О, да, все было возможно. Нет.

— Занимались кое-какими рождественскими покупками, да, мистер Гринч?

Обремененный организацией этой диверсии, он посмотрел вниз на пакет, полный всяких блесток, однако мечтал оказаться на охоте, на рыбалке или занимался какими-то другими, чисто мужскими делами. Он скривил рот в Гринче-подобную улыбку.

— По колени погряз в этих чертовых украшениях. Даже не спрашивайте.

Она усмехнулась, и было видно, что ей ни капельки не стыдно.

— Ну, теперь вам точно придется рассказать.

— Не заставляйте меня рассказывать.

— Вы что, и правда откажете в таком малюсеньком, всецело садистском удовольствии женщине, которая чуть не погибла в пожаре, потеряла память и не имеет финансовых средств? Всего лишь за пять дней до Рождества? Серьезно?

Вздохнув, он пнул ботинком большой пакет.

— В этот год секретарь из приемной нашей службы уволилась. Она поссорилась с финансовым директором после того, как тот ее раскритиковал. Поставив кавычки пальцами в воздухе, он сказал: «Самый ужасный шоколадный торт в мире», а она взяла, да и уволилась. Боже, благослови волонтеров.

Ее смех, определенно, не был звуком человеческого совершенства, но в ее голосе слышалась хрипотца, которая его... возбудила. Это, и еще вызов, блеснувший в ее глазах. Все так отличалось от того страха, что она испытывала прошлой ночью в машине скорой помощи.

— Никто больше не остался, кроме вас?

— Миссис Рэндольф и Женский благотворительный комитет, — он выдал это имя, выжидая какого-то знака признания. Не обнаружив ни одного, он продолжил. — Но они занимаются Ежегодным Благотворительным балом пожарных, что в канун Рождества. Теперь, когда особняка больше нет, всякий фанатеющий по Рождеству псих Пайн-Креста полон решимости этот бал устроить. Идиоты.

Он вытащил из сумки улыбающегося рождественского эльфа и увидел, как на ее лице появляется восхищенная улыбка. Он не был уверен, устраивает ли ее его глупость или представления относительно праздников, но в любом случае это не беспокоило его так, как следовало бы.

— Так значит, вы увязли, схватившись за липкий конец палочки-леденца?

Она не подразумевала это двусмысленно. Он знал это каждым уголком своей души, но определенные части его существа восприняли это именно так и увеличились дюймов на шесть. Проявляя осторожность, он поместил эльфа себе на колени.

— Ха. Ха.

«Она замужем».

Эта замужняя женщина заулыбалась такой же коварной улыбкой, как этот эльф.

— Полагаю, мне надо извиниться за то, что смеялась над вашими страданиями, но доктора говорили мне, что при травмах головы быть такой грубой допустимо.

Судя по всему, она посчитала, что болезненное выражение у него на лице от недовольства. Что-то подсказывает, что так будет проще.

— Как вы сегодня себя чувствуете? — «Вот. Направь разговор на что-то обезличенное и несексуальное».

— Определенно больно, потому что, понимаете, иначе я не была бы грубой.

— Определенно.

— Сарказм? А сарказм зачем?

— Не знаю. Просто такое ощущение.

Она смотрела на него с подозрением.

— Есть что-то, о чем мне следует знать?

— Не-а. Совсем ничего.

— Хорошо, потому что вы бы мне рассказали, так ведь?

— Определенно.

Он не думал, что она ему поверила, но у нее хватило ума, чтобы не оскорблять его за это. Юная Хлоя уже бы взорвалась, как чертова торпеда, и обзывала его лжецом. Но, очевидно, что эта новая Хлоя повзрослела и стала мудрее. И, что гораздо важнее, — была неприкосновенна.

— Завтра они меня выписывают, — объявила она.

«Ее выписывают?»

— Куда?

— Доктор Монтессано рассказал мне об отеле Бунратти, что на улице Эльм. Мне кажется, я могу остановиться там. Конечно, пока у меня не будет какое-то удостоверение личности и денег, с его оплатой могут возникнуть проблемы, но до тех пор... я как-то справлюсь.

О, да. Точно. Старая Железная Клешня Бунратти на деле была не такой уж дружелюбной в отношении «отзывчивости к незнакомцам». Даже на Рождество.

— Я могу получить для вас кое-какую помощь от города. У нас для этого есть фонд.

Да, фонд был. Он назывался текущим счетом Эрика Маршалла, но ей не обязательно об этом знать.

— Это очень великодушно с вашей стороны.

— Это город, а не я, — поправил он, потому что не хотел, чтобы она составила ложное мнение о сложившейся ситуации. Он не хотел, чтобы она подумала, что он какой-то рыцарь на белом коне, который носится по городу, снабжая деньгами девиц. Черт, это даже звучало жутко. Нет, для нее будет лучше считать, что она опирается на милость города. Кроме того, в прошлом Пайн-Крест обращался с Хлоей как с дерьмом, и казалось лишь правильным, что они выплатят компенсацию, даже если это был сам Эрик, который выделит средства для этих усилий.

Некоторое время она молчала, нервно теребя пальцами простыни. Хотел бы он знать, где то место, которому она теперь принадлежала, и того, кому она принадлежала, но Эрик понимал, что не должен вмешиваться. Плохая идея. Никудышная идея. И, конечно, эта идея лишь укрепилась, когда она подняла на него глаза, и он почувствовал, как что-то внутри него сжалось. Грыжа была бы к месту, но ему не верилось, что он настолько везучий.

— Меня это бесит, — сказала она, от чего внутри него сжалось еще сильнее. — Незнание. Сама мысль, чтобы переехать жить гостиничный номер. Особенно под Рождество. Господь свидетель, у них наверняка даже нет елки.

В Бунратти отеле была едка. У них была огромная двадцатифутовая елка, которую они ставили каждый год на День Благодарения. И множество зелени и украшений, а еще на ней не обнаружишь ни одного глупо ухмыляющегося эльфа. Для нее это было идеальным местом, и Эрик должен был бы сказать ей об этом — однако он не стал.

Пока он молчал, она подняла пульт к телевизору и включила утреннее кулинарное шоу. Эрик слушал молча, в то время как телеведущая вела аудиторию студии через тонкое искусство выпекания здоровенного пряничного домика. Хлоя стиснула губы в тонкую линию и переключила канал. На следующем канале какой-то шумный светловолосый диктор новостей в костюме с оленьими рогами вел передачу из саней, которые тянули восемь собак. Хлоя снова нажала на пульт. Теперь несколько детей дошкольного возраста пели «Джингл Беллз».

Хлоя выключила телевизор.

— Будь у меня семья, я бы это почувствовала, разве нет? Будь я матерью, я бы это почувствовала? Но я не чувствую себя матерью.

«Чувствовала ли она себя женой?» Слова застряли у него на языке, а Хлоя все продолжала ругаться, как будто это даже не было частью проблемы.

— Это полный отстой. Я не хочу оставаться в отеле. Не во время праздников. Я хочу находиться в таком месте, где есть люди и подарки и поют песни о снеге. Хочу иметь возможность испечь пряничных человечков, а если проголодаюсь, то откусывать им головы. Не хочу сидеть одна во время Рождества. Не хочу оставаться в одиночестве.

Она встретилась с ним взглядом, и ее глаза были преисполнены нужды не-дай-мне-остаться-в-одиночестве, и это был тот же взгляд, которым она смотрела на него двенадцать лет назад. Будучи юнцом, он оказался запредельной задницей, чтобы отказаться и не быть вместе с Хлоей, ему проще было считать, что ничего серьезного не было.

Однако это оказалось очень серьезно. Он провел много-много времени, запихивая эти воспоминания в глубокий мрачный шкаф, там, где одни лишь грязные секреты и перемешанные вместе подборки песен на кассетах. Господи, он был придурком. Всецело достойным фамилии Маршаллов.

«Но не в этот раз», — пообещал он себе. Он искупит грехи прошлого, подарит ей Рождество, чтобы сохранить в воспоминаниях, пока к ней не вернулась память. Прежде чем она поняла, кто она такая, и вспомнила имя мужчины, за которого вышла замуж, или прежде чем она вспомнила, что именно сделал Эрик.

Нет, на этот раз он не бросит ее, что, учитывая ее замужнее положение, по иронии судьбы делало из него еще большего болвана, чем раньше. Грех вины и похоть в представлении мужчины были жизнью в аду, а греховная похоть? Что ж, мужчины получше Эрика могут оказаться таким же болванами.

— Вы можете остаться у меня, — предложил он.

— Прошу прощения? — от неожиданности и потрясения она приподняла брови, и да, очевидно, он не единственный, у которого ум за разум зашел. Но, по крайней мере, именно она усомнилась в нем. Проклятье.

Эрик тоже притворился шокированным.

— Нет, не в том смысле. У меня много свободного места.

— Тогда почему у вас такой вид, будто у вас только что сдохла собака?

Существуют лишь два возможных варианта действий. Сказать ей правду и признаться в своих менее чем благородных намерениях, даже при том, что на самом деле это были даже не намерения, а скорее... идеи, или же вести себя как полный идиот, чтобы она поверила в то, что он не хочет, чтобы она находилась под его крышей, и это всего лишь некая чудная обязанность — «накормить голодающих, приютить бездомных», побудившая его это предложить.

Эрик выбрал золотую середину, не признаваясь и не отрицая ни свою похоть, ни свою вину. Он испустил тягостный вздох усталого мученика.

— Все нормально. Со мной все будет в порядке.

— Вы бы приняли у себя совершенно незнакомого человека?

— Я дал слово, — объяснил он, словно это делало его благородным человеком.

Ее губы напряглись в тонкую линию.

— Так вот в чем дело?! Похоже, это досадное Рождественское обещание и делает вас несчастным. Послушайте, это очень мило с вашей стороны, но я не хочу доставлять неудобства ни вам, ни вашей семье.

— Семье? — мученичество в два счета забылось, и он посмотрел на нее в полном замешательстве.

— Ну да. Дети, собаки или, может, у вас там целое семейство рыбок. Жена.

Он заметил то, как она вскользь сунула вполне определенный намек. Едва уловимый, да, однако выражение ее глаз было таким же, как у той Хлои, которую он всегда знал, — с подающими надежду соображениями, которые должны были бы уже давным-давно сойти на нет. Его пульс зашкаливал, как у человека, жившего в опасности, только разница в том, что Эрик был не таким. Он был разумным, умным. Тот, кто не бросался в горящие здания или приглашал беспомощных замужних женщин поселиться у него в доме. Кроме одной единственной женщины. Вот этой.

«Встань и уйди, — благоразумный человек внутри него приказывал себе. — Придумай оправдание и убирайся к черту из ее жизни». Но эти невероятные глаза... глаза сирены, глаза дьяволицы! Присутствие Хлои вечно приводило к одному и тому же, и всегда вновь повторялось, — Эрик Маршалл умирал от желания прикоснуться к теперь уже неприкасаемой Хлое Скидмор.

— У меня нет семьи, — ответил он беспечно.

— Простите.

— Не стоит. Мои родители до сих пор живы. Живут они на пяти красиво ухоженных акрах и устраивают мне пекло за то, что я не стал практикующим адвокатом. Но нет ни жены, ни детей, ни... рыбок. Я не женат.

— Ооо, — судя по голосу, она казалась довольной, что обрадовало его. Тогда она взглянула на свою левую руку, напоминающую, что быть довольной ей не следует. — Боюсь, я не могу этого допустить.

— Я не часто там бываю, — возразил он, потому что она всегда была благоразумной.

— Подруга?

Подруга стала бы для него идеальным оправданием. Требовательная, ревнивая невеста.

— Служба скорой помощи, — вместо этого ответил Эрик. — Всю неделю круглосуточно, без выходных, потому что в праздники с поразительной скоростью учащаются чрезвычайные ситуации.

— Вы ночуете в том здании?

— Почти всегда, — это даже не близко к правде, но ей нужно было место, где можно остановиться, а он хотел искупить грехи прошлого. Это казалось беспроигрышной для обоих ситуацией.

Хлоя откинула со своего лица темные волосы, и он поразился хрупкостью ее профиля. Она всегда была такой рискованной, такой неукротимой, но что-то в этом происшествии или в ее жизни лишило ее этого.

— Вы чрезвычайно преданы делу, — сказала она ему так, будто он был героем.

— Не-а. Просто у меня много свободного времени, — потому что он был далеко не героем. Совсем наоборот. Усмехающийся эльф, который лежал у него на коленях, посмотрел на него снизу вверх и согласился.

Раздался стук в дверь. Должно быть, они принесли ей обед, и Эрик понял, что пора уходить. Пайн-Крест был маленьким городком, и люди начнут еще сплетничать.

— Я выясню, во сколько вас завтра выписывают, и заеду за вами.

И тогда он ушел, прежде чем она успела возразить против этого.

Глава 3

Среда наступила солнечной, холодной и полной новых возможностей. Девушка до смерти хотела выбраться из этой больницы и посмотреть город.

Эрик привез ей кое-что из одежды, во что переодеться. Пару джинсов, свитер и пальто, а еще комплект ярко-желтого бюстгальтера и трусиков. Они были не настолько сексуальны, чтобы она оскорбилась, тем не менее, бюстгальтер оказался идеального размера. Она решила не задавать никаких вопросов.

Оказавшись на улице, они плелись по покрытому слякотью грунту, который никак не хотел покинуть последний снегопад. Прищурив глаза на ослепительные блики солнца в белизне снега, она рассматривала этот городок, Пайн-Крест, Вирджиния. Что привело ее сюда? Он казался таким мучительно знакомым, но это мог быть любым из тысячи маленьких городков, украшенных в это время года. Уличные фонари были украшены красными и зелеными колокольчиками, а звонарь Армии спасения приветствовал прохожих радостной мелодией «Счастливого рождества». Несмотря на ощущение безысходности, она улыбнулась. Она любила Рождество. Это все, что она знала.

По дороге к его дому она наблюдала за его профилем, как он своими сильными руками держит руль, и ей захотелось выяснить, кто он на самом деле и что он знал о ней. Он осторожничал и не болтал слишком много, и иногда ей становилось интересно, не он ли был тем мужчиной, который надел ей кольцо на палец. Но это же полная бессмыслица. Доктор Монтессано ей бы об этом рассказал.

Она знала, что Эрик наблюдал за ней. Она чувствовала чрезвычайную напряженность его взгляда, чувствовала содержащейся в нем интимность. Ее кожа буквально расцветала везде, где бы он ни посмотрел, словно зимний крокус, распускающийся в лучах солнца. Сколько бы ни было правды между ними, она догадывалась, что кое-что произошло. Женщина всегда чувствовала, если мужчина касался ее, в том числе женщина, потерявшая память.

Она безучастно крутила надетый на палец золотой обручальный ободок, пытаясь вспомнить мужа, день свадьбы, беспечное времяпровождение во время медового месяца в каком-то экзотическом месте, но никаких воспоминаний не было, все затмевали черные тучи.

— С вами все хорошо? — спросил он.

— У меня должно быть имя.

— У вас есть имя.

«А, ну да! Эрик, Капитан Очевидность».

— В больнице меня называли Джейн. Ненавижу имя Джейн. Слишком уж оно обычное.

— Вы хотите что-то покрасивее?

— Что-то более загадочное. Более драматичное.

— Саша? Или Кассандра? Не всякому везет выбирать себе новое имя.

— Ну, а как бы вы назвали меня?

— Сладкая, детка или дорогая. Это моя палочка-выручалочка для незнакомок.

— У вас что, настоящий талант в оскорблении женского пола?

— Ага.

— Да ладно. Помогите же мне. Как бы вы меня назвали?

Он медлил, а она ждала ответа. Ждала имя.

— Зои, — ответил он. — Вы могли бы быть Зоей.

— Зои, — повторила она, проверяя его на слух. Оно звучало довольно неплохо, практически знакомо. — Меня так зовут?

Он бросил на нее косой взгляд, более чем обороняющийся.

— Откуда, черт возьми, я должен это знать?

— Откуда, черт возьми, вы должны? — вспылила она в ответ, вот только с толикой здорового скептицизма. — Вы предпочитаете, когда вопросы задаете вы, да?

— Разве?

Скрестив руки на груди, она откинулась на мягкое кожаное сиденье.

— Катитесь в ад.

Он разразился хохотом.

— Полагаю, это и есть пункт моего конечного местоназначения.

Откуда-то она знала эту фразу. Ей был знаком этот тон самоосуждающего осмеяния, но прошлое по-прежнему находилось где-то там, за гранью ее досягаемости. Как и мужчина, сидевший рядом с ней, или мужчина, надевший кольцо ей на палец. Все, что она знала, — это то, что у нее внутри все крутит и томит, у нее болит голова и еще то, что она не в силах отвести от Эрика взгляд.

Ад. Она решила, что это было и ее пунктом конечного местоназначения.

* * *

Покупка рождественских украшений должна была стать путешествием через семь кругов ада. Вместо этого было — Бог помог ему — очень весело.

Хлоя оказалась маниакальным рождественским шопоголиком, и он обнаружил, что ответил «хорошо» на надувного Санта-Клауса для лужайки. Он ответил «хорошо» на крутящихся пингвинов. Он ответил «хорошо» на оленьи рога, прикрепляющиеся к капоту машины скорой помощи. Честно говоря, ему следовало наотрез отказать насчет крышки для унитаза с Санта-Клаусом, но тогда Хлоя надулась и принялась беспомощно тереть шишку на затылке, и да, он, наверное, вовсю пожирал глазами ее груди, пока она фыркала и пыхтела, но, в конце концов, он не смог ни в чем ей отказать.

Когда Эрик отнес пакеты к машине, он заметил довольную улыбку на ее лице.

— Вы ведь все это сделали нарочно?

Взгляд ее голубых глаз был таким невинным.

— Вы же сами сказали, что вам нужны украшения. Я просто пыталась помочь.

— Идем отсюда. Вы пытались подшутить надо мной на глазах у добропорядочных граждан этого городка.

— Ну и как, получалось?

— Не скажу, на тот случай, если вдруг решите, что помучили меня недостаточно.

Тогда она тихо рассмеялась все тем же роскошным смехом, и он заулыбался, несмотря даже на то, что у него в руках была крышка для унитаза с Санта-Клаусом.

В здании службы никого не было, чтобы стать свидетелем великой разгрузки всего этого праздничного дерьма. При принятии решения о том, где что нужно сделать, Хлоя обследовала каждое помещение в здании, комнату отдыха с телевизором, кухню, комнаты для ночевки и газон. Рождественскую елку следует ставить против огромного окна в комнате отдыха с телевизором. Были украшения и в золоте, и в серебре, и, находясь в магазине, ему казалось, что они ужасны. Здесь, на фоне уродливых белых стен, они выглядели... красиво.

— Ну, как вам? — спросила она, заговорив голосом прямо как у ребенка в магазине сладостей.

— Не так уж и плохо, — признался он, выбрав из пакета украшение для волос с колокольчиками. Он хотел увидеть его в ее волосах, увидеть, как тени отражаются в золотых колокольчиках. Он протянул его, ожидая, что она его примет.

Она не двигалась.

Эрик подошел ближе, и его нос наполнил аромат сосны с корицей. Его пальцы дюйм за дюймом продвигались вперед, в движении которых сквозило немалое отчаяние. «Прими его», — призывал он безмолвно, однако она по-прежнему не шевелилась, только наблюдала за ним взглядом своих блестящих голубых глаз, бросая ему вызов, осмелится ли он прикоснуться к ней. Осмелится ли он прикоснуться к неприкосновенной Хлое.

Оттолкнув волосы от ее глаз, он медленно закрепил ободок в ее волосах, чувствуя, как шелковые пряди скользят по его руке, словно во сне. И по-прежнему она наблюдала за ним. Нежные алые губы приоткрылись — приглашая, поддразнивая.

Двенадцать лет назад в особняке Прайса под омелой он целовал эти губы. Не в силах сопротивляться, Эрик опустил голову...

Точно так же, как луч солнечного света, пойманный золотом у нее на пальце.

Сделав шаткий шаг назад, Эрик схватил первое попавшееся украшение — танцующих пингвинов — и повесил его на елку. Он напутал порядок, а сообразительная Хлоя не пыталась это исправить, не пыталась приблизиться к нему. Вместо этого она сняла с волос ободок и спокойно наблюдала за ним с расстояния.

Эрик сказал себе, что это к лучшему.

* * *

Оставшуюся часть дня она была гораздо более осторожной. В ней рос голод, который терзал ее изнутри всякий раз, когда она оказывалась рядом с Эриком. Ей хотелось бы верить, что это последствия ее травм, но она знала, что это не было правдой. Всякий раз, когда он был рядом, она видела темно-золотистую щетину на жесткой линии его челюсти. Длинные мускулы на его спине слегка поигрывали, когда он регулировал гирлянду на крыше. Ее глаза опустились ниже, наблюдая, как его бедра сгибаются, наблюдая, как мягкая джинсовая ткань обрисовывала две идеально сформованные округлости его первоклассных ягодиц. Она заставила его переместить гирлянду на два дюйма ниже, чтобы она могла им полюбоваться.

«Смотреть намного умнее, чем облапать», — напомнила она себе.

Он тоже вел себя осторожно.

Когда он в крохотной кухоньке готовил на ужин две порции кесадильи, то держался около плиты настолько близко, что опасно нависал над пламенем газовой горелки, нежели рискнуть приблизиться к ней, что чревато опасностью.

Спустившись с лестницы, он сложил оставшиеся гирлянды в коробку, ни разу не взглянув на нее, ни разу не заговорив с ней, ни разу не прикоснувшись к ней.

Она последовала за ним в здание, крутя надетый на палец золотой обручальный ободок.

Ну да, так определенно будет безопасней.

* * *

— Я должен отвезти вас домой. Вы наверняка устали.

Электронные часы на стене показывали, что уже почти семь часов, но она не чувствовала себя уставшей. Как ни странно, она чувствовала себя немного не в себе.

— Я хотела бы привести себя в порядок.

Она едва вспотела — Эрик сегодня сам сделал всю работу — но ей нужно было что-то сказать, чтобы заполнить тишину между ними.

Мрачный серый взгляд скользнул по ее лицу, по груди, и она почувствовала, как ее груди напряглись и набухли. Он не произнес ни слова.

Поездка в машине выдалась в полной тишине и без происшествий. Эрик заехал на продолжительный холм, далеко от городских огней, и припарковал машину перед небольшим каменным коттеджем. Не совсем то, что она ожидала. Казалось, в его характере скорее квартиры современного дизайна, однако этот дом... он был идеальным.

Внутри комнаты были оформлены в землисто-зеленых, желтых и коричневых тонах, с акцентами картин на стенах в виде огромных всплесков цветов современной живописи. Этот обустроенный со вкусом дом был дизайнерской работой как бы в самом незажиточном стиле, который можно купить лишь за реальные деньги.

Единственное, чего не хватало, — никакого намека на Рождество. Не было ни елки, ни гирлянд, ни Санты, не было... ничего.

— Очень мило, — пробормотала она. — Слишком занят, чтобы украсить свой собственный дом, да?

Он спокойно встретился с ней глазами и пожал плечами.

— А зачем? Ты напрягаешься, чтобы проделать определенную работу, а потом уничтожаешь всю ту работу, которую проделал. По мне, так это пустая трата времени.

Ей удалось едва приметно улыбнуться, потому что бессмысленно спорить с дилетантом Рождества.

— Ладно.

— У вас что, проблемы с этим? — настаивал он, явно готовый тратить попусту время на споры с ней, так что этот мужчина все же был безнадежен.

— Жизнь — именно она пустая трата времени. Сначала рождаешься, потом в какой-то момент в будущем умираешь. И все же мы не покоряемся, как собаки, и не сдаемся.

Ну, это прозвучало более резко, чем она намеревалась, но в целом весь этот дурацкий вздор был просто отмазкой.

— Вы посчитали меня трусом, потому что я не украшаю свой дом к праздникам?

Она скрестила на груди руки, наклонила голову и уставилась на него.

— Именно.

Ей казалось, что он снова примется спорить, однако вместо этого он смылся.

— Душ находится за той дверью. Полотенца на виду. И, заметьте, полотенца не рождественские, но они эффективны в использовании.

— Пфффффф! — пробурчала она, достаточно громко, чтобы он услышал, а затем повернулась, чтобы отправиться мыться.

Ванная была традиционного королевско-синего цвета с роскошным изумрудно-зеленым и белым кафелем. Немного темно-бордового и рождественски-золотого миленько бы смешалось, и она сочла важным по-быстренькому сделать красивый маленький бантик и корзинку с разбросанными несколькими украшениями в виде сияющих побрякушек для полной уверенности. Она спрашивала себя, рассердится ли он, и решила, что ему только пойдет на пользу, если слегка встряхнуть его очень упорядоченный мир.

Этот мужчине нуждался в каком-то оживлении, экстриме, сказала она себе, срывая с себя одежду и уловив в зеркале свое обнаженное тело. Она всегда удивлялась, когда смотрела на это лицо, которое смотрело ей в ответ. Видеть эти сексуальные изгибы, такие зрелые и шикарные… Это будоражило ее, заставляло чувствовать себя... живой. Пару минут спустя она отвела глаза, смущенная собственным самолюбием. Вместо этого она сосредоточила внимание на ванной, в красивых изумрудных тонах, и все же в этом месте не чувствовалось души.

Все в этой ванной казалось таким девственным и нетронутым, и прямо взывало привнести в нее элемент человечности. Даже стеклянные полки на стене были голыми. Никак не использовались, лишь собирали пыль. С тряпкой в руке она взобралась на сиденье унитаза, готовясь проверить свою теорию, и свалила на пол баллончик освежителя воздуха. В дверь раздался вежливый стук.

— Да? — крикнула она, положив баллончик на место. Дверь открылась, и она скрыла улыбку, прежде чем повернуться к нему лицом.

Его взгляд был направлен на ее груди, и эти восхитительные серые глаза греховно потемнели. Так как он был медиком, она понимала, что в ней не было ничего такого, чего он не видел бы раньше, но да, это потешило ее самолюбие.

— Я услышал какой-то грохот.

— Упс. Прошу прощения за это.

Он сглотнул, нахмурился, затем посмотрел на полки.

— Что вы там делали наверху?

— Вытирала пыль, — она показала ему ранее чистую тряпку. Он не уделил ни малейшего внимания на грязь, только разглядывал ее голые груди. Наслаждаясь моментом, она ступила в душ, оставив стеклянную дверь приоткрытой, и пустила воду стекать по своему лицу, своей груди.

Это было злорадно и до крайности бесстыдно. Она выставила себя напоказ, выставила напоказ свою сексуальность, и она задалась вопросом, была ли она всегда такой. Может быть, она была нудистской? Может быть, она была стриптизершей? И то, и другое объяснило бы эту ее потребность оголиться, но не все. Не то, как у нее перехватило дыхание, когда он смотрел на нее. Не то, как сильно ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ней. Она протянула руку и поправила лейку душа, убедившись, что вода попадает на нее именно так, как надо. «Может быть, я была порнозвездой?» — думала она, демонстрируя ему свой самый соблазнительный вид.

Эрик закрыл дверь душа.

«Наверное, все-таки не порнозвезда».

— Так, вы решили остаться здесь? — крикнула она, выдавливая шампунь, наслаждаясь насыщенным ароматом кокоса и назревшим ароматом опасности. Он ни слова не сказал, но и не сбежал.

Мыло было цитрусовым, терпкий аромат которого щекотал ей нос, и она намыливала все свое тело, моя свои руки, свои груди, избавляясь от антисептического больничного запаха, упиваясь пьянящими природными запахами.

— Мне нравится это мыло, — сказала она ему, поднимая одну ногу, удивляясь своими крепкими бедрами и икрами. Это тело ощущалась обновленным, мощным, столь же развитым, как хорошо отточенный клинок. Красивое, и еще — пагубное.

С другой стороны стеклянной двери она видела, как Эрик смотрит на нее. Жар воды даже сравниться не мог с жаром, парящем в воздухе, и ей так хотелось, чтобы он заметил ее, захотел ее. Она никак не могла понять, отчего эти чувства были столь сильными, однако именно они стали движущей силой, подталкивающей ее разыгрывать это шоу своей жизни. А быстрое биение ее пульса убеждало, что она не привыкла этим заниматься, в то время как мужчины за ней наблюдают. Не в ее привычках позволять мужчинам пялиться на нее. Она об этом догадывалась, однако вся эта сила была такой головокружительной. И такой новой.

Скользнув руками между своих бедер, она принялась использовать мыло новаторским и очень возбуждающим образом.

— Тебе не стоит так делать.

Его слова, прорвавшиеся сквозь запотевшие пределы душевой кабинки, удивили ее.

— Тебе не стоит так смотреть, — напомнила она ему, затем начала напевать себе под нос.

Побежденный этим неоспоримым логическим доводом, Эрик промолчал, а она улыбнулась. Прижавшись спиной к плитке, она дала воде течь по ее волосам, смывая мыльные пузырьки и грязь, полностью смывая с нее всю ту, другую, жизнь. Было такое чувство, как будто это новое начало, шанс начать все заново. Наконец-то получить все то, что она всегда желала.

— Ты замужем.

Эти слова окатили ее подобно ушату холодной воды. Выключив кран, она резко распахнула дверь.

— Не было никаких прикосновений, никаких поцелуев. Ничего дурного я не сделала. Равно как и ты.

Не похоже, что Эрик был в этом уверен, но опять же, он все еще стоял на прежнем месте, а его взгляд скользил по ней, опаляя ее кожу. Она встала перед ним, а сердце у нее в груди так сильно колотилось, будто пыталось выпрыгнуть из груди. Волнение, страх, секс. Он наблюдал за ней сквозь прикрытые глаза, и в них не отражалось никакого волнения или страха, один только секс. А еще она заметила, чего в них не доставало. Удивления.

— Ты уже видел меня такой.

— Нет.

Она не могла избавиться от ощущения, что он ей лгал. От возникшей между ними интимности у нее в голове вспыхнули воспоминания. Сладкие воспоминания, но ей показалось, что они были чем-то большим, чем просто сон.

— Ты уже прикасался ко мне, — прошептала она, не столь уверенно, как намеревалась. Она хотела понять, что в ее сознании было реальностью, а что лишь сном.

Долгое время он оставался абсолютно неподвижным, а потом вдруг кивнул головой. Один раз.

— Ты прикасался ко мне здесь? — спросила она, легкими касаниями кончиков пальцев пробежав по своим возбужденным соскам, после чего услышала, как он резко втянул воздух, глядя на него, она ущипнула один из розовых кончиков, следуя за фантазией, отчаянно желая узнать правду об отношениях между ними. — А мне это понравилось?

Он не ответил, хотя она не так уж этого и ожидала, поэтому продолжила.

— Готова поспорить, для тебя это было нелегкой задачей, да? Видимо, мне могло это понравиться, эта мука.

Все равно, что разговаривать со стеной. Со стеной с таким громким сердцебиением, что она могла его слышать, или, может быть, это было всего лишь ее собственное жалкое сердечко.

— Но ты ведь причинил мне боль, разве нет? — его пристальный взгляд поймал кристально чистую каплю воды, сопровождаемую ее кончиками пальцев, которые следовали за ней вниз по ее грудной клетке, дальше под ее стройный живот, где она задрожала и остановилась.

Его взгляд опустился вниз, на ее пальцы.

— Да.

Это было не то, что она хотела услышать. Ложь была бы куда проще. После происшествия она почувствовала себя такой сильной, такой обольстительной, словно могла заполучить любого мужчину на свете. Однако она была не такой женщиной, а он не таким мужчиной. И сейчас она ощущала себя так, будто вернулась домой с вечеринки в два часа ночи, с толстыми бедрами, размытой косметикой и зияющей пустотой в месте, где предположительно должна находиться душа.

Отражение ее идеального тела в зеркале прямо сияло. Никаких толстых бедер, никакого размытого макияжа и пустота такая же настоящая. Ей захотелось завернуться в полотенце, захотелось убежать и спрятаться, но она не собиралась доставлять ему подобного удовольствия.

Вместо этого она холодно улыбнулась ему.

— Так вот почему мне так хочется ненавидеть тебя, почему хочется причинить тебе боль. Ты заставил меня страдать.

Потемневший взгляд поднялся и встретился с ее глазами, и в нем она увидела печаль, раскаяние, смешанное с желанием.

— Ты вспомнила?

Она закрыла глаза, пытаясь проникнуть сквозь густую мглу из страстных фантазий, но не могла вспомнить ничего, помимо настоятельной потребности у него на лице. Она чувствовала только его губы на своей шее. Сдержанные. Неуверенные.

Все это казалось таким реальным.

Она резко распахнула глаза, ожидая увидеть его губы на своей коже, но он стоял там, где и раньше. Неподвижно. На Рождество все должно было происходить по-другому. Предполагалось, что творятся чудеса и приходит счастье. Они должны были целоваться под омелой. И он должен был любить ее вечно.

Все внутри у нее сжалось, и ей стало ненавистно, что она была обнаженной. Безупречная. Голая. И все равно ею брезгуют.

— Конечно, помню, — солгала она и тогда решила, что сегодня он познает такую же сильную боль, какую раньше испытала она. Зеркало призывало ее, и она развернулась на месте, разгневанная, возбужденная, но в основном жаждущая заставить его заплатить. Вот только за что, она и понятия не имела.

* * *

Ему казалось, что его грудь вот-вот взорвется. Ее глаза вспыхнули от гнева на него, вполне заслуженного. Но все же... она до сих пор стояла там и отражалась в зеркале. Обнаженная, мокрая, великолепная, словно воплощенная фантазия, но эта еще была и настоящей.

Каждым своим дюймом, каждым своим раскаленным добела напряженным дюймом он жаждал прикоснуться к ней. Жаждал протянуть руку и провести ладонью по этой блестящей коже, жаждал выяснить, была ли она мокрой везде.

Но он этого не сделал, потому что она была права. Эрик Маршалл был трусом. Она раздвинула ноги, а левая рука, сейчас без кольца, вырисовывала маленькие вялые кружки между бедер. Его пристальный взгляд следовал за ее пальцем, отслеживая круги до тех пор, пока у него не закружилась голова от этих маленьких, легких движений.

Это была Хлоя, и все же не Хлоя. Очаровывающая смелость и дерзость все те же, а вот уязвимость и стыдливость бесследно исчезли. Это была женщина, крещенная в огне, и которая была полна решимости и его затянуть в это же пламя.

Эрик стоял как вкопанный, потому что в этом не было ничего такого, чего он не заслужил.

— Раньше я не смогла бы для тебя такое устроить, — прошептала она, но он не мог отвести глаз от ее руки, от опухшей голой плоти между ее ногами. Прежде у нее там были темные волоски, не выбритые, не вылощенные. Они были мягкими. И влажными.

Ее средний палец скользнул между распухшими складочками, и он увидел, что там все блестит от влаги. Он услышал звук, рычание. Она посмотрела в зеркале на его искаженное муками лицо и улыбнулась. Это было не приглашение. Это была улыбка женщины, которая держала тебя за яйца.

Ее палец исчез внутри нее. Он наблюдал, как двигаются ее бедра, принимая это вторжение, и почувствовал, что его ствол укрепляется, именно так, как она задумала.

— Хлоя, — услышал он собственный шепот.

Она встретилась с ним взглядом и, почувствовав искру признания, улыбнулась. Хлоя. Ее звали Хлоей.

— Мне нравится, как ты произносишь мое имя.

Он тут же облизнул свои губы, поскольку во рту пересохло, от жажды, от нетерпения.

— Я должен уйти.

Ее вздох тянулся до самых дверей в ад.

— Это так легко — уйти от меня?

— Нет.

— А ты помнишь, как мы были вместе? — спросила она. Глаза у нее закрылись, а бедра двигались в своем собственном ритме.

— Помню.

— За это я тебя ненавижу? — спросила она, и в ее голосе прозвучало отчаяние, но он тут же увидел подвох.

— Я думал, что ты все вспомнила.

— Несколько смутных образов. Пока что мало. Не все, — ее глаза были полны печали, когда она оборачивала полотенце вокруг своего прекрасного тела. — Я хотела, чтобы ты страдал так же, как и я. Я хотела, чтобы твое сердце болело так же, как и мое. Но это ведь задевает не твое сердце, а только член. Мне этого мало, — объявила она, и Эрик наблюдал, как Хлоя покидала комнату, оставив позади себя его с ноющим членом, больной совестью и разбитым сердцем.

Глава 4

Тем вечером они достигли негласного соглашения. Хлоя больше не раздевалась, а Эрик хранил свои мысли при себе.

Хлоя.

Хлоя Скидмор. Она вспомнила свое имя, когда он его произнес. Оно показалось ей таким знакомым. Она спрашивала, какая у нее фамилия после замужества. Она спрашивала о своем муже.

— Я хотела бы воспользоваться твоим компьютером, — вежливо сказала она после ужина, как только по комнате тихо заиграла мелодия Бетховена.

— О твоем браке нет ни одной записи.

Она была удивлена, что он уже искал. Удивлена, что ему это не безразлично.

— Возможно, ты не там искал.

— А ты знаешь более правильные места? — он приподнял одну бровь в стиле потомственного помещика, который предназначен, чтобы подавить любую проблему, как тараканов. Семья Маршаллов обладали настоящим мастерством в навыке надменно изгибать брови. Его отец, Эдвин Маршалл. Его мать, Тинсли. Их единственный сын, Эрик.

— Как твои родители? — спросила она, решив сменить тему.

— Старые, резкие, богатые.

Она улыбнулась от одной мысли о них.

— Ты вспомнила их?

О, да, она вспомнила их. Она испытывала неприязнь к ним обоим. И семью Маршаллов, семью Прайсов и все прочие семьи, которые жили на холмах Пайн-Креста. Скидморы, конечно, жили в особняке, но им там было не место. Она вспомнила и это.

Ее кивок головой был столь же резким и напряженным, как и его сжатые челюсти.

Это как две стороны одной монеты. Если судьба подбросила орел, твоя жизнь будет потрясающей. А если решка, тогда ты продолжаешь подбрасывать монету снова и снова, пытаясь, чтобы опять не оказалась решка.

— Почему ты стал парамедиком на «скорой»? — это была благородная профессия, почетная профессия, но не совсем подходящее занятие для тех, кто рожден с серебряной ложкой во рту. Она решила, что он должен был стать адвокатом. Гарвард или Йел. Может, Стэнфорд, раз он пристрастился к растрепанным волосам. Правда, у Эрика всегда были растрепанные волосы.

Впервые его взгляд казался ей знакомым. Непокорным, немного дерзким и неспокойным, все одновременно.

— Я терпеть не мог юрфак.

— Йельский университет? — спросила она. Эдвин Маршалл был выпускником в третьем поколении.

— Стэнфорд.

Хлоя рассмеялась.

— Бьюсь об заклад, твой папа был в ужасе.

— Выбор был таков: либо это, либо Уильям и Мэри*.

Прим: Колледж Вильгельма и Марии — государственный исследовательский университет в городе Уильямсберге (Виргиния, США). Колледж был учрежден в 1693 году королевской хартией Вильгельма и Марии и является вторым по времени основания высшим учебным заведением США после Гарвардского университета. В колледже учились американские президенты Томас Джефферсон, Джеймс Монро и Джон Тайлер, а также такие известные американские деятели, как главный судья Верховного суда США Джон Маршалл, спикер Палаты представителей США Генри Клей и 16 американских государственных деятелей, подписавших Декларацию независимости.

Государственное учебное заведение.

— Quelle horreur (прим: с фран. «Какой ужас»)!

— А ты вообще училась? Ты всегда хвасталась, что пойдешь в Нью-Йоркский Университет.

Воспоминания, проносясь у нее в голове, возникали короткими образами, просто не хватало самой малости, чтобы до них добраться. Кое-что из них были очень отчетливыми. Кое-что, вроде ее ухода из дома и выхода навстречу миру — поступление в колледж, или парней, или зарабатывание денег — все еще оставались под старым добрым большим вопросительным знаком.

— С отличием закончила курс в области финансов, — солгала она в стиле Великой Хлои Скидмор.

— А дальше?

Она непринужденно пожала плечами.

Он смотрел на нее, изучал ее, и в его глазах появилось что-то похожее на сочувствие.

— Все еще вспомнится. Ты пострадала от серьезного удара по голове в придачу к полученным во время пожара травмам. Обычное дело, вообще-то.

И снова она почувствовала себя жертвой. Она ненавидела это состояние, ненавидела мысль, что она зависела от него. Ненавидела еще сильнее за то, что все, что ей оставалось, — уехать. Но она не могла. Конечно, нет, и эта была самая мучительная правда во всем этом.

Нуждаясь в чем-то, чем отвлечься, она оглядела уютную комнату, сразу же заметив, чего в ней не было.

Через огромное окно открывался вид на освещенный город, светящийся зелеными и красными огоньками. Стены содержали самый различный ассортимент искусства. Картины Сальвадора Дали, нуар Эдварда Хоппера и традиционный Моне. Книжные полки содержали смесь современной и классической литературы. Фантастики, научно-популярной литературы и документалистики. Это был человек, который создал уютный и гостеприимный дом, и все же...

— А почему у тебя нет елки? — спросила она, потому что возле окна было место. Идеальное место. Прямо созданное, чтобы занять его торжественной елкой. Она хотела свое Рождество. Она хотела свой праздник.

— Для одного человека? По мне, так это было бы перебором.

— Ты говоришь «перебор», а я говорю «полное заблуждение». Давай срубим одну. На заднем хребте горы все еще есть хвойный лес?

Он прищурил глаза.

— Как много ты вспомнила?

— А как много мне следует вспомнить? — она спросила, удерживая его взгляд на мгновение, стремясь найти более детальные воспоминания своего прошлого. В конце концов, это был Эрик, который отвел взгляд.

— Давай пошли, срубим елку, — ответил он, и она была рада, что не одна не могла оставить все как есть. Тогда она посмотрела на свою левую руку, сейчас без кольца, и ждала появление хоть малейшего чувства вины. Но вместо этого женщина с зияющей пустотой в душе не чувствовали вообще ничего, за исключением мимолетной вспышки счастья, когда Эрик помог ей надеть ее пальто и его руки задержались на слоях одежды.

Это было не то прикосновение, по которому она томилась, но на сегодняшний вечер и этого было достаточно.

* * *

Ночной воздух был холодным, дул такой ветер, который буквально обжигал щеки. От самого верха горного хребта вниз полностью занимал хвойный лес, формировавший границу обороны, которая на протяжении сотен лет отделяла город Пайн-Крест от внешнего мира. Этот город вообще характеризовался многочисленными границами и рамками дозволенного. Стены, которые не были предназначены для расширения. Горы, на которые не позволено подниматься. Хлоя вспомнила, что уже раньше здесь была, как вместе с большой группой ребят тайком прокрадывалась через колючий проволочный забор. Той ночью она совсем запыхалась, будучи одетой в ужасное изъеденное молью шерстяное пальто. В детстве она всегда ненавидела свою одежду, огромные платья-палатки, нелепые и неподходящего размера джинсы.

Инстинктивно ее руки скользнули по бедрам, проверяя их очертания, и с облегчением она поняла, что нет, она была худой. Хлои-Коровы больше не существует.

Хлоя-Корова.

В ту ночь она ушла домой в слезах. Нет, не на глазах у других, потому что Хлоя никогда никому не позволяла узнать, что эти слова доходили до нее. Но где-то между местом, где обрывается горная тропа, и местом, где начался городской тротуар, из ее глаз хлынули горькие слезы.

Хлоя была выдающейся тайной плаксой. Ее отец терпеть не мог ее слез. Ее родители развелись, когда ей было четыре года. Бетси Скидмор покинула Пайн-Крест и в последующем отправилась в Арканзас, где снова вышла замуж, родила четырех других сыновей, предав Бадди с Хлоей Скидмор забвению.

В ту ночь Эрик догнал ее на тротуаре и, не говоря ни слово, пошел рядом с ней, пока, в конце концов, слезы не прекратились. На нем была кожаная лётная куртка с шерстяным воротником, прилегающим к его шее. Он был без шляпы, потому что Эрик никогда не носил шляпу, поэтому его волосы покрывал снег, из-за чего он выглядел старше, чем на самом деле, как настоящий мужчина.

Он проводил ее до порога особняка, его руки были засунуты в карманы.

— Понимаешь, мы же просто шутили.

Что касается извинений, которыми он рассыпался, то они были не самыми удачными, но это был Эрик Маршалл, высокий и серьезный парень, который носил одежду, за которую она готова была убить. Не то, чтобы он был к ней добр, но Хлоя ведь была девочкой и были вещи, которые она понимала. Будучи в кругу друзей, он не признавал ее. Но наедине с ней...

Эрик Маршалл хотел ее.

Ее шестнадцатилетнее сердечко осознавало это. Даже несмотря на огромное пальто, даже со всеми лишними сорока фунтами (прим. около 18 кг). Это были пьянящее ощущения для толстой девчонки из «неправильного» конца города.

Он был Эриком Маршаллом.

Той ночью она поцеловала его впервые. О нет, сам Эрик никогда бы к ней не прикоснулся, она уже тогда это знала. Но когда она потянулась вверх и опустила его голову, она вспомнила, как его руки обняли ее, крепко прижав к себе.

От него пахло «Холстоном» (прим. одеколон для мужчин), деньгами и похотью, но этот его поцелуй являл собой все то, чему надлежало быть первому настоящему поцелую. Настоятельную необходимость, но уважительную, страсть, но нежную. Его прикосновения были внимательными, никогда не выходили за рамки дозволенного, никогда не заходили слишком далеко. Нет, Эрик Маршалл черту не переступал.

Во всяком случае, не той ночью.

* * *

Да, ей удалось подавить сентиментальный вздох, но Хлоя не смогла удержаться от того, чтобы не прикоснуться пальцем к своим губам. В двадцати футах от нее Эрик тяжелыми взмахами топора наносил удары по стволу елки. Его куртка была небрежно брошена в снег, и каждый раз, когда он взмахом отводил топор, Хлоя под его шерстяной рубашкой видела необузданную мощь его плеч и множество рельефных мышц. Было что-то чрезвычайно... возбуждающее в образе этого мужчины, выполняющего физическую работу. Губы, которые целовали ее много лет назад, крепко сжаты, бормоча что-то под нос, что казалось ругательствами, но она совсем не возражала.

— Как успехи? — крикнула она, прежде всего, чтобы повеселиться и подразнить, и позволить себе сделать все то, что Хлоя Скидмор ни разу не смела в прошлом.

Эрик остановился в середине взмаха и зыркнул на нее.

— Знаешь, нам не обязательно это делать, — сказала она ему почти без угрызений совести, но это не совсем так.

— Да, знаю.

— Не стоит ради меня.

Он вонзил топор в землю.

— Ты хотела елку.

— Не надо, если из-за этого ты становишься сварливым.

— Это не сварливость.

И нет, это был не сварливый Эрик. Он никогда не был одним из тех весельчаков-раздолбаев. Она уже так много вспомнила. Его жалобы в средней школе на учителя естествознания, мистера Крауна. Да, мистера Крауна. Всеобщую неприязнь ко всему, касающегося футбола, особенно «Рэдскинз»*, и то, как он поклялся в один прекрасный день разгромить машину своего отца. Вот только он никогда этого не делал. Нет, Эрик всегда был слишком умен для этого.

Прим: имеется в виду «Вашингтон Ре́дскинз» (англ. Washington Redskins, «Вашингтонские Краснокожие») — профессиональный клуб по американскому футболу из Вашингтона, выступающий в Национальной футбольной лиге.

— Спасибо, — сказала она просто.

— За что?

— За то, что срубаешь елку.

Он небрежно пожал плечами, как будто это пустяки, но было еще кое-что, что она вспомнила насчет Эрика Маршалла. Он никогда не делал ничего такого, чего не хотел делать. Даже срубать елку.

Или целовать девушку.

Лунный свет падал на его волосы, и счастливо вздохнув, она прикоснулась к своим губам, вспоминая еще больше.

* * *

Елка оказалась на два фута выше потолка, и ему пришлось ее обрезать. Хлоя руководила, а Эрик старался изо всех сил отсекать ветки, но каждый раз, когда он начинал резать, Хлоя тут же осаживала его, пытаясь исправить вред.

— Нет, так выглядит ужасно. Отсеки ту небольшую, что висит слева.

Стоя на лестнице, Эрик посмотрел вниз туда, где Хлоя словно генерал выкрикивала приказы. Очень сексуальный генерал с великолепной грудью, которую, закрыв глаза, он мог вспомнить в мельчайших деталях, но все же генерал. Он заглушил образ обнаженной Хлои и схватил крайнюю длинную, пушистую ветку.

— Эту?

Она мотнула головой и указала.

— Ту, что повыше.

Он поднялся на ступеньку.

— Здесь?

Она указала ему налево.

— Выше на шесть дюймов.

Держась за дерево, он протянул руку.

— Здесь? — когда он взглянул вниз, она дьявольски улыбалась. — Если ты не играешь в команде, я отказываюсь от своих обязанностей Рождественского эльфа.

— Но из тебя получился такой миленький эльф, — дразнила она, и ее голос обволакивал его, как лучший рождественский подарок.

И да, у него опять встал.

— Я тут, наверху, еще пять минут, и на этом все. Она будет шикарно смотреться, а ты с большим удовольствием расскажешь мне, как прекрасно я справился. Договорились?

Хлоя вскинула голову, и он очень обрадовался, увидев, какую-то внутреннюю битву в ее ответном взгляде.

— Я что-то не припомню, чтобы ты был таким неуверенным в себе.

Ему не хотелось ей говорить, что это вовсе не неуверенность, а мучительный стояк, который его просто с ног валил, словно пришибленного мешком.

— Мне нравится, когда женщины потакают моему эго. От этого мне легче быть недоразвитым. Теперь мы можем закончить с чертовым деревом?

Она скрестила руки на груди. Он это заметил.

— Кто-то не в духе, да?

Он подрезал последние маленькие веточки, и упс, некоторым из них обязательно нужно было упасть ей в волосы. Эрик быстро спустился вниз по лестнице и уже собирался сбежать, но она по-прежнему оставалась на месте, наблюдала за ним, в ее глазах лучилось счастье, и его ноги отказывались уходить.

— У тебя веточки в волосах, — сказал он ей, как полный идиот, и протянул руку, скользя пальцами сквозь темное облако, подумывая, тяжкий ли это грех вытаскивать веточки из волос замужней женщины. Ему так не казалось, и поэтому он продолжил гладить мягкие пряди, а его пальцы увязали там, где на деле ничего не запуталось.

Его мозг пытался найти слова, — слова, которые напомнили бы ей о кольце у нее на руке, слова, которые объяснили бы ей в мельчайших подробностях, почему ей следует отодвинуться от него хотя бы на шаг. Почему ей следует держаться от него подальше.

Слова так и не нашлись. Ее рот открылся и снова закрылся, а он наблюдал, как пульсирует вена у нее на шее. Зрачки ее глаз потемнели и расширились, подобно постоянно расширяющемуся горизонту ночного неба, поглощающим все на своем пути. Он попал в ловушку этого ее взгляда, застрял в этих небесах словно под гипнозом своего собственного отражения.

Он не собирался целовать ее, ему совсем не хотелось жаждать жену другого мужчины, но аромат Хлои наряду с запахом елки перенес его обратно в другое месте, другое время, и ему так отчаянно захотелось вновь пережить прошлое и доказать ей, что именно он — тот исключительный мужчина, нашедший свое отражение в ее глазах. Накрыв ее роскошные губы, Эрик почувствовал, как к его губам прижимаются ее голодные губы, и он задохнулся, не мог дышать, от недостатка кислорода у него закружилась голова и зашумело в ушах, ибо подлинная сила ее поцелуя пронзила его губы, его тело, его мозг.

Прежде она целовала его, будучи еще юной девочкой, невинной, жаждущей, страстной, равнодушной к мнению окружающих, однако этим вечером она целовала его как женщина. Пагубно, умело, на грани отчаяния.

Сознавая, что больше этого никогда не произойдет. Это прощальный поцелуй.

В какой-то момент своей жизни Хлоя стала мудрой.

Обняв ее покрепче, он запустил руки сзади под ее рубашку, желая почувствовать жар Хлои, желая почувствовать мягкость Хлои. Этим вечером на ней не было лифчика, и он не осмеливался исследовать ее, не осмеливался коснуться чего-то большего, чем безгрешную кожу. В таком образе мышления существовало определенное лицемерие, поскольку ее язык захватил в плен его собственный самым не невинным образом, но Эрик продолжал цепляться за свои стандарты, какими бы скудными они не были.

Ее руки вцепились в задние карманы его джинсов, и она толкнула его на себя, вклинив его член между своих бедер, добавив этим еще больше не невинности, но между ними существовали преграды одежды.

Это был бешеный танец метафорического секса, который казался приемлемым. Разочаровывающим, но все же приемлемым под высокими ветвями рождественской елки. Хлоя терлась об него бедрами, мучая его член. Он припоминал свидания вроде этого, безмолвную возню мнимого секса в одежде, но ни одно из них никогда не было таким отчаянным и неистовым, таким существенным.

Ему хотелось прикоснуться к ней, засунуть руку в ее джинсы и проверить там ее мягкость, но его руки оставались прикованными к горячей коже ее спины. Дыша ему в рот, она посасывала его язык, и ему хотелось попросить ее остановиться, потому что он был почти готов взорваться, но ощущения ее губ делали невозможным произнести хоть слово. С каждым трением ее языка, ее бедер, слепая жажда пожирала его все больше, и он толкнулся в нее, опрокинув их на пол, запутавшись руками, и все же не порвав одежду. Именно эта не порванная одежда не давала ему лишиться рассудка. Помогала Эрику не чувствовать себя полной задницей, даже несмотря на то, что он лежал на ней, а его член так уютно вписался между ее бедер. Как будто там ему самое место.

Его глаза открылись, тогда как глаза у нее были плотно закрыты, словно она не хотела видеть, с кем была. Он понимал эту потребность, как никто другой. Прежде он испытывал тоже самое по отношению к ней, и у него остались глубокие эмоциональные шрамы, не говоря уже о перемешанных вместе подборках песен на кассетах в качестве доказательств. Когда он был в средней школе, его страсть и желание к ней походили на наркозависимость, и все же он не был готов иметь дело с реалиями «социальной лестницы».

Он смотрел вниз на ее лицо, наблюдал за ней, в то время как они двигались. У нее было затрудненное дыхание, и с каждым толчком его бедер ее восхитительные груди подскакивали. Напряженные ноги обернулись вокруг него, скрепив их вместе еще теснее, но в этой ситуации было столько всего неправильного.

Он хотел, чтобы она открыла глаза. Увидела его. Чтобы признала его. Чтобы осознавала, с кем она, но он не мог попросить об этом. Просить ее об этом было бы ошибкой, тогда его эго выживет, поэтому он довольствовался, наблюдая за игрой темных теней ресниц на ее бледной коже, поражаясь, как много в ней все еще было от прежней Хлои. Той самой Хлои Скидмор, которая мучила его член больше, чем любая другая женщина на свете. И все же она никогда об этом даже не подозревала, потому что Эрик преуспел в сокрытии от людей правды. От своей семьи, своих друзья, Хлои, себя самого. Он принялся толкаться быстрее, разозлившись на нее, разозлившись на мужчину, за которого она вышла замуж, разозлившись на себя, разозлившись на весь чертов мир. Было так приятно поддаваться гневу, впечатываться в нее жестко, жестко, жестче...

Тогда она ахнула, ее глаза резко распахнулись, и он увидел в них беспомощность. Ту же насущную потребность, которую он увидел в ночь пожара, когда она просила его о том, что он был более чем счастлив дать. Он припомнил, как увидел вспышку боли, быстро сменившуюся похотью. Слепой похотью. Эти слова едва не рассмешили его, но он почувствовал, как напряглись его мышцы, его член налился до высшей точки, и он снова толкнулся, разок, другой...

На этот раз ее бедра приподнялись против него, повиснув в воздухе подобно мостику, и время остановилось. Его накрыл оргазм, разряжаясь в его джинсы холодной неудобной сыростью, которая напомнила ему, что ему больше не тринадцать, что он был ответственным, взрослым мужчиной. Эрик вскочил на ноги, хотя у него в голове все еще была сплошная каша, и протянул руку Хлои. Она посмотрела на него с растерянным, но пресыщенным взглядом, из-за которого он захотел ее лишь еще больше.

Нет. Нет. Нет.

— Мы не можем больше этим заниматься, — заявил он особо твердым голосом. Это был его авторитетный голос, используемый для успокоения испуганных детей и одурманенных страданиями жертв травм.

— Технически, мы не делали..., — она подняла пальцы в воздухе, поставив кавычки, — ...занимались чем-то подобным.

— Не пудри мне мозги, милая. Неправильное всегда неправильно. Ты вечно только сотрясаешь мой глупый мозг, и мне хочется забыть важные вещи. Такие как то, что еще два дня назад ты лежала в больнице. Такие как то, что я обещал подобное не делать. Такие как то, что ты замужем.

Пока он говорил, он видел, как в ее глазах рассеивается туман секса, только чтобы тут же сменится нечто другим. Гневом.

— Глупый мозг? Я сотрясаю твой глупый мозг? Ромео, ты льстишь моему его.

И из всего того, что он сказал, это было все, что она уловила? Эрик провел рукой по волосам. Хлоя, которая злилась на него, лучше, чем Хлоя, которая не чувствует к нему ничего подобного. Так будет безопасней. Отпала бы любая возможность секса, если бы она ненавидела его — или технически, если бы она вспомнила тот факт, что уже ненавидела его. Такова была стратегия, которой придерживался Эрик; дурацкая, да, но эффективная.

— Окажись женщина с отличной парой... — он пытался придумать что-нибудь оскорбительное, унижающее, сексисткое. К сожалению, у семьи Маршаллов были строгие стандарты относительно поведения с женщинами и соблюдения правил учтивости к их чувствам. — ...грудей прямо у меня перед носом, а в природе мужчины подобно супермагниту всегда потянуться за такой женщиной, в поисках... — «Господи, помилуй!» Это оказалось сложнее, чем ему казалось. — Ну, ты понимаешь, — закончил он, образно взмахнув рукой.

— «Понимаешь»? Ты имеешь в виду секс, Эрик? Траханье?

Он кивнул головой.

— Да, именно это я и имею в виду.

— И твой глупый мозг способна сотрясти любая женщина с парой грудей?

Он догадывался, куда все это катится. Он догадывался, чего Хлое хотелось от него услышать. То, что это именно она, Хлоя, которую он желал. Одну только Хлою. Все даже безумнее, чем проникнуть в адское пекло, раз она все еще хотела, чтобы он признался в том, в чем никогда ей не признавался. Ни разу.

Тогда он посмотрел ей в глаза и понял, что это все та же ранимая девушка, которую он всегда знал. Да, конечно, с виду она сильно изменилась, но в душе — сердце у нее до сих пор было хрупким, как стекло. Ему следовало разбить его. Бросить его на землю, а потом растоптать, потому что...

«Она замужем».

Эрик открыл рот.

— Не любая женщина, Хлоя. Никогда не была любая. Только ты.

Глава 5

Это были именно те слова, которые ей так долго хотелось услышать. Или, по крайней мере, ей так всегда казалось. Хлоя рухнула на диван, потому что колени у нее стали шаткими.

Эрик ее желал.

Это должно было ее сделать счастливой. Это должно было бы потворствовать ее уже ущемленному самолюбию, и на минутку так оно и было. Хлоя опустила глаза и посмотрела на свою левую руку, на тяжелый ободок из золота на своем пальце.

— Я не ощущаю себя замужней, — ее голос прозвучал прямо как у капризного ребенка, как у малыша, который не может получить желаемое. Ее взбесило то, как это прозвучало. Она хотела казаться отважной и сильной, соблюдающей принципы и моральную терпимость, но вместо этого, единственное, что она смогла, — возненавидеть существенный круглый символ, который она носила на руке. Кольцо даже не было красивым. Оно был простым, безликим, без гравировок, без чувства стиля. Вообще-то, не такое ювелирное украшение она бы выбрала.

— И, тем не менее, ты замужем, — заявил Эрик. Он сидел на другом конце дивана, подальше от нее, но его голос был приятным, успокаивающим, нисколько не осуждающим, что она походила на капризную девчонку. Она оценила это.

— Я пытаюсь вспомнить имя. Лицо. Свидания. Дом. Хоть что-то, но все пусто, как чистый лист.

— А может, ты пытаешься вспомнить не то, что надо. Как он заставляет тебя себя чувствовать? Счастливой, расстроенной? Испуганной?

— Послушай, прямо сейчас я в бешенстве, но уверена, что это от разочарования, я не могу просто так взять и начать его в этом винить, не могу ведь? — она попыталась рассмеяться. Не удалось.

— Возможно, ты что-то блокируешь. Как ты той ночью оказалась в особняке?

— Это мой дом.

— Но зачем ты туда пошла, Хлоя? Ты об этом не думала? Возможно, ты пыталась сбежать. Вернуться домой. Возможно потому, что ты его боишься.

Было бы проще, если б ее муж был мерзким куском дерьма, но Хлоя считала, что запомнила бы это. Она печально покачала головой.

— Я не вышла бы замуж за мужчину, если бы не любила его.

— А за какого мужчину ты бы вышла? — он положил руку на спинку дивана, и лицемерие этого показного спокойного движения изобличала лишь интенсивность его голоса.

Она пальцем медленно прослеживала линию полосок на диване, делая вид, что подумывает над этим вопросом, но на это не так легко было ответить.

— Добрым человеком. Сильным. Не идиотом.

Теперь между ними все изменилось. До этого ей хотелось прикоснуться к нему, чтобы шоком заставить его понять, что на самом деле было между ними. А теперь уже они оба поняли, что между ними стояло.

Она не осмеливалась больше прикасаться к нему, потому что, если она это сделает, то вряд ли смогла бы остановиться. И хотя Хлоя Скидмор подозревала, что она была женщиной, которая смогла бы примириться жить с такой путаницей в голове, она сомневалась, что Эрик бы смог.

Именно поэтому она и любила его.

— Который любит пошутить или серьезный?

Она улыбнулась и подняла глаза.

— Серьезный.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Без чувства юмора?

— Юмор это хорошо, однако смех быстро проходит. Серьезность останется на всю жизнь, — она вспомнила день, когда провалила экзамен по английскому. Мистер Лэндри терпеть ее не мог, потому что она обожала на уроке поболтать. Ей поставили тридцать семь из ста баллов, чего она, конечно, не заслуживала, потому что написала очень даже неплохое эссе, но Ландри захотел преподать ей урок уважения. Эрик подошел после урока, чтобы сказать ей, что это не так уж важно. Все остальные посмеялись над ней, но только не Эрик. Он ее понимал.

— А что насчет внешности? Брюнет или блондин?

— Брюнет, — ответила она мгновенно.

— Растительность на лице? Бороды очень популярны. Может, эспаньолка?

— Терпеть не могу растительность на лице, — ответила она твердо. — Каштановые волосы. Никакой бороды. Никаких усов.

— Пухлый? Тощий?

Хлоя с минуту подумала.

— Не тощий. Не большой. Был один парень, с которым я встречалась...

В округе Колумбия. О, Господи! Она ведь живет в Балтиморе. В собственной квартире. У нее швейная машинка и две полки Узамбарских фиалок. Одно растение теряло свои листья, и она переживала. Не «они переживали». Она переживала!

Хлоя принялась крутить золотой обручальный ободок.

— Где...? — подталкивал он.

— Не могу понять. Еще чуть-чуть и..., — солгала она, — но потом все исчезает.

— Ты вспомнила этого парня? Ты боишься его? Может быть, у него тот еще характер?

Это был довольно странный вопрос.

— А с чего ты так зациклился на жутком отморозке?

Эрик рассмеялся неестественным смехом.

— Принимаю желаемое за действительное.

— Да уж, вот спасибо.

— Прости.

Она сидела там, на диване, разлученная с ним каким-то крошечным золотым ободком и двумя футами пустого пространства, и долгую минуту предавалась жалости к себе.

— И что нам делать?

— Ждать.

В тот момент ей показалось, что у нее на мгновение аж сердце остановилось, и надежда заполнила уголки ее души, о наличии которых она не знала наверняка.

— Ждать чего?

— Когда к тебе, Хлоя, вернутся последние фрагменты памяти. Ты уже почти у цели. А когда ты вспомнишь все... — его голос затих.

— Что тогда?

— Тогда ты отправишься домой.

«Домой». Тогда отчего у нее такое чувство, будто здесь она дома?

— Я не хочу домой.

Эрик долго колебался.

— И я не хочу этого, — сказал он хриплым голосом.

— Спасибо тебе.

— За что?

— За то, что приютил меня. За то, что рассказал то, что тебе не хотелось рассказывать. Это много для меня значит.

* * *

Он хотел рассказать ей о своих чувствах, слова уже крутились у него на языке, но только он открыл рот, собираясь их произнести, раздался звонок в дверь.

Это был его отец.

— Здравствуй, Эрик. Ты не пригласишь меня войти?

Эрик остался стоять в дверях, безмолвно отчитывая себя за то, что не сменил джинсы. Ну конечно, ему приспичило сидеть рядом с Хлоей, делиться с ней одним кислородом, пытаясь выиграть несколько очков в свою пользу в качестве благодарности за хорошее к ней отношение. Если Бог существует, его отец сквозь тяжелую деревянную дверь не увидит разводы на его штанах.

Это был самым унизительным событием в его жизни.

— Отец, я сейчас очень занят. Поговорим позже, ладно? Я тебе позвоню.

— Слышал, у тебя компания.

«Какого черта!»

— Понимаю, тебе это кажется безумием, но у меня есть друзья. Два.

— Мне сказали, что это была женщина.

— Отец, мне сейчас некогда. У меня есть рождественская елка, которую нужно нарядить, а еще нужно закончить заворачивать подарки. Вообще-то, именно этим я и занимался. Заворачивал твой подарок. Поэтому ты не можешь войти.

Не похоже, что Эдвин Маршалл выглядел в этом убежденным. Увы, Эдвин Маршалл глупцом не был.

— Женщины всегда будут охотиться на тебя ради фамилии Маршаллов, ради денег, ради фамильных драгоценностей. Будь осторожен.

Бешеная ярость охватила и так уже слишком накаленное тело Эрика. Его, как правило, нормальное кровяное давление подскочило как минимум в полтора раза, и это даже не учитывая мокрое состояние его «хозяйства».

Эрик открыл дверь нараспашку.

— Конечно, наверное, поэтому мама за тебя и вышла — ради денег, ради фамилии, ради драгоценностей, но я не ты, отец. Не хочу, да и нет надобности заворачивать твой подарок. Это подарочный сертификат. В магазине электроники. На двести баксов. Это больше, чем я хотел потратить, и больше, чем ты заслуживаешь, но я порядочный человек, и, честно говоря, мне плевать на деньги Маршаллов.

— Ты мог бы стать великим адвокатом.

— Уходи, отец. Я занимаюсь сексом. С женщиной. Ей тоже плевать на деньги, а единственные фамильные драгоценности, которые ее интересуют, — это мои.

С этими словами он захлопнул дверь прямо перед лицом отца.

Глупо, конечно, вот только... доставило чертовски приятное удовольствие.

И лучшая часть всего этого — выражение лица Хлои.

* * *

Потеря дара речи — это то состояние, от которого, как правило, Хлоя страдала редко, и пришла она в себя быстрее, чем ожидала. А еще был Эрик, у которого тяжело вздымалась грудь, как будто он только что бежал марафон, или, вероятно, вогнать собственного отца в шок столь же здорово выматывает.

— Не стоило тебе все это говорить.

Не похоже, что он человек, который способен довести своего отца до инфаркта. Правда, он был врачом скорой помощи, так что это, скорее всего, не было бы проблемой. Тем не менее, Хлоя была обеспокоена. Его родители, конечно, были ужасными, но они были семьей, и к этому она относилась с пониманием. Ты на стороне своей семьи, принимаешь хорошее и плохое, а если нет, — сбегаешь в Арканзас, бросив тех самых людей, которые были дороги.

— Ты охотишься за моими деньгами? — спросил он, и в уголках его губ дрогнула легкая улыбка.

— Нет.

Он вернулся на свое место на диване.

— Ты сказал ему, что мы... — и снова она не могла подобрать слова.

— Занимались сексом?

— Мы не занимались сексом.

— Пожалуй, не в клиническом смысле этого слова, ну, а как бы ты это назвала, Хлоя?

— Занятием любовью, — ответила она тихо.

Улыбка исчезла, и он провел рукой по волосам.

— Прости.

— За что?

— За моего отца. За мое поведение. За то, что было раньше. Хлоя, тебе лучше уйти. Это неправильно.

Да, это было неправильно, но ей уже было все равно, и она спрашивала себя, чувствовала ли Бетси Скидмор именно это, раз она бросила свою семью. В этот самый момент Хлоя устала от всей этой бессмысленной борьбы. Только в одном она была уверена. Эрик Маршалл. Она приехала и предстала перед ним, не будучи уверенной, что сулит будущее, не будучи уверенной, будет ли вообще это будущее. Не будучи уверенной, есть ли у нее где-то здесь, неподалеку, семья, не будучи уверенной, заговорят ли родители Эрика с ним когда-нибудь снова. Было слишком много поводов для беспокойства, но не сейчас, попозже.

Сейчас настало время для правды.

— Ты мне нравишься. Всегда нравился. Не твоя семья, конечно, а вот ты, да.

Он не улыбнулся, не усмехнулся, только нахмурился, словно получил от нее какую-то заразную болезнь.

— Хлоя, оставь меня.

Только вот ей не хотелось. Она могла прочитать панику на его лице и поняла, что наконец-то сказала нечто подходящее.

— Оставить тебя, потому что ты не хочешь меня?

— Потому что хочу.

Чувствуя себя прямо как дома, она скрестила руки на груди. Какое это волшебное ощущение — находиться под омелой, а рождественская елка весело мигает лампочками. Нет, именно это то место, где ей следовало быть.

— Если ты хочешь меня, что ж, тогда эта еще одна причина, чтобы остаться.

— Это в тебе заговорило сотрясение мозга.

— Это во мне заговорило мое сердце. Пожалуй, еще и мои женские прелести, но я с ними согласна. А это-то и есть то, что важно.

Он упрямо покачал головой.

Она смело положила руку на его молнию. Он оказался твердым. От него пахло сексом. Он проиграл.

— Мы можем завтра отложить до завтра? Я хочу ощутить свое счастье сейчас. Может быть, именно поэтому мне так трудно вспомнить. Потому что я не хочу вспоминать.

— А когда все воспоминания вернутся?

— Мы можем и это тоже отложить до завтра? — она стянула свою рубашку через голову, и, разгорячившись огнем в его глазах, паника обернулась в смирение, потому что им предназначено быть вместе. По крайней мере, сейчас.

— Я не смогу отказаться от тебя, — предупредил он, предоставив ей последний шанс поступить по-умному.

— Тогда не надо, — просто сказав, она упала в его объятия, и на сей раз он не мог уйти.

* * *

Они упали на пол прямо под омелой. Когда Хлоя подняла голову и увидела эту веточку, она захихикала, а потом перестала, когда Эрик принялся посасывать ее грудь.

То была изысканная боль, пронзившая быстрее молнии, вымощенной золотом, но ей было все равно, что он делал ей больно. Испытываемое ею наслаждение было чрезвычайно приятным.

Она проникла руками под его рубашку и прижала ладони к горячей коже. Исследуя пальцами напряженные мышцы, она ощущала, как под его кожей бурлит кровь, и заслушивалась, как у него перехватывает дыхание, когда она прикасалась к нему. Столь долго она мечтала об этом. Мечтала о нем.

Подгоняемый крайней необходимостью, Эрик поспешно стянул с нее джинсы и скользнул пальцами в нее.

— Ты убиваешь меня! Я мечтала, чтобы ты вот так прикоснулся ко мне, — взывала она под его ласками. Она была создана для его рук, его пальцев, его губ.

Он приподнялся над ней, и его глаза вспыхнули бриллиантовым сиянием. Всякая недопустимость происходящего испарилась, все стены обрушились, и ее сердце забилось быстрее, поскольку в этом они стали одним целым.

Он обрушился на ее губы, грубо и жадно, и она упивалась ощущениями. Его языком у себя во рту, и его пальцем, ласкающем ее. Соприкосновением его кожи со своей, его жара со своим.

Охваченная необходимостью прикоснуться к нему, раздеть его догола, Хлоя потянула за его джинсы, спустив их наполовину вниз.

Он зашипел, а она раскачивала бедрами против него. Всякий раз, когда она двигалась, его пальцы ласкали ее еще быстрее, более настойчиво, но она хотела большего.

Она высвободила его из трусов, и бархатная твердость почти обожгла ее ладонь. Он замер, поймав ее взгляд.

— Пока нет. Не сейчас. Это. Это для тебя, Хлоя. Только для тебя.

Он осторожно толкнул ее на спину, его пальцы слегка поглаживали ее кожу, руки, шею, груди. Нашептывая ей слова, он медленно обводил кончик каждой из них. Красивые, золотые слова, и она закрыла глаза, открывая свою душу этой грезе наяву. Его губы, его руки, они прикасались к ней повсюду, дразня ее, соблазняя ее. Он раздвинул ее бедра, снова поглаживая ее, но медленно-медленно, легонько, словно у них есть все время мира.

Хлоя вздохнула, ее бедра широко раскинулись с той же легкостью. Она почувствовала на себе его губы, его язык пробовал ее на вкус, лакомился ею. Ее пальцы вонзились в ковер, чтобы удерживать свои бедра на месте. Она прикусила губу, чтобы не дать вырваться воплю. Но тогда он принялся сосать сильнее, алчнее, с ненасытной жадностью, и она почувствовала вкус крови.

Слабые стоны и всхлипывания вырывались наружу, наряду с бессмысленными звуками похожими на бред, а ее ладони бились об пол. Он засмеялся. Он засмеялся, а затем продолжил втягивать ее все глубже туда, где перемешались безумие с желанием. Туда, где прошлое и настоящее слились воедино. Она все продолжала тянуться к большему, но он не позволял ей, сбавив натиск на нее до дрожащего трепета, мольбы об этом.

Умоляя о нем.

Она услышала разрыв фольги, шелест латекса, и ее сознание точно определило причину. Она-то потеряла голову, а он все еще был способен думать. Был все еще способен дышать. Все еще мог быть разумным, и это разозлило ее.

Когда она почувствовала, что он пристроился к ней, она перекатила их, оказавшись сверху него, и прижала его на месте. Неожиданно пойманный врасплох, он был удивлен и очень доволен, а она, приподнявшись над ним, стыком своих бедер порхала над головкой его члена. Дразнила и мучила, ее сила неслась у нее по венам, словно драконье пламя.

Хлоя медленно опускалась на него, ее тело растягивалось, расширялось, чтобы разместить его. Их глаза встретились и так и остались, а затем они вместе начали двигаться.

Лунный свет проникал через окно, омывая их своим серебристым сиянием, и она точно знала, что это то Рождество, которое она никогда не сможет забыть.

Хлоя Скидмор и Эрик Маршалл были вместе.

Глава 6

Хлоя растянулась на роскошной постели, ее пальцы порхали по мягким хлопчатобумажным простыням, толстому пуховому одеялу, подушкам размером с человека. До нее доносились звуки душа, а еще голос Эрика, который пел про себя. И ей очень нравилось, что она способна заставить его петь в душе, и девушка закрыла глаза, представляя его там, голым и мокрым, и ожидающим ее.

За столько лет его тело изменилось. Плечи стали мощными, а на его левом бедре появился длинный рваный шрам. Его ноги были длинными и стройными, покрытые короткими темными волосками. Его грудь стала крупнее, шире. Тем не менее, волосы у него были все такими же мягкими. Она вспомнила, как играла с его волосами, вспомнила, как она дразняще укусила его за плечо, как говорила ему, что любит его. Как говорила ему...

«О, Господи!»

Внезапный всплеск боли взорвался внутри нее, вызывая все новые и новые волны страданий, и эта боль оказалась гораздо сильнее, чем она могла когда-либо себе представить.

Она вспомнила.

Ее атаковали воспоминания, хлынувшие одно за другим, в виде образов молодого Эрика вместе с его друзьями. Безжалостные слова, насмешливые взгляды. После их ночи в винном погребе — после той ночи, когда они занимались любовью — и ее ожиданий, что он подойдет к ней, чтобы встать рядом с ней и оказать ей поддержку, но нет. Двенадцать лет тому назад он стоял как вкопанный, руки осмотрительно положив в карманы. Парень, который забрал ее девственность. Нет, двенадцать лет тому назад он и пальцем не пошевелил, молча стоял там, заботливо отводя глаза в другую сторону.

Оттолкнув ненавистные воспоминания, она сорвала с постели простыни, швырнула пуховое одеяло на пол, пиная в сторону все покрывала до тех пор, пока не осталось ничего, кроме голого матраса. Никаких доказательств о ночи, которую они провели вместе. Ни одного. Потому что Хлоя Скидмор больше не будет дурой.

Пока Эрик пел в душе, она тихо плакала и натягивала одежду. Опять она с такой легкостью легла в его постель. Как та глупая лохушка. Как та корова.

Перед тем, как уйти, она осмотрела комнату, но этого ребяческого беспорядка оказалось мало. Рану, которую он вспорол, нужно было прижечь. Необходимо уничтожить огнем, поэтому она потащила простыни с засохшими пятнами после ночных утех в другую комнату и бросила их в большой каменный камин. Понадобилось пару секунд, чтобы горячие угли воспламенили материал, но, в конце концов, огонь свое дело сделал. Сжег все доказательства, сжег боль, что терзала ее душу.

Она вернулась в Пайн-Крест ради мести. Вернулась, чтобы послать его в ад, оконфузить его, чтобы показать Эрику Маршаллу и всему семейству Маршаллов, что она поднялась и превзошла их. С гордостью сказать всем, что она вышла замуж за богатого адвоката в округе Колумбия. Что на лето они уезжают в Кейптаун, а зиму на Ривьеру. Что у них сад, полный пионов, которые расцветают весной.

Ага, вот только все это было ложью, включая кольцо у нее на пальце. Господи!

Она струсила, не решилась встретиться с ним и сбежала домой. Нет, не в Балтимор. В старый дом, в котором она выросла. Там был пожар. В воспоминаниях всплыло чье-то лицо.

Тига. Тига Прайса.

Прайсы. Маршаллы. А еще были Скидморы.

Чего ради она вообще сюда приезжала? Чтобы еще раз быть отвергнутой?

Пение прекратилось. Вода выключилась, поэтому Хлоя схватила свою обувь и выскочила за дверь, в холодное зимнее утро. Снег жутко морозил ее обнаженные ступни, но эта боль пройдет. У нее не было сил заставить себя встретиться с ним. Больше этого не повторится, и поэтому Хлоя Скидмор побежала к окраине города, еще раз убегая от мужчины, которого она любила.

Еще раз убегая от мужчины, который разбил ей сердце.

Глава 7

Резкий запах дыма в доме всегда не к добру. Будучи врачом скорой помощи, Эрик знал это на интуитивном уровне. Система охранной сигнализации ревела на тот случай, если он еще не знал, что его отношения с Хлоей Скидмор только что сгорели синем пламенем в огне камина.

Вокруг его талии было обернуто полотенце, изо рта пахло мятной свежестью, а его любовная жизнь смылась в унитаз. То есть — сгорела в камине, как оказалось.

Ну, кажется, все так и должно было произойти. Он понимал, что это произойдет, однако понятия не имел, что это причинит ему столь сильную боль. В течение двенадцати лет он пытался примириться со своей огромнейшей ошибкой. У него не было проблем с остальным окружающим его миром, но он никогда не пытался сделать все правильно с единственным человеком, которого в итоге он предал. И теперь, когда сам Санта-Клаус, не меньше, снова бросил Хлою в его жизнь, он по-прежнему продолжал все здорово запутывать, потому что ему никогда не хватало храбрости, чтобы объявить на весь мир о своих к ней чувствах.

Ему никогда не хватало храбрости, чтобы объявить на весь мир, что он любит ее. Проклятье, ему никогда не хватало храбрости даже на то, чтобы признаться в этом самой Хлое. Все это часть наследия того, что являешься Маршаллом, он не сомневался в этом. В генах изначально заложено нечто такое, что предопределяет, что ты не должен признаваться, что влюбился.

Простыни сгорели в кучку черного пепла. Угольная глыба, вообще-то, должна была бы быть куда меньше — ну, он не знал этого наверняка — возможно меньше, «мы делили с тобой постель, а теперь хочу обо всем забыть — вот только не могу».

Ему хотелось, чтобы она ненавидела его. Он засмеялся каркающим, задыхающимся смехом. Она же замужем. Было бы правильно, чтобы он исчез из ее жизни. Воспользовавшись чугунной кочергой, он перемешал пепел, в котором все еще дрожало крошечное пламя. Раскаленный уголёк выскочил на пол и, схватил его, он бросил его обратно. Потребовалась минута, чтобы показался ожог, и он завороженно смотрел на покрытую волдырями кожу. Человеческое тело просто потрясающее, так как в нем заложена способность получить рану, а еще в нем заложена способность исцеляться. В нем заложена способность бороться за себя, а еще в нем заложена способность любить.

А ведь Эрик очень ее любил. Он любил толстую Хлою. Он любил стройную Хлою. Он любил Хлою, которая не знала, кто она. Он любил Хлою, которая послала бы этот мир ко всем чертям. Хлою, которая всегда была намного храбрее его самого.

Но не сегодня.

Не обращая внимания на боль в руке, Эрик бросился одеваться, после чего рванул к двери. Он понятия не имел, куда она ушла, но он ее найдет. Это же был канун Рождества, пора чудес и волшебства, и возможно, только возможно, ему удастся сотворить свое собственное, горячо желанное чудо.

Глава 8

Он нашел ее в комнате три-двадцать-семь в Бунратти Отеле. Зарегистрированной под именем Джеки Кеннеди. Это инкогнито немного подбодрило его, потому что она могла бы использовать свою фамилию по мужу, но она не стала этого делать.

Он стучал в дверь до тех пор, пока костяшки его пальцев едва не стерлись в кровь, но он не прекращал. Она была внутри. Он слышал, как она там ходит туда-сюда, пока, наконец, не услышал шаги по другую сторону двери.

Дверь не открылась, но это был ее голос.

— Уходи.

— Нет.

— Я вызову полицию.

— У тебя нет денег. Ты не можешь заплатить за этот номер. Людям это не понравится.

— У меня мой кошелек. Все это время он был здесь.

Это помешало ему. Неожиданно вдруг оказалось, что Хлоя уже не девица в беде. У Хлои есть деньги. Водительское удостоверение, с ее именем на нем. Телефон с номером мужа на быстром наборе. Хлоя зажила своей собственной жизнью.

— Прости.

— Мне нет до этого дела.

— А мне есть.

Она открыла дверь. Была она босиком, без макияжа, ее глаза были опухшими и красными, и она была прекрасна.

— Зачем ты пришел?

— Чтобы извиниться, — это не совсем то, что стоило сказать, но это был всего-навсего один шаг, первый из, кажется, двенадцати, потому что Бог тому свидетель, ему следует пройти через двенадцати-ступенчатую программу, чтобы научиться правильно строить отношения.

— Это все? — она приподняла бровь, потому что ей очень даже неплохо удалось прочесть его мысли.

— Нет, — ответил он.

Голубые глаза пылали гневом. В ожидании. Он посчитал это добрым знаком. Она могла захлопнуть дверь прямо у него перед носом. Она могла вызвать полицию. Но вместо этого, она ждала. Его.

— Расскажи мне о своем муже, — он задумал начать с этого, потому что ее брак казался самым серьезным препятствием, чтобы войти в этот номер.

Она захлопнула перед ним дверь.

Видимо, ее муж был не самым большим препятствием, чтобы войти в этот номер.

Откуда-то снизу, из вестибюля, до Эрика доносилось пение рождественских песен. Он посмотрел вниз по лестнице и увидел Санта-Клауса, который наблюдал за ним, улыбаясь каким-то своего рода тайным кодом. И что, черт возьми, известно Санте?

Явно недостаточно. Потребуется, наверное, больше, чем парочка рождественских песен и чулка, полного пепла от простыни, чтобы исправить весь тот вред, который он ей причинил. Но нет таких песен, которые можно было бы спеть, и нет таких слов, которые можно было бы сказать.

И тогда Эрик начал улыбаться.

Да нет, они были. Они похоронены в его шкафу, запихнутые в обувную коробку между давними теннисными кубками и парой никогда неиспользованных рыбацких сапог.

Он бежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки зараз, и в холле, пробегая мимо Святого Ника, легонько наклонил перед ним голову. Может быть, может быть, и нет. Он не позволял себе сметь надеяться, мечтать, до этого момента. Может быть, это из-за рождественской елки, а может, это из-за искорок в глазах Санты. А может это была та самая частичка его сердца, которая наконец-то встала на свое место.

* * *

Хлоя убеждала себя, что ей все равно. Неважно, что он ушел. Так будет лучше. Он не любит ее. Он никогда ее не любил. Он не любил ее толстой, он не любил ее красивой. В конце концов, Эрику Маршаллу и Хлое Скидмор никогда не быть вместе навсегда.

Мир устроен по другим правилам, и неважно, какие фантазии она сплела, поэтому настало время ей поумнеть и уехать.

Настало время уехать из Пайн-Креста навсегда.

Но сначала следует заняться одним небольшим делом. Она позвонила в управление полиции и поговорила с очень приятным лейтенантом. Подробно она объяснила, что именно Тиг Прайс поджег старый особняк. Тиг Прайс, который спалил дотла ее дом.

И все-таки уже не ее дом.

После того, как она повесила трубку, девушка уставилась на свои скудные пожитки, которые она привезла с собой в Пайн-Крест. Грандиозные планы ее реванша.

Ха!

У нее была квартира в Балтиморе. Знала, что у нее приличный бизнес по пошиву штор и проектированию и дизайну помещений. Разозлившись на себя, она распахнула чемодан и сунула свое идеальное платье от Дж. Менделя обратно в самый крошечный карман, с глаз подальше. Она не собиралась его уничтожать. Оно обошлось ей слишком дорого, и хотя Хлоя чувствовала себя довольно неплохо, уничтожая вещи Маршалла, со своими собственными она повела себя чуточку умнее.

Ее зубная щетка присоединилась к ее платью и черному шелковому белью, которое она купила только ради него. Ха!

Можно подумать она когда-нибудь позволит ему снова его увидеть. Не в этой жизни и не в следующей. Убирая свои туалетные принадлежности с раковины, она бормотала про себя, осуждая семейство Маршаллов на всевозможные мерзкие наказания, включающие скорпионов, муравьев и москитов, в основном локализованных в частях тела, что ниже пояса, образно говоря, конечно.

Когда Хлоя закончила собирать свои вещи и за последним из ее изощренного плана мести застегнулась молния, она под своей дверью услышала звуки. Сначала она подумала, что это были кто-то из Рождественских воспевателей, но это оказалось чем-то другим. Рождественские воспеватели не звучат как Саваж Гарден (прим: Savage Garden — австралийский поп-дуэт, пользовавшийся всемирной популярностью в 1997 — 2000 гг). Они не пели на Рождество «Истинно, безумно, глубоко (прим: сингл «Истинно, безумно, глубоко» (single “Truly Madly Deeply”) поп-дуэта Саваж Гарден)».

А потом она уловила звук нового голоса. Более громкого, не такого уж и идеального, но слова звучали чисто. Под ее дверью пел Эрик Маршалл и, судя по громким воплям, остальные жители отеля были не очень-то довольны этим, тем не менее, он не останавливался. Он пел, что по-настоящему любит ее каждым своим вздохом, и Хлоя почувствовала, что ее бросает в дрожь. Прислушиваясь к словам, она сползла вниз по двери и вопреки всему продолжала надеяться, что это не сон, не мечта и не просто фантазия. И именно тогда, когда она убедила себя, что возможно все это правда, музыка закончилась. Люди по соседству завопили «слава Богу!». А потом началась новая песня.

Следующей была «Пока ты меня любишь» группы Бэкстрит Бойз. Эрик продемонстрировал в ней кое-какой реальный потенциал бой-бэнда, хотя охранник отеля так не считал. До тех пор, пока... он не понял, кто пел.

— Мистер Маршалл? С вами все в порядке? Мы можем проводить вас вниз, чтобы вы проспались.

— Я не пьян.

— Разумеется, нет, сэр.

— Хлоя!

Она молчала очень, очень долго, все еще не смея верить этому. Не смея верить своим ушам, своему разуму, но, в конце концов, именно ее сердце заставило ее поверить, и она приоткрыла дверь.

— Да?

— Я люблю тебя.

Тогда она захлопнула перед ним дверь.

Он снова постучал в дверь, громче.

— Хлоя?

Она приоткрыла дверь.

— Да?

— Я люблю тебя.

Она снова захлопнула дверь.

Они проходили через это четыре раза, прежде чем она в итоге поняла, что на этот раз он не намерен оступиться и не уйдет.

На этот раз, когда она приоткрыла дверь, то пригласила его пройти в свой номер. Чтобы поговорить. Им о многом предстояло поговорить. За двенадцать лет жизни многое накоплено, о чем поговорить, и Хлоя была убеждена, что это будет нелегко. Но не сейчас. Поэтому она опустилась у окна в кресло с подголовником и стала ждать, когда он заговорит.

— Ты любишь своего мужа?

— Нет, — призналась она.

Он улыбнулся, услышав это.

— Отлично. Санта уверял меня, что он полный придурок. Ты можешь развестись. О Господи! Ты же собираешься подать на развод?

— Мне вовсе нет надобности подавать на развод.

Он посмотрел на нее, явно обиженный.

— Нет, есть. Ты моя. В глазах этого города. В моих глазах и глазах закона. Ты обязана развестись. Я подобным не занимаюсь. За исключением этого одного раза. Может, двух. Ну, может, трех раз, в зависимости от того, каким образом тебе захочется их подсчитать, но у меня есть принципы. Я — Маршалл.

Хлоя глубоко вздохнула и выпалила правду.

— Нет у меня никакого мужа. Это был обман. Мне захотелось приехать сюда, чтобы показать тебе, показать всем, что я нашла парня своей мечты.

Она готовилась к взрыву гнева или к какой-то другой реакции типа «она опять за своё!», однако он лишь облегченно вздохнул.

— Слава Богу! Выходит, я не прелюбодей.

— А что скажет твой отец?

Эрик рассмеялся.

— Ничего хорошего. Мы пойдем на торжественный вечер. Сегодня вечером Бал пожарных, помнишь? Ты наденешь фамильные бриллианты, ну а потом я представлю тебя и посмотрим, как у него глаза на лоб полезут.

— Так ты решил его позлить? Это что, очередной бунт?

— Очередной бунт? Я никогда в своей жизни не бунтовал против своего отца. Пассивно-агрессивный — всю свою жизнь. Нет, все дело в том, что я возвращаю любовь всей своей жизни, а еще получаю особое удовольствие от того, что мои родители наконец-то признают факт, что я сам себе хозяин.

— Ты всегда им был.

— Очень пассивно-агрессивным образом.

Он улыбался, был счастлив, и в его глазах отражалось его сердце.

— Ты любишь меня, потому что теперь я стройная? И похорошела?

— Ага.

Она уставилась на него с открытым ртом, и Эрик разразился хохотом.

— Хлоя, а знаешь, когда я сделал для тебя эту запись на магнитофон?

— Надеюсь, что двенадцать лет назад, потому что, если ты подделал ее только сейчас, этим отношениям конец.

Он подошел, сел на пол у ее ног и взял ее за руку, прослеживая место на пальце, где было обручальное кольцо.

— Ну, вообще-то, тринадцать. В этом смысле я довольно медленно соображаю.

Странно было видеть Маршалла у своих ног, а не так, как обычно обстоят дела, и Хлоя почувствовала, как у нее затрепетало сердце.

— Я люблю, что в этом смысле ты так медленно соображаешь.

— Ты любишь меня, потому что я настолько тормознутый? — настойчивые серые глаза буквально светились изнутри. Двойные окружности, пылающие расплавленным серебром. Ради нее.

— Ну да, — с радостью призналась она.

— Ты любишь меня?

— Я всегда любила тебя. С первого же дня, когда сделала свой первый вдох. И буду любить тебя до своего последнего вздоха. Для меня не существует другого мужчины. И никогда не будет.

Он потянул ее за руку, стащив ее на ковер, где они оказались лицом к лицу. Сердцем к сердцу.

— Оставайся со мной, Хлоя Скидмор. Оставайся здесь. Оставайся жить в моем доме. Навсегда.

Он встретил ее на полпути, их губы сомкнулись, а снаружи до нее доносилась дивная мелодия «Мы желаем вам веселого Рождества». А ведь это предвещало счастливое Рождество. Самое лучшее в жизни Рождество.