Всемирный следопыт, 1930 № 04

Рассказ Ал. Смирнова

(Окончание)

Рис. худ. А. Пржецлавского

VIII. Подозрительная щедрость

Как и думал молодой охотник, на стройке вполне одобрили его намерения. Пусть Тумоуль немедленно прекращает работу на старого коршуна и требует от него то, что заработано за две зимы, а если Мукдыкан откажется платить, так его заставят это сделать через родовый суд. Что же касается Гольдырек, то Тумоулю ничего не остается, как взять ее против воли отца, но при одном условии, что она сама этого захочет.

— У русских теперь такой закон: мужчина не может брать девушку в жены без ее согласия, — сказали ему на стройке.

— Это хороший закон, — простодушно согласился Тумоуль, — но у нас не так делают. Девушка не знает, кто завтра поведет ее в свой чум.

Тумоуль не успел посвятить Гольдырек в свои планы, но, уходя из становища, видел, что девушка плакала, а это было красноречивее всяких слов. Он не сомневался, что она согласится уйти в его чум, и теперь ему надо было выбрать место для становища. Нельзя иметь жену, не имея в то же время собственного чума.

При других обстоятельствах вопрос о становище был бы чрезвычайно прост — для становища годится любая лесная поляна, где есть поблизости вода. Но в данном случае нельзя было рассчитывать, что Мукдыкан спокойно отнесется к потере той сотни оленей, которую он выторговал у Кульбая. Старик несомненно будет взбешен и сделает все, чтобы вернуть дочь. Поэтому становище надо было выбирать так, чтобы его нельзя было обнаружить по крайней мере в течение ближайших дней; в то же время оно не должно было находиться слишком далеко от стройки, потому что Тумоуль не хотел терять с ней связи: в его книге оставалось еще много крючков, которые ему надо было разобрать.

Поразмыслив, Тумоуль нашел, что самым лучшим местом для его стойбища будет долина в верховьях Кочечумо, в расстоянии нескольких часов ходьбы от стройки. Если он поставит там свой чум, то едва ли увидит нежеланных гостей. Это место пользовалось у лесных людей дурной славой. Там в одном из озер жил «страшный водяной дух», который иногда выбрасывал со дна озера целые столбы воды и грязи. Страшась этого духа, охотники никогда не заглядывали туда, да и сам Тумоуль несколько месяцев назад обошел бы это место стороной. Но теперь он только улыбнулся при этой мысли: совсем недавно он был там на охоте с Сусловым, и тот объяснил ему истинную природу водяного страшилища. На дне озера имелся родник, по временам засаривавшийся грязью и илом. Когда давление воды в роднике становилось особенно сильным, вода разрывала запруду и, устремившись вверх, поднималась столбом над поверхностью озера.

Взвалив на плечи мешок с покупками, сделанными на фактории под будущую добычу, Тумоуль отправился вверх по Кочечумо. Солнце уже коснулось леса, когда перед охотникам мелькнула гладь маленького лесного озерка; дальше озерки потянулись одно за другим, соединенные между собой узкими протоками. На некоторых из них плавали стаи серых гусей. Тумоуль добыл двух жирных гусенят, поймав их прямо руками, так как они еще не умели летать, а затем направился к тому озерку, на дне которого обитал водяной дух. Тут местность повышалась, почва была суше, а лес перемежался небольшими полянками. На одной из них Тумоуль остановился и приступил к постройке чума. Лучшего места для стойбища нельзя было и желать.

Дело было несложное. Два десятка тонких жердей, поставленных конусом, на них пласты древесной коры с отверстием наверху для выхода дыма — и лесной дом был готов. Чтобы ветер не срывал кору, Тумоуль положил сверху несколько толстых бревен. Кору следовало бы заварить в горячей воде, тогда она лежала бы ровней, но для этого у Тумоуля не было времени. Не было у него также оленьих шкур и цветной материи, чтобы украсить свое жилище, как это делают в в богатых стойбищах. Об этом Тумоуль впрочем и не думал, как не подумал и о том, чтобы водрузить около чума лекоптын — необходимую принадлежность каждого становища. Он никогда особенно не верил в лоскутки белой материи, которые его сородичи развешивали на шестах в жертву добрым духам, а после того, как в его руках очутилась книжка, прямо смеялся над лекоптыном.

Покончив с чумом, Тумоуль разложил в нем костер и вынул из мешка его содержимое; котел для варки пищи, деревянную миску, две ложки, большой нож, кусок цветной материи на рубахи себе и будущей жене, потом для нее же моток разноцветных лент и наконец книжку, обернутую в бересту. Пересмотрев вещи, он занялся гусями, а пока они варились, взялся за книжку. За последние дни у него было много тревог, и ему не удалось вырезать на дереве ни одной новой буквы. Теперь он спешил наверстать упущенное время.

Перед сном Тумоуль вышел из чума, чтобы принести для костра дров. Вверху, как рой бесчисленных светящихся мотыльков, искрились звезды, а над темным хребтом, серебря верхушки деревьев, поднималась полная луна. Тумоуль долго стоял, прислушиваясь к лесным звукам и угадывая по ним таинственную ночную жизнь, потом вернулся в чум, постелил старенький сокуй и лег у огня, положив под голову мешок. Сон пришел скоро, глубокий и без сновидений. Однако Тумоуль привык просыпаться тогда, когда это было нужно. Первый солнечный луч застал его уже далеко от чума.

Тумоуль шел в становище Мукдыкана. Прежде всего необходимо было договориться с Гольдырек. Ему посчастливилось встретиться с девушкой у реки, и она без лишних слов подтвердила то, о чем говорили ее покрасневшие глаза: согласилась в ту же ночь покинуть отцовский чум.

Затем Тумоуль пошел за своим мешком в чум старика. Чтобы не осложнять положения, он решил не поднимать пока разговора о плате за работу, но Мукдыкан, как видно, не хотел оставаться в долгу у своего работника.

— Почему же ты не говоришь об оленях? — спросил Мукдыкан, когда Тумоуль, взвалив на плечи свой мешок, собирался покинуть становище.

— Я думаю, что об этом прежде всего должен сказать ты, — пожал плечами молодой охотник.

Старик отвел в сторону глаза и медленно процедил:

— Ты говоришь так, как будто бы стал богачом… Я могу дать тебе двадцать оленей.

— Может быть, ты хотел сказать — десять или пятнадцать? — переспроси? Тумоуль.

— Если они тебе не нужны, можешь совсем не брать, но я сказал правильно… — Старик закашлялся. — Бери их сейчас, и мы будем в расчете.

Такая щедрость не удивила Тумоуля. Ну что ж, старик понял, что поступил несправедливо по отношению к нему, и теперь хочет это загладить. Захватив мешок, Тумоуль направился в сторону хребтов, где паслись олени.

IX. Шкурка католи[14])

Безлесные склоны хребта были покрыты движущимися коричневыми телами, над которыми, словно ветви деревьев в ветер, колыхались сотни рогов. Разбившись на кучки, олени держались открытых мест, где их меньше жалили мошкара и комары. Одни пощипывали ягель, другие лежали у дымокуров, третьи толпились у ручья, утоляя жажду. Стадо паслось под наблюдением двух пастухов, чум которых стоял на берегу ручья в центре кочевья.

Тумоуль ловил оленей арканом. Привязывая к дереву очередного оленя, он увидел около чума пастухов своего бывшего хозяина и его друга Хатрапчо.

Мукдыкан вероятно пришел к стаду узнать, нет ли больных оленей, а может быть хотел посмотреть, каких возьмет себе Тумоуль. «Пусть смотрит», — подумал охотник и решил назло ему поймать рослого красивого самца, который до этого упорно не хотел даваться ему в руки. Два раза закидывал Тумоуль аркан, но олень срывался с места раньше, чем кольцо долетало до него.

Чтобы поймать его, Тумоуль решил прибегнуть к маленькой хитрости. Животное, напуганное настойчивым преследованием человека, уже не подпускало к себе на такое расстояние, с которого можно было бы забросить аркан. Когда олень замешался в стадо, Тумоуль тихонько подобрался к нему, прячась за других животных. Зажав в левой руке конец аркана, в правую он переложил сложенный кольцами ремень и нацелился в оленя. В последний момент тот, заметил угрожавшую ему опасность, но было уже поздно: металлическое кольцо, описав в воздухе дугу, с быстротой молнии упало ему на рога. Это был крупный экземпляр, каких было немного даже в тысячном стаде Мукдыкана. Тумоуль ожидал, что Мукдыкан выразит неудовольствие по поводу его выбора. Но тот не обмолвился ни словом и продолжал сидеть у костра, разговаривая о чем-то с пастухами.

Когда все двадцать оленей были пойманы, Тумоуль связал их цепочкой, как это делают во время путешествия по лесу, и направился к костру. Он не хотел их уводить, не предупредив хозяина.

— Сейчас я ухожу, — сказал он, обращаясь к Мукдыкану. — Посчитай оленей, чтобы я не увел их больше, чем надо.

Все переглянулись и вопросительно посмотрели на Мукдыкана. Но тот молчал, глядя в огонь.

— Что же молчишь? — продолжал Тумоуль. — Может быть тебе уж стало жалко их давать, — добавил он, усмехнувшись.

Мукдыкан сердито вскинул глаза, но тотчас же перевел их на сидевшего рядом Хатрапчо. Тот заерзал на месте, как будто ему сразу стало неудобно сидеть.

— Оленей ты заработал, — оказал он. — Хозяину их не жалко… Но он не хочет терять одну вещь, которую никак не может найти после твоего ухода. Может быть ты знаешь, где она?

— Какую вещь? — удивился Тумоуль.

Хатрапчо испытующе посмотрел ему в глаза.

— Ты не забыл лисицу, которую добыл для хозяина прошлой зимой?

— Католи? — спросил Тумоуль.

— Ее самую.

— Ну, и что же? Я не понимаю, к чему ты это говоришь.

— К тому, — вмещался в разговор Мукдыкан, — это лисица была у меня в чуме, а теперь ее нет…

Все впились в лицо Тумоуля.

— Шкурку католи я также видел у тебя в чуме, а куда ты ее задевал потом, я не знаю. Поищи хорошенько, — сказал он и хотел было уйти, но Хатрапчо его остановил.

— Подожди, — подскочил он. — Так ты не знаешь, где шкурка?

— Не знаю, я уже сказал.

— А может быть ты забыл? Вспомнишь?

Задав этот вопрос, Хатрапчо посмотрел куда-то в сторону. Проследив его взгляд, Тумоуль уперся глазами в свой мешок. Это его рассмешило.

— Ты смотришь на мой мешок так, как будто католи сидит там, — сказал он. — Если хочешь, можешь посмотреть.

— Это ты хорошо сказал, — обрадовался вдруг тот. — Раз такое дело, то лучше действовать начистоту. Давай посмотрим твой мешок, чтобы хозяин не сказал про тебя ничего дурного.

Улыбка сбежала с лица Тумоуля. Говоря о мешке, он вовсе не думал, что дело так серьезно. Как, его подозревают в краже шкурки католи? При этой мысли кровь бросилась ему в лицо, а руки сжимались в кулаки. Но он тотчас же овладел собой. Пусть смотрят, ведь в мешке ничего нет, кроме тряпья.

— Если найдете католи, так держите ее покрепче за хвост, а то убежит, — сказал он, подтолкнув ногой мешок.

Все придвинулись к мешку, и только Мукдыкан остался на месте, у него был такой вид, будто это ничуть его не касалось.

Хатрапчо развязал мешок. Сверху лежал сверток старых рубах. Потом вынули поношенные бакари, рваную парку, затем сокуй и наконец мешочек с огнестрельными припасами. Внизу оставалась лишь старая кухлянка. Тумоулю показалось, что она стала что-то очень толстая. И вдруг его глаза широко раскрылись. Из-под полы кухлянки, когда ее стали выталкивать из мешка, выпирало что-то пушистое, отливавшее черным серебром. Уж не видит ли он это во сне? Из кухлянки вытряхнули шкурку католи…

Не спуская глаз с неожиданной находки, Тумоль стоял, как пораженный громом. Все молчали. Слышался только топот проходивших мимо оленей.

Первым обрел дар слова Хатрапчо.

— Да, — заговорил он. — Если бы мы не ухватили сейчас за хвост католи, то мы больше никогда бы ее не поймали… Этого, парень, я от тебя не ожидал…

— Я тебе говорил, на что он способен, — не скрывая злорадства, сказал Мукдыкан. — Сейчас он украл шкурку, а потом украдет у меня дочь…

Эти слова хлестнули Тумоуля, как удар бича.

— Врешь, старый шайтан! — закричал он, сжимая кулаки. — Я шкурку у тебя не крал!

— Не кричи, парень, — строго сказал Хатрапчо, делая какие-то знаки пастухам. — Брал ли ты шкурку или не брал — это ты расскажешь на суде, а теперь ты пойдешь с нами…

Тумоуль готов был отшвырнуть этого человека, а затем наброситься на Мукдыкана, но в следующее мгновение он отказался от своего намерения. Ведь это просто какое-то недоразумение, если же он будет сейчас сопротивляться, то даст повод подозревать себя в краже.

— Хорошо, — сказал он, — я пойду с вами. Пойду потому, что шкурку я в самом деле в свой мешок не клал…

X. С колодками на ногах

Сколько прошло дней? Пять, десять, а может быть и больше. Иногда ему казалось, что это продолжается целую вечность.

Становище Мукдыкана, заплаканное лицо Гольдырек, путешествие к Хатрапчо и наконец громкий стук пальмы о сырое дерево. Хатрапчо славился своим искусством владеть пальмой. Срубив лиственницу, он сделал из нее тяжелые колодки. Колодки надели на ноги Тумоулю и оставили его в кустах около становища дожидаться суда.

Суд состоялся на следующий день. Тумоуль до последнего момента не терял надежды, что его невиновность будет установлена. Но что он мог сказать против очевидности? Каким образом шкурка католи оказалась в его мешке после того как он навсегда покинул становище своего хозяина? Мукдыкан очень хорошо сказал, что если бы католи была живая, то еще можно было бы объяснить ее появление в мешке — она могла бы залезть туда сама. Но так как это была только шкурка, то сама она в мешке очутиться не могла, следовательно ее кто-нибудь туда положил. И кроме Тумоуля, сделать это было некому.

— Он знал, что делает, потому что шкурку католи очень любят люче — за нее они дают много товара…

Так сказал Мукдыкан, и с этим все согласились. Да, кроме Тумоуля взять шкурку было некому. Тумоуль захотел сразу разбогатеть, обокрав своего хозяина. За это его надо наказать так, как велит лесной обычай: отхлестать по голой спине колючими прутьями, потом провести по окрестным становищам, чтобы все запомнили лицо вора, и наконец снова надеть на ноги колодки и бросить в тайге — пусть подумает хорошенько о своем проступке…

И вот Тумоуль лежит в темном лесу, слушает, как шумит ветер в вершинах лиственниц, и в сотый раз задает себе вопрос о том, каким образом шкурка очутилась в его мешке. Точною ответа пока еще не было, потому что, зная хорошо тайгу, Тумоуль в то же время очень мало знал людей. Он был рожден для борьбы со стихиями, а не с человеком. Правда, восстанавливая в памяти происшедшее, его мысль все чаше и чаще упиралась в его бывшего хозяина… Но неужели человек способен на такую подлость? Это не укладывалось в его наивной голове. Между тем никакого другого объяснения он найти не мог.

Гнев охватывал Тумоуля. Он сжимал кулаки и порывался встать, но тут же чувствовал на ногах тяжесть и вспоминал о колодках — они цепко держали его за ноги. Он мог передвигаться только ползком, да и то лишь по открытому месту, потому что колодки были сделаны с длинными концами. Так он будет лежать еще много дней, обгладывая те кости, что ему раз в день приносит из становища старая женщина, а потом… Что будет потом, когда с него снимут колодки? И опять тяжелые мысли плыли в его голове.

Отбыв наказание, он может итти, куда ему вздумается. Куда же он пойдет? В свой чум, который он поставил у озера? Но ведь он делал его для Гольдырек, а теперь она уже не захочет варить для него пищу, чинить одежду, рождать детей, — это она будет делать для кривоногого Кульбая, который уже увез ее в свое становище. Тумоуль отныне презренный вор, его будут чуждаться все, кто удержал в своей памяти его лицо. Да и как иначе? Воровство — в тайге самое тяжкое преступление. Тут прячут добро от зверя, а не от человека, и если всякий будет брать из чужого чума то, что ему нравится, жизнь в лесу станет невозможной. Может быть Тумоуль уйдет на постройку к русским? Они как-то предлагали ему поселиться около них. Но поверят ли они, что Тумоуль не брал у своего хозяина шкурками? Не отвернутся ли от него так же и они, как отвернулись его сородичи?..

Эта мысль как чугунная плита придавила Тумоуля, а невидимый в темноте лес гудел и стонал под напором налетевшей бури. Тяжелый удар прокатился над тайгой, и огненная стрела вонзилась в ночь. Сверху. упали первые капли дождя. Ветер злобно хлеснул по лесу, с диким хохотом выворотил лиственницу и вдруг захлебнулся, — его шум сменился ровным шумом падающих дождевых капель.

Упираясь на руки и волоча за собою колодки, Тумоуль полз по земле, чтобы укрыться под толстой лиственницей. Но ливень был так силен, что потоки воды скоро стали просачиваться сквозь листву. Они лились на непокрытую голову, стекали по волосам, мочили одежду. Вспухнув от дождя, забурлила спрятавшаяся в темноте таежная речка.

Но Тумоуль ничего не замечал — у него не выходила из головы мысль, которая внезапно, как вспышка молнии, осенила его. И чем больше он думал, тем больше убеждался, что только таким путем он сможет выяснить это темное дело. А когда ливень прекратился и рассвет занялся над лесом, он окончательно укрепился в своем намерении.

Оставив свое убежище под лиственницей, Тумоуль пополз по направлению к речке, выбирая более открытые места, чтобы не цепляться колодками за деревья. Вдруг он остановился — его ухо уловило хруст ветвей. Подняв голову, он стал всматриваться в лесную чащу. Вот что-то темное мелькнуло за деревьями, и через миг лохматое, одетое в звериные шкуры существо появилось около Тумоуля. Это был сумасшедший Джероуль. Не пришел ли он посмотреть, какие знаки вырезал на стволах Тумоуль?

Нет, теперь у него были какие-то другие намерения. Заметив Тумоля, он направился прямо к нему, а подойдя вплотную, присел на корточки и долго смотрел на него тяжелым немигающим взглядом. Потом он перевел глаза на его колодки.

Было уж совсем светло, и Тумоуль мог хорошо рассмотреть сумасшедшего. Он был одет в старую, сшитую мешком оленью шкуру, на которую спускалась копна черных лохматых волос. Его лицо ничем не отличалось от лиц остальных аваньков: низкий лоб, широкие скулы, немного расплющенный нос. Но на всем этом лежала печать какой-то отчужденности, а в темных косых глазах было такое выражение, словно он мучился над каким-то назревшим вопросом.

Колодки заинтересовали Джероуля. Он осматривал их с таким видом, с каким культурный человек осматривает какой-нибудь вновь изобретенный аппарат. Щупал, щелкал пальцами, даже попробовал прочность скреп. И все это без единого слова. Потом он засунул руку под оленью шкуру и достал оттуда какой-то предмет. Положив его перед Тумоулем, он повернулся и, не проронив ни звука, исчез в лесу.

Тумоуль протянул руку к оставленному сумасшедшим предмету и вдруг почувствовал, как что-то теплое разлилось у него в груди. Значит, не все еще от него отвернулись! Джероуль приходил к нему не из одного любопытства: он принес ему большую, завернутую в древесную кору рыбу… С жадностью съев сырую рыбу, Тумоуль снова пополз по направлению к реке…

XI. Загадочное исчезновение

Суслов сидел в просторной светлой комнате за грубо сколоченным столом и писал. Когда он отрывался от бумага и поворачивался к окну, еще не забранному стеклом, ему была видна вся стройка: прямо — здание больницы, ветеринарный пункт, газовая камера, левее — баня, прачечная и амбар. Основные работы были закончены, и теперь шла внутренняя отделка: настилались полы, вставлялись рамы, заканчивалась кладка печей. Из соседней комнаты слышался визг пилы и стук топоров: там плотники мастерили столы и стулья.

Карандаш быстро бегал по бумаге, выводя колонки цифр. Прикинув на счетах общую сумму, Суслов четко вывел цифру «75000» и довольно улыбнулся. Эта цифра означала общую стоимость постройки культбазы, и она была в три раза меньше той, какую определяли специалисты. Они предлагали доставить сюда строительные материалы с низу реки на баржах и мелко сидящих пароходах, для чего пришлось бы производить ряд подрывных работ на порогах. Но Суслов с этим не согласился. Он воспользовался даровой силой, приплавив материал с верховьев реки на плотах, хотя это городскими строителями заранее обрекалось на неудачу: верхнее течение реки на протяжении тысячи километров было совершенно не исследовано и считалось непригодным для такой операции. Теперь Суслов пожинал плоды своего смелого шага.

Он взялся было за новый лист, чтобы еще раз проверить свои выкладки, но в это время в комнату вошел один из рабочих.

— К вам тунгусы. «Давай, — говорят, — нам самого большого большевика».

— А почему они не идут сюда?

— Боятся, — засмеялся рабочий. — «Мы, — говорят, — только по тайге умеем ходить, а в таком большом чуме заблудимся».

Суслов вспомнил про подобный же случай. Два тунгуса, осматривая здание больницы, зашли в темную кладовку, а в это время кто-то проходил мимо и закрыл за ними дверь. Открыть ее лесным людям оказалось не под силу, хотя для этого надо было толкнуть ее ногой. Они просидели в темноте несколько часов, пока их не обнаружили там случайно, а когда наконец вышли из кладовки, на них не было лица от страха.

Суслов сложил бумаги и вышел на крыльцо. Там дожидались его два тунгуса, с которыми ему уже приходилось встречаться. Их имен, однако, он не помнил— так много перебывало на стройке тунгусов.

— Здравствуй, байе! — заулыбались они.

— Здорово, здорово! — потряс он им руки. — По лицам вижу, что пришли по делу.

— По делу маленько, — кивнул один.

— Садитесь и рассказывайте. Уж не царапка ли появилась на оленях?

— Нет, однако, — отрицательно покачали головой тунгусы. — Царапки в этом году нет…

Неторопливо уселись они, поджав ноги, прямо на землю и полезли за трубками. Зная лесной обычай, Суслов достал табак, который специально носил для этой цели, и предложил гостям. Те основательно набили трубки и потонули в облаках дыма.

— Чумы готовы, однако, — начал один из них, кивнув головой в сторону построек.

— Почти готовы, — вот вставим им только глаза да сделаем очаги, чтобы зимой было тепло…

— Так, так… А скоро шаманы приедут?

— Скоро, — улыбнулся Суслов. — Вот тогда царапка уж будет не страшна.

— Много? — спросил другой тунгус.

— Шаманов-то? Много. Три шамана будут аваньков лечить, два — царапку из оленей выгонять, один будет учить молодых охотников читать и писать. Это большие шаманы, по-нашему — доктора и учитель; потом будут еще маленькие шаманы, которые будут помогать большим: фельдшер, сиделка…

Тунгусы задали еще несколько общих вопросов и замолчали. Наконец один из них сказал:

— А у нас беда маленько… Худой человек в лесу есть…

— Это кто же такой? — заинтересовался Суслов.

— Ты его знаешь, однако. Книжку давал, читать-писать. учил…

— Тумоуль? — удивился Суслов и тут вспомнил, что он уже давно не видал своего способного ученика. — Чего же он сделал худого?

— Шкурку католи у своего хозяина украл…

И тунгусы стали рассказывать историю молодого охотника. Воровство — тяжкое преступление, он опозорил весь род. Но главная беда еще не в этом — отсидел бы в колодках, сколько ему было назначено родовым судом, а потом и шел бы на все четыре стороны. Но он, не дождавшись назначенного срока, разбил колодки и убежал в тайгу. Так вот мудрые люди, которые судили Тумоуля, прислали их сказать люче, чтобы они не принимали его к себе, если он придет, — он говорил как-то, что будет учиться у шаманов-люче. Человек, который не подчиняется обычаю, не заслуживает никакого снисхождения, от него все должны отвернуться…

Суслов слушал и не верил своим ушам. Тумоуль вор? Это совсем не вязалось с тем представлением, какое он имел о молодом охотнике. Но, по мере того как он знакомился с обстоятельствами дела, его лицо все более прояснялось. А когда тунгусы рассказали все, он сказал:

— Ваши старики хорошо сделали, что прислали вас сказать мне об этом. С плохими людьми мы тоже не хотим иметь дела, но о Тумоуле мы еще поговорим…

После ухода тунгусов Суслов долго задумчиво ходил по берегу реки, а на следующий день отправился в местные становища, чтобы на месте выяснить все обстоятельства дела. Вернулся он только на другой день.

— А ведь парня погубили, — рассказывал он вечером у костра историю Тумоуля. — Я не сомневаюсь в его невиновности, но сделано так, что придраться не к чему. С ним свел счеты Мукдыкан, подстроив воровство. Для этого у него были причины не только личного, но и общего характера. Тумоуль вербовал молодежь в нашу школу, а это таким людям, как Мукдыкан, вовсе не по вкусу.

Помолчал и добавил:

— Вот дурень, пришел бы ко мне, тогда может быть удалось бы как-нибудь вывести все это на чистую воду. А теперь он исчез неизвестно куда, и я думаю, что больше мы его не увидим…

— Он вероятно боялся, что мы не поверим в его непричастность к этому, делу, — заметил производитель работ.

— Это несомненно так. А жаль, парень удивительно способный, я возлагал на него большие надежды. Впрочем этого дела оставить так нельзя. В таких случаях достаточно иногда самого маленького кончика, чтобы распутать клубок…

XII. Джероуль заговорил

Суслов был прав: кончик нашелся скорей, чем это можно было ожидать. Через несколько дней после бегства Тумоуля жители одного дальнего становища были очень удивлены странным поведением сумасшедшего Джероуля; среди бела дня он подошел к сидевшим у костра людям и попросил есть. Когда его просьба была исполнена, он стал рассказывать о себе. Он заявил, что наконец-то нашел то место, где медведь задрал его жену. Похоронив ее останки, он теперь возвращается в свое становище и будет жить как и другие охотники: промышлять зверя и ловить рыбу.

Все это он говорил, как вполне разумный человек, но все же в его рассказах было много странного. Так, по его словам выходило, что его скитания продолжались не несколько лет, как это было в действительности, а всего несколько дней. Потом он рассказал много странных вещей о том, что видел в лесу. Он видел однажды ночью, как какой-то человек клал в висевший на дереве мешок шкурку черной лисицы, затем видел человека, закованного в колодки. Имена этих людей он забыл, но, когда его спросили, был ли похож человек с колодками на того, кто клал в мешок шкурку, он ответил отрицательно: первый был молодой, а второй старый.

Этим рассказам можно было не придавать никакого значения, но Джероуль действительно поступил так, как говорил: поставил себе чум, сделал лук и стал ходить на охоту, ничем не проявляя своей ненормальности. Посмотреть его приходило много людей, и всем он рассказывал про случай со шкуркой. В становище зашептались:

— Джероуль говорит неспроста… Надо выяснить это дело…

Да, выяснить это было необходимо, потому что духи могут наказать аваньков, если они за кражу катали осудили невинного так говорили старые люди. Но как это сделать? Кое у кого мелькали некоторые догадки, но вслух их никто не высказывал — тот, на кого думали, был слишком сильным человеком, чтобы с ним можно было вступать в открытую борьбу. Тогда кто-то высказал мысль, что следует обратиться к Таманито. Он сильный шаман, и духи ему скажут, правду ли говорит Джероуль. Может он даже назовет того человека, который клал в мешок шкурку.

Таманито не любил, когда к нему обращались по пустякам, — для этого были другие шаманы, помоложе его. Но когда ему объяснили в чем дело, он согласился шаманить, назначив для этого первую ночь после новолуния. Собралось много народа, пришел и Джероуль. Перед тем как шаманить, Таманито позвал к себе в чум Джероуля и долго с ним беседовал, а затем осведомился, пришел ли Мукдыкан. Однако в числе присутствующих старика не оказалось.

И вот на поляне ярко заполыхал костер. Огонь жадно пожирал смолистое дерево, поднимаясь вверх огромными языками. Они испуганно метались, раздуваемые полами шаманской одежды. Таманито плясал вокруг костра, высоко подняв бубен. Бубен гукал, бессвязные крики слетали с губ шамана. Сидевшие у костра подхватывали дикие выкрики. А в ответ им из темных глубин леса неслись (так по крайней мере всем казалось) то крик филина, то трубный звук гуся, то кукование кукушки. Это перекликались на разные голоса лесные «духи». Покорные воле шамана, они спешили ему на помощь…

Завывания слились в сплошной вой, когда шаман вдруг рухнул на землю. Глаза его закрылись, на губах выступила пена, а тело содрогалось от конвульсий. У костра воцарилась гробовая тишина. Все жались к огню, испуганно глядя в темноту. Ведь лесные духи были тут, с ними беседовал сейчас шаман.

Но вот шаман зашевелился и что-то забормотал. Потом поднялся и сел к огню. Все ждали, что сейчас он скажет волю духов, но момент для этого еще не наступил.

Протянув руку к кучке хвороста, Таманито взял тоненькую палочку и поднес ее к огню. Когда она загорелась, он подал ее Джероулю. Тот взял ее и положил горящий конец себе в рот, как это делают иногда дети с зажженной спичкой. Вдохнув дым, он тотчас же вернул палочку шаману, который проделал то же самое; потом он затушил громким выдыхом огонь и бросил палочку в костер. Потом вскочил и, схватившись за бубен, снова закружился в пляске.

Уже за деревьями светлел горизонт, когда Таманито дал ответ на поставленный ему вопрос. Через горящую палочку он узнал все, чего не мог сказать сам Джероуль, ибо через огонь и дым вдохнул в себя его душу. После нового припадка эпилепсии он долго сидел у костра, задумчиво куря трубку, а затем затворил:

— Духи вернули разум Джероулю, он теперь такой же, как и все. То, что он говорит, правда.

Среди присутствующих произошло движение. Глаза всех впились в лицо шамана.

— Да, — продолжал тот, — Тумоуля напрасно посадили в колодки. За это надо принести духам жертву, чтобы они не рассердились. Я скажу, когда это надо сделать. А теперь слушайте, кто был тот человек, который положил в мешок шкурку.

Шаман сделал паузу, внимательно посмотрел на присутствующих и медленно сказал:

— Это был Мукдыкан…

— Да, теперь и я вспомнил, — кивнул головой Джероуль. — Это был голос Мукдыкана. Это он закричал тогда, увидев меня…

В большом смущении расходились лесные люди по своим стойбищам. Один узел был развязан, но завязался другой: как поступить с Мукдыканом? Таманито нужно было бы опять созывать своих духов, чтобы получить от них совет, однако делать этого ему не пришлось. Когда несколько дней спустя охотники пришли в становище Мукдыкана, чтобы потребовать от него объяснений, они не нашли там ничего, кроме мусора и головешек. Мукдыкан откочевал со своими стадами в неизвестном направлении.

XIII. В страну, где живет Цека

После этого Тумоуль мог смело смотреть в лицо каждому охотнику. Но он был далеко от родных становищ. Он ничего не знал о событиях, которые произошли в эти дни в лесах. Все дальше и дальше уносила его легкая берестянка по быстрой реке через шиверу и пороги.

Тумоуль плыл в ту далекую страну, где жил когда-то мудрый человек, портрет которого нарисован в его книге. Тумоуль знал, что этого человека нет в живых, но ведь теперь вместо него там в большом чудесном чуме из камня сидит Цека, а он так же мудр. Он делает то же, что делал когда-то Ленин. Тумоуль расскажет этому Цека свое дело, и пусть уже ач рассудит его.

— Всякий бедняк, если его обижают богатые люди, может обратиться в Цека, — сказал ему как-то во время урока Суслов. Почему же не обратиться к Цека ему, Тумоулю? Ведь его так обидели, как только могут обидеть люди…

Это решение он принял в ту бурную ночь, лежа в тайге с колодками на ногах. Размышляя о случившемся, он окончательно утвердился в мысли, что все это дело подстроил его хозяин Мукдыкан. Разбив камнями колодки, он сначала хотел итти к люче, чтобы посоветоваться с ними о своем деле, но потом испугался, что они не поверят в его невиновность. Нет, он пойдет прямо в Дека. Только Цека может разобрать это темное дело.

Так думал Тумоуль, направляя по реке свою берестянку. Его не смущало, что плыть ему придется долго. Он знал, что Цека живет в Москве, а Москва — большое становище, где все чумы сделаны из железа и камня. Чтобы попасть в эту загадочную Москву, ему надо сначала плыть по этой реке, затем по другой, еще более широкой, а потом его повезет какое-то чудовище, бегающее на круглых ногах с быстротой ветра- Все это он слышал от люче на стройке. Железное чудовище, которое люче называют паровозом, довезет его до Цека.

Теперь Тумоуль ждал, скоро ли будет вторая река. Он плыл уже много дней. По пути ему часто встречались сердитые пороги, на которых вода кипела, как в котле. Тогда он приставал к берегу, взваливал на плечи легкий челнок и обходил опасное место. На ночь он располагался на берегу, стрелял в лесу рябчиков и варил себе пищу. Отправляясь в путешествие, он захватил котелок и ружье.

А реке не было конца. Она то разливалась широкими, как размахи рук великана, плесами, то вдруг суживалась, сдавленная хребтами. В таких местах его берестянка быстро неслась вперед. Берега, покрытые лесом, были безжизненны. На них не видно было ни людей, ни зверей. За все время он видел лишь стадо сохатых, переплывавших реку. По охотничьей привычке, схватился было за ружье, чтобы погнаться за добычей, но тотчас же положил ружье на место- Что он будет делать, если убьет лося? С него довольно было рябчиков, которых он добывал во время кочовок.

Время между тем близилось к зиме. Все ниже и ниже поднималось солнце, холодней и длиннее становились ночи.

Этот день был холоден по-осеннему.

Утром тайга белела от покрывшего ее инея, а потом поднялся резкий ветер, разогнавший на реке большие волны. Челнок зарывался в воду, ныряя с волны на волну. Отливая берестяным черпаком воду, Тумоуль поздно заметил угрожавшую ему опасность. Впереди реку преграждала белая полоса порога. Ему следовало пристать к берегу, чтобы обойти порог по суше, но лодку уже подхватило стремительное течение. Он не мог выгрести к берегу.

Однако охотник не растерялся. Убедившись, что берег для него недостижим, он старался направить берестянку в то место, где было меньше белой пены. Там он еще мог надеяться проскочить как-нибудь через порог. Самая большая опасность угрожала ему от камней, которые, как острые клыки, там и тут выдавались из воды. Вот один из таких клыков вырос перед носом челнока, но Тумоуль во-время оттолкнулся веслом. Челнок несся все быстрей и быстрей. Оттолкнувшись от нового камня, Тумоуль скользнул взглядом по берегу и с удивлением заметил на нем группу людей. Но в этот момент его так качнуло, что он едва устоял на ногах. Высокий вал поднял его суденышко на пенящийся гребень, а затем со злобным ревом, словно радуясь своей победе, швырнул вниз.

Людей на берегу было много. Это были «большие и маленькие шаманы», которые должны были поселиться в деревянных чумах, выстроенных у подножья Чувакана. Тут было несколько врачей, фельдшера, сиделки, завхоз, учитель. Они поднимались вверх по реке на больших шишках, которые тянула лямками артель рабочих. Разгружая лодки для провода их через порог, они заметили берестянку и теперь с удивлением следили за ней.

— Это безумие, его разобьет о камни! — сказал один из врачей, следя за плывшим в берестянке человеком.

— Тунгусские берестянки иногда проходят там, где не может пройти обыкновенная лодка, — заметил один из рабочих. — Лишь бы ее не захлеснуло водой.

Берестянка между тем стремительно приближалась к главному перекату- Взлетев на белый гребень, она ринулась вниз, а в следующее мгновение исчезла из глаз. Все ахнули и бросились к лодкам, стоявшим по ту сторону порога. Берестянка не вынырнула, но человек ожесточенно боролся за жизнь. Его то-и-дело накрывало волной, но через некоторое время он снова появлялся на поверхности. Наконец его вынесло на спокойный плес. В это время одна из илимок отчалила от берега, а десять минут спустя все обступили вытащенного из воды человека. Он держался на поверхности до того момента, когда к нему подоспела помощь. Теперь он лежал без сознания. Голова у него была в крови.

— Нужно удивляться, как он мог так долго держаться, — сказал врач, осматривая его. У него проломлен череп.

— Что же теперь с ним делать? — спросил кто-то.

— Не можем же мы его бросить в таком состоянии, — пожал плечами врач. — Если он выживет, то это будет первый пациент в нашей больнице на культбазе. Ему долго придется поваляться, пока мы его вылечим…

XIV. Сказка наших дней

Дни сплетались в месяцы, месяцы в годы. Угрюмый Чувакан еще лежал в снегах, но ленинградские скверы уже кудрявились зеленой листвой. Город перестраивал свою жизнь по-летнему. Пионеры маршировали по улицам в одних гимнастерках, а поезда на юг уходили переполненными.

В один из таких дней в небольшой комнате шестиэтажного дома сидели у стола два человека. У одного было скуластое бронзовое лицо, черные наивные глаза; коротко остриженные волосы топорщились как щетка. Одет он был в защитную гимнастерку, к которой был приколот значок Рабфака северных народностей.

— Вот и разыскал вас, товарищ Суслов, — говорил он, показывая белые крепкие зубы. — А вы как будто не узнали меня маленько.

— Да как узнать? — улыбнулся тот. — Последний раз я видел тебя, Тумоуль, в рваной парке и оленьих торбасах — помнишь, когда ты уезжал с культбазы?.. А теперь ты вон какой молодец! Почти три года прошло.

— Три года, — кивнул головой рабфаковец.

— Скучал, поди, по тайге?

— Ого, как было худо первое время! Есть не мог, спать не мог — только о тайге и думал. Потом шум этот — голова у меня была как котел. Убежать даже вначале хотелось…

— Это в роде того, как ты тогда бежал в Москву, в Цека?

— Вот-вот, — захохотал Тумоуль. — Дурак какой был, хотел с одним котелком в Москву дойти…

— А теперь как, найдешь дорогу в городе?

— Ну, теперь я хожу по городу как по тайге, — с гордостью сказал рабфаковец. — В нем трудно только после леса. Это все равно, что буквы: сначала они кажутся темными, а как научишься их разбирать, так все и ясно становится.

— А где лучше, в городе или в тайге? — улыбаясь, спросил Суслов.

Тумоуль удивленно вскинул глаза.

— Город хорош, а тайга лучше, — решительно ответил он. — Надо только, чтобы в тайге жили по-другому…

И он стал говорить, в чем должна заключаться эта новая жизнь. Нужно, чтобы все умели читать книжки, чтобы было побольше школ для лесных людей, и тогда шаманы не будут обманывать и обирать простаков, как они это делали до сих пор.

Суслов слушал, утвердительно кивал головой и думал, какую чудесную сказку сплетает советская действительность. Давно ли этот человек был дикарем, для которого слово шамана было законом, а теперь он стал полезным членом общества, борцом за лучшее будущее. И таких Тумоулей было немало: тунгусы, самоеды, лопари, остяки, чукчи, орочены, гольды, ойраты — все- они имели своих представителей на рабфаке северных народностей.

Через несколько дней поезд уносил Тумоуля на восток от Ленинграда. Окончив рабфак, Тумоуль ехал передавать полученные знания своим темным сородичам.