Встретимся в Эмпиреях

Глава 5. Право На Безрассудство

14 августа

В черных штанах и ботинках, черных жилетках, одетых поверх черных балахонистых рубах с поднятым до ушей воротником, с сигаретами в зубах и облаченными в перчатки руками, глубоко утопленными в карманы — мы ощущали себя настоящими парнями крутого нрава. Молодыми волками, изготовившимися к решающему броску…

Посреди наступающей тихой и свежей августовской ночи мы стояли и поедали глазами неоновую вывеску «Волшебного Икара», словно она являла собой самое завораживающее зрелище, какое нам когда-либо приходилось видеть. Демон достал пистолет, с наигранной небрежностью ударил по магазинной защелке и, подхватив краем левой ладони выскочивший из рукоятки магазин, резким движением вогнал его обратно. Снова убирает пистолет под жилетку. Я зачем-то повторяю эту дурацкую операцию, а вслед за мной повторяет ее Слива. Разумеется, мы все напряжены — оттого ерундим и позируем. Демон выплюнул сигарету, выудил из кармана фруктовый леденец на палочке и погрузил сладость в рот. Затем надел маску — так, что палочка осталась торчать снаружи через заранее проделанное для нее отверстие. Не смейтесь: мы со Сливой снова повторяем все точь-в-точь — включая леденцы. Слива, будто припомнив что-то несусветно важное, суетливо пошарил за пазухой и извлек стеклянную бутылку в форме солдатской фляги, наполненную коньяком. Демон одарил его таким взглядом, точно тот все испортил. Действительно, неудобство с леденцом, торчащим у тебя изо рта через материю маски, невольно развенчивало весь пафос приготовления, но выпить для храбрости отказываться никто не собирался — выудили леденцы, пустили «флягу» по кругу, и второго она уже не сделала. Допив последним по очереди свою порцию, соизмеримую с привычной чашкой утреннего кофе, я, весь скрючившись от крепости напитка, отшвырнул бутылку в сторону. Царящую вокруг сумеречную тишину нарушил показавшийся как-то по-особенному жутковатым звон стекла, ударяющегося об асфальт. Со стороны мусорных баков, выстроившихся в ряд через дорогу, раздался кошачий крик. За ним — сопровождаемый шумом возни, второй. Демон набрал полный рот слюны, вновь оттянул от лица маску и харкнул так обильно, словно его стошнило. Я и это «действо» хотел бездумно повторить, но вяжуще-сухой привкус во рту — будто насосался старых, позеленевших от времени монет — все перечеркнул. Демон вновь поместил леденец в рот. Мы со Сливой сделали то же самое.

— Может, кто передумал? Еще не поздно выйти из игры, — не решаясь сказать эти слова нам в глаза (предусмотрительно отвернувшись), в никуда произносит Демон. Голос его кажется малоузнаваемым и затертым из-за сидящего во рту леденца — все как и «надо».

Мы со Сливой яростно замотали головами: нет!

Теперь Демон может позволить себе встретиться с нами непрячущимся взглядом. Озорным и отчаянно блестящим. Взглядом точно тем же, с каким мы впервые столкнулись памятного 15-го апреля, когда он поведал нам о своей мечте, всех без исключения переполошившей…

«Неужели мы дожили до этого момента?» — кургузо трепыхнулся вопрос-неверие в моем сознании и тут же растворился, иссяк. Не сейчас. Уходить в себя, по пути своих забирающих воспоминаний — только не сейчас!

«Я вдруг подумал, Гоголь: тебе же на войну ну никак нельзя — ты чеку-то в бою выдернешь, а гранату кинуть забудешь…» Стоп! Не надо! Не начинай…

«Ты действительно думаешь, что я не способен на безрассудство?» — «Да, я так думаю…» Остановись!

«А пока я здесь и пока у меня есть время… я хочу успеть понять: кто я в этом мире и на что я в нем способен…» Хватит, Ро… (чуть было не назвал себя настоящим именем, что творится!). Хватит, Гоголь! Пре-кра-ти!

На бровь скатилась холодная бусинка пота и сорвалась вниз…

— Ну что ж. Тогда вперед, парни! Навстречу Неизвестному! — вырвали меня из этого безумия чеканные слова торжественно настроенного Демона. И я снова почти холоден… почти сосредоточен…

Летящим шагом наш безоговорочный лидер двинулся по направлению к «Волшебному Икару». Мы со Сливой переглянулись и мысленно пожелали друг другу удачи. Выставив впереди себя руки, удушающе-мертвой хваткой сжимающие тяжелый девятый калибр — словно то были куцые шпаги, а не боевые пистолеты, — поспешили вслед за Демоном. Полуобернувшись, Демон бросает на нас гневный взгляд.

— Уберите стволы, черт! Сами поймете, когда достать… А вот тогда уж не опоздайте, вояки грешные…

Месяцем ранее. 13 июля

С самого утра погода пасмурная.

Предаваясь сплину, эти утренние часы я коротал лежа на диване — слушал по радио сводки из зоны боевых действий. Вроде бы положение оптимистичное… если не девяносто пять процентов заведомой лжи. Дураку и то понятно.

Ворочаюсь с боку на бок. Елки-палки, даже на занятия идти не надо! Аттестат об окончании училища уже дней пять как валяется на полу под стопкой газет и рекламных проспектов, из тех, которыми не устают забивать почтовый ящик рассыльные. Конечно же! Мне просто необходимо прикупить шкаф-купе и установить пластиковые окна за полтора месяца до призыва… О чем это ты, остряк доморощенный?.. Ах да… Я небрежен, но небрежность моя тошнотно «аккуратная», деланная. Ломаю, зная как починить… теряю, и держу в голове, где искать… Кажется, что живешь сердцем, порывом, а взглянешь на мелочи, из которых сплетается твоя действительность, и содрогнешься ― ты ведь самый что ни на есть пес на цепи!.. Вот какие развеселые мысли неотвязно лезут в голову!

Продолжаться так не может. Глаза ретиво ищут телефон — решаю обзвонить ребят.

Начинаю с Виктории… У ее матери от непогоды разнылись кости, и Виктория останется за ней ухаживать. Приготовить, принести, отнести — и все в таком роде. «Ладно, Вик, счастливо. Завтра созвонимся».

Слива… Сливе нужно заняться покупками для «своих женщин» и уборкой по дому. «Что, обязательно сегодня?.. Ты же вчера бегал по магазинам… Ну, понятно. Бывай. Созвонимся».

Первый раз за все это время заставляет задуматься на свой счет и просто-таки переклинивает краеугольная мысль: «Мы же не одни в этом мире. У нас есть близкие люди. Мы что-то для них значим, и они в чем-то от нас зависят». Отец, кстати, просил меня сегодня сходить заплатить за электричество…

Разве имеем мы право…

«Прочь, прочь, прочь! — пытаюсь оградить свой разум от этих нелицеприятных, съедающих заживо размышлений. — Осень на носу! И все, что мы для них значим, в чем зависим от них, а они от нас… все оборвется в одночасье». Суровая, зато правда. Вот так!

За окном темнеет будто ночью и раздаются раскаты грома. В стекло мелко и нервозно забарабанил дождь.

Я вспоминаю кота, который жил у нас во времена моего детства. Сейчас бы он стрелой залетел на диван. Дрожа всем телом и порыкивая как щенок, ткнулся бы своей пушистой мордочкой, просочившись снизу под рукой, в успокоительно пахнущую «хозяином» подмышку. Ох и боялся же грозы маленький мошенник! Воспоминание вызывает во мне умиление — но с грустинкой.

Кота (его звали Орбиром — составное имя из цветов разных глаз: один оранжевый, другой бирюзовый) загрызла соседская собака. И я, ребенок, все это видел. Подбежала, схватила, словно игрушечного подкинула в воздух над головой… клац! — бедняга так и обмяк в ее громадных сомкнувшихся челюстях. Ревел, помню, от души. Орбир остался первым и последним существом, за которое я позволил себе быть в ответе. Соседей, хозяев пса, несколько лет спустя в собственной квартире посреди ночи арестовали «мундиры». Причину ареста я запамятовал, а соседей с тех пор больше не видел. Собака же осталась мыкать свою собачью долю на улице, а вскоре ее убили взрослые ребята с соседнего двора. Такая вот цепочка человеческих и звериных несчастий получилась, подумать только. Если продолжить ее дальше, то двое из тех мальчуганов, что забавы ради расправились с псом, погибли — долетали слухи — на войне. Про третьего ничего не знаю. А четвертый (сын главного архитектора нашего города, которого по сути мы должны благодарить за «недостройки») — теперь «мундир», и бед никаких, сдается мне, не ведает.

Небо на две половинки, напустив по стыку трещин, разрезает молния. Не больше чем на секунду зажигается день, а затем все меркнет, и дождь стучит в стекло уже настырнее.

Остался Демон. Набираю номер его телефона.

— Алло.

— Привет, Демон.

— Здорово, дружище! — горланит в трубку.

По разухабистому тону понимаю, что он выпивши. А ведь нет еще и полудня…

— Чем занимаешься, если не секрет?

— Накинь что-нибудь от дождя и выруливай на улицу! — вместо ответа на мой вопрос прытко «отдает распоряжение» Демон.

— Какие планы? — заинтересовываюсь.

— Двинем в «недостройки»! — выкрикивает. Тут же в полголоса, заговорщицки: — Вдвоем, без балласта.

Если под «балластом» он имеет в виду Сливу и Викторию (а это так), то мне немного обидно за них и стыдно за Демона. Но не цепляюсь. Что-то, значит, нетривиальное задумал.

— Хорошо. Через пятнадцать минут буду на бульваре.

— Давай. — Вешает трубку.

Если бы утро не выдалось таким угрюмым, если бы меня не доводили до безумия мои внутренние диалоги, от которых хоть в петлю лезь — остался бы дома. Но достав из гардероба отцовскую, не по размеру себе куртку (своей найти почему-то не смог) и пристегнув к вороту капюшон — я, сами понимаете, пошел.

Демон, собрав волю в кулак, решил пока не пить, проветрить голову. Но из командных понятий — чтобы я хоть немного подтянулся к его состоянию — захватил с собой бутылку какой-то подозрительной сивухи. Сразу, точно эстафетную палочку, вручил ее мне и, не сводя взгляда, ревностно ожидал пробы: как я буду крякать, трясти челкой, как скажу что-нибудь смешное и с надрывным матерком. Алкоголь был крепкий, с замшелым запахом. Во рту от него вязало словно от ядреной хурмы.

— Ну что, тронулись?

— Айда!

На прогулку товарищ мой выбрался в резиновых сапогах и потрепанном коричневом плаще с кустарно пришитым капюшоном совершенно другого цвета, носатым и огромным как два моих. За спиной висел рюкзак настолько туго набитый, что, вкупе со всем остальным, Демон производил впечатление странника, навсегда покидающего родные края.

Дорогой мы все больше молчали. Поначалу я выпивал неохотно — в основном для того, чтобы пресечь возможные наскоки со стороны Демона. Но незаметно для самого себя так увлекся, что в «недостройках» оказался изрядно захмелевшим.

На шестой этаж пристанища охоты подниматься не возникло — вернее, это Демон не захотел подниматься, а я с ним просто согласился — и мы кликнули Аборигена с улицы. Из окна осторожно высунулось заспанное, как всегда, лицо.

— Абориген, спускайся вниз!

— А что такое?

— Давай живей! — отрезал Демон.

По-прежнему поливал дождь, и, скинув капюшоны, мы укрылись под козырьком подъезда. Закурили. Я все еще не знал цели нашего прихода. Спросить, естественно, подмывало. Докурив, тушу бычок о стену так, что фильтр лопается.

— Зачем мы все-таки притащились сюда в такую погоду?

Демон выдержал эффектную паузу. Пристально посмотрел.

— Ты действительно хочешь пойти со мной, Гоголь?

— Куда?

— Черт! Налет устраивать, куда еще.

— Ах, ты про это…

Омут непростых мыслей тотчас закружил меня в своем бурлящем хаосе. Я так ничего и не сделал для себя, для своей программы. Вопрос с написанием книги подвис в воздухе. Не знаю как подступиться. Не получается. Что еще?.. Она, конечно. С Ней вообще беда бедовая. Так и останусь, видно, не самым лучшим Ее воспоминанием. Шутом и неудачником.

Следом закуриваю другую сигарету.

Ну и плевать! А раз Демону сказал, что пойду — значит пойду. Слово держать надо. К чертям собачьим все остальное! Слишком много стал взвешивать в последнее время. Всего не перевзвешиваешь.

— Пойду! А ты что, мог подумать — нет?! — неожиданно для самого себя накидываюсь на Демона.

— Да успокойся ты. Чего распетушился? Знал, что пойдешь. Но надо же было уточнить…

По лестнице спускается Абориген. Поверх свитера на него наброшено синее ватное одеяло в желтый с красным цветочек. Вся наша троица выглядела сейчас довольно забавно: один — заспанный, двое — разморенных алкоголем, и каждый черти как одет. Хотя в тот момент, если подумать, настроение у меня абсолютно упадочное, чтобы я смог обратить внимание на эту дурацкую «забавность».

— Что случилось? — недоумевает Абориген, вглядываясь через наши головы на улицу, словно там должны находиться «остальные», кому мы тут же его, прихватив под белые рученьки, в аккурат и сдадим.

— Чего побледнел-то?! Кого там высматриваешь?! — взбеленился Демон, которому после моей нервозности тоже хочется выпустить пар. Но вот берет себя в руки, успокаивается. — Ничего не случилось. Все нормально. Накинь-ка что-нибудь на голову. Сходим прогуляемся.

— Дождь. Холодно, — отнекивается Абориген, шмыгая носом.

— Отогреешься. Я тебе спиртного притаранил и жрачки воз!

Демон бесцеремонно вырывает у меня бутылку с остатками алкоголя и вручает ее Аборигену. Скинув рюкзак с плеч, вынимает оттуда еще две такие же и приличных размеров пакет с едой. Абориген с трудом умещает все это хозяйство в своих тонких узловатых руках.

— Относи наверх и спускайся. Давай, давай, не спи!

Абориген исчезает. Демон забрасывает рюкзак обратно за спину, и я обращаю внимание, что он все еще тяжеловат. Перехватив мой заинтересованный взгляд, Демон не поленился вновь скинуть его с плеча и раскрыть перед самым моим носом. Так и знал… на дне лежат три, черт бы их побрал, боевых пистолета. Внутри меня все переворачивается.

— Прямо сейчас?!! Ты — больной! Я думал…

— Поостынь, — трясет меня за плечо Демон, — разумеется, не сейчас. Но нам ведь нужна какая-то подготовка, верно? Дилетантский подход — не наш стиль. Сейчас просто постреляем и обсудим некоторые моменты. Время проведем, и только.

— Если стрелять будем, зачем же ты меня напоил? — мычу я, закуривая третью подряд сигарету. Мне стыдно за свой только что произошедший срыв.

— Ерунда. Не на результат же стрелять будем. Главное, чтобы рука освоилась. Такая марка, сам понимаешь, для нас — новинка.

На лестнице слышатся шаги — Абориген возвращается. Вид у него донельзя довольный. Знать, на ходу успел перехватить что-то из пакета со съестным.

— Абориген, без твоей помощи мы день проищем, — оставив руку на моем плече, вторую Демон вольготно устраивает на плече Аборигена. — Я слышал когда-то, что здесь строилось крытое стрельбище. В курсе, где оно?

— Имею представление. Пять минут ходьбы отсюда.

— Вот и отлично. Отведи нас.

Демон слегка подталкивает Аборигена к выходу, но тот не поддается ― артачится чего-то, вопросительно вглядывается в наши лица. Что ж. Приходится посвятить его в намеченный план и показать пистолеты.

— Накличете вы на себя беду, — мотает головой Абориген, — ох, накличете.

— Ну хватит! — не выдерживает Демон. — Пошли уже. — И на этот раз подталкивает Аборигена, в прилагаемой силе нисколько не стесняясь.

Демон молодец. Время и место выбраны как нельзя удачно — только что об этом вдруг подумал. В «недостройки» вообще мало кто забредает, да плюс еще дождь с грозой, заглушающие все, от чиха до выстрела.

Через пять минут, как и было обещано, мы оказались на стрельбище. Оно, в отличие от нашего пристанища, не убереглось от былых пожаров. Но нам до этого мало дела. Мы, в конце концов, могли бы пострелять и на свежем воздухе, если бы не погода.

Крыша стрельбища кое-где обвалилась, так что нескончаемый дождь местами давал знать о себе и здесь. На разном расстоянии, от десяти до сотни с лишним метров, замерла дюжина оплавившихся по краям металлических фигурок-мишеней. Автоматизированное приближение-удаление, само собой, не работало. Мы долго жали на черные обугленные кнопки, пока нам не надоело дурачиться. Демон достал пистолеты и один из них торжественно вручил мне.

— Пометь его как-нибудь. У тебя должен быть свой пистолет. Продолжение твоей руки.

Чувствую себя глупо, но с ним соглашаюсь. Позаимствованным у Демона ножом-бабочкой выцарапываю на рукоятке пистолета корявое «Г». «Гоголь», стало быть.

Абориген отвлекает Демона какими-то вздорными разговорами. Я, воспользовавшись заминкой, с интересом разглядываю «продолжение своей руки» — ухватистый тридцатизарядник под девятимиллиметровый патрон. Пистолет выглядел диковинно и слащаво, будто ненастоящий. Но на самом деле — это был образцовый механизм смерти.

В училище изо всякого оружия стрелять доводилось. Из такого — ни разу. Конструкция пистолета работала на более мощном патроне увеличенной длины и модернизированной формы. Усовершенствованные прицельные приспособления обеспечивали крайне высокую точность огня. По-простому эту модель называли «мундом». На вооружении у армии — совсем другие, устаревшие марки. А этот — у «мундиров». У «мундиров» вообще все самое лучшее, чего тут говорить. Такое ощущение, что со своим собственным народом воевать вдвое ответственнее! Мрак, одно слово, в какой стране живем…

Два «мунда» — известно откуда. А третий? Давно хотел спросить у Демона и спрашиваю об этом сейчас.

— Выменял в училище у… одного человека.

— У кого же это? — интересуюсь. — Что за кекс?

— Так-то ты его, конечно, знаешь. Но кто именно — зачем тебе? Не важно.

— И на что выменял?

— На услугу.

— Ох ты, боже ж мой! На какую?

— Устроил ему дружбу организмами с одной жабой, по которой он уже долгое время сходил с ума, а подкатить не удосуживался или остерегался. Она, на удачу, очень хорошо ко мне относилась, и моя щекотливая просьба ее не обременила — только потому, по ходу, что я попросил. Очень выгодная сделка, — Демон выглядел довольным и напыщенным.

— Ты, часом, не про Марго ли говоришь? — задаю я этакий подленький вопрос.

Зачем я спросил? Ведь заранее знаю, что даже по времени не совпадает. Демон показывал нам с ребятами пистолет раньше, чем мы снова с Марго восстановили отношения. Если абстрагироваться, вообще сложно взять в толк, почему люди так устроены, что им нет-нет и вдруг становится необходимым уколоть ближнего. Просто так. Без причины. А я — как все люди. Такой же, ничуть не особенный.

Глаза Демона моментально наливаются кровью, и он готов придушить меня на месте. Но проведя, вероятно, с собой в мыслях короткую и внушительную беседу, приходит в норму. Взгляд его остывает.

— Нет, Гоголь, не про Марго. Марго, пожалуйста, больше не трогай.

— Извини, брат.

Мои извилины вдруг осеняет мысль: зачем спросил. По наитию подбило поквитаться за слова Демона в Ее адрес: за «суку», за «крысу», за «подлую сущность», за все в этом духе. Теперь в расчете?.. Но ведь он же по делу говорил и в нужный момент! — а я?.. На меня накатывает отвращение к собственной персоне. «Как же ты жалок был сейчас… как же жалок…»

— Давай скорее уже постреляем! — выдаю я дурацкий возглас. Мне просто необходимо отвлечься от неприятных на свой счет мыслей.

— Постреляем, постреляем. Не беги впереди паровоза.

— Не бегу я никуда. Ладно, командуй ты.

Демон предлагает мне присесть. Я выбираю место почище и усаживаюсь. Демон — тоже. Абориген бродит где-то неподалеку.

— В первую очередь, постарайся засунуть чувство собственной важности и всезнайство куда-нибудь подальше. Засунь их в задницу, мать-перемать… — выругался Демон и извинительно улыбнулся. — Есть темы, к которым ты относишься с особым трепетом. Есть же такие, правда? У меня то же самое по отношению к этой… Поэтому в виде предисловия я сейчас озвучу некоторые мысли, и мне будет приятно, если ты внимательно их выслушаешь. Лады? Быть может, это равноценно тому, как ты читаешь на людях свои стихи…

— Валяй.

Демон обратил взгляд на пистолет и погладил его. С каким одухотворенным видом он это проделал! Если бы той же рукой в тот самый момент он ласкал грудь прекрасной женщины — богини! — это, казалось, доставило бы ему куда меньшее удовольствие. Хотя он мог просто переигрывать. Сложно судить.

Итак, Демон взял слово:

— Оружие — не обязательно для убийства. Заблуждение! Поэтому во мне, как ничто другое, органично сочетаются любовь к оружию и презрение к войне. Надеюсь, у тебя такой же подход.

Хотя эти слова прозвучали, скорее, в форме пожелания, а не вопроса — я все равно утвердительно киваю головой. Демона, замечаю, переполняет глубокое удовлетворение моим своевременным жестом, и он с еще большим энтузиазмом продолжает:

— Мало кто, наверное, об этом задумывался, но оружие можно использовать с целью понять себя… Да-да, именно. Понять, кто ты есть на самом деле, что за штука такая «твое я». А также понять и многие другие вещи в этом мире. И для этого не надо в кого-то стрелять. Впрочем, не отрицаю ситуации, в которой стрелять все же необходимо. Но это отступление от главного. Пропусти его лучше мимо ушей. Понимание начнет приходить, если ты просто возьмешь его, облепишь ладонью… Возьми.

В общем-то я и так держал пистолет в руке. Не понимаю, как он выпустил это из внимания. Мы с Демоном сидим вплотную друг к другу, почти соприкасаясь лбами, и покачиваем вверх-вниз «мунды», словно пытаемся на вскидку определить их вес.

— Что ты ощущаешь? — задает вопрос Демон, улыбаясь своими пепельного отлива глазами.

У меня такое впечатление, любой мой ответ доставит ему радость, любой он повернет в русло своего экзальтированного рассказа. Сейчас Демон слушает себя. Гоголь, то бишь я, который что-нибудь брякнет — только статист.

— Силу, — говорю.

— Верно. А сила должна быть благородной, точно так же, как добро — с кулаками. Одно другому созвучно. Когда ты чувствуешь за собой силу, ты уже не станешь опускаться до мелочной подлости. Таким образом, оружие вскармливает в тебе дух, формирует лучшие мужские качества.

Демон предложил мне и Аборигену по сигарете и закурил сам. Абориген теперь сидел рядом и слушал.

— Наиважнейший момент: за пистолет не надо хвататься при каждом удобном случае, как заядлый онанист за пиписку. Если какой-то отморозок нагадил у тебя перед дверью — это не повод отстрелить ему задницу. Вовсе нет. Лучше возьми и посади его в этот кал, а выстрел прибереги для настоящего зверя, по которому плачет ад. Холодящий кожу пистолет за пазухой формирует силу твоего характера — вот его подлинное и, по-своему, великое предназначение. Чем меньше повода ты даешь себе за ним потянуться и достать, тем ты сильней. В конечном итоге, когда ты почувствуешь, что сделал себя и свой характер — он тебе уже не нужен. Но если уж ты достал пистолет, то будь готов к тому…

Бла-бла-бла. «Пистолетный гуру», ни дать ни взять! Я засек время: Демон практически без остановок держал свой сказ добрых полчаса. Нет, я вовсе не хочу выставить его чокнутым — он как брат мне, которого у меня никогда не было, и я грудью за него встану, — но то, как в короткий срок он помешался на оружии, сначала вызвало во мне иронию, а затем начало реально пугать. Даже при всем при том, что высказывал он в общем грамотные вещи, со многими из которых я подсознательно соглашался — романтика эта, как ни крути, казалась мне нездоровой. Сколько бы ты ни говорил, что пистолет «не для стрельбы» — он все равно стреляет! Его для этого и создали!

С другой стороны, начало настораживать мое собственное отношение ко всему происходящему — прорезавшиеся отголоски ущемленной гордости, обида на то, что Демон взялся меня наставлять: как, чего и зачем. Было задето мое мужское самолюбие, хоть Демон и предугадывал это, предупреждал. В чем дело? Я что, не такой же курсант военного училища, как он? Что за «ликбез» он мне тут устроил, будто я ствола в руке не держал? Красуется перед Аборигеном? Нет, Абориген не девочка, чтобы перед ним красоваться. А что тогда? «Ну да бог с ним! — разрубил для себя незримый узел в какой-то момент, и мне сразу стало удивительно проще и чуть ли не разбитно и весело на душе. — Я принимаю правила игры!» Несколько лет подряд меня учили по сути тому же — но другими словами, прибегая к совершенно непохожим доводам и примерам, больше заботясь о воспитании во мне чувства ненависти к противнику. Я же обнаруживал в себе ненависть только к самой войне и к тем, кто толкает меня в ее пыл. Остальное доходило до моего разума туговато. Может, поэтому я и не был отличником-курсантом и не раз ловил на себе презрительные взгляды своих военных наставников? Теперь акценты сместились и очень круто.

Ничего хорошего в нашем шаг за шагом приближающемся, сдвинувшем брови будущем я в упор не видел. Но пусть лучше я буду рядом с Демоном в тот самый момент, когда нужно прикрыть тыл, не совершить роковой ошибки. Пусть лучше я буду там — друг я ему, брат я ему, или ни то ни другое, а так, хрен с горы?! — чем прятать свои сопли дома в ожидании призыва и от третьих лиц узнать потом о его гибели… Я пойду. Баста! И поэтому первый раз в жизни мне захотелось почувствовать себя истым солдатом.

Не считая трех полнокомплектных магазинов для каждого пистолета, у нас имелся запасной, четвертый. Его-то мы и решили расстрелять.

Демон не мог удержаться, чтобы не начать наставлять меня еще и в стрельбе — предыдущей лекции ему показалось мало. Я все так же глупо и смешно сержусь, но помалкиваю. Дарю Демону это удовольствие.

— Не души его. Он этого не любит. Ага, вот так. Стоп! У тебя средняя фаланга заезжает на спусковой крючок — ствол будет уводить вправо. Просто он другой формы, с непривычки. Исправляйся.

Вместо этого произвожу выстрел.

— Абориген, что там?!

Абориген бежит к мишени. С таким энтузиазмом, что аж спотыкается.

— Попал! В «голову»! — кричит с тридцати пяти метров.

Я воодушевляюсь. С первого раза и с такого расстояния! Прямо скажем, колдовская удача.

— Молодец, Гоголь, — сбитый с толку, хвалит меня Демон. Кладет руку мне на плечо. — Дальше, знаешь что — попробуй двойным хватом. Нас этому не учили, но в реальной боевой ситуации это удобнее и надежней, поверь мне. Выбери мишень поближе, не выкрутась.

Выбираю отметку «удаление 25».

Теперь Демону действительно есть чем блеснуть. Так стреляют только в фильмах или вправду на войне, но уж никак не на сдаче норматива в училище. Я берусь палить в молоко в лучшем случае через раз — то, что и «надо» моему другу, чтобы самоутвердиться. Сменив меня, он промахивается лишь однажды. Но вернувшись к старому хвату, я попадаю четыре из шести. Скрытое соперничество заканчивается вместе с патронами в магазине.

— А с двух рук смог бы?

— Не-а. Никогда не пробовал.

— Эх, жалко, показал бы. Патроны вот тратить неохота!

— Да не бери в голову. И так нормально.

Настрелялись. Возвращаемся в пристанище, и внутренние ощущения, не совру, как после хорошего сексуального приключения. Мужская природа, природа воина, проснулась — и надо же было стервецу Демону пробудить ее во мне!

Долго и с интересом разговариваем об оружии. Много курим. Между делом Демон намекает Аборигену: мол, заболеем, неплохо бы прогреть внутренности алкоголем и подкрепиться. Тому ничего не остается, как предложить нам содержимое припрятанного пакета, но у меня создалось впечатление, будто Аборигена обескуражил подобный поворот. Подспудно все это время — с тех самых пор, как мы с Демоном появились в «недостройках» — у знакомого нашего, наверное, только и стояло перед глазами, как, спровадив нас, он управится с припасами один. И на тебе — облом! Я лишь невинно мысленно хмыкнул. Мне было невдомек, что это первый отголосок совершенно неприятного открытия, связанного с Аборигеном, которое нам еще предстояло сегодня сделать.

После еды и выпивки появляется расположение к беседе на философские темы. Довольно глупо как всегда. Но куда, скажите, нам, юнцам, покорителям химеры, не знающим бездумного покоя, убежать от этого?

Демон по-прежнему не выпускает пистолет из рук, хоть и убеждал так долго, что ствол должен находиться, холодя тело, за пазухой, и хвататься за него каждую секунду не следует. Вертит временами на пальце как киношный ковбой, но в основном просто завороженно разглядывает. Не отрывая взгляда от предмета своего любования, именно он и начинает разговор первым:

— Не так давно колоритнейшая мысль меня посетила по поводу нашей жизни: что она есть такое.

— И что же она такое? — вынуждены поинтересоваться мы с Аборигеном.

— Мы все чего-то ищем, все куда-то бредем. Но не замечаем, что путь наш упрямо пролегает вдоль беспросветно-нескончаемой Стены. Время от времени, словно по команде чьей-то, останавливаемся, поворачиваемся лицом к этой Стене, нюхаем кирпич, из которого она сложена, и даем поймать свой бестолковый затылок в прицел. Звучит холостой выстрел — мы вздрагиваем и… как зомби бредем дальше. Это происходит не единожды, но когда-нибудь выстрел обязательно будет настоящим, — Демон не упускает возможности сымитировать его, приставив дуло пистолета к кожным складкам своего широкого лба и, гримасничая, откидывает голову назад.

— Талантливая фантазия. Боюсь только, она так и погибнет в твоих извилинах от одиночества, — беззлобно подтруниваю я над Демоном, но шутки моей он не оценивает.

— Разве можно придумать определение нашей жизни точнее? — не очень-то скромно вопрошает Демон.

— Наверное, можно. Только смысл в придумывании этих определений? Приумножать свое ничто?

— Ну давай, попытайся.

Молчу.

— А ты, Абориген, — обращается к Аборигену Демон, сплевывая себе под ноги.

Того застали врасплох — согнутым в крючок безымянным пальцем изучает щербину во рту.

— Не знаю… Одно могу сказать: жизнь стоит того, чтобы бояться умереть. Слишком уж коротка она, чтобы не бояться.

— Эх! У тебя одна все песня, — как от заразного больного отмахивается от Аборигена Демон. — Жили бы мы с тобой в другие времена и в другой реальности, все равно по разным бы тропам ходили… Все понимаю! Но не хочу ничего бояться! Обрыдло!! Да чего я тебе объясняю вообще…

Демон переводит запальчивый взгляд на меня, а я мысленно возвращаюсь к последнему разговору с Ней. Вспоминаю обо всех дурацких недомолвках, обиде, о ширме ничего не значащих слов, за которой я прятался, и как обычно был поднят на смех. А почему, собственно, ничего не значащих?! Может быть, мы только тогда и докапываемся до сермяжной правды, когда хотим прикинуться чудаками, поюродствовать?..

Абориген, не угодивший Демону с ответом, уязвлено помалкивает. А я вдруг забираю обратно слово, от которого отказался минуту назад.

— Может, я не в тему — но мы ведь о жизни что-то говорили… Странно… Кто-то ответит, что жизнь лишь мгновение, но это будут те, кто не умеет проживать каждый ее миг с полной самоотдачей. Не умею этого и я. Но я, в оправдание себе, всегда жаждал постичь, как добиться такого сверхсостояния. А желание достигнуть цели неуклонно должно приближать тебя к самой цели. Это дарит тебе ощущение бесконечности, ты удостаиваешься права прикоснуться к ней… хотя бы только в своих мыслях… гм…

Оба молчат. Что они сейчас думают? Наверное, что я кретин и не умею пить… Не важно. Меня опять захлестывают мысли о Ней, от которых так хотелось отгородиться! Спрятаться как в далекие детские годы в каморке для зимней одежды и, плотно-плотно зажмурив глаза, утопить лицо в ладонях. Никто тебя не видит и не слышит, ты в сотворенных тобою пределах недосягаемости, а значит, ты не существуешь… и все плохое, от чего хотелось плакать, теряет значение…

— Это как чаша с прекрасным напитком, — заставило меня что-то заговорить дальше. — Один выпьет залпом. Крякнет. Размахнется и разобьет на удачу. В этом ― он весь. А другой приспособит к чашке крышечку, запрячет под подушкой и будет отпивать по ночам по капле, подальше от лишних глаз. Напиток потеряет вкус, выдохнется, даст осадок и превратится в конечном итоге в нечто пригодное только для смачивания обезвоженных губ. Но этого он замечать не захочет…

— Занятно, Гоголь, — хлопая меня по плечу пистолетом, отзывается Демон (я краем глаза убеждаюсь, что флажок предохранителя в блокирующем режим огня положении). — Порой мне мерещится, что ты оперируешь моими собственными мыслями, которые уже где-то там затрепыхались в башке, но во что-то законченное вылиться не успели. А ты — бац! — и оформил. Эх…

Пока Демон говорил, случайно натыкаюсь на не поддающийся пониманию колючий взгляд Аборигена. В голову, правда, не беру — со всей своей простотой подмигиваю ему и отвожу глаза в сторону.

— Воспринимать твои слова как комплимент? — обращаюсь к Демону.

— Больше, чем комплимент.

— Спасибо. Ты тоже про Стену и про выстрел неплохо выдал.

— Благодарю.

Мы, не сговариваясь, расхохотались. Может, Абориген и не понял — но такой обмен любезностями для нас с Демоном был не свойствен, а потому от него разило комичностью.

Кстати, моя «любезность» имела некоторое негласное продолжение. Где-то через неделю или около того я написал песню под двумя равнозначными названиями: «Выстрел» и «Цель №X». А авторство с готовностью разделил про себя с Демоном, натолкнувшим на идею сочинения.

Спеть ее в голос мне не довелось. Она так и осталась в моих мозгах как нечто недоношенное — дорогое, но забракованное. Теперь вот с горем пополам перекочевала на бумагу. Грустно все это, что ни говори. Песни ведь должны петься. И грустно, когда петь их не хочется.

— Гоголь! И ты, Демон! — позвал нас, понуривших головы после недавнего веселья, Абориген.

— Что? — подняли мы на него свои усталые хмельные взоры.

Глаза Аборигена всегда, сколько раз я обращал внимание раньше, были воспалены и слезились. Но сейчас их сырость казалась чрезмерной.

— В каждом вашем слове, каждом жесте, взгляде сквозит презрение к положению, в котором я нахожусь… — из обоих глаз одновременно, точно зеркальное отображение друг друга, вдоль носа, мимо губ и на подбородок скатились две слезы.

— Брось, братан… — кинулись было успокаивать мы беднягу, не понимая что случилось.

— Только вот… — и тут во взгляде Аборигена заплясали огоньки смеха, — что будет осенью?.. На войне вы окажетесь, этой чертовой смертоносной мясорубке, или придете сюда — мерзнуть, голодать, терпеть нужду как я и вместе со мною, но остаться жить?!

Абориген не сдержался и издал булькающий хохоток, мурашками пробежавший по нашим спинам. Мы шарахнулись от него как от черта. Вся эта взлохмаченность, щербатость и неумытость, казавшаяся мне всегда даже чем-то подкупающе милой, превратилась в устрашающую.

— Ответьте!

Естественно, мы были ошарашены и на какое-то время потеряли дар речи.

Что произошло? «В каждом вашем слове, каждом жесте, взгляде сквозит презрение…» Не знаю, как раньше, но с этого момента оно во мне и в самом деле начало оживать — по иному, правда, поводу. «Что будет осенью?..» «Терпеть нужду как я и вместе со мною…» И это, черт возьми, неописуемое злорадство в мечущемся взоре исподлобья!..

Абориген оказался непрост. Ужасно непрост. Вся его прогорклая начинка, о которой мы и подозревать не смели, в одночасье вывалилась наружу, и он ничего не смог сделать, чтобы предотвратить ее нежданное обличение. Насколько это выглядело, он наслаждался нашим внутренним смятением. Он упивался им словно вином.

Демон, точно испугавшись заходившего ходуном в руке пистолета, поскорее спрятал его за пазуху.

— Нет! Никто из нас четверых не появится здесь осенью.

— Уверен?.. — лицо Аборигена перекашивала подергивающаяся на облупленных губах улыбка. Сейчас он был далеко не тем Аборигеном, которого мы знали. С Аборигеном прежним его роднил только страх в маленьких бегающих глазках. О да. Страх того рода, который уже ничем не вытравишь, не спрячешь за халтурной маской внешнего веселья.

Что-то подсказало мне потянуть Демона за рукав, уводя на выход. Бегство? Оно самое. А что еще? Пустить в ход кулаки? Опуститься до такого решения вопроса? Нет. В мозгах царила чехарда, а в спину подталкивала какая-то неведомая моральная угроза для нашего сознания, нуждающаяся только в поводе, чтобы сломать нас, растоптать.

Перед лестницей Демон остановился.

— Никто! Потому что мы… воины!

Последнее, что я успел увидеть ― Абориген закрывал лицо руками и смеялся. Смеялся так, что вводил в заблуждение, смех ли это или приступ надрывного кашля.

Вот и все. Я и Демон ушли.

В пристанище все вчетвером мы появимся еще лишь однажды. И случится это не осенью, а в середине августа. Под утро, 15-го числа.

Снова стали забредать в парк.

Ребятам объяснили, что находиться рядом с Аборигеном, шутить в его обществе, вести ненавязчивые беседы, тем более изливать душу — больше не сможем. Ребята поняли и приняли наше решение, хотя недоумения своего поначалу не скрыли.

Возможно, Абориген вовсе и не был целенаправленным агрессором в той ситуации. А был, скорее, даже жертвой. Жертвой одиночества и постоянного страха, терзавших юношескую душу, которые довели бы до полоумия любого на его месте. Но мы не собирались копаться в вопросах психологии, заниматься этикой и дешевой благотворительностью. Ожесточились. Зачерствели для всего этого. Научиться слушать, понимать, сопереживать и прощать — то же, что начать жить заново. А такой роскоши мы не имели… Абориген для нас «умер».

Превратиться в предмет долгих и драматичных обсуждений этому происшествию, в общем, и не было суждено. Потому что жизнь не застаивалась на месте, и происходили события, о которых следует рассказать.

А началось вот с чего. Виктория невзначай поведала нам об одном инциденте, случившемся с ней не так давно.

Если задуматься, вполне символично, что главная улица нашего рабочего квартала — тупиковая. Но не стану разглагольствовать не по существу и сразу перейду к делу. Ближе к тупику жилых домов не строили. Обветшалые фабрики, склады, автомобильное кладбище — в такой вот странной компании расположилась и круглосуточно работала аптека «Здоровье 24 часа». Сразу отмечу — не очень популярное среди населения заведение, делающее выручку большей частью в ночное время суток на ежах[2]. Мне редко, но все же доводилось туда захаживать за пластырем, пузырьком йода или другой мелкой чепухой.

Владельцем аптеки был лет тридцати пяти этакий откормившийся, кровь с молоком, наглый да и попросту, извиняюсь, гнилой мудлан. Меня послушать, так кругом одна сволота и мразь, ха! — а что поделаешь. О хороших людях и говорить-то особо нечего, они просто хорошие и все тут, а вот о таких рассказывать-не-пересказать, пока слюна во рту не иссякнет…

Вы, конечно, понимаете, как раздаются прозвища. По самому характерному, чаще — особо бросающемуся в глаза внешнему признаку. Этот тип носил точеную козлиную бородку, поэтому мы называли его… нет, не козлом, что было бы достаточно уместно — называли мы его Бородой. Как «Бороду» его знали многие, а подслушали мы это прозвище еще давно из речи двух ежей, с которыми имели короткое шапочное знакомство.

Борода держал в аптеке двух сменных дежурных продавцов (днем), а по ночам стоял за прилавком сам. Похоже, он был совой, да и клиентуру после двенадцати составляли без малого исключения одни ежи.

А теперь — что касается Виктории.

Была уже ночь, когда мать разбудила Викторию невыносимыми стонами. Извечная беда родительницы — боли в суставах. Оказалось, лекарство, которое хоть как-то помогало, в доме закончилось, и Виктория несмотря на поздние часы собралась в аптеку.

Борода посасывал баночное пиво, с приятным напряжением изучая букмекерские коэффициенты на спортивные события недели, когда дверной колокольчик звучным «дин-дон» известил его о вошедшем в «Здоровье 24 часа» посетителе. Приподнявшись в кресле и высунув свое щекастое, раскрасневшееся от выпитого пива лицо из-за прилавка, Борода увидел привлекательную молоденькую девушку с запрятанными в брюки хорошенькими, вероятно, ножками, каштановыми волосами и парой прелестных юных грудок, так и «зовущих» потискать себя. Это была Виктория. Складки ядовито-желтых шорт Бороды в области паха моментально, надо думать, разгладились, натянув материю до треска. Взгляд сделался липким, устремленным. Борода откашлялся и, превратив рот в приторную улыбку, вышел к витринам.

— Что интересует молодую леди?

— Болеутоляющее.

— Что же у молодой леди, такой прелестной и цветущей, может болеть? Прямо-таки не верится!

— Это не для меня. Для мамы.

Бороде, следует отдать ему должное, удалось разговорить Викторию — что и придало ему, забегая вперед, смелости в действиях. Разговорить таким великолепным образом, что та выложила ему и про больную мать, и про училище, и про осенний призыв. Знал, пройдоха, как втереться под кожу.

Итак, перепрыгиваю большую часть их разговора и рассказываю дальше.

— А у тебя есть мальчик, девочка? — посчитав в определенный момент свои заискивания уже ненужными, напролом попер Борода.

— О чем вы меня спрашиваете? — возмутилась Виктория.

— У, маленькая игрунья. Ты знаешь, о чем, — осклабился аптекарь, обмакивая платком выступающую на щеках испарину (он имел свойство потеть так же обильно, как и все люди его полной комплекции). — Тебе скоро на войну, а ты, глупышка, наверно, еще многого не попробовала, не погуляла как следует. Не хотела бы заняться «этим» с настоящим мужчиной? Э-э… со мной.

— Продайте мне лекарство, и я уйду, — стиснув зубы, проговорила Виктория, раскрасневшись до такого же цвета лица, какой был у Бороды, словно пиво этой жаркой ночью они пили в одной компании.

— Сейчас, именно сейчас, ты никуда не уходишь — и я отдаю его тебе без разговоров о дурацких деньгах. Столько, сколько сможешь унести. А? По рукам?.. Ой, какие маленькие сладкие ручки…

Борода потянулся своими волосатыми лапами к рукам Виктории. Могло показаться, аптекарь просто дурачится. Но это был коварный маневр — он рванулся и крепко ухватил ее за талию и за грудь.

— Попалась?! Гы-гы-гы, — затрясся от хохота Борода, козлиная бороденка которого запрыгала вверх-вниз как щетка в руках умелого чистильщика башмаков.

Короткие припухлые пальцы аптекаря словно зажили обособленной жизнью от его толстых, казавшихся донельзя неуклюжими рук. С необычайной проворностью они зашныряли по всем без исключения запрещенным закоулкам юного и хрупкого тела Виктории. Виктория что есть силы закричала. Слезы градом покатились по ее щекам, но противопоставить цепкой хватке Бороды она ничего, увы, не могла.

— Ты что, девственница? Ну да-к мы это исправим, гы-гы-гы, — приперев Викторию к торцу витрины, гоготал толстый аптекарь, пытаясь сорвать с девушки одежду.

— Отпусти, подонок! Не то я…

— Что ты? Что ты-ы?! — зажав Виктории рот, продолжал свои грязные домогательства Борода. — У-у-у-уфф!! — болезненный вопль аптекаря в следующую секунду эхом разнесся по помещению. Это Виктория, прошмыгнув освободившейся рукой внутрь незапертой витрины, нащупала увесистую склянку с лекарством и заехала Бороде по причинному месту. Хватка ослабла, и Виктория выскользнула на свободу.

Борода на удивление быстро оправился и поначалу кинулся догонять нашу подругу. Но было уже поздно ― птичка упорхнула.

— Чтоб ты сдохла на этой войне, сучка драная!! — последнее, что услышала Виктория в свой адрес из уст сотрясающего кулаками, полного бешенства Бороды.

Вернувшись домой, обессилившая и готовая в любой момент разреветься, Виктория с облегчением нашла свою мать заснувшей без лекарства. Утром она купила нужные медикаменты в другой аптеке…

Любая нормальная девушка, рассказав подобную историю (если таковая с ней случалась), вряд ли смогла бы сдержать себя, чтобы снова не расплакаться. Этого не избежала и Виктория. А мы — я, Демон и Слива — как обмороженные переводили свои забитые взгляды друг на друга.

— Вик, подай нам только знак — и мы уроем эту падаль! — первым прозвучал голос Демона.

— Да, Вик — только скажи, — поддержал я.

Виктория начала потихоньку успокаиваться и даже наградила нас улыбкой.

— Спасибо, мальчики. Но он не успел сделать ничего такого, чтобы я позволила вам искать на свою голову неприятности из-за меня. Забудьте. Мне просто захотелось выговориться. Я об этом почти уже не думаю.

— Только потому, что ты призывница, это мурло позволило себе подобным образом с тобой обращаться. Ты была бесправной в его глазах. Не человек — так, кусок мяса. Нельзя оставлять это без хорошего ответного урока, — Демон поднялся на ноги и наматывал возле нас круги.

Улыбка с лица Виктории мигом исчезла.

— Я вам со всей строгостью говорю, мальчики: выкиньте из головы, не заводите себя. Уже жалею, что вообще рассказала… Так! Ну-ка! Пообещайте мне прямо сейчас, что не будете творить никаких глупостей. Я жду.

Поломавшись, обещание ей даем, после чего Виктория объявила данную тему больше не существующей.

Странно. Все то время, пока Виктория была с нами, Слива не проронил ни слова, хоть и сидел, я обратил внимание, как на иголках и весь пунцовый. Но только лишь мы остались в мужском составе, его прорвало:

— Я кастрирую эту жирную свинью! Клянусь! Отрежу его похотливый придаток и пропущу через мясорубку!

— Успокойся, Слива! — позволил себе цыкнуть на него Демон. — Ты как вода в толчке: журчишь, а выпить нельзя. Обычное дело. Так что, серьезно говорю, успокойся.

Слива таких слов, понятно, не стерпел — подорвался к Демону, остервенело схватил за грудки.

— Ты что, думаешь, я трепло?! Думаешь, ты один — герой, а мое место под плинтусом?! — глаза его пылали огнем.

Вот подскочил и я, чтобы вмешаться. Демон же со своей стороны даже не пытался освободиться. Излучающим интерес взглядом пронизывал он сверху вниз Сливу и ждал, что будет дальше. Под моим усиленным напором Слива в конце концов отступил.

— Живо пожмите друг другу руки! — не терпящим возражений тоном потребовал я.

Демон вытянул перед собой широкую, открытую ладонь. Слива посмотрел на нее как на что-то неподдающееся его пониманию. Без особого желания — глядя даже не на Демона, а больше на меня, — мазано по ней хлопнул.

С внушительной натяжкой это можно было считать миром.

Утро следующего дня. 18 июля

Странное предчувствие привело меня с самых ранних часов к порогу дома Виктории. Для повода я прихватил с собой книгу, которую брал почитать еще недели три назад, но руки до чтива так и не дошли (если спросит «понравилось?» — совру, что «очень», а от обсуждения уклонюсь). Я знал, что ее мать в это время должна находиться на приеме у врача, и Виктория дома одна. Вот открывает дверь. С первых секунд, увидев ее, понимаю, что предчувствие было не плодом разыгравшейся фантазии. Глаза Виктории снова заплаканные.

Я молча протягиваю книгу. Виктория берет и швыряет ее себе за спину. Не глядя куда.

— Здравствуй. Что, Вик, случилось опять?

Виктория тщательно вытирает рукавом блузки глаза и упирается в бока кулаками. Вызывающе-оскорбленным взглядом смотрит чуть поверх моего лица.

— Вы же мне пообещали вчера! Пообещали ведь?!

— Стой, стой, стой. Объясни толком.

— Слива тебе объяснит!

Дверь с грохотом захлопывается прямо перед моим носом.

Меня как в ледяную воду обмакнули. Спускаясь вниз по лестнице, начинаю наконец о чем-то поневоле догадываться… Да не может быть! Направляюсь прямиком к Демону — его дом рядом, только дорогу перейти.

От Демона звоним Сливе. Сестра говорит, что Слива ушел с самого утра и появится, обмолвился, ближе к ночи — работа, мол, какая-то подвернулась. Все становится окончательно ясно. Вешаем трубку.

— Ну что скажешь? — спрашиваю Демона.

— Вот индюк! Неужели… Кому чего хочет доказать, а?!

— Ну уж не тебе! Ты только катализатором послужил. Виктории.

— Ребенок, черт побери.

— Все мы — дети.

— Спорить не буду.

— Порой мне кажется, в наших головах полчище тараканов вьет себе гнезда.

— Ага. Причем больших, жирных и с яйцами!

Мы расхохотались, долгое время не находя никакой возможности остановиться. Хотя, по совести, веселья было мало.

А вот дальше-то и начался полный что ни на есть «вперед по ухабам».

Изначальный наш план выглядел так: подойти к аптеке в одиннадцать часов вечера — именно в это время Борода сменял своего дневного продавца — и поджидать там Сливу. Перехватить и вправить доморощенному сорвиголове мозги.

Но целый день готовиться к намеченной операции без употребления алкоголя в нашем случае казалось нереальным. А знать меру в выпивке еще никто в свои семнадцать, согласитесь, не умеет.

Короче говоря, без чего-то одиннадцать мы там, конечно, были, но… не с самой большой уверенностью держащиеся на ногах, в Демоновских масках и с пистолетами… План наш теперь «немного» видоизменился. Мы сами хотели проучить Бороду и попутно лишить Сливу возможности подставиться. План такой нам очень нравился. Лихой был план…

Демон и я спрятались за приземистым кустарником через дорогу от аптеки. Округа тихая и безлюдная. Только мрачный гул трансформатора разносится откуда-то слева, из-за перекошенной деревянной изгороди. Привыкнув, мы перестали слышать и его.

Помню, мы даже успели заскучать. Но вот чьи-то шаги, упруго выбивая эхо над дорогой, вновь мобилизуют наше рассеявшееся внимание. Жадно всматриваемся из засады. Нет, это не Слива, но еще кое-кто нас интересующий… Борода! Демон заерзал на месте и хотел было выбраться из кустов. Гневно его удерживаю.

— Сиди! — прошипел я. — Там еще продавец. Сейчас он его отпустит домой.

Борода как будто услышал мой голос и, притормозив возле входа в «Здоровье 24 часа», огляделся. Мы притаили дыхание. Постоял, повращал глазами, деловито раздувая лоснящиеся щеки. Но нет ― все нормально. Списывает на «померещилось» и спокойно заходит внутрь. Через пять минут снаружи показался продавец, и он вовсе не отнял у нас времени — сдвинул на глаза кепку и скорым шагом поспешил восвояси.

— Теперь пора.

— Угу. Чего тянуть…

Бегом покрываем расстояние, отделяющее нас от «Здоровья 24 часа», — Демон впереди, я за ним — распахиваем, звякнув колокольчиком, дверь и оказываемся внутри аптеки. Борода, расставлявший на витрине товар, так и застыл на месте, увидав перед собой двух типов в масках, с пистолетами наголо. Воцарилась гнетущая тишина. Ни Борода, ни мы не могли проронить ни слова. Что дальше?.. Демон и я растерянно переглянулись. Опущусь до вранья, если скажу, что у нас не дрожали руки. Даже такую тучную фигуру оказалось сложно держать на прицеле, не имея представления, чего ожидать для себя в любую секунду и сумеем ли превентивно отреагировать, случись нечто такое, к чему не будем готовы.

Но вот все круто меняется. Борода, не выдержав нервного напряжения, громко пукнул… упал на колени и зарыдал.

— Не убива-а-айте!

— Встать! — скомандовал Демон.

Борода кое-как заставил подняться себя на ноги.

— Собери-ка нам компонентов для «райской пыли». Да поживей! Пока мы не накачали тебя свинцом. За нами не заржавеет, будь спокоен, придурок!

Идея Демона прикинуться сорвавшимися с катушек ежами показалась мне удачной и своевременной находкой.

— Давай, шевели яйцами, если не хочешь увидеть на их месте глазунью! — прикрикиваю я таким пронзительным сопрано, что даже Демон шарахается от неожиданности в сторону.

Не обрекая себя на долгие уговоры, Борода схватил первый попавшийся под руку пакет и бросился собирать по витринам тюбики с порошками.

Вдруг звякнул колокольчик…

Мы в три ошалелых взгляда уставились в сторону входной двери. На пороге топтался паренек лет пятнадцати, если не младше. С сиреневыми припухлостями вокруг глаз и ядовито-свекольным носом, он так же ошалело смотрел на нас с аптекарем.

— А вы чего это… тут… как его… это… а? — загундосил поздний гость, с горем пополам ворочая одеревеневшим языком.

Решение к Демону приходит тотчас же. Подскочив к ежу, не церемонясь награждает его щелчком «мундовской» рукоятки по лбу. Удар показался именно щелчком, хотя учитывая вес «мунда», можно предположить, что в действительности явился силы более чем приличной.

Еж бесшумно, словно ватный, сложился на кафельном полу аптеки. Телосложения он был ребячьего, и Демон, вызывая у меня приступ нервного хохота, подцепив ногой, без особых усилий откатил бесчувственное тело в угол к мусорному бачку.

— Очухается, — сам себя успокаивает Демон.

Трясясь и раскачиваясь от смеха, краем глаза я все-таки засек под шумок пробирающегося к прилавку толстяка-аптекаря. Серьезно сомневаюсь, что он держал в голове мысль о припрятанном оружии, но улизнуть с черного хода вполне мог.

— Ку-у-да?!

Борода, как ужаленный, вздернул руки над головой и медленно, стуча зубами, повернулся. В одной из поднятых рук болтался пакет с медикаментами. С умоляющим выражением кирпично-красного лица протягивает его мне.

— Все собрал? — осведомился Демон, вынырнувший у меня из-за спины словно вездесущий какой-то.

— Так точно. Все! — отрапортовал Борода.

— Теперь можешь разложить обратно по полкам, — Демон вырвал из руки аптекаря пакет и высыпал его содержимое Бороде на голову.

— Ы-ы-ы-ы, — вновь зарыдал Борода, опускаясь на пол.

Борода боялся и ненавидел наркоманов, хоть и наживал на их пороке деньги. Но сейчас страх его и вовсе зашкалил. Чего от него хотят? Если бы в этот момент у него еще оставались силы что-либо соображать — это был бы первый вопрос, который он задал бы себе или будь посмелее ― нам.

— Встать! — во второй раз скомандовал Демон, и Борода, будто кобра под звук магической дудки, снова вырос в полную свою вышину.

Мне было довольно диковинно видеть, как у здорового, взрослого мужика, считающего себя по жизни не меньше, чем мачо, по щекам катились слезы. Если бы я попросил сейчас вылизать мои ботинки, он бы без сомнения это сделал. Лишь бы мы оставили его в покое. У этого мешка, наполненного дерьмом, никогда бы не хватило храбрости врезать мне за мою вседозволенность между ног, что несколько дней назад проделала с ним семнадцатилетняя девчонка, когда роли были расписаны совсем иначе.

Я не сдержался и свободной от пистолета рукой от души «сунул» ему в зубы. «Ы-ы-ы-ы», — только и послышалось в который раз.

Дин-дон! — звякнул за нашими спинами колокольчик.

Нервы ни к черту. Кто там еще может быть?!

Мы оглянулись и увидели на пороге Сливу ― в темных очках и с куском арматуры в руке…

— Смотри за Бородой. Я сейчас разберусь, — бросил я Демону и кинулся к объявившемуся наконец «мстителю».

И тут, не добежав каких-то двух-трех шагов, я, представьте себе, с ужасом наблюдаю, как друг мой Слива заносит вверх стальной прут и вот-вот готовится опустить всю его мощь мне на череп. «Я же в маске, черт! Он меня не узнал!» — мелькнула в мозгах ненавистно-ужасающая своим запозданием мысль. Я спотыкаюсь и с еще большим ужасом понимаю, что уже не остановлюсь и не увернусь. Меня, на ходу падающего, по-страусиному перебирающего ногами, неотвратимо несет по инерции прямо на Сливу. Выстрелить?!! О боже, нет. Только если… будь что будет.

— Виктория!!! — во всю глотку ору я.

Арматура застывает в воздухе, я со всей дури врезаюсь в Сливу, и, сорвав с петель входную дверь, мы кубарем вылетаем в прохладу улицы, погрузившейся в предночные сумерки.

Почему я не крикнул тогда «Слива» или «Это я — Гоголь», а прокричал имя Виктории? До сих пор задаю себе этот вопрос. Но как бы там ни было, именно такой смысловой набор звуков спас в тот вечер жизнь одному из нас.

— У-о-о, — стонет Слива, катаясь по асфальту и держась за живот.

Что касается меня — я пьян и поэтому, конечно, не заработал ни царапины.

Помогаю подняться Сливе на ноги.

— Какого дьявола, Гоголь, ответь мне, у-о-о…

— Не время что-либо объяснять, брат. На, бери, замени меня, — срываю с головы маску и сую Сливе. — Полминуты. Не больше! Я жду вас здесь — на шухере.

Все, что я протараторил, Слива ловит на лету. Натягивает маску и заскакивает в аптеку. В самый последний момент успеваю вырвать у него из руки злосчастный прут.

За эти полминуты Слива, не будь дураком, отвел душу по полной программе. Еще только забежав с улицы, он с ходу надел Бороду на колено[3], повалил на пол и как следует отколошматил ногами. Демону не без усилий удалось оттащить его от насмерть перепуганного и распухшего лицом толстяка.

…Ха-ха-ха-ха-ха! — сотрясал воздух наступившей уже ночи наш безудержный смех. Мы возвращались домой. Каждого из нас переполняли эмоции. Взахлеб, гримасничая, без зазрения совести перебивая друг друга, делились впечатлениями. У всех троих — свои собственные версии произошедшего, и отношение к ним по-мальчишески ревностное, распирающее изнутри.

Оп-ля…

Неожиданно дорогу нам преградили «мундиры». Двое. Лунный свет зловеще отражается от знаков отличия на форме.

Рука Демона судорожно сжала ремень переброшенного через плечо рюкзака, в котором лежали маски и пистолеты…

— Несовершеннолетние?

— Н-ну, да.

— Весь город перебудить решили! Пили, что ли?

— Н-немного.

— Заметно, что «немного». Времени сколько? Первый час?

— Н-наверное. Мы… это… призывники. Нам на войну скоро…

Короткое молчание.

— Понятно, — преобразившись, покивали головами «мундиры». Они, почти как и мы, были еще пацаны, лет по девятнадцать. — Шагали бы вы лучше домой, совет вам.

— Домой… домой… мы домой идем, — в три голоса забормотали я, Слива и Демон.

«Мундиры» прошли мимо.

Мы больше не веселились. Молча, шаркая ногами по камню, брели в сторону дома, спать. Каждый думал о чем-то своем.

— А хорошие ребята оказались… эти два «мундира», — ни с того ни с сего обронил Демон. Смотрит на нас.

— Да. Хорошие, — соглашаюсь я.

— Хорошие, — шумно выдохнув, подтвердил Слива.

Провидение снова не отказало нам в своем лукавом покровительстве. Но беда всегда таится там, где случайную, даже незаслуженную и пагубную удачу начинаешь принимать как должное.

Спустя несколько дней мы обладали окончательной информацией, что произошедшая история продолжения не получит и можно перевести дух. Борода никуда не заявил, опасаясь, что всплывут подробности его темного бизнеса. Вдобавок ко всему он упразднил свои ночные дежурства в «Здоровье 24 часа», оставив только продавцов на день и тем самым превратив аптеку по существу в «Здоровье, этак, часов 16»… Понял, видимо, что всех денег не заработаешь, а если и заработаешь, то в загробную жизнь с собой не захватишь. После чего ― с успокоенной совестью посвятил досуг залечиванию болячек. Прознав обо всем этом, мы тут же с цветами и шампанским — самым лучшим, на какое наскребли денег — были у Виктории. Все ей рассказали. Вернее, почти все. Опустили самые жестокие моменты расправы и тот факт, как ее имя, подобно чудодейственному заклинанию, спасло одному из нас жизнь.

Виктория внимательно выслушала наш рассказ, ни разу не перебила. А мы все больше и больше остывали, читая на ее лице неподдельную печаль.

— Ну-у, Вик… Сердишься, что ослушались тебя? — полуобняв, как к ребенку обратился к ней Демон. — Но ты ведь знаешь теперь, как получилось. И смех, и грех, и стечение обстоятельств, и ерунда какая-то — все в одном клубке.

— Не о том я думаю, Демон.

— А о чем же?

— Что так гладко у вас все вышло. Везение, одно к одному. Теперь вы уже не остановитесь… Точно так же начинают играть в азартные игры — первый случайный выигрыш, а дальше…

— Вик, что ты такое говоришь? При чем здесь…

— Я говорю то, что думаю! Вам полезно будет послушать… У каждого из вас была мечта. И твоя, Демон, была самая неудачная и, прямо скажу, чокнутая. А теперь она задавит их… — Виктория с жалостью, граничащей с брезгливостью какой-то, посмотрела в мою со Сливой сторону. — Это очень, очень, очень неправильно.

Демон опустил голову. Мы со Сливой не издаем ни звука.

— Поверь мне, Вик… — Демон на секунду примолк и оскалил зубы, словно угрожал таинственному видению, которое в этой комнате из всех четверых мог созерцать он один. — Вот ведь по-дурацки как! Даже не знаю, что тебе ответить!..

— А ничего не надо отвечать. За тебя и за них, — снова бросает на Сливу и на меня этот невыносимый взгляд, — я уже все сказала, и добавить вам нечего. Можно только задуматься. Каждому — наедине с самим собой.

Смотрит на цветы и шампанское. Глаза ее смеются ох каким недобрым смехом.

— Что предлагаете отпраздновать? Начало падения в бездну или что-то другое?

— У тебя ведь послезавтра день рождения, Вик, — нашелся Слива, и мы с Демоном тайком скользнувшими взглядами «объявили» ему сердечную благодарность.

— Да, и правда… — сбитая с толку, Виктория впервые за всю сегодняшнюю встречу улыбнулась так, что души наши моментально отогрелись.

— Выпьем за тебя, Вик!

— Спасибо, мальчики. Только ведь заранее как-то не принято…

— Какие пустяки!..

Не заставивший себя ждать веселый хлопок, фонтан белоснежной пены, со всех сторон посыпавшиеся шутки и затейливые комментарии… Шампанское было просто отменным и без споров стоило тех денег, которые мы за него заплатили! Каждый по очереди поздравил Викторию и пожелал ей счастья.

— Вик.

— Что, Гоголь?

— Можно я от тебя позвоню?

— Конечно, можно. Зачем спрашивать.

Движимый спонтанным побуждением, я прошел в другую комнату и набрал номер Ее телефона… Гудок… гудок… гудок… гудок… Трубку так никто и не поднял.

«Ты действительно думаешь, что я не способен на безрассудство?» — «Да, я так думаю…»

24 июля

Слива, забавно свив ноги, лежит на траве в стороне от нас. Читает книжку. Если я не ошибся — ту самую, что на днях так и не прочитанной я вернул Виктории. Слива весь день пребывает во власти какой-то загадочной умиротворенности и ленцы. Мы с Демоном его не трогаем. Тоже развалившись на траве, болтаем о том о сем. Виктории сегодня с нами нет.

— Представь, мне сейчас подумалось, — слегка толкнув меня в плечо, вполголоса говорит Демон.

— Что же?

— Про людей… Все люди делятся на две категории. Есть те, которые рождаются и идут дальше по жизни, взвив над головой кулаки как флаги. И такие, которые живут «перебежками», озираясь все время и все время от всего прячась.

— Ну и?

— А то, что в конечном итоге все это ни черта не важно. Тиски сомнут всех. И мямлю, и мнимого победителя. Всех!

Соображения Демона кажутся мне до жути избитыми и, если честно, раздражают. Но мне все равно хочется отреагировать дружелюбно. Киваю в сторону Сливы, с головой погруженного в чтение.

— Никак тоже книжки читать начал — а, Демон? В последнее время нет-нет да и выдашь чего-нибудь этакое… глубокомысленное.

— Даже и не надейся, Гоголь. Мой девиз: «Меньше читай — больше думай».

— Интересный девиз.

— Так что ты на это скажешь?

— Скажу, что следуя твоей классификации, все очевиднее становятся наши попытки перемахнуть из второй категории в первую.

— О да-а, — соглашается со мной Демон, неизвестно чему улыбаясь.

Мне удается поймать в траве кузнечика, но он тут же ускакивает прочь, оставив зажатую в моих пальцах зубчатую ножку. Ножка сгибается, разгибается и подергивается в гордом одиночестве.

Демон с таинственным видом подползает ко мне ближе, и сейчас, кажется, заговорит о чем-то крамольном… взрывном. Так и есть.

— Я узнал кое-что о Нарожалло, Гоголь…

Вновь всплывшее из ниоткуда, это имя явилось для меня синонимом дурного предзнаменования. Оно словно кричало о себе, отдавая эхом в ушах: «До-Бра Те-Перь Не Жди-и-и!..» Я случайно посмотрел в сторону Сливы и заметил, как его взгляд, проворно скользивший по развороту книги, при первом упоминании о Нарожалло замер в одной точке. Однако головы, пройдоха, не поднял.

Демон молчит, терпеливо изучает мой профиль.

— Ну продолжай, раз начал! — не сдержавшись, поддаюсь необъяснимой со своей стороны запальчивости.

— Эй! Ты правда хочешь меня выслушать? Или теперь все… переигралось? — словно обидевшись на меня за мою неконтролируемую реакцию, задает вопрос Демон.

Я закуриваю и, недолго подумав, говорю, что «да, хочу». Демон расслабляется.

— На южной окраине парка находится бар-магазин «Волшебный Икар». Нам туда захаживать как-то все не доводилось, но ты ведь знаешь, про какой бар я говорю?

— М-да, знаю.

— А знаешь, кто владелец сего заведения?

— Нарожалло? — напрашивается логичное с моей стороны предположение.

— Нет, не Нарожалло. То есть тоже Нарожалло… его родной брат, — Демон забрасывает себе в рот сигарету, прикуривает от моей и пускает дым кольцами. — Но самое главное — я узнал тайну этого бара.

Опять испытующе буравит меня взглядом.

— Какую еще, нахрен, тайну?

— Когда заходишь в «Икар», взору твоему предстает бармен-недотепа, несколько сидячих мест возле стойки и пара-тройка витрин, набитых никому не нужной тряхомундией. Вся картина, которую ты лицезришь с порога, вообще, наверное, финансово убыточна. Но!.. За барной стойкой находится потайная дверь, ведущая в следующее помещение. С мягкими креслами, бильярдным столом, отдельными комнатками для интима и прочими изысками. Там собирается вся та публика, которую ты очень хорошо себе представляешь. «Патриоты» так называемые, мать их! Старые говнюки, нажившиеся в свое время и наживающиеся до сих пор на войне и на смертях таких, как мы! Клуб вонючих уродов! Собираются, обсуждают события на фронте, последние оттуда новости, новые законы. Но, ясное дело, все заканчивается всеобщей попойкой и вакханалией с проститутками, — Демон осклабился, сжал руки в кулаки и столкнул их с такой нерассчитанной силой, что хрустнули костяшки. — Вот она, та цель, по которой я и хотел с самого начала нанести свой заветный удар! Раньше она не имела конкретных очертаний, но теперь все встает наконец на свои места и обрисовывается как никогда четко. Ты проникся?

— Кажется.

— Заданная Бороде трепка — это было совсем еще не то…

— Но она была куда важнее и морально оправданней по сравнению с тем, о чем ты говоришь сейчас, — влез в разговор Слива. Мы с Демоном аж подскочили на месте от неожиданности и, вывернув шеи, вперили в него взгляды.

— Слива, зачем ты вмешиваешься? — с предельной тактичностью, на какую только был способен, спросил Демон.

— А разве ты не понимаешь?

— Нет, — прозвучал сухой ответ.

— Вы — мои друзья. Если пойдете вы — я пойду тоже…

— Не факт, — успел вставить Демон.

— … а значит, я имею полное право высказывать свое мнение.

— Ты не можешь пойти, — слова Демона прозвучали теперь как просьба. — Помнишь, о чем говорила Виктория?.. Я не хочу взваливать на себя эту ответственность. У тебя есть своя мечта, которую ты должен претворять в жизнь. Ворвавшись в маске и со стволом в руке в «Волшебный Икар», ты вряд ли найдешь там человека, о котором рассказывал тогда, в апреле, когда все начиналось. Ты найдешь там только боль, а может и…

Говоря это, Демон, скорее всего, уже отлично понимал, что слова его силы не возымеют. Оба мы, так или иначе, подспудно подумали: Слива будет третьим. Такое видно по глазам. Станем ли мы тому препятствовать или нет. Ох как Виктория была права. Пугающе права. О Виктории я упомянул сейчас кстати… Слива, что-то подсказывает, просто не мог позволить себе тихо-мирно оставаться в стороне, в тени наших бесшабашных деяний (язык не поворачивается произнести «подвигов», а подмывает, знаете). Вот ведь, я думаю, вся штука в чем и заключалась: мы-то ни с кем не соперничали, а Слива с нами — да! Как все глупо и как… по-настоящему! Сам не зная, что пытаясь доказать любимому существу, любимой девушке, поддаться такому безрассудству — вступить в игру, ни много ни мало, со смертью! А я не такой же, если копнуть в себе поглубже?.. Глупо, глупо, глупо, как все глупо и как… вселенски сильно! О да — Молодость. Молодость, которой счастливое будущее помахало ручкой — на что ты способна в своем порыве? Помятая, криворотая, изувеченная, стенающая. И все равно красивая. Безнадежно и холодно красивая.

Слива поднялся на ноги.

— Точно так же, как вы поделились бы со мной последним куском хлеба, если бы я умирал с голоду — вы, мои друзья, поделитесь со мной правом на безрассудство… Так будет! Я прав?!

Мне и Демону ответить на это казалось нечего.

Дальше ― как представляется мне сейчас ― все вокруг нас померкло. Все, что может излучать свет. Только три потерянных взгляда блуждали посреди этой кромешной тьмы и искали ответы. Каждый — свои. И каждый — если находил — не утешительнее другого. Пасть Грядущего разверзлась перед нами как в жутком пророческом бреду, и тяжелое, смрадное, но коварно пьянящее дыхание его почувствовали, наверное, все. Я-то — уж точно. «Скоро ты слопаешь меня, правда же?» — «ДА-А-А!» — отвечает оно и смеется голосом посаженных батарей… Что же. Остается одно — быть готовым. Если это вообще возможно…