Все по местам

XI

Распростершись на койке, Хорнблауэр курил одну из сигар генерала Эрнандеса, выпуская клубы густого серого дыма к верхней палубе, туда, где сидела леди Барбара. Он медленно приходил в себя после весьма утомительного дня, который начался с приближения к Панаме и тревожного ожидания засады, а закончился – на данный момент – утомительной возней с нечистым якорем. В промежутке прибыла леди Барбара и состоялась встреча вице-королем Новой Гренады.

Вице-король был типичный испанский дворянин старой закваски – Хорнблауэр решил, что куда охотнее вел бы дела с Эль Супремо. Эль Супремо имеет неприятную привычку варварски казнить людей, но решения принимает без колебаний и можно не сомневаться, что все его приказы будут исполнены столь же незамедлительно. Вице-король, напротив, хоть и согласился, что против мятежников надо принять срочные меры, на деле оказался совершенно не готов их осуществить. Его явно изумило решение Хорнблауэра отплыть в тот же день – он ожидал, что англичане задержатся по меньшей мере на неделю – праздновать, гулять, бездельничать. Он согласился отправить на Никарагуанское побережье не менее тысячи солдат (хотя это составляло почти все его войско), но явно не намеревался сегодня же отдать соответствующие приказы.

Хорнблауэру потребовался весь его такт, чтоб заставить вице-короля действовать немедленно, отдать указания прямо из-за накрытого стола и подвергнуть любимых адъютантов неудобствам, отправив их скакать по жаре с приказами в священные часы сиесты. Прием сам по себе тоже был утомителен: Хорнблауэру казалось, что у него в гортани не осталось живого места, так наперчено было каждое блюдо. Из-за пряной пищи и навязчивых потчеваний вице-короля трудно было не выпить лишку – в эти годы всеобщего пьянства Хорнблауэр был едва ли не одинок в своей воздержанности.

Он пил мало не из моральных соображений, скорее не любил терять контроль над собой.

Но от последнего бокала он отказаться не мог, учитывая, какие только что принесли вести. Хорнблауэр резко сел на койке. Это дело с якорем вышибло все из его головы. Вежливость требует, чтоб он немедленно сообщил леди Барбаре известия, близко ее касающиеся. Он выбежал на палубу, бросил сигару за борт и подошел к гостье. Джерард, вахтенный офицер, о чем-то с ней оживленно беседовал; Хорнблауэр мрачно улыбнулся про себя, видя как Джерард поспешно прервал разговор и отошел прочь.

Она по-прежнему сидела на стульчике у гакаборта, негритянка – на палубе у ее ног. Леди Барбара, казалось, впитывала холодный ветер, навстречу которому неслась из залива «Лидия». На правом траверзе солнце почти коснулось горизонта, диск оранжевого огня висел на ясной синеве неба, и она подставила лицо косым лучам, нимало не заботясь о своей внешности. Этим вполне объяснялся ее загар, а возможно и то, что в свои двадцать семь она оставалась незамужней даже после поездки в Индию. В лице ее была безмятежность, доказывавшая, что она, по крайней мере в данную минуту, ничуть не тяготится положением старой девы.

Она улыбкой ответила на его поклон.

– Как чудесно вновь оказаться в море, капитан, – заметила она. – Прежде вы не давали мне случая выразить мою бесконечную благодарность за то, что увезли меня из Панамы. Плохо быть пленницей, но быть свободной и в то же время запертой силой обстоятельств – это просто сводило меня с ума. Поверьте мне, я – ваша вечная должница.

Хорнблауэр снова поклонился.

– Надеюсь, доны почтительно обращались с вашей милостью?

Она пожала плечами.

– Неплохо. Но испанские манеры быстро утомляют. Меня поручили заботам Ее Превосходительства – женщины замечательной, но невыносимо скучной. В Испанской Америке с женщинами обходятся, как на Востоке. А испано-американская пища…

При этих словах Хорнблауэр вспомнил недавно пережитый банкет. Он состроил такую мину, что леди Барбара оборвала фразу и рассмеялась – да так заразительно, что Хорнблауэр поневоле засмеялся тоже.

– Вы не присядете, капитан?

Хорнблауэр разозлился. С начала плаванья он ни разу не сидел на стуле у себя на палубе и не желал новшеств.

– Спасибо, ваша милость, но если вы позволите, я предпочел бы стоять. Я пришел сообщить вам радостную новость.

– Вот как? Тогда ваше общество для меня вдвойне приятно. Я вся внимание.

– Ваш брат, сэр Артур, одержал в Португалии крупную победу. По условиям соглашения французы оставляют эту страну и передают Лиссабон английской армии.

– Это очень хорошая новость. Я всегда гордилась Артуром – теперь горжусь еще больше.

– Для меня большая радость первым поздравить его сестру.

Леди Барбара чудесным образом исхитрилась поклониться, не вставая со стульчика – Хорнблауэр сознавал, как сложен этот маневр, и вынужден был признать, что выполнен он был великолепно.

– Как прибыли новости?

– Их объявили вице-королю за обедом. В Порто-Белло пришел корабль из Кадиса, оттуда гонец прискакал по тракту. Он привез и другие известия – насколько достоверные, сказать не берусь.

– Касательно чего, капитан?

– Испанцы будто бы тоже одержали победу – вся армия Бонапарта сдалась им в Андалузии. Они уже рассчитывают вместе с англичанами вторгнуться во Францию.

– И как вы это расцениваете?

– Я в это не верю. В лучшем случае они окружили полк. Не испанской армии разбить Бонапарта. Я не предвижу скорого конца войне.

Леди Барбара печально кивнула. Она посмотрела на садящееся солнце, Хорнблауэр последовал за ней взглядом. Он не уставал восхищаться ежевечерним исчезновением солнца в безмятежных водах Великого океана. Линия горизонта разрезала солнечный диск. Они наблюдали молча, солнце спускалось все ниже и ниже. Вскоре остался лишь крошечный краешек; исчез и он, потом на мгновение опять блеснул золотом – это «Лидия» поднялась на волне – и вновь погас. Небо на западе еще алело, хотя над головой стало заметно темнее.

– Изумительно! Прекрасно! – сказала леди Барбара. Руки ее были крепко сжаты. Она немного помолчала, прежде чем возобновила прерванный разговор. – Да. Малейший успех, и испанцы вообразили, будто война окончена. И теперь английская чернь ждет, что мой брат к Рождеству вступит с войсками в Париж. А если он этого не сделает, они забудут его победы и потребуют его головы.

Хорнблауэра задело слово «чернь» – по рождению и по крови он сам принадлежал к черни – но он видел глубокую правду в замечании леди Барбары. Она свела в три фразы то, что сам он думал об испанском национальном темпераменте и британской толпе. И она любовалась закатом, и не любит испано-американскую кухню. Положительно, она начинала ему нравиться.

– Надеюсь, – сказал он важно, – что в мое отсутствие вашу милость снабдили всем необходимым? Корабль мало приспособлен для женщин, но, надеюсь, мои офицеры сделали для вашей милости все, что в их силах?

– Да, капитан, спасибо. Я желала бы попросить вас лишь еще об одном одолжении.

– Да, ваша милость?

– Чтобы вы не называли меня «ваша милость». Пожалуйста, зовите меня «леди Барбара».

– Конечно, ваша… леди Барбара. Кхе-хм. На тонких щеках появились еле заметные ямочки, яркие глаза сверкнули.

– Если вам трудно выговорить «леди Барбара», капитан, вы всегда можете привлечь мое внимание, сказав «кхе-хм».

От такой наглости Хорнблауэр окаменел. Он собрался повернуться на каблуках, набрал в грудь воздуха, собрался выдохнуть, прочищая горло, и понял, что никогда больше не сможет пользоваться этим ни к чему не обязывающим звуком – по крайней мере, пока не высадит эту женщину в каком-нибудь порту. Но леди Барбара остановила его, протянув руку – даже в этот момент он заметил, какие у нее длинные и гибкие пальцы.

– Простите меня, – сказала она, вся раскаяние, – прошу принять мои извинения, хотя понимаю теперь, что это было совершенно непростительно.

Моля, она выглядела положительно хорошенькой. Хорнблауэр потерянно смотрел на нее. Он понял, что его разозлила не наглость, а проницательность. Леди Барбара угадала, зачем он прочищает горло: чтобы скрыть свои чувства. Как только он это понял, гнев его сменился острым презрением к себе.

– Тут нечего прощать, мэм, – сказал он тяжело. – А теперь, если вы в свою очередь простите меня, я займусь своими обязанностями по судну.

Он оставил ее в быстро сгущающейся ночи. Юнга только что зажег нактоузные лампы. Хорнблауэр остановился, чтоб прочесть на лаговой и курсовой досках отметки послеполуденного пути. Аккуратным почерком он вывел указания, включая и то, чтоб его позвали ночью, – огибая мыс Мала, они должны будут сменить курс на северный – потом спустился в каюту.

Нарушение всех привычек тревожило и раздражало его. Неприятно, что его личный ватер-клозет теперь для него закрыт и приходится пользоваться кают-компанейским, но это бы еще пол-беды. Да, вскоре предстоит сразиться с «Нативидадом», а дон Кристобаль де Креспо – опасный противник, но и это составляло лишь часть его беспокойств – он вдруг явственно осознал, что тяготится дополнительной ответственностью, обрушившейся на него вместе с появлением леди Барбары на борту.

Он прекрасно знал, что ждет его самого и его команду, если «Нативидад» возьмет верх над «Лидией». Их повесят, или утопят, или уморят жаждой. Эль Супремо не помилует перебежчиков. Эта возможность до сего момента его не трогала – столь абсолютно неизбежен был поединок с «Нативидадом». Но леди Барбара – иное дело. Он должен позаботиться, чтоб она не попала в руки Креспо живой.

Так резко сформулировав для себя свои трудности, он вновь разозлился. Он проклинал желтую лихорадку, загнавшую леди Барбару на корабль, проклинал свою рабскую покорность приказам, из-за которой «Нативидад» оказался в руках мятежников. Он сжал кулаки и заскрипел зубами. Если он победит, общественное мнение осудит его (с обычным для общественного мнения незнанием обстоятельств), что он рискнул жизнью леди – жизнью Велели. Если он проиграет… – но об этом невыносимо даже думать. Он проклял ту мягкотелость, с которой позволил ей остаться на корабле. На какую-то минуту он почти решил, что вернется в Панаму и высадит ее на берег, но мысль эту тут же пришлось отбросить. Команда и так выбита из колеи внезапной переменой планов и возмутится еще больше, если он вернется, а потом снова выйдет в море. А леди Барбара может и отказаться – и будет права – в Панаме желтая лихорадка. Не может он столь зверски употребить власть, чтоб высадить женщину в охваченном эпидемией городе. Он вновь обругал себя всеми грязными ругательствами, каких набрался за долгую флотскую службу.

С палубы долетел свист дудок, громкие приказы и шлепанье босых ног; видимо, с наступлением ночи ветер переменился. Когда шум стих, Хорнблауэр почувствовал, как невыносимо давит на него маленькая каюта. Было жарко и душно, масляная лампа над головой нестерпимо чадила. Он вышел на палубу. От гакаборта до него донесся веселый смех леди Барбары, подхваченный дружным мужским гоготом. Это темное пятно – по крайней мере полдюжины офицеров, столпившихся вокруг стульчика леди Барбары. Неудивительно. Семь – нет, уже восемь месяцев они не видели ни одной англичанки, вот и льнут к ней, как пчелы к улью.

Первым его движением было разогнать их всех, но он сдержался. Не его дело предписывать офицерам, как они должны проводить свободное от вахт время. Они бы усмотрели в этом желание единолично завладеть ее обществом – и не очень ошиблись бы. Незамеченный ими, он вернулся в каюту, к духоте и чадящей лампе. Для него началась бессонная и беспокойная ночь.