Встречи господина де Брео

ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ Г-Н ДЕ БРЕО ВИДИТ Г-ЖУ ДЕ БЛИОН И ВСТРЕЧАЕТСЯ С Г-НОМ ЛЕ ВАРЛОНОМ ДЕ ВЕРИНЬИ

Четыре танцующих сильвана [2] в сельских костюмах из зеленого бархата и рогатых париках — господа де Гайарден, де ла Моринэ, де Бревьер и дю Тронкуа — расступились при выходе на сцену г-жи де Блион, исполнявшей роль нимфы фонтанов.

Г-жа де Блион приблизилась к самому краю подмосток, где горел ряд свечей. Лиственные арки служили фоном театра под открытым небом и обрамляли сцену с боков. Колонны из зелени соединялись между собою цветочными гирляндами, и у подножья каждой карликовые лимонные или апельсинные деревца, в крашеных фаянсовых горшках, круглили свои стриженые верхушки, где различными оттенками блестело золото их плодов.

Все взоры устремились на г-жу де Блион. Лицом она была обращена к партеру, где общество занимало место и за которым поднимался зеленый пригорок для тех зрителей, которым не хватило кресел, табуреток и скамеек. Ведь г-жа маркиза де Преньелэ собрала у себя в замке Вердюрон очень многочисленное общество, чтоб развлечь его различными зрелищами, из которых не последним был этот балет в мифологических костюмах. Первый ряд пар очень понравился размеренной гармоничностью движений и блеском нарядов.

Действительно, уже те, что в данную минуту показывали господа дю Тронкуа, де Бревьер, де ла Моринэ и де Гайарден, в своем уборе лесных дьяволов, развеселили общество своею странностью и манерою держаться этих ряженых господ. Но еще большее удовольствие было смотреть на танцы г-жи де Блион. Миловидная наружность, прелесть всех ее движений придавали ей необыкновенную привлекательность, усугубляемую еще необычным и соблазнительным нарядом.

Ее облекала пышная широкая юбка из серебряной парчи, затканной рисунком, где всевозможные водяные растения сплетали свои гибкие стебли вокруг талии, образуя около бюста род корзины, в которой покоились ее округлые груди. У г-жи де Блион была прекрасная грудь, стройная шея и правильное лицо; волосы в локонах все блестели бриллиантами, так что своей красотой, зеркальной поверхностью платья, спокойным водоемом плеч и переливающейся бахромой головного убора она действительно напоминала фонтан. Она дополняла это сходство радужным шарфом, который, танцуя, она свивала и развивала. Такое приятное зрелище было встречено шепотом одобрения.

С дерновой скамьи, на которой устроился г-н де Брео, он не отрываясь смотрел на г-жу де Блион. Смелыми и грациозными движениями она ускользала от нескладных жестов и неловких нападений четырех сильванов в париках, которые волновались и горячились около нее и размеренными скачками, исполненными с совершенством, старались выразить свое желание утолить жажду серебристой влагой этой прекрасной нимфы. Свою досаду они передавали разными корчами и извивами, при чем еще больше выступала странность их платья и масок; на лицах у них находились маски, придававшие им нарочитую и смехотворную безобразность.

Тем не менее, г-н де Брео не смеялся. Четырем танцующим сильванам не удавалось вывести его из созерцательного состояния. Вместо того чтобы следить за их играми, он продолжал наблюдать г-жу де Блион. Вид ее давал его мыслям совсем особое направление и пробуждал сладострастные наклонности. Конечно, упоительность вердюронских празднеств в течение трех дней, когда г-н и г-жа де Преньелэ ничего не жалели для увеселения гостей, содействовала, такому состоянию духа. Привлекательное местоположение и благоприятная погода дополняли удовольствие от пребывания в замке Вердюрон. Хотя жар был сильный, но не казался чрезмерным, и прохлада ночей доставляла отдохновение после дневного зноя. Г-жа Преньелэ так умело распределила занятия дневных и ночных часов, что чередование это не оставляло желать ничего лучшего. Ужины устраивались всегда в разных частях сада, один раз даже в итальянском гроте из раковин, обширном и причудливо украшенном подводными диковинами всякого рода. Было отведено время и для бесед, наряду с игрою в кегли и скачками на призы. Даже и в этот вечер после балета должен был быть фейерверк в знак окончания развлечений, которые сопровождались полным успехом и удачей. Положим, каждый старался изо всех сил, как г-н Конджери, так и г-н Флоро де Беркайэ. Пиротехник Конджери был маленьким смуглым человеком, приехавшим из Милана. Целый день можно было видеть, как он в круглой шляпе, с ленточными бантами на плечах перебегал с места на место с зажигательной палкой в руке, поправляя колеса, пристраивая ракеты и прочие затеи. Между тем г-н Флоро де Беркайэ, сочинивший балет сильванов, хлопотал, все время отирая лоб, чтобы танцы и выходы были хорошо разучены; из-под сдвинутого парика видна была рыжая щетина, она же выступала, несмотря на бритье, у него на щеках, и у него всегда из подмышек при движении пахло козлом, что всего ощутительнее было для него самого.

Г-н де Брео продолжал смотреть на г-жу де Блион, которая стояла в серебряном платье посреди четырех маскированных сильванов на фоне освещенной зелени. Не без некоторого волнения он думал, что от тяжелого костюма и от движения при танцах, несмотря на то что все происходило на открытом воздухе, ей должно быть жарко под облачением нимфы, кожа у нее влажна и все тело вспотело. Пот, вероятно, каплями выступил по всем местам, струится по спине и между грудями, и мокрое белье плотно прилипает к телу. И г-н де Брео внезапно представил себе г-жу де Блион совершенно голой, будто серебряное платье вдруг сделалось прозрачным, как вода фонтана. Он видел мысленно длинные ноги, крепкие ляжки, широкие бедра, нежный живот, полную грудь, белейшую кожу, и все это так отчетливо и правдоподобно, будто он касается теплого, разморенного тела, так что он даже открыл рот, чтобы лучше вдыхать чувственный и здоровый запах.

Однако он не различал его от других запахов, которыми была наполнена ночь. Чад плошек и восковых факелов смешивался в воздухе с мускусом и амброй, исходившими от женских платьев. Мужчины также не отказывались от пользования пудрой и саше. Теплые волны всего этого доходили до обоняния г-на де Брео вместе с тонким духом листьев, цветов и помятой травы, в которых он тщетно старался найти тот запах, который им овладел при мысли об обнаженном и влажном теле г-жи де Блион, стоявшей в своем серебряном наряде водяной нимфы между аркадами из зелени, среди четырех маскированных и рогатых сатиров, что танцевали вокруг нее под звуки скрипок и гобоев.

Г-н де Брео продолжал следить прощальным взглядом за г-жой де Блион, которая теперь удалялась в сопровождении пастухов, уводя с собою окованных сильванов, как вдруг глубокий вздох совсем около него заставил его обернуться. Вздыхавший таким образом был человек хорошего роста, с лицом сангвиника, в высоком черном парике. У него были густые брови, большой рот, толстые губы и круглый подбородок. Вся его фигура была тяжеловесной и плотной. Он встретился взглядом с г-ном де Брео. Одно и то же желанье волновало этих двух людей, но у последнего оно выражалось в плотоядной гримасе, пылающих щеках, трясущемся подбородке так откровенно, что г-ну де Брео сделалось не по себе, особенно когда толстяк грубо толкнул его, покидая свое место, что в данную минуту делала вся публика, в том числе и г-н де Брео вместе со своим соседом, чьи мысли он случайно прочел, но фамилии которого он не знал.

Между тем он знал по фамилии многих лиц из общества, собранного маркизою де Преньелэ в замке Вердюрон. Г-жа де Преньелэ удалялась туда не столько для пользования чистым воздухом, сколько для того, чтобы дать случай своим друзьям доказать, что из любви к ней они готовы преодолевать грубую мостовую дорог, так как, чтобы попасть к ней, нужно было несколько верст сделать в экипаже. Г-жа де Преньелэ была женщиной достаточно остроумной, чтобы стоило перед нею показать ум, и считалось хорошим тоном пользоваться у нее репутацией умника. Однако не этого добивался старый маршал де Серпьер, сгорбленную спину и трясущийся затылок которого г-н Де Брео видел в двух шагах от себя. Вне военного времени, где маршал де Серпьер наводил на все местности страх тем, что всюду его сопровождал целый ряд фургонов, куда он без разбору сваливал все, что находил для себя подходящим, он мало чем выделялся, если не считать старомодного платья и привычки везде плевать — не только на пол, на землю, но в воздух, на ковры, куда попало, рискуя попасть прямо в лицо человеку. Г-жа де Преньелэ переносила этот недостаток маршала, имея в виду его влияние при дворе. Так что за г-ном маршалом очень ухаживали, и он вместе с князем де Тюином был самым видным лицом в компании. Г-н князь де Тюин, младший сын г-на герцога де Монкорнэ, был молод и красив. Падкий до женщин, он любил, чтобы они сдавались быстро, и еще быстрее бросая их. Несмотря на опасную репутацию в любовных делах, он обладая большим очарованием, благодаря приятной своей внешности и уму. Ум у него был злой, и он пользовался им без зазрения совести, присоединяя жестокие выпады к своим изменам, для которых он находил оправдание в тайных несовершенствах, какие можно найти у любой красавицы, когда перестаешь верить, что лучше ее никого не может быть. Г-жа де Преньелэ тем охотнее прощала этот недостаток г-ну князю де Тюину, что она была уже не в тех летах, чтобы он мог причинить ей какие-либо неудобства. Ей оставалось только удовольствие выслушивать, как князь де Тюин злословит о тех, которые по возрасту могли давать пищу его насмешкам и которым он таким манером отплачивал за их уступчивость.

Помимо князя де Тюина и маршала де Серпьера, г-н де Брео мог бы назвать по фамилиям целый ряд дворян, сановников и финансистов, как, например, г-на президента де Нарлэ, г-на де Кадоавиля и знаменитого г-на Эрбу, партизана [3], нисколько не уступавшего другим в вежливости и обращении. Достаточно знал он и женщин. Не все были ровеснцами г-жи де Преньелэ или г-жи Шеверю, матери г-жи де Блион, на пополневшем и довольном лице которой видны были еще остатки красоты, уже не ищущей побед, но от прошлых сохранившей тот оттенок благодушной веселости, которая украшает женщин, переставших быть молодыми, но в своей юности хорошо знавших любовь. Если г-жи де Преньелэ и де Шеверю отказались от любви, то г-жа де Гализ де Водр и многие другие легко могли ее внушить, равно как и г-жа де Сиркур, которая не стеснялась отвечать на чувства г-на де Сен-Жермона по отношению к ней. Г-да де Фразен и де Риго подчеркивали свое презрение к женщинам и разговаривали об этом вполголоса между собою, жеманясь. Г-н де Брео отошел от них и снова встретился с господином, только что бывшим его соседом. Толстяк, окруженный группой людей, жестикулировал. Фамилия г-жи де Блион донеслась до слуха г-на де Брео. Он охотно присоединился бы к похвалам, расточаемым по ее адресу, но те, которыми он хотел бы ее наградить, были не совсем удобны для произнесения вслух, так что он оставил при себе открытия, сделанные им сквозь серебряное платье нимфы, и то, какою она предстала ему на мгновенье, дозволяя видеть свои сокровеннейшие прелести и самое строение своей красоты.

В таких размышлениях он шел следом за компанией до того места, куда привел их маркиз де Преньелэ и откуда лучше всего можно было любоваться фейерверком, только что зажженным г-ном Конджери из Милана. Это была терраса с балюстрадой перед замком. Все заняли места, чтобы удобнее наслаждаться огненным зрелищем, долженствующим ознаменовать собою конец празднества. Впрочем, самые неутомимые могли еще танцевать под звуки скрипок всю ночь до утра, меж тем как остальные отправились бы немного отдохнуть; многие должны были с раннего утра засесть в кареты, чтобы поспеть в Париж, покуда солнечный жар не сделался слишком сильным. Они, конечно, не преминут распространить по городу новость, что г-н и г-жа де Преньелэ сумели в течение трех дней подряд в замке Вердюрон доставить развлечение, помещение и угощение больше чем шестидесяти персонам, из которых многие были весьма имениты, и все это было так благоустроено, что каждый получил то, чего хотел, у всех была отдельная кровать и отдельная комната, исключая некоторых, кого пришлось поместить вместе.

Так, например, г-н де Брео, как только прибыл, был отведен в помещение, где уже находились господа де Фразен и де Риго. Увидя их, г-н де Брео, которому вовсе не улыбалось проводить ночь в такой компании, велел лакею провести его на квартиру г-на Флоро де Беркайэ. Тот принял его как нельзя лучше, хотя для спанья был только матрац на полу, да и то для этого пришлось потревожить молоденькую служанку, которая как раз в эту ночь спала около г-на де Беркайэ, в чем последний очень извинялся перед г-ном де Брео. Г-н де Брео отлично выспался. Положим, главная работа у г-на де Беркайэ с девушкой была уже окончена, так что он разбудил ее только на рассвете для легкого прощанья, скорее деликатного, чем пылкого.

Г-н де Беркайэ именно для свидания с этой девушкой и покинул только что г-на де Брео, рядом с которым он дивился искусным ракетам. Громкие аплодисменты, вызванные миланскими выдумками г-на Конджери, привели г-на Флоро де Беркайэ в раздражение. Его бесило, что пороховые затеи имеют не меньший успех, чем те, в которых он претендовал быть знатоком и для которых требовалась изощренность остроумия, знание мифологии и способность создать из этого зрелище, приятное не только по красоте костюмов, но и по скрытому смыслу и по намекам, в нем заключенным. Ведь в своем балете с сильванами г-н де Беркайэ аллегорически изобразил, как маркиз де Преньелэ обратил сельское безлюдье Вердюрона в сад утех, где он вызвал к жизни фонтаны и воды. Не это ли должна была обозначать прекрасная нимфа, победительница деревенских рогатых божеств? Но большая часть публики увидала во всем этом только танцы в костюмах. И г-н Флоро де Беркайэ проклинал свое ремесло, жалея о муках, которые оно ему доставляло, меж тем как итальянский шарлатан привлекает к себе общее внимание, зажигая порох, заключенный в картонных трубочках, и производя этим в небе цветную забаву, воздушную трескотню.

Высказав эти соображения, полные горечи, г-н де Беркайэ оставил г-на де Брео, а сам пошел спать, что советовал сделать и своему собеседнику. Но г-ну де Брео спать не хотелось, и он безлюдие садов предпочел матрацу, с которого слышно было бы, как шуршит своим сенником г-н де Беркайэ во славу молоденькой служанки, дожидавшейся его дома. К тому же ночь продолжала быть великолепной. Запах пороха и ракет г-на Конджери рассеялся, и темнота была чистой, почти прозрачной. Плошки догорали вдоль цветников, обрамляя их своим неравномерно расположенным светом. Там и сям гаснущие фонари еще освещали боскет.

Кривые дорожки наконец привели г-на де Брео к театру из кустов. Последние факелы там умирали. Г-н де Брео присел на минуту на дерновую скамью, откуда он смотрел на танцы г-жи де Блион. Он хотел бы, чтобы она вновь пред ним предстала. Он закрыл глаза. Образ прекрасной нимфы возник из глубины его памяти, блестящий, но в крайне уменьшенном виде, с точной, но словно удаленной окраской. Г-н де Брео не ощутил по отношению к ней желания, только что испытанного, но почувствовал своеобразное удовлетворение при мысли, что в мире существует особа с таким совершенным телом.

Находясь всецело под властью подобных мыслей, г-н де Брео поднялся. Ветерок пробегал по деревьям над его головой и доносил до слуха звуки скрипок. Он направился к месту танцев, отыскивая, как мог, дорогу в лабиринте кустарников. Дойдя до перекрестка, он остановился в нерешительности. Ему показалось, что он слышит жалобный голос, то прекращавший, то снова возобновлявший свои стоны. Г-н де Брео сделал несколько шагов. Он находился у грота из раковин. Вход туда был еще иллюминован. На пороге стоял человек, преклонив колени. Тень его удлиненно падала перед ниц на пол. Эта личность, по-видимому, находилась в расстроенных чувствах. С непокрытой головой, он изо всех сил бил себя кулаком в грудь. Присмотревшись, г-н де Брео, к великому своему удивлению, узнал в нем того человека, который только что вздыхал так шумно подле него при появлении г-жи де Блион на сцене в кругу рогатых сильванов.

Г-н де Брео решил удалиться, не разузнавая более подробно, что этот незнакомец там делает, как вдруг тот сам обратился к нему со следующими словами:

— Кто бы вы ни были, сударь, не бойтесь подойти ко мне. Я не тот, за кого вы могли бы меня принять. Я не безумный злоумышленник, не колдун, скребущий землю, чтобы найти клад, не икающий, упившийся пьяница, хотя последний грубый образ слишком хорош для того, что я собою представляю перед самим собою и перед Господом Богом. Мне нет необходимости выдумывать на себя всяческие низости, чтобы почувствовать свою, потому что человек через грех теряет свое место в мироздании и падает до самой низкой ступени, и я, сударь, жалкий грешник.

И он снова ударил себя в грудь. На лице его, которое г-н де Брео помнил в краске желания во время танцев г-жи де Блион, теперь явственно можно было прочитать смущение и искреннее отвращение к самому себе. Углы его полного рта опустились в унылой гримасе.

— Посмотрите на меня, сударь, — продолжал он через минуту, — научитесь, как слаб человек без божественной помощи и без поддержки его милосердия. Мы не более как прах, сударь; но если наш состав тленен, то нетленна та искра, которая его одухотворяет. Мы умираем, а она остается. Небо ее принимает, или она присоединяется, к гееннскому огню. Не ужасно ли сознавать это, хотя Господь вселил в нас это сознание как доказательство своей любви и заботы о нас?

Он остановился и перевел дыхание, как человек, привычный к произнесению речей.

— Вас, без сомнения, удивляет, — продолжал он, — что в состоянии расстройства, в котором вы меня видите, в моих словах есть известная последовательность и довольно правильные обороты. Это следствие привычки к словесным занятиям. Я преуспеваю в них, даже снискал известную славу, но — увы! — к чему она послужит мне в последний день? Господь глух. Приговоры его ужасны, и никакое красноречие не смягчит их справедливости, не умалит их строгости.

Незнакомец поднялся. Г-ну де Брео стало очевидным, что платье незнакомца не в надлежащем и благопристойном порядке. Грешник находился, если можно так выразиться, в самом греховном облачении: камзол расстегнут, белье скомкано, штаны спущены. При приближении г-на де Брео он немного оправился.

— Как, это вы, сударь? — произнес он, беря его за руку, самым естественным тоном. — Хотя я совершенно не знаю вашей фамилии, но наружность вашу припоминаю отлично. Только что я видел в ваших глазах опасное пламя, ведущее к худшим ошибкам. И вы в женщинах любите не их душу, а тело, и я готов поклясться, что в делах любви вы идете по греховной стезе.

Г-н де Брео не протестовал и улыбнулся.

— Не смейтесь, — с жаром воскликнул толстяк, — не смейтесь! Значит, вам, сударь, совершенно неизвестно, с кем вы имеете дело?

Г-н де Брео думал, что тот назовет свою фамилию. Ему было любопытно знать, кто этот человек, с кем он так странно встретился. Незнакомец отступил на несколько шагов.

— Вам, сударь, это неизвестно? С проклятым!

На его лице изобразился подлинный ужас, и он закрыл глаза руками, словно для того, чтобы скрыть видение гееннского огня. Затем он грузно опустился на скамью из раковин. Слышно было, как ветер пробегает по листьям да звучат скрипки.

— А между тем я — порядочный человек, — снова начал незнакомец после довольно продолжительного молчания, — и во мне есть страх Божий. Я воспитан в уважении к его законам и заповедям. Я сообразую с ними свою жизнь, насколько могу, и должен сказать, что соблюдение их обычно не представляет для меня большого труда. У меня нет гордости; мне кажется, то, что я открываюсь вам, служит этому доказательством. Кроме того, я не скуп. У меня есть состояние, и я трачу его довольно щедро. Я оставляю его нетронутым и не допускаю увеличиваться, пользуясь только доходами. Дом у меня превосходно поставлен. Выезд и платье соответствуют моему положению и званию. Я исполняю свои обязанности и занимаю надлежащие мне должности. Значит, я не ленив. Гнев я испытываю почти исключительно против самого себя. Чревоугодие мое незначительно. Своих друзей я угощаю лучше, чем сам ем, и совсем не пью вина, опасаясь похмелья. Тем не менее, питаться я люблю. Но меня удовлетворяет простейшая пища, только бы ее было в достаточном количестве. Тело у меня сильное, и его крепость требует существенных блюд. Не правда ли, это — изображение порядочного человека? Не кажется ли вам, что подобный человек живет согласно Божьей воле? Я еще не сказал вам, что ко всему этому я человек религиозный. Не благоприятные ли это условия для спасения души? По-видимому, мое спасение должно было бы считаться обеспеченным. Вот некто, можно сказать, кто внидет в царствие небесное, если и не теми путями, какими его достигают благочестивые люди и святые, то, по крайней мере, широкой дорогой, открытой для общей массы избранников.

Он снова остановился, и голос его окреп. Углубленность грота, у входа в который они сидели, усиливала звуки.

— И все это, сударь, ни к чему! — продолжал он с горечью. — И все потому, что природа вложила в меня инстинкт, который меня губит.

Он поправил опять спустившиеся штаны.

— Почему, сударь, я обречен повиноваться демону моих чресел. Он увлекает меня ко греху и доведет до преисподней.

Это слово всякий раз, как незнакомец его произносил, вызывало на его чертах выражение истинного страха. Пот крупными каплями выступал на его лбу, по которому он провел волосатой рукой.

— Я делал все, чтобы сдерживать себя, — продолжал он, — и Господь до сих пор не дал мне своей благодати, без которой все заботы человека о самом себе — только тщетные усилия, его же истощающие, Я люблю женщин, сударь. И эта наклонность сильнее моей воли. Я знаю себя отлично в этом отношении, сознаю все свое бессилие и свою гнусность. Это же чувство отклонило меня от брака. Вы, наверно, представите мне сейчас довод, что, взяв жену, притом красивую, я мог бы дать законный исход страсти, с которой я не в силах совладать. Что же, вы хотите, чтобы я осквернил супружеское, ложе беспорядочною похотью и к заблуждению страсти присовокупил преступное прелюбодеяние? Впрочем, к чему эти бесполезные уловки. Грех мой во мне.

И он ударил кулаком в свою крепкую грудь.

— Не думайте, однако, сударь, что я свой грех люблю, что я им наслаждаюсь. Наоборот, я его ненавижу: и в других и во мне он кажется самым отвратительным. Через него человек себя унижает до состояния скота; руки его щупают, нос обоняет, рот испускает слюну, и весь пыл тела приводит к короткому и смешному содроганию. И в этом-то, сударь, я провел большую часть своей жизни. Если бы еще я был молод, у меня были бы некоторые извинения, но я уже не молод. Каждый день приближает меня к гибели, и она неизбежна, если только какое-нибудь великое событие меня целиком не изменю или Господь не возродит во мне человека, свойственного моей природе, каким вам я не желаю быть, сударь, кто бы вы ни были.

Он посмотрел в лицо г-ну де Брео; тот не шелохнулся.

— Но нет, сударь, вы не похожи на меня. Положим, когда только что мы смотрели на танцы г-жи де Блион и наши взгляды, еще полные ее образа, встретились, я прочел в ваших глазах то жк желание, которое испытывал сам; но вот теперь я вас вижу здесь, лицо ваше спокойно, одежда в порядке; между тем, как вы можете видеть, у меня белье смято, парик на боку, камзол расстегнут.

Он вздохнул еще раз, но на этот раз, по-видимому, не столько от горечи, сколько от сожаления, потому что речь свою он продолжал в тоне более умеренном.

— Между тем, удалился я в этот грот исключительно для того, чтобы испросить помощи Божией и помолиться, дабы рассеялось смущение, в которое привело меня столь языческое зрелище. К тому же, признаюсь, я не охотник до фейерверков и ракет. Все эти огни, от которых загорается небо, и все эти петарды, трещащие прямо над ухом, заставляют меня думать о гееннском пламени. Мне представляются его языки, и мое обоняние с ужасом слышит запах паленого в воздухе. Итак, все время, пока длилась эта шумиха, я самым спокойным образом просидел внутри этой незатейливой морской пещеры. Я удобно разместился в своего рода нише и между двух молитв, чтобы рассеять свои мысли, принялся обдумывать некоторые частности своего ремесла. Речи подготовляются лучше всего в молчании, сударь. Когда составляешь их таким образом, они получаются более пышными и правильно развитыми.

— Я пробыл в таком положении довольно долгое время и собирался выйти из своего убежища и отправиться спать. Я уже радовался доброму следствию молитв и уединения, как вдруг я услышал, что песок грота заскрипел под чьими-то шагами. Две женщины вошли сюда. По-видимому, они покинули почему-то бал и не заметили моего присутствия. Я собирался дать знак им каким-нибудь движением, чтобы избежать риска подслушать невольно их тайный разговор, в котором, очевидно, они нуждались, но очень скоро мне стало ясно, что я ошибался относительно их намерений и что они пришли сюда не для разговоров, а для того, чтобы на свободе исполнить естественную надобность. Они подобрали платья и со смехом принялись облегчаться. Ах, сударь! Пути дьявола сокровенны, и чем только он не пользуется, чтоб уловить нас! Почему я не обратился в бегство? Но мог ли я думать, что созерцание отправления столь отвратительного не наведет меня только на справедливые размышления о низости нашей натуры и о нашем ничтожестве? Поверите ли, сударь, что это зрелище вместо ожидаемого впечатления произвело на меня совсем обратное действие? Я ринулся из тени моего убежища. Одна из женщин поспела вскочить и убежать, взвизгнув, другая же, сударь…

И толстяк удрученно поник головою.

— Право, то, что вы мне сейчас рассказали, сударь, — отвечал ему через минуту г-н де Брео с отменной учтивостью, — нисколько меня не удивляет. Природа вложила в нас различные склонности, и та, что побудила вас к вашему поступку, не является таким исключением, как вы думаете. Можно быть вполне порядочным человеком и любить в женщинах самые низкие и обыденные свойства их тела. Это не препятствует быть рассудительным в различного рода вопросах. И даже в данном случае, что в конце концов вы сделали такого, что заслуживало бы с вашей стороны столь горьких упреков? Какие настоящие угрызения совести могут тут иметь место, кроме тех, что вам самому заблагорассудилось испытать? Конечно, я не спорю, было бы более тонко пустить в ход любовь и чувство там, где вы применили только силу и смелость, но и самый изысканный любовник поступает с любимым предметом в конечном счете всегда так же, как и вы поступили в только что рассказанном вами случае.

Незнакомец слушал очень внимательно г-на де Брео, не прерывая его речи.

— То, что более другого во всем данном происшествии заслуживает порицания и чего я решительно не одобряю, — продолжал г-н де Брео, — это насилие, к которому вы прибегли, чтобы сломить сопротивление этой дамы. Конечно, нет ничего неестественного в том, что мы следуем нашему желанию, особенно когда мы в силах это делать; но следует удостовериться, не принуждает ли оно другого человека поступать против его желания. Разумеется, дама, о которой вы мне говорили, пришла в этот грот из раковин, и в мыслях не имея, что с нею поступят так, как вы с ней поступили. Она явилась сюда, чтобы удовлетворить вполне почтенную потребность, и вы совершенно напрасно заставили ее послужить к удовлетворению вашей потребности. Вот мое мнение на этот счет, сударь, и простите смелость, с которой я его высказываю.

Незадолго до того, как г-н де Брео принялся говорить, начало рассветать. Небо забелело над деревьями. Г-ну де Брео показалось, что лицо незнакомца осветилось легкой улыбкой, от которой оживились у него глаза и губы стали не такими печальными. Темные брови его разгладились, и он отвечал г-ну де Брео почти хорохорясь:

— Ваши слова, сударь, конечно не лишены смысла. Женщины так уступчивы к просьбам, что совершенно бесполезно прибегать к насилию. Конечно, доступность их в этом отношении может служить оправданием человеку, который захотел бы предвосхитить ее. По-видимому, все они соответствуют своему назначению. Не составляет исключения и г-жа де Тронкуа. Ведь это она и была здесь, сударь. А муж ее с такою естественностью изображал, танцуя, одного из рогатых сильванов г-жи де Блион!

И толстяк расхохотался во все горло. Затем внезапно он снова нахмурился и, понизив голос, жалобно произнес:

— Все равно, сударь, я совершил прегрешение, потому что Господь запретил нам такие поступки.

Г-н де Брео в свою очередь рассмеялся.

— Запрещению истек срок. Бог состарился, и боюсь, что не только свои запреты, но и самого-то себя он не помнит.

Незнакомец взглянул на г-на де Брео с беспокойством и строгостью.

— Может быть, вы из безбожников, сударь? Судя по вашим речам, вы очень снисходительны к людям, но страха Божьего там не видно. Может быть, вы не верите в существование Бога?

— Слишком смело было бы, сударь, — мягко отвечал г-н де Брео, — утверждать, что его нет, но, может быть, еще ответственнее признать его существование. Мне кажется, для него совершенно достаточно, чтобы допускали существование его возможным.

Незнакомец поднялся и молча смерил г-на де Брео взглядом. На его одежде были следы мокрого песка, по которому он валялся с г-жой де Тронкуа, и он принялся возбужденно ходить, не думая о том, что при каждом движении у него видно было нижнее белье.

— Как, сударь, существование его возможно? Как, возможно?! Не доказывает ли все, что он есть? Мы сами, которых он создал, мир, в котором мы находимся, гармония сфер и течение звезд, вплоть до этой прекрасной зари, что занялась на востоке!

И, подняв перст, он указал на небо. Там простирались нежно наложенные, прозрачные и пышные краски. Скрипки бала умолкли, и птицы начинали щебетать. Мокрые камушки тихо блестели по песку в аллеях. Вердюронские сады были очаровательны в утренней свежести. Незнакомец схватил г-на де Брео за руку. Они шли молча.

При повороте обсаженной кустами дорожки открылся замок. Г-н де Брео, казалось, хотел высвободить свою руку. Спутник его удержал.

— Не думайте, сударь, что я вас так и оставлю. Не лучше ли вместе вернуться в Париж? Я приказал людям быть готовыми чуть свет. Экипаж у меня неплохой, и в дороге мы побеседуем о многом. Природа наделила меня известным красноречием, и лучшего ему применения я не найду, как обратив вас к истинам, от которых вы мне кажетесь далеки. Господь послал вас мне навстречу, чтобы я привел вас к нему. Это будет к обоюдной пользе для нас обоих. Кто знает, не ниспошлет ли он мне в обмен за душу, которую я приведу к нему из тьмы нечестия и вольнодумства, ту благодать, без которой втуне человек борется против греха? Не лишайте меня этого случая и скажите мне, сударь, как я должен вас называть, как вас нарекли ваши родители при рождении, потому что если с вами предстоит много хлопот, то привести они должны не столько к таинству покаяния, сколько к таинству крещения.

— Мое имя — Арман, сударь, и зовусь я господином де Брео.

— Ну так, господин де Брео, меня зовут господин Ле Варлон де Вериньи, я стряпчий при Большом Совете и бедный грешник.

И г-н Ле Варлон де Вериньи открыл черепаховую табакерку, взял щепотку табаку и, положив ее в широкую ноздрю, весело хлопнул по плечу г-на де Брео, словно беря его в свое владение с понимающим видом человека, взявшегося за дело.

Они обогнули замок и дошли до конюшен, перед которыми было выстроено в ряд множество карет. Карета г-на Ле Варлона де Вериньи, внутри обитая шелком огненного цвета, была запряжена лошадьми в яблоках. Перед тем как сесть в нее, г-н де Брео, извинившись, сказал, что ему нужно зайти в свою комнату отдать кое-какие распоряжения слуге.

Он вошел в замок. Там все спали. Г-н де Брео прошел через обширный зал, где было еще не убрано со стола. Фрукты, рассыпавшиеся из корзин, лежали рядом с недопитыми стаканами. Пчелы, залетевшие через открытые окна, ползали и жужжали. Уткнувшись носом в тарелку, г-н де Преньелэ храпел на стуле. Это был жирный, хромой человечек небольшого роста. Г-н де Брео посмотрел на него с любопытством. Он руководил осадами и переходами, а теперь в его ведении был распорядок трапез и балетов. Вместо полета бомб он наблюдал теперь в небе фейерверки г-на Конджери, миланца. Г-н де Брео оставил г-на де Преньелэ храпеть сколько ему угодно и поднялся по лестнице.

Идя по коридору, он смотрел на карточки у закрытых дверей с именами гостей, занимавших отведенные г-ном де Преньелэ для них комнаты. Так он прошел и мимо запертого помещения г-жи де Блион. Прекрасная нимфа, вероятно, вкушала покой после грациозной усталости от танцев. Г-н де Брео тихонько вздохнул при этой мысли. Он не останавливаясь проследовал мимо дверей г-на маршала де Серпьера, но с удивлением заметил, что вход в жилище г-жи де Тронкуа открыт настежь и на квадратном матраце спит мертвым сном г-н де Тронкуа, не снявший даже нарядного костюма рогатого сильвана. Идя дальше, он встретился со скользившей вдоль стены дамой, в которой он узнал г-жу де Тронкуа. Ей самой, казалось, было неприятно, что ее застали на заре бродящей по закоулкам, по которым г-н де Брео продолжал свой путь. Он дошел до дверей г-на Флоро де Беркайэ и тихонько поднял щеколду.

Комната была залита солнцем, и поперек кровати спал г-н де Беркайэ, совсем голый и весь золотистый от света, оттенявшего его рыжие волосы на теле. В комнате стоял запах стойла и козла. Что касается до служанки, она, наверное, уже улизнула. Г-н де Брео нашел свой плащ, отдал распоряжение лакею и снова спустился к г-ну Ле Варлону де Вериньи, ожидавшему его у кареты.

Он уже сел в нее и пригласил г-на де Брео занять место около него.

— Пожалуйте, сударь, и поедемте. По дороге я знаю одного священника; воспользуюсь им, чтобы получить отпущение грехов, и закажу несколько обеден за успешное ваше обращение. Я ведь твердо надеюсь привести вас туда, сударь, куда все равно придется прийти, как бы остроумны вы ни были и каким бы вольнодумцем сами себя ни считали.

И г-н Ле Варлон де Вериньи фамильярно похлопал своего нового друга по плечу.

Кучер тронул кнутом по крупам в яблоках своих лошадей. Карета качнулась и выехала за золоченую решетку, служившую воротами Вердюрону. Г-н Ле Варлон де Вериньи вытянул ноги, поправил парик и, взяв сливу из корзинки, которую он поставил перед собой на скамейку, чтобы освежаться во время дороги, положил ее целиком в рот. Сочная слюна показалась у него на губах. Потом он поднял руку, чтобы привлечь внимание.

Г-н де Брео в свою очередь выбрал сливу в корзинке. Он осторожно держал ее двумя пальцами. Казалось, она была из нагретого агата. Он вонзил в нее ноготь…

— Бог, сударь… — произнес г-н Ле Варлон де Вериньи и через опущенное стекло дверцы выплюнул косточку, которая на солнце казалась совсем золотой.