Вся мисс Марпл в одном томе

Глава 1

Немалого труда стоило мне выбрать день и час, с которого надо начать рассказ, но я наконец остановил свой выбор на одной из сред, когда мы собрались ко второму завтраку. Беседа в общем не касалась того, о чём я собираюсь рассказать, но всё же в ней промелькнуло нечто, оказавшее влияние на последующие события.

Разделавшись с куском варёного мяса (надо сказать, на редкость жёсткого), который мне пришлось разрезать как хозяину дома, я вернулся на своё место и с горячностью, отнюдь не приличествующей моему сану, заявил, что тот, кто убьёт полковника Протеро, поистине облагодетельствует мир.

Мой юный племянник, Деннис, тут же выпалил:

— Тебе это припомнят, когда найдут старика плавающим в луже крови. Вот и Мэри покажет на тебя, верно, Мэри? Скажет на суде, как ты кровожадно размахивал кухонным ножом!

Мэри служит у нас временно, в надежде на лучшее положение и более солидный заработок, — она громко, официальным тоном объявила: «Зелень» — и с воинственным видом брякнула треснутое блюдо под нос Деннису.

Моя жена сочувственно спросила:

— Он тебя очень замучил?

Я не сразу нашёлся с ответом, поскольку Мэри вслед за зеленью сунула мне в лицо другое блюдо, с крайне непривлекательными непропечёнными клёцками.

— Благодарю вас, не надо, — сказал я, после чего она грохнула блюдо с клёцками на стол и вылетела из комнаты.

— Какая я ужасная хозяйка — просто беда, — сказала моя жена, и мне послышались нотки искреннего раскаяния в её голосе.

Я был с ней совершенно согласен. Жену мою зовут Гризельда — имя для жены священнослужителя в высшей степени подходящее[1]. Но на этом все подобающие её положению качества и исчерпываются. Кротости в ней нет ни капли.

Я всегда придерживался мнения, что священнику лучше не жениться. И по сию пору остаётся тайной, как мне взбрело в голову умолять Гризельду выйти за меня замуж — всего через двадцать четыре часа после нашего знакомства. Как я полагал до того, женитьба — серьёзнейший шаг, который требует длительного обдумывания и подготовки, и самое важное в браке — сходство вкусов и склонностей.

Гризельда моложе меня почти на двадцать лет. Она поразительно хороша собой и абсолютно не способна серьёзно относиться к чему бы то ни было. Она ничего не умеет толком делать, и жить с ней в одном доме — чистое мучение. Весь мой приход для неё что-то вроде цирка или зверинца, созданного ей на потеху. Я попытался сформировать её ум, но потерпел полную неудачу. И всё более и более убеждаюсь в том, что служителю церкви подобает жить в одиночестве. Я не раз намекал на это Гризельде, но она только заливалась смехом.

— Дорогая моя, — сказал я, — если бы ты хоть чуточку постаралась…

— Да я стараюсь, — откликнулась Гризельда. — Только, знаешь, мне кажется, что чем больше я стараюсь, тем хуже получается. Ничего не поделаешь — я не создана для домашнего хозяйства. Я решила, что лучше бросить всё на Мэри, примириться с неудобствами и питаться этой неудобоваримой гадостью.

— А о муже ты подумала, радость моя? — укорил я её и добавил, следуя примеру лукавого, который цитировал Священное писание ради своих целей: — Она устраивает всё в доме своём…

— Но ведь тебе сказочно повезло: тебя не бросили на растерзание львам, — живо перебила Гризельда. — А то ещё и на костёр мог бы угодить[2]. Стоит ли поднимать шум из-за невкусной еды и невыметенной пыли с дохлыми осами! Расскажи-ка мне лучше про полковника Протеро. У ранних христиан было одно преимущество — они не додумались ещё завести у себя церковных старост[3].

— Надутый старый грубиян, — заметил Деннис. — Недаром первая жена от него сбежала.

— По-моему, ничего другого ей и не оставалось, — сказала моя жена.

— Гризельда! — строго оборвал её я. — Я не потерплю, чтобы ты говорила подобные вещи.

— Ну, милый, — с нежностью сказала жена. — Расскажи мне про него. Из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Может, из-за мистера Хоуза, из-за того, что он ежеминутно кланяется, кивает и крестится?

Хоуз — мой новый помощник. Он прослужил в нашем приходе чуть больше трёх недель, придерживается правил Высокой Церкви[4] и постится по пятницам. А полковник Протеро — непримиримый противник всех и всяческих ритуалов.

— На этот раз — нет. Хотя походя он и об этом упомянул. Нет, все неприятности начались со злосчастной фунтовой бумажки миссис Прайс Ридли.

Миссис Прайс Ридли — достойный член нашей общины. Во время ранней обедни в годовщину смерти своего сына она положила в кружку для пожертвований фунтовую банкноту. Позже, читая вывешенную для сведения паствы справку о пожертвованиях, она была поражена в самое сердце тем, что самой крупной банкнотой значилась бумажка в десять шиллингов.

Она пожаловалась мне, и я вполне резонно заметил, что она, должно быть, запамятовала.

— Мы все уже не так молоды, — добавил я, стараясь как можно тактичнее уладить дело. — Годы берут своё, от этого не уйдёшь.

Как ни странно, мои слова оказали противоположное действие. Она заявила, что творятся странные вещи и она чрезвычайно удивлена, что я этого не замечаю. После чего миссис Прайс Ридли, как я догадываюсь, явилась с жалобами к полковнику Протеро. Протеро из тех людей, которые обожают скандалить по любому поводу. Он и устроил скандал. К сожалению, для скандала он выбрал среду. А я утром по средам даю уроки в церковной дневной школе, и это превращает меня в комок нервов, так что я до конца дня не могу прийти в себя.

— Что ж тут такого — надо же и ему хоть чем-то развлечься, — сказала моя жена с видом праведного и беспристрастного судьи. — Около него никто не увивается, называя его нашим дорогим викарием, и никто ему не дарит жутких расшитых туфель, а к Рождеству — тёплых ночных носочков. И жена и дочь на дух его не переносят. Наверно, ему приятно хоть в чём-то почувствовать себя важной персоной.

— Но ведь для этого вовсе не обязательно оскорблять других, — не без горячности ответил я. — Мне кажется, он даже не понял, какие выводы можно сделать из его слов. Хочет проверить все церковные счета — на случай растрат. Растрат, так и сказал. Выходит, он думает, будто я прикарманиваю церковные средства!

— О тебе никто такого не подумает, мой родной, — сказала Гризельда. — Ты настолько выше всех подозрений, что тебе просто грех не воспользоваться такой возможностью. Вот было бы здорово, если бы ты присвоил пожертвования на миссионерскую работу. Терпеть не могу миссионеров — я их всегда ненавидела.

Я уже хотел упрекнуть жену за нехристианские чувства, но тут Мэри внесла полусырой рисовый пудинг. Я попробовал слабо протестовать, но Гризельда заявила, что японцы всегда едят недоваренный рис и от этого у них так хорошо варят мозги.

— Попомни мои слова, — сказала она, — если бы ты всю неделю, до самого воскресенья, ел рисовый пудинг, ты произнёс бы сногсшибательную проповедь, честное слово.

— Боже упаси, — содрогнувшись, ответил я. Затем продолжил: — Протеро зайдёт завтра вечером, и мы вместе просмотрим все счета. А сегодня мне нужно закончить свою речь для МКАЦ[5]. Я тут искал цитату и так зачитался «Реальностью» каноника Ширли, что не успел написать всё до конца. А ты сегодня что собираешься делать, Гризельда?

— Исполнять свой долг, — сказала Гризельда. — Свой долг супруги пастыря. Чай со сплетнями в половине пятого.

— А кого ты пригласила?

Гризельда стала перечислять по пальцам, сияя напускной добродетелью:

— Миссис Прайс Ридли, мисс Уэзерби, мисс Хартнелл и это чудовище — мисс Марпл.

— А мне мисс Марпл даже нравится, — возразил я. — По крайней мере, она не лишена чувства юмора.

— Самая жуткая сплетница во всей деревне, — сказала Гризельда. — Всегда знает до мелочей всё, что здесь творится, и всегда от всех ждёт самого худшего.

Как я уже говорил, Гризельда гораздо моложе меня. В моём возрасте люди понимают, что самые худшие ожидания обычно оправдываются.

— Меня к чаю не жди, Гризельда! — заявил Деннис.

— Ах ты разбойник! — воскликнула Гризельда.

Деннис благоразумно спасся бегством, а мы с Гризельдой перешли ко мне в кабинет.

— Ума не приложу, кого бы ещё позвать, — сказала она, усаживаясь на мой письменный стол. — Может, доктора Стоуна и мисс Крэм? И ещё, пожалуй, миссис Лестрэндж. Между прочим, я к ней вчера заходила и не застала её. Да, миссис Лестрэндж надо непременно позвать к чаю. Она такая таинственная — приехала, сняла дом в деревне и носа из него не кажет, а? Сразу приходят в голову детективы. Представляешь: «Кто была эта таинственная дама с бледным и прекрасным лицом? Что таилось в её прошлом? Никто не ведал. В ней было нечто роковое». По-моему, доктор Хэйдок что-то про неё знает.

— Ты читаешь слишком много детективов, — кротко заметил я.

— А ты-то сам? — парировала она. — Я вчера весь дом перевернула, искала «Пятно на лестнице», пока ты писал тут проповедь. Наконец прихожу спросить тебя, не попадалась ли тебе эта книга, и что я вижу?

У меня хватило совести покраснеть.

— Да я просто нечаянно на неё наткнулся. Потом какая-то фраза случайно попалась мне на глаза, и…

— Знаю я эти случайные фразы, — сказала Гризельда. И напыщенно произнесла, словно читая по книге: — «И тут случилось нечто поразительное — Гризельда встала, прошла через всю комнату и нежно поцеловала своего пожилого мужа». Сказано — сделано.

— Это и вправду «нечто поразительное»? — спросил я её.

— Ты ещё спрашиваешь, — ответила Гризельда. — Ты хоть понимаешь, Лен, что я могла выйти замуж за министра, за баронета[6], за процветающего дельца, за трёх младших офицеров и бездельника с изысканными манерами, а вместо этого выбрала тебя? Разве это не поразило тебя в самое сердце?

— Тогда — поразило, — признался я. — Я частенько задумывался, почему ты так поступила.

Гризельда залилась смехом.

— А потому, что почувствовала себя совершенно неотразимой, — прошептала она. — Остальные мои кавалеры считали, что я просто чудо, и, разумеется, для каждого из них я была бы отличной женой. Но для тебя я — воплощение всего, что ты не любишь и не одобряешь, и всё же ты не мог передо мной устоять. Моё тщеславие просто не выдержало этого. Знаешь, куда приятнее, когда тебя втайне обожают, сознавая, что это грех, чем когда тобой гордятся и выставляют напоказ. Я доставляю тебе кучу неудобств, я непрерывно тебя шокирую, и, несмотря ни на что, ты любишь меня до безумия. Ты меня любишь до безумия, а?

— Разумеется, я к тебе очень привязан, дорогая.

— Вот как! Лен, ты меня обожаешь. Помнишь, как я осталась в городе, а тебе послала телеграмму, и ты её не получил, потому что сестра почтмейстерши разрешилась двойней и она забыла её передать? Ты потерял голову, принялся звонить в Скотленд-Ярд и вообще устроил жуткий переполох.

Есть вещи, вспоминать о которых бывает весьма неприятно. В упомянутом случае я действительно вёл себя довольно глупо. Я сказал:

— Извини, дорогая, но я хотел бы заняться своей речью для МКАЦ.

Гризельда страдальчески вздохнула, взъерошила, потом снова пригладила мои волосы и сказала:

— Ты меня недостоин. Нет, правда! Закручу роман с художником. Клянусь, что закручу. Представляешь себе, какие сплетни пойдут по всему приходу?

— Их и без того предостаточно, — мягко заметил я.

Гризельда расхохоталась, послала мне воздушный поцелуй и выпорхнула через застеклённую дверь.

Глава 2

Нет, с Гризельдой решительно нет никакого сладу! После ленча я встал из-за стола в прекрасном настроении, чувствуя, что готов написать действительно вдохновенное обращение к Мужской Конгрегации Англиканской Церкви. И вот никак не могу сосредоточиться и места себе не нахожу.

Когда я, успокоившись, собрался было приступить к работе, в кабинет словно ненароком забрела Летиция Протеро. Я не случайно употребил слово «забрела». Мне приходилось читать романы, в которых молодые люди едва не лопаются от бьющей через край энергии — joie de vivre — волшебной жизнерадостной юности… Но мне лично почему-то попадаются молодые создания, скорее напоминающие бесплотные призраки.

В этот день Летиция особенно напоминала тень. Она очень хорошенькая девушка, высокая, светленькая, но какая-то неприкаянная. Она забрела ко мне, рассеянно стащила с головы жёлтый беретик и с отсутствующим видом пробормотала:

— А! Это вы…

От Старой Усадьбы идёт тропа через лес, прямо к нашей садовой калитке, поэтому гости по большей части проходят в эту калитку и прямо к двери кабинета — дорогой в обход идти далеко, — и только ради того, чтобы войти с парадного входа. Появление Летиции меня не удивило, но её поведение вызвало лёгкую досаду.

Если ты идёшь в дом священника, стоит ли удивляться, увидев самого священника?

Она вошла и упала словно подкошенная в одно из больших кресел. Подёргала себя непонятно для чего за прядку волос, уставилась в потолок.

— А Денниса тут у вас нет?

— Я его не видел после ленча. По-моему, он собирался идти играть в теннис на ваших кортах.

— А-а… — протянула Летиция. — Лучше бы он не ходил. Там ни души нету.

— Он сказал, что вы его пригласили.

— Может, и пригласила. Только в пятницу. А сегодня вторник.

— Среда, — сказал я.

— Ой! Кошмар. Значит, я в третий раз позабыла, что меня звали на ленч.

Впрочем, это её не особенно беспокоило.

— А где Гризельда?

— Я думаю, вы найдёте её в мастерской в саду, она позирует Лоуренсу Реддингу.

— У нас тут из-за него такая склока разгорелась, — сказала Летиция. — Сами знаете, какой у меня папочка. Жуткий папочка.

— Какая скло… то есть о чём вы говорите? — спросил я.

— Да всё из-за того, что он меня пишет. А папочка узнал. Интересно, почему это я не имею права позировать в купальном костюме? На пляже в нём быть можно, а на портрете нельзя?

Летиция помолчала, потом снова заговорила:

— Чепуха какая-то — отец, видите ли, отказывает молодому человеку от дома. Мы с Лоуренсом прямо обалдели. Я буду ходить сюда, к вам в мастерскую, можно?

— Нельзя, дорогая моя, — сказал я. — Если ваш отец запретил — нельзя.

— Ox, боже ты мой, — вздохнула Летиция. — Вы все как сговорились, сил моих нет! Издёргана. До предела. Если бы у меня были деньги, я бы сбежала, а без денег куда денешься? Если бы папочка, как порядочный человек, приказал долго жить, у меня бы всё устроилось.

— Летиция, такие слова говорить не следует.

— А что? Если он не хочет, чтобы я ждала его смерти, пусть не жадничает, как последний скряга. Неудивительно, что мама от него ушла. Знаете, я много лет думала, что она умерла. А тот молодой человек, к которому она ушла, — он что, был симпатичный?

— Это случилось до того, как ваш отец приехал сюда.

— Интересно, как у неё всё сложилось? Я уверена, что Анна вот-вот закрутит с кем-нибудь роман. Анна меня ненавидит — нет, обращается нормально, но ненавидит. Стареет, и ей это не по вкусу. В таком возрасте и срываешься с цепи, сами знаете.

Хотел бы я знать: неужели Летиция собирается до вечера сидеть у меня в кабинете?

— Вам мои граммофонные пластинки не попадались? — спросила она.

— Нет.

— Вот тоска! Я их где-то забыла. И собака куда-то сбежала. Часики тоже, наручные, — только они всё равно не ходят. Ох, спать хочется! Не пойму отчего — я встала только в одиннадцать. Жизнь так изматывает, правда? Господи! Надо идти. В три часа мне покажут раскоп, который сделал доктор Стоун.

Я взглянул на часы и заметил, что уже без двадцати пяти четыре.

— Ой! Не может быть! Кошмар. Ждут ли они меня или уже ушли? Надо пойти посмотреть…

Она встала и побрела из комнаты, бросив через плечо:

— Вы скажете Деннису, ладно?

Я механически ответил «да», а когда понял, что не имею представления, что именно надо сказать Деннису, было уже поздно. Но, поразмыслив, я решил, что это, вероятно, не имело никакого значения. Я задумался о докторе Стоуне — это был знаменитый археолог, недавно он остановился в гостинице «Голубой Кабан» и начал раскопки на участке, входящем во владения полковника Протеро. Они с полковником уже несколько раз спорили не на шутку. Забавно, что он пригласил Летицию посмотреть на раскопки.

А ведь Летиция Протеро довольно остра на язычок. Интересно, поладит ли она с секретаршей археолога, мисс Крэм. Мисс Крэм — пышущая здоровьем особа двадцати пяти лет, шумная, румяная, переполнена до краёв молодой жизненной энергией, и рот у неё полон зубов — кажется, их там даже больше положенного.

В деревне мнения разделились: одни считают, что она такая же, как все, другие — что эта молодая особа строгих правил, которая намерена при первой же возможности сделаться миссис Стоун. Она полная противоположность Летиции.

Насколько я понимал, жизнь в Старой Усадьбе действительно текла не очень счастливо. Полковник Протеро женился второй раз лет пять тому назад. Вторая миссис Протеро отличалась замечательной, хотя несколько необычной красотой. Я и раньше догадывался, что у неё не очень хорошие отношения с падчерицей.

Меня прервали ещё раз. На этот раз пришёл мой помощник, Хоуз. Он хотел узнать подробности моего разговора с Протеро. Я сказал, что полковник посетовал на его «католические пристрастия»[7], но что цель его визита была иная. Со своей стороны, я тоже выразил протест и недвусмысленно дал ему понять, что придётся следовать моим указаниям. В общем, Хоуз принял мои замечания вполне мирно.

Когда он ушёл, я стал переживать оттого, что не могу относиться к нему теплее. Я глубоко убеждён, что истинному христианину не подобает испытывать такие безотчётные симпатии и антипатии к своим ближним.

Я вздохнул, заметив, что стрелки часов на письменном столе показывают без четверти пять, что на самом деле означало половину пятого, и прошёл в гостиную.

Четыре мои прихожанки сидели там, держа в руках чашки с чаем. Гризельда восседала за чайным столом, стараясь держаться как можно естественнее в этом обществе, но сегодня это ей удавалось хуже, чем обычно.

Я всем по очереди пожал руки и сел между мисс Марпл и мисс Уэзерби.

Мисс Марпл — седовласая старая дама с необыкновенной приятностью в манерах, а мисс Уэзерби — неиссякаемый источник злословия. Мисс Марпл, безусловно, гораздо опаснее.

— Мы тут как раз говорили о докторе Стоуне и мисс Крэм, — сладким как мёд голоском сказала Гризельда.

У меня в голове промелькнули дурацкие стишки, которые сочинил Деннис: «Мисс Крэм даст фору всем».

Меня обуревало невесть откуда накатившее желание произнести эту строчку вслух и посмотреть, что будет, но, к счастью, я совладал с собой.

Мисс Уэзерби выразительно сказала:

— Порядочные девушки так не поступают, — и неодобрительно поджала тонкие губы.

— Как не поступают? — спросил я.

— Не идут в секретарши к холостому мужчине, — сказала мисс Уэзерби замогильным голосом.

— О, дорогая моя, — сказала мисс Марпл. — По-моему, женатые куда хуже. Вспомните бедняжку Молли Картер.

— Конечно, женатые мужчины, вырвавшись из дома, ведут себя из рук вон плохо, — согласилась мисс Уэзерби.

— И даже когда живут дома, с женой, — негромко заметила мисс Марпл. — Помнится…

Я поспешил прервать эти небезопасные воспоминания.

— Помилуйте, — сказал я. — В наше время девушка вольна поступить на службу, как и мужчина.

— И выехать за город? И остановиться в той же гостинице? — сурово произнесла миссис Прайс Ридли.

Мисс Уэзерби шепнула мисс Марпл:

— Спальни на одном этаже…

Мисс Хартнелл, дама закалённая и жизнерадостная — бедняки боятся её как огня, — заявила громогласно и энергично:

— Бедняга не успеет оглянуться, как его опутают по рукам и ногам. Он же простодушнее нерождённого дитяти, это сразу видно.

Удивительно, куда нас иногда заводят привычные выражения! Ни одна из присутствующих дам и помыслить не могла о том, чтобы вслух упомянуть о каком-нибудь младенце, покуда он не заагукает в колыбельке, выставленный всем на обозрение.

— Позорище — иначе не скажешь, — продолжала мисс Хартнелл с присущей ей «тактичностью». — Он же на добрых двадцать пять лет старше её!

Три женских голоса наперебой, словно стараясь заглушить эту неловкую фразу, заговорили хором и невпопад о пикнике для мальчиков из хора, о неприятном случае на последнем митинге матерей, о сквозняках в церкви. Мисс Марпл смотрела на Гризельду ласково сияющими глазами.

— А может, мисс Крэм просто нравится интересная работа? — сказала моя жена. — И доктор Стоун для неё всего лишь руководитель.

Ответом было полное молчание. Все четыре дамы были явно с ней не согласны. Тишину нарушила мисс Марпл; погладив Гризельду по руке, она сказала:

— Душечка, вы так молоды. Молодость так неопытна и доверчива!

Гризельда возмущённо отпарировала, что она вовсе не так уж неопытна и доверчива.

— Естественно, — продолжала мисс Марпл, пропустив возражения мимо ушей, — вы всегда думаете обо всех только самое хорошее.

— А вы действительно считаете, что она хочет выскочить замуж за этого лысого зануду?

— Насколько я понимаю, в средствах он не стеснён, — сказала мисс Марпл. — Разве что характер у него вспыльчивый. Вчера он повздорил с полковником Протеро.

Все дамы навострили уши.

— Полковник Протеро назвал его неучем.

— Полковник Протеро мог сказать такую чепуху, это в его духе, — заметила миссис Прайс Ридли.

— Совершенно в его духе, только я не уверена, что это такая уж чепуха, — сказала мисс Марпл. — Помните ту женщину — вроде бы из общества социального обеспечения, — собрала пожертвования по подписке и как в воду канула. Оказалось, что она не имела к этому обществу никакого отношения. Мы все привыкли верить людям на слово — слишком уж мы доверчивы.

Вот уж не подумал бы, что мисс Марпл страдает доверчивостью.

— Там был ещё какой-то шум из-за молодого человека, художника — мистера Реддинга, не так ли? — спросила мисс Уэзерби.

Мисс Марпл кивнула:

— Полковник Протеро отказал ему от дома. Кажется, он писал Летицию в купальном костюме.

— А я с самого начала видела, что между ними что-то есть, — сказала миссис Прайс Ридли. — Молодой человек слишком увивался вокруг неё. Жаль, что у девушки нет родной матери. Мачеха никогда её не заменит.

— Я бы этого не сказала, — вмешалась мисс Хартнелл. — Миссис Протеро старается как может.

— Девушки всегда себе на уме, — посетовала миссис Прайс Ридли.

— Настоящий роман, правда? — сказала сентиментальная мисс Уэзерби. — Он такой красивый!

— Но распущенный, — бросила мисс Хартнелл. — А чего ещё ждать? Художник! Париж! Натурщицы! И… и всякое такое!

— Писал её в купальном костюме, — заметила миссис Прайс Ридли. — Такая распущенность.

— Он и мой портрет пишет, — сказала Гризельда.

— Но ведь не в купальном костюме, душечка, — сказала мисс Марпл.

— Вы совершенно правы… зачем он вообще нужен… — заявила Гризельда.

— Шалунья! — сказала мисс Хартнелл, у которой хватило чувства юмора, чтобы понять шутку. Остальные дамы были слегка шокированы.

— Милая Летиция уже рассказала вам об этих неприятностях? — обратилась ко мне мисс Марпл.

— Мне?

— Ну да. Я видела, как она прошла садом и повернула к двери вашего кабинета.

От мисс Марпл ничто не укроется. Возделывание клумб — превосходная дымовая завеса, а привычка наблюдать за птичками в сильный бинокль оказывается как нельзя более кстати[8].

— Да, она об этом упомянула, — признался я.

— У мистера Хоуза был очень встревоженный вид, — добавила мисс Марпл. — Надеюсь, он не переутомился на работе.

— Ах! — живо воскликнула мисс Уэзерби. — Совсем из головы вылетело! У меня есть для вас новость. Я видела, как доктор Хэйдок выходил из дома миссис Лестрэндж.

Все переглянулись.

— Может, ей нездоровилось, — сказала миссис Прайс Ридли.

— В таком случае болезнь настигла её внезапно, — сказала мисс Хартнелл. — Я видела, как она расхаживает по саду в три часа дня, и с виду — здоровёхонька.

— Должно быть, они давно знакомы с доктором Хэйдоком, — сказала миссис Прайс Ридли. — Сам-то он об этом помалкивает.

— Да, любопытно, — сказала мисс Уэзерби. — Он об этом ни словечка не обронил.

— Если хотите знать… — начала Гризельда тихим и таинственным голосом.

Все наклонились к ней, заинтригованные до крайности.

— Мне всё доподлинно известно. Её муж был миссионером. Жуткая история. Его съели, представляете себе? Буквально съели. А её заставили стать главной женой их вождя. Доктор Хэйдок спас её — он там был, в экспедиции.

На некоторое время возникло всеобщее замешательство, а потом мисс Марпл сказала с упрёком, но не сдержав ласковой улыбки: «Какая шалунья!» Она похлопала Гризельду по руке и наставительно заметила:

— Очень неразумно, моя душечка. Когда выдумываешь небылицы, люди непременно им верят. А это может вызвать осложнения.

В гостиной явно повеяло холодком. Две дамы встали и начали прощаться.

— Интересно, есть ли что-нибудь между Реддингом и Летицией Протеро, — сказала мисс Уэзерби. — Мне кажется это вполне вероятным. А как вам кажется, мисс Марпл?

Мисс Марпл призадумалась.

— Я бы этого не сказала. Только не Летиция. По-моему, тут замешано совсем иное лицо.

— Но полковник Протеро считает…

— Я всегда замечала, что он человек недалёкий, — сказала мисс Марпл. — Из тех упрямцев, которые если что заберут себе в голову, то нипочём от этого не отступятся. Помните Джо Бакнелла, прежнего хозяина «Голубого Кабана»? Сколько шуму было из-за того, что его дочка якобы встречалась с молодым Бейли. А на самом-то деле это была его жена, негодница этакая!

Говоря это, она смотрела прямо на Гризельду, и меня вдруг охватило возмущение, с которым я не сумел совладать.

— Вам не кажется, мисс Марпл, — сказал я, — что все мы слишком склонны злословить о ближних своих? Добродетель не мыслит злого, как вы знаете. Можно причинить неисчислимый вред, позволяя себе болтать глупости и распускать злостные сплетни.

— Дорогой викарий, — ответила мисс Марпл, — вы человек не от мира сего. Боюсь, что человеческая натура, за которой мне довелось наблюдать столь долгое время, не так совершенна, как хотелось бы. Конечно, праздная болтовня — это дело грешное и недоброе, но ведь она так часто оказывается правдой, не так ли?

Эта последняя, парфянская стрела попала в цель[9].

Глава 3

— Гадкая старая сплетница! — сказала Гризельда, как только за ней затворилась дверь.

Она скорчила гримаску вслед уходящим гостьям, взглянула на меня и рассмеялась.

— Лен, неужели ты и вправду думаешь, что у меня роман с Лоуренсом Реддингом?

— Что ты, милая, конечно, нет!

— Но ты же подумал, что мисс Марпл намекает на это. И ринулся меня защищать — это было великолепно! Ты был похож на разъярённого тигра!

Я на минуту почувствовал себя крайне смущённым. Служителю англиканской церкви отнюдь не подобает подавать повод к тому, чтобы его сравнивали с разъярённым тигром.

— Я почувствовал, что в этом случае просто обязан выразить протест, — ответил я. — Но, Гризельда, мне бы хотелось, чтобы ты всё же выбирала слова и думала, о чём говоришь.

— Это ты про историю с людоедами? — спросила она. — Или про то, что Лоуренс рисует меня нагишом? Знали бы они, что он пишет меня в тёплом плаще с высоченным меховым воротником — в таком одеянии можно с чистой совестью идти в гости к самому папе римскому: не видно ни кусочка грешной плоти! Честно говоря, всё у нас так чисто, что просто диву даёшься. Лоуренс ни разу не попытался за мной поухаживать — никак не пойму, в чём тут дело.

— Он знал, что ты замужняя женщина, вот и…

— Лен, только не притворяйся, что ты только что вылез из Ноева ковчега![10] Ты отлично знаешь, что очаровательная молодая женщина, у которой пожилой муженёк, для молодого человека просто дар небесный. Тут есть какая-то особая причина, а вовсе не недостаток привлекательности — чего-чего, а этого мне не занимать.

— Но разве ты хочешь, чтобы он соблазнил тебя?

— Н-н-нет, — сказала она, помедлив чуть дольше, чем мне бы хотелось.

— Если он влюблён в Летицию Протеро…

— Мисс Марпл в это не верит.

— Мисс Марпл могла и ошибиться.

— Она всегда права. Такие закоренелые старые сплетницы никогда не ошибаются. — Гризельда на минуту умолкла, потом спросила, взглянув на меня искоса: — Ты мне веришь, правда? То есть что у нас с Лоуренсом ничего нет?

— Моя милая Гризельда, — ответил я. — Верю, как самому себе.

Моя жена подбежала и поцеловала меня.

— Если бы только ты не был таким простачком! Тебя же ничего не стоит обвести вокруг пальца! Ты готов поверить всему, что бы я ни сказала.

— А как же иначе? Только, милая, постарайся следить за тем, что ты говоришь, не давай воли своему язычку. У этих дам нет ни малейшего чувства юмора, помни об этом, они всё принимают всерьёз.

— Я знаю, чего им не хватает, — сказала Гризельда. — Надо бы им самим обзавестись какими-нибудь грешками, тогда у них не останется времени вынюхивать повсюду чужие.

С этими словами она вышла из комнаты, а я взглянул на часы и без промедления отправился с визитами, которые должен был нанести ещё утром.

Вечерняя служба в среду, как всегда, собрала немного прихожан, но когда я, разоблачившись в ризнице, вышел в опустевшую церковь, то у одного из витражей приметил одинокую женскую фигуру. У нас замечательные старинные цветные витражи в окнах, да и сам храм заслуживает того, чтобы на него посмотреть. Заслышав мои шаги, женщина обернулась, и я узнал миссис Лестрэндж.

Мы оба молчали, пока я не сказал:

— Надеюсь, вам понравилась наша церковь.

— Я любовалась витражом, — ответила она.

Она говорила приятным, низким, хорошо поставленным голосом, чётко произнося слова.

— Очень жаль, что я вчера не застала вашу жену, — добавила она.

Мы ещё несколько минут поговорили о нашей церкви. Было очевидно, что она человек высокой культуры, знакомый с историей церкви и церковной архитектурой. Мы вместе вышли и пошли по дороге, которая проходила мимо её коттеджа и вела к моему дому. Когда мы подошли к её калитке, она приветливо сказала:

— Не хотите ли зайти? Мне интересно, что вы скажете о том, как я всё здесь устроила.

Я принял приглашение. Коттедж «Маленькая калитка» принадлежал раньше полковнику, служившему в Индии, и я поневоле почувствовал облегчение, увидев, что медные столики и бирманские идолы исчезли. Теперь домик был обставлен просто, но с самым изысканным вкусом. В нём воцарился дух гармонии и покоя.

Но я никак не мог взять в толк, что привело такую женщину, как миссис Лестрэндж, в Сент-Мэри-Мид. Этот вопрос с каждым днём мучил меня всё больше. Она была светской женщиной до мозга костей и тем не менее решилась похоронить себя в нашей деревенской глуши.

При ясном свете, озарявшем гостиную, я смог впервые рассмотреть её как следует.

Она была очень высокого роста. Волосы золотистые, с рыжеватым оттенком. Брови и ресницы тёмные — то ли от природы, то ли подкрашены — об этом мне трудно судить. Если она и подкрашивала их слегка, как мне показалось, то делала это артистически. В её лице, когда оно было спокойно, было что-то от сфинкса[11], а глаза у неё были совершенно необыкновенные, я ни у кого таких не видел — они казались почти золотыми.

Одета она была безукоризненно и держалась с непринуждённостью, обнаруживавшей отличное воспитание, но всё же в ней сквозило что-то, не совпадавшее с этим образом, и это меня смущало. Сразу чувствовалось, что она окружена тайной. Мне вспомнилось слово, которое сказала Гризельда: роковая. Глупость, конечно, и всё же — так ли уж это глупо? Мне пришла в голову непрошеная мысль: «Эта женщина ни перед чем не остановится».

Мы беседовали о самых обычных вещах — о картинах, книгах, старых соборах. Но я никак не мог отделаться от ощущения, что миссис Лестрэндж хотела сказать мне что-то ещё — не то, о чём мы говорили.

Несколько раз я ловил её взгляд, устремлённый на меня со странной робостью, как будто она никак не могла собраться с духом и решиться на что-то. Она старалась вести беседу только на отвлечённые темы. Ни разу не упомянула мужа, друзей или родных. Но из её глаз ни на минуту не исчезало странное выражение, словно мольба о помощи. Казалось, её глаза вопрошают: «Можно ли вам всё сказать? Я так этого хочу. Неужели вы не поможете мне?»

Но это выражение постепенно угасло — быть может, я просто вообразил себе всё это. Я почувствовал, что мной начинают тяготиться. Встал и распрощался. Выходя из комнаты, я оглянулся и поймал её пристальный, недоуменный, мучительный взгляд. Повинуясь внезапному наитию, я вернулся:

— Если я могу вам чем-то помочь…

Она нерешительно проговорила:

— Вы очень добры…

Мы оба смолкли. Потом она сказала:

— Я сама не знаю. Это очень сложно. Нет, я думаю, что мне уже никто не поможет. Но благодарю вас за участие.

Видимо, она приняла окончательное решение, и мне оставалось только одно — уйти. Но, уходя, я не мог отделаться от сомнений. Здесь, в Сент-Мэри-Мид, мы не привыкли к роковым тайнам.

В подтверждение тому я подвергся нападению, едва успел затворить калитку. Мисс Хартнелл умеет мастерски налетать на вас и отрезать все пути к отступлению.

— Я вас видела! — возопила она с тяжеловесной игривостью. — И я просто вне себя от любопытства. Теперь-то вы нам всё откроете!

— О чём это?

— О загадочной особе! Она вдова или у неё есть муж?

— Простите, ничего не могу сказать. Она мне не говорила.

— Что за странность! Она непременно должна была об этом упомянуть, хотя бы ненароком. Можно подумать, будто что-то заставляет её молчать, вам не кажется?

— Честно говоря, нет.

— Ах! Милая мисс Марпл верно сказала, что вы человек не от мира сего, дорогой викарий. Скажите, а с доктором Хэйдоком она давно знакома?

— Она об этом не говорила, ничего не могу сказать.

— Вот как? А о чём же вы вообще разговаривали, если не секрет?

— О картинах, музыке, книгах, — честно перечислил я.

Мисс Хартнелл, для которой любой разговор ограничивается перемыванием чужих косточек, взглянула на меня подозрительно и недоверчиво. Пока она собиралась с мыслями, я воспользовался этой паузой, пожелал ей доброй ночи и быстро зашагал прочь.

Я навестил прихожан в деревне и вернулся домой через садовую калитку, пробравшись мимо опасной засады, которая могла поджидать меня в саду мисс Марпл, хотя и не представлял себе, как до неё могли бы дойти новости о моём посещении миссис Лестрэндж — это было выше человеческих возможностей.

Запирая калитку, я подумал, что надо бы заглянуть в сарайчик, который использовал молодой Лоуренс Реддинг за неимением мастерской, и поглядеть своими глазами на портрет Гризельды.

Я и представить себе не мог, что в мастерской кто-то есть. Оттуда не доносилось ни звука, а мои шаги заглушала трава.

Я открыл дверь и застыл на пороге, совершенно огорошенный. В мастерской оказались двое: мужчина, обняв женщину, страстно её целовал.

Эти двое были художник Лоуренс Реддинг и миссис Протеро.

Я поспешно отступил и скрылся в своём кабинете. Там я уселся в кресло, вытащил свою трубку и принялся обдумывать увиденное. Это открытие поразило меня как гром с ясного неба. Особенно после сегодняшнего разговора с Летицией: я был в полной уверенности, что между ней и молодым человеком зародились какие-то отношения. Более того, я был убеждён, что она и сама так думает. И я готов был дать голову на отсечение, что она не догадывается о чувствах художника к её мачехе.

Пренеприятнейший переплёт! Я поневоле отдал должное мисс Марпл. Она-то не дала себя провести и достаточно точно представляла истинное положение вещей. Я абсолютно неверно истолковал красноречивый взгляд, который она бросила на Гризельду.

Мне самому и в голову бы не пришло подозревать миссис Протеро. Было в ней что-то от жены Цезаря, которая выше подозрений[12], — спокойная, очень замкнутая. В такой женщине ни за что не заподозришь склонности к сильным чувствам.

Когда мои размышления дошли до этого места, в дверь кабинета постучали. Я встал и подошёл к двери. За ней стояла миссис Протеро. Я отворил дверь, и она вошла, не дожидаясь приглашения. Миссис Протеро прошла через комнату и без сил опустилась на диван: ей явно не хватало воздуха.

Было такое впечатление, что передо мной сидел совершенно незнакомый мне человек. Спокойная, замкнутая женщина исчезла. На её месте было загнанное, задыхающееся существо. Впервые я оценил её красоту.

Она была шатенка с бледным лицом и очень глубоко посаженными серыми глазами. Сейчас она раскраснелась, грудь её вздымалась. Казалось, статуя внезапно стала живой женщиной. Я даже заморгал от этого превращения, как от яркого света.

— Я решила, что мне лучше к вам зайти, — сказала она. — Вы… вы сейчас видели?

Я кивнул. Она сказала тихо и спокойно:

— Мы любим друг друга…

Даже сейчас, в минуту растерянности и отчаяния, она не смогла сдержать лёгкую улыбку. Улыбку женщины, которая видит нечто чудесное, преисполненное красоты.

Я молча ждал, и она поспешила спросить:

— Должно быть, вам это кажется страшным грехом?

— Как вы думаете, миссис Протеро, разве может быть иначе?

— Нет-нет, я другого и не ждала.

Я продолжал, стараясь говорить как можно мягче:

— Вы замужняя женщина…

Она прервала меня:

— О! Я знаю, знаю. Неужели вы думаете, что я не говорила себе это сотни раз! Я же совсем не безнравственная женщина, нет. И у нас всё не так — не так, как вы могли бы подумать.

— Рад это слышать, — строго сказал я.

Она спросила с некоторой опаской:

— Вы собираетесь сказать моему мужу?

Я довольно сухо ответил:

— Почему-то принято считать, что служитель церкви не способен вести себя как джентльмен. Это не соответствует истине.

Она поблагодарила меня взглядом.

— Я так несчастна. О, я бесконечно несчастна! Я так больше жить не могу. Просто не могу! И я не знаю, что мне делать. — Голос её зазвенел, словно она боролась с истерикой. — Вы себе не представляете, как я живу. С Люциусом я была несчастна с самого начала. Ни одна женщина не может быть счастливой с таким человеком. Я хочу, чтобы он умер… Это ужасно, но я желаю ему смерти… Я в полном отчаянии… Говорю вам, я готова на всё…

Она вздрогнула и посмотрела в сторону двери.

— Что это? Мне показалось или там кто-то есть? Наверно, это Лоуренс.

Я прошёл к двери, которую, как оказалось, позабыл затворить. Вышел, выглянул в сад, но там никого не было. Но я был почти уверен, что тоже слышал чьи-то шаги. Хотя, может быть, она мне это внушила.

Когда я вошёл в кабинет, она сидела, наклонившись вперёд и уронив голову на руки. Это было воплощение отчаяния и безнадёжности. Она ещё раз повторила:

— Я не знаю, что мне делать. Что делать?

Я подошёл и сел рядом. Я говорил то, что мне подсказывал долг, и пытался произносить эти слова убедительно, но всё время чувствовал, что моя совесть нечиста: я же сам этим утром объявил своим домашним, что мир станет лучше без полковника Протеро.

Но я больше всего настаивал на том, чтобы она не принимала поспешных решений. Оставить дом, оставить мужа — это слишком серьёзный шаг.

Едва ли мне тогда удалось её убедить. Я прожил достаточно долго и знал, что уговаривать влюблённых практически бессмысленно, но думаю, что мои увещевания хоть немного её утешили и приободрили.

Собравшись уходить, она поблагодарила меня и пообещала подумать над моими словами.

И всё же после её ухода я чувствовал большое беспокойство. Я понял, что до сих пор совершенно не знал характера Анны Протеро. Теперь я видел воочию женщину, доведённую до крайности; такие, как правило, не знают удержу, когда ими владеет сильное чувство. А она была отчаянно, безумно влюблена в Лоуренса Реддинга, который на несколько лет моложе её. Мне это не нравилось.

Глава 4

У меня совершенно вылетело из головы, что мы пригласили к обеду Лоуренса Реддинга. Когда вечером Гризельда прибежала и отчитала меня за то, что до обеда всего две минуты, а я не готов, я, по правде сказать, сильно растерялся.

— Я думаю, всё пройдёт хорошо, — сказала Гризельда мне вслед, когда я поднимался наверх. — Я подумала над тем, что ты сказал за завтраком, и постаралась сочинить что-нибудь вкусненькое.

Кстати, позволю себе заметить, что наша вечерняя трапеза подтвердила самым наглядным образом печальное открытие Гризельды: когда она старается заниматься хозяйством, всё действительно идёт гораздо хуже. Меню было составлено роскошное, и Мэри, казалось, получала какое-то нездоровое удовольствие, со злостной изобретательностью чередуя полусырые блюда с безбожно пережаренными. Правда, Гризельда заказала устрицы, которые, как могло показаться, находятся вне досягаемости любой неумехи — ведь их подают сырыми, — но их нам тоже не довелось отведать, потому что в доме не оказалось никакого прибора, чтобы их открыть, и мы заметили это упущение только в ту минуту, когда настала пора попробовать устриц.

Я был почти уверен, что Лоуренс Реддинг не явится к обеду. Нет ничего легче, чем прислать отказ с подобающими извинениями.

Однако он явился без опоздания, и мы вчетвером сели за стол.

Спору нет — Лоуренс Реддинг чрезвычайно привлекателен. Ему, насколько я могу судить, около тридцати. Волосы у него тёмные, а глаза ярко-синие, сверкающие так, что иногда просто оторопь берёт. Он из тех молодых людей, у которых всякое дело спорится. В спортивных играх он всегда среди первых, отменный стрелок, обладает незаурядными актёрскими способностями, да ещё и первоклассный рассказчик. Он сразу становится душой любого общества. Мне кажется, в его жилах есть ирландская кровь. И он совершенно не похож на типичного художника. Но, как я понимаю, художник он тоже изысканный, модернист[13]. Сам я в живописи смыслю мало.

Вполне естественно, что в этот вечер он казался несколько distrait [рассеян (фр.)]. Но в общем вёл себя вполне непринуждённо. Не думаю, чтобы Гризельда или Деннис заметили что-нибудь. Я и сам бы, пожалуй, ничего не заметил, если бы не знал о случившемся.

Гризельда и Деннис веселились вовсю — шутки по поводу доктора Стоуна и мисс Крэм так и сыпались — что поделаешь, это же Местная Сплетня! И вдруг я подумал, что Деннис по возрасту гораздо ближе к Гризельде, чем я, и у меня больно сжалось сердце. Меня он зовёт дядя Лен, а её просто Гризельда. Я почему-то почувствовал себя очень одиноким.

Наверно, меня расстроила миссис Протеро, подумал я. Предаваться столь безотрадным размышлениям вовсе не в моём характере.

Гризельда и Деннис порой заходили довольно далеко в своих остротах, но у меня не хватало духу сделать им замечание. И без того, к сожалению, одно только присутствие священника обычно оказывает на окружающих угнетающее воздействие.

Лоуренс болтал и веселился с ними как ни в чём не бывало. И всё же я заметил, что он то и дело поглядывает в мою сторону, поэтому совсем не удивился, когда после обеда он незаметно устроил так, что мы оказались одни в моём кабинете.

Как только мы остались с глазу на глаз, он совершенно переменился.

— Вы застали нас врасплох, сэр, и всё поняли. Что вы намерены предпринять?

С Реддингом я мог говорить более откровенно, чем с миссис Протеро. Я высказал ему всё напрямик. Он выслушал меня внимательно.

— Само собой, вы не могли сказать ничего другого, — сказал он. — Вы же священник, не в обиду будь сказано. По правде говоря, я с вами даже готов согласиться. Но у нас с Анной совсем необычные отношения.

Я ответил, что подобными фразами люди оправдывались ещё на заре человечества, и на его губах появилась странная полуулыбка.

— Хотите сказать, что каждый считает свой случай единственным в своём роде? Может быть, так оно и есть. Но вы должны мне поверить только в одном.

Он начал доказывать мне, что между ними «нет ничего недозволенного». По его словам, Анна — одна из самых преданных и верных женщин на всём белом свете. И что с ними будет, он просто не знает.

— Если бы всё это было написано в романе, — сумрачно сказал он, — старик умер бы, а для остальных это было бы счастливым избавлением. Туда ему и дорога.

Я ответил строгим упрёком.

— Да нет, я вовсе не собираюсь воткнуть ему нож в спину, хотя любому, кто это сделает, я принёс бы глубокую благодарность. Ни одна живая душа не скажет о нём доброго слова. Право, не понимаю, как это первая миссис Протеро его не прикончила. Я её один раз видел, много лет назад, и мне показалось, что она вполне на это способна. Она из тех сдержанных женщин, которые способны на всё. Протеро повсюду бахвалится, затевает скандалы, скуп как чёрт, а характер у него отвратительный, хуже некуда. Вы представить себе не можете, что Анне пришлось от него вытерпеть. Не будь я нищ как церковная крыса, я бы увёз её не задумываясь.

Я призвал на помощь всё своё красноречие. Я упрашивал его покинуть Сент-Мэри-Мид. Оставаясь здесь, он причинил бы Анне Протеро ещё больше горя, чем и без того выпало ей на долю. Люди станут болтать, дело дойдёт до полковника Протеро — и для неё настанут поистине чёрные дни.

Лоуренс возразил мне:

— Никто ничего не знает, кроме вас, падре[14].

— Дорогой юноша, вы недооцениваете рвение наших доморощенных детективов. В Сент-Мэри-Мид всем известны самые интимные отношения между людьми. Во всей Англии ни один сыщик не сравнится с незамужней дамой неопределённого возраста, у которой бездна свободного времени.

Он спокойно сказал, что с этим всё в порядке. Все думают, что он неравнодушен к Летиции.

— А вам не приходило в голову, — спросил я, — что и сама Летиция может так подумать?

Он искренне удивился. Летиция, по его словам, на него даже внимания не обращает. Он был в этом твёрдо уверен.

— Странная девушка, — сказал он. — Кажется, что она всё время во сне или в трансе, но я-то думаю, что за всем этим кроется вполне практичный ум. По-моему, напускная мечтательность и рассеянность — только маска. Летиция отлично знает, что делает. И есть в ней какая-то непонятная мстительность, что ли. Ненавидит почему-то Анну. Просто видеть её не может. А ведь Анна всю жизнь вела себя с ней как истинный ангел.

Последние его слова я, разумеется, не принял всерьёз. Влюблённому молодому человеку его возлюбленная всегда кажется истинным ангелом. Однако, насколько я мог судить, Анна действительно всегда была добра и справедлива к падчерице. Меня поразило, с какой неприязнью и горечью говорила о ней Летиция сегодня.

На этом нам пришлось прервать разговор — Гризельда и Деннис влетели в кабинет и заявили, что очень нехорошо с моей стороны делать из Лоуренса скучного старика.

— Ох, ну и тоска! — сказала Гризельда, бросаясь в кресло. — Хоть бы случилось что-нибудь интересное! Убийство или грабёж, на худой конец!

— По-моему, тут и грабить-то некого, — сказал Лоуренс, подлаживаясь под её настроение. — Разве что пойти стащить у мисс Хартнелл вставные челюсти?

— Как они жутко щёлкают! — сказала Гризельда. — А вот насчёт того, что некого грабить, вы ошибаетесь. В Старой Усадьбе есть потрясающее старинное серебро. Прибор для специй и чаша Карла Второго[15] — и ещё много редкостей. Всё это стоит не одну тысячу фунтов, я уверена.

— А старик возьмёт да подстрелит тебя из своего армейского пистолета! — вставил Деннис. — И сделает это с превеликим удовольствием. Он бы тут всех перестрелял за милую душу!

— Вот ещё! Мы бы ворвались и приставили ему дуло к виску! — отвечала Гризельда. — У кого нам найти пистолет?

— У меня есть пистолет системы «маузер», — сказал Лоуренс.

— Правда? Как здорово! А как он к вам попал?

— Сувенир военных лет, — коротко ответил Лоуренс.

— Старик Протеро сегодня хвастался своим серебром перед доктором Стоуном, — сообщил Деннис. — Старина Стоун делал вид, что в полном восторге от этих финтифлюшек.

— А я думала, они повздорили из-за раскопа, — сказала Гризельда.

— Да нет, они договорились в конце концов, — сказал Деннис. — Никак не пойму, чего ради люди роются в этих раскопах.

— А мне непонятно, что за птица этот Стоун, — сказал Лоуренс. — Сдаётся мне, что он чересчур рассеянный. Иногда я готов поклясться, что для него собственная специальность — тёмный лес и он в археологии ни черта не смыслит.

— Виной всему любовь, — подхватил Деннис. — О Глэдис прекрасная Крэм, приятна ужасно ты всем! В зубах белоснежных твоих предел наслаждений земных. И там, в «Кабане Голубом», где спишь ты невиннейшим сном…

— Достаточно, Деннис, — сказал я.

— Однако мне пора, — сказал Лоуренс Реддинг. — Большое спасибо за приятнейший вечер, миссис Клемент.

Гризельда с Деннисом пошли его проводить. Деннис вернулся в кабинет один. Видимо, что-то сильно рассердило мальчика — он принялся слоняться по кабинету, хмурясь и время от времени награждая пинками ни в чём не повинную мебель.

Наша мебель находится в столь бедственном состоянии, что ей вряд ли можно нанести дальнейший ущерб, но я всё же счёл себя обязанным вступиться за неё.

— Прости, — буркнул Деннис.

Он с минуту помолчал, а потом вдруг взорвался:

— Чёрт бы побрал эти подлые, гнусные сплетни!

Я был слегка удивлён.

— В чём дело? — спросил я его.

— Не знаю, стоит ли тебе говорить.

Я удивился ещё больше.

— Такая жуткая низость, — заговорил Деннис. — Ходят тут и болтают всякие гадости. Вернее, даже не болтают. Намекают. Нет, будь я проклят — извини, пожалуйста, — если я смогу тебе сказать! Слишком гнусная гадость, честное слово.

Я смотрел на него с интересом, но ни о чём не расспрашивал. Стоило, однако, над этим призадуматься — Деннису вообще-то не свойственно принимать что-либо близко к сердцу.

В эту минуту вошла Гризельда.

— Только что звонила мисс Уэзерби, — сказала она. — Миссис Лестрэндж ушла из дому в четверть девятого и до сих пор не вернулась. И никто не знает, куда она пошла.

— А почему они должны это знать?

— У доктора Хэйдока её нет. Мисс Уэзерби знает точно — она созвонилась с мисс Хартнелл, которая живёт в соседнем доме и непременно увидела бы её.

— Для меня остаётся тайной, — сказал я, — как у нас тут люди успевают поесть. Должно быть, едят стоя, только бы не пропустить что-нибудь.

— Это ещё не всё, — доложила Гризельда, сияя от радости. — Они уже произвели разведку в «Голубом Кабане». Доктор Стоун и мисс Крэм занимают смежные спальни, но, — она подняла указательный палец и помахала им, — двери между ними нет!

— Представляю себе всеобщее разочарование, — заметил я.

Гризельда расхохоталась.

Четверг начался с неприятностей. Две почтенные пожилые дамы из моего прихода решили обсудить убранство храма и поссорились. Мне пришлось выступить арбитром в их споре. Они буквально тряслись от ярости. Не будь всё это столь тягостно, я не без интереса наблюдал бы это явление природы.

Затем пришлось сделать выговор двум мальчуганам из хора за то, что они непрерывно сосали леденцы во время богослужения, но я поймал себя на том, что делаю это без должной убедительности, и мне стало как-то неловко.

Потом пришлось уговаривать нашего органиста, который на что-то разобиделся — он у нас обидчив до крайности.

К тому же беднейшие из прихожан подняли форменный бунт против мисс Хартнелл, которая прибежала ко мне, задыхаясь от возмущения.

Я как раз шёл домой, когда мне повстречался полковник Протеро. Он был в отменном настроении — как мировой судья[16], он только что осудил троих браконьеров.

— В наше время нужно только одно — твёрдость! Для острастки! Этот негодяй, Арчер, вчера вышел из тюрьмы и обещает свести со мной счёты, мне уже доложили. Наглый бандит. Есть такое присловье: кому грозят смертью, тот проживёт долго. Я ему покажу счёты — пусть только тронет моих фазанов! Распустились! Мы стали чересчур мягкотелы, вот что! По мне, так надо каждому показать, чего он стоит. И вечно они просят пожалеть жену и малых ребятишек, эти бандиты. Чушь собачья! Чепуха! Каждый должен отвечать за свои делишки, и нечего хныкать про жену и детишек! Для меня все равны! Кто бы ты ни был: доктор, законник, священник, браконьер, пьяный бродяга, — попался на тёмном деле — отвечай по закону! Уверен, что тут вы со мной согласны.

— Вы забываете, — сказал я, — что моё призвание обязывает меня ставить превыше всех одну добродетель — милосердие.

— Я человек справедливый. Это все знают.

Я не отвечал, и он сердито спросил:

— Почему вы молчите? Выкладывайте, что у вас на уме!

Я немного помедлил, потом решил высказаться.

— Я подумал о том, — сказал я, — что, когда настанет мой час, мне будет очень грустно, если единственным доводом в моё оправдание будет то, что я был справедлив. Ведь тогда и ко мне отнесутся только справедливо…

— Ба! Чего нам не хватает — это боевого духа в христианстве. Я свой долг всегда выполнял неукоснительно. Ладно, хватит об этом. Я зайду сегодня вечером, как договорено. Давайте отложим с шести на четверть седьмого, если не возражаете. Мне надо повидать кое-кого тут, в деревне.

— Мне вполне удобно и в четверть седьмого.

Полковник зашагал прочь, размахивая палкой. Я обернулся и столкнулся нос к носу с Хоузом. Я собирался как можно мягче указать ему на некоторые упущения в порученных делах, но, увидев его бледное напряжённое лицо, решил, что он заболел.

Я так ему и сказал, но он стал уверять меня, хотя и без особой горячности, что совершенно здоров. Потом всё же признался, что чувствует себя неважно, и с готовностью последовал моему совету пойти домой и лечь в постель.

Я наспех проглотил ленч и пошёл навестить некоторых прихожан. Гризельда уехала в Лондон — по четвергам билет на поезд стоит дешевле.

Вернулся я примерно без четверти четыре, собираясь набросать план воскресной проповеди, но Мэри сказала, что мистер Реддинг ожидает меня в кабинете.

Когда я вошёл, он расхаживал взад-вперёд, лицо у него было озабоченное. Он был бледен и как-то осунулся.

Услышав мои шаги, он резко обернулся.

— Послушайте, сэр. Я думал о том, что вы мне сказали вчера. Всю ночь не спал. Вы правы. Я должен бежать отсюда.

— Дорогой мой мальчик! — сказал я.

— И то, что вы про Анну сказали, — чистая правда. Если я здесь останусь, ей несдобровать. Она — она слишком хорошая, ей это не подходит. Я вижу, что должен уйти. Я и так уже причинил ей много зла, да простит меня Бог.

— По-моему, вы приняли единственно возможное решение, — сказал я. — Понимаю, как вам было тяжело, но, в конце концов, всё к лучшему.

Такие слова легко говорить только тому, кто понятия не имеет, о чём идёт речь, — вот что было написано у него на лице.

— Вы позаботитесь об Анне? Ей необходим друг.

— Можете быть спокойны — сделаю всё, что в моих силах.

— Благодарю вас, сэр! — Лоуренс крепко пожал мне руку. — Вы славный, падре. Сегодня вечером я в последний раз с ней повидаюсь, чтобы попрощаться, а завтра, может, соберусь и исчезну. Не стоит продлевать агонию. Спасибо, что позволили мне работать в вашем сарайчике. Жаль, что я не успел закончить портрет миссис Клемент.

— Об этом можете не беспокоиться, мой дорогой мальчик. Прощайте, и да благословит вас Бог!

Когда он ушёл, я попытался сосредоточиться на проповеди, но у меня ничего не получалось. Мои мысли всё время возвращались к Лоуренсу и Анне Протеро.

Я выпил чашку довольно невкусного, холодного чёрного чая, а в половине шестого зазвонил телефон. Мне сообщили, что мистер Аббот с Нижней фермы умирает и меня просят немедленно прийти.

Я тут же позвонил в Старую Усадьбу — до Нижней фермы добрых две мили, так что я никак не смогу быть дома к четверти седьмого. Искусством ездить на велосипеде я так и не овладел…

Но мне ответили, что полковник Протеро только сейчас уехал на автомобиле, и я отправился в путь, наказав Мэри передать ему, что меня срочно вызвали, но я попытаюсь вернуться в половине седьмого или немного позже.

Глава 5

Когда я подошёл к калитке нашего сада, время близилось к семи. Но не успел я её открыть, как она распахнулась, и передо мной предстал Лоуренс Реддинг. Увидев меня, он окаменел, и я был поражён, взглянув на него. Он был похож на человека, находящегося на грани безумия. Глаза его вперились в меня со странным выражением; бледный как смерть, он весь дрожал.

Я было подумал, что он выпил лишнего, но тут же отогнал эту мысль прочь.

— Добрый вечер! — сказал я. — Вы снова хотели меня видеть? К сожалению, я отлучался. Пойдёмте со мной. Мне надо обсудить кое-какие дела с Протеро, но это ненадолго.

— Протеро, — повторил он. Потом вдруг засмеялся. — Вы договорились с Протеро? Вы его увидите, даю слово. О господи, вы его увидите.

Я смотрел на него, ничего не понимая. Инстинктивно я протянул к нему руку. Он резко отшатнулся.

— Нет! — Он почти сорвался на крик. — Мне надо идти — подумать. Я должен всё обдумать!

Он бросился бежать к деревне и вскоре скрылся из виду, а я глядел ему вслед, вновь задавая себе вопрос, не пьян ли он.

Наконец я опомнился и пошёл домой. Парадная дверь у нас никогда не запирается, но я всё же позвонил. Мэри открыла дверь, вытирая руки передником.

— Наконец-то пришли, — приветствовала она меня.

— Полковник Протеро здесь? — спросил я.

— В кабинете дожидается. Сидит с четверти седьмого.

— А мистер Реддинг тоже заходил?

— Несколько минут как зашёл. Вас спрашивал. Я сказала, что вы с минуты на минуту вернётесь, а полковник ждёт в кабинете, тогда он говорит: «Я тоже подожду» — и пошёл туда. Он и сейчас там.

— Да нет, — заметил я. — Я только что встретил его, он пошёл в деревню.

— Не слыхала, как он вышел. И двух минут не пробыл. А хозяйка ещё из города не вернулась.

Я рассеянно кивнул. Мэри вернулась в свои владения, на кухню, а я прошёл по коридору и отворил дверь кабинета.

После тёмного коридора свет вечернего солнца заставил меня зажмурить глаза. Я сделал несколько шагов вперёд и прирос к месту.

Несколько мгновений я не мог осмыслить то, что видели мои глаза.

Полковник Протеро лежал грудью на письменном столе, в пугающей, неестественной позе. Около его головы по столу расползлось пятно какой-то тёмной жидкости, которая тихо капала на пол с жутким мерным звуком.

Я собрался с духом и подошёл к нему. Дотронулся — кожа холодная. Поднял его руку — она безжизненно упала. Полковник был мёртв — убит выстрелом в голову.

Я кликнул Мэри. Приказал ей бежать со всех ног за доктором Хэйдоком, он живёт на углу, рукой подать. Я сказал ей, что произошло несчастье.

Потом вернулся в кабинет (для удобства читателей приводим план кабинета), закрыл дверь и стал ждать доктора.

К счастью, Мэри застала его дома. Хэйдок — славный человек, высокий, статный, с честным, немного суровым лицом.

Когда я молча показал ему на то, что было в глубине кабинета, он удивлённо поднял брови. Но, как истинный врач, сумел скрыть свои чувства. Он склонился над мёртвым и быстро его осмотрел. Потом, выпрямившись, взглянул на меня.

— Ну, что? — спросил я.

— Мёртв, можете не сомневаться. И не меньше чем полчаса, судя по всему.

— Самоубийство?

— Исключено. Взгляните сами на рану. А если он застрелился, где тогда оружие?

Действительно, ничего похожего на пистолет в комнате не было.

— Не стоит тут ничего трогать, — сказал Хэйдок. — Надо скорей позвонить в полицию.

Он поднял трубку. Сообщив как можно лаконичнее все обстоятельства, подошёл к креслу, на котором я сидел.

— Да, дело дрянь. Как вы его нашли?

Я рассказал.

— Это… Это убийство? — спросил я упавшим голосом.

— Похоже на то. Ничего другого и не придумаешь. Странно, однако. Ума не приложу, кто это поднял руку на несчастного старика. Знаю, знаю, что его у нас тут недолюбливали, но ведь за это, как правило, не убивают. Не повезло бедняге.

— Есть ещё одно странное обстоятельство, — сказал я. — Мне сегодня позвонили, вызвали к умирающему. А когда я туда явился, все ужасно удивились. Больному стало гораздо лучше, чем в предыдущие дни, а жена его категорически утверждала, что и не думала мне звонить.

Хэйдок нахмурил брови.

— Это подозрительно, весьма подозрительно. Вас просто убрали с дороги. А где ваша жена?

— Уехала в Лондон, на целый день.

— А прислуга?

— Она была в кухне, на другой стороне дома.

— Тогда она вряд ли слышала, что происходило. Да, отвратительная история. А кто знал, что Протеро будет здесь вечером?

— Он сам об этом объявил во всеуслышание.

— Хотите сказать, что об этом знала вся деревня? Да они бы и так до всего дознались. Кто, по-вашему, мог затаить на него зло?

Передо мной встало смертельно бледное лицо Лоуренса Реддинга с застывшим взглядом полубезумных глаз. Но от необходимости отвечать я был избавлен — в коридоре послышались шаги.

— Полиция, — сказал мой друг, поднимаясь.

Наша полиция явилась в лице констебля[17] Хэрста, сохранявшего внушительный, хотя и несколько встревоженный вид.

— Добрый вечер, джентльмены, — приветствовал он нас. — Инспектор будет здесь незамедлительно. А пока я выполню его указания. Насколько я понял, полковника Протеро нашли убитым в доме священника.

Он замолчал и устремил на меня холодный и подозрительный взгляд, который я постарался встретить с подобающим случаю видом удручённой невинности.

Хэрст прошагал к письменному столу и объявил:

— До прихода инспектора ни к чему не прикасаться!

Констебль извлёк записную книжку, послюнил карандаш и вопросительно воззрился на нас.

Я повторил рассказ о том, как нашёл покойного.

Записав мои показания, что заняло немало времени, он обратился к доктору:

— Доктор Хэйдок, что, по вашему мнению, послужило причиной смерти?

— Выстрел в голову с близкого расстояния.

— А из какого оружия?

— Точно сказать не могу, пока не извлекут пулю. Но похоже, что это будет пуля из пистолета малого калибра, скажем, «маузера-25».

Я вздрогнул, вспомнив, что накануне вечером Лоуренс признался, что у него есть такой револьвер. Полицейский тут же уставился на меня холодными рыбьими глазами.

— Вы что-то сказали, сэр?

Я замотал головой. Какие бы подозрения я ни питал, это были всего лишь подозрения, и я имел право умолчать о них.

— А когда, по вашему мнению, произошло это несчастье?

Доктор помедлил с минуту. Потом сказал:

— Он мёртв примерно с полчаса. Могу с уверенностью сказать, что не дольше.

Хэрст повернулся ко мне:

— А служанка что-нибудь слышала?

— Насколько я знаю, она ничего не слышала, — сказал я. — Лучше вам самому у неё спросить.

Но тут явился инспектор Слак — приехал на машине из городка Мач-Бенэм, что в двух милях от нас.

Единственное, что я могу сказать про инспектора Слака, так это то, что никогда человек не прилагал столько усилий, чтобы стать полной противоположностью собственному имени[18]. Этот черноволосый смуглый полицейский был непоседлив и нахрапист. Его чёрные глазки так повсюду и шарили. Вёл он себя крайне грубо и заносчиво.

На наши приветствия он ответил коротким кивком, выхватил у своего подчинённого записную книжку, полистал, бросил ему вполголоса несколько коротких фраз и подскочил к мёртвому телу.

— Конечно, всё тут залапали и переворошили, — буркнул он.

— Я ни к чему не прикасался, — сказал Хэйдок.

— И я тоже, — сказал я.

Инспектор несколько минут был поглощён делом: рассматривал лежавшие на столе вещи и лужу крови.

— Ага! — торжествующе воскликнул он. — Вот то, что нам нужно. Когда он упал, часы опрокинулись. Мы знаем время совершения преступления. Двадцать две минуты седьмого. Как вы там сказали, доктор, когда наступила смерть?

— Я сказал — с полчаса назад, но…

Инспектор посмотрел на свои часы.

— Пять минут восьмого. Мне доложили минут десять назад, без пяти семь. Труп нашли примерно без четверти семь. Как я понял, вас вызвали немедленно. Скажем, вы освидетельствовали его без десяти… Да, время сходится, минута в минуту.

— Я не могу утверждать категорически, — сказал Хэйдок. — Время определяется примерно в этих границах.

— Неплохо, сэр, совсем недурно.

Я не раз и не два пытался вставить своё слово:

— Часы у нас, знаете ли…

— Прошу прощенья, сэр, если мне что понадобится узнать, я задам вам вопрос. Времени в обрез. Я требую абсолютной тишины.

— Да, но я только хотел сказать…

— Абсолютной тишины! — повторил инспектор, буравя меня бешеным взглядом.

Я решил повиноваться. Он всё ещё шарил взглядом по столу.

— Зачем это он сюда уселся? — проворчал он. — Хотел записку оставить — эге! А это что такое?

Он с видом победителя поднял вверх листок бумаги. Слак был так доволен собой, что даже позволил нам приблизиться и взглянуть на листок из своих рук.

Это был лист моей писчей бумаги, и сверху стояло время: «18.20».

«Дорогой Клемент, — стояло в записке. — Простите, ждать больше не могу, но я обязан…»

Слово обрывалось росчерком там, где перо сорвалось.

— Яснее ясного, — раздувшись от гордости, возвестил инспектор Слак. — Он усаживается, начинает писать, а убийца потихоньку проникает в окно, подкрадывается и стреляет. Ну, чего вы ещё хотите?

— Я просто хотел сказать… — начал я.

— Будьте любезны, посторонитесь, сэр. Я хочу посмотреть, нет ли следов.

Он опустился на четвереньки и двинулся к открытому окну.

— Я считаю своим долгом заявить… — настойчиво продолжал я.

Инспектор поднялся в полный рост. Он заговорил спокойно, но жёстко:

— Этим мы займёмся потом. Буду очень обязан, джентльмены, если вы освободите помещение. Прошу на выход, будьте так добры!

Мы позволили выставить себя из комнаты, как малых детей.

Казалось, прошли часы, а было всего четверть восьмого.

— Вот так, — сказал Хэйдок. — Ничего не попишешь. Когда я понадоблюсь этому самовлюблённому ослу, можете прислать его ко мне в приёмную. Всего хорошего.

— Хозяйка приехала, — объявила Мэри, на минуту возникнув из кухни. Глаза у неё были совершенно круглые и шалые. — Минут пять как пришла.

Я нашёл Гризельду в гостиной. Вид у неё был утомлённый, но взволнованный.

Она внимательно выслушала всё, что я ей рассказал.

— На записке сверху помечено «18.20», — сказал я в заключение. — А часы свалились и остановились в восемнадцать двадцать две.

— Да, — сказала Гризельда. — А ты ему разве не сказал, что эти часы всегда поставлены на четверть часа вперёд?

— Нет, — ответил я. — Не удалось. Он мне рта не дал раскрыть. Я старался, честное слово.

Гризельда хмурилась, явно чем-то озадаченная.

— Послушай, Лен, — сказала она, — тогда это всё вообще уму непостижимо! Ведь когда эти часы показывали двадцать минут седьмого, на самом-то деле было всего шесть часов пять минут, а в это время полковник Протеро ещё и в дом не входил, понимаешь?

Глава 6

Мы некоторое время ломали голову над этой загадкой, но так ни к чему и не пришли. Гризельда сказала, что я должен сделать ещё одну попытку сообщить об этом инспектору Слаку, но я проявил несговорчивость, которая заслуживает скорее названия «ослиное упрямство».

Инспектор Слак вёл себя чудовищно грубо без всякого повода. Я предвкушал ту минуту, когда, к его вящему посрамлению, выступлю со своим важным сообщением. Пожалуй, я замечу с мягкой укоризной:

«Если бы вы тогда соблаговолили меня выслушать, инспектор Слак…»

Я всё же надеялся, что он хотя бы поговорит со мной, прежде чем покинуть мой дом, но, к нашему удивлению, мы узнали от Мэри, что он уже ушёл, закрыв на ключ двери кабинета и приказав, чтобы никто не смел туда входить.

Гризельда предложила пойти в Старую Усадьбу.

— Какой это будет ужас для Анны Протеро — полиция и всё такое прочее, — сказала она. — Может быть, я смогу ей хоть чем-то помочь.

Я одобрил её намерения, и Гризельда отправилась в путь с наказом, чтобы она мне непременно позвонила, если потребуется моя помощь или если кто-нибудь будет нуждаться в утешении — Анна или Летиция.

Я тут же принялся звонить учителям воскресной школы, которые должны были прийти в 19.45, — каждую неделю по четвергам они собирались у меня для подготовки к занятиям. При сложившихся обстоятельствах я счёл за лучшее отложить встречу.

Следующим действующим лицом, появившимся на сцене, был Деннис, возвратившийся после игры в теннис. Судя по всему, убийство, происшедшее в нашем доме, доставило ему громадное удовольствие.

— Вот это повезло! — радовался он. — Убийца среди нас! Всю жизнь мечтал участвовать в расследовании убийства. А почему полиция заперла кабинет? Ключи от других дверей не подойдут, а?

Я наотрез отказался от подобных экспериментов. Деннис надулся. Вытянув из меня всё до малейших подробностей, он отправился в сад на поиски следов, заметив на прощанье, что нам ещё повезло — ухлопали всего-навсего старика Протеро, которого и так никто терпеть не мог.

Меня покоробила его бессердечная весёлость, но я рассудил, что не стоит так строго спрашивать с мальчика. Деннис был в том возрасте, когда детективы любят больше всего на свете, так что он, обнаружив настоящую детективную историю, да ещё и мёртвое тело в придачу прямо, так сказать, на пороге своего дома, должен быть на седьмом небе от счастья, как и положено нормальному молодому человеку. В шестнадцать лет мало задумываются о смерти.

Гризельда вернулась примерно через час. Она повидалась с Анной Протеро и пришла, как раз когда инспектор сообщал ей о случившемся.

Узнав, что миссис Протеро рассталась со своим мужем в деревне примерно без четверти шесть и ей нечего добавить по этому поводу, он распрощался, но сказал, что завтра зайдёт поговорить обстоятельнее.

— По-своему он был очень внимателен. — Гризельда была вынуждена это признать.

— А как перенесла эту весть миссис Протеро?

— Как сказать — она была очень спокойна, но ведь она всегда такая.

— Да, — сказал я. — Я не могу представить себе Анну Протеро в истерике.

— Конечно, для неё это страшный удар. Это было заметно. Она меня поблагодарила за то, что я пришла, но сказала, что ни в какой помощи не нуждается.

— А как Летиция?

— Её не было — играла где-то в теннис. До сих пор не вернулась.

После небольшой паузы Гризельда сказала:

— Знаешь, Лен, она вела себя странно, очень, очень странно.

— Шок, — предположил я.

— Да, конечно, ты прав… И всё же… — Гризельда задумчиво нахмурила брови. — Что-то не то, понимаешь? Она была не подавлена, не огорчена, а перепугана до смерти.

— Перепугана?

— Да, и изо всех сил старалась это скрыть, понимаешь? Не хотела выдавать себя. И в глазах такое странное выражение — настороженность. Я подумала: а вдруг она знает, кто его убил? Она то и дело спрашивала, кого они подозревают.

— Вот как? — задумчиво сказал я.

— Да. Конечно, Анна умеет держать себя в руках, но видно было, что она ужасно встревожена. Гораздо больше, чем я от неё ожидала: в конце концов, она не была к нему так уж привязана. Я бы сказала скорее, что она его вовсе не любила, если уж на то пошло.

— Подчас смерть меняет чувства к человеку, — заметил я.

— Разве что так…

Влетел Деннис, вне себя от радости — он нашёл на клумбе чей-то след. Он был в полной уверенности, что полиция пропустила эту главнейшую улику, которая откроет тайну убийцы.

Ночь я провёл неспокойно. Деннис вскочил ни свет ни заря и удрал из дому, не дожидаясь завтрака, чтобы, как он сказал, «быть в курсе».

Тем не менее не он, а Мэри принесла нам в то утро самую сенсационную новость.

Как только мы сели завтракать, она ворвалась в комнату — глаза горят, щёки пылают — и со свойственной ей бесцеремонностью изрекла:

— Слыхали что-нибудь подобное? Мне сейчас булочник сказал. Они арестовали молодого мистера Реддинга!

— Арестовали Лоуренса? — Гризельда не верила своим ушам. — Не может быть! Опять какая-нибудь идиотская ошибка.

— А вот и не ошибка, мэм, — заявила Мэри с тайным злорадством. — Мистер Реддинг сам туда пошёл, да и признался во всём как на духу. На ночь глядя, в последнюю минуту. Входит, бросает на стол пистолет и говорит: «Это сделал я». Так и сказал. И всё тут.

Она победоносно взглянула на нас, энергично тряхнула головой и удалилась, довольная произведённым впечатлением. Мы с Гризельдой молча смотрели друг на друга.

— Да нет, этого не может быть! — сказала Гризельда. — Не может быть! — Заметив, что я промолчал, она сказала: — Лен, неужели ты думаешь, что это правда?

Я не находил слов. Сидел и молчал, а мысли вихрем носились у меня в голове.

— Он сошёл с ума, — сказала Гризельда. — Буйное помешательство. Может, они просто вместе рассматривали пистолет, а он вдруг выстрелил, а?

— Это маловероятно.

— Я уверена, что это несчастный случай. Ведь нет ни малейшего намёка на мотив преступления. С какой стати Лоуренс стал бы убивать полковника Протеро?

Я мог бы дать вполне определённый ответ на этот вопрос, но мне хотелось уберечь Анну Протеро, насколько это возможно. Пока оставалась ещё надежда не впутывать её имя в это дело.

— Вспомни, они перед этим поссорились.

— А, из-за Летиции и её купальника. Да это же пустяк! Даже если они с Летицией были тайно обручены — это, знаешь ли, вовсе не причина убивать её родного отца!

— Мы не знаем истинных обстоятельств дела, Гризельда.

— Значит, ты этому веришь, Лен! Как ты можешь! Говорю тебе, я совершенно уверена, что Лоуренс ни волоска у него на голове не тронул!

— А ты вспомни — я встретил его у самой калитки. У него был совершенно безумный вид.

— Да, знаю, но… Господи! Это невозможно!

— Не забывай про часы, — сказал я. — Тогда всё становится ясно. Лоуренс мог перевести их назад, на восемнадцать двадцать, чтобы обеспечить себе алиби. Ты же знаешь, как инспектор Слак попался на эту удочку.

— Ты ошибаешься, Лен. Лоуренс знал, что часы переставлены. «Чтобы наш падре никуда не опаздывал», — он всегда так говорил. Лоуренс никогда бы не стал переставлять их обратно на восемнадцать двадцать две. Он бы поставил стрелки на более вероятное время — без четверти семь, например.

— Он мог и не знать, когда Протеро пришёл в дом. Мог и просто забыть, что часы переставлены.

Гризельда не сдавалась:

— Нет уж, коли дело доходит до убийства, всегда ужасно стараешься вспомнить каждую мелочь.

— Откуда тебе знать, дорогая моя, — мягко заметил я. — Ты никогда никого не убивала.

Не успела Гризельда ответить, как на скатерть легла чья-то тень и мы услышали негромкий, очень приятный голос:

— Надеюсь, я не помешала? Простите меня, ради бога. Но при столь печальных обстоятельствах, весьма печальных обстоятельствах…

Это была наша соседка, мисс Марпл. Мы вежливо ответили, что она нисколько не помешала, и она, приняв наше приглашение, переступила через порожек двери; я пододвинул ей стул. Она была настолько взволнована, что даже слегка порозовела.

— Ужасно, не правда ли? Бедный полковник Протеро! Человек он был не такой уж симпатичный, и душой общества его никак не назовёшь, но всё равно это очень, очень грустно. И убит прямо здесь, у вас в кабинете, как мне сказали?

Я ответил утвердительно.

— Но ведь нашего дорогого викария в тот час не было дома? — продолжала допрос мисс Марпл, обращаясь к Гризельде.

Я объяснил, почему меня не было.

— А мистер Деннис сегодня не завтракает с вами? — спросила мисс Марпл, оглядевшись.

— Деннис вообразил себя великим сыщиком, — сказала Гризельда. — Чуть не сошёл с ума от радости, когда обнаружил какой-то след на клумбе. Наверно, понёсся в полицию с этой потрясающей вестью.

— Боже, боже! — воскликнула мисс Марпл. — Какой переполох, подумайте. И мистер Деннис уверен, что знает убийцу. Впрочем, каждый из нас считает, что знает виновника преступления.

— Вам кажется, что это настолько очевидно?

— Нет, моя душечка, я вовсе не думаю этого. Я хотела сказать, что каждый из нас думает о разных людях. Оттого-то так важно иметь улики. Взять хоть бы меня — я совершенно уверена, что знаю, кто это сделал. Но, должна признаться, у меня нет ни одной, самой ничтожной улики. И я знаю, что в таких случаях нужна исключительная осмотрительность — всякое необдуманное слово может быть сочтено клеветой, а это ведь подсудное дело, не так ли? Я решила вести себя как можно более осторожно с инспектором Слаком. Он велел мне передать, что зайдёт сегодня утром, но только что звонил и сказал, что надобность в этом отпала.

— Должно быть, после ареста надобность и вправду отпала, — заметил я.

— После ареста? — Мисс Марпл наклонилась вперёд, и щёки у неё от волнения зарделись. — Про арест я ничего не знала!

Неслыханное дело, чтобы мисс Марпл не знала того, что известно нам. Я к этому не привык и нисколько не сомневался, что она в курсе самых свежих событий.

— Боюсь, что мы говорили о разных вещах, — сказал я. — Да, они взяли под арест молодого Лоуренса Реддинга.

— Лоуренса Реддинга? — казалось, мисс Марпл не может прийти в себя от удивления. — Ни за что бы не подумала!..

Гризельда живо подхватила:

— А я и теперь не думаю! Не верю, и всё, хотя он сам признался.

— Признался? — повторила мисс Марпл. — Вы сказали, что он сам признался? Ах, теперь я вижу, что ничего не понимала, вот беда…

— Мне всё кажется, что произошёл какой-то несчастный случай, — сказала Гризельда. — А тебе, Лен? После того как он сам пришёл в полицию и признался, я это почувствовала.

— Он сам явился в полицию, вот как?

— Да.

— Ох, — сказала мисс Марпл, переводя дыхание. — Как я рада, как я рада!

Я взглянул на неё, не скрывая удивления.

— Мне кажется, это говорит об искреннем раскаянии, — сказал я.

— Раскаяние? — Мисс Марпл была поражена. — Только не говорите, дорогой мой викарий, что вы верите в его виновность!

Настала моя очередь окаменеть от удивления.

— А как же, если он сам признался…

— Конечно, это лучшее доказательство его невиновности, не так ли? Ясно, что он полковника не убивал.

— Только не мне, — сказал я. — Может быть, я туповат, но мне абсолютно неясно. Если человек не совершал убийства, не вижу никакой причины, которая могла бы заставить его взять вину на себя.

— О, что вы! Разумеется, причина есть, — сказала мисс Марпл. — Естественно. Причина всегда есть, не правда ли? А молодые люди — это такие горячие головы и частенько готовы поверить в самое дурное. — Она обратилась к Гризельде: — А вы согласны со мной, душечка?

— Я… Я не знаю, — призналась Гризельда. — Прямо не знаю, что и подумать. Нет никакой причины, чтобы Лоуренс вёл себя как полный идиот.

— Если бы ты видела его лицо прошлым вечером… — начал я.

— Расскажите мне, — попросила мисс Марпл.

Я рассказал о своём вчерашнем возвращении домой, и она выслушала меня с глубоким вниманием. Когда я кончил рассказ, она заговорила сама:

— Признаюсь, я частенько по глупости воспринимаю всё не так, как следовало бы, но на этот раз я вас совсем не поняла. Мне кажется, что если уж молодой человек задумал такое чёрное дело — отнять жизнь у своего ближнего, то после этого он не станет приходить в безумное отчаяние. Это было бы заранее обдуманное, хладнокровное преступление. Убийца мог бы нервничать и совершить какой-нибудь мелкий промах, но не думаю, что он пришёл бы в такое неистовство, как вы описали. Нелегко вообразить себя на месте другого человека, но я не представляю, что могла бы настолько потерять власть над собой.

— Мы не знаем всех обстоятельств, — возразил я. — Если они поссорились и Лоуренс выстрелил под влиянием приступа ненависти, то после он мог прийти в ужас от того, что натворил. Признаюсь, мне хотелось бы так думать.

— Знаю, дорогой мистер Клемент. Мы хотели бы всё видеть в определённом свете. Но ведь приходится соглашаться с фактами, каковы бы они ни были, правда? А мне кажется, что факты никак нельзя подогнать под ваше объяснение. Прислуга ясно показала, что мистер Реддинг пробыл в доме минуту-две, а этого, конечно, недостаточно для такой ссоры, какую вы себе представили. Кроме того, как я поняла, полковнику выстрелили в голову, когда он писал записку — по крайней мере, так говорит моя служанка.

— Совершенно верно, — сказала Гризельда. — Очевидно, он писал записку, чтобы сообщить, что он больше не может ждать. Записка была помечена временем «18.20», а часы упали и остановились в двадцать две минуты седьмого, это ужасно странно, мы с Леном ничего не можем понять!

Она пояснила, что часы у нас всегда поставлены на четверть часа вперёд.

— Интересно, — заметила мисс Марпл. — Очень, очень интересно. Но записка, на мой взгляд, куда интереснее. Я бы сказала…

Она замолчала и оглянулась. За окном стояла Летиция Протеро. Она вошла, слегка кивнув и пробормотав себе под нос: «Доброе утро».

Потом она упала в кресло и сказала несколько более оживлённо, чем это было у неё в обычае:

— Говорят, они арестовали Лоуренса.

— Да, — сказала Гризельда. — Мы все в полном шоке.

— Вот уж не ожидала, что кто-то убьёт отца, — сказала Летиция. Она явно гордилась тем, что не проявляет ни горя, ни вообще намёка на какие-то человеческие чувства. — Конечно, руки чесались у многих. Иногда я сама была готова его прикончить.

— Хочешь чего-нибудь выпить или поесть, Летиция? — спросила Гризельда.

— Нет, спасибо. Я забрела просто так — поискать свой беретик, такой смешной, маленький, жёлтенький. Мне казалось, я забыла его вчера в кабинете.

— Значит, там он и лежит, — сказала Гризельда. — Мэри никогда и ничего не убирает.

— Пойду поищу, — сказала Летиция, пытаясь подняться. — Простите, что причиняю лишнее беспокойство, но мне совершенно нечего надеть на голову — всё растеряла.

— Боюсь, что сейчас вам туда не попасть, — сказал я. — Инспектор Слак запер кабинет на ключ.

— Вот зануда! А через окно туда пролезть нельзя?

— Нет, к сожалению. Заперто изнутри. Однако, Летиция, мне кажется, при сложившихся обстоятельствах вам жёлтый берет не так уж и нужен.

— Вы имеете в виду траур и прочую ерунду? И не подумаю надевать траур. По-моему, жутко допотопный обычай. Какая досада, что Лоуренсу так не повезло. Ужасно досадно.

Она встала, но не двигалась с места, рассеянно хмурясь.

— Наверно, это из-за меня и купального костюма. Такая глупость, сил нет.

Гризельда открыла было рот, чтобы что-то сказать, но по какой-то необъяснимой причине промолчала.

Странная улыбка тронула губы Летиции.

— Пожалуй, — сказала она как бы себе самой, очень тихо, — пойду домой и скажу Анне, что Лоуренса арестовали.

И она вышла. Гризельда обернулась к мисс Марпл.

— Почему вы наступили мне на ногу?

Старая дама улыбнулась.

— Мне показалось, что вы собираетесь что-то сказать, душечка. Знаете, подчас гораздо лучше наблюдать, как всё будет развиваться само собой. Можете мне поверить, это дитя совсем не так уж витает в облаках, как старается показать. У неё в голове есть чёткий замысел, и она знает, что делает.

Мэри громко постучала в дверь и тут же влетела в столовую.

— Что такое? — спросила Гризельда. — И, Мэри, запомните, пожалуйста, что стучать не надо. Я вам сто раз говорила.

— Мало ли, может, вы заняты, — отпарировала Мэри. — Полковник Мельчетт. Хочет видеть хозяина.

Полковник Мельчетт — начальник полиции в нашем графстве. Я встал не мешкая.

— Я думала, не годится оставлять его в холле, и пустила его в гостиную, — сообщила Мэри. — Со стола убрать?

— Нет ещё, — сказала Гризельда. — Я позвоню.

Она снова обернулась к мисс Марпл, а я вышел из комнаты.

Глава 7

Полковник Мельчетт — живой маленький человек, и у него странная привычка внезапно и неожиданно фыркать носом. У него рыжие волосы и пытливые ярко-голубые глаза.

— Доброе утро, викарий, — сказал он. — Пренеприятное дело, а? Бедняга Протеро. Не подумайте, что он мне нравился. Вовсе нет. По правде говоря, никто его не любил. Да и для вас куча неприятностей, верно? Надеюсь, ваша хозяюшка держится молодцом?

Я сказал, что Гризельда восприняла всё как подобает.

— Вот и ладно. Когда такое случается в твоём кабинете, радости мало. Реддинг меня удивил, доложу я вам, — позволить себе такое в чужом доме! Совершенно не подумал о чувствах других людей!

Меня вдруг охватило непреодолимое желание расхохотаться, но полковник Мельчетт, как видно, не находил ничего смешного в том, что убийца обязан щадить чувства окружающих, и я сдержался.

— Честно скажу, меня порядком удивило известие, что этот малый просто взял да и явился с повинной, — продолжал полковник Мельчетт, плюхаясь в кресло.

— А как это было? Когда?

— Вчера вечером. Часов около десяти. Влетает, бросает на стол пистолет и заявляет: «Это я убил». Без околичностей.

— А как он объясняет содеянное?

— Да никак. Конечно, мы его предупредили, чем чревата дача ложных показаний. А он смеётся, и всё тут. Говорит, зашёл сюда повидаться с вами. Видит полковника. Они повздорили, и он его пристрелил. О чём был спор, не говорит. Слушайте, Клемент, — это останется между нами, — вы об этом хоть что-нибудь знаете? До меня доходили слухи, что его выставили из дома, и прочее в этом роде. Что у них там — дочку он соблазнил или ещё что? Мы не хотим втягивать в это дело девушку, пока возможно, ради её и общего блага. Весь сыр-бор из-за этого загорелся?

— Нет, — сказал я. — Можете поверить мне на слово, дело отнюдь не в этом, но в настоящее время я больше ничего сказать не могу.

Он кивнул и вскочил.

— Рад это слышать. А то люди бог весть что болтают. Слишком много бабья в наших местах. Ну, мне пора. Надо повидать Хэйдока. Его куда-то вызвали, но он должен вернуться. Признаюсь по чести, жалко мне этого Реддинга. Всегда считал его славным малым. Может, они придумают ему какие-то оправдания. Последствия войны, контузия, что-нибудь в этом роде. Особенно если не откопают какой-нибудь подходящий мотив для преступления. Ну, я пошёл. Хотите со мной?

Я сказал, что пойду с удовольствием, и мы вышли вдвоём.

Хэйдок живёт в соседнем доме. Слуга сказал, что доктор только сейчас вернулся, и провёл нас в столовую. Хэйдок сидел за столом, а перед ним аппетитно пускала парок яичница с беконом. Он приветливо кивнул нам.

— Простите, но пришлось ехать. Роды принимал. Почти всю ночь провозился с вашим делом. Достал для вас пулю.

Он толкнул по столу в нашу сторону маленькую коробочку. Мельчетт рассмотрел пулю.

— Ноль двадцать пять?

Хэйдок кивнул.

— Технические подробности попридержу до расследования, — сказал он. — Вам нужно знать только одно: смерть была практически мгновенной. Этот молодой идиот сказал, ради чего он это сделал? Кстати, меня поразило, что ни одна живая душа не слышала выстрела.

— Да, — сказал Мельчетт. — Удивительно.

— Окно кухни выходит на другую сторону, — объяснил я. — Когда закрыты все двери — и в кабинете, и в буфетной, и в кухне, — вряд ли что-нибудь можно услышать, а наша служанка была одна в доме.

— Гм-м… — сказал Мельчетт. — Всё равно странно это. Интересно, не слышала ли чего старушка — как её звать? — а, мисс Марпл. Окно в кабинете было открыто.

— Возможно, она и слышала, — сказал Хэйдок.

— Не думаю, — сказал я. — Она только что у нас была и ничего об этом не сказала, а я уверен, что она упомянула бы о том, что слышала.

— А может, она и слышала, да не придала этому значения — подумала, что у машины выхлоп не в порядке.

Я заметил, что в это утро Хэйдок был настроен куда более добродушно и жизнерадостно, чем вчера. Он был похож на человека, который изо всех сил старается скрыть обуревающую его радость.

— А что, если там был глушитель? — добавил он. — Не исключено. Тогда никто ничего бы и не услышал.

Мельчетт замотал головой.

— Слак ничего такого не нашёл, потом спросил Реддинга напрямик. Реддинг поначалу вообще не мог взять в толк, о чём речь, а когда понял, категорически заявил, что ничем таким не пользовался. Я думаю, можно ему поверить на слово.

— Да, конечно. Бедняга.

— Юный идиот, чёрт бы его побрал! — взорвался полковник Мельчетт. — Прошу прощенья, Клемент. Но ведь иначе его не назовёшь. Как-то не могу думать о нём как об убийце.

— Мотив какой? — спросил Хэйдок, одним глотком допивая кофе и вставая из-за стола.

— Он говорит, что они поссорились, он вспылил и не помнит, как застрелил полковника.

— Хочет вытянуть на непреднамеренное убийство, э? — Доктор потряс головой. — Ничего не выйдет. Он подкрался сзади, когда старик писал письмо, и выстрелил ему в затылок. Ссорой тут и не пахнет.

— Да у них и времени на ссору не было, — вмешался я, припомнив слова мисс Марпл. — Подкрасться, застрелить полковника, переставить часы назад на восемнадцать двадцать и убраться подобру-поздорову, да у него едва хватило бы времени на всё это. Я никогда не забуду, какое у него было лицо, когда я встретил его за калиткой, и как он сказал: «Вы его увидите, даю слово. О! Вы его увидите!» Уже одно это должно было возбудить мои подозрения, навести на мысль о том, что случилось за несколько минут до нашей встречи.

Хэйдок уставился на меня удивлённым взглядом.

— То есть как это «за несколько минут до встречи»? Когда же, по-вашему, Реддинг его застрелил?

— За несколько минут до моего прихода.

Доктор покачал головой:

— Невозможно. Исключено. Он уже был мёртв задолго до этого.

— Но, дорогой вы мой, — воскликнул полковник Мельчетт, — вы же сами сказали, что полчаса — только приблизительный срок.

— Полчаса, тридцать пять минут, двадцать пять минут, даже двадцать — это в пределах вероятности, но меньше — ни в коем случае. Ведь тогда тело было бы ещё тёплое, когда я подоспел.

Мы молча смотрели друг на друга. Лицо Хэйдока внезапно переменилось. Стало серым, на глазах постарело. Эта перемена меня поразила.

— Да вы послушайте, Хэйдок, — полковник первым обрёл дар речи. — Если Реддинг застрелил его в четверть восьмого…

Хэйдок вскочил.

— Я вам сказал, что это невозможно, — проревел он. — Если Реддинг утверждает, что застрелил Протеро в четверть восьмого, значит, Реддинг лжёт. Пропади оно всё пропадом — я врач, говорю вам, мне лучше знать! Кровь уже начала свёртываться.

— Если Реддинг лжёт… — начал было полковник Мельчетт, потом смолк и потряс головой. — Пожалуй, надо пойти в полицейский участок, поговорить с ним самим, — сказал он.

Глава 8

По дороге в участок мы почти не разговаривали. Хэйдок слегка отстал и сказал мне вполголоса:

— Знаете, не нравится мне всё это. Не нравится. Мы все чего-то тут не понимаем.

У него был крайне озабоченный, встревоженный вид.

Инспектор Слак был на месте, и мы уже вскоре встретились с Лоуренсом Реддингом.

Его бледное лицо выглядело усталым, но он был совершенно спокоен, поразительно спокоен, сказал бы я, при сложившихся обстоятельствах. Мельчетт же хмыкал и фыркал, явно нервничая.

— Слушайте, Реддинг, — начал он, — мне известны показания, которые вы давали инспектору Слаку. Вы утверждаете, что пришли в дом викария примерно без четверти семь, встретили Протеро, поссорились с ним, застрелили его и ушли. Протокол я вам не читаю, но это главное.

— Да.

— Я собираюсь задать вам несколько вопросов. Вас уже уведомили, что вы можете не отвечать на них, если не сочтёте нужным. Ваш адвокат…

Лоуренс не дал ему договорить:

— Мне нечего скрывать. Я убил Протеро.

— А! Ладно! — И Мельчетт громко фыркнул. — А как у вас оказался с собой пистолет?

— Он был у меня в кармане, — ответил Лоуренс, слегка помявшись.

— И вы взяли его с собой, когда шли к священнику?

— Да.

— Зачем?

— Я всегда держу его при себе.

Он снова слегка замешкался с ответом, и я окончательно уверился, что он говорит неправду.

— А зачем вы перевели часы назад?

— Часы? — Лоуренс явно не знал, что сказать.

— Ну да, стрелки показывали восемнадцать двадцать две.

Его лицо внезапно исказилось от страха.

— А, да, конечно. Я их перевёл.

Хэйдок неожиданно бросил ему в лицо:

— Куда вы стреляли?

— В полковника Протеро.

— Я спрашиваю, в какую часть тела?

— А! Я, кажется, в голову. Да, я стрелял в голову.

— Вы что, не помните?

— Вам всё и так известно, зачем вы спрашиваете?

Это была слабая, неловкая попытка вывернуться. Снаружи послышался какой-то шум. Вошёл констебль с запиской. Он был без шлема.

— Письмо викарию. Написано — срочно.

Я вскрыл конверт и прочёл:

Я бросил на Мельчетта красноречивый взгляд. Он понял намёк. Мы вышли все вместе. Я бросил взгляд через плечо и мельком увидел лицо Лоуренса Реддинга. Глаза его были прикованы к листку бумаги, который я держал в руке, с выражением такого мучительного отчаяния и страдания, какое мне едва ли когда приходилось видеть на человеческом лице.

Я вспомнил, как Анна Протеро, сидя передо мной на диване, сказала: «Я готова на всё», и на душе у меня стало невыразимо тяжко. Я вдруг увидел причину героического самооговора Лоуренса Реддинга. Мельчетт разговаривал со Слаком.

— Выяснили, чем Реддинг занимался в течение дня? Есть основания полагать, что он убил Протеро раньше, чем он говорит. Разберитесь и доложите.

Он обернулся ко мне, и я молча протянул ему письмо Анны Протеро. Он пробежал его и удивлённо надул губы. Потом пристально взглянул на меня.

— Вы на это намекали утром?

— Да. Тогда я не был уверен, должен ли я всё рассказать. Теперь я считаю это своим долгом.

И я рассказал ему о том, что видел в тот вечер в мастерской.

Полковник обменялся несколькими словами с инспектором, и мы отправились в Старую Усадьбу. Доктор Хэйдок пошёл вместе с нами.

Дверь отворил безукоризненный дворецкий — с приличествующей обстоятельствам торжественностью в каждом движении.

— Доброе утро, — сказал Мельчетт. — Будьте добры, попросите горничную миссис Протеро доложить о нас, а потом возвращайтесь сюда, я вам задам несколько вопросов.

Дворецкий поспешно удалился, но вскоре вернулся и доложил, что поручение выполнено.

— А теперь поговорим про вчерашний день, — сказал Мельчетт. — Ваш хозяин был дома во время ленча?

— Да, сэр.

— И настроение у него было обычное?

— Насколько я мог заметить, да, сэр.

— А потом что было?

— После ленча миссис Протеро пошла к себе прилечь, а полковник ушёл к себе в кабинет. Мисс Протеро уехала играть в теннис на спортивной машине. Полковник и миссис Протеро пили чай в гостиной в половине пятого. Шофёру было приказано подать машину в пять тридцать, они собирались ехать в деревню. Как только они уехали, позвонил мистер Клемент, — поклон в мою сторону, — и я сказал ему, что они уже уехали.

— Гм-м… — протянул полковник Мельчетт. — Когда мистер Реддинг был здесь в последний раз?

— Во вторник днём, сэр.

— Насколько мне известно, они немного не поладили?

— Должно быть, так, сэр. Мне было приказано впредь не принимать мистера Реддинга.

— А вы сами слышали, как они ссорились? — напрямик спросил полковник Мельчетт.

— У полковника Протеро был очень звучный голос, сэр, особенно когда он сердился. Я поневоле слышал кое-что, когда он повышал голос.

— Достаточно, чтобы понять, о чём идёт спор?

— Я понял, сэр, что речь идёт о портрете, который писал мистер Реддинг, о портрете мисс Летиции.

Фырканье Мельчетта прозвучало как рычанье.

— Вы видели мистера Реддинга перед уходом?

— Да, сэр, я его провожал.

— Он был очень сердит?

— Да нет, сэр, если позволите, я бы сказал, что он скорее выглядел довольным.

— Так вчера он сюда не заходил?

— Нет, сэр.

— А ещё кто-нибудь заходил?

— Вчера — никто, сэр.

— А позавчера?

— Во второй половине дня приходил мистер Деннис Клемент. И доктор Стоун пробыл здесь некоторое время. А вечером заходила дама.

— Дама? — Мельчетт искренне удивился. — Кто такая?

Дворецкий не смог припомнить её имя. Дама была незнакомая, он никогда раньше её не видел. Она, конечно, назвала себя, и он ей сказал, что сейчас все обедают, тогда она согласилась подождать. И он проводил её в малую гостиную.

Она спрашивала полковника Протеро, а не миссис Протеро. Он доложил полковнику, и тот прошёл в малую гостиную, как только отобедали.

Сколько дама пробыла? Пожалуй, с полчаса. Полковник сам проводил её из дому. А! Наконец-то, он вспомнил её имя. Эта дама назвалась миссис Лестрэндж.

Этого никто не ожидал.

— Любопытно, — сказал Мельчетт. — Весьма, весьма любопытно.

Но больше мы ничего сказать не успели — нам доложили, что миссис Протеро готова нас принять.

Анна лежала в постели. Лицо у неё было бледное, а глаза лихорадочно блестели. Выражение её лица меня поразило — суровое, решительное. Она обратилась ко мне.

— Благодарю вас за то, что вы пришли, — сказала она. — Я вижу, вы правильно поняли мою просьбу привести с собой кого вы захотите.

Она замолчала.

— Самое лучшее — разом со всем покончить, верно? — продолжала она. Её губы тронула странная, жалкая полуулыбка. — Должно быть, я обязана заявить об этом вам, полковник Мельчетт. Видите ли, это я убила своего мужа.

Полковник Мельчетт заговорил с необычной мягкостью:

— Дорогая моя миссис Протеро…

— Нет! Это чистая правда. Простите за такую прямолинейность, но я совершенно не способна устраивать истерики по какому бы то ни было поводу. Я долго ненавидела его, а вчера убила.

Она откинулась на подушки и закрыла глаза.

— Вот и всё. Полагаю, вы арестуете меня и заберёте с собой. Я встану и оденусь, как только соберусь с силами. А сейчас мне нехорошо.

— Вам известно, миссис Протеро, что мистер Лоуренс Реддинг уже признался в совершении этого преступления?

Анна открыла глаза и оживлённо закивала:

— Знаю. Глупый мальчишка. Он очень влюблён в меня, вы знаете? Ужасно благородный поступок — и ужасная глупость.

— Он знал, что преступление совершили вы?

— Да.

— Откуда он это узнал?

Она замялась.

— Вы сами ему сказали?

Она всё ещё медлила с ответом. Казалось, она не знает, какой ответ выбрать.

— Да, я ему сказала… — Она нервно передёрнула плечами. — Вы не могли бы оставить меня теперь одну? Я же вам всё сказала. Я не желаю больше об этом говорить.

— А где вы достали пистолет, миссис Протеро?

— Пистолет? О, это пистолет мужа. Я взяла его из ящика ночного столика.

— Понятно. И взяли с собой в дом священника?

— Да. Я знала, что муж должен быть там.

— Когда это было?

— Должно быть, после шести — четверть или двадцать минут седьмого — примерно в это время.

— Вы взяли пистолет, намереваясь застрелить своего мужа?

— Нет, нет, я… я взяла его для себя.

— Понятно. Но вы пошли к священнику?

— Да. Я прошла к окну. Голосов не было слышно. Я заглянула в кабинет. Увидела мужа. Что-то меня подтолкнуло, и я выстрелила.

— Дальше?

— Дальше? О! Потом я ушла.

— И рассказали мистеру Реддингу, что вы сделали?

Я заметил, что она снова помедлила, прежде чем ответить.

— Да.

— Кто-нибудь видел, как вы шли туда или обратно?

— Нет, то есть да. Старая мисс Марпл. Я с ней поговорила несколько минут. Она была в своём садике. — Она беспокойно заметалась на подушках. — Неужели этого мало? Я вам сказала всё. Зачем вы меня мучаете?

Доктор Хэйдок подошёл к постели, взял её руку пощупать пульс.

Он знаком подозвал Мельчетта.

— Я с ней побуду, — сказал он шёпотом, — пока вы там всё приготовите. Её нельзя оставлять. Может что-нибудь с собой сделать.

Мельчетт кивнул.

Мы вышли из комнаты и спустились вниз. Я заметил, что из соседней комнаты вышел худой бледный человек. Повинуясь непонятному импульсу, я снова взошёл на лестницу.

— Вы — камердинер полковника Протеро?

Человек удивился:

— Да, сэр.

— Вы не знаете, ваш хозяин нигде не прятал пистолет?

— Нет, я об этом ничего не знаю.

— Может быть, в одном из ящиков ночного столика? Подумайте, друг мой.

— Только не в ящиках, точно вам говорю. Я бы видел, непременно. Как же иначе?

Я поспешил спуститься вниз и присоединиться к остальным.

Миссис Протеро солгала про пистолет.

Зачем?

Глава 9

Полковник Мельчетт сообщил о случившемся в полицейский участок, а затем сказал, что собирается нанести визит мисс Марпл.

— Пожалуй, лучше будет, если вы пойдёте со мной, викарий, — добавил он. — Не хочу сеять панику среди вашей паствы. Так что вы уж поддержите меня, пожалуйста, — в вашем присутствии всё обойдётся без истерики.

Я улыбнулся. Невзирая на свой хрупкий вид, мисс Марпл вполне способна устоять перед натиском любого полисмена, будь то рядовой или сам начальник полиции.

— А что она за птица? — спросил полковник, позвонив у её дверей. — Можно верить всему, что она говорит? Или наоборот?

Я немного подумал.

— По-моему, ей вполне можно доверять, — осторожно сказал я. — Во всяком случае, пока она рассказывает о том, что видела собственными глазами. Вот когда речь пойдёт о том, что она думает, — это уже другое дело. Воображение у неё на редкость богатое, и она неукоснительно думает обо всех самое худшее.

— Значит, типичная старая дева, — засмеялся Мельчетт. — Ну, эту породу мне пора бы знать. Только вспомнишь здешние чаепития — дрожь берёт!

Миниатюрная горничная открыла дверь и провела нас в гостиную.

— Мебели многовато, — заметил полковник Мельчетт, оглядывая комнату. — Но вещи, безусловно, отменные. Комната настоящей леди, да, Клемент?

Я выразил согласие, в эту минуту дверь отворилась, и перед нами предстала мисс Марпл.

— Глубоко сожалею, мисс Марпл, что пришлось вас побеспокоить, — с прямотой старого вояки заявил полковник, как только я его представил, — он полагал, это импонирует пожилым дамам. — При исполнении долга, сами понимаете.

— Ну что вы, что вы, — сказала мисс Марпл. — Конечно, понимаю. Не хотите ли присесть? Не выпьете ли стаканчик шерри-бренди? Домашний! Я сама делала, по рецепту моей бабушки.

— Премного благодарен, мисс Марпл. Вы очень добры. Но я, пожалуй, откажусь. Ни капли до ленча — вот мой девиз. Так вот, я хотел поговорить с вами об этом печальном случае — очень печальный случай. Конечно, мы все очень огорчены. Видите ли, благодаря расположению вашего дома и сада вы могли заметить прошлым вечером что-то важное для нас.

— Представьте себе, я и вправду была в своём садике с пяти часов, весь вечер, и, само собой, оттуда всё видно, то есть просто невозможно не видеть, что творится в соседнем доме.

— Насколько я понимаю, мисс Марпл, вчера вечером мимо вас проходила миссис Протеро?

— Да, проходила. Я её окликнула, и она похвалила мои розы.

— Вы можете сказать, когда примерно это было?

— Я бы сказала, минуту или две спустя после четверти седьмого. Церковные часы только отзвонили четверть.

— Прекрасно. А что было потом?

— Потом миссис Протеро сказала, что хочет зайти в дом викария за мужем, чтобы вместе возвратиться домой. Она пришла по аллее, видите ли, и прошла к дому священника через заднюю калитку, садом.

— Она пришла по аллее?

— Да, я вам сейчас покажу.

Мисс Марпл с завидным энтузиазмом провела нас в сад и показала на аллею, которая проходила позади садика.

— Вот та дорожка, напротив, с перелазом, ведёт в Старую Усадьбу, — пояснила она. — По этой дорожке они должны были возвращаться домой. А миссис Протеро пришла из деревни.

— Замечательно, замечательно, — сказал полковник Мельчетт. — И она прошла дальше, к дому викария?

— Да, я видела, как она завернула за угол дома. Должно быть, полковника там ещё не было, потому что она вышла обратно почти сразу и пошла через лужайку к мастерской — вон к тому домику. Викарий разрешил мистеру Реддингу пользоваться им как мастерской.

— Ясно. А выстрела вы не слышали, мисс Марпл?

— Нет, тогда я ничего не слышала, — сказала мисс Марпл.

— Но вы всё же слышали выстрел?

— Да, мне показалось, что в лесу кто-то стрелял. Но это было целых пять, а то и десять минут спустя, и притом в лесу, как я уже сказала. Не может быть, не может быть, чтобы…

Она умолкла, побледнев от волнения.

— Да! Да, об этом мы ещё поговорим, — сказал полковник Мельчетт. — Прошу вас, продолжайте. Миссис Протеро прошла в мастерскую, так?

— Да, она вошла туда. Вскоре по аллее со стороны деревни пришёл мистер Реддинг. Он подошёл к калитке, оглянулся…

— И увидел вас, мисс Марпл.

— Признаться, меня он не видал, — сказала мисс Марпл, слегка зардевшись. — Я, видите ли, как раз в эту минуту наклонилась — надо было выполоть эти противные одуванчики, понимаете? Никакого сладу с ними! А он прошёл в калитку и дальше, к мастерской.

— Он не подходил к дому?

— Нет-нет, он напрямик пошёл к мастерской. Миссис Протеро встретила его на пороге, и они оба скрылись внутри.

Здесь мисс Марпл сделала исключительно красноречивую паузу.

— Возможно, она ему позировала? — предположил я.

— Возможно, — сказала мисс Марпл.

— И они вышли — когда?

— Минут через десять.

— И это было примерно в…

— Церковные часы отзвонили полчаса. Они вышли через калитку и пошли по аллее, и как раз в эту минуту доктор Стоун появился со стороны Старой Усадьбы, перелез через изгородь и присоединился к ним. Все вместе они пошли по направлению к деревне. А в конце аллеи, как мне показалось, хотя я не вполне уверена, к ним присоединилась и мисс Крэм. Я подумала, что это мисс Крэм — уж очень на ней была короткая юбочка.

— У вас отличное зрение, мисс Марпл, — разглядеть всё на таком расстоянии!

— Я наблюдала за птичкой, — сказала мисс Марпл. — Кажется, это был королёк. Хохлатый. Просто прелесть, такой шустрый! Я как раз смотрела в бинокль, вот почему я и увидела мисс Крэм (если это была мисс Крэм, а я в этом почти уверена), когда она к ним подошла.

— Вот как! Ну что ж, вполне вероятно, — сказал полковник Мельчетт. — А теперь, мисс Марпл, скажите — я полагаюсь на вашу отменную наблюдательность, — не заметили ли вы, какие лица были у миссис Протеро и мистера Реддинга, когда они прошли мимо вас по аллее?

— Они улыбались и болтали, — сказала мисс Марпл. — Казалось, они очень счастливы быть вместе — вы понимаете, что я хочу сказать.

— И они не были расстроенными или встревоженными?

— Что вы! Совсем напротив.

— Чертовски странно, — сказал полковник. — Во всём этом есть что-то чертовски странное.

Внезапно мисс Марпл задала вопрос, который застал нас врасплох, так что у нас буквально перехватило дыхание.

— А что, теперь миссис Протеро говорит, что это она убила? — спросила она очень спокойно.

— Святые угодники! — воскликнул полковник. — Вы-то как догадались, мисс Марпл?

— Да так, мне почему-то казалось, что это вполне возможно, — ответила мисс Марпл. — По-моему, милочка Летиция того же мнения. Она ведь очень смышлёная девушка. Хотя, боюсь, не слишком щепетильная. Значит, Анна Протеро говорит, что убила своего мужа. Так-так. Едва ли это правда. Нет, я просто уверена, что это неправда. Анна Протеро — не такая женщина. Хотя ни в ком нельзя быть абсолютно уверенным, не так ли? По крайней мере, этому меня научила жизнь. А когда она его застрелила, по её словам?

— В восемнадцать двадцать. После того, как поговорила с вами. Сразу.

Мисс Марпл медленно, с глубоким сожалением покачала головой. Мне показалось, что сожаление касалось нас, двух взрослых мужчин, которые по глупости попались на удочку. По крайней мере, так мне показалось.

— А из чего она его застрелила?

— Из пистолета.

— А где она его взяла?

— Принесла с собой.

— Вот этого как раз она и не могла сделать, — заявила мисс Марпл с неожиданной уверенностью. — Готова дать присягу. У неё с собой ничего не было.

— Вы могли не заметить.

— Я непременно заметила бы.

— А если он был у неё в сумочке?

— Никакой сумочки у неё не было.

— Хорошо, она могла его спрятать… э-э… в одежде.

Мисс Марпл бросила на него взгляд, полный жалости и укоризны.

— Дорогой полковник Мельчетт, вы же знаете нынешних молодых женщин. Совершенно не стыдятся показывать себя в том виде, как их сотворил Господь. Ей было негде спрятать даже носовой платочек.

Мельчетт не сдавался.

— Но согласитесь, что всё сходится, — сказал он. — Время, опрокинутые часы — на них было восемнадцать двадцать две…

Мисс Марпл обернулась ко мне.

— Неужели вы ещё не сказали ему про эти часы?

— Что такое, Клемент?

Я ему сказал. Он очень рассердился.

— Какого… Почему это вы ни слова не сказали Слаку вчера вечером?

— А он мне не дал ни слова вымолвить, вот почему, — отпарировал я.

— Чушь! Надо было быть понастойчивей!

— Вероятно, инспектор Слак ведёт себя с вами несколько иначе, чем со мной, — сказал я. — Мне он не дал ни малейшей возможности настаивать на чём бы то ни было.

— Совершенно небывалое дело, — сказал Мельчетт. — Если ещё кто-нибудь явится и взвалит на себя это убийство, я отправлюсь прямёхонько в сумасшедший дом.

— Если мне будет дозволено высказать одно предположение… — еле слышно произнесла мисс Марпл.

— Прошу!

— Если бы вы сообщили мистеру Реддингу о том, что сделала миссис Протеро, и потом убедили его, что и вправду верите, будто это она… А потом пошли бы к миссис Протеро и сказали бы ей, что с мистером Реддингом всё в порядке, — знаете, они оба могли бы сказать вам правду. А правда всегда пригодится, хотя, мне кажется, они и сами-то не много знают, бедняжки.

— Ладно, всё это очень хорошо, но ведь эти двое — единственные люди, у которых был мотив для убийства Протеро.

— О, этого я бы не сказала, полковник Мельчетт, — возразила мисс Марпл.

— Что вы? Вы можете назвать ещё кого-нибудь?

— Безусловно. Ну что же. — Она принялась считать на пальцах. — Раз, два, три, четыре, пять, шесть, да и ещё, вполне вероятно, седьмой. Я могу назвать по крайней мере семерых, которым было бы очень на руку убрать с дороги полковника Протеро.

Огорошенный полковник не верил своим ушам.

— Семь человек? В Сент-Мэри-Мид?

Мисс Марпл живо кивнула.

— Прошу заметить, что я не называю имён, — сказала она. — Этого делать нельзя. Но боюсь, что в мире слишком много зла. Только откуда такому славному, честному и прямодушному солдату, как вы, полковник Мельчетт, знать о подобных вещах?

Мне показалось, что полковника вот-вот хватит удар.

Глава 10

Как только мы вышли из дома мисс Марпл, полковник высказался на её счёт далеко не лестным образом:

— Кажется, эта высохшая старая дева и вправду воображает, что ей всё известно. Да она же всю жизнь из этой деревушки носу не высовывала! Многовато на себя берёт! Что она может знать о жизни?

Я кротко возразил, что если мисс Марпл практически ничего не знает о Жизни с большой буквы, то о жизни в Сент-Мэри-Мид она знает всё досконально.

Мельчетт неохотно согласился со мной. Она всё-таки очень ценный свидетель, особенно в отношении миссис Протеро.

— Я полагаю, можно не сомневаться в том, что она сказала?

— Если мисс Марпл сказала, что пистолета у неё с собой не было, значит, так оно и есть, — сказал я. — Если была бы малейшая возможность его пронести, от мисс Марпл это бы не укрылось, глаз у неё острый.

— Что верно, то верно. Пойдёмте-ка осмотрим мастерскую.

Так называемая мастерская — всего-навсего сарайчик с верхним светом. Окон там нет, войти и выйти можно только в дверь. Убедившись в этом, Мельчетт объявил мне, что придёт к нам в дом вместе с инспектором.

— А сейчас я иду в полицейский участок.

Я вошёл домой через парадную дверь и услышал чьи-то голоса. Открыл дверь в гостиную.

На диване рядом с Гризельдой, оживлённо болтая, сидела мисс Глэдис Крэм. Её ноги, обтянутые необыкновенно блестящими розовыми чулками, были скрещены, так что я не мог не заметить, что на ней розовые в полосочку шёлковые панталончики.

— Привет, Лен, — сказала Гризельда.

— Доброе утро, мистер Клемент, — сказала мисс Крэм. — Представьте себе, я просто в ужас пришла, когда услыхала про полковника! Бедный старый джентльмен!

— Мисс Крэм, — сказала моя жена, — была настолько добра, что предложила помочь нам в работе с «Примерными детьми». Ты помнишь, мы приглашали добровольных помощников в прошлое воскресенье?

Это я прекрасно помнил и был уверен (как и Гризельда — я догадался по её тону), что вступить в ряды добровольцев мисс Крэм и в голову бы не пришло, если бы не сенсационные события, приключившиеся в нашем доме.

— Я только сию минуту говорила миссис Клемент, — продолжала мисс Крэм, — я прямо-таки была ошарашена. Убийство, говорю? В этой захудалой, сонной деревушке — ведь она сонная, вы должны это признать, даже музейчика нету, не говоря уж о кино! А потом узнала, что это полковник Протеро, и ушам своим не поверила! Мне почему-то казалось, что таких людей не убивают.

Не знаю, какими свойствами, по мнению мисс Крэм, должен обладать человек, дабы его прикончили. Никогда не думал, что жертва убийства принадлежит к какой-то особой породе. Однако в её ветреной белокурой головке имеются на этот счёт вполне определённые идеи.

— Вот почему, — объяснила Гризельда, — мисс Крэм и забежала узнать все подробности.

Я было испугался, что такая прямота обидит юную леди, но она только откинула голову и оглушительно расхохоталась, показывая весь набор зубов, которым располагала.

— Ну да, каюсь! А вам палец в рот не клади, миссис Клемент, а? Но ведь это совершенно естественно — в таком деле каждому хочется выведать всю подноготную. Я и вправду хочу помочь вам с детишками, пожалуйста, сколько угодно. До чего же интересно, сил моих нет! Я прямо подыхала тут со скуки. Что и говорить, скука тут смертная. Не подумайте, что у меня работа плохая — работа приличная, и платят хорошо, а доктор Стоун всегда себя держит как настоящий джентльмен. Но ведь надо же девушке немного поразвлечься после работы, а тут не с кем слова сказать, кроме вас, миссис Клемент, — сплошные старые ведьмы!

— А Летиция Протеро?

Глэдис Крэм тряхнула головой:

— Что вы, разве она станет водиться с такими, как я? Жуткая задавака, считает себя выше всех в графстве, так боится себя уронить, что и не взглянет на девушку, которая сама зарабатывает на жизнь. А я, кстати, слыхала, как она говорила, что собирается поступить на работу. Да кто её возьмёт, хотела бы я знать? Недели не пройдёт, как её выгонят. Разве что манекенщицей — там только и надо, что вырядиться в пух и прах да расхаживать взад-вперёд дурацкой походочкой. Это, пожалуй, у неё получится.

— Из неё вышла бы прекрасная манекенщица, — сказала Гризельда. — У неё прелестная фигурка. (Да, в Гризельде не найти ни малейшего сходства с ведьмой.) А когда она говорила, что хочет поступать на работу?

Мисс Крэм на минуту была обескуражена, но мгновенно пришла в себя и со свойственной ей ловкостью вышла из положения.

— Можно подумать, что я сплетничаю, верно? — сказала она. — Но она это сказала, честное слово. Должно быть, дома ей несладко живётся. Чтобы я согласилась жить в одном доме с мачехой — нет уж, извините! Да я бы этого ни минуты не вытерпела!

— Ну вы, вы у нас такая энергичная, независимая, — серьёзно сказала Гризельда, и я посмотрел на неё не без подозрения.

Мисс Крэм была явно польщена.

— Вот именно. Прямо вылитый мой портрет. Я слушаюсь, слушаюсь, но могу и взбрыкнуть. Так мне гадалка сказала, недавно. Нет уж. Я не из тех, кто стерпит любую обиду и даже не пикнет. Я и доктору Стоуну сразу же сказала, что у меня должны быть выходные дни, как положено. Эти учёные джентльмены думают, что девушка — всё равно что машина, включил, и можно её не замечать, как будто её здесь и нет.

— А как вам работается с доктором Стоуном? Он приятный человек? Должно быть, очень интересная работа для тех, кто увлечён археологией.

— Я в этой науке не очень-то много смыслю, — призналась девушка. — Мне всё же кажется, что вытаскивать на свет божий людей, которые давно умерли — сотни лет пролежали в земле, — как-то нескромно, вроде как совать нос не в своё дело. А как по-вашему? А вот доктор Стоун так прямо с головой ушёл в работу, поесть забывает, он бы голодный ходил, если бы не я.

— А он и сегодня с утра на раскопе? — спросила Гризельда.

Мисс Крэм покачала головой.

— Не с той ноги встал, — пояснила она. — Нет настроения работать. А это значит, что у крошки Глэдис выдался свободный денёк.

— Жаль его, — сказал я.

— Да нет, пустяки. Не бойтесь, второго покойника не будет. Вы лучше всё мне расскажите, мистер Клемент. Мне сказали, что вы целое утро провели с полицией. Что они думают?

— Как вам сказать, — медленно произнёс я. — Пока не всё ещё ясно.

— Ага! — воскликнула мисс Крэм. — Выходит, они не верят, что это мистер Реддинг. Такой красивый, правда? Прямо как из кино. Такая ослепительная улыбка, когда он с тобой здоровается. Я не поверила своим ушам, когда узнала, что его арестовали. Хотя про этих деревенских полисменов все говорят, что они ужасные дураки.

— На этот раз вряд ли их можно в чём-то обвинить, — сказал я. — Мистер Реддинг сам явился с повинной.

— Как? — Девушка была явно ошеломлена. — Ну надо же быть таким простофилей. Уж я-то не побежала бы с повинной, если бы убила кого-нибудь. Я думала, Лоуренс Реддинг будет вести себя умнее. Надо же так свалять дурака! А с какой стати он убил Протеро? Он признался? Просто повздорили, да?

— Пока ещё нет окончательной уверенности в том, что это он его убил, — сказал я.

— Да как же так, мистер Клемент! Ведь он сам сказал, ему-то лучше знать!

— Разумеется, — согласился я. — Но полицию не вполне устраивает то, что он рассказывает.

— С чего бы он стал говорить, что убил, если он не убивал?

Я предпочёл не распространяться по этому поводу. Поэтому высказался довольно туманно:

— Я слышал всякий раз, когда совершено сенсационное убийство, полиция получает уйму писем от людей, которые признаются в этом убийстве.

— Чокнутые, не иначе! — только и сказала мисс Крэм голосом, полным недоумения и презрения. — Ну ладно, — добавила она, вздыхая. — Пожалуй, мне пора бежать. — Она встала. — Пойду сообщу доктору Стоуну, что мистер Реддинг сам признался в убийстве.

— А ему что, интересно? — спросила Гризельда.

Мисс Крэм недоуменно наморщила лоб.

— Странный он какой-то. Ничего у него не поймёшь. Весь закопался в прошлое. Ему в сто раз интереснее разглядывать жуткий бронзовый нож, выкопанный из груды земли, чем посмотреть на нож, которым Криппен разрезал на куски собственную жену, ну если бы ему его показали.

— Что ж, — сказал я. — Должен признаться, я тоже предпочёл бы увидеть жуткий бронзовый нож.

Во взгляде мисс Крэм промелькнуло непонимание и лёгкое презрение. Потом, не один раз попрощавшись, она наконец удалилась.

— Не такая уж она плохая, знаешь, — сказала Гризельда, когда дверь за ней закрылась. — Ужасно вульгарна, конечно, но в таких больших бесцеремонных девушках есть даже что-то симпатичное. Они очень добродушные. Как ты думаешь, зачем она приходила?

— Из любопытства.

— Да, наверное. Ну, Лен, а теперь рассказывай всё-всё. Я умираю от нетерпения.

Я уселся и честно пересказал всё, что произошло этим утром. Гризельда то и дело перебивала меня, не в силах совладать с удивлением и любопытством.

— Так, значит, Лоуренс с самого начала увивался за Анной, а вовсе не за Летицией. Какие же мы тут слепцы! А ведь именно на это намекала мисс Марпл позавчера вечером, тебе не кажется?

— Да, — ответил я, отводя взгляд.

Вошла Мэри.

— Там пришли какие-то двое, говорят — из газеты. Пускать или нет?

— Ни в коем случае, — сказал я. — Отошлите их к инспектору Слаку, в полицейский участок.

Мэри кивнула и собралась идти.

— А когда вы от них избавитесь, приходите сюда, — сказал я. — Я хочу вас кое о чём спросить.

Мэри снова кивнула.

Вернулась она через несколько минут.

— Никак от них не отвяжешься, — сказала она. — Еле отбилась, такие настырные. Слыханное ли дело, им говоришь — нельзя, а они лезут.

— Боюсь, что они нас не оставят в покое, — сказал я. — Так вот, Мэри, о чём я хотел вас спросить: вы точно уверены, что вчера вечером не слышали выстрела?

— Выстрела, которым его убили? Само собой, не слышала. А услышала бы, так пошла бы поглядеть, что там стряслось.

— Да, но… — Я вспомнил утверждение мисс Марпл, что она слышала выстрел в лесу. Я решил изменить форму вопроса: — А больше вы никаких выстрелов не слышали? Например, где-то в глубине леса.

— А, это дело другое. — Девушка замолчала. — Теперь, как подумаешь, был выстрел, был. Не выстрелы, а один-единственный. Какой-то чудной, вроде взорвалось что.

— Вот именно, — сказал я. — А когда это было?

— Когда?

— Ну да, в котором часу?

— Уж этого я вам никак не скажу. Знаю только, что после чая прошло много времени.

— А немного точнее вы не могли бы вспомнить?..

— Нет, не могу. Я ведь без дела не сижу, кручусь по хозяйству день-деньской. Некогда мне на часы глазеть. Да и толку от этого мало — будильник каждый день отстаёт на три четверти часа, то его подвести надо, то завести — я никогда и не знаю, который час.

Теперь я понял, почему нам никогда не подают еду в назначенное время. Иногда обед сильно запаздывает, зато завтрак подают на удивление рано.

— Это было задолго до того, как пришёл мистер Реддинг?

— Да нет, незадолго. Минут десять, самое большее пятнадцать.

Я кивнул, довольный ответом.

— Всё? — спросила Мэри. — А то у меня мясо в духовке, а рис небось уже весь выкипел.

— Хорошо. Можете идти.

Она вышла, а я обратился к Гризельде:

— По-видимому, нет никакой возможности заставить её говорить «сэр» или «мэм»?

— Я ей говорила. Она никак не может запомнить. Не забывай, она попала к нам совсем неотёсанной девчонкой.

— Это я отлично помню, — сказал я. — Но неотёсанные предметы не должны же вечно оставаться в первозданном состоянии. Мне кажется, можно было бы хоть немного научить её готовить.

— Знаешь, я с тобой не согласна, — сказала Гризельда. — Ведь мы платим прислуге сущие гроши. Стоит нам её немного подучить, она тут же от нас уйдёт. Само собой. К тем, кто может себе позволить платить побольше. Но пока Мэри не умеет готовить и пока у неё такие жуткие манеры — можем спать спокойно, никто её у нас не переманит.

Я понял, что моя жена ведёт хозяйство вовсе не абы как. Оказывается, у неё имеется вполне обдуманный метод. Хотя стоит ли вообще держать прислугу, которая не умеет готовить и чуть ли вам не в лицо швыряет то тарелки, то всякие дерзости. Об этом можно было бы поспорить.

— Кроме того, — продолжала Гризельда, — сейчас ей надо прощать любые грубости. И нельзя ждать, чтобы она особенно горевала о смерти полковника Протеро — ведь он засадил за решётку её молодого человека.

— Как, разве он посадил в тюрьму её парня?

— Ну да, за браконьерство. Да ты его знаешь — Арчер. Мэри гуляла с ним два года.

— Этого я не знал.

— Лен, милый, ты никогда ничего не знаешь.

— Вот что странно, — сказал я. — Все твердят, что выстрел донёсся из лесу.

— А по-моему, ничего странного, — сказала Гризельда. — Понимаешь, в лесу то и дело стреляют. Поэтому, естественно, когда слышишь выстрел, думаешь, что опять стреляют в лесу. Может быть, он кажется только чуть громче, чем обычно. Конечно, если находишься в соседней комнате, сразу поймёшь, что стреляли в доме, но ведь Мэри была в кухне, там окно выходит на другую сторону, тебе бы тоже в голову не пришло, что стреляют в доме.

Дверь снова отворилась.

— Там к вам опять полковник Мельчетт, — сказала Мэри. — И с ним этот инспектор, велели передать, что будут рады, если вы к ним выйдете. Они в кабинете.

Глава 11

С первого взгляда я заметил, что полковник Мельчетт и инспектор Слак не сходятся в мнениях относительно этого дела. Мельчетт раскраснелся от возмущения, а у инспектора вид был мрачный и надутый.

— Как ни прискорбно, — сказал Мельчетт, — но я должен сказать, что инспектор Слак не согласен со мной. Он считает, что Реддинг на самом деле виновен.

— Если он не виноват, то с какой стати он идёт и заявляет, что он — убийца? — скептически спросил Слак.

— Миссис Протеро поступила точно таким же образом, как вы помните, Слак.

— Это другое дело. Она — женщина, а женщины вечно делают глупости. Я ни на минуту не поверил, что она это сделала. Услыхала, что его арестовали, и сочинила историю. Мне к этим играм не привыкать. Не поверите, какие идиотские фокусы выкидывали женщины на моём веку. Но Реддинг же не баба. У него голова на плечах, и коль скоро он признаётся, значит, он и виноват. И пистолет его собственный, тут уж ничего не попишешь. А теперь, когда это дельце с миссис Протеро выяснилось, мы и мотив знаем. Поначалу это было слабое местечко, а теперь-то мы доподлинно знаем — дальше всё пойдёт как по маслу.

— Вы полагаете, что он мог застрелить полковника раньше — скажем, в половине седьмого?

— Нет, не мог.

— Вы проверили, когда и где он был?

Инспектор кивнул:

— Был в деревне, в «Голубом Кабане», в десять минут седьмого. Оттуда прошёл по аллее, задами, где, по вашим словам, старушка-соседка его видела, по-моему, от неё мало что укроется, а потом встретился, как было условлено, с миссис Протеро в мастерской, что в саду. Они вышли вместе чуть раньше половины седьмого, пошли по аллее в деревню, и к ним присоединился доктор Стоун. Он это подтвердил, я с ним говорил. Все они стояли и разговаривали перед почтой, недолго, потом миссис Протеро зашла к мисс Хартнелл одолжить журнал по садоводству. Это тоже проверено. Я к ней заходил. Миссис Протеро сидела у неё почти до семи часов, а потом вдруг забеспокоилась: дескать, как поздно, ей давно уже пора домой.

— А как она себя держала?

— По словам мисс Хартнелл, очень мило и вполне непринуждённо. Настроение у неё было весёлое, мисс Хартнелл абсолютно уверена, что её ничто не беспокоило.

— Так. Продолжайте.

— Реддинг пошёл с доктором Стоуном в «Голубой Кабан», и они выпили вместе. Расстались без двадцати семь. Реддинг, явно спеша, пошёл по деревенской улице и свернул к дому священника. Его многие видели.

— На этот раз он не пошёл задами? — заметил полковник.

— Нет, вошёл с парадного хода, спросил, дома ли викарий, узнал, что его дожидается полковник Протеро, вошёл в кабинет, пристрелил его, точь-в-точь как он сам говорит. Всё сходится, нечего больше и копаться в этом деле.

Мельчетт покачал головой:

— Показания доктора. От этого никуда не денешься. Протеро был убит не позже половины седьмого.

— Уж эти мне доктора! — презрительно процедил сквозь зубы инспектор Слак. — Нашли кому верить — доктору. Выдерут у вас все зубы до единого — теперешние доктора все такие, — а потом: ах, извините, у вас, оказывается, был аппендицит! Доктора называются!

— Дело тут не в диагнозе. Доктор Хэйдок с самого начала абсолютно уверен, в какое время было совершено преступление. Против медицинского освидетельствования возражать не приходится, Слак.

— Я тоже могу засвидетельствовать по мере сил, — сказал я, внезапно вспомнив одно обстоятельство. — Я дотронулся до тела, оно было совсем холодное. Могу в этом присягнуть.

— Вот видите, Слак? — сказал Мельчетт.

— Да вижу, вижу! А жаль — красивое было бы дельце. Мистер Реддинг сам просится на виселицу, так сказать.

— А вот это само по себе кажется мне не вполне естественным, — заметил полковник Мельчетт.

— Ну, знаете, о вкусах не спорят, — сказал инспектор. — После войны у многих джентльменов мозги набекрень. Значит, придётся опять начинать всё сначала, как я понимаю. — Он обратился ко мне: — Ума не приложу, с какой стати вы так старались ввести меня в заблуждение с этими часами, сэр. Квалифицируется как учинение помех правосудию, вот что.

— Я три раза пытался вам об этом сказать, — отпарировал я. — И каждый раз вы затыкали мне рот и наотрез отказывались выслушать.

— Словесные увёртки, вот как это называется, сэр. Прекрасно могли мне сказать при желании. Записка подтверждала показания часов, тютелька в тютельку. А теперь, если верить вам, часы врали. Никогда ничего подобного не видел. Чего ради надо переводить часы на пятнадцать минут вперёд?

— Того ради, что так проще не опаздывать, — сказал я.

— Мне кажется, не стоит больше об этом рассуждать, инспектор, — тактично вмешался полковник Мельчетт. — Теперь нам нужно главное — вытянуть правду из мистера Реддинга и миссис Протеро. Я позвонил Хэйдоку, просил его зайти за миссис Протеро и проводить её сюда. Они будут здесь через четверть часа. Следовало бы пригласить сюда и Реддинга заблаговременно.

— Свяжусь с участком, — бросил инспектор Слак, хватая телефонную трубку. — Так. А теперь займёмся вплотную осмотром кабинета. — И он бросил на меня многозначительный взгляд.

— Может быть, я вам мешаю? — простодушно спросил я.

Инспектор незамедлительно распахнул двери. Мельчетт крикнул мне вслед:

— Приходите, когда явится Реддинг, прошу вас, викарий. Вы его друг и обладаете достаточным авторитетом, чтобы убедить его сказать всё как на духу.

Я застал жену и мисс Марпл за конфиденциальной беседой.

— Мы перебирали все возможности, — сказала Гризельда. — Вот хорошо было бы, мисс Марпл, если бы вы распутали это дело; помните, как вы угадали, куда девалась баночка в четверть пинты[19] с очищенными креветками, что пропала у мисс Уэзерби? И всё потому, что это напомнило вам совсем другой случай — с мешком угля.

— Вы смеётесь, душечка, — сказала мисс Марпл, — а ведь это не такой уж плохой способ добраться до истины. На самом-то деле это интуиция, как нынче говорят, как будто это бог весть какое чудо! Интуиция — это как привычка читать слова, не складывая их по буковкам. Дитя этого не умеет — у него слишком мало опыта. Но взрослый человек узнаёт слово с первого взгляда, потому что видел его сотни раз. Вы понимаете, что я хочу сказать, викарий?

— Да, — задумчиво протянул я. — Мне кажется, я уловил смысл. Вы хотите сказать, что, если одно событие напоминает вам какое-то другое событие, значит, это явление одного порядка.

— Совершенно верно.

— А о чём же, позвольте узнать, напоминает вам убийство полковника Протеро?

Мисс Марпл вздохнула:

— В том-то вся трудность, что на ум приходит сразу столько похожих случаев. Например, был такой майор Харгривз, церковный староста, человек весьма уважаемый и достойный. И всё это время он, оказалось, жил на два дома — содержал бывшую горничную, вы только подумайте! И пятеро ребятишек, целых пятеро, — это был ужасный удар для его жены и дочери.

Я попытался вообразить полковника Протеро в роли тайного грешника, но это было выше моих сил.

— Или взять ещё случай с прачечной, — продолжала мисс Марпл. — Мисс Хартнелл такая неосмотрительная — забыла в блузке с оборками опаловую брошку, да так и отослала в прачечную. А женщина, которая её взяла, вовсе не была воровкой, ей эта брошка была ни к чему. Она просто спрятала брошку в доме у другой женщины и донесла в полицию, что эта особа её украла. Всё по злобе, только бы насолить человеку. Ненависть — поразительный мотив. Разумеется, в этом был замешан мужчина. Как всегда.

На этот раз я не сумел разглядеть ни малейшего, даже отдалённого сходства с нашим делом.

— А то ещё дочка бедняги Эльвелла — такое прелестное эфирное создание — пыталась задушить своего меньшого братца. И случай с деньгами, которые собрали на пикник для мальчиков из хора (это ещё до вас было, викарий), — их взял органист, просто взял. Жена его запуталась в долгах, как ни печально. Да, этот случай приводит на память столько других — слишком много, слишком. До правды докопаться очень трудно.

— Мне бы хотелось узнать, — сказал я, — кто эти семь человек, которых вы подозреваете?

— Семь человек, которых я подозреваю?

— Вы сказали, что можете назвать семь человек, которые… в общем, которые будут рады смерти полковника Протеро.

— Да что вы? Ах да, припоминаю.

— И это правда?

— О, разумеется, чистая правда. Но мне не пристало называть имена. Вы сами легко можете их назвать. Я в этом совершенно уверена.

— Уверяю вас, что я о них понятия не имею. Разве что Летиция Протеро — только потому, что она, вероятно, получит наследство после смерти отца. Но подозревать её в этом нелепо, а кроме неё, мне вообще никто не приходит на ум.

— А вам, душечка? — спросила мисс Марпл, обращаясь к Гризельде.

К моему удивлению, моя жена покраснела. В глазах у неё появился подозрительный блеск, очень похожий на блеск слёз. Она сжала обе руки в кулачки.

— О! — возмущённо вскричала она. — Люди так отвратительны! Ужасно! Что они болтают! Какие низости они могут выдумать…

Я смотрел на неё с интересом. Подобные вспышки совершенно не в характере Гризельды. Она поймала мой взгляд и попыталась улыбнуться.

— Не смотри на меня так, будто я диковинная букашка, которую ты никогда не видел, Лен. Давайте не будем попусту горячиться и отвлекаться от темы, ладно? Я не верю, что виноват Лоуренс или Анна, а о Летиции вообще речи быть не может. Нужно найти хоть какую-нибудь улику, которая наведёт нас на след.

— Конечно, записка очень странная, — сказала мисс Марпл. — Помните, я ещё утром сказала, что меня поразило некоторое несоответствие.

— Насколько я понимаю, записка с замечательной точностью указывает время совершения преступления, — сказал я. — Но ведь это вряд ли возможно? Миссис Протеро только что вышла из кабинета. Она едва ли успела даже дойти до мастерской. Я могу представить только одно объяснение — убийца, должно быть, посмотрел на свои часы, а они сильно отставали. Это единственное, что приходит мне в голову.

— А у меня другая мысль, — сказала Гризельда. — Что, если часы уже были переведены назад — нет, это то же самое — какая я бестолочь!

— Когда я уходил, они не были переведены, помню, я посмотрел на свои карманные часы. Но ты права — к нашей теме это никакого отношения не имеет.

— А вы как думаете, мисс Марпл? — спросила Гризельда.

— Милочка, признаюсь, что я думала вовсе не об этом. Мне показалось очень любопытным с самого начала то, что было написано в записке.

— А я этого не нахожу, — заметил я. — Полковник Протеро просто написал, что больше не может ждать…

— В двадцать минут седьмого? — возразила мисс Марпл. — Ваша служанка Мэри предупредила его, что вы вернётесь не раньше половины седьмого, и он как будто согласился подождать. И вот в двадцать минут седьмого он садится и пишет, что «больше ждать не может».

Я во все глаза смотрел на старую даму, проникаясь всё большим уважением к остроте её ума. Она с необычайной проницательностью обратила внимание на то, что все мы проглядели. Это и вправду было странно, чрезвычайно странно.

— Да, — сказал я, — но если бы сверху не было проставлено время…

Мисс Марпл кивнула.

— Вот-вот, — сказала она, — если бы там не стояло время!

Я попробовал припомнить то, что видел своими глазами: лист почтовой бумаги с неровными строчками, а сверху аккуратно выведено «18.20». Несомненно, эти цифры были совсем не похожи на остальные каракули. Я ахнул.

— А что, если никакого времени там не было обозначено? — сказал я. — Предположим, полковнику Протеро где-то около шести тридцати надоело ждать, и он сел писать записку. И пока он сидел за столом и писал, кто-то проник через окно и…

— Или вошёл в дверь, — перебила Гризельда.

— Он бы услышал скрип двери и поднял голову.

— Полковник Протеро был глуховат, как вы, должно быть, помните, — сказала мисс Марпл.

— Да, вы правы. Он всё равно не услышал бы. Но неважно, как убийца проник в комнату, — он подкрался к полковнику Протеро и застрелил его. Потом увидел записку и часы, и у него родилась идея. Он написал сверху на письме «18.20», а часы перевёл на восемнадцать двадцать две. Это была остроумная мысль. Он создал себе, по крайней мере так он полагал, железное алиби.

— И нам только осталось отыскать человека, — подхватила Гризельда, — у которого железное алиби на восемнадцать двадцать и никакого алиби на… да, это не так уж просто. Нельзя же узнать точное время.

— Но мы можем определить его в довольно узких рамках, — сказал я. — Хэйдок считает, что восемнадцать тридцать — это верхний предел, самое позднее время. Пожалуй, можно даже продлить до восемнадцати тридцати пяти. Исходя из наших с вами рассуждений, Протеро никак не мог проявить нетерпение до восемнадцати тридцати. Так что мы можем довольно точно определить время, когда было совершено убийство.

— Помните, я слышала выстрел? Да, всё как будто сходится. А мне-то даже в голову не пришло. Какая досада! И всё же, когда я стараюсь припомнить, мне кажется, что выстрел был какой-то не совсем обыкновенный. Не такой, как те выстрелы, что слышишь обычно.

— Громче? — подсказал я.

Нет, мисс Марпл полагала, что дело не в громкости. Собственно говоря, она затруднялась сказать, что в нём было необыкновенного, но настаивала на том, что выстрел был не похож на привычные выстрелы в лесу.

Я мог бы подумать, что она просто выдаёт желаемое за действительное, если бы она только что не развернула перед нами такую чёткую картину, не обнаружила такой свежий взгляд на вещи, что я поневоле не мог не восхититься её умом и дальновидностью.

Она встала, пробормотав, что ей давно пора идти, но не могла воспротивиться искушению обсудить всё с милой Гризельдой. Я проводил её к стене, разделявшей наши владения, закрыл за ней калитку и вернулся. Гризельда явно что-то старательно обдумывала.

— Всё ещё пытаешься решить тайну записки? — спросил я.

— Нет.

Она внезапно вздрогнула и раздражённо передёрнула плечами.

— Лен, я тут думала, думала… Кто-то смертельно ненавидит Анну Протеро.

— Ненавидит?

— Ну да! Неужели ты не понимаешь? Против Лоуренса нет ни одной достоверной улики — все показания против него косвенные, случайные, как говорится. Ему вдруг взбрело в голову зайти сюда, иначе никто бы и не подумал, что он замешан в преступлении. Но Анна — это другое дело. Представь себе: кому-то известно, что она была здесь точно в восемнадцать двадцать, ведь и часы, и время в письме — всё прямо указывает на неё. Мне кажется, часы переставили совсем не ради алиби, по-моему, дело не так уж просто — кто-то хотел свалить всю вину на неё. Если бы мисс Марпл не сказала, что у Анны с собой не было пистолета, и не заметила, что она только заглянула сюда и сразу же пошла в мастерскую, — подумай, если бы не мисс Марпл… — Она снова вздрогнула. — Лен, я чувствую, что кто-то страшно ненавидит Анну Протеро. И мне… мне это не нравится.

Глава 12

Меня позвали в кабинет, когда явился Лоуренс Реддинг. Вид у него был измученный и затравленный. Полковник Мельчетт встретил его приветливо, почти сердечно.

— Мы хотим задать вам несколько вопросов — прямо тут, на месте, — сказал он.

Лоуренс недоверчиво усмехнулся:

— Кажется, французский метод? Реконструкция преступления?

— Мой милый мальчик, — сказал полковник Мельчетт. — Не надо с нами разговаривать в таком тоне. Вам известно, что другое лицо призналось в совершении преступления, которое вы хотели взять на себя?

Эти слова ошеломили Лоуренса, как молниеносный, сокрушительный удар.

— Д-д-другое лицо?.. — еле выговорил он. — Кто? Кто?

— Миссис Протеро, — сказал полковник Мельчетт, не спуская глаз с его лица.

— Чушь! Она тут ни при чём. Она на это не способна. Невозможно!

Мельчетт перебил его:

— Вам покажется странным, но мы ей не поверили. Могу добавить, что и вашим рассказам мы не верим. Доктор Хэйдок со всей ответственностью утверждает, что убийство не могло быть совершено в то время, которое вы называете.

— Доктор Хэйдок так считает?

— Да, так что, хотите вы этого или нет, вас это оправдывает.

Лоуренс всё ещё сомневался.

— Вы не обманываете меня — насчёт миссис Протеро? Вы и правда её не подозреваете?

— Даю слово чести, — сказал полковник Мельчетт.

Лоуренс облегчённо перевёл дух.

— Какой же я дурак, — сказал он. — Классический дурак. Как я мог хоть на минуту подумать, что она способна…

— Расскажите-ка нам всё по порядку, — предложил начальник полиции.

— Да тут и рассказывать почти что нечего. Я… Я встретился с миссис Протеро в тот вечер… — Он замялся.

— Об этом мы знаем, — сказал Мельчетт. — Вы, наверное, думали, что ваши чувства к миссис Протеро — глубочайшая тайна, а на самом деле все давно знали и судачили об этом. Неважно — теперь это выйдет наружу, ничего не поделаешь.

— Ну что ж, если так… Надо думать, вы правы. Я обещал викарию, — он бросил взгляд в мою сторону, — уехать, да, убраться отсюда. Я встретился с миссис Протеро в тот вечер в мастерской в четверть седьмого. Я ей сказал о своём решении. И она согласилась, что это единственный выход. Мы попрощались навсегда, вышли из мастерской, и к нам почти сразу подошёл доктор Стоун. Анна взяла себя в руки и держалась совершенно спокойно. Но у меня не хватило сил. Я пошёл со Стоуном в «Голубой Кабан» и выпил немного. Потом я пошёл домой, но, дойдя до угла, передумал и решил зайти повидать викария. Я чувствовал потребность с кем-то поговорить, отвести душу.

Служанка открыла двери и сказала, что викария нет, но он скоро будет, а полковник Протеро уже дожидается в кабинете. Понимаете, было неловко сразу уходить — как будто я его избегаю. Я сказал, что тоже подожду, и пошёл в кабинет.

Он замолчал.

— Дальше? — сказал полковник Мельчетт.

— Протеро сидел у письменного стола в той позе, в которой вы его нашли. Я подошёл. Он был мёртв. Тогда я взглянул вниз и увидел, что рядом на полу валяется револьвер. Я его поднял и сразу узнал собственный револьвер.

Я остолбенел. Мой пистолет! Внезапно я понял, всё понял. Анна тайком взяла у меня револьвер, для себя, понимаете, если жизнь станет для неё невыносимой. Может быть, он был у неё с собой в этот вечер. После того как мы расстались в деревне, она, должно быть, вернулась и… Господи! Я, видно, совсем свихнулся, что позволил себе такое подумать. Но я так и подумал. Я сунул револьвер в карман и вышел. И за воротами наткнулся на самого викария. Он сказал что-то приветливое, нормальное, про то, что должен увидеться с Протеро. На меня вдруг накатил приступ смеха. Он был такой спокойный, ни о чём не подозревал, а я весь взвинченный — вот так встреча! Помню, я выкрикнул какую-то чепуху и увидел, как он переменился в лице. Мне кажется, я был близок к безумию. Я пошёл куда глаза глядят, ходил, ходил и больше выдержать не мог. Если Анна совершила страшное дело, то я несу за это ответственность, по чести и совести. Я пошёл и признался.

Когда он кончил рассказ, воцарилось молчание. Затем полковник сказал деловым тоном:

— Я хотел бы задать вам ещё несколько вопросов. Первое: вы трогали или перемещали тело каким бы то ни было образом?

— Нет, я к нему не прикасался. И без того было видно, что он мёртв.

— Вы видели записку, отчасти скрытую телом полковника, на столе?

— Нет.

— Вы производили какие-либо манипуляции с часами?

— Я к ним даже не притрагивался. Вспоминаю, что видел на столе опрокинутые часы, но я их не трогал.

— Теперь касательно вашего револьвера. Когда вы видели его в последний раз?

Лоуренс задумался.

— Трудно точно сказать.

— Где вы его держали?

— А! В куче всякого хлама у себя в гостиной. На полке книжного шкафа.

— Вы оставляли его без присмотра, на видном месте?

— Да. Честно говоря, он у меня вообще из головы вылетел. Просто валялся, и всё.

— Значит, любой ваш посетитель мог его видеть?

— Да.

— И вы не помните, когда видели его в последний раз?

Лоуренс нахмурился, силясь вспомнить.

— Я почти уверен, что он был на месте позавчера. Помню, я его отодвинул, когда доставал старую трубку. Думаю, это было позавчера или днём раньше.

— Кто в последние дни бывал у вас в доме?

— Ох, да куча народу! Вечно кто-то забегает, убегает. Третьего дня у меня было что-то вроде званого чаепития. Летиция Протеро, Деннис и вся их компания. Порой и милые старушки-говорушки меня навещают.

— Вы запираете коттедж, когда уходите?

— Нет, с какой стати? Красть у меня нечего. Здесь никто двери не запирает.

— А кто помогает вам по хозяйству?

— Старушка миссис Арчер заходит по утрам «убраться», как здесь говорят.

— Как вы думаете, может она вспомнить, когда пистолет был на месте в последний раз?

— Понятия не имею. Возможно. Но, сдаётся мне, в число её достоинств не входит привычка аккуратно вытирать пыль.

— Выходит, почти любой мог взять это оружие?

— Выходит, так.

Дверь отворилась, и вошла Анна Протеро в сопровождении доктора Хэйдока.

Увидев Лоуренса, она вздрогнула. А он нерешительно шагнул ей навстречу.

— Простите меня, Анна, — сказал он. — Чудовищно, что я смел подумать…

— Я… — Она заколебалась, потом умоляюще взглянула на полковника Мельчетта. — То, что сказал мне доктор Хэйдок, — правда?

— Что мистер Реддинг находится вне подозрения? Да. А что вы на это скажете, миссис Протеро? Зачем вы вводили нас в заблуждение?

Она ответила смущённой улыбкой.

— Наверно, вы считаете, что я вела себя ужасно?

— Как вам сказать, очень неразумно скорее. Но с этим покончено. Я хочу слышать правду, миссис Протеро, чистую правду.

Она торжественно склонила голову.

— Я вам всё скажу. Догадываюсь, что вы знаете, знаете обо всём.

— Да.

— Я должна была в этот вечер встретиться с Лоуренсом — с мистером Реддингом — в мастерской. В четверть седьмого. Мы с мужем поехали в деревню вместе. Мне надо было кое-что купить. Когда мы расставались, он вскользь заметил, что идёт повидать священника. Лоуренса предупредить я не могла и очень волновалась. В общем, было очень неловко встречаться с ним в саду, когда мой муж находится в доме.

Щёки её вспыхнули, когда она говорила эти слова. Это была трудная для неё минута.

— Я подумала, что мой муж там долго не задержится. Решила узнать и прошла аллеей к задней калитке, оттуда в сад. Я очень надеялась, что меня никто не заметит, но мисс Марпл, разумеется, оказалась в своём садике! Она окликнула меня, мы немного поговорили, и я ей сказала, что хочу зайти за мужем. Надо же было что-то сказать. Не знаю, поверила ли она мне. Вид у неё был какой-то странный. Когда я с ней распрощалась, то пошла прямо к дому, завернула за угол и прошла к двери кабинета. Я прокралась очень тихо, ожидая услышать голоса. Но, к моему удивлению, всё было тихо. Я заглянула в окно, увидела, что в комнате никого нет, и побежала через лужайку к мастерской. Лоуренс пришёл сразу же следом за мной.

— Вы говорите, что в комнате никого не было, миссис Протеро?

— Да, моего мужа там не было.

— Поразительно.

— Вы хотите сказать, мэм, что его не видели? — спросил инспектор.

— Нет, не видела.

Инспектор Слак что-то шепнул начальнику полиции. Тот кивнул.

— Если вам не трудно, миссис Протеро, покажите нам, как именно это было?

— Охотно.

Она встала, инспектор Слак распахнул перед ней створки двери, она вышла из дома и завернула налево, за угол.

Инспектор Слак повелительным жестом приказал мне сесть за письменный стол.

Мне стало как-то не по себе. Но я, разумеется, повиновался и сел к столу.

Вскоре я услышал снаружи шаги, они на минуту стихли, потом стали удаляться. Инспектор Слак дал мне понять, что я могу вернуться обратно к камину. Миссис Протеро вошла в кабинет.

— Вы в точности повторили всё, как было тогда? — спросил полковник Мельчетт.

— По-моему, в точности.

— Тогда скажите нам, миссис Протеро, где был викарий, когда вы сейчас сюда заглянули?

— Викарий? Боюсь, я не заметила. Я его не видела.

Инспектор Слак кивнул.

— Вот так же вы и мужа своего не видели. Он был за выступом, у письменного стола.

— О! — Она смолкла. Внезапно глаза у неё расширились от ужаса. — Не может быть! Неужели здесь — здесь…

— Да, миссис Протеро. Это произошло, когда он сидел за столом.

— О боже! — Её охватила дрожь.

Слак продолжал допрос:

— Миссис Протеро, было ли вам известно, что у мистера Реддинга есть пистолет?

— Да. Он мне как-то раз обмолвился.

— Вы когда-либо брали у него этот пистолет?

Она замотала головой:

— Нет.

— Вам было известно, где он его держит?

— Не уверена. А, да, кажется, я видела его на полке, в шкафу. Он ведь там был, Лоуренс?

— Когда вы в последний раз посещали коттедж, миссис Протеро?

— О, недели три назад. Мы с мужем пили там чай.

— И больше вы там не бывали?

— Нет. Я никогда туда не ходила. Видите ли, по деревне могли пойти разговоры.

— Не сомневаюсь, — сухо заметил полковник Мельчетт. — А где же вы обычно виделись с мистером Реддингом, разрешите спросить?

— Он приходил к нам, в Усадьбу. Он писал портрет Летиции. Мы часто после этого встречались в лесу.

Полковник Мельчетт кивнул.

— Может быть, хватит? — Голос у неё внезапно зазвучал глухо. — Ужасно говорить с вами об этом. Ведь ничего плохого в этом не было. Не было ничего. Мы хотели быть друзьями. Но не любить друг друга мы не могли.

Она бросила умоляющий взгляд на доктора Хэйдока, и этот добряк, как истый рыцарь, пришёл ей на помощь. Он шагнул вперёд.

— Я считаю, Мельчетт, — сказал он, — что на этот раз с миссис Протеро вполне достаточно. Она перенесла тяжкий удар, и даже не один.

Начальник полиции кивнул.

— Да мне больше и нечего у вас спрашивать, миссис Протеро, — сказал он. — Благодарю за откровенные ответы.

— Значит, мне можно идти?

— Ваша жена дома? — спросил меня Хэйдок. — Мне кажется, миссис Протеро была бы рада с ней повидаться.

— Да, — ответил я. — Гризельда дома. Она, должно быть, в гостиной.

Анна Протеро и Хэйдок вышли из комнаты, а за ними и Лоуренс Реддинг.

Полковник Мельчетт, поджав губы, вертел в руках нож для разрезания книг. Слак уставился на записку. Тогда-то я и изложил им версию мисс Марпл. Слак ещё пристальнее всмотрелся в записку.

— Честное слово, — сказал он, — а старушка-то, ей-богу, права. Смотрите-ка, сэр, видите, цифры написаны другими чернилами! Провалиться мне на этом месте, если это не самопишущая ручка!

Надо признаться, мы все пришли в волнение.

— Вы, конечно, проверили записку на отпечатки пальцев? — спросил начальник полиции.

— И что бы вы думали, полковник? Никаких отпечатков, чисто. На пистолете пальчики Лоуренса Реддинга. Может, там и было что другое, пока он не вздумал с ним дурачиться и таскать с собой в кармане, вот там никаких следов и не осталось.

— Поначалу улики складывались не в пользу миссис Протеро, — задумчиво заговорил полковник. — Её дело куда серьёзнее, чем дело Реддинга. Правда, старушка Марпл показывает, что пистолета при ней не было, но эти престарелые дамы частенько ошибаются.

Я промолчал, но с ним не согласился. Я был совершенно уверен, что у миссис Протеро револьвера не было, коль скоро мисс Марпл это утверждает. Мисс Марпл не из тех «престарелых дам», которые ошибаются. Она каким-то непостижимым образом всегда оказывается права. Подчас даже оторопь берёт.

— Одно никак не могу понять — почему никто не слышал выстрела. Если там кто-то выстрелил, хоть один человек должен был услышать выстрел. Откуда он послышался — это другой вопрос. Слак, советую вам расспросить прислугу.

Инспектор Слак с готовностью бросился к двери.

— Я бы на вашем месте не стал её спрашивать, слышала ли она выстрел в доме, — сказал я. — Если вы спросите, она просто ответит «нет». Назовите это «выстрелом в лесу». Это единственная возможность заставить её признать, что она вообще слышала выстрел.

— Я сам знаю, как с ними управляться, — бросил инспектор Слак, скрываясь за дверью.

— Мисс Марпл говорит, что слышала выстрел позже, — сказал полковник Мельчетт задумчиво. — Надо выяснить, может ли она назвать точное время. Конечно, это мог быть просто случайный выстрел, не имеющий никакого отношения к делу.

— Вполне возможно, — согласился я.

Полковник несколько раз прошёлся по комнате.

— А знаете, Клемент, — неожиданно сказал он. — Я чувствую, что это куда более запутанное и сложное дело, чем всем нам казалось поначалу. Пропади оно пропадом, только мне кажется, за всем этим что-то кроется. — Он фыркнул. — Что-то, нам неизвестное. Мы толком ещё и не начали, Клемент. Верьте мне на слово, всё ещё впереди. Все эти улики — часы, записка, пистолет — не складываются друг с другом, как ни крути.

Я покачал головой. В этом я был с ним согласен.

— Но я докопаюсь до истины. И нечего вызывать Скотленд-Ярд. Слак — отличный сыщик. Ему палец в рот не клади. Он вроде хорька. Разнюхает правду, как только возьмёт след. Он уже решил несколько сложных дел, а это будет его триумф. Кое-кто на моём месте передал бы дело в Скотленд-Ярд. Только не я. Мы тут сами разберёмся, в Дауншайре.

— Нимало в этом не сомневаюсь, — поддержал его я. Я постарался вложить в свои слова как можно больше энтузиазма, но инспектор Слак стал мне настолько антипатичен, что его возможная победа меня вовсе не радовала. Слак-триумфатор, подумалось мне, будет куда отвратительнее Слака озадаченного.

— А кто живёт по соседству? — вдруг спросил полковник.

— Вы хотите сказать, ближе к перекрёстку? Миссис Прайс Ридли.

— Зайдём к ней, когда Слак кончит допрос вашей прислуги. Может быть, она всё же что-то слышала. Она у вас, часом, не туга на ухо, с ней всё в порядке?

— Я бы сказал, что слух у неё на редкость острый. Я сужу по тому количеству сплетен, которые она распускает, уверяя, что «услышала по чистой случайности».

— Это как раз то, что нам нужно. А, вот и Слак.

У инспектора был вид жертвы уличной потасовки.

— Фью! — выдохнул он. — Ну и дикарка она у вас, сэр.

— Мэри от природы обладает сильным характером, — ответил я.

— Полицию на дух не переносит, — пояснил инспектор. — Я её предупреждал — старался, как мог, внушить ей страх перед законом, но всё впустую. Я ей слово — она мне десять.

— Бойкая девушка, — сказал я, чувствуя зарождающуюся симпатию к Мэри.

— Но я её всё же расколол. Она слышала выстрел — один-единственный. И это было спустя целую вечность после прихода полковника. Точное время из неё вытянуть не удалось, но мы наконец добились толку с помощью… чего бы вы думали… рыбы. Рыба опоздала, и она задала перцу парнишке-посыльному, когда он наконец появился, а он сказал в своё оправдание, что всего-то половина седьмого, чуть больше, и как раз после нагоняя она и слышала выстрел. Само собой, никакой точности тут нет, но всё же даёт примерное представление.

— Гм-м, — сказал Мельчетт.

— Вряд ли миссис Протеро всё-таки в этом замешана, — сказал Слак с явным сожалением в голосе. — Во-первых, у неё не хватило бы времени, а во-вторых, женщины боятся связываться с огнестрельным оружием. Мышьяк для них самое милое дело. А жаль! — И он вздохнул.

Мельчетт сказал, что собирается к миссис Прайс Ридли, и Слак одобрил его решение.

— Можно и мне пойти с вами? — спросил я. — Это становится интересным.

Я получил разрешение, и мы пошли вместе. Не успели мы выйти из наших ворот, как услышали громкое «Эй!» — мой племянник Деннис сломя голову нёсся к нам со стороны деревни.

— Слушайте, — сказал он инспектору, — выяснили про след, который я вам разыскал?

— Садовник, — лаконично ответил Слак.

— А вам не кажется, что кто-то взял и надел сапоги садовника?

— Нет, не кажется, — отрезал Слак.

Это могло бы обескуражить любого, только не Денниса. Денниса обескуражить не так-то просто.

Он держал в поднятой руке две сгоревшие спички.

— Вот — нашёл у самых ворот.

— Благодарю, — сказал Слак и сунул спички в карман.

Казалось, наш разговор зашёл в тупик.

— Вы случайно не арестовали дядю Лена? — ехидно спросил Деннис.

— С чего бы это? — сказал Слак.

— А против него уйма улик, — заявил Деннис. — Вы сами спросите у Мэри. За день до убийства он желал полковнику перейти в лучший мир. Помнишь, дядя Лен?

— Э-э… — начал я.

Инспектор Слак медленно перевёл на меня взгляд, в котором затеплилось подозрение, и я почувствовал, как мне стало вдруг жарко. Деннис бывает совершенно невыносим. Надо бы ему знать, что полицейские в подавляющем большинстве начисто лишены чувства юмора.

— Не болтай глупостей, Деннис, — сердито сказал я.

Невинное дитя широко раскрыло удивлённые глаза.

— Послушайте, я же пошутил, — сказал он. — Дядя Лен просто сказал, что тот, кто убьёт полковника Протеро, облагодетельствует мир.

— А! — сказал инспектор Слак. — Теперь понятно, про что говорила служанка.

У прислуги, как правило, чувство юмора — такая же редкость, как и у полиции. Про себя я ругал Денниса на чём свет стоит — зачем было вообще об этом вспоминать? Эти слова и история с часами — да инспектор возьмёт меня на заметку до конца жизни!

— Пошли, Клемент, — сказал полковник Мельчетт.

— Куда вы идёте? А мне можно с вами? — засуетился Деннис.

— Тебе нельзя! — рявкнул я.

Он стоял, обиженно глядя нам вслед. Мы подошли к безукоризненной двери дома миссис Прайс Ридли, и инспектор стал стучать и трезвонить, как и положено служителю закона, — это всё, что я могу позволить себе заметить. На звонок вышла хорошенькая горничная.

— Миссис Прайс Ридли у себя? — спросил Мельчетт.

— Нет, сэр. — Горничная помолчала и сказала: — Она недавно ушла в полицейский участок.

Вот уж чего мы никак не ожидали! Когда мы шли обратно, Мельчетт взял меня за локоть и сказал вполголоса:

— Если и она пошла сдаваться с повинной, я окончательно рехнусь.

Глава 13

Мне как-то не верилось, что миссис Прайс Ридли обуревали столь драматические намерения, но всё же я не мог не задать себе вопрос: зачем она всё-таки отправилась в полицейский участок? Может быть, у неё была действительно важная информация или, по крайней мере, что-то казалось ей важным? Как бы то ни было, нам предстояло узнать это в ближайшее время.

Мы застали миссис Прайс Ридли уже в участке: она с неимоверной скорострельностью вела словесную атаку на сильно растерявшегося дежурного констебля. Я с первого взгляда понял, что она возмущена до крайности — бант на её шляпке весьма красноречиво трясся. Миссис Прайс Ридли носит, насколько я понимаю, головной убор, называемый «шляпка для почтенной матери семейства», — фирменный товар, выпускаемый в соседнем городке Мач-Бенэм. Эта шляпка изящно балансирует на бастионе из волос, хотя и несколько перегружена пышными шёлковыми бантами. Когда Гризельда хочет меня напугать, она грозится купить «шляпку для почтенной матери семейства».

Когда мы вошли, миссис Прайс Ридли прервала свою горячую речь.

— Миссис Прайс Ридли? — осведомился полковник Мельчетт, приподнимая шляпу.

— Позвольте представить вам полковника Мельчетта, миссис Прайс Ридли, — сказал я. — Полковник Мельчетт — начальник полиции нашего графства.

Миссис Прайс Ридли окинула меня ледяным взглядом, но на долю полковника у неё всё же нашлось нечто вроде благосклонной улыбки.

— Мы только что заходили к вам домой, миссис Прайс Ридли, — пояснил полковник, — и узнали, что вы уже опередили нас.

Миссис Прайс Ридли окончательно растаяла.

— А! Я рада, что на этот случай наконец обратили внимание, — заметила она. — Хулиганство, вот как это называется. Форменное хулиганство.

Спору нет, убийство — весьма прискорбный случай, но я бы не стал называть его хулиганством. Полковнику Мельчетту, насколько я заметил, термин тоже показался не совсем подходящим.

— Вы можете сообщить нам что-нибудь относящееся к делу? — спросил он.

— Сами должны знать. Это обязанность полиции. За что мы платим налоги, я вас спрашиваю?

Каждый раз поневоле задаёшь себе вопрос — сколько раз в год мы слышим эту фразу?

— Мы делаем всё, что можем, миссис Прайс Ридли, — сказал начальник полиции.

— Да ведь ваш дежурный ничего об этом не знал, пока я сама ему не сказала! — воскликнула возмущённая дама.

Мы все взглянули на дежурного констебля.

— Леди сообщила о телефонном звонке. Её оскорбили. Как я понял, это случай оскорбления в грубых нецензурных выражениях.

— О! Понимаю. — Хмурое лицо полковника просветлело. — Мы говорили о совершенно разных вещах. Вы пришли сюда принести жалобу, не так ли?

Мельчетт — человек, умудрённый опытом. Он знает, что единственный способ обращения с разгневанной дамой средних лет — это выслушать её до конца. Когда она выскажет всё, что хотела сказать, появится хотя бы небольшая вероятность, что она услышит и то, что вы ей скажете.

Речь миссис Прайс Ридли снова полилась неудержимым потоком:

— Как можно допускать подобное хулиганство? Его надо пресекать! Звонить даме домой и оскорблять её, да, оскорблять! Я не привыкла терпеть такие оскорбления. После войны нравственность так упала, все распустились — аморальность! Говорят что попало, носят что попало…

— Согласен, — поспешно ввернул полковник Мельчетт. — Расскажите, что именно произошло?

Миссис Прайс Ридли сделала глубокий вдох и снова заговорила:

— Мне позвонили…

— Когда?

— Вчера днём — точнее, ближе к вечеру. Около половины седьмого. Я подошла к телефону, ни о чём не подозревая. И на меня тут же посыпались грязные оскорбления, угрозы…

— А в каких словах это выражалось?

Миссис Прайс Ридли слегка порозовела.

— Я отказываюсь их повторять.

— В нецензурных выражениях, — сообщил констебль, слегка приглушая свой рокочущий бас.

— Вы услышали площадную брань?

— Смотря что называть площадной бранью.

— А вы поняли, о чём идёт речь? — спросил я.

— Разумеется, поняла.

— Значит, никакой грубой брани не было, — сказал я.

Миссис Прайс Ридли подозрительно взглянула на меня.

— Утончённая леди, естественно, не может быть знакома с грубой бранью, — пояснил я.

— Да нет, никаких дурных слов не было, — сказала миссис Прайс Ридли. — Вначале я даже попалась на удочку. Приняла за обычный разговор. Потом это… э-э… лицо перешло к личным оскорблениям.

— Оскорблениям?

— Да, это были ужасные оскорбления. Я так перепугалась!

— Угрожали вам, да?

— Да. А я не привыкла, чтобы мне угрожали.

— А чем они вам угрожали? Речь шла о телесных повреждениях?

— Этого бы я не сказала.

— Боюсь, миссис Прайс Ридли, что вам придётся быть несколько более откровенной. Чем именно вам угрожали?

Миссис Прайс Ридли явно не хотелось отвечать на этот вопрос.

— Точно не могу вспомнить. Я так переволновалась. Но под конец, когда я была уже совсем вне себя, этот негодяй расхохотался.

— Голос был мужской или женский?

— Голос дегенерата, — авторитетно заявила миссис Прайс Ридли. — Неестественный, я бы сказала. То грубый, то писклявый. Очень странный голос.

— Наверно, обычный розыгрыш, — утешил её полковник.

— Если и так, то преступный розыгрыш — у меня мог случиться разрыв сердца!

— Мы постараемся всё выяснить, — сказал полковник. — Верно, инспектор? Проверьте, откуда звонили. Вы не могли бы сказать нам более определённо, что он говорил, миссис Прайс Ридли?

В глубине души миссис Прайс Ридли началась жестокая борьба. Скрытность боролась с мстительностью. Мстительность возобладала.

— Конечно, это должно остаться между нами, — начала она.

— Разумеется!

— Это существо сказало — я вряд ли смогу повторить эти слова…

— Ничего, ничего, — ободряюще вставил полковник Мельчетт.

— Вы зловредная старая сплетница! Я, полковник Мельчетт! Я — старая сплетница! Но на этот раз вы зашли чересчур. Скотленд-Ярд вас притянет к суду за клевету.

— Понимаю, как вы разволновались, — заметил полковник Мельчетт, покусывая усы, чтобы скрыть улыбку.

— Попридержите язык, а то вам будет худо, и очень худо. Не могу вам передать, с какой угрозой это было сказано. Я еле выговорила: «Кто вы?», вот так, и голос ответил: «Мститель». Я слабо вскрикнула. Слово прозвучало так жутко. А потом — потом оно засмеялось! Засмеялось! Это я точно слышала. И всё. Я слышала, как оно повесило трубку. Конечно, я тут же позвонила на коммутатор, узнать, откуда звонили, а они сказали, что понятия не имеют. Вы же знаете, какие там барышни. Ужасающе грубые и чёрствые.

— О да, — сказал я.

— Я просто лишилась сил, — продолжала миссис Прайс Ридли. — Нервы были так взвинчены, что, когда в лесу раздался выстрел, я буквально подскочила на полметра, уверяю вас. Можете себе представить!

— Выстрел в лесу? — насторожился инспектор Слак.

— Я была в таком состоянии, что он мне показался выстрелом из пушки. О, воскликнула я и без сил упала на софу. Клара была вынуждена принести мне стаканчик терносливовой наливки.

— Ужасно, — сказал Мельчетт. — Ужасно. Для вас это было тяжкое испытание. Выстрел был очень громкий, как вы сказали? Как будто стреляли поблизости?

— Мне это показалось, у меня нервы не выдержали.

— Конечно. Я понимаю. А в какое время вы слышали выстрел? Нам нужно знать, чтобы проследить, кто звонил.

— Примерно в половине седьмого.

— А более точно вы не могли бы сказать?

— Видите ли, маленькие часы у меня на камине только что отзвонили половину часа, и я сказала себе: «Эти часы опять спешат». (Часы и вправду убегают.) Я посмотрела на свои часики, и на них было всего десять минут седьмого, но, когда я поднесла их к уху, оказалось, что они стоят. Тут я подумала: «Что ж, если эти часы спешат, я через минуту-другую услышу звон на церковной колокольне». Но тут, как назло, зазвонил телефон, и у меня всё из головы вылетело. — Она замолчала, еле переводя дух.

— Что ж, это достаточно точно, — сказал полковник Мельчетт. — Мы всё для вас сделаем, миссис Прайс Ридли.

— Вы просто считайте это глупой шуткой и больше не тревожьтесь, миссис Прайс Ридли, — добавил я.

Она холодно посмотрела на меня. Я понял, что происшествие с фунтовой бумажкой ещё не позабыто.

— Диковинные вещи творятся у нас в деревне последнее время, — сказала она, обращаясь к Мельчетту. — Диковинные вещи, иначе не скажешь. Полковник Протеро собирался ими заняться, и что же с ним сделали, с бедняжкой? Может, настал и мой черёд?

И она удалилась, недовольно покачивая головой. Мельчетт пробормотал себе под нос: «Увы, едва ли». Потом вопросительно взглянул на инспектора Слака.

Славный служака медленно наклонил голову.

— Похоже, всё сходится, сэр. Выстрел слышали трое. Остаётся узнать, кто стрелял. Возня с делом мистера Реддинга порядком нас задержала. Но у нас есть кое-какие зацепки. Пока я считал мистера Реддинга виновным, я их игнорировал. Теперь всё переменилось. И первое, чем я займусь, — это телефонный звонок.

— К миссис Прайс Ридли?

Инспектор ухмыльнулся:

— Да нет, хотя придётся взять и его на заметку, а то старушенция от нас не отвяжется. Я говорю про ложный звонок, которым вызвали викария.

— Да, — сказал Мельчетт. — Это очень важно.

— А потом мы выясним, что делал каждый из них между шестью и семью часами. Я хочу сказать, опросим всех в Старой Усадьбе, да и в деревне тоже придётся почти всех допросить.

Я не сдержал вздоха:

— Вы на диво энергичны, инспектор Слак.

— Мой девиз: работа, работа и ещё раз работа! С вас, пожалуй, и начнём, мистер Клемент. Расскажите, что вы делали.

— Охотно. Мне позвонили около половины шестого.

— Голос мужской или женский?

— Женский. По крайней мере, мне так показалось. Но я, само собой, был в полной уверенности, что говорит миссис Аббот.

— Но голоса её вы не узнали?

— Этого я утверждать не берусь. Я вообще не обратил внимания на голос, как-то не задумывался над этим.

— И вы тотчас вышли? Пешком? У вас что, нет велосипеда?

— Нет.

— Понятно. Значит, пешком. И много это заняло?

— До фермы две мили без малого, какой дорогой ни пойдёшь.

— Через лес Старой Усадьбы всё же короче, не так ли?

— Вы правы. Но дорога плохая. Я шёл туда и обратно тропинкой через поля.

— Той самой, что подходит к калитке вашего сада?

— Да.

— А миссис Клемент?

— Жена была в Лондоне. Вернулась на поезде в восемнадцать пятьдесят.

— Верно. Служанка её видела. Ну, с вашим домом всё ясно. Надо побывать в Старой Усадьбе. Потом хочу допросить миссис Лестрэндж. Она ходила к Протеро накануне убийства — что-то тут нечисто. Да, в этом деле много странностей.

Я согласился.

Бросив взгляд на часы, я увидел, что пора ко второму завтраку. Я пригласил Мельчетта закусить чем бог послал, но он отговорился тем, что ему надо непременно быть в «Голубом Кабане». Там кормят отменно — у них всегда подадут и жаркое, и гарнир из овощей. Я подумал, что он сделал правильный выбор. После разговоров с полицией Мэри, вероятно, не в самом благодушном настроении.

Глава 14

По дороге домой я попался мисс Хартнелл, и она не отпускала меня минут десять, если не больше, гулким басом обличая расточительность и неблагодарность бедняков. Камнем преткновения, насколько я понял, было то, что беднота не желала пускать на порог мисс Хартнелл. Я был всецело на их стороне. Моё общественное положение лишает меня возможности выразить свои симпатии или антипатии в столь недвусмысленной форме, как эти простые люди.

Я умиротворил её, как сумел, и спасся бегством. На углу, где я должен был свернуть к своему дому, меня обогнал Хэйдок на машине.

— Я только что отвёз миссис Протеро домой! — крикнул он.

Он ждал меня у ворот своего дома.

— Загляните на минутку, — сказал он.

Я не возражал.

— Поразительная история, — сказал он, бросая шляпу на стул и отворяя дверь в свою приёмную.

Он уселся в потёртое кожаное кресло и уставился неподвижным взглядом в стенку напротив. Хэйдок был явно ошеломлён, сбит с толку.

Я сообщил ему, что нам удалось установить время, когда был произведён выстрел. Он рассеянно выслушал известие.

— Это окончательно исключает вину Анны Протеро, — сказал он. — Что же, я рад, что эти двое тут ни при чём. Они оба мне нравятся.

Я верил ему и всё же не мог не задать себе вопрос: если, по его же словам, оба они ему нравились, почему он так помрачнел, узнав, что они невиновны? Только сегодня утром он был похож на человека, у которого с души свалился камень, а теперь сидел передо мной растерянный, в глубоком расстройстве.

И всё же я знал, что он говорит правду. Ему нравились оба — и Анна Протеро, и Лоуренс Реддинг. В чём же дело, откуда эта сумрачная сосредоточенность? Он сделал над собой усилие, чтобы встать.

— Я хотел поговорить с вами о Хоузе. Весь этот переполох заставил меня позабыть про него.

— Он серьёзно болен?

— Да нет, ничего серьёзного у него нет. Вы, конечно, знаете, что он переболел энцефалитом[20], или сонной болезнью, как это обычно называют?

— Нет, — ответил я, крайне удивлённый. — Понятия не имел. Он мне ни слова про это не говорил. А когда он болел?

— Примерно с год назад. Он выздоровел, в общем, насколько можно выздороветь при такой болезни. Болезнь особая — после неё бывают поразительные остаточные явления, она отражается на психике, на моральном облике. Характер может измениться до неузнаваемости.

Он долго молчал, потом продолжал:

— Сейчас мы с ужасом думаем о тех временах, когда жгли на кострах ведьм. Мне кажется, что настанут дни, когда мы содрогнёмся при одной мысли о том, что мы когда-то вешали преступников.

— Вы против высшей меры наказания?

— Дело даже не в этом. — Он умолк. — Знаете, — медленно произнёс он наконец, — моя профессия всё же лучше вашей.

— Почему?

— Потому что вам приходится очень часто судить, кто прав, кто виноват, а я вообще не уверен, что можно об этом судить. А если всё это целиком зависит от желез внутренней секреции? Слишком активна одна железа, слишком мало развита другая — и вот перед вами убийца, вор, рецидивист. Клемент, я убеждён, что настанет время, когда мы с ужасом и отвращением будем вспоминать долгие века, когда мы позволяли себе упиваться так называемыми справедливыми мерами наказания за преступления, и поймём, что осуждали и наказывали людей больных, которые были не в силах справиться с болезнью, бедолаги! Ведь не вешают же того, кто болен туберкулёзом!

— Он не представляет опасности для окружающих.

— Нет, в определённом смысле он опасен. Он может заразить других. Ладно, возьмём, к примеру, несчастного, который воображает, что он китайский император. Вы же не обвиняете его в злом умысле. Я согласен, что общество нуждается в защите. Поместите этих людей куда-нибудь, где они никому не причинят вреда, даже устраните их безболезненным путём, да, я готов согласиться на крайние меры, но только не называйте это наказанием. Не убивайте позором их семьи — невинных людей.

Я с интересом смотрел на него.

— Я никогда раньше не слышал от вас таких речей.

— А я не привык рассуждать о своих теориях на людях. Сегодня я сел на своего конька. Вы разумный человек, Клемент, а не о всяком священнике это можно сказать. Вы, безусловно, не согласитесь, что такого понятия, как грех, вообще не должно существовать, но хотя бы сможете допустить мысль об этом — вы человек широких взглядов.

— Это подрывает самую основу общепринятого мировоззрения, — сказал я.

— А как же иначе — ведь мы набиты предрассудками, чванством и ханжеством и обожаем судить о том, чего не понимаем. Я искренне считаю, что преступнику нужен врач, а не полиция и не священник. А в будущем, надеюсь, преступлений вообще не будет.

— Вы могли бы их лечить?

— Мы вылечили бы их. Какая удивительная мысль! Вы когда-нибудь интересовались статистикой преступности? Нет? Очень немногие ею интересуются. А я её изучал. Вас поразило бы количество несовершеннолетних преступников — опять дело в железах, понимаете? Юный Нийл, убийца из Оксфордшира, убил пять маленьких девочек, прежде чем его задержали. Хороший мальчик, никогда никаких проступков за ним не водилось. Лили Роуз, девчушка из Корнуэлла, убила своего дядю за то, что он не разрешал ей объедаться конфетами. Ударила его молотком для разбивания угля, когда он спал. Её отослали домой, и она через две недели убила свою старшую сестру из-за какой-то пустяковой обиды. Конечно, их не приговаривали к повешению. Отослали в исправительные заведения. Может, они с возрастом исправились, а может, и нет. Девочка, во всяком случае, вызывает у меня сомнение. Ничем не интересуется, обожает смотреть, как режут свиней. Вы знаете, на какой возраст падает максимум самоубийств? На пятнадцать-шестнадцать лет. От самоубийства до убийства не так уж далеко. Но ведь это не моральный порок, а физический.

— Страшно слушать, что вы говорите!

— Нет, просто это для вас внове. Приходится смотреть прямо в лицо новым, непривычным истинам. И соответственно менять свои понятия. Однако порой это сильно осложняет жизнь.

Он сидел, сурово нахмурясь, словно придавленный необъяснимой усталостью.

— Хэйдок, — сказал я, — если бы вы подозревали, если бы знали, что некто совершил убийство, вы предали бы этого человека в руки закона или постарались выгородить его?

Воздействие этого вопроса превзошло мои ожидания. Хэйдок вспылил и бросил мне подозрительно и сердито:

— Почему вы это спросили, Клемент? Что у вас на уме? Выкладывайте начистоту.

— Признаюсь, я ничего определённого не имел в виду, — смущенно ответил я. — Но ведь мы сейчас только об убийстве и говорим. Я просто хотел узнать, как бы вы отнеслись к этому, если бы случайно угадали правду, вот и всё.

Его гнев улёгся. Он снова устремил взгляд прямо перед собой, как будто старался прочесть ответ на мучительную загадку, рождённую его собственным мозгом.

— Если бы я подозревал, если бы знал — я исполнил бы свой долг, Клемент. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Вопрос только в том, что бы вы сочли своим долгом?

Он взглянул мне в глаза, но я не смог ничего прочесть в его взгляде.

— Этот вопрос встаёт перед каждым человеком рано или поздно, Клемент. И каждый принимает решение лично.

— Значит, вы не знаете?

— Не знаю…

Я счёл за благо переменить тему.

— Мой племянник — вот кто получает от всего этого бездну удовольствия, — заметил я. — Всё забросил, рыскает в поисках следов и окурков.

Хэйдок улыбнулся.

— Сколько ему лет?

— Шестнадцать исполнилось. В этом возрасте трагедии всерьёз не воспринимаются. В голове только Шерлок Холмс да Арсен Люпен.

Хэйдок задумчиво сказал:

— Красивый малый. А что вы с ним собираетесь делать дальше?

— Университет, боюсь, мне не по карману. Сам он хочет пойти в торговый флот. В военные моряки его не взяли.

— Да, жизнь там не сахар, но ведь он мог выбрать и похуже. Да, это ещё не самое плохое.

— Мне пора бежать! — воскликнул я, бросив взгляд на часы. — Я почти на полчаса опаздываю к ленчу!

Когда я пришёл, моё семейство как раз усаживалось за стол. Они потребовали полного отчёта о том, чем я занимался утром, и я всё им доложил, чувствуя, однако, что мой рассказ звучит как-то неинтересно, буднично.

Деннису, правда, очень понравился пассаж про телефонный звонок к миссис Прайс Ридли, и, когда я описывал нервное потрясение, которое потребовало успокоительного в виде терносливовой наливки, он так и покатывался со смеху.

— Так ей и надо, старой греховоднице, — заявил он. — Самая заядлая сплетница в округе. Жаль, что не мне пришло в голову позвонить ей и напугать до полусмерти. Слышь, дядя Лен, а не вкатить ли ей вторую дозу, как ты думаешь?

Я поспешно стал его убеждать даже и не думать об этом. Нет ничего опаснее, чем благие намерения молодёжи, которая проявляет сочувствие и искренне старается помочь вам.

Настроение Денниса вдруг резко переменилось. Он нахмурился и напустил на себя вид светского льва.

— Я почти всё утро провёл с Летицией, — сказал он. — Знаешь, Гризельда, она и вправду очень огорчена. Не хочет показывать виду, конечно. Но она очень огорчена.

— Хотелось бы верить, — сказала Гризельда, тряхнув головкой.

Гризельда не особенно любит Летицию Протеро.

— По-моему, ты несправедлива к Летиции, вот что.

— Ты так думаешь? — сказала Гризельда.

— Сейчас почти никто не носит траур.

Гризельда промолчала, и я тоже. Деннис не унимался:

— Она почти ни с кем не может поделиться, но со мной-то она говорила. Эта история её жутко взволновала, и она считает, что надо что-то предпринимать.

— Она скоро убедится, — сказал я, — что инспектор Слак разделяет её мнение. Он сегодня собирается зайти в Старую Усадьбу, вполне вероятно, что от усердия в поисках истины он сделает жизнь тех, кто там живёт, совершенно невыносимой.

— А как ты думаешь, в чём истина, Лен? — внезапно спросила моя жена.

— Трудно сказать, дорогая моя. Сейчас я вообще не знаю, что и думать.

— Ты, кажется, говорил, что инспектор собирается проследить, откуда тебе звонили, когда вызвали к Абботам?

— Да.

— А он сумеет? Ведь это очень трудно сделать, да?

— По-моему, вовсе не трудно. На центральном коммутаторе отмечают все звонки.

— О! — И моя жена надолго задумалась.

— Дядя Лен, — сказал мой племянник, — с чего это ты так набросился на меня сегодня утром, когда я пошутил, что ты, мол, хотел, чтобы полковника Протеро кто-то прикончил?

— А потому, — сказал я, — что всему своё время. У инспектора Слака чувство юмора отсутствует. Он принял твои слова за чистую монету, он может подвергнуть Мэри перекрёстному допросу и выправить ордер на мой арест.

— Он что, не понимает, когда его разыгрывают?

— Нет, — сказал я. — Не понимает. Он добился своего теперешнего положения неустанным трудом и служебным рвением. У него не оставалось времени на маленькие радости.

— Он тебе нравится, дядя Лен?

— Нет, — сказал я. — Отнюдь. Я его терпеть не могу. Но не сомневаюсь, что в своей профессии он достиг многого.

— Как ты думаешь, он докопается, кто убил старика Протеро?

— Если не докопается, — сказал я, — то вовсе не от недостатка усердия.

В дверях возникла Мэри и объявила:

— Там мистер Хоуз вас спрашивает. Я его провела в гостиную. Вам записка. Ждут ответа. Можно словами.

Я развернул записку и прочёл:

— Передайте, что я буду через полчаса, — сказал я Мэри. Потом пошёл в гостиную, к Хоузу.

Глава 15

Я очень огорчился, увидев, в каком он состоянии. Руки у него тряслись, лицо нервно подёргивалось. Судя по всему, ему полагалось лежать в постели — так я ему и сказал. Он настойчиво доказывал, что чувствует себя совершенно здоровым.

— Уверяю вас, сэр, я никогда не чувствовал себя лучше. Никогда в жизни.

Это так разительно противоречило действительности, что я не нашёлся что ответить. Нельзя не почувствовать уважения к человеку, который героически сопротивляется болезни, но Хоуз зашёл слишком далеко.

— Я пришёл выразить вам своё глубокое сочувствие относительно событий, имевших место в вашем доме.

— Да, — ответил я, — приятного в этом мало.

— Ужасно, ужасно. Кажется, они освободили мистера Реддинга из-под ареста?

— Да. Произошла ошибка. Он, э-э, довольно необдуманно оговорил себя.

— И полиция окончательно уверилась в его невиновности?

— Безусловно.

— Могу ли я спросить — почему? Разве… то есть… Подозрение пало на кого-то другого?

Мне никогда бы и в голову не пришло, что Хоуз может так заинтересоваться перипетиями расследования убийства. Может быть, причина в том, что сие произошло в доме священника? Он выпытывал подробности, как заправский газетчик.

— Не думаю, чтобы инспектор Слак посвящал меня во все свои соображения. Насколько мне известно, конкретно он пока не подозревает никого. Он занят расследованием.

— Да, да, разумеется. Но вы могли бы вообразить, что кто-то способен на такое чёрное дело?

Я покачал головой.

— Полковник Протеро не пользовался особой любовью, я знаю. Но убийство! Для убийства нужны очень серьёзные основания.

— Надо полагать, — сказал я.

— А у кого могли быть настолько серьёзные основания? Полиция знает?

— Не могу сказать.

— У него могли быть враги, если подумать. Чем больше я размышляю над этим, тем более убеждаюсь, что у такого человека обязательно должны быть враги — у него была репутация сурового судьи.

— Думаю, могли.

— Вы ещё сомневаетесь, сэр. Разве вы не помните? Он ещё вчера утром говорил вам об угрозах этого самого Арчера.

— Да, теперь я припоминаю, — сказал я. — Разумеется, помню. Вы как раз стояли совсем рядом с нами.

— Да, и я слышал его слова. Невозможно не подслушать — такой уж у него был голос. Очень громкий голос. Я помню, что на меня произвели большое впечатление ваши слова. Вы ему сказали, что, когда настанет его час, к нему могут тоже проявить справедливость вместо милосердия.

— Разве я так сказал? — спросил я, нахмурившись. Сам я помнил собственные слова несколько иначе.

— Вы сказали это так внушительно, сэр. Я был потрясён. Справедливость может быть ужасной. И подумать только: бедного полковника так скоро постигла смерть. Поневоле поверишь в предчувствия.

— Никакого предчувствия у меня не было, — отрезал я. Мне очень не по душе склонность Хоуза к мистицизму. В нём есть что-то от духовидца.

— А вы сообщили полиции про этого Арчера, сэр?

— Мне о нём ничего не известно.

— Я имел в виду то, что вам сказал полковник Протеро, что Арчер ему угрожает. Это вы им передали?

— Нет, — медленно произнёс я. — Не передал.

— Но ведь вы собираетесь это сделать?

Я не отвечал. Вызывать гонения на человека, который уже пострадал от рук закона и правопорядка, — это мне не по душе. Я не заступаюсь за Арчера. Он закоренелый браконьер — один из тех развесёлых бездельников, которые водятся в любом приходе. Но что бы он там ни сказанул сгоряча, когда его посадили, это ещё не значило, что, выйдя из тюрьмы, он всё ещё будет лелеять планы мести.

— Вы слышали наш разговор, — сказал я наконец. — Если вы считаете своим долгом сообщить полиции, можете это сделать.

— Лучше, если вы это сделаете сами.

— Возможно, но, по правде говоря, я этого делать не собираюсь. Не хотелось бы помогать затягивать петлю на шее невиновного.

— Но если это он застрелил полковника Протеро…

— Вот именно, если! Против него нет никаких улик или показаний.

— Он угрожал.

— Если говорить начистоту, угрожал не он, а полковник Протеро. Полковник Протеро грозился показать Арчеру, чего стоят его разговоры о мести, если он попадётся ещё раз на браконьерстве.

— Мне непонятно ваше отношение, сэр.

— Вот как? — устало сказал я. — Вы человек молодой. Вы ревностно боретесь за справедливость. Когда доживёте до моего возраста, вы и сами будете снисходительнее и предпочтёте толковать сомнения в пользу обвиняемого.

— Дело не в том — то есть…

Он замолк, и я посмотрел на него не без удивления.

— Вы сами, вы никого не подозреваете, не предполагаете, кто убийца, я хотел спросить?

— Боже упаси, нет.

— А о причинах убийства?.. — настаивал Хоуз.

— Ничего не знаю. А вы?

— Я? Что вы, нет. Просто полюбопытствовал. Может быть, полковник Протеро поделился с вами, упомянул в частной беседе…

— Его «частная беседа»! То, что он сказал, от слова до слова слышала вчера утром вся улица.

— Да, да, вы правы. Так вы не думаете про Арчера?

— Полиция вскорости будет знать про Арчера всё, что нужно, — сказал я. — Если бы я собственными ушами слышал, как он угрожает полковнику Протеро, это было бы другое дело. Но можете быть уверены, что, если он и вправду угрожал полковнику расправой, его слышало полдеревни, и до полиции это дойдёт своим чередом. Но вы, естественно, вольны поступать по собственному разумению.

Однако Хоуз с непонятным упорством отказывался предпринимать что-либо лично. Во всём его поведении проглядывала неестественная нервозность. Я вспомнил, что говорил Хэйдок о его болезни. Очевидно, этим всё и объяснялось.

Он нехотя распрощался со мной, как будто хотел ещё что-то сказать, но не знал, как к этому подступиться. Я договорился с ним, что он возьмёт на себя службу для Союза матерей, а заодно и собрание Гостей округа по окончании службы. У меня на вторую половину дня были свои планы.

Хоуз ушёл, а я, выбросив из головы и его, и его горести, решил, что пора идти к миссис Лестрэндж.

На столике в холле лежали нераспечатанные газеты: «Гардиан» и «Церковный вестник»[21].

По дороге я вспомнил, что миссис Лестрэндж встречалась с полковником Протеро вечером накануне убийства. Вполне возможно, что в их разговоре проскользнуло что-нибудь, указывающее на личность убийцы.

Меня сразу же проводили в маленькую гостиную, и миссис Лестрэндж поднялась мне навстречу. Я ещё раз почувствовал ту чудодейственную атмосферу, какую умела создать вокруг себя эта женщина. На ней было платье из совершенно чёрной, без блеска, материи, подчёркивавшей необычайную белизну её кожи. В её лице была какая-то странная мертвенность. Только глаза сверкали огнём, были полны жизни. Сегодня в её взгляде я уловил настороженность. И всё — никаких признаков беспокойства я больше не заметил.

— Вы очень добры, мистер Клемент, — сказала она, пожимая мне руку. — Спасибо, что пришли. Я хотела всё вам сказать ещё тогда. Потом передумала. И напрасно.

— Я как-то говорил вам — я готов помочь вам всем, чем могу.

— Да, я помню. И мне кажется, это не пустые слова. За всю мою жизнь очень немногие, мистер Клемент, искренне предлагали мне свою помощь.

— В это трудно поверить, миссис Лестрэндж.

— Тем не менее это правда. Большинство людей — большинство мужчин, по крайней мере, — преследуют свои собственные цели. — В её голосе прозвучала горечь.

Я промолчал, и она продолжила:

— Прошу вас, присядьте.

Я повиновался, она села на стул напротив. Немного помедлив, она заговорила — неторопливо и вдумчиво, словно тщательно взвешивая каждое слово:

— Я попала в очень необычное положение и хотела бы с вами посоветоваться. Я хотела бы спросить у вас, как мне быть дальше. Что прошло, то прошло — тут ничего уже не изменишь. Вы понимаете меня?

Я не успел ответить — горничная, которая мне открывала, распахнула дверь и испуганно пролепетала:

— О, простите, мэм, там пришёл инспектор полиции, он сказал, что ему нужно с вами поговорить, простите!

Наступило молчание. Миссис Лестрэндж нимало не изменилась в лице. Только медленно прикрыла и снова открыла глаза. Мне показалось, что она преодолела лёгкий спазм в горле, но голос у неё был всё тот же — чистый, спокойный:

— Проведите его сюда, Хильда.

Я собрался было уходить, но она повелительным жестом остановила меня:

— Если бы вы остались — я была бы вам очень признательна.

Я снова сел, пробормотав:

— Разумеется, как вам угодно.

Тут в комнату беглым строевым шагом ворвался Слак.

— Добрый день, мадам.

— Добрый день, инспектор.

В эту минуту инспектор заметил меня и скорчил злую гримасу. Можно не сомневаться — добрых чувств ко мне Слак не питал.

— Надеюсь, вы не возражаете против присутствия викария?

Очевидно, Слаку было неловко сказать, что он возражает.

— Н-н-нет, — проворчал он. — Хотя лучше бы, конечно…

Миссис Лестрэндж намёком пренебрегла.

— Чем могу быть полезна, инспектор? — спросила она.

— А вот чем, мадам. Я расследую дело об убийстве полковника Протеро. Мне поручено собрать все сведения.

Миссис Лестрэндж кивнула.

— Это чистая формальность, но я обязан всех об этом спросить: где вы были вчера между шестью и семью часами вечера? Чистая формальность, как вы понимаете.

— Вы хотите знать, где я была вчера вечером между шестью и семью часами?

— Так точно, мадам.

— Попробую вспомнить. — Она немного поразмыслила. — Я была здесь. В этом доме.

— А! — Я видел, как блеснули глаза инспектора. — А ваша служанка — у вас, кажется, одна служанка, — она может подтвердить ваши показания?

— Нет, у Хильды был свободный вечер.

— Понятно.

— Так что, к сожалению, вам придётся поверить мне на слово, — любезно сказала миссис Лестрэндж.

— Вы с полной ответственностью утверждаете, что были дома весь вечер?

— Вы сказали «между шестью и семью», инспектор. Несколько раньше я выходила прогуляться. Когда я вернулась, ещё не было пяти.

— Значит, если некая дама — к примеру, мисс Хартнелл — определённо заявляет, что зашла сюда около шести, позвонила, но, так никого и не дождавшись, вынуждена была уйти, вы скажете, что она ошибается, э?

— О нет. — Миссис Лестрэндж покачала головой.

— Однако…

— Если горничная дома, она может сказать, что вас нет. А когда остаёшься одна и тебе не хочется принимать визитёров — что ж, остается только терпеть, пока они трезвонят в дверь.

Инспектор Слак слегка смешался.

— Старые дамы нагоняют на меня ужасную скуку, — сказала миссис Лестрэндж. — А мисс Хартнелл в этом смысле не имеет себе равных. Она позвонила раз шесть, прежде чем соблаговолила уйти.

Она одарила инспектора Слака прелестной улыбкой.

Инспектор переменил тему:

— А если кто-нибудь сказал, что видел вас около этого времени…

— Но ведь меня никто не видел, не правда ли? — Она мгновенно нащупала слабое звено. — Меня никто не видел, потому что я была дома.

— Вы совершенно правы, мадам.

Инспектор пододвинул свой стул чуть ближе.

— Теперь вот что, миссис Лестрэндж: мне известно, что вы нанесли визит полковнику Протеро накануне убийства, поздно вечером.

Миссис Лестрэндж спокойно подтвердила:

— Да, это так.

— Можете ли вы сказать мне, о чём вы говорили?

— Беседа касалась личных дел, инспектор.

— К сожалению, я вынужден просить вас уточнить, о чём именно шёл разговор.

— Я не могу выполнить вашу просьбу, но я уверяю вас, этот разговор не имел никакого отношения к преступлению.

— Не думаю, что вы можете судить об этом вполне компетентно.

— Тем не менее вам придётся поверить мне на слово.

— Получается, что я во всём должен верить вам на слово.

— Кажется, вы правы, — согласилась она с той же улыбкой, с тем же спокойствием.

Инспектор Слак сделался красным как рак.

— Дело очень серьёзное, миссис Лестрэндж. Мне нужна правда… — Он грохнул кулаком по столу. — И я намерен её узнать.

Миссис Лестрэндж не произнесла ни слова.

— Разве вы не видите, мадам, что ставите себя в весьма сомнительное положение?

Миссис Лестрэндж по-прежнему не удостоила его ответом.

— Вы будете обязаны дать показания на следствии.

— Да.

Вот и всё, чего он добился. Равнодушного и сухого «да». Инспектор изменил тактику:

— Вы были знакомы с полковником Протеро?

— Да, я была с ним знакома.

— Близко знакомы?

— Я не виделась с ним много лет, — ответила она после небольшой паузы.

— Были ли вы знакомы с миссис Протеро?

— Нет.

— Вы извините меня, но время для визита выбрано довольно странное.

— Я думаю иначе.

— Что вы хотите сказать?

— Мне хотелось видеть только полковника Протеро. Я не хотела встречаться с миссис Протеро или с мисс Протеро. И я сочла это время наиболее удобным для моих намерений.

— Почему вы не хотели видеть ни миссис Протеро, ни мисс Протеро?

— А это уж моё дело, инспектор.

— Значит, вы отказываетесь от дальнейших показаний?

— Категорически.

Инспектор Слак вскочил.

— Если вы не поостережётесь, мадам, то можете поставить себя в скверное положение. Это всё выглядит очень подозрительно — весьма подозрительно.

Она рассмеялась. Мне следовало пояснить инспектору Слаку, что такую женщину напугать не очень-то просто.

— Ну, ладно, — сказал он, стараясь отступить без ущерба для собственного достоинства, — только потом не говорите, что я вас не предостерёг. Доброго вечера, мадам, но помните: мы всё равно добьёмся правды.

Он удалился. Миссис Лестрэндж поднялась и протянула мне руку.

— Я хочу попрощаться с вами — да, так будет лучше. Видите ли, теперь советоваться поздно. Я сделала выбор. — Она повторила с какой-то безнадёжностью в голосе: — Я сделала свой выбор.

Глава 16

На пороге дома я столкнулся с Хэйдоком. Он бросил неприязненный взгляд вслед Слаку, как раз выходившему из калитки, и резко спросил:

— Он её допрашивал?

— Да.

— Надеюсь, он был вежлив?

По моему мнению, вежливость — искусство, которому инспектор Слак научиться так и не сумел, хотя сам он, видимо, считал свои манеры безупречными. Однако мне не хотелось ещё больше расстраивать Хэйдока. Он и без этого выглядел озабоченным и удручённым. Поэтому я сказал, что инспектор держался вполне прилично.

Кивнув, Хэйдок прошёл в дом, а я пошёл вперёд по деревенской улице и вскоре нагнал инспектора. Подозреваю, что он нарочно замедлял шаг. Какую бы антипатию он ко мне ни испытывал, он не из тех, кто допустит, чтобы симпатии и антипатии мешали ему раздобыть нужную информацию.

— Вы что-нибудь знаете об этой даме? — напрямик спросил он меня.

Я ответил, что совершенно ничего не знаю.

— Она вам не говорила, почему сюда переехала?

— Нет.

— И однако же, вы к ней ходите?

— Посещение прихожан входит в мои обязанности, — ответил я, не упоминая о том, что за мной посылали.

— Хм… Пожалуй… — Некоторое время он что-то обдумывал, а потом заговорил снова, не устояв перед искушением продолжить не увенчавшийся успехом разговор в доме миссис Лестрэндж: — Тёмное дельце, как я погляжу.

— Вы так думаете?

— Ну да, типичное вымогательство. Довольно забавно, если вспомнить, какая репутация была у этого полковника Протеро. Но ведь верить нельзя никому. Церковный староста, который ведёт двойную жизнь. Не он первый, не он последний.

У меня в голове промелькнуло смутное воспоминание о высказывании мисс Марпл по тому же поводу.

— Неужели вы всерьёз так думаете?

— Так уж выходит, все факты налицо, сэр. С чего бы такой изящной и нарядной леди забираться в эту забытую богом дыру? С чего это она отправляется к нему в гости в такое время, когда с визитами не ходят? Странно! А почему она не желает видеть ни миссис Протеро, ни мисс Протеро? Да уж, всё сходится. Она не спешит признаваться, ведь вымогательство — уголовно наказуемое деяние. Но мы из неё правду вытряхнем. Судя по тому, что нам известно, её показания будут очень интересны. Если у полковника Протеро был какой-то тёмный секретик в жизни — что-нибудь постыдное, — тогда, сами понимаете, перед нами открываются широкие возможности.

Это я хорошо понимал.

— Я пытался вытянуть что-нибудь из дворецкого. Мог же он подслушать, о чём говорили полковник Протеро и Лестрэндж. За дворецкими это водится. Но он клятвенно уверяет, что даже понятия не имеет, о чём они говорили. Кстати, из-за визита этой леди он потерял работу: полковник на него набросился чуть не с кулаками за то, что он посмел её впустить. Дворецкий в ответ пригрозил, что уйдёт. Говорит, этот дом всё равно был ему не по душе и он собирался уходить в любом случае.

— Вот как?

— Вот вам, кстати, и ещё один человек, который мог затаить зло на полковника.

— Но вы же не подозреваете этого человека всерьёз — как его фамилия, кстати?

— Фамилия его Ривз, я и не говорил, что подозреваю его. Просто верить никому нельзя, вот это точно. Мне его манеры не нравятся — уж больно он елейный, скользкий, как угорь.

Интересно, что сказал бы Ривз о манерах инспектора Слака?

— Теперь, пожалуй, самое время допросить шофёра.

— В таком случае, — сказал я, — нельзя ли мне подъехать с вами на машине? Мне нужно поговорить с миссис Протеро.

— О чём это?

— О предстоящих похоронах.

— А! — Инспектор Слак едва заметно смутился. — Следствие состоится завтра, в субботу.

— Именно так. Похороны, вероятно, будут назначены на вторник.

Казалось, инспектор Слак слегка устыдился своей грубости. Он попытался её загладить, предложив мне присутствовать при допросе шофёра, Мэннинга.

Мэннинг славный малый, ему не больше двадцати шести. Инспектор явно нагонял на него страх.

— Ну вот что, парень, — сказал Слак, — мне нужно у тебя кое-что узнать.

— Да, сэр, — пролепетал шофёр. — Как угодно, сэр. — Если бы убийство было делом его рук, он вряд ли выглядел бы более потерянным и перепуганным.

— Ты возил своего хозяина в деревню вчера днём?

— Да, сэр.

— В котором часу?

— В пять тридцать.

— Миссис Протеро была с вами?

— Да, сэр.

— По дороге нигде не останавливались?

— Нет, сэр.

— А что вы делали в деревне?

— Полковник вышел и сказал, что машина ему больше не понадобится. Он пойдёт домой пешком. Миссис Протеро поехала за покупками. Свёртки уложили в машину. Она сказала, что я больше не нужен, и я поехал домой.

— А она осталась в деревне?

— Да, сэр.

— Который был час?

— Четверть седьмого, сэр. Точно четверть седьмого.

— А где ты её оставил?

— Возле церкви, сэр.

— Полковник говорил, куда собирается, или нет?

— Он сказал, что надо повидать ветеринара… насчёт одной из лошадей.

— Ясно. И ты приехал сюда, прямиком?

— Да, сэр.

— В Старой Усадьбе два въезда — Южный и Северный. Как я понимаю, в деревню ты выезжал через Южные ворота?

— Да, сэр, как всегда.

— А обратно — тем же путём?

— Да, сэр.

— Гм-м… Ну ладно, пока достаточно. А! Вот и мисс Протеро.

Летиция шла к нам медленно, словно нехотя.

— Я беру «Фиат», Мэннинг, — сказала она. — Заведите мотор, пожалуйста.

— Сию минуту, мисс.

Он подошёл к двухместной спортивной машине и поднял капот.

— Можно вас на минуту, мисс Протеро? — сказал Слак. — Мне необходимо знать, кто где был вчера во второй половине дня. Простая формальность, не обижайтесь.

Летиция смотрела на него, широко раскрыв глаза.

— Да я сроду не смотрю на часы!

— Насколько я знаю, вчера вы ушли из дому вскоре после ленча?

Она кивнула.

— А куда, разрешите узнать?

— Играть в теннис.

— С кем?

— С семьёй Хартли Напье.

— Из Мач-Бенэма?

— Да.

— А когда вы вернулись?

— Не знаю. Я же вам сказала, что никогда не смотрю на часы.

— Вы вернулись, — сказал я, — около половины восьмого.

— А, верно, — сказала Летиция. — Прямо в разгар представления. Анна в истерике, а Гризельда её утешает.

— Благодарю вас, мисс, — сказал инспектор. — Это всё, что я хотел узнать.

— Только-то? — сказала Летиция. — Вы меня разочаровали.

Она пошла от нас к «Фиату».

Инспектор украдкой дотронулся до своего лба и шёпотом спросил:

— Что, малость не в себе?

— Ничего подобного, — сказал я. — Но ей нравится такой казаться.

— Ладно. Пойду допрошу прислугу.

Заставить себя полюбить инспектора Слака — свыше сил человеческих, но его кипучей энергией нельзя не восхищаться.

Мы расстались, и я спросил у Ривза, где я могу найти миссис Протеро.

— Она прилегла отдохнуть, сэр.

— Тогда я не стану её беспокоить.

— Может, вы подождёте, сэр, я знаю, миссис Протеро хотела обязательно с вами повидаться. Она сама сказала за ленчем.

Он провёл меня в гостиную, включил свет — занавески были опущены.

— Какие печальные события, — сказал я.

— Да, сэр. — Голос дворецкого звучал холодно, хотя и почтительно.

Я взглянул на него. Какие чувства кипят под этой маской вежливого равнодушия? Может быть, он знает что-то, но не говорит? Трудно найти что-либо более неестественное для человека, чем маска вышколенного слуги.

— Ещё что-нибудь угодно, сэр?

Мне почудилось, что за этим привычным выражением таится хорошо скрытая тревога.

— Нет, ничего, — ответил я.

Мне не пришлось долго ждать — Анна Протеро вышла ко мне очень скоро. Мы поговорили о некоторых делах, а потом она воскликнула:

— Какой чудный, добрый человек доктор Хэйдок!

— Лучший из всех, кого я знаю.

— Он был поразительно добр ко мне. Но у него всегда такой грустный вид — вам не кажется?

Мне как-то не приходило в голову называть Хэйдока грустным. Я немного подумал.

— Нет, не замечал, — сказал я.

— И я тоже, до сегодняшнего дня.

— Порой наши личные горести обостряют наше зрение, — сказал я.

— Как это верно. — Она помолчала и сказала: — Мистер Клемент, одного я никак не могу понять. Если мужа застрелили сразу же после моего ухода, то почему я не слышала выстрела?

— Полиция полагает, что выстрел был сделан позже.

— А как же записка — там стоит «18.20»?

— Возможно, эти цифры приписаны другой рукой — рукой убийцы.

Кровь отхлынула от её щёк.

— Какой ужас!

— А вам не бросилось в глаза, что цифры написаны не его почерком?

— Да там вообще не его почерк!

Это была правда. Неразборчивые каракули в записке ничем не напоминали чёткий почерк Протеро.

— Вы уверены, что они не подозревают Лоуренса?

— По-моему, с него сняты все подозрения.

— Но, мистер Клемент, кто же это сделал? Люциус не вызывал у людей симпатии — я знаю, но и настоящих врагов у него не было, мне кажется. То есть заклятых врагов.

Я покачал головой:

— Сие покрыто тайной.

Я снова вспомнил о семи подозреваемых, которых не захотела назвать мисс Марпл. Хотелось бы знать, кто они…

Распрощавшись с Анной, я приступил к выполнению своего замысла.

Я пошёл домой по тропинке. Дойдя до перелаза, я немного вернулся назад, до места, где растительность казалась мне слегка помятой, свернул с тропинки и углубился в кусты. Лес здесь был густой, с кустарником, ветви которого переплетались внизу. Я пробивался сквозь заросли с некоторым усилием, как вдруг услышал, что недалеко от меня ещё кто-то пробирается через кустарник. Я остановился в нерешительности, и передо мной возник Лоуренс Реддинг. Он тащил увесистый валун.

Должно быть, вид у меня был удивлённый — Лоуренс вдруг разразился смехом.

— Да нет, — сказал он. — Это не улика, а нечто вроде мирного подношения.

— Мирное подношение?

— Ну да, назовём это началом мирных переговоров. Мне нужен предлог, чтобы зайти к вашей соседке, мисс Марпл, и мне подсказали, что лучше всего преподнести ей камень или обломок скалы для её японского садика.

— Это верно, — согласился я. — А что вам понадобилось от почтенной леди?

— Вот что. Если вчера вечером можно было что-нибудь увидеть, мисс Марпл это наверняка видела. Я даже не говорю о чём-то, непременно связанном с убийством, то есть связанном с её точки зрения. Я имею в виду просто что-то из ряда вон выходящее, диковинное, какую-нибудь мелочь, которая поможет нам разгадать загадку. Что-то такое, о чём она даже не сочла нужным сообщить полиции.

— Такое очень может быть, мне кажется.

— Во всяком случае, игра стоит свеч. Клемент, я собираюсь разобраться в этом деле до конца. Хотя бы ради Анны. А на Слака я не очень надеюсь, конечно, он из кожи вон лезет, но усердие никогда не заменит ума.

— Насколько я понял, передо мной излюбленный герой приключенческих историй — сыщик-любитель, — сказал я. — Не уверен, что в реальной жизни они и впрямь оказываются удачливей профессионалов.

Он пристально взглянул на меня и внезапно расхохотался.

— А вы-то что делаете в лесу, падре?

Признаюсь, я покраснел.

— Наверно, то же, что и я, могу поклясться. Нам с вами явилась одна и та же мысль, правда? Как убийца пробрался в кабинет? Первый путь — по аллее и в калитку, второй — через парадную дверь, третий — есть какой-нибудь третий путь, а? Я решил расследовать, нет ли следов и сломанных кустов поблизости от стены вашего сада.

— И мне пришло в голову то же самое, — сознался я.

— Однако я не успел приступить к делу, — продолжал Лоуренс. — Так как решил, что надо бы сначала повидать мисс Марпл, убедиться, что никто не проходил по аллее вчера вечером, пока мы были в мастерской.

Я замотал головой.

— Она настаивала на том, что никто не проходил.

— Ну да, никто — никто из тех, кого она считает кем-то. Звучит как дикий бред, но вы меня понимаете. Мог же там быть кто-то вроде почтальона, или молочника, или посыльного от мясника — кто-то, чьё присутствие настолько привычно, что вы об этом не считаете нужным даже упоминать.

— Вы начитались Честертона[22], — заметил я.

Лоуренс не отпирался.

— Вам не кажется, что в этом что-то есть?

— Всё может быть, — согласился я.

И мы без промедления отправились к мисс Марпл. Она работала в своём садике и окликнула нас, когда мы перебирались через перелаз.

— Что я говорил? — шепнул Лоуренс. — Она видит всё и вся.

Она приняла нас очень приветливо и очень обрадовалась громадному валуну, который Лоуренс торжественно ей преподнёс.

— Вы так заботливы, мистер Реддинг. Необыкновенно заботливы.

Лоуренс, ободрённый похвалой, приступил к расспросам. Мисс Марпл выслушала его со вниманием.

— Да-да, я понимаю, что вы хотите сказать, и вы совершенно правы — об этих встречах никто никогда не упоминает или не считает их достойными упоминания. Но я вас уверяю, что ничего подобного не было. Ничего подобного.

— Вы уверены, мисс Марпл?

— Совершенно уверена.

— А может, вы видели кого-нибудь, кто шёл в тот вечер по тропинке в лес? — спросил я. — Или выходил из лесу?

— О! Да, множество народу. Доктор Стоун и мисс Крэм пошли той дорогой — им так ближе всего до раскопа. Это было после двух. Доктор Стоун потом вернулся тем же путём — вы это сами знаете, мистер Реддинг, он ведь подошёл к вам и миссис Протеро.

— Кстати, — вспомнил вдруг я. — Выстрел — тот, что вы слышали, мисс Марпл. Мистер Реддинг и миссис Протеро должны были тоже его слышать.

Я вопросительно взглянул на Лоуренса.

— Да, — сказал он, хмурясь. — Мне кажется, я слышал какие-то выстрелы. Кажется, был один или два.

— Я слышала только один, — заметила мисс Марпл.

— Мне было не до того, и я не обратил внимания, — сказал Лоуренс. — Проклятье, если бы я мог вспомнить! Если бы я знал! Вы понимаете, я был так поглощён, так…

Он смутился и умолк. Я тактично кашлянул. Мисс Марпл, радея о благопристойности, переменила тему:

— Инспектор Слак пытался выяснить, слышала я выстрел после того, как мистер Реддинг и миссис Протеро вышли из мастерской, или до того. Мне пришлось признаться, что я определённо сказать не могу, но мне кажется — и тем больше, чем больше я об этом думаю, — что это было после.

— Тогда это, по крайней мере, оправдывает знаменитого доктора Стоуна, — сказал Лоуренс с глубоким вздохом. — Хотя не было ни малейшего повода подозревать его в убийстве бедняги Протеро.

— Ах, — откликнулась мисс Марпл. — Мне всегда казалось, что было бы благоразумнее подозревать каждого — совсем немного, чуть-чуть. Я всегда говорю — ничего нельзя знать заранее, не правда ли?

Мисс Марпл оставалась верна себе. Я спросил Лоуренса, согласен ли он с её мнением относительно выстрела.

— Ничего не могу сказать, хоть убейте. Понимаете, был просто какой-то привычный звук. Я бы скорее сказал, что он прозвучал, когда мы ещё были в мастерской. Стены заглушили его — и мы не обратили на него внимания.

Тому были иные причины, кроме глухих стен, заметил я про себя.

— Я спрошу Анну, — сказал Лоуренс. — Она может вспомнить. Да, кстати, мне кажется, есть ещё одно загадочное происшествие, нуждающееся в объяснении. Миссис Лестрэндж, эта таинственная незнакомка в Сент-Мэри-Мид, нанесла визит старику Протеро в среду вечером после обеда. И похоже, никто не знает, в чём там было дело. Старик Протеро не заикнулся об этом ни жене, ни Летиции.

— Быть может, наш викарий знает, — сказала мисс Марпл.

Ну как эта женщина проведала, что я сегодня днём заходил к миссис Лестрэндж? Как она обо всём дознаётся, ума не приложу! В этом есть что-то мистическое. Просто ужас берёт.

Я покачал головой и сказал, что ничего не знаю.

— А что думает инспектор Слак? — спросила мисс Марпл.

— Он приложил все усилия, чтобы запугать дворецкого, но дворецкий оказался, как видно, не слишком любопытен и не подслушивал под дверью. Так что никто ничего не знает, увы.

— А мне казалось, что кто-нибудь должен был услышать, хотя бы случайно, — сказала мисс Марпл. — Понимаете, кто-нибудь всегда слышит, не так ли? Мне кажется, мистер Реддинг может что-нибудь разузнать.

— Но миссис Протеро тоже ничего не знает.

— А я и не говорю про Анну Протеро, — парировала мисс Марпл. — Я говорю про служанок, про женскую часть прислуги. Они ни за что не станут откровенничать с полицией. Но привлекательный молодой человек — прошу меня извинить, мистер Реддинг, — да ещё после того, как его несправедливо заподозрили, — о! Я не сомневаюсь, что ему они тотчас всё выложат.

— Пойду и попытаю счастья сегодня же, — с жаром заявил Лоуренс. — Благодарю за идею, мисс Марпл. Пойду туда сразу же — сразу же после того, как мы с викарием довершим одно маленькое общее дельце.

Я тоже подумал, что пора заняться «дельцем». Я попрощался с мисс Марпл, и мы с Лоуренсом снова пошли в лес.

Сначала мы прошли по тропе до того места, где явно кто-то протоптал след вправо от дорожки. Лоуренс сказал, что он уже шёл по этому следу и ничего не обнаружил, но, добавил он, можно ещё раз проверить. Может быть, он чего-то не заметил.

Однако он был прав. Через десять-двенадцать ярдов было уже не видно ни сломанных веток, ни сбитой листвы. Именно с этого места Лоуренс вернулся на тропу раньше, когда мы повстречались.

Мы снова вышли на тропу и прошли дальше, до того места, где кусты были чуть примяты — почти незаметно для глаза. На этот раз след оказался куда интереснее. Он извивался, неуклонно ведя к стене моего сада. Наконец мы вышли к стене — там, где кусты подступали к ней вплотную. Стена была высокая. Верх её венчало весьма сомнительное украшение — куски битых бутылок, так что, если бы кто-то приставлял к стене лестницу, следы обязательно сохранились бы не только на земле, но и наверху.

Мы медленно пробирались вдоль стены, когда до наших ушей донёсся треск сломанной ветки. Я поспешил вперёд, прорываясь сквозь густые заросли кустарника, и нос к носу столкнулся с инспектором Слаком.

— Так, это вы, — сказал он. — И мистер Реддинг. Позвольте спросить, что это вы, джентльмены, тут делаете?

Мы были слегка обескуражены и во всём признались.

— Ах вот оно что, — сказал инспектор. — А ведь, оказывается, мы не такие идиоты, как о нас думают, — мне пришла в голову та же мысль. Я здесь уже больше часа. Хотите знать моё мнение?

— Да, — кротко ответил я.

— Кто бы там ни убил полковника Протеро, он прокрался не отсюда! Ни одного следа ни с этой стороны, ни с той. Тот, кто убил полковника Протеро, вошёл с парадного хода. И другого пути нет.

— Невозможно! — воскликнул я.

— Почему это невозможно? У вас дверь всегда нараспашку. Любой может войти при желании. Из кухни ничего не видать. Они знали, что вас удалось убрать с дороги, знали, что миссис Клемент уехала в Лондон, знали, что мистер Деннис приглашён играть в теннис. Это же проще, чем дважды два четыре. И не было никакой необходимости разгуливать по деревне. Прямо против ворот вашего сада проходит дорожка, по ней можно повернуть вот в этот самый лес и выйти где вам заблагорассудится. И всё пойдёт как по маслу — если только миссис Прайс Ридли в эту самую минуту не выйдет из своей калитки. И ни к чему по стенам лазать. Тем более что из окон верхнего этажа в доме миссис Прайс Ридли просматривается почти вся стена. Нет, вы уж мне поверьте, они прошли только так, и не иначе.

Приходилось согласиться — очевидно, он был прав.

Глава 17

На следующее утро инспектор Слак зашёл повидать меня. Мне кажется, что он наконец-то сменил гнев на милость. Может быть, со временем он позабудет даже историю с часами.

— Знаете, сэр, — начал он вместо приветствия, — а я проследил, откуда вам звонили.

— Что вы? — живо отозвался я.

— Загадочный звоночек. Звонили из домика привратника, что у Северных ворот Старой Усадьбы. А домик-то сейчас пустует — старого сторожа проводили на пенсию, новый ещё не въехал. Удобное, тихое местечко — окно сзади было открыто. На самом аппарате ни одного отпечатка — вытерли начисто. Наводит на подозрения.

— Что вы хотите сказать?

— А то, что звонили вам нарочно, чтобы убрать подальше от дома. Следовательно, убийство было обдумано заранее. Будь это просто дурацкий розыгрыш, никто не стал бы стирать отпечатки пальцев.

— Да. Логично.

— Отсюда следует и то, что убийца был хорошо знаком со Старой Усадьбой и её окрестностями. Звонила вам не миссис Протеро. Я вызнал все её маршруты в этот день до последней минутки. Полдюжины слуг готовы присягнуть, что она была дома до половины шестого. Шофёр подал автомобиль и отвёз их с полковником в деревню. Полковник зашёл к ветеринару Квинтону поговорить об одной из лошадей. Миссис Протеро заказала кое-что у бакалейщика и в рыбной лавке, а оттуда задами пошла к аллее, где мисс Марпл её и увидела. Все лавочники, как один, говорят, что при ней даже сумочки не было. Старушенция-то была права.

— Как всегда, — смиренно заметил я.

— А мисс Протеро в семнадцать тридцать была в Мач-Бенэме.

— Совершенно верно, — сказал я. — Мой племянник тоже там был.

— Значит, с ней всё нормально. Прислуга тоже вне подозрений. Конечно, взвинчена, перепугана, но другого и ждать не приходится, а? Само собой, я не спускаю глаз с дворецкого — приспичило ему вдруг уходить, и вообще… Но мне сдаётся, что он ничего не знает.

— Мне кажется, ваша работа принесла в основном отрицательные результаты, инспектор.

— Это ещё как сказать, сэр. Обнаружилась одна интересная деталь — и совершенно неожиданно, доложу я вам.

— Да?

— Помните, какую сцену закатила миссис Прайс Ридли, ваша соседка, вчера с утра пораньше? По поводу телефонного звонка?

— Да, — сказал я.

— Мы проследили, откуда звонили, просто чтобы её утихомирить, так вот вы нипочём не угадаете, откуда был звонок.

— Из переговорного пункта? — спросил я наугад.

— Нет, мистер Клемент. Ей звонили из коттеджа мистера Лоуренса Реддинга.

— Что? — воскликнул я, поражённый.

— Любопытно, да? Сам мистер Реддинг тут ни при чём. Он в это время — в восемнадцать тридцать — направлялся с доктором Стоуном к «Голубому Кабану» на виду у всей деревни. Такой вот факт. Наводит на размышления, да? Некто вошёл в пустой коттедж и позвонил по телефону — кто это был? Два подозрительных телефонных звонка в один день. Думается, что между ними должна быть связь. Провалиться мне на этом месте — звонил один и тот же человек.

— Но с какой целью?

— А вот это нам и надо выяснить. Второй звонок кажется довольно бессмысленным, но в то же время… Улавливаете связь? Звонили от мистера Реддинга. Пистолет мистера Реддинга. Всё, как нарочно, наводит на мистера Реддинга.

— Было бы более логично, если бы первый звонок был сделан из его дома, — возразил я.

— Ага! Но я это хорошенько обдумал. Что делал мистер Реддинг почти каждый день? Отправлялся в Старую Усадьбу и писал мисс Протеро. От своего коттеджа он ехал на мотоцикле через Северные ворота. Теперь понимаете, почему звонили оттуда? Убийца не знал, что мистер Реддинг больше не ездит в Старую Усадьбу.

Я немного поразмыслил, стараясь уложить в голове доводы инспектора. Они показались мне вполне логичными, а выводы — бесспорными.

— А на трубке телефона мистера Реддинга были отпечатки пальцев? — спросил я.

— Не было, — с досадой ответил инспектор. — Эта чёртова перечница, что убирает у него, успела всё стереть вместе с пылью. — Он помолчал, всё больше распаляясь злобой. — Старая дура, что с неё возьмёшь. Не может вспомнить, когда в последний раз видела револьвер. Может, он лежал себе на месте утром в день убийства, а может, и нет. Она «не знает, ей-богу, не знает». Все они одинаковы! Говорил с доктором Стоуном, скорее для проформы, — продолжал он. — Он был сама любезность — дальше некуда. Они с мисс Крэм пошли на свой раскоп, или на раскопки, как оно там называется, примерно в половине третьего и провели там почти весь день. Доктор Стоун вернулся один, а она пришла попозже. Он говорит, что выстрела не слышал, однако жалуется на свою рассеянность. Но всё это подтверждает наши выводы.

— Дело за малым, — сказал я. — Вы не поймали убийцу.

— Гм-м, — откликнулся инспектор. — Вы слышали по телефону женский голос. И миссис Прайс Ридли, возможно, тоже слышала женский голос. Если бы выстрел не прозвучал сразу же после звонка, уж я бы знал, где искать.

— Где?

— А! Вот этого я вам и не скажу, сэр, — так будет лучше.

Я без малейшего зазрения совести предложил выпить по стаканчику старого портвейна. У меня есть в запасе отличный марочный портвейн. В одиннадцать часов утра не принято пить портвейн, но я полагал, что для инспектора Слака это значения не имеет. Конечно, это истинное кощунство и варварство по отношению к марочному портвейну, но тут уж не приходилось особенно щепетильничать.

«Усидев» второй стакан, инспектор Слак оттаял и разоткровенничался. Славное всё-таки винцо.

— Не то чтобы я вам не доверял, сэр, — пояснил он. — Вы же будете держать язык за зубами? Не станете трезвонить по всему приходу?

Я торжественно ему это обещал.

— Раз уж всё это произошло у вас в доме, вам вроде бы положено знать, верно?

— Я с вами совершенно согласен, — сказал я.

— Так вот, сэр, что вы скажете про даму, которая навещала полковника Протеро вечером накануне убийства?

— Миссис Лестрэндж! — вырвалось у меня; я так удивился, что не умерил своего голоса.

Инспектор укоризненно взглянул на меня.

— Потише, сэр. Она самая, миссис Лестрэндж, я к ней давно приглядываюсь. Помните, я вам говорил — вымогательство.

— Едва ли оно могло стать причиной убийства. Это же глупо — убивать курицу, несущую золотые яйца. Я говорю, исходя исключительно из вашего предположения. Я лично ни на минуту этого не допускаю.

Инспектор фамильярно подмигнул мне.

— Ага! За таких, как она, джентльмены всегда стоят горой. А вы послушайте, сэр. Предположим, в прошлом исправно тянула денежки со старого джентльмена. Через несколько лет она его выслеживает и снова берётся за старое дело. Однако за это время кое-что переменилось. Закон теперь другой. Все преимущества тем, кто подаёт в суд на вымогателя, им гарантируется, что их имя не попадёт в печать. Предположим, что полковник Протеро взбеленился и заявил, что подаст на неё в суд. Она попадает в переплёт. Теперь за вымогательство пощады не жди. Отольются кошке мышкины слёзки. И ей ничего не остаётся, как отделаться от него, да побыстрей.

Я молчал. Приходилось признать, что гипотеза, выдвинутая инспектором, была вполне допустима. На мой взгляд, только одно делало её абсолютно неприемлемой — личные качества миссис Лестрэндж.

— Не могу согласиться с вами, инспектор, — сказал я. — Мне кажется, миссис Лестрэндж не способна заниматься вымогательством. И пусть это прозвучит старомодно, но она — настоящая леди.

Он поглядел на меня с нескрываемой жалостью.

— А, ладно, сэр, — сказал он снисходительно, — вы лицо духовное. Вы представления не имеете о том, что творится на свете. Леди, скажете тоже! Да знали бы вы о ваших согражданах то, что я знаю, вы бы рот раскрыли от изумления.

— Я говорю не о положении в обществе. Я даже готов допустить, что миссис Лестрэндж не принадлежит к светскому кругу. Но я говорю не об этом, а о личной утончённости и благородстве.

— Вы на неё смотрите другими глазами, сэр. Я — дело другое: конечно, я тоже мужчина, но при этом я офицер полиции. Со мной всякие фокусы с личной утончённостью не пройдут! Помилуйте, да эта ваша леди из тех, кто сунет вам нож под ребро и бровью не поведёт!

Как ни странно, мне гораздо легче было представить себе миссис Лестрэндж убийцей, чем вымогательницей.

— Но, само собой, она не могла одновременно звонить своей настырной соседке и убивать полковника Протеро, — продолжал инспектор.

Промолвив эти слова, инспектор вдруг с размаху хлопнул себя по ляжке.

— Ясно! — воскликнул он. — Вот в чём цель телефонного звонка. Вроде алиби. Знала, что мы его свяжем с первым. Нет, я это так не оставлю. Может, она подкупила какого-нибудь деревенского парнишку, чтобы позвонил вместо неё. Он-то ни за что не догадался бы, что помогает убийце.

Инспектор вскочил и поспешно удалился.

— Мисс Марпл хочет тебя видеть, — сказала Гризельда, заглядывая в комнату. — Прислала совершенно неразборчивую записку — буковки как паутинка и сплошь подчёркнутые слова. Я даже прочесть толком не могу. Видимо, она не может выйти из дома. Беги поскорей, повидайся с ней и разузнай, что творится. Я бы и сама с тобой пошла, но с минуты на минуту нагрянут мои старушки. Не выношу я старушек! Вечно жалуются на больные ноги и норовят ещё сунуть их тебе под нос! Нам ещё повезло, что на сегодня назначили следствие! Тебе не придётся смотреть крикетный[23] матч в Юношеском клубе.

Я поспешил к мисс Марпл, перебирая в уме возможные причины столь срочного вызова.

Мисс Марпл встретила меня в большом волнении, которое, мне кажется, можно было даже назвать паникой. Она вся раскраснелась и впопыхах выражала свои мысли несколько бессвязно.

— Племянник! — объяснила она. — Родной племянник, Рэймонд Уэст, литератор. Приезжает сегодня. Как снег на голову. И за всем я должна следить сама! Разве служанка может хорошенько выбить постель, а к тому же придётся готовить что-нибудь мясное к обеду. Джентльменам нужна такая уйма мяса, не правда ли? И выпивка. Непременно должны быть в доме выпивка и сифон.

— Если я могу чем-нибудь помочь… — начал я.

— О! Вы так добры! Я не к тому. Времени предостаточно, честно говоря. Трубку и табак он привозит с собой — прекрасно, я рада, признаюсь вам. Рада — ведь не придётся гадать, какие сигареты ему покупать. А с другой стороны, очень печально, что запах потом не выветривается из гардин целыми неделями. Конечно, я открываю окна и вытряхиваю их каждое утро. Рэймонд встаёт очень поздно — наверно, все писатели этим грешат. Он пишет очень умные книжки, хотя, я думаю, люди вовсе не такие несимпатичные, как в его книгах. Умные молодые люди так мало знают жизнь, правда?

— Не хотите ли пообедать с нами, когда он приедет? — спросил я, всё ещё не понимая, зачем меня сюда вызвали.

— О! Нет, благодарю вас, — ответила мисс Марпл. — Вы очень добры, — добавила она.

— Вы хотели меня видеть, — наконец не выдержал я.

— О! Конечно! Я так переполошилась, что у меня всё из головы вылетело. — Она внезапно побежала к двери и окликнула служанку: — Эмили! Эмили! Не те простыни! С оборочками и вензелями — и не держите так близко к огню!

Она прикрыла дверь и на цыпочках вернулась ко мне.

— Дело в том, что вчера вечером случилось нечто интересное, — объяснила она. — Мне показалось, что вы захотите об этом узнать, хотя в тот момент я ничего не поняла. Вчера ночью мне не спалось — обдумывала это печальное событие. Я встала и выглянула в окно. Как вы думаете, что я увидела?

Я вопросительно смотрел на неё.

— Глэдис Крэм, — сказала мисс Марпл очень веско. — Представьте себе — она шла в лес с чемоданом!

— С чемоданом?

— Где это слыхано? Чего ради она в полночь шла в лес с чемоданом? Понимаете, — сказала мисс Марпл, — я не стану утверждать, что это связано с убийством. Но это странное дело! А именно сейчас мы все понимаем, что обращать внимание на странные дела — наш долг.

— Уму непостижимо, — сказал я. — Может быть, она решила, э-э, переночевать у раскопа, как вы полагаете?

— Нет, ночевать она там не собиралась, — сказала мисс Марпл. — Потому что вскоре она возвратилась, и чемодана при ней не было.

Глава 18

Итак, был субботний день. Следствие началось в два часа пополудни в «Голубом Кабане». Едва ли следует упоминать о том, что вся округа была в сильнейшем волнении. В Сент-Мэри-Мид убийств не случалось лет пятнадцать, если не больше. А тут ещё убийство такой колоритной личности, да к тому же в доме священника, — воистину пиршество для истосковавшихся по сенсациям деревенских жителей; подобные развлечения на их долю выпадают чрезвычайно редко.

До меня доносились обрывки разговоров, едва ли предназначенные для моих ушей.

— Вон викарий. Уж очень он сегодня бледный, а? Как знать, может, и он к этому руку приложил. Кто, как не он, — в своём-то доме…

— Постыдитесь, Мэри Адамс! Он же в это время ходил к Генри Абботу!

— Мало ли что! Все говорят, что они с полковником не поладили. А вон и Мэри Хилл. Ишь как нос задирает, а всё потому, что она у них в прислугах. Ш-ш-ш! Следователь!

Коронером был назначен доктор Робертс из соседнего городка Мач-Бенэм. Он откашлялся, поправил очки и напустил на себя важный вид.

Излагать все показания подробно не имеет смысла. Лоуренс Реддинг рассказал, как он обнаружил труп, и опознал пистолет, подтвердив, что оружие принадлежит ему. Насколько он может вспомнить, в последний раз он видел его во вторник, за два дня до убийства. Держал он его на полке в коттедже, который никогда не запирался.

Миссис Протеро показала, что видела своего мужа примерно без четверти шесть, когда они расстались на главной улице в деревне. Она пошла в дом священника примерно в четверть седьмого, по аллее, через садовую калитку. Она не слышала голосов в кабинете и подумала, что там никого нет; вполне возможно, что её муж сидел у письменного стола, но и в этом случае она не могла бы его видеть. Насколько она может судить, он был в добром здравии и обычном настроении. Она не знает ни одного личного врага, который мог бы злоумышлять против него.

После неё давал показания я; я рассказал о назначенном свидании с Протеро и о том, как меня вызвали к Абботу. Я изложил обстоятельства, при которых нашёл мёртвое тело, и сказал, что тут же вызвал доктора Хэйдока.

— Сколько человек, мистер Клемент, знали о том, что полковник Протеро собирается вечером нанести вам визит?

— Великое множество, должен сказать. Знали моя жена, мой племянник, и сам полковник упомянул об этом утром, когда мы с ним встретились в деревне. Многие могли слышать, мне кажется, поневоле, так как полковник был глуховат и говорил очень громко.

— Значит, это было общеизвестно? Об этом мог знать любой из здешних жителей.

Я ответил утвердительно.

За мной настала очередь Хэйдока. Это был очень важный свидетель. Он подробно и профессионально описал положение и состояние тела и нанесённые повреждения. По его мнению, покойный был убит в интервале от 18.20 до 18.30, никак не позже 18.35. Это границы возможного, категорически настаивал он. О самоубийстве речи быть не может, расположение пулевого отверстия исключает такую возможность.

Инспектор Слак говорил скупо и кратко. Он рассказал, как был вызван, и описал обстановку, при которой нашёл тело. Представил незаконченную записку и отметил, что время на ней проставлено: «18.20». Упомянул о настольных часах. Подразумевалось, что время смерти — 18.22. Позднее Анна Протеро мне сказала, что ей посоветовали показать время своего прихода несколько ранее 18.20.

Следующим свидетелем — и довольно непокладистым — была наша служанка Мэри. Ничего она не слыхала и слышать не хочет. Как будто джентльменов, навещавших викария, каждый раз расстреливали в упор. Ничего подобного. У неё своей работы выше головы. Полковник Протеро пришёл точно в четверть седьмого. С чего это она станет смотреть на часы? Слышала звон с церковной колокольни, как раз когда провела полковника в кабинет. Выстрела не слышала. А был бы выстрел, так она уж услышала бы. Конечно, она знает, что выстрел должен был быть, раз джентльмена застрелили на месте, но так уж оно вышло. Она никакого выстрела не слышала, и всё тут.

Следователь не настаивал больше. Я догадался, что он и полковник Мельчетт договорились обо всём заранее.

Миссис Лестрэндж была вызвана на следствие повесткой; но было представлено медицинское свидетельство за подписью доктора Хэйдока, что она по состоянию здоровья присутствовать не может.

Остался ещё один свидетель, точнее свидетельница, — старушка с трясущейся головой. Та самая, которая, по выражению Слака, «убиралась» у Лоуренса Реддинга.

Миссис Арчер был предъявлен пистолет, и она опознала его как тот самый, что она видела в гостиной у мистера Реддинга: «Он у него валялся на полке, в шкафу». В последний раз она видела оружие в день убийства. Да, ответила миссис Арчер на дальнейшие расспросы, она совершенно уверена, что пистолет был на месте во время ленча в четверг — без четверти час, когда она уходила.

Вспомнив, что мне говорил инспектор, я немного удивился. Как бы она ни путалась, когда он её допрашивал, на следствии она говорила с полной уверенностью.

Следователь сделал краткие, но весьма убедительные выводы, в основном по отсутствию улик. Вердикт был вынесен без промедления: «Преднамеренное убийство неизвестным лицом или группой лиц».

Выходя из комнаты, я обратил внимание на небольшую группу бойких молодых людей с блестящими пытливыми глазами, чем-то похожих друг на друга. Нескольких я узнал — это они осаждали мой дом последние дни. Я тут же ретировался обратно в недра «Голубого Кабана» и, на своё счастье, лицом к лицу столкнулся с археологом, доктором Стоуном. Я без церемоний уцепился за него.

— Газетчики! — шепнул я отрывисто, но выразительно. — Не могли бы вы избавить меня от их когтей?

— Охотно, мистер Клемент! Пойдёмте со мной наверх.

Он провёл меня по узкой лестнице в свою гостиную, где сидела мисс Крэм, с пулемётной скоростью тарахтевшая на пишущей машинке. Она встретила меня ослепительной улыбкой и тут же воспользовалась возможностью прервать работу.

— Жуть, правда? — сказала она. — То есть жутко — не знать, кто убийца. А следствие — какой в нём толк? Тоска и преснятина, вот как это называется. Ни капельки пикантности, ну ни капельки.

— Значит, вы там присутствовали, мисс Крэм?

— Присутствовала, можете быть уверены. А вы меня и не заметили — вот это да! Надо же — не заметить меня! Я и обидеться могу, имейте в виду. Джентльмен, даже если он священник, должен иметь зоркие глаза.

— А вы тоже там были? — спросил я доктора Стоуна, пытаясь уклониться от кокетливого поддразнивания. Юные особы типа мисс Крэм всегда вызывают у меня чувство неловкости.

— Нет. Каюсь. Меня нисколько не интересуют подобные вещи. Я из тех чудаков, которые ничего не замечают, кроме собственного хобби.

— Должно быть, хобби весьма интересное, — сказал я.

— Вы, очевидно, имеете об этом некоторое представление?

Я был вынужден признаться, что ни малейшего представления об археологии не имею.

Да, доктор Стоун был не из тех, кого может охладить признание в невежестве. Можно было подумать, что я признался в том, что моя единственная отрада — копаться в земле. Он нырнул в свою стихию, взлетая на волнах собственного красноречия. Продольные разрезы, круговые раскопки, каменный век, бронзовый век[24], гробницы и кромлехи[25] — всё это лилось из его уст бурным потоком. Мне оставалось только кивать головой, сохраняя умный вид — последнее, боюсь, мне плохо удавалось. Доктор Стоун нёсся на всех парусах. Это был маленький человечек. Голова круглая, совершенно лысая, лицо круглое и румяное, глаза так и сияли за толстыми линзами очков. Мне не случалось встречать человека, который впадал бы в такое неистовство без всякой видимой причины. Он перебрал все доводы за и против своей излюбленной теории — кстати сказать, я так и не понял, в чём она заключается!

Он долго и подробно распространялся о своих спорах с полковником Протеро.

— Самовлюблённый невежда! — в пылу увлечения воскликнул он. — Да, я знаю, он мёртв, а о мёртвых плохого не говорят. Но даже смерть не влияет на факты. Самовлюблённый невежда — это точная характеристика. Только потому, что он просмотрел пару книжонок, он осмеливался спорить на равных с человеком, который всю жизнь посвятил этой теме. Мистер Клемент, я отдал этой работе всю свою жизнь. Всю свою жизнь я…

Он брызгал слюной от возбуждения. Глэдис Крэм вернула его к земным делам одной короткой фразой.

— Смотрите, как бы вам не опоздать на поезд, — спокойно заметила она.

— О! — Маленький человечек запнулся на полуслове и вытащил из кармана часы. — Ну и ну! Без четверти! Быть не может!

— Как начинаете говорить, так всё на свете забываете. Что бы с вами стало, если бы я за вами не присматривала, не представляю!

— Вы правы, моя прелесть, совершенно правы. — Он нежно потрепал её по плечу. — Золото, а не девушка, мистер Клемент. Никогда ничего не забывает. Мне сказочно повезло, что я её нашёл.

— Ох! Да будет вам, доктор Стоун, — ответила юная леди. — Вы меня вконец разбалуете!

Я не мог не признаться себе, что мнение второй группы — той, что предсказывает законный брак между доктором Стоуном и мисс Крэм, — получает в моём лице поддержку, подкреплённую личными впечатлениями. Мне подумалось, что мисс Крэм по-своему очень умная молодая женщина.

— Поторапливайтесь, а то опоздаете, — сказала мисс Крэм.

— Да, мне пора, решительно пора.

Он скрылся в соседней комнате и вышел с чемоданом в руках.

— Вы уезжаете? — спросил я, несколько удивлённый.

— Хочу съездить в город на пару деньков, — ответил он. — Завтра надо повидать старушку-мать, а в понедельник — поговорить с моими поверенными. Вернусь во вторник. К слову сказать, я надеюсь, смерть полковника Протеро ничего не изменит в наших делах. Я имею в виду раскоп. Миссис Протеро не станет возражать, если мы продолжим работу?

— Я полагаю, что не станет.

Его слова заставили меня задуматься над тем, кто станет распоряжаться в Старой Усадьбе. Вполне возможно, что Протеро завещал её Летиции. Я подумал, что было бы интересно ознакомиться с завещанием Протеро.

— Уж если что и переворачивает всё в доме вверх дном, так это смерть, — заметила мисс Крэм с мрачным удовлетворением. — Рассказать — не поверите, какие жуткие склоки иногда поднимаются.

— Ну, мне пора, мне пора. — Доктор Стоун тщетно пытался удержать в руках одновременно чемодан, большой плед и громадный зонтик.

Я бросился на помощь. Он запротестовал:

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь. Я прекрасно справлюсь сам. Внизу мне, конечно, кто-нибудь поможет.

Но внизу не обнаружилось ни коридорного, ни «кого-нибудь» вообще. Я думаю, они угощались за счёт представителей прессы. Время бежало, и мы вдвоём поспешили на вокзал; доктор Стоун нёс чемодан, а я — плед и зонтик. Пыхтя и отдуваясь, доктор Стоун отрывисто бросал рубленые фразы:

— Вы очень добры, неловко вас затруднять… Только бы не опоздать на поезд. Глэдис славная девушка — просто чудесная девушка — ангельский характер — боюсь, дома не всё гладко, — душа детская — совершенно детская. Уверяю вас, несмотря на разницу в возрасте, у нас много общего…

Поворачивая к вокзалу, мы увидели коттедж Лоуренса Реддинга. Он находится на отлёте, рядом домов нет. Я заметил, что два щеголеватых молодых человека стоят на крыльце, а два других заглядывают в окна. У прессы выдался горячий денёк.

— Славный малый, этот молодой Реддинг, — заметил я, чтобы услышать мнение своего спутника.

Доктор в это время окончательно запыхался и едва мог говорить, он бросил одно слово, которое я не расслышал.

— Опасный, — выдохнул он, когда я переспросил.

— Опасный?

— Очень опасный. Неопытные девушки — откуда им знать — попадаются на удочку, такие субъекты вечно увиваются вокруг женщин… Добра не ждите.

Из этих слов я сделал вывод: единственный молодой мужчина в деревне не остался не замеченным прекрасной Глэдис.

— Боже! — воскликнул доктор Стоун. — Мой поезд!

Мы уже были невдалеке от вокзала и сделали последний рывок. Поезд в город стоял на станции, а лондонский как раз подходил.

В дверях кассы мы столкнулись с довольно изысканным молодым человеком, и я узнал племянника мисс Марпл, только что прибывшего к нам. Я полагаю, что этому молодому человеку не очень нравится, когда с ним кто-то сталкивается в дверях. Он гордится своим самообладанием и невозмутимостью, а попробуйте остаться невозмутимым, когда на вас кто-то вульгарнейшим образом натыкается в дверях. Я на ходу извинился, и мы протиснулись. Доктор Стоун вскочил на подножку, а я передал ему его вещи, и поезд, норовисто дёрнувшись, неохотно пополз вперёд.

Я помахал ему вслед и повернулся. Рэймонд Уэст уже ушёл, но наш местный аптекарь, гордо носящий имя Херувим, тоже направлялся в деревню. Я пошёл с ним рядом.

— Чуть было не упустили, — заметил он. — Ну, скажите, мистер Клемент, как прошло следствие?

Я сообщил ему вердикт.

— А! Вот оно как. Так я и думал. А куда спешил доктор Стоун?

Я передал ему то, что сам слышал от доктора Стоуна.

— Ещё повезло, что поспел на поезд. Хотя на нашей дороге точности не дождёшься. Говорю вам, мистер Клемент, — вопиющее безобразие! Мой поезд опоздал на десять минут. И это в субботу, когда и движения никакого нет. А в среду — нет, в четверг, — да, точно в четверг, помню, это было в день убийства, потому что я собирался написать жалобу в правление железнодорожной компании в самых сильных выражениях, — из-за убийства всё из головы вылетело, так вот, в четверг это и было. Я был на собрании Общества фармакологов. Как вы думаете, на сколько опоздал поезд «18.50»? На полчаса. Целых полчаса! Ну, что вы на это скажете? Десять минут — это ещё куда ни шло. Если поезд прибывает в семь двадцать, то домой раньше половины восьмого не попадёшь. Вот я и говорю: к чему тогда называть этот поезд — «18.50»?

— Совершенно верно, — сказал я и, не желая дальше выслушивать этот возмущённый монолог, воспользовался случаем и ускользнул поговорить с Лоуренсом Реддингом, который как раз шёл нам навстречу по другой стороне улицы.

Глава 19

— Очень рад вас видеть, — сказал Лоуренс. — Милости прошу ко мне.

Мы свернули к низенькой деревенской калитке, прошли по дорожке к двери, которую он отпер, вынув ключ из кармана.

— Вы стали запирать дверь, — заметил я.

— Да. — Он невесело рассмеялся. — Что толку запирать конюшню, когда коня свели, верно? Похоже на то. Знаете ли, падре, — он придержал дверь, пропуская меня вперёд, — во всей этой истории есть что-то, что мне сильно не нравится. Слишком смахивает на… как бы это сказать… на семейное дело. Кто-то знал всё про мой пистолет. А это значит, что убийца — кто бы он ни был — заходил ко мне в дом, может, мы с ним даже пили вместе.

— Это вовсе не обязательно, — возразил я. — Вся деревня Сент-Мэри-Мид может в точности знать, где вы держите свою зубную щётку и каким порошком чистите зубы.

— А что в этом интересного?

— Не знаю, — сказал я. — Их интересует всё. Стоит вам переменить крем для бритья, и это станет темой для пересудов.

— Должно быть, они просто задыхаются без новостей.

— Ваша правда. Здесь никогда не случается ничего интересного.

— Ну что ж. Зато теперь у них интересного с лихвой.

Я согласился.

— А кто им выбалтывает все секреты? Про крем для бритья и прочие подробности.

— Должно быть, старая миссис Арчер.

— Старая карга? Да она вообще полоумная, я давно заметил.

— Всего лишь уловка, камуфляж для бедняков, — объяснил ему я. — Они прячутся за маской идиотизма. Стоит присмотреться, и окажется, что старушка не глупее нас с вами. Кстати, она с уверенностью утверждает, что пистолет лежал на своём месте ещё в полдень в четверг. Отчего она вдруг обрела такую уверенность?

— Хотел бы я знать!

— А как вы считаете, она правду говорит?

— Не имею ни малейшего понятия. Я же не делаю полную инвентаризацию своего имущества каждый божий день!

Я обвёл взглядом тесную комнату. На полках и на столе громоздились самые разные вещи. Лоуренс спокойно жил среди такого артистического беспорядка, который меня свёл бы с ума, и очень скоро.

— Иногда не так-то просто отыскать нужную вещь, — сказал он, поймав мой взгляд. — А если посмотреть с другой стороны — всё под рукой, ничего не запрятано.

— Да, ничего не запрятано, — сказал я. — Может, было бы всё-таки лучше, если бы пистолет был запрятан подальше.

— Знаете, а я ждал, что следователь тоже скажет что-нибудь такое. Эти следователи — настоящие ослы. Думал, он выразит мне порицание, или как там это называется.

— Кстати, — спросил я, — а он был заряжен?

Лоуренс покачал головой:

— Я всё же не настолько беспечен. Он не был заряжен, но рядом лежала коробка с патронами.

— Как оказалось, все шесть гнезд были заряжены и произведён единственный выстрел.

Лоуренс кивнул:

— Кто же это сделал? Всё как будто уладилось, сэр, но ведь, если не найдут настоящего убийцу, меня будут считать преступником до самой моей смерти.

— Не надо так говорить, мой мальчик.

— Но ведь я прав.

Он погрузился в молчание, задумчиво нахмурившись. Наконец он встал и сказал:

— Не забыть бы рассказать вам, чего я достиг вчера вечером. Знаете, старая мисс Марпл кое в чём разбирается.

— И, насколько я понимаю, именно поэтому не пользуется всеобщей симпатией.

Лоуренс продолжал свой рассказ.

По совету мисс Марпл он отправился в Старую Усадьбу. Там он с помощью Анны побеседовал с горничной. Анна просто сказала:

— Роза, мистер Реддинг хочет задать вам несколько вопросов. — И вышла из комнаты.

Лоуренс слегка нервничал. Роза, хорошенькая девушка двадцати пяти лет, смотрела ему в глаза простодушным взглядом, который его немного смущал.

— Это… это касается смерти полковника Протеро.

— Слушаю, сэр.

— Мне совершенно необходимо, понимаете ли, выяснить всю правду.

— Да, сэр.

— Я чувствую, что, может быть… что кто-нибудь мог… что по случайности…

Тут Лоуренс понял, что отнюдь не выглядит героем, и про себя стал от всей души проклинать и мисс Марпл, и её предположения.

— Короче, не могли бы вы мне помочь?

— Да, сэр?

Роза по-прежнему держалась, как образцово вышколенная горничная, вежливая, готовая услужить, но совершенно равнодушная.

— Чёрт побери, — сказал Лоуренс, — неужели вы не обсуждали это дело у себя, в комнате для прислуги?

Это неожиданное нападение немного расшевелило Розу. Её безукоризненное самообладание поколебалось.

— В комнате для прислуги, сэр?

— Ну, в комнате экономки, в каморке у лакея, где угодно, где вы собираетесь поболтать. Есть же у вас такое место.

Роза чуть не захихикала, и Лоуренс приободрился.

— Послушайте, Роза, вы чертовски славная девушка. Я уверен, что вы поймёте мои чувства. Мне не хочется болтаться в петле. Я не убивал вашего хозяина, а многие думают, что я — убийца. Пожалуйста, помогите мне, если можете.

Могу себе представить, что в эту минуту Лоуренс был неотразим. Красивая голова откинута назад, в синих, как небо, глазах мольба. Роза растаяла и капитулировала.

— О, сэр, честное слово, мы все хотели бы вам помочь. Никто из нас не думает на вас, сэр. Честное слово, никто!

— Это я знаю, дорогая моя девочка, но ведь вы — не полиция.

— Полиция! — Роза встряхнула головкой. — Одно вам скажу, сэр, всем нам не по душе этот инспектор. Слак, так его, кажется, зовут. Тоже мне полиция!

— И всё-таки у полиции все козыри в руках. Ну, Роза, ты сказала, что готова мне помочь. Мне всё время кажется, что мы ещё далеко не всё знаем. Например, про ту даму, которая была у полковника Протеро вечером накануне убийства.

— Миссис Лестрэндж?

— Вот-вот, миссис Лестрэндж. Я думаю, что в этом посещении кроется какая-то тайна.

— Да, сэр, мы все так думаем.

— Правда?

— Приходит вот так, без предупреждения. Спрашивает полковника. Само собой, мы только об этом и говорили, и никто у нас здесь ничего о ней не знает. И миссис Симмонс — это наша экономка, сэр, — она прямо говорит, что будто эта женщина не из порядочных. Но когда я услышала, что сказала Глэдди, я прямо не знала, что и подумать.

— А что сказала Глэдди?

— Ой! Ничего, сэр. Просто болтала, как все, сами знаете.

Лоуренс внимательно смотрел на неё. Он чувствовал, что она что-то скрывает.

— Трудно себе представить, о чём она говорила с полковником Протеро.

— Да, сэр.

— Сдаётся мне, ты кое-что знаешь, Роза?

— Я? Да бог с вами, сэр. Честное благородное слово! Откуда мне знать?

— Послушай меня, Роза. Ты сама сказала, что поможешь мне. Если ты случайно слышала что-нибудь, хоть одно словцо, может, это показалось пустяком, но хоть что-нибудь… Я буду тебе благодарен до самой смерти. В конце концов, кто угодно мог случайно — чисто случайно — что-нибудь подслушать.

— Я ничего не подслушивала, сэр, ей-богу, не подслушивала! Как можно?

— Значит, кто-то другой подслушал, — не давал ей опомниться Лоуренс.

— Прямо не знаю, сэр…

— Прошу, скажи мне, Роза.

— Не знаю, что скажет Глэдди, прямо не знаю.

— Она разрешила бы сказать мне. А кто это — Глэдди?

— Наша судомойка, сэр. Понимаете, она только вышла поговорить с приятелем, и ей надо было пройти как раз под окном — под окном кабинета, — где был хозяин и эта дама. А он, конечно, говорил во весь голос — наш хозяин всегда говорил очень громко. И, само собой, ей это показалось любопытным, то есть…

— Само собой, естественно, — подхватил Лоуренс. — Тут уж ничего не поделаешь — любой стал бы слушать.

— Но, конечно, она никому не сказала, только мне. И мы с ней обе решили, что это странное дело. Но Глэдди ничего сказать не могла, потому что знали, что она вышла поговорить с дружком, а уж тут… тут ей влетело бы от миссис Пратт — это повариха, сэр. Но я уверена, что вам она бы всё рассказала с охотой, сэр.

— А что? Может, мне пойти на кухню, поговорить с ней?

При одной мысли об этом Роза пришла в ужас.

— О! Нет, сэр, никак нельзя! Глэдди у нас и без того пугливая.

Наконец дело было улажено — после долгого обсуждения особо щекотливых моментов. Было назначено подпольное свидание в саду, где кусты погуще.

Здесь Лоуренс и повстречался с пугливой Глэдди, которая, по его словам, смахивала скорее на трясущегося кролика, чем на человеческое существо. Минут десять он потратил на то, чтобы слегка её успокоить, — Глэдис же дрожала и уверяла, что она ни за что на свете, что как же можно, и что она не ожидала, что Роза её выдаст, что она никому не желала зла, ей-богу, не желала, и что ей несдобровать, если дойдёт до самой миссис Пратт.

Лоуренс её успокаивал, умасливал, уговаривал; наконец Глэдис решилась говорить:

— Если вы обещаете, что дальше не пойдёт, сэр.

— Само собой, я никому не скажу.

— И меня за это не притянут к ответу в суде?

— Ну что ты!

— А хозяйке не скажете?

— Ни под каким видом.

— А если дойдёт до миссис Пратт…

— Ни в коем случае. Ну, говори же, Глэдис.

— А вы уверены, что можно?

— Можно, уверен. Когда-нибудь ты сама будешь рада, что спасла меня от петли.

Глэдис негромко взвизгнула.

— Ой! Да что вы, сэр, боже упаси! Да ведь я слышала совсем мало и по чистой случайности, вы понимаете…

— Понимаю.

— Хозяин-то, он сердился, ясное дело. «Через столько лет, — так и говорит, — вы осмелились сюда прийти — это неслыханное оскорбление». Что леди говорила, мне было не слыхать, но он на это сказал: «Я отказываюсь наотрез, категорически». Всё я не запомнила, но они так уж ругались, она у него что-то просит, а он — ни в какую. «Позор, что вы сюда явились», вот что он ещё говорил, и: «Вы не смеете с ней видеться, я вам запрещаю». Тут я и навострила уши. Похоже, что леди собиралась кое-что порассказать миссис Протеро, а он боялся, как бы чего не вышло. Я себе и говорю: «Подумать только! Вот тебе и хозяин. Такой придира. А сам-то, может, коли во всём разобраться, сам-то он не больно хорош. Подумать только», — говорю. «Все мужчины одинаковы», — так я и сказала своему дружку после того. Он не соглашался ни за что. Спорил, да ещё как. Но он тоже сказал, что удивляется полковнику Протеро — он у нас и церковный староста, и с кружки глаз не спускает, и в воскресной школе уроки даёт. «Это самое плохое и есть», — я ему говорю. Сколько раз мне матушка говаривала, что в тихом омуте черти водятся.

Глэдди умолкла, запыхавшись, и Лоуренс попытался тактично вернуть её к началу разговора.

— А ещё что ты слышала?

— Да всего ведь и не упомнишь, сэр. Всё одно и то же. Раз или два он сказал: «Не верю». Вот так: «Мало ли что Хэйдок говорит, а я не верю».

— Так он и сказал: «Мало ли что Хэйдок говорит»?

— Да, так и сказал. И ещё сказал, что всё это — сговор.

— А ты совсем не слышала, что говорила леди?

— Только в самом конце. Наверное, она встала и подошла поближе к окну. И я слышала, что она сказала. У меня вся кровь застыла, ей-богу. Никогда этого не забуду. «Может быть, в этот час завтра вечером Вас уже не будет в живых» — вот что она сказала. С такой злобой. Я как только услышала про убийство, так и сказала Розе: «Вот! Что я тебе говорила?»

Лоуренс задумался. Он пытался сообразить, насколько можно верить рассказу Глэдис. Она не врала, но он подозревал, что рассказ был сильно приукрашен и отшлифован после убийства. Особенно он сомневался в том, что она точно передала последнюю фразу. Он опасался, что своим появлением на свет эта фраза обязана совершившемуся убийству.

Он поблагодарил Глэдис, поблагодарил её как положено, уверил, что никто не расскажет о её проступках миссис Пратт, и покинул Старую Усадьбу. Ему было над чем поразмыслить.

Ясно было одно: беседа полковника Протеро с миссис Лестрэндж носила отнюдь не мирный характер, и он боялся, что об этом узнает его жена.

Я вспомнил о церковном старосте, про которого рассказывала мисс Марпл, о его двойной жизни. Неужели и тут нечто подобное?

Мне очень хотелось знать: при чём тут Хэйдок? Он избавил миссис Лестрэндж от необходимости давать показания на следствии. Он сделал всё от него зависящее, чтобы защитить её от полиции.

Насколько далеко мог он зайти в своём стремлении её выгородить?

Предположим, он подозревал в ней убийцу. Стал бы он, несмотря на это, защищать её до конца?

Эта необыкновенная женщина обладала поразительным, неотразимым обаянием. Я сам всеми силами противился даже мысли о том, что она могла совершить преступление.

Сердце говорило мне: «Она на это не способна!»

А бесёнок в моём мозгу возражал: «Ну да, и только потому, что она на редкость красивая и привлекательная женщина!»

Как сказала бы мисс Марпл, такова уж человеческая натура.

Глава 20

Возвратившись домой, я угодил в эпицентр домашней трагедии.

Гризельда выбежала в холл со слезами на глазах, увлекла меня в гостиную и сказала:

— Она уходит.

— Кто уходит?

— Мэри. Она уже предупредила.

Честно говоря, я не видел в этом сообщении ничего ужасного.

— Что ж, — сказал я, — придётся нанять другую прислугу.

По-моему, это был совершенно естественный ход мыслей. Когда одна прислуга уходит, вы нанимаете другую. Я не понимал, почему Гризельда смотрит на меня так укоризненно.

— Лен, ты — бессердечное существо. Тебе всё равно.

Вот этого я бы не сказал. Напротив, я чувствовал, что сердце моё встрепенулось от радости при мысли о том, что кончится эра подгорелых пудингов и недоваренных овощей.

— Мне придётся искать девушку, пока её ещё найдёшь, а потом надо будет её ещё вышколить, — сказала Гризельда, и в её голосе слышалась острая жалость к своей горькой участи.

— А разве Мэри вышколена? — спросил я.

— Ну конечно!

— Тогда, наверное, — предположил я, — кто-нибудь услышал, как она всё время вежливо говорит «сэр» или «мадам», и тут же решил похитить у нас сей образец для всех служанок. Мне только остаётся сказать, что их ждёт разочарование.

— Да не в том дело, — сказала Гризельда. — Никому она пока не нужна. И никто её у нас никогда не переманит, не беспокойся. Дело в её оскорблённых чувствах. Она очень близко приняла к сердцу, когда Летиция Протеро сказала, что она плохо вытирает пыль.

Гризельда часто поражает меня неожиданными заявлениями, но это оказалось настолько неожиданным, что я даже усомнился в его истинности. Никто на свете не заставит меня поверить, что Летиция Протеро снизошла до того, чтобы входить в наши домашние дела и попрекать нашу служанку за неряшливость. Это было совершенно не в духе Летиции, так я и сказал Гризельде.

— Не усматриваю ни малейшей связи между Летицией Протеро и нашей пылью, — сказал я.

— И я тоже, — сказала моя жена. — Это вопиющая нелепость. Пожалуйста, поговори с Мэри сам. Она на кухне.

Мне вовсе не хотелось беседовать с Мэри на эту тему, но Гризельда — она удивительно энергична и порывиста — буквально втолкнула меня в кухню, прежде чем я успел взбунтоваться.

Мэри чистила картофель над раковиной.

— Э-э… добрый день, — неуверенно сказал я.

Мэри взглянула на меня и фыркнула носом, иного ответа я от неё не дождался.

— Миссис Клемент сказала мне, что вы выразили желание нас покинуть.

На это обращение Мэри соблаговолила ответить.

— Бывает такое, — сказала она угрюмо, — чего порядочная девушка нипочём не потерпит.

— Не скажете ли вы мне, что, собственно, вас так огорчило?

— Дело нехитрое, скажу в двух словах. (Должен заметить, что она сильно недооценила свои возможности.) Шляются тут разные, вынюхивают за моей спиной. Всюду суют свой нос. Да какое ей дело, когда я мету или пыль вытираю? Раз вы и хозяйка довольны, пусть другие-прочие не лезут. Коли я вам угодила, тут и говорить больше не о чем, я так считаю.

Что касается меня, то мне Мэри никак не могла угодить. Признаюсь, я вижу в мечтах комнату, которую аккуратно прибирают каждое утро — стирают всюду пыль, ставят вещи на место… У Мэри свой метод — смахнуть пыль на самых видных местах, например на столе, — и мне он кажется крайне несовершенным. Однако в тот момент я понимал, что не время обсуждать второстепенные вопросы.

— И на следствие меня вытащили, да? Выставили перед двенадцатью мужчинами такую порядочную девушку, как я! А поди догадайся, какие вопросы они вздумают задавать! Я вам одно скажу. Я никогда не жила в доме, где произошло смертоубийство, и впредь не собираюсь.

— Надеюсь, вам и не придётся, — сказал я. — По закону вероятностей, это вряд ли повторится.

— Мне законы ни к чему. Это он был мировым судьёй. Сколько хороших людей засадил за решётку только за то, что они несчастного кролика словят себе на обед, не то что он — фазаны и прочая живность — палит из ружья потехи ради! Мало того, не успели его похоронить, как эта его дочка заявляется сюда и говорит, что я не умею свою работу справлять!

— Вы хотите сказать, что мисс Протеро была здесь?

— Была! Прихожу из «Голубого Кабана» и вижу — здесь. В кабинете вашем. И говорит: «Оу! — так она говорит. — Я ищу мой маленький жёлтенький беретик — шляпку такую, жёлтую. Я вчера её тут позабыла». — «Вот что, — я ей говорю, — никакой такой шляпки я в глаза не видела. Её тут не было, когда я убиралась утром в четверг», — говорю, — а она опять: «Оу, — говорит, — я полагаю, что вы её не заметили. Вы ведь тут на скорую руку убираете, верно?» И проводит пальцем по каминной доске и суёт его себе под нос. Как будто у меня было время снимать все безделушки, а потом ставить обратно — это в то самое утро, а полиция отперла кабинет только к ночи. «Раз хозяин с хозяйкой мною довольны, тут и говорить больше не о чем, мисс», — говорю. А она как засмеется: «Оу! А вы уверены, что они довольны?» — говорит. С тем и ушла.

— Теперь понятно, — сказал я.

— Вот видите! Разве я бесчувственная какая? Да я, честное слово, готова себе пальцы до кости стереть, только бы вы с хозяйкой были довольны. А когда она задумает приготовить какое-нибудь новомодное блюдо, я всегда стараюсь ей угодить.

— Я знаю, вы стараетесь, — успокоил её я.

— Но она, видно, что-то слышала, а то бы не стала такое говорить. А коли я вам не угодила, уж лучше мне уйти. Вовсе не потому, что я ей верю, этой мисс Протеро. В Усадьбе её не очень-то любят, скажу я вам. Чтобы сказать «пожалуйста» или «спасибо» — это нет, а вещи направо-налево раскидывать — это сколько угодно. Не стала бы я и внимания обращать на эту мисс Летицию Протеро, а вот мистер Деннис по ней сохнет. Это она умеет — обвести молодого джентльмена вокруг пальца, она такая.

Увлёкшись своими обличениями, Мэри выковыривала глазки из картофеля так энергично, что они летали по кухне, стуча, как частый град. Один из них попал мне прямо в глаз, и это вызвало небольшую паузу.

— Вам не кажется, — сказал я, прижимая платок к глазу, — что вы слишком близко к сердцу принимаете совсем безобидные слова? Видите ли, Мэри, хозяйка будет очень огорчена, если вы от нас уйдёте.

— Против хозяйки я ничего не имею и против вас тоже, сэр, если уж на то пошло.

— Ну вот и хорошо. Сознайтесь, что вы вспылили из-за пустяков, а?

Мэри зашмыгала носом.

— Я была прямо сама не своя после следствия, и вообще… Не бесчувственная же я, на самом деле. Но хозяйку обижать я не стану.

— Значит, всё в порядке, — сказал я.

Я вышел из кухни. Гризельда и Деннис поджидали меня в холле.

— Ну как? — воскликнула Гризельда.

— Она остаётся, — сказал я со вздохом.

— Лен, — сказала моя жена, — ты такой умница!

Я в душе никак не мог с ней согласиться. Разве умные люди так поступают… Я твёрдо уверен, что на всём белом свете не сыщешь служанки хуже Мэри. Я прекрасно понимал, что любая перемена была бы переменой к лучшему.

Но мне было приятно порадовать Гризельду. Я подробно изложил обстоятельства, разобидевшие Мэри.

— Похоже на Летицию, — сказал Деннис. — Она и не могла оставить свой жёлтый беретик здесь в среду. Она в нём пришла на теннис в четверг.

— С неё станется, — заметил я.

— Никогда не помнит, куда что бросила, — сказал Деннис с совершенно необоснованной, на мой взгляд, нежностью, словно тут было чем гордиться. — Теряет с дюжину вещей каждый день.

— Необычайно привлекательная черта, — произнёс я.

Но Деннис не заметил никакого сарказма.

— Да, она очень привлекательна, — сказал он, глубоко вздохнув. — Ей всё время делают предложения, она сама мне сказала.

— Если это происходит здесь, предложения незаконные — у нас нет ни одного неженатого мужчины, — сказал я.

— А доктор Стоун? — сказала Гризельда, глаза у неё так и искрились лукавством.

— Верно, он приглашал её позавчера посмотреть на раскопки, — сказал я.

— Как же иначе? — сказала Гризельда. — Она очень привлекательная, Лен. Даже лысые археологи это чувствуют.

— Жутко сексапильная, — изрёк Деннис с видом знатока.

Однако Лоуренс Реддинг явно устоял перед очарованием Летиции. Гризельда и этому нашла очень убедительное объяснение и с уверенностью в своей правоте изложила его нам:

— У Лоуренса у самого сексапильности — хоть отбавляй. Таким мужчинам обычно нравятся — как бы это сказать — квакерши, понимаете? Замкнутые скромницы. Таких женщин все почему-то считают холодными. Мне кажется, единственная женщина, которая могла пленить и удержать Лоуренса, — это Анна Протеро. Я уверена, что они никогда друг другу не наскучат. И всё-таки он сделал одну глупость, по-моему. Понимаете, он как-то воспользовался чувствами Летиции. Не думаю, чтобы он догадывался о них — ему это и в голову не пришло, он иногда проявляет скромность, но я чувствую, что она в него влюблена.

— Она терпеть его не может, — с непререкаемым апломбом заявил Деннис. — Сама мне сказала.

Никогда не слышал такого сочувственного молчания, каким Гризельда ответила на эти слова.

Я пошёл к себе в кабинет. Меня до сих пор охватывал озноб, когда я переступал его порог. Необходимо было преодолеть это ощущение. Я знал, что если я не справлюсь с собой, то уже никогда не смогу пользоваться кабинетом.

Погружённый в раздумья, я медленно подошёл к письменному столу. Вот здесь сидел Протеро — румяный, энергичный, самодовольный, и вот здесь, в короткий миг, его поразили насмерть. Преступник стоял вот здесь, на том месте, где сейчас стою я.

Итак, Протеро больше нет…

Вот и перо, которое он держал в руке.

На полу темноватое пятно: ковёр отослали в чистку, но кровь пропитала доски пола.

Меня пробрала дрожь.

— Нет, не могу оставаться в этой комнате, — сказал я вслух. — Не могу здесь быть.

Вдруг мне в глаза бросилось небольшое ярко-голубое пятнышко. Я наклонился. Под столом лежала какая-то вещица. Я её поднял.

Положив эту вещицу на ладонь, я осторожно её разглядывал. Вошла Гризельда.

— Забыла тебе сказать, Лен. Мисс Марпл приглашает нас зайти сегодня вечером, после обеда. Поразвлечь племянника. Она опасается, что ему тут скучно. Я обещала, что мы придём.

— Прекрасно, милая.

— Что это ты рассматриваешь?

— Ничего. — Я сжал пальцы в кулак, посмотрел на жену и сказал: — Если уж и ты не сумеешь развеселить мистера Рэймонда Уэста, значит, ему угодить невозможно.

Моя жена сказала: «Как тебе не стыдно, Лен» — и покраснела.

Она ушла, и я снова разжал пальцы.

У меня на ладони лежала серёжка с голубой бирюзой, окружённой мелким жемчугом.

Драгоценность была необычная, довольно приметная, и я помнил совершенно точно, где видел её в последний раз.

Глава 21

Не стану утверждать, что когда-либо испытывал особую симпатию к мистеру Рэймонду Уэсту. Я знаю, что его считают прекрасным прозаиком, а стихи принесли ему широкую известность. У него в стихах нет ни одной заглавной буквы; как я понимаю, это основной признак авангардизма[26]. Все его романы о пренеприятных людях, влачащих неимоверно жалкое существование.

Он по-своему, несколько покровительственно, любит «тётю Джейн», которую часто прямо в глаза зовёт «Пережиток».

Она слушает его разглагольствования с весьма лестным вниманием, и, хотя у неё в глазах иногда мелькает насмешливый огонёк, я уверен, что он никогда этого не замечает.

С решительностью, которая могла бы польстить самолюбию, он обратил всё своё внимание на Гризельду. Они обсудили современные пьесы, потом заговорили о современных вкусах в декоративном искусстве. Хотя Гризельда притворно посмеивается над Рэймондом Уэстом, мне кажется, что она поддаётся чарам его красноречия.

Я беседовал с мисс Марпл (о чём-то совсем скучном), и до меня не один раз доносилась фраза: «Вы похоронили себя в этой глуши». Наконец этот рефрен начал действовать мне на нервы. У меня внезапно вырвалось:

— Вы считаете, что мы здесь безнадёжно отстали от жизни?

Рэймонд Уэст взмахнул рукой с зажатой в пальцах сигаретой.

— Я считаю Сент-Мэри-Мид, — многозначительно отчеканил он, — лужей со стоячей водой.

Он взглянул на всех вызывающе, ожидая возражений, но никто не возмутился; мне кажется, это его разочаровало.

— Сравнение не очень удачное, милый Рэймонд, — живо отозвалась мисс Марпл. — Мне кажется, если посмотреть в микроскоп на каплю воды из стоячей лужи, жизнь там, наоборот, так и кипит.

— Конечно, там кишит всякая мелочь, — сказал литератор.

— Но ведь это тоже жизнь, в принципе мало отличающаяся от всякой другой, — сказала мисс Марпл.

— Вы равняете себя с инфузорией из стоячей лужи, тётя Джейн?

— Мой милый, это же основная мысль твоего последнего романа, я запомнила.

Остроумные молодые люди обычно не любят, когда их собственные изречения обращают против них. Рэймонд Уэст не был исключением из этого правила.

— Я говорил совсем не о том, — отрезал он.

— Жизнь в общем везде одинакова, — продолжала мисс Марпл своим негромким, спокойным голосом. — Человек рождается, потом растёт, взрослеет, сталкивается с другими людьми, обкатывается, как галька, потом женится, появляются новые дети…

— А финал один — смерть, — подхватил Рэймонд Уэст. — И не всегда имеется свидетельство о смерти. Порой умирают заживо.

— Раз уж мы заговорили о смерти, — сказала Гризельда. — Вы знаете, что у нас здесь произошло убийство?

Рэймонд Уэст взмахнул сигаретой, отметая убийство одним жестом.

— Убийство — это так грубо, — сказал он. — Меня это не интересует.

Я ни на минуту не поверил его словам. Как говорят, весь мир любит любовь; переиначьте эту пословицу применительно к убийству, и она станет ещё более правдивой. Это истинная правда: ни один человек не останется равнодушным к убийству. Люди простые, как я и Гризельда, откровенно в этом признаются, а такие, как Рэймонд Уэст, непременно должны поломаться, напустить на себя притворную скуку, хотя бы на первые пять минут.

Однако мисс Марпл выдала племянника, заметив:

— Мы с Рэймондом во время обеда только об этом и говорили.

— Я всегда интересуюсь местными новостями, — поспешил вмешаться Рэймонд. Он одарил мисс Марпл ласковой, снисходительной улыбкой.

— А у вас есть своя версия, мистер Уэст? — спросила Гризельда.

— Если рассуждать логически, — сказал Рэймонд Уэст, в который раз помахивая своей сигаретой, — Протеро мог убить только один человек.

К его удовольствию, мы замерли, ловя каждое слово.

— Кто? — спросила Гризельда.

— Викарий, — ответил Рэймонд, обличающе нацелив на меня палец.

Я опешил.

— Само собой, я знаю, что вы его не убивали, — успокоил он меня. — Жизнь никогда не соответствует идеалу. Подумайте, какая блестящая драма, как это естественно: церковный староста злодейски убит в кабинете викария самим викарием. Что за прелесть!

— А по каким мотивам? — спросил я.

— О, это самое интересное. — Он выпрямился на стуле, позабыв про сигарету, и она погасла. — Я бы сказал — комплекс неполноценности. Возможно, слишком много подавленной агрессивности. Я бы с удовольствием написал об этом роман. Можно здорово закрутить интригу. Неделю за неделей, год за годом он видит своего недруга то в ризнице, то на пикниках для мальчиков из хора, собирающего пожертвования в церкви, несущего их к алтарю. Не перестаёт ненавидеть этого человека и каждый раз подавляет ненависть. Это не подобает христианину, и он не станет лелеять ненависть в сердце. А она грызёт и терзает его втайне, и в один прекрасный день… — Он сделал выразительный жест.

Гризельда повернулась ко мне:

— Ты когда-нибудь чувствовал что-то подобное, Лен?

— Никогда, — честно ответил я.

— И всё же я слышала, что вы не так давно желали его смерти, — заметила мисс Марпл.

(Деннис — негодный мальчишка! Конечно, я сам виноват — не стоило мне говорить подобные вещи.)

— Каюсь, не сдержался, — признался я. — Порой говоришь несусветные глупости, но в то утро он меня довёл до белого каления, честное слово.

— Какая жалость, — сказал Рэймонд Уэст. — Понимаете ли, если бы ваше подсознание жаждало его смерти, оно бы не допустило, чтобы вы высказались вслух. — Он вздохнул. — Моя версия рухнула. Скорее всего, это самое прозаическое убийство — месть браконьера или что-нибудь в этом роде.

— Ко мне сегодня заходила мисс Крэм, — сказала мисс Марпл. — Я повстречала её в деревне и спросила, не хочет ли она посмотреть на мой садик.

— Она так любит садоводство? — спросила Гризельда.

— Вовсе нет, — отвечала мисс Марпл, едва заметно подмигивая. — Но это прекрасный предлог для разговора, вам не кажется?

— А какого вы о ней мнения? — спросила Гризельда. — Я думаю, она не такая уж плохая.

— Она много мне порассказала, — заметила мисс Марпл. — О себе, о своей семье. Кажется, они все умерли в Индии. Грустно, знаете ли. Кстати, эти выходные она проведёт в Старой Усадьбе.

— Что?

— Да-да, кажется, миссис Протеро её пригласила или она сама напросилась, не знаю, каким образом это устроилось. Нужно сделать какую-то секретарскую работу, там накопилась целая куча писем. Это для неё большая удача. Доктор Стоун в отъезде, и девушке нечем заняться. Раскоп был преинтересный, правда?

— Стоун? — повторил Рэймонд. — Археолог?

— Да, он производит раскопки. Во владениях Протеро.

— Замечательный человек. Влюблён в свою профессию, — сказал Рэймонд. — Мы познакомились недавно на званом обеде, с ним необыкновенно интересно говорить. Надо будет зайти к нему, повидаться.

— К сожалению, — сказал я, — он только что уехал в Лондон на все выходные. Постойте, да вы с ним столкнулись сегодня днём на вокзале.

— Я столкнулся с вами. А при вас был какой-то коротышка в очках.

— Ну да, доктор Стоун.

— Помилуйте, дорогой мой, это был вовсе не Стоун.

— Как не Стоун?

— Не археолог, во всяком случае. Я его прекрасно знаю. Этот тип вовсе не Стоун, ни малейшего сходства.

Мы уставились друг на друга. Я, в частности, уставился на мисс Марпл.

— Чрезвычайно странно, — сказал я.

— Чемодан, — сказала мисс Марпл.

— Но зачем? — сказала Гризельда.

— Совсем как в той истории — человек ходил по домам, выдавая себя за инспектора газовой компании, — сказала, ни к кому не обращаясь, мисс Марпл. — Немалый улов он унёс, немалый.

— Самозванец, — произнёс Рэймонд Уэст. — Это уже интересно.

— Замешан ли он в убийстве — вот в чём вопрос, — сказала Гризельда.

— Вовсе не обязательно, — сказал я. — Однако… — И я взглянул на мисс Марпл.

— Это странное дело, — сказала она. — Ещё одно странное дело.

— Да, — сказал я, вставая. — И мне кажется, что об этом надо немедленно поставить в известность инспектора полиции.

Глава 22

Как только я дозвонился до инспектора Слака, мне тут же были даны короткие, категорические приказания. Ничто не должно «просочиться». Главное — не спугнуть мисс Крэм. Тем временем будут организованы поиски чемодана в районе раскопа.

Мы с Гризельдой вернулись домой, взволнованные новыми открытиями. В присутствии Денниса мы не могли поговорить — мы честно обещали инспектору Слаку не проронить ни словечка кому бы то ни было.

Но Деннису было не до нас — у него были свои заботы. Он вошёл ко мне в кабинет и принялся слоняться, шаркая ногами, вертеть в руках что попало, и вообще вид у него был крайне растерянный и смущённый.

— В чём дело, Деннис? — наконец не выдержал я.

— Дядя Лен, я не хочу идти во флот.

Я удивился. Казалось, что мальчик твёрдо выбрал будущую профессию.

— Ведь ты об этом так мечтал.

— Да, а теперь передумал.

— Что же ты собираешься делать?

— Хочу стать финансистом.

Я удивился ещё больше.

— Как финансистом?

— Обыкновенно. Хочу работать в городе, в Сити.

— Послушай, милый мой мальчик, я уверен, что эта жизнь не для тебя. Даже если я устрою тебя на работу в банк…

Деннис сказал, что он думал не об этом. В банке ему делать нечего. Я спросил, что он конкретно имел в виду, и, разумеется, он сам не знал, чего хочет, как я и догадывался.

В его понимании «стать финансистом» значило побыстрее разбогатеть; с юношеским оптимизмом он считал, что это дело верное, достаточно «работать в Сити». Я попытался рассеять его заблуждения, стараясь не обидеть его.

— А что навело тебя на эти мысли? — спросил я. — Ты был вполне доволен перспективой служить в торговом флоте.

— Верно, дядя Лен, только я подумал… Когда придёт время жениться, понимаешь, чтобы жениться на хорошей девушке, надо быть богатым.

— Твоя теория не подтверждается фактами, — заметил я.

— Знаю. Но я говорю о настоящей хорошей девушке. Из хорошей семьи. Она к этому привыкла.

Несмотря на туманные выражения, я понимал, кого он имеет в виду.

— Но ведь не все девушки похожи на Летицию Протеро, — сказал я ласково.

Он всё равно вспылил:

— Ты к ней ужасно несправедлив. Тебе она не нравится. И Гризельде тоже. Она называет её занудой!

Со своей, чисто женской, точки зрения Гризельда совершенно права. Летиция и вправду нагоняет на человека скуку. Но мне было вполне понятно, почему это слово задело Денниса.

— Почему люди не могут понять, пожалеть! Даже Хартли Напье, и те на неё напустились — в такое тяжёлое время! Подумаешь — ну, ушла она с их дурацкой теннисной игры чуть пораньше. Обязана она, что ли, торчать там, если ей надоело? По-моему, ещё много чести, что она вообще туда пошла.

— В самом деле большая честь, — сказал я, но Деннис не заподозрил сарказма. Он весь кипел от обиды за Летицию.

— А на самом деле она такая чуткая. Суди сам — она меня заставила там остаться. Само собой, я тоже собрался уходить. Но она об этом и слышать не хотела. Сказала, что Хартли Напье ужасно обидятся. И я остался ещё минут на пятнадцать ради неё.

У молодёжи какие-то странные представления о чуткости.

— А теперь, как мне сказали, Сюзанна Хартли Напье всем говорит, что Летиция жутко невоспитанная.

— На твоём месте я бы не обращал на это внимания, — сказал я.

— Тебе легко говорить, а я… — Голос у него прервался от волнения. — Я… Я ради неё готов на всё.

— Очень немногие из нас могут сделать хоть что-то для другого человека. Как бы мы ни старались, это не в наших силах.

— Лучше бы мне умереть, — сказал Деннис.

Бедный малый! Эта полудетская любовь всегда протекает как острое заболевание. Я не позволил себе сказать ни одной банальной и поучительной фразы, которые так и просятся на язык, — это только разобидело бы его вконец. Я просто пожелал ему спокойной ночи, и мы разошлись.

Наутро у меня была с восьми часов служба, а вернувшись, я увидел Гризельду за столом, накрытым для завтрака, в руках она держала письмо. Письмо было от Анны Протеро.

— Непременно надо пойти, — сказала Гризельда.

Я согласился.

— Интересно, что там произошло?

Мне тоже было интересно.

— Знаешь, — сказал я Гризельде, — у меня такое чувство, что это дело затянется надолго.

— Ты хочешь сказать — пока не арестуют настоящего убийцу?

— Нет, — ответил я. — Я имел в виду другое. Видишь ли, в этом деле столько разветвлений, столько подводных течений, о которых мы и не догадываемся. Нужно выяснить множество загадочных обстоятельств, прежде чем мы доберёмся до сути дела.

— Понимаю, ты говоришь о тех обстоятельствах, которые сами по себе ничего не значат, но мешают и путаются под ногами?

— Пожалуй, ты довольно точно истолковала мои слова.

— А по-моему, мы устраиваем много шуму из ничего, — сказал Деннис, намазывая хлеб повидлом. — Ведь это здорово, что старик Протеро отправился к праотцам. Никто его не любил. Пусть у полиции голова болит — это их дело, пусть и суетятся. Я лично надеюсь, что они никогда не изловят убийцу. Ещё не хватало, чтобы Слак получил повышение и ходил надутый от важности, как индюк, воображая, что он великий сыщик.

Признаюсь, что я не настолько чужд простым человеческим чувствам, чтобы не разделять его мнения по поводу Слака. Человеку, который всегда и повсюду, словно нарочно, восстанавливает людей против себя, не приходится ждать от них хорошего отношения.

— Доктор Хэйдок со мной согласен, — продолжал Деннис. — Он ни за что не выдал бы убийцу властям. Он мне так и сказал.

Вот в этом, мне кажется, опасная черта воззрений Хэйдока. Сами по себе его взгляды, возможно, заслуживают уважения — не мне судить, — но на молодой неокрепший ум они могут оказать действие, совершенно неожиданное для самого Хэйдока.

Гризельда выглянула в окно и сообщила, что в саду у нас репортёры.

— Наверное, опять фотографируют окна кабинета, — сказала она со вздохом.

Нам пришлось немало претерпеть от подобных нашествий. Поначалу — жители деревни, полные праздного любопытства, ни один из них не преминул постоять и поглазеть разинув рот. Потом пошла в наступление армия газетчиков, вооружённая фотоаппаратами, а за ними — опять зеваки: поглазеть теперь уже на газетчиков. В конце концов пришлось поставить на страже у окон кабинета констебля из Мач-Бенэма.

— Хорошо, что похороны состоятся завтра утром, — сказал я. — После этого все страсти улягутся, я уверен.

Когда мы подошли к Старой Усадьбе, нас уже подстерегали несколько репортёров. Они засыпали меня самыми разнообразными вопросами, на которые я давал неизменный ответ (мы решили, что это наилучший выход), а именно: «Мне нечего сказать».

Дворецкий проводил нас в гостиную, где оказалась единственная гостья — мисс Крэм, которая явно была в превосходном настроении.

— Вот вам и сюрприз, а? — заговорила она, пожимая нам руки. — Мне бы такое и в голову не пришло, но миссис Протеро ужасно добрая, правда? Конечно, не очень-то прилично, когда молодая девушка остаётся в «Голубом Кабане» одна-одинёшенька, это все скажут, — репортёры так и шныряют, и вообще мало ли что. Ну, само собой, я тут без дела не сижу, в такое время секретарша нужна до зарезу, а мисс Протеро и пальчиком не шевельнёт, верно?

Я заметил, что старая вражда к Летиции Протеро не угасла, и это меня позабавило, зато девушка стала горячей защитницей Анны. Однако я сомневался, что её рассказ соответствует истине. По её словам, приглашение исходило от Анны, но мне хотелось бы знать, так ли это на самом деле. Девушка могла сама прозрачно намекнуть Анне, что ей не вполне удобно оставаться одной в «Голубом Кабане». Как бы то ни было, без всякого предубеждения, я всё же полагал, что мисс Крэм вполне может выдать желаемое за действительное.

В эту минуту вошла Анна Протеро. Она была одета в простое чёрное платье. В руке у неё была воскресная газета, которую она и протянула мне с грустным видом.

— Мне никогда в жизни не приходилось сталкиваться с подобными вещами. Отвратительно, да? Я этого репортёра видела мельком, на следствии. Я только сказала, что ужасно расстроена и не могу ничего сообщить, а потом он сказал, что я, должно быть, очень хочу найти убийцу мужа, и я ответила: «Да». Спросил, подозреваю ли я кого-нибудь, я сказала: «Нет». А не думаю ли я, что преступление совершено кем-то из местных жителей? Я сказала, что это очевидно. Вот и всё. А теперь посмотрите, что тут написано!

Посередине страницы красовалась фотография, сделанная добрых десять лет назад, — бог знает, откуда они её выкопали. Громадными буквами был набран заголовок:

— Да разве я могла такое сказать? — спросила Анна.

— Могло быть куда хуже, смею заметить, — сказал я, возвращая ей газету.

— Нахалы, вот они кто, — сказала мисс Крэм. — Посмотрела бы я, как им удалось бы сорвать что-нибудь с меня!

Глаза у Гризельды блеснули, и я догадался, что это заявление она восприняла буквально, на что мисс Крэм, конечно, не рассчитывала.

Было объявлено, что второй завтрак подан, и мы перешли в столовую. Летиция явилась с большим опозданием, проплыла к свободному месту и села, улыбнувшись Гризельде и кивнув мне. Я смотрел на неё очень внимательно — у меня были на то свои причины, — но она, казалось, по-прежнему витала в облаках. Удивительно хорошенькая — это я должен признать по чести и справедливости. Она так и не надела траур, но бледно-зелёное платье выгодно подчёркивало в её облике всю прелесть пастельных тонов.

Когда мы выпили кофе, Анна спокойно сказала:

— Мне нужно поговорить с викарием. Мы пойдём в мою гостиную, наверх.

Наконец-то мне предстояло узнать, почему нас сюда пригласили. Я встал и последовал за ней вверх по лестнице. У дверей комнаты она задержалась. Я хотел заговорить, но она остановила меня жестом. Послушала, устремив глаза вниз, что творится в холле.

— Хорошо. Они уходят в сад. Нет, нам не сюда. Пройдёмте на самый верх.

К моему удивлению, она повела меня по коридору в самый конец крыла. Оттуда на верхний этаж вела деревянная лесенка из отдельных дощатых ступенек, она поднялась по ней, я — следом. Мы оказались в пыльном, обшитом досками закутке. Анна отворила дверь и провела меня на громадный сумрачный чердак, который явно служил свалкой для всякой рухляди. Там были сундуки, ломаная мебель, несколько старых картин, наваленных как попало, и прочий хлам, который годами накапливается в кладовках.

Я не сумел скрыть своего удивления, и она слабо улыбнулась:

— Сейчас я вам всё объясню. Я стала очень плохо спать. Прошлой ночью — нет, скорее сегодня утром, часа в три, я услышала, что кто-то ходит по дому. Я прислушалась, немного погодя встала и вышла из комнаты. Тут я поняла, что звуки доносятся не снизу, а сверху. Я подошла к этой лесенке. Мне опять показалось, что я слышу шорох. Я спросила: «Кто там?» Но ответа не было, и оттуда не донеслось больше ни звука; я решила, что у меня просто нервы шалят, вернулась и легла. И всё же сегодня, рано утром, я поднялась сюда из чистого любопытства. И нашла здесь вот что!

Она наклонилась к картине, которая была прислонена к стене, оборотной стороной к нам, и повернула её лицом.

Я ахнул от неожиданности. Это был портрет, писанный маслом, но лицо было исполосовано и искромсано до полной неузнаваемости. Мало того, разрезы и царапины были совсем свежие.

— Поразительно, — сказал я.

— И вы поражены, да? А как вы думаете, в чём дело?

Я покачал головой.

— В этом есть какой-то дикий вандализм, — сказал я. — И это меня тревожит. Как будто кто-то выместил на портрете зло в припадке бешеной ярости.

— И я так подумала.

— Чей это портрет?

— Не имею представления. Я его ни разу не видела. Весь этот хлам уже был сложен на чердаке, когда я вышла за Люциуса и приехала сюда. Я сюда никогда не ходила и даже не вспоминала про этот чердак.

— Поразительно, — повторил я.

Я наклонился, перебирая остальные картины. Там, как и следовало ожидать, было несколько посредственных пейзажей, несколько олеографий[27] и две-три репродукции в дешёвых рамках.

Ничто не могло навести нас на след. В углу стоял старинный кованый сундук, из тех, что называются ковчегами, на нём инициалы «Е. П.». Я поднял крышку. Сундук был пуст. На чердаке больше ничего интересного не было.

— Да, совершенно необычное происшествие, — сказал я. — И такое бессмысленное.

— Да, — сказала Анна. — Но я немного напугана.

Рассматривать было больше нечего. Мы спустились в её гостиную. Она плотно затворила дверь.

— Как вы считаете, мне нужно что-то предпринять? Сообщить в полицию?

Я не знал, что ей ответить.

— Признаться, трудно сразу сказать, связано ли это…

— С убийством, — подхватила Анна. — Понимаю. Конечно, трудно. Судя по всему, никакого отношения к убийству это не имеет.

— Да, — сказал я. — Но это ещё одно странное дело.

Мы оба молчали, глубоко задумавшись.

— Могу ли я спросить, какие у вас планы? — наконец сказал я.

Она подняла голову.

— Я собираюсь прожить здесь полгода, не меньше, — в её словах прозвучал вызов. — Не потому, что мне хочется. Я в ужасе от одной мысли, что придётся здесь оставаться. Но мне кажется, это единственный выход. А иначе люди начнут говорить, что я сбежала, что у меня совесть нечиста.

— Ну что вы!

— Нет, я их знаю. Особенно после того… — Она замолкла, потом продолжала: — Через полгода я выйду замуж за Лоуренса. — Она взглянула мне прямо в глаза. — Так мы решили. Дольше мы ждать не собираемся.

— Я так и думал, — сказал я.

Внезапно она разрыдалась и закрыла лицо руками.

— Если бы вы только знали, как я вам благодарна, если бы вы знали! Мы с ним уже распрощались — он готов был уехать. Мне… мне так страшно думать о смерти Люциуса. Если бы мы собирались уехать вдвоём и тут он умер бы — сейчас я была бы в отчаянии. Но вы заставили обоих нас опомниться, удержаться от греха. Вот за что я вас и благодарю.

— Возблагодарим Господа, — сказал я торжественно.

— Но это ничего не значит. — Она выпрямилась. — Пока убийцу не найдут, все будут думать, что это Лоуренс, — о да! Непременно будут! Особенно когда он на мне женится.

— Дорогая моя, показания доктора Хэйдока совершенно ясно доказывают…

— Какое людям дело до показаний? Они про это ничего не знают. И медицинские свидетельства никогда не убеждают никого из посторонних. Вот ещё одна причина, заставляющая меня остаться. Мистер Клемент, я должна узнать правду.

Когда она говорила это, глаза её горели огнём. Она добавила:

— Поэтому я и пригласила эту девицу.

— Мисс Крэм?

— Да.

— Значит, вы всё-таки сами её пригласили. Я правильно понял, что это ваша инициатива?

— Целиком и полностью. Да, конечно, она немного похныкала. На следствии — она была уже там, когда я пришла. Но я пригласила её сюда специально.

— Неужели вы думаете, — воскликнул я, — что эта глупенькая девушка имеет отношение к убийству?

— Нет ничего проще, чем представиться дурочкой. Легче лёгкого.

— Значит, вы всё же думаете…

— Нет. Честное слово, я её не подозреваю. Мне просто кажется, что она что-то знает. Хотелось разузнать о ней побольше.

— И в первую же ночь, когда она здесь оказалась, был изуродован портрет, — задумчиво сказал я.

— Вам кажется, это она? Зачем? По-моему, это совершенно нелепо и невозможно.

— Нелепо и невозможно было убить вашего мужа у меня в кабинете, — с горечью возразил я. — Однако кто-то это сделал.

— Знаю. — Она положила ладонь на мою руку. — Как это ужасно для вас. Я очень вас понимаю, хотя мало об этом говорю.

Я вынул из кармана серёжку с голубой бирюзой и протянул ей.

— Это, кажется, ваша?

— О! Да. — Она с радостной улыбкой протянула руку. — Где вы её подобрали?

Я не спешил класть украшение в её раскрытую ладонь.

— Если вы не возражаете, — сказал я, — я бы ещё немного подержал её у себя.

— Пожалуйста!

Она глядела на меня удивлённо и пытливо. Но я не стал ничего объяснять. Я спросил, как её денежные дела.

— Вопрос нескромный, — сказал я, — но, поверьте, я хотел бы, чтобы вы поняли его не так.

— Почему нескромный. Вы и Гризельда — мои лучшие друзья в этих местах. Ещё я питаю слабость к этой смешной мисс Марпл. Люциус был довольно богат, должна вам сказать. Он разделил состояние поровну между мной и Летицией. Старая Усадьба остаётся мне, но Летиция имеет право выбрать мебель, чтобы обставить небольшой домик, на покупку которого ей оставлена отдельная сумма, чтобы всё было по справедливости.

— А вы знаете что-нибудь о её планах на жизнь?

Анна с шутливой гримаской сказала:

— Мне она о них не сообщала. Я думаю, что она уедет отсюда очень скоро. Она меня не любит и никогда не любила. Должно быть, это моя вина, хотя я изо всех сил старалась держать себя достойно. Просто любая девочка восстаёт против молодой мачехи, мне кажется.

— А вам она нравится? — спросил я напрямик.

Она ответила не сразу, и я ещё раз убедился, что Анна Протеро — человек честный и прямой.

— Вначале нравилась, — сказала она. — Она была такая хорошенькая девчушка. А теперь нет, теперь нет. Сама не знаю, в чём дело. Может быть, из-за того, что она меня не любит. Видите ли, я люблю, когда меня любят.

— Как и все мы, — сказал я, и Анна Протеро улыбнулась.

Мне оставалось выполнить ещё одно дело, а именно — поговорить с Летицией Протеро. Это трудностей не представляло — я нашёл её в одиночестве в гостиной. Гризельда и Глэдис Крэм вышли погулять в сад.

Я вошёл и закрыл за собой дверь.

— Летиция, — сказал я, — мне нужно с вами кое о чём поговорить.

— Да?

Я заранее обдумал, что буду говорить. Я протянул ей на ладони бирюзовую серёжку и спокойно спросил:

— Зачем вы подбросили это в мой кабинет?

Я заметил, что она на мгновенье напряглась, но это было одно мгновенье. Она так быстро оправилась, что я не решился бы присягнуть в том, что видел собственными глазами это секундное замешательство. Она сказала небрежно:

— Я ничего не подбрасывала в ваш кабинет. Это не моя серёжка. Серёжка Анны.

— Это мне известно, — сказал я.

— Тогда при чём тут я? Не понимаю! Анна её обронила, и всё.

— Миссис Протеро была в моём кабинете только один раз после убийства, и она была в трауре. Вряд ли она могла надеть голубые серьги.

— В таком случае, — сказала Летиция, — она обронила её раньше. — И добавила: — Это вполне логично.

— Весьма логично, — откликнулся я. — Я думаю, вы припомните, когда ваша мачеха надевала их в последний раз?

— О! — Она смотрела растерянным, доверчивым взглядом прямо мне в глаза. — А разве это так важно?

— Всё может быть, — сказал я.

— Попытаюсь вспомнить. — Она сидела, сдвинув брови. Никогда ещё Летиция Протеро не казалась мне такой очаровательной. — О! Да, — вдруг сказала она. — Они были на ней в четверг, я вспомнила.

— Четверг, — раздельно произнёс я, — это день убийства. Миссис Протеро была в тот день в мастерской, в саду, но, если вы помните, она показала, что стояла снаружи, у окна, не заходя в комнату.

— А где вы нашли серьгу?

— Она закатилась под стол.

— Тогда, судя по всему, получается, — безмятежно сказала Летиция, — что она говорила неправду, да?

— Вы хотите сказать, что она вошла в кабинет и стояла у самого стола?

— А разве не так?

Она смотрела на меня чистыми, прозрачными глазами.

— Если хотите знать, — невозмутимо продолжала она, — я никогда не верила, что она говорит правду.

— Но я точно знаю, что вы говорите неправду.

— Это почему?

Она явно встревожилась.

— А потому, — сказал я, — что я видел эту серёжку собственными глазами в пятницу утром, когда приходил сюда с полковником Мельчеттом. Она лежала рядом со второй на туалетном столике у вашей мачехи. Я даже подержал их в руках.

— О-о! — Она смешалась, потом вдруг перегнулась через ручку кресла и разрыдалась. Её подстриженные светлые волосы почти касались пола. Поза была странная — удивительно красивая, полная по-детски необузданного отчаяния.

Я дал ей немного выплакаться, потом очень ласково спросил:

— Летиция, зачем вы это сделали?

— Что?

Она вскочила, резким взмахом головы откинув волосы назад. Она была ужасно перепугана.

— Что вы такое говорите?

— Из-за чего вы это сделали? Из ревности? Из ненависти к Анне?

— О да! — Она снова откинула волосы с лица и внезапно совершенно овладела собой. — Да, можете назвать это ревностью. Я Анну всегда ненавидела — с того самого дня, как она приехала сюда. Строила из себя королеву. Я забросила эту чёртову штуку под стол. Я хотела, чтобы у неё были неприятности. И были бы, если бы не вы — как вас угораздило трогать чужие вещи на туалетном столике! И вообще, духовному лицу не подобает быть на побегушках у полиции!

Она так по-детски обрушила на меня свой гнев, что я не обратил на её слова никакого внимания. В эту минуту она и вправду выглядела несчастным, обиженным ребёнком.

Едва ли её ребяческая попытка насолить Анне заслуживала серьёзного внимания. Так я ей и сказал, добавив, что верну серёжку хозяйке и ни словом не упомяну, где я её нашёл. Девушка, казалось, была тронута.

— Вы очень славный, — сказала она. А потом, помолчав, добавила, отвернув лицо и с трудом подбирая слова: — Знаете, мистер Клемент, я бы на вашем месте отослала Денниса отсюда, и поскорее.

— Денниса? — Я поднял брови удивлённо и слегка насмешливо.

— Я думаю, так будет лучше. — И она смущённо продолжала: — Мне жалко Денниса. Я и не знала, что он… в общем, мне очень жаль.

Больше мы об этом не говорили.

Глава 23

На обратном пути я предложил Гризельде сделать небольшой крюк и заглянуть на раскоп. Мне не терпелось узнать, занялась ли этим делом полиция, и если они там побывали, то до чего успели докопаться. У Гризельды, однако, оказалась уйма дел дома, и мне пришлось совершить эту экспедицию в одиночестве.

Операцию возглавлял констебль Хэрст.

— Пока ничего не нашли, сэр, — доложил он. — Но по всем показаниям это самое лучшее место для cache.

На минуту я опешил, введённый в заблуждение его произношением — он произнёс cache как «кэч», — но почти мгновенно сообразил, что он имел в виду[28].

— Сами понимаете, сэр, куда ещё могла идти эта молодая особа, раз она шла по тропинке в лес? Либо в сторону Старой Усадьбы, либо сюда, больше некуда.

— Я полагаю, — сказал я, — что инспектор Слак счёл ниже своего достоинства просто спросить об этом молодую леди?

— Боится спугнуть, — сказал Хэрст. — Может, она напишет доктору Стоуну или он ей — для нас всякая мелочь сгодится. А если она почует, что мы идём по следу, прикусит язычок, и пиши пропало.

Признаюсь, я сильно сомневался в том, что мисс Крэм способна «прикусить язычок» в каком бы то ни было смысле. Я не в силах был представить её молчащей — её образ всегда связывается у меня с неудержимым словоизвержением.

— Раз человек оказался самозванцем, положено выяснить, почему он присвоил себе чужое имя, — поучительно сказал констебль Хэрст.

— Само собой, — согласился я.

— А ответ зарыт в этих раскопках, а иначе к чему он их затеял?

— Просто raison d'etre [повод (фр.)] для того, чтобы пошарить вокруг, — сказал я, но на этот раз у констебля не хватило познаний во французском языке. Он сквитался со мной за это, холодно отрезав:

— Это непрофессиональная точка зрения.

— Во всяком случае, чемодана вы не нашли, — сказал я.

— Найдём, сэр. Можете не сомневаться.

— Я в этом не уверен, — сказал я. — Я об этом думал. Мисс Марпл говорила, что девушка очень скоро вышла, но без него. В таком случае она не успела бы дойти сюда и обратно.

— Нечего обращать внимание на старушечью болтовню. Стоит этим почтенным дамам увидеть что-то интересное, как они про всё забывают — ждут, что произойдёт дальше, и совершенно забывают о времени. И вообще, какая женщина имеет понятие о времени!

Я часто задумывался над всеобщей склонностью к поспешным обобщениям. Обобщения почти никогда не содержат истины и обычно отличаются крайней неточностью. Сам-то я не в ладах со временем (поэтому и приходится ставить часы вперёд), но мисс Марпл, на мой взгляд, прекрасно чувствует время. Часы у неё всегда идут минута в минуту, и она известна своей неизменной пунктуальностью.

Тем не менее спорить с констеблем Хэрстом я не стал. Пожелав ему удачи, я распрощался с ним и пошёл домой.

Я уже подходил к дому, когда меня осенила одна идея. Она возникла без видимого повода, просто у меня в голове вдруг вспыхнула возможная отгадка.

Вы, наверное, помните, что в первый раз, когда я обследовал тропинку, на другой день после убийства, я заметил место, где кусты были слегка примяты. Очевидно, их потревожил Лоуренс, которого я застал за тем же занятием, по крайней мере, тогда я в этом не сомневался.

Но я вспомнил, что мы с ним позже наткнулись на другой малозаметный след, который, как оказалось, проложил наш инспектор. Обдумывая всё это после, я отчётливо вспомнил, что первый след (Лоуренса) был гораздо заметнее второго, как будто там прошёл не один, а несколько человек. Я подумал, что Лоуренс обратил внимание на это место именно потому, что там уже кто-то прошёл. А если это был след доктора Стоуна или мисс Крэм?

Я даже вспомнил — если надо мной не сыграло шутку моё собственное воображение, — что на сломанных ветках было несколько увядших листков, а это значило, что они были сломаны задолго до нашего появления.

Я как раз приближался к этому месту. Узнать его было нетрудно, и я снова углубился в заросли. На этот раз я приметил несколько свежесломанных веток. Значит, кто-то проходил здесь после нас с Лоуренсом.

Я вскоре добрался до места, где повстречал Лоуренса. Но едва заметный след вёл дальше, и я тоже пошёл дальше. Внезапно передо мной открылась небольшая полянка, по которой явно кто-то недавно ходил. Я говорю «полянка», потому что густой кустарник в этом месте отступил, но ветви деревьев сплетались над головой, и всю полянку можно было пересечь за несколько шагов.

По другую сторону кустарник снова смыкался стеной, и я видел, что сквозь него никто ещё не прокладывал себе дорогу. Но всё же одно место показалось мне подозрительным.

Я прошёл вперёд, встал на колени и развёл кусты в обе стороны. Передо мной, в награду за моё терпение, блеснула лакированная коричневая плоскость. В радостном волнении я просунул руку глубже и не без труда извлёк из кустов небольшой коричневый чемоданчик.

Я испустил вопль торжества. Я своего добился! Что ж, пусть констебль Хэрст облил меня ледяным презрением — я всё-таки оказался прав, мои рассуждения оправдали себя. Передо мной, без сомнения, был чемодан, который несла мисс Крэм. Я потрогал замок — он был заперт.

Поднявшись на ноги, я заметил на земле маленький буроватый кристалл. Почти автоматически я поднял его и сунул в карман. Затем, крепко взяв за ручку обретённый чемоданчик, я пошёл обратно к тропе.

Когда я занёс ногу над перелазом, выходившим к аллее, я услышал рядом взволнованный голос:

— О! Мистер Клемент! Вы его нашли! Какой же вы молодец!

Отметив про себя, что в искусстве всё видеть, никому не попадаясь на глаза, мисс Марпл не имеет себе равных, я поставил чемодан на разделявшую нас ограду.

— Он самый, — сказала мисс Марпл. — Я его сразу узнала.

Мне показалось, что она слегка преувеличивает. Таких дешёвых лакированных чемоданчиков тысячи, и они абсолютно неотличимы друг от друга. Никто не может опознать подобный чемоданчик, да ещё видевши его мельком, издали и при лунном свете. Но я понимал, что вся история с чемоданчиком — личный триумф мисс Марпл, а победителей не судят, и ей можно простить это безобидное маленькое преувеличение.

— Я думаю, он заперт, мистер Клемент?

— Да. Я сейчас отнесу его в полицейский участок.

— А вы не считаете, что сначала лучше позвонить?

Ну конечно, лучше было позвонить. Прошествовать по всей деревне с чемоданом в руке — это совсем нежелательная сенсация, способная вызвать лишь брожение умов.

Я отворил калитку и вошёл в дом. В полной безопасности — из гостиной с закрытой дверью — я позвонил и сообщил о находке. Инспектор Слак ответил, что мигом подскочит — лично. Он явился в самом сварливом состоянии духа.

— Значит, мы таки его раскопали, а? — выпалил он. — Не следовало бы вам, сэр, запираться. Если у вас есть основания предполагать, что вы знаете о местонахождении данного предмета, полагается доложить об этом кому следует.

— Да это была чистая случайность, — сказал я. — Неведомо откуда у меня вдруг возникла идея.

— Хороша сказочка, да верится с трудом, — сказал инспектор Слак. — Почти три четверти мили пробирались лесом, вышли точно на место и прибрали его к рукам.

Я мог бы изложить инспектору Слаку шаг за шагом те рассуждения, которые привели меня на нужное место, но он в кратчайшее время добился обычного результата — вывел меня из себя. Я промолчал.

— Ну, — сказал инспектор Слак, глядя на чемодан с неприязнью и притворным безразличием, — пожалуй, можно взглянуть, что там внутри, раз уж на то пошло.

Он прихватил с собой связку ключей и проволоку. Замок был самый простенький. Через две секунды чемодан открылся. Не знаю, что мы ожидали там увидеть — что-нибудь сенсационное, должно быть. Но первое, что нам бросилось в глаза, был засаленный шерстяной шарф. Инспектор вытащил его. За ним последовало сильно поношенное пальто, некогда тёмно-синего цвета. Далее была извлечена клетчатая кепка.

— Ну и тряпьё, — заметил инспектор.

Там ещё оставалась пара стоптанных, сбитых башмаков. На самом дне лежал свёрток, завёрнутый в газету.

— Крахмальная рубашка, не иначе, — язвительно проронил инспектор, разрывая газету.

Тут он ахнул от неожиданности. Ибо в свёртке оказалось несколько простеньких вещиц из чистого серебра и круглая чаша из того же металла.

Мисс Марпл пронзительно вскрикнула, узнав их.

— Прибор для пряностей! — воскликнула она. — Прибор для пряностей полковника Протеро и чаша Карла Второго. Ну кто бы мог подумать!

Инспектор стал красным как рак.

— Значит, вот в чём было дело, — пробормотал он себе под нос. — Грабёж. Но чего-то я тут не понимаю. Никто не заявлял о пропаже.

— Возможно, пропажа ещё не обнаружена, — предположил я. — Не думаю, чтобы эти вещи всё время были в ходу, слишком уж большая ценность. Возможно, полковник Протеро держал их в запертом сейфе.

— Надо это выяснить, — сказал инспектор. — Я немедленно иду в Старую Усадьбу. Теперь понятно, почему доктор Стоун отсюда смылся. Убийство, переполох, расследование — он и струсил, что мы докопаемся до его делишек. Его имущество запросто могли подвергнуть обыску. Он велел девушке спрятать вещи в лесу и вместе с ними — одежду, чтобы переодеться. Он собирался вернуться тайком и забрать добычу, а она оставалась здесь для отвода глаз. Что ж, это, пожалуй, к лучшему. Отводит от него подозрение в убийстве. В этом он не замешан. У него была своя игра.

Он побросал вещи в чемодан и удалился, отказавшись от предложенного мисс Марпл стаканчика хереса.

— Ну вот, одна тайна разгадана, — сказал я со вздохом облегчения. — В этом Слак совершенно прав: к убийству Стоун не имел никакого отношения. Всё объясняется наилучшим образом.

— На первый взгляд, может быть, и так, — сказала мисс Марпл. — Хотя никогда нельзя быть в полной уверенности, не правда ли?

— Полное отсутствие мотивов преступления, — напомнил я ей. — Он получил то, что хотел, и уже собирался уходить подобру-поздорову.

— Да…

Было очевидно, что у неё что-то на уме, и я глядел на неё не без любопытства. Мисс Марпл поспешила ответить на мой молчаливый вопрос; она говорила с живостью, словно оправдываясь:

— Конечно, я ничего не понимаю. Я такая бестолковая. Я только хотела узнать… Кажется, это серебро — большая ценность или я ошибаюсь?

— Такая чаша продавалась недавно больше чем за тысячу фунтов, насколько я помню.

— То есть ценность не только в самом металле, да?

— Отнюдь — они имеют ценность для коллекционеров, для знатоков.

— Так я и думала. Сразу такие вещи продать не удастся, и, даже если удастся найти покупателя, дело надо держать в тайне. Я хочу только сказать, что, если бы о краже стало известно и поднялся бы большой шум, вещи вообще нельзя было бы продать.

— Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, — признался я.

— Я знаю, что ничего не умею толком объяснить. — Она ещё больше разволновалась, чувствуя себя виноватой. — Но мне кажется, что такие вещи нельзя просто украсть. Есть только один способ — заменить их копиями. Тогда кража некоторое время не будет раскрыта.

— Весьма хитроумная идея, — сказал я.

— Это единственный правильный способ, верно? А ежели так, то вы совершенно правы: как только подмена удалась, нет никакого резона убивать полковника Протеро — скорее наоборот.

— Бесспорно, — сказал я. — Я так и говорил.

— Да, только мне показалось… конечно, откуда мне знать… полковник Протеро всегда сообщал заранее, что собирается сделать, а порой и вовсе до дела не доходило, но он сам сказал…

— Что?

— Что собирается оценить все эти вещи, вызвать оценщика из Лондона. Для завещания — нет, это когда человек умирает… ах да, для страховки. Кто-то ему посоветовал непременно их оценить. Он очень много говорил, как, мол, важно это сделать. Конечно, я не знаю, договорился ли он с оценщиком, но если он успел…

— Понимаю, — сказал я.

— Разумеется, как только эксперт увидел бы серебро, он бы узнал подделку, а тут и полковник Протеро вспомнил бы, что показывал вещи доктору Стоуну, — как знать, может быть, тогда же он их и подменил, ловкость рук — кажется, так это называется? И вот все его хитрости пошли бы прахом.

— Я понимаю вашу мысль, — сказал я. — По-моему, надо выяснить всё сейчас же.

Я ещё раз подошёл к телефону. Через несколько минут меня соединили со Старой Усадьбой, и я мог поговорить с Анной Протеро.

— Нет, ничего особенного. Инспектор ещё не прибыл? А! Значит, он скоро будет. Миссис Протеро, вы не могли бы сказать мне, производилась ли когда-либо оценка имущества в Старой Усадьбе? Что вы сказали?

Я выслушал её ответ, точный и ясный. Поблагодарив, я повесил трубку и обернулся к мисс Марпл.

— Всё теперь ясно. Полковник Протеро вызвал оценщика на понедельник — то есть на завтра — для оценки имущества. Из-за смерти полковника всё пришлось отложить.

— Значит, мотив для преступления был, — мягко заметила мисс Марпл.

— Мотив, предположим, был. А что ещё? Вы запамятовали. Когда прозвучал выстрел, доктор Стоун только встретился с Лоуренсом и Анной или перебирался через перелаз.

— Да, — задумчиво произнесла мисс Марпл. — Значит, он вне подозрений.

Глава 24

Я возвратился домой — в кабинете меня уже поджидал Хоуз. Он нервно шагал взад-вперёд по комнате, а когда я вошёл, вздрогнул, как подстреленный.

— Прошу прощенья, — сказал он, отирая пот со лба. — Последнее время нервы у меня никуда не годятся.

— Дорогой друг, — сказал я, — вам непременно нужно уехать, переменить обстановку. Иначе вы тут у нас совсем расклеитесь, нельзя же так.

— Я не могу покинуть свой пост. Нет, на это я ни за что не пойду.

— Да это же ничего общего не имеет с дезертирством! Вы больны. Я уверен, что Хэйдок меня поддержит.

— Хэйдок? Хэйдок! Разве это врач? Деревенский лекарь, невежда.

— Мне кажется, вы к нему несправедливы. Он всегда считался замечательным профессионалом.

— Да? Возможно. Не спорю. Но мне он не по душе. Однако я пришёл совсем не за этим. Я пришёл спросить, не сможете ли вы сегодня вечером произнести проповедь вместо меня. Будьте так добры, я… я сегодня не смогу говорить, честное слово.

— Безусловно! Я и службу за вас отслужу.

— Нет, нет. Я хочу служить сам. Я себя прекрасно чувствую. Просто при одной мысли, что нужно подняться на кафедру и все глаза будут устремлены прямо на меня…

Он закрыл глаза и сглотнул, словно у него комок застрял в горле.

Мне было совершенно ясно, что с Хоузом творится что-то неладное. Должно быть, он угадал мои мысли — открыв глаза, он поспешил сказать:

— Со мной всё в порядке. Только вот головные боли чудовищные, настоящая пытка. Простите, вы не могли бы дать мне стакан воды?

— Сейчас, — сказал я.

Я сам пошёл и налил воды из-под крана. Звонить прислуге в нашем доме — занятие совершенно безнадёжное.

Я принёс ему воду, он поблагодарил меня. Потом вынул из кармана маленькую картонную коробочку, достал оттуда капсулу из папиросной бумаги и проглотил её, запив водой.

— Порошки от головной боли, — пояснил он.

Вдруг меня осенило — а что, если Хоуз сделался наркоманом? Это объяснило бы многие странности в его поведении.

— Я надеюсь, вы не слишком ими увлекаетесь, — сказал я.

— Нет, что вы, нет. Доктор Хэйдок меня предостерёг. Но порошки просто чудодейственные. Снимают боль как рукой.

И впрямь, он на глазах успокоился, овладел собой.

Он поднялся.

— Значит, вы возьмёте на себя вечернюю проповедь! Это будет истинное благодеяние, сэр.

— Тут и говорить не о чем. Но я непременно хочу снять с вас и службу. Отправляйтесь домой и отдохните. И не возражайте. Ни слова — всё решено.

Он снова стал меня благодарить. Потом сказал, избегая моего взгляда, уставившись в окно за моей спиной:

— Вы сегодня были в Старой Усадьбе, правда, сэр?

— Да.

— Простите меня — но… за вами посылали?

Я удивлённо взглянул на него, и он залился краской.

— Прошу прощенья, сэр. Я просто подумал, что выяснилось что-нибудь ещё и миссис Протеро послала за вами. Что-нибудь новое…

В мои намерения вовсе не входило удовлетворение любопытства Хоуза.

— Она хотела обсудить со мной предстоящие похороны и ещё какие-то мелочи, — сказал я.

— А! Понимаю.

Я молчал. Он стал переминаться с ноги на ногу и наконец сказал:

— Вчера вечером ко мне заходил мистер Реддинг. Я никак не пойму, что ему было нужно.

— А он сам разве не сказал?

— Он только сказал, что забежал на огонёк. Сказал, что вечером ему одиноко. Никогда прежде он этого не делал.

— Что ж, его считают интересным собеседником, — сказал я с улыбкой.

— Зачем ему понадобилось приходить ко мне? Мне это не нравится. — В его голосе послышались истерические нотки. — Он сказал, что зайдёт ещё. Что всё это значит? Что ему взбрело в голову, как вы думаете? — Хоуз почти кричал.

— А почему вам кажется, что у него были какие-то тайные цели? — спросил я.

— Мне это не нравится, — упрямо повторил Хоуз. — С ним мне делить нечего, я его никогда не трогал. Я никогда не верил, что он виноват, даже когда он сам себя оговорил, я заявил во всеуслышание, что это невероятно. Если уж подозревать кого-то, то скорее Арчера, а его я никогда не подозревал. Арчер — другое дело — негодяй, безбожник. Пьяница и бандит.

— Вам не кажется, что вы слишком к нему суровы? — спросил я. — Ведь, по сути дела, мы о нём почти ничего не знаем.

— Браконьер, только что из тюрьмы. Он на всё способен.

— Неужели вы думаете, что он застрелил полковника Протеро? — полюбопытствовал я.

У Хоуза укоренилась привычка никогда не отвечать прямо «да» или «нет». В последние дни я несколько раз ловил его на этом.

— Разве вам не кажется, сэр, что это единственный возможный ответ?

— Насколько мне известно, — сказал я, — против него нет ни одной, даже самой малой, улики.

— А угрозы? — живо возразил Хоуз. — Вы забыли — он грозился отомстить.

Мне до смерти надоело слушать про угрозы Арчера. Насколько я понимаю, их попросту никто не слышал, прямых свидетельств нет, одни слухи.

— Он собирался свести счёты с полковником Протеро. Напился для храбрости и застрелил его.

— Это чистейшие домыслы, — сказал я.

— Но вы признаёте, что это вполне вероятно?

— Нет, не признаю.

— Но всё-таки он имел такую возможность?

— Возможность — да.

Хоуз бросил на меня косой взгляд.

— А почему вы считаете, что это маловероятно?

— А потому, — сказал я, — что Арчеру и в голову бы не пришло стрелять из револьвера. Не то оружие.

Хоуза, кажется, озадачили мои доводы. Он явно ожидал возражений иного рода.

— И вы всерьёз думаете, что это реальное подтверждение невиновности Арчера? — спросил он неуверенно.

— На мой взгляд, это полностью исключает виновность Арчера, — сказал я.

Убедившись в том, что я твёрдо держусь своего мнения, Хоуз больше не спорил. Он ещё раз поблагодарил меня и ушёл.

Я проводил его до входной двери и на столике в холле заметил четыре письма. В них было что-то общее.

Почерк, почти несомненно, женский. Одинаковая надпись. «С посыльным, срочно». Единственное различие, которое мне бросилось в глаза, — то, что одно было гораздо грязнее остальных.

Это сходство на минуту заставило меня испытать забавное ощущение, что у меня двоится, нет, четверится в глазах.

Мэри вышла из кухни и увидела, как я с изумлением рассматриваю эти записки.

— Принесли после ленча, — сообщила она, не дожидаясь расспросов. — Кроме одного. Одно я вынула из ящика.

Я кивнул, собрал письма и понёс их к себе в кабинет.

В первом из них было написано:

Я открыл второе письмо:

Я почувствовал, что содержание третьего письма могу, пожалуй, угадать, не читая.

Это воинственное послание было подписано: «Аманда Хартнелл».

Я вскрыл четвёртое письмо. По милости судьбы, я получал очень мало анонимных писем. Я думаю, что анонимное письмо — самое низкое и жестокое оружие. То, что я держал в руках, не было исключением. Несмотря на старания выдать его за послание малограмотного человека, отдельные фразы заставили меня в этом усомниться.

У меня вырвался негромкий возглас отвращения, я скомкал бумагу и швырнул её в камин. В эту минуту вошла Гризельда.

— Что это ты выбрасываешь с таким презрением? — спросила она.

— Грязь, — сказал я.

Я вынул спичку из кармана, чиркнул и наклонился к каминной решётке. Но Гризельда меня опередила. Она наклонилась, подняла скомканную бумажку и разгладила её, прежде чем я успел ей помешать.

Она прочла, вскрикнула и гадливо отбросила её мне обратно, отвернув лицо. Я снова чиркнул спичкой и стал следить, как бумага горела.

Гризельда отошла от меня. Она стояла у окна и смотрела в сад.

— Лен, — сказала она, не оборачиваясь.

— Да, милая.

— Я хочу тебе что-то сказать. Не мешай, я так хочу. Пожалуйста! Когда Лоуренс Реддинг сюда приехал, я сделала вид, что мы с ним едва знакомы. И ты мне поверил. А это неправда. Я… в общем, я его давно знала. Честно говоря, ещё до того, как я встретилась с тобой… и даже была в него влюблена. Мне кажется, в Лоуренса почти все влюбляются. И я… было время, когда я вела себя как дурочка. Не подумай, что я писала ему компрометирующие письма или делала глупости, как в романах. Но я была к нему очень неравнодушна.

— Почему же ты мне не сказала? — спросил я.

— Ну! Потому! Сама не знаю… из-за того, что ты иногда бываешь такой глупый, прямо на себя не похож. Подумаешь, раз ты меня намного старше — это не значит, что я должна… что мне должны нравиться другие мужчины. Я подумала, что ты начнёшь мучиться, раздумывать, — проще было скрыть от тебя эту дружбу с Лоуренсом.

— Ты очень ловко умеешь скрывать, — сказал я, вспоминая, что она говорила мне в этой самой комнате на прошлой неделе и какая искренность звучала в её голосе.

— Правда, мне всегда удавалось скрывать, что хочу. Мне это даже нравится. — Она сказала это с детским удовольствием. — Я тебе говорю чистую правду. Про Анну я не догадывалась и ломала голову, почему это Лоуренс так изменился — совсем, понимаешь, совсем не обращает на меня внимания. Я к этому не привыкла.

Молчание.

— Ты всё понял, Лен? — с беспокойством спросила Гризельда.

— Да, — ответил я. — Понял.

В чём я совсем не был уверен.

Глава 25

Оказалось, довольно трудно загладить впечатление от анонимного письма. Дёгтем поневоле замараешься.

Но я собрал остальные три письма, взглянул на часы и отправился в путь.

Было бы очень интересно угадать, что именно «дошло» до всех трёх дам одновременно. Я решил, что новость у всех одна и та же. Но мне пришлось вскоре убедиться в том, что логика моя хромает.

Не стану делать вид, что главная цель — мои визиты — помешала мне зайти в полицейский участок. Ноги сами принесли меня туда. Мне не терпелось узнать, вернулся ли инспектор Слак из Старой Усадьбы. Оказалось, он уже вернулся, и, кроме того, с ним вместе пришла и мисс Крэм. Прекрасная Глэдис восседала на стуле в полицейском участке и норовила всех заставить плясать под свою дудку. Она категорически утверждала, что никакого чемодана ни в какой лес не носила.

— Я виновата, что одна из здешних старых сплетниц всю ночь торчит у окна? Делать ей нечего, а вы и рады всё свалить на меня. Она уже один раз обозналась — говорит, что видела меня в конце аллеи в день убийства, но, если она обозналась среди бела дня, разве ночью, при луне, она бы меня узнала? Злые языки у здешних старух, злые! Мелют что попало. А я-то сплю себе в своей постели, ничего ведать не ведаю. Постыдились бы все вы нападать на невинную девушку!

— А если хозяйка «Голубого Кабана» признает, что чемоданчик ваш, мисс Крэм?

— Что бы она ни признала, всё неправда. На нём моего имени нет. Да почти у всех такие чемоданы, если хотите знать. А бедного доктора Стоуна — как можно его обвинять в краже! Да у него после имени целая куча всяких букв![29]

— Значит, вы отказываетесь давать объяснения, мисс Крэм?

— Что значит — отказываюсь? Просто вы ошиблись, и всё. Вы с вашими старушками Марпл, которые везде нос суют. Больше вы из меня ни слова не вытянете, только в присутствии моего адвоката. И я сию минуту отсюда ухожу, если вы меня не посадите под арест, конечно.

Вместо ответа инспектор встал и распахнул перед ней дверь. Встряхнув головкой, мисс Крэм вышла на улицу.

— Упёрлась, и всё тут, — сказал Слак, возвращаясь к столу. — Отрицает всё начисто. Само собой, старушка могла и обознаться. Суд присяжных нипочём не поверит, что можно кого-то узнать с такого расстояния в лунную ночь. Говорю же, старушка вполне могла обознаться.

— Могла, — сказал я. — Но я не думаю, что она ошиблась. Мисс Марпл всегда бывает права. За это её и недолюбливают.

Инспектор ухмыльнулся:

— Вот и Хэрст то же самое говорит. Ох уж эти мне деревушки!

— А что с серебром, инспектор?

— Тут, похоже, всё довольно просто. Ясно, что один из гарнитуров — подделка. В Мач-Бенэме есть один знаток, специалист по старинному серебру. Я ему позвонил и послал за ним машину. Скоро узнаем, где настоящее, где подделка. То ли кража уже совершена, то ли имело место покушение на кражу. Вообще-то это не очень важно с нашей точки зрения, понимаете? Кража — пустяк по сравнению с убийством. А эта парочка в убийстве не замешана. Мы можем выйти на него через девушку, потому я её сразу и отпустил.

— А я как раз об этом думал, — сказал я.

— Жаль всё-таки, что мистер Реддинг сорвался с крючка. Не каждый день встречаешь человека, который на всё готов, чтобы сделать тебе одолжение.

— Да уж, это большая редкость, — сказал я с лёгкой улыбкой.

— Все беды от женщин, — наставительно сказал инспектор.

Он вздохнул и продолжал, к моему удивлению:

— Конечно, у нас есть ещё Арчер.

— А! — сказал я. — Вы и о нём подумали?

— Само собой, сэр, в первую очередь. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня наводили на след анонимками.

— Анонимками? — резко перебил его я. — Значит, вы получили анонимное письмо?

— Ничего особенного, сэр. Мы их получаем по дюжине в день, самое малое. Да-да, нам напомнили про Арчера. Как будто полиция не справится без них! Арчер с самого начала был на подозрении. Одна загвоздка — у него есть алиби. Пустое дело, но всё же так просто от этого не отделаешься.

— То есть как пустое дело? Что вы хотите сказать?

— Видите ли, получается, что он весь день провёл с двумя своими дружками. Как я и сказал, дело пустое, для нас это ничего не значит. Такие ребята, как Арчер и его дружки, присягнут в чём угодно. Таким верить не приходится. Мы-то знаем. Но публика не знает, а присяжных выбирают из публики, к сожалению. Они ничего не знают и верят любому, кто даёт показания. Арчер, само собой, будет божиться и клясться до посинения, что он тут ни при чём.

— Далеко ему до мистера Реддинга, верно? — улыбнулся я.

— Небо и земля, — с готовностью подхватил инспектор.

— Вполне естественно, мне кажется, бороться за свою жизнь, — задумчиво произнёс я.

— Знали бы вы, сколько убийц разгуливает на свободе по милости добросердечных присяжных, — мрачно сказал инспектор, — вы бы поразились.

— А вы и вправду думаете, что это сделал Арчер?

Мне с самого начала бросилась в глаза одна странность — инспектор Слак ни разу не высказал свои собственные предположения относительно убийцы. Похоже, единственное, что его интересовало, — насколько легко или трудно притянуть к ответу того или иного подозреваемого.

— Да, не мешало бы знать поточнее, — сказал он. — Хотя бы отпечаток пальца или след от ботинка, а может, кто-нибудь видел, как он шлялся поблизости в час убийства. Пока таких улик нет, брать его под арест рискованно. Видели его возле дома мистера Реддинга раз или два, но он говорит, что заходил поболтать со своей мамашей. Она очень порядочная женщина. Нет, я в общем и целом склоняюсь к тому, что убийство совершила та леди. Только бы раздобыть доказательства шантажа, но в этом преступлении вообще никаких доказательств нет! Версии, версии — и только. Какая жалость, что с вами по соседству нет ещё одной одинокой старой дамы, мистер Клемент. Бьюсь об заклад, уж она бы ничего не пропустила.

Его слова напомнили мне о предстоящих визитах, и я откланялся. Это был, кажется, единственный случай, когда я застал инспектора в благодушном настроении.

Сначала я зашёл к мисс Хартнелл. Очевидно, она поджидала меня у окна — я даже не успел позвонить, как она открыла дверь дома, крепко схватила меня за руку и повлекла за собой.

— Спасибо, что пришли. Сюда. Тут нам не помешают.

Мы вошли в крошечную комнатку, размером с клетку для кур. Мисс Хартнелл захлопнула дверь и с видом заговорщицы указала мне на один из трёх стульев. Я видел, что она наслаждается таинственностью обстановки.

— Ходить вокруг да около не в моих привычках, — сказала она своим жизнерадостным голосом, слегка приглушив его ради серьёзности событий. — Сами знаете, как быстро разносятся вести в нашей деревушке.

— К несчастью, знаю, — ответил я.

— Я с вами согласна. Я сама ненавижу сплетни. Но ничего не попишешь. Я сочла своим долгом сообщить полиции, что я заходила к миссис Лестрэндж вечером в день убийства, и её не было дома. Никакой благодарности я не жду, я всегда выполняю свой долг, не рассчитывая на благодарность. Вокруг сплошная неблагодарность, такова жизнь. Да только вчера эта бесстыдница миссис Бейкер…

— Да, да, — поспешил я вмешаться в надежде избежать обычных излияний. — Печально, очень печально… Но вы говорили, что…

— Эти низшие классы не умеют ценить истинных людей, — сказала мисс Хартнелл. — Я, когда навещаю их, всегда отыщу что сказать для их же пользы. И хоть бы раз поблагодарили…

— Вы говорили, что сообщили инспектору о вашем визите к миссис Лестрэндж, — подсказал ей я.

— Вот именно, и, кстати сказать, он меня тоже не поблагодарил. Сказал, что сам всё спросит, когда сочтёт нужным, — может быть, я не совсем точна, но смысл именно таков. Нынче в полиции служат люди не чета прежним.

— Вполне вероятно, — сказал я. — Но вы хотели ещё что-то сказать?

— Я решила, что ноги моей больше не будет у этого отвратительного инспектора. В конце концов, и духовное лицо может оказаться джентльменом — хотя бы в виде исключения, — добавила она.

Я понял, что попал в число немногих избранных.

— Если я могу вам чем-нибудь помочь… — начал я.

— Чувство долга — вот что мною руководит, — заявила мисс Хартнелл и захлопнула рот, как капкан. — Мне совсем не хочется это всё говорить. Душа не лежит. Но долг есть долг.

Я ждал.

— Мне дали понять, — продолжала мисс Хартнелл, понемногу багровея, — что миссис Лестрэндж рассказывает, будто она была всё время дома, что она не открывала дверь потому… в общем, не хотела открывать. Какое жеманство! Я заходила выполнить свой долг, а со мной так обходятся!

— Она была нездорова, — мягко заметил я.

— Ах, нездорова! Не смешите меня. Вы и впрямь не от мира сего, мистер Клемент. Эта женщина здоровее нас с вами. Так больна, что не в силах прийти на следствие! Справка от доктора Хэйдока! Да она вертит им как хочет — это всем известно. Так о чём это я?..

Я не сумел ответить. Очень трудно уследить, когда мисс Хартнелл переходит от изложения фактов к поношению ближних.

— А! Я говорила, что была у неё в тот вечер. Так вот, плюньте в глаза тому, кто скажет, что она была дома. Ничего подобного. Я-то знаю.

— Как вы могли это узнать?

Мисс Хартнелл покраснела ещё гуще. Если бы не её воинственный пыл, можно было бы сказать, что она смутилась.

— Я стучала, я звонила, — стала объяснять она. — Два раза. Или даже три. Потом мне вдруг пришло в голову, что звонок испорчен.

Я с удовлетворением заметил, что она не могла смотреть мне в глаза, произнося эти слова. Все наши дома построены одним подрядчиком, и звонки он ставит такие, что их отлично слышно всякому, кто стоит на половике перед входной дверью. Мисс Хартнелл не хуже меня знала об этом, но, как я понимаю, требовалось соблюсти приличия.

— Да? — негромко сказал я.

— Мне не хотелось совать свою карточку в почтовый ящик. Это так невежливо, а я — какая бы я ни была — невежливой быть не хочу.

Она высказала эту замечательную мысль не дрогнув.

— Вот я и подумала — обойду дом, постучу в окно, — продолжала она, уже не краснея. — Я обошла дом вокруг, заглядывала во все окна: в доме не было ни души!

Я прекрасно понимал её. Воспользовавшись тем, что в доме никого не было, мисс Хартнелл дала полную волю своему любопытству и пошла в обход, обыскала сад и заглянула в каждое окно, стараясь разглядеть по мере возможности, что там внутри. Она решила рассказать всё мне, уповая на то, что я проявлю больше понимания и сочувствия, чем полицейский инспектор. Предполагается, что духовный пастырь, по крайней мере, толкует спорные случаи в пользу своих прихожан.

Я не высказал никакого мнения. Я только спросил:

— А в котором часу это было, мисс Хартнелл?

— Если память мне не изменяет, — сказала мисс Хартнелл, — около шести. Я пошла прямо домой, пришла минут в десять седьмого, около половины седьмого пришла миссис Протеро, доктор Стоун и мистер Реддинг остались ждать снаружи — мы с ней говорили про луковицы. А в это время бедняга полковник лежал убитый. Как печален этот мир!

— Порой он достаточно неприятен, — сказал я и встал. — Это всё, что вы хотели мне сказать?

— Просто подумала — это может пригодиться.

— Может, — согласился я.

Не вступая в дальнейшие обсуждения, что немало разочаровало мисс Хартнелл, я распрощался.

Мисс Уэзерби, к которой я зашёл после мисс Хартнелл, встретила меня в некотором волнении.

— Дорогой викарий! Как вы добры, право! Вы уже пили чай? Правда не хотите? Дать вам подушечку под спину? Как это трогательно! Вы пришли, как только я вас позвала. Вы себя не жалеете ради ближних.

Пришлось выслушать ещё много чего в этом же роде, но наконец мы всё же подошли к главной теме.

— Поймите, пожалуйста, что у меня сведения из самых надёжных источников.

В Сент-Мэри-Мид самым надёжным источником всегда является чужая прислуга.

— Вы не можете мне сказать, от кого вы это слышали?

— Я дала слово, дорогой мистер Клемент. А честное слово для меня святыня. — Она приняла чрезвычайно серьёзный вид. — Давайте скажем, что мне начирикала птичка, ладно? Так будет спокойнее, не правда ли?

Мне очень хотелось сказать: «Чертовски глупо!» Жаль, что я удержался. Хотелось бы посмотреть, как это подействует на мисс Уэзерби.

— Так вот, эта маленькая птичка сказала мне, что она видела одну даму, которую я называть не стану.

— Стало быть, видела ещё одну птичку? — поинтересовался я.

К превеликому моему удивлению, мисс Уэзерби покатилась со смеху и игриво хлопнула меня по руке со словами:

— О, викарий, можно ли так шутить? — Немного успокоившись, она продолжала: — Одну даму; и как вы думаете, куда эта дама направлялась? Она повернула по дороге к вашему дому, но сначала она самым странным образом оглянулась по сторонам — как я полагаю, чтобы убедиться, что её не видит никто из знакомых.

— А первая птичка? — спросил я.

— Она как раз была в рыбной лавке — в комнате над лавкой, собственно говоря.

Я понятия не имею, куда ходят служанки в свои выходные дни. Но твёрдо знаю, куда они ни за что носу не высунут, — на свежий воздух.

— И это было, — продолжала мисс Уэзерби, наклоняясь вперёд с таинственным видом, — как раз около шести часов.

— А какой это был день?

Мисс Уэзерби коротко вскрикнула:

— День убийства, разумеется, неужели я не сказала?

— Я так и предполагал, — сказал я. — Имя этой дамы…

— Начинается на «Л», — подхватила мисс Уэзерби, энергично кивая.

Поняв, что информация, которую мне собиралась передать мисс Уэзерби, исчерпана, я встал.

— Но вы не допустите, чтобы меня допрашивала полиция? — жалобно сказала мисс Уэзерби, сжимая мою руку обеими руками. — Я не выношу, совершенно не выношу толпу. А стоять перед судом!..

— В особых случаях, — сказал я, — они разрешают свидетелю сидеть. — И ускользнул.

Оставалось повидать ещё миссис Прайс Ридли. Эта леди сразу же поставила меня на подобающее мне место.

— Я не желаю быть замешанной в какие бы то ни было дела с полицией, — сказала она сурово, холодно пожимая мне руку. — Но вы должны понять, что, столкнувшись с обстоятельством, которое требует объяснений, я вынуждена была обратиться к официальному лицу.

— Это касается миссис Лестрэндж? — спросил я.

— С чего вы взяли? — холодно отпарировала она.

Я понял, что попал впросак.

— Всё очень просто, — продолжала она. — Моя служанка Клара стояла у калитки, она спустилась на несколько минут, как она утверждает, глотнуть свежего воздуха. Верить ей, конечно, нельзя. Скорее всего, она высматривала посыльного из рыбной лавки — язык не поворачивается звать его мальчиком на побегушках, — дерзкий нахал, думает, что, если ему стукнуло семнадцать, он может заигрывать со всеми девушками подряд. Ну, как бы то ни было, стоит она у калитки и вдруг слышит — кто-то чихнул.

— Так, так, — сказал я, ожидая продолжения.

— Вот и всё. Я вам говорю: она услышала, как кто-то чихнул. И не вздумайте мне толковать, что я не так уж молода и мне могло послышаться, — это слышала Клара, а ей всего девятнадцать.

— Но почему бы ей не услышать, как кто-то чихнул?

Миссис Прайс Ридли окинула меня взглядом, полным нескрываемой жалости к моим убогим умственным способностям.

— Она слышала этот звук в день убийства — и в то время, когда у вас в доме никого не было. Ясно, что убийца затаился в кустах, выжидая удобную минуту. Вам нужно найти человека с насморком!

— Или с сенной лихорадкой, — подхватил я. — Но если уж на то пошло, миссис Прайс Ридли, тайна разрешается очень просто. Наша служанка, Мэри, сильно простужена. Признаюсь, последнее время нам действует на нервы её шмыганье носом. Наверно, она и чихнула, а ваша служанка услышала.

— Чихал мужчина, — не терпящим возражений тоном сказала миссис Прайс Ридли. — И от нашей калитки нельзя услышать, как ваша прислуга чихает у себя на кухне.

— И ещё от вашей калитки не услышишь, если чихнут в моём кабинете, — сказал я. — По крайней мере, я так думаю.

— Я же сказала, что мужчина мог скрываться в кустах, — повторила миссис Прайс Ридли. — Не сомневаюсь — когда Клара ушла, он проник через парадную дверь.

— Это, конечно, вполне возможно, — сказал я.

Я старался, чтобы мой голос не звучал снисходительно, но, как видно, мало в этом преуспел — миссис Прайс Ридли ни с того ни с сего обожгла меня негодующим взглядом.

— Я привыкла, что меня никто не слушает, и всё же я скажу: когда теннисную ракетку швыряют на траву без чехла, она потом никуда не годится. А теннисные ракетки нынче дороги.

Я не видел ни повода, ни смысла в этом внезапном нападении с тыла. Оно застало меня врасплох.

— Может быть, вы со мной не согласны? — сурово спросила миссис Прайс Ридли.

— О, что вы, совершенно согласен.

— Очень рада. Так вот, это всё, что я хотела сказать. И я умываю руки.

Она откинулась в кресле и закрыла глаза, как человек, утомлённый мирской суетой. Я поблагодарил её и попрощался.

У входной двери я рискнул спросить Клару о том, что рассказала её хозяйка.

— Чистая правда, сэр, я слышала — кто-то ка-ак чихнёт! И это чиханье было не простое, нет, не простое.

Всё связанное с убийством не простое, а особенное. И выстрел был какой-то особенный. И чихнул кто-то как-то необыкновенно. Думаю, это было фирменное чиханье, специально для убийц. Я спросил девушку, когда это было, но она определённо сказать не могла — кажется, где-то между четвертью седьмого и половиной. Во всяком случае, «до того, как хозяйке позвонили по телефону и ей стало плохо».

Я спросил, слышала ли она какой-нибудь выстрел. Она сказала, что стрельба поднялась — просто жуть! После этого доверять её показаниям не приходилось.

Я подошёл почти к самой калитке нашего сада, но решил навестить сначала своего друга. Взглянув на часы, я увидел, что как раз поспею до вечерней службы. Я пошёл по дороге к дому Хэйдока. Он встретил меня на пороге. Я снова заметил, какой у него измученный, измождённый вид. Последние события состарили его до неузнаваемости.

— Рад вас видеть, — сказал он. — Какие новости?

Я рассказал ему про Стоуна.

— Вор высокого класса, — заметил он. — Да, это многое объясняет. Он читал кое-что, но в разговорах со мной иногда ошибался. А Протеро, как видно, сразу его раскусил. Помните, как они поссорились? А девушка — как по-вашему, она в этом тоже замешана?

— По этому поводу определённого мнения нет, — сказал я. — Я лично считаю, что она тут ни при чём. Она на редкость глупа, — добавил я.

— Ну нет! Я бы не сказал. Она себе на уме, эта мисс Глэдис Крэм. Исключительно здоровый экземпляр. Вряд ли станет докучать представителям медицины вроде меня.

Я сказал ему, что меня очень беспокоит Хоуз и я хотел бы, чтобы он уехал, переменил обстановку, отдохнул как следует.

Я заметил, что после моих слов доктор как бы замкнулся. Ответ его прозвучал не совсем искренне.

— Да, — уклончиво протянул он. — Думаю, это будет самое для него лучшее. Бедняга. Бедняга.

— А мне казалось, что он вам несимпатичен, — сказал я.

— В общем-то конечно. Но мне жаль многих людей, которым я не симпатизирую. — Помолчав, он добавил: — Мне даже Протеро жалко. Бедный малый — никто его не любил. Самовлюблённый эгоист и упрямец. Малоприятное сочетание. И он всегда был таким, даже в молодости.

— А я и не знал, что вы с ним были знакомы.

— Да, был. Когда мы жили в Вестморленде[30], я там неподалёку практиковал. Много воды утекло. Почти двадцать лет прошло…

Я вздохнул. Двадцать лет назад Гризельде было пять годиков. Странная штука время…

— Вы больше ничего не хотели мне сказать, Клемент?

Я вздрогнул и поднял глаза. Хэйдок внимательно смотрел на меня.

— Есть ещё что-то, да? — спросил он.

Я кивнул головой.

Когда я шёл сюда, я не был уверен, стоит ли говорить, но теперь решился. Хэйдок мне очень по душе. Прекрасный человек во всех отношениях. То, что я был готов сообщить, могло ему пригодиться.

Я передал ему разговоры с мисс Хартнелл и мисс Уэзерби.

Выслушав меня, он надолго погрузился в молчание.

— Это правда, Клемент, — сказал он наконец. — Я старался оградить миссис Лестрэндж от всяких огорчений, насколько это в моих силах. Ведь она старый мой друг. Но это не единственная причина. Медицинская справка, которую я ей дал, вовсе не подтасовка, хотя все вы воспринимаете её именно таковой.

Он опять замолчал, потом торжественно произнёс:

— Это должно остаться между нами, Клемент. Миссис Лестрэндж обречена.

— Что?

— Она умирает. Ей осталось жить, по моим соображениям, месяц, не больше. Теперь вас не удивляет, что я хочу избавить её от назойливых, мучительных допросов? — Он продолжал: — Когда она свернула на эту дорогу в тот вечер, она шла сюда, в мой дом.

— Вы об этом никому не сказали.

— Не хотел пересудов. С шести до семи у меня приёма нет, и это все знают. Но я даю вам слово, что она была здесь.

— Но когда я за вами пришёл, её здесь не было. Помните, когда мы нашли убитого?

— Не было. — Он сильно смутился. — Она уже ушла — у неё была назначена встреча.

— Где была назначена встреча? У неё в доме?

— Не знаю, Клемент. Слово чести, не знаю.

Я ему верил, но…

— А что, если повесят невиновного? — сказал я.

— Нет, — возразил он. — Никого не повесят за убийство полковника Протеро. Поверьте мне.

Как раз это мне и не удавалось. Но всё же он говорил с такой убеждённостью…

— Никого не повесят, — повторил он.

— А тот малый, Арчер…

Он раздражённо отмахнулся.

— Да у него не хватило бы ума стереть отпечатки с рукоятки.

— Может статься, — сказал я неуверенно.

Тут я вдруг вспомнил о маленьком коричневом кристалле, который нашёл в лесу, вынул его из кармана и протянул Хэйдоку — не знает ли он, что это такое?

— Гм-м-м. — Он немного замялся. — С виду похоже на пикриновую кислоту. Где вы его подобрали?

— А это, — ответил я, — секрет Шерлока Холмса.

Он улыбнулся.

— А что это такое — пикриновая кислота?

— Взрывчатое вещество.

— Это я знаю, но, мне кажется, у неё есть и другое применение?

Он кивнул:

— В медицине — применяется в примочках от ожогов. Прекрасно помогает.

Я протянул руку, и он как-то неохотно вернул мне кристалл.

— Может быть, этот кристаллик ничего не значит, — сказал я. — Но я нашёл его в довольно неожиданном месте.

— И не хотите сказать где?

Я упёрся, совершенно по-детски.

У него свои тайны. Что ж, пусть и у меня будет тайна.

Я всё-таки немного обиделся, что он от меня что-то скрывает.

Глава 26

В тот вечер я взошёл на кафедру в странном настроении.

Церковь была полна народу. Вряд ли такое необычное стечение верующих можно было объяснить желанием послушать проповедь Хоуза. Хоуз — нудный догматик[31].

А если они успели проведать, что я буду говорить вместо Хоуза, это тоже не могло их привлечь. Мои учёные проповеди не менее нудны. Боюсь, что приписать эту многолюдность религиозному рвению тоже нельзя.

Я решил, что все пришли поглядеть, кто ещё будет в церкви, и, возможно, немного посплетничать после службы.

Среди прихожан оказались Хэйдок, что было у него не в обычае, и Лоуренс Реддинг. К своему удивлению, я увидел рядом с Лоуренсом Хоуза, лицо у него было бледное, напряжённое. Была здесь и Анна Протеро — она всегда посещает вечернюю службу по воскресеньям, но на этот раз я не ожидал её увидеть. Гораздо более меня удивило присутствие Летиции. Воскресных утренних служб она не пропускала, полковник Протеро вменял это в обязанность домашним, но на вечерней службе я видел Летицию впервые.

Пришла и Глэдис Крэм, она выглядела вызывающе юной и пышущей здоровьем рядом с высохшими старыми девами; и, как мне показалось, в тёмном углу, куда она проскользнула перед самым началом, сидела миссис Лестрэндж.

Стоит ли упоминать, что миссис Прайс Ридли, мисс Хартнелл, мисс Уэзерби и мисс Марпл присутствовали в полном составе. Вся деревня, как один человек, явилась в церковь. Не припомню такого собрания в нашем приходе.

Толпа обладает странным свойством. В тот вечер атмосфера явно была насыщена магнетизмом, и первым это почувствовал я.

Как правило, я готовлюсь к проповеди заблаговременно. Я готовлю свои проповеди с превеликой тщательностью и ответственностью, но, увы, никто лучше меня не видит их недостатков.

В тот вечер по воле обстоятельств пришлось проповедовать ex tempore [экспромтом (лат.)], и, когда я взглянул на море поднятых ко мне лиц, мой мозг захлестнуло безумие. Во мне ничего не осталось от служителя Божьего. Я превратился в актёра. Передо мной была публика, и я жаждал власти над чувствами публики, более того — я чувствовал, что эта власть в моих руках.

Мне не пристало гордиться тем, что я сделал в тот вечер. Я всегда был серьёзным противником эмоций, всяких сектантских радений. Но в этот вечер я сыграл роль неистового, красноречивого проповедника.

Я очень чётко произнёс евангельскую тему проповеди: «Я пришёл не праведников, но грешников призвать к покаянию»[32]. Дважды повторил эти слова и услышал собственный голос, сильный, звучный, абсолютно непохожий на голос Леонарда Клемента.

Я увидел, как Гризельда в первом ряду подняла удивлённый взгляд, и Деннис последовал её примеру.

На минуту я задержал дыхание, а потом дал себе волю.

Все собравшиеся в тот вечер в церкви были и без того взвинчены, готовы к взрыву эмоций — было легко сыграть на их чувствах. И я играл. Я призвал грешников к раскаянию. Я взвинтил себя до какого-то дикого экстаза. Я то и дело выбрасывал вперед руку с указующим на грешника перстом и каждый раз сопровождал обличающий жест словами:

— Я обращаюсь к тебе!

И каждый раз в ответ на эти слова с разных сторон до меня доносился общий вздох, почти рыдание.

Чувства толпы — это нечто необъяснимое и ужасное.

Я закончил проповедь прекрасными, грозными словами, быть может, самыми грозными словами в Библии: «Если в эту ночь душу твою возьмут от тебя…»[33]

Это было недолговечное, странное вдохновение. Домой я вернулся прежним, бесцветным и неприметным человеком. Гризельда меня ждала. Она была немного бледна. Она взяла меня под руку.

— Лен, — сказала она, — ты сегодня был такой… беспощадный. Мне это не понравилось. Я никогда раньше не слышала такой проповеди.

— И думаю, что больше никогда и не услышишь, — сказал я, в изнеможении добираясь до дивана. Я чувствовал себя совершенно измученным.

— Что с тобой стряслось?

— На меня накатило безумие.

— О! А ничего такого, особенного, не было?

— Что значит — «ничего особенного»?

— Просто спросила, и всё. Ты человек непредсказуемый, Лен. Мне всегда кажется, что я тебя совсем не знаю.

Мы сели за стол. Ужин был холодный ввиду отсутствия Мэри.

— Тебе письмо в холле лежит, — сказала Гризельда. — Деннис, принеси, пожалуйста.

Деннис, не проронивший ни слова за весь вечер, молча пошёл за письмом.

Я взглянул на письмо и невольно застонал. В левом верхнем углу было написано: «С посыльным. Срочно».

— Это, несомненно, от мисс Марпл, — сказал я. — Больше не от кого.

Моё предположение оправдалось.

Я протянул письмо Гризельде.

— Ой, мы непременно пойдём, — весело воскликнула она. — Стаканчик-другой домашней наливки — как раз то, что нужно человеку в воскресный вечерок. По-моему, Мэри сегодня приготовила особенно удручающее бланманже[34]. От него у нас такое похоронное настроение.

Деннис встретил приглашение далеко не так восторженно.

— Вам-то хорошо, — проворчал он. — Рассуждаете обо всех этих высоких материях, о книгах, об искусстве. А я сижу развесив уши и чувствую себя круглым идиотом.

— Это тебе полезно, — как ни в чём не бывало откликнулась Гризельда. — Чтобы ты помнил своё место. А вообще, по-моему, мистер Рэймонд Уэст вовсе не такой уж всезнайка, он больше представляется.

— Всезнаек среди нас нет, — сказал я.

Мне не терпелось узнать, что именно хочет сказать мне мисс Марпл. Из всех дам моего прихода она, безусловно, самая проницательная. Мало того, что она видит и слышит практически всё, что творится вокруг, — она ещё умеет дать удивительно точное и убедительное истолкование фактам, которые привлекли её внимание.

Если бы я когда-либо решил вступить на стезю преступления, то больше всего опасался бы мисс Марпл.

«Спасательно-развлекательная экспедиция к племяннику» — так её назвала Гризельда — отправилась в поход в начале десятого, а я в ожидании мисс Марпл развлекался тем, что составлял нечто вроде описи фактов, связанных с преступлением. Я расположил их в более или менее хронологическом порядке. Человеком пунктуальным меня не назовёшь, но я люблю аккуратность, и мне нравится записывать всё в надлежащем порядке.

Точно в половине десятого в окно тихонько постучали, я встал и впустил в кабинет мисс Марпл.

На голову и плечи у неё была накинута тончайшая, пушистая шотландская шаль, и от этого она казалась старенькой и хрупкой. Она вошла и сразу же начала говорить, торопясь и слегка запыхавшись от волнения:

— Вы так добры, что позволили мне зайти… Душечка Гризельда — сама доброта… Рэймонд от неё без ума, всегда говорит о ней: прелестная головка Грёза…[35] Можно присесть сюда? Это не ваше кресло? О, благодарю вас… Нет, что вы, не надо скамеечки для ног.

Я повесил шотландскую шаль на спинку стула, потом подошёл и сел в кресло напротив своей гостьи. Мы сидели и глядели друг на друга; на лице мисс Марпл заиграла лукавая улыбка.

— Вот вы сейчас сидите и думаете — отчего я во всё это вмешиваюсь? Наверно, вам кажется, что это не женского ума дело. Нет-нет, прошу вас, позвольте мне объяснить всё самой.

Она на минуту умолкла, и щёки её начали медленно заливаться нежным румянцем.

— Видите ли, — наконец начала она, — когда живёшь совсем одна в таком заброшенном уголке, поневоле приходится искать себе хобби. Ну, разумеется, есть и вязание, и образцовые дети, и благотворительность, можно и пейзажи рисовать, но у меня одно хобби с давних пор: человеческая натура. Такое разнообразие, так невероятно увлекательно! И как-то само собой получается, что, когда человек живёт в глухой деревушке, где нет никаких развлечений, у него возникает масса возможностей стать настоящим знатоком, если так можно сказать. Начинаешь классифицировать людей — словно они птицы или цветы: такой-то класс, такой-то род, такой-то вид. Разумеется, порой можно и ошибиться, но со временем ошибаешься всё реже. Знаете ли, привыкаешь себя проверять на практике. Например, берёшь мелкую загадку — помните, милая Гризельда так смеялась над историей с полупинтой креветок? Эту мелочь и тайной не назовёшь, и тем не менее она абсолютно неразрешима, если не найти верный ключ. Или вот ещё случай с подменой микстуры от кашля и с зонтиком жены мясника — он тут как бы и ни при чём, если не предположить, что бакалейщик и жена аптекаря ведут себя совершенно неподобающим образом; конечно, так оно и оказалось. Это так увлекательно, когда поразмыслишь над чем-нибудь, а потом убеждаешься в своей правоте.

— А вы всегда оказываетесь правы, мне кажется, — улыбнулся я.

— В том-то и дело, что из-за этого становишься чуточку самоуверенной, — созналась мисс Марпл. — Но мне так хотелось проверить, смогу ли я также разгадать настоящую, серьёзную тайну. То есть сумею ли я в ней разобраться. Рассуждая логически, это совершенно тот же процесс. В конце концов, маленькая действующая модель торпеды практически мало отличается от настоящей торпеды.

— Вы считаете, что всё дело в подобии, а размеры относительны? — медленно проговорил я. — Должно быть, это так, признаю, это логично. Но я не уверен, что теория всегда подтверждается практикой.

— Уверяю вас, это одно и то же, — сказала мисс Марпл. — Видите ли, всё можно свести к общему знаменателю, кажется, мы так это называли в школе? Во-первых, деньги, затем привлекательность… ммм… для людей противоположного пола, и, конечно, разные странности — людей со странностями такое множество, не правда ли? Признаться, когда узнаешь человека получше, непременно углядишь в нём какую-то странность. Нормальные люди иногда такое выкинут, что и не придумаешь, а ненормальные часто ведут себя очень разумно. Понимаете, единственный выход — сравнивать людей с другими, которых вы знаете или знали раньше. Вы бы очень удивились, если бы я вам сказала, что всех людей можно отнести к немногим определённым типам.

— Вы меня пугаете, — сказал я. — Я себя чувствую как под микроскопом.

— Вы, конечно, понимаете, что у меня и в мыслях не было говорить об этом ни с полковником Мельчеттом — он такой властный, ни с бедняжкой инспектором Слаком — он ведь точь-в-точь как молоденькая продавщица в обувной лавке, которая хочет непременно заставить вас купить лакированные лодочки, потому что у неё есть как раз ваш размер, и слышать не хочет, что вам нужны простые опойковые туфли[36].

Честно говоря, это блестящая характеристика Слака.

— Но вы, мистер Клемент, знаете о преступлении не меньше инспектора Слака, я уверена. И я подумала, что если мы с вами станем работать вместе…

— Как знать, — сказал я. — Должно быть, каждый человек в глубине души воображает себя Шерлоком Холмсом.

Потом я рассказал ей про три письма, полученных сегодня. Рассказал и о том, как Анна нашла портрет, изуродованный до неузнаваемости ножом. Описал и поведение мисс Крэм в полицейском участке, упомянул и о том, как Хэйдок определил подобранный мною кристалл.

— А так как я его нашёл, то мне и хотелось бы, чтобы он имел решающее значение, — сказал я в заключение. — Но, всего вероятнее, этот кристалл вообще не имеет отношения к нашему делу.

— А я за эти дни прочла кучу американских детективов — брала в библиотеке, — сказала мисс Марпл. — Может пригодиться для дела.

— Там ничего нет про пикриновую кислоту?

— Боюсь, что нет. Однако я где-то читала, что одного человека отравили, растирая его вместо лекарства пикриновой кислотой на ланолине.

— Но у нас тут никого не отравляли, так что это не подходит, — сказал я.

Потом взял со стола и подал ей свой небольшой реестр.

— Вот моя попытка восстановить некоторые факты, привести их в порядок, — сказал я.

— Очень чётко, — сказала мисс Марпл, одобрительно кивая головой. — Джентльмены всегда всё записывают с отменной точностью.

— А вы согласны с тем, что я написал? — спросил я.

— О да, вы так прекрасно всё расписали.

Тогда я задал ей вопрос, который мне давно не терпелось задать.

— Мисс Марпл, — сказал я. — Кого вы подозреваете? Вы как-то говорили, что подозреваете семерых.

— Да, как будто, — рассеянно сказала мисс Марпл. — Но, мне кажется, мы с вами подозреваем разных людей. Собственно говоря, так оно и есть.

Но она не стала спрашивать, кого подозреваю я.

— Всё дело в том, — сказала она, — что необходимо подыскать объяснение для всего случившегося. Каждую мелочь нужно истолковать и объяснить. И если у вас есть версия, которая включает в себя все факты без исключения, значит, вы правы. Но это неимоверно сложно. Если бы не эта записка…

— Записка? — удивился я.

— Да, вы же помните, я вам говорила. Записка мне не даёт покоя с самого начала. Что-то в ней не так.

— Но ведь теперь всё совершенно ясно, — сказал я. — Записка была написана в восемнадцать тридцать пять, а сверху другой рукой, рукой убийцы, приписано «18.20». Я думаю, что с этим всё ясно.

— Пусть так, — сказала мисс Марпл. — И всё же записка меня беспокоит.

— Почему?

— Послушайте. — Мисс Марпл с живостью наклонилась ко мне поближе. — Миссис Протеро, как я вам уже говорила, прошла мимо моего сада, и она прошла к окну кабинета, заглянула внутрь и не увидела полковника Протеро.

— Потому что он сидел за столом и писал, — сказал я.

— Вот тут-то и не сходится! Это было в двадцать минут седьмого. Мы с вами говорили, что он не мог сесть и написать, что до половины седьмого он ждать не может, зачем же ему тогда было усаживаться за стол?

— Об этом я и не подумал, — задумчиво сказал я.

— Давайте-ка ещё раз во всём разберёмся, мой дорогой мистер Клемент. Миссис Протеро подходит к окну, и ей кажется, что в комнате никого нет, и она действительно так подумала, иначе она ни за что бы не пошла в мастерскую к мистеру Реддингу. Это было бы очень неосторожно. В комнате должно быть совершенно тихо, чтобы она решила, что там никого нет. Это можно объяснить одной из трёх причин.

— Вы хотите сказать…

— Первая возможная причина — полковник Протеро был уже мёртв, но в этом я сомневаюсь. Во-первых, пяти минут не прошло, как он туда вошёл, и она или я — мы непременно услышали бы выстрел, а во-вторых, опять же неясно, как он оказался сидящим за письменным столом. Вторая возможная причина — он уже сидел за столом и писал записку, но тогда записка должна была быть совсем о другом. Он не мог писать, что ему некогда ждать. А третья…

— Да? — сказал я.

— Третья причина — в комнате и вправду никого не было, и миссис Протеро была права.

— Вы хотите сказать, что он прошёл в кабинет, потом куда-то вышел и вернулся позже?

— Да.

— Но зачем ему это понадобилось?

Мисс Марпл слегка развела руками, выражая недоумение.

— Тогда на всё это надо смотреть с совершенно иной точки зрения, — сказал я.

— Нам так часто приходится менять точку зрения на многие вещи. Верно?

Я не отвечал. Я тщательно обдумывал три варианта, которые предложила мисс Марпл.

Старая леди вздохнула и встала.

— Мне пора домой. Я так рада, что нам удалось с вами чуточку поболтать, хотя мы немногого добились, да?

— Сказать по совести, — заметил я, подавая ей шаль, — вся эта история для меня — тёмный лес.

— Что вы! Этого я бы не сказала. Мне думается, что одна версия подходит. То есть если допустить некое совпадение… а мне кажется, такое допущение позволительно. Только одно, не более, иначе было бы слишком.

— Вы это серьёзно говорите? Про версию? — спросил я, глядя ей в глаза.

— Должна признаться, что в моей теории не всё гладко — есть один факт, который я не могу объяснить. О! Вот если бы записка была совсем другая…

Она вздохнула и покачала головой. Уже выходя, она машинально протянула руку и пощупала цветок, стоявший на высокой подставке; вид у растения был унылый и неухоженный.

— Вы знаете, мистер Клемент, его надо почаще поливать. Бедняжка, он просто сохнет! Скажите вашей служанке, чтобы поливала его каждый день. Я думаю, это входит в круг её обязанностей.

— В той же мере, как и все остальные домашние дела, — сказал я.

— Немного не хватает выучки, да? — спросила мисс Марпл.

— О да, — сказал я. — Гризельда же и слушать не хочет о том, чтобы её рассчитать. Она уверена, что служанка остаётся у нас только потому, что её никто другой не возьмёт. Правда, не далее как вчера Мэри стращала нас, что уйдёт.

— Вот как? А мне всегда казалось, что она очень привязана к вам обоим.

— Я этого как-то не замечал, — сказал я. — Кстати, её обидела Летиция Протеро. Мэри вернулась со следствия в расстроенных чувствах, а Летиция уже была здесь, и они… в общем, они повздорили.

— О! — воскликнула мисс Марпл.

Она уже было переступила через порог, но внезапно застыла на месте, и лицо у неё изменилось, на нём мелькнула целая череда сменяющих друг друга выражений. Я был удивлён.

— О, боже ты мой, — пробормотала она себе под нос. — Какая же я глупая! Так вот в чём дело. Вполне, вполне возможно, с самого начала.

— Простите?

Она подняла ко мне встревоженное лицо.

— Нет, ничего. Просто мне пришла в голову мысль. Я, пожалуй, пойду домой и хорошенько всё обдумаю. Знаете ли, я, кажется, была удивительно недогадлива, даже самой не верится.

— И мне не верится, — галантно сказал я.

Я проводил её через сад.

— А вы не могли бы поделиться со мной этой внезапной догадкой? — спросил я.

— Пока не хотелось бы. А вдруг я всё же ошибаюсь. Впрочем, не думаю. А вот и моя калитка. Большое вам спасибо. Прошу вас, не провожайте меня дальше.

— Записка по-прежнему остаётся камнем преткновения? — спросил я, когда она, войдя в калитку, закрывала за собой задвижку.

Она посмотрела на меня, словно не понимая.

— Записка? А! Ну, разумеется, это была не та записка. Я и не думала, что она настоящая. Доброй ночи, мистер Клемент.

Она быстрым шагом пошла по тропинке к дому, а я глядел ей вслед, словно прикованный к месту.

Я терялся в догадках.

Глава 27

Гризельда и Деннис ещё не вернулись. Я подумал, что надо было мне проводить мисс Марпл и заодно позвать их домой — это было бы вполне естественно. Но мы с ней были так поглощены обсуждением всех возможных перипетий тайны убийства, что забыли о существовании всех остальных.

Я стоял в холле, раздумывая, не пойти ли мне за ними, но тут раздался звонок.

Я вернулся к двери. Заметив, что в почтовом ящике лежит письмо, я решил, что звонил почтальон, и вынул письмо из ящика. Но снова раздался звонок, и я, впопыхах сунув письмо в карман, открыл дверь.

За дверью стоял полковник Мельчетт.

— Привет, Клемент. Еду домой из города, на машине. Решил проведать. Не дадите ли чего-нибудь выпить?

— Конечно, я очень рад. С превеликим удовольствием! — сказал я. — Прошу ко мне.

Он снял кожаное пальто и прошёл со мной в кабинет. Я достал виски, содовую и два бокала. Мельчетт стоял у камина, широко расставив ноги, и поглаживал стриженные щёточкой усы.

— У меня для вас есть кое-что новенькое, Клемент. Вы такого ещё и не слыхивали. Но с этим можно повременить. Как дела тут у вас? Ещё какая-нибудь старая леди взяла след?

— Ничего плохого в этом не вижу, — сказал я. — Во всяком случае, одна из них считает, что идёт по горячему следу.

— Наша приятельница мисс Марпл? Да?

— Наша приятельница мисс Марпл.

— Такие особы всегда считают, что знают всё лучше других, — сказал полковник Мельчетт.

Он с явным удовольствием потягивал виски с содовой.

— Быть может, с моей стороны нескромно задавать вопросы, — сказал я, — но надеюсь, что кто-нибудь допросил парнишку из рыбной лавки. Я хочу сказать, что, если убийца вышел через парадную дверь, малый, возможно, видел его.

— Слак его допросил, можете не сомневаться, — сказал Мельчетт. — Но парень говорит, что никого не встречал. Что в принципе и понятно. Убийца не станет лезть на глаза. Скажем, у ваших ворот можно и в кустах переждать. Посыльный заходил к вам, к Хэйдоку и к миссис Прайс Ридли. От него схорониться ничего не стоило.

— Да, — сказал я. — Вы правы.

— А с другой стороны, — продолжал Мельчетт, — если всё же это дело рук негодяя Арчера и юный Фред Джексон видел здесь его, он едва ли проговорился бы. Арчер его двоюродный брат.

— Вы всерьёз подозреваете Арчера?

— Понимаете ли, старик Протеро его на дух не переносил. И тот был не прочь с ним расквитаться. А снисходительностью старик похвастаться не мог.

— Да, — сказал я. — Человек он был жёсткий и непримиримый.

— Я всегда говорю: живите и давайте жить другим, — сказал Мельчетт. — Конечно, закон есть закон, но никому не повредит хоть малая доля человечности. Протеро не знал снисхождения.

— Он этим гордился, — сказал я.

Мы помолчали, потом я спросил:

— А что это за удивительная новость, которую вы мне обещали?

— Да уж, куда удивительнее. Помните ту незаконченную записку, которую Протеро писал, когда его убили?

— Да.

— Мы её отдали на экспертизу, чтобы убедиться, что «18.20» было приписано другой рукой. Само собой, послали образцы почерка Протеро. Хотите знать заключение? Эту записку Протеро вообще не писал.

— Значит, это подделка?

— Вот именно, «18.20» действительно написано другой рукой, но они в этом не уверены. Эта отметка сделана другими чернилами, но сама записка — подделка. Протеро её не писал.

— Они в этом уверены?

— Настолько, насколько могут быть уверены эксперты. Вы же знаете, что такое эксперт! Ох! Но в этом они уверены как будто.

— Потрясающе, — сказал я.

Затем память вдруг преподнесла мне сюрприз.

— Послушайте, — сказал я. — Я помню, что миссис Протеро сразу сказала, что почерк совсем не похож на почерк её мужа, но я не обратил на это внимания.

— Вот как?

— Я решил, что это обычная женская глупость. Тогда единственным бесспорным во всём деле была именно записка.

Мы смотрели друг на друга.

— Любопытно, — сказал я. — Мисс Марпл только нынче вечером говорила, что записка ненастоящая.

— Шустрая старушенция. Можно подумать, что она собственными руками совершила убийство — слишком много знает, а?

Тут зазвонил телефон. В телефонном звонке есть что-то до странности одушевлённое. На этот раз он звонил отчаянно, с какой-то мрачной, трагической настойчивостью.

Я подошёл и взял трубку.

— Викарий слушает, — сказал я. — Кто это?

Странный, сдавленный и визгливо-истерический голос раздался в трубке.

— Я хочу покаяться! — возопил он. — Боже мой, я хочу покаяться!

— Алло, — сказал я. — Алло! Послушайте, вы меня разъединили. С какого номера мне звонили?

Тягучий голос ответил, что не знает. И лениво добавил, что просит извинить за беспокойство.

Я положил трубку и обернулся к Мельчетту.

— Вы как-то сказали, что рехнётесь, если ещё кто-нибудь признается в убийстве?

— Ну и что?

— Да вот ещё кто-то хочет покаяться. А коммутатор нас разъединил.

Мельчетт бросился к телефону и схватил трубку.

— Я им сейчас кое-что скажу!

— Скажите, — согласился я. — Возможно, это на них подействует. Желаю удачи. А я ухожу. Мне кажется, я узнал этот голос.

Глава 28

Я быстро шёл по улице. Было одиннадцать часов, в воскресный вечер в это время деревня Сент-Мэри-Мид уже словно вымирает. Однако, увидев свет в окне второго этажа в одном из домов, я понял, что Хоуз ещё не ложился, и решил зайти. Я остановился и позвонил в дверь.

Долгое время никто не открывал, наконец домоправительница Хоуза, миссис Сэдлер, медленно и с трудом отодвинула два засова, сняла цепь и повернула ключ в дверях, после чего подозрительно выглянула в щёлку.

— Да это викарий! — удивлённо воскликнула она.

— Добрый вечер, — сказал я. — Я хотел повидать мистера Хоуза. Я увидел в окне свет, должно быть, он ещё не спит.

— Может, и не спит. Я к нему не заходила, только ужин подала. Вечер у него выдался тихий — никто не навещал, да и сам он никуда не ходил.

Я кивнул, прошёл мимо неё и поднялся по лестнице. У Хоуза и спальня и гостиная на втором этаже.

Я прошёл в гостиную. Хоуз лежал на низком кресле-диване. Он спал. Мои шаги его не разбудили. Рядом с ним стояла пустая коробочка из-под порошков и стакан, до половины наполненный водой.

На полу, возле его левой ноги, валялся исписанный, смятый в комок лист бумаги. Я поднял его и разгладил. Начал читать:

Я дочитал письмо до конца, невольно вскрикнул и спрятал его в карман. Потом склонился над Хоузом, вглядываясь в его лицо.

Затем я протянул руку к телефону, стоявшему у него под рукой, и назвал свой номер. Мельчетт, как видно, всё ещё пытался выяснить, откуда был тот звонок, — телефон был занят. Я попросил соединить меня, как только номер освободится, и положил трубку.

Я сунул руку в карман — хотел ещё раз посмотреть на письмо. Вместе с ним из кармана выпало другое письмо — то, что я вынул из почтового ящика и позабыл прочесть.

Почерк на нём был до отвращения знакомый. Тот самый почерк, которым было написано анонимное письмо, подброшенное сегодня днём.

Я вскрыл письмо.

Прочитал его, потом ещё раз, но не смог понять, о чём оно.

Я начал читать в третий раз, когда зазвонил телефон. Словно во сне я взял трубку и сказал: «Алло?»

— Алло!

— Это вы, Мельчетт?

— Я, а вы-то где? Я проследил, откуда звонили. Номер…

— Я знаю номер.

— А! Отлично. Вы оттуда говорите?

— Да.

— Что там насчёт признания?

— Я его получил.

— Вы что, поймали убийцу?

Я пережил сильнейшее искушение в жизни. Я посмотрел на Хоуза. Посмотрел на измятое письмо. Бросил взгляд на каракули анонимки. Потом на пустую аптечную коробочку с фамилией Херувим на крышке. И вспомнил одну случайную беседу.

Я сделал титаническое усилие.

— Я… я не знаю, — сказал я. — Будет лучше, если вы сами придёте.

И дал ему адрес.

Потом сел в кресло напротив кресла Хоуза и стал думать.

На все размышления у меня было ровно две минуты.

Через две минуты Мельчетт будет здесь.

Я взял анонимное письмо и перечитал его в третий раз.

Потом закрыл глаза и задумался…

Глава 29

Сколько я так просидел, не знаю, — должно быть, прошло всего несколько минут. Но мне показалось, что миновала целая вечность, когда я услышал скрип двери, обернулся и увидел входящего в комнату Мельчетта.

Он пристально вгляделся в спящего Хоуза, потом обратился ко мне:

— Что тут происходит, Клемент? В чём дело?

Я взял одно из двух писем, которые держал в руке, и дал ему.

Он прочёл его вслух, приглушив голос:

— «Мой дорогой Клемент, мне необходимо сообщить вам нечто крайне неприятное. Поэтому я предпочёл написать. Позже мы можем об этом поговорить. Дело касается недавних пропаж. Неприятно об этом говорить, но я нашёл виновника, и ни о каких сомнениях не может быть речи. Как бы ни было тяжко обвинять священнослужителя, церковного пастыря, я выполняю свой долг, с болью, но неукоснительно. Пусть это послужит примером и…»

Мельчетт вопросительно взглянул на меня. После этих слов в письме стоял непонятный росчерк, на этом месте смерть остановила руку писавшего.

Мельчетт с шумом вдохнул воздух, посмотрел на Хоуза.

— Так вот в чём разгадка! И раскаяние заставило его признаться!

— В последние дни он был сам не свой, — сказал я.

Внезапно Мельчетт вскрикнул и в два шага оказался возле спящего. Он взял его за плечо и потряс, сначала легонько, потом всё сильней и резче.

— Да он не спит! Он наглотался лекарств! Это ещё что?

Его взгляд упал на пустую аптечную коробочку. Он поднял её.

— Неужели он…

— Я думаю, да, — сказал я. — Он мне показывал эти порошки. Сказал, что его предупреждали не принимать большими дозами. Для него это был единственный выход. Бедняга. Может быть, наилучший выход. Не нам его судить.

Но Мельчетт был прежде всего начальником полиции графства. Те доводы, которые мог принять во внимание я, для него ничего не значили. Он поймал убийцу, а убийцу было положено судить и повесить.

Он тут же ринулся к телефону и стал нетерпеливо стучать по рычажку, пока не получил ответа. Он назвал номер Хэйдока. Затем на минуту стало тихо — он ждал, когда снимут трубку, не сводя глаз с простёртой в кресле фигуры.

— Алло-алло-алло, приёмная доктора Хэйдока? Скажите доктору, пусть немедленно идёт на Хай-стрит. Мы у мистера Хоуза. Срочно!.. Да что там у вас? А какой это номер? Прошу прощенья.

Он стукнул по рычажку, вспыхнув от возмущения.

— Не тот номер, не тот номер, вечно у них не те номера! А речь идёт о человеческой жизни! Алло!!! Вы дали мне не тот номер! Да, не теряйте времени, дайте три-девять, а не три-пять!

Ещё одна напряжённая пауза, на этот раз короче первой.

— Алло, это вы, Хэйдок? Говорит Мельчетт. Приходите на Хай-стрит, девятнадцать, сейчас же, прошу вас. Хоуз наглотался каких-то порошков. Спешите, дорога каждая минута.

Он бросил трубку и зашагал взад-вперёд по комнате.

— Как вы не догадались сразу же вызвать доктора, Клемент, просто уму непостижимо. Сидите здесь и считаете ворон!

На моё счастье, Мельчетту столь же непостижимо и то, что у других могут быть иные соображения и намерения, чем у него лично. Я промолчал, и он продолжал:

— Где вы нашли это письмо?

— Валялось скомканное на полу — видно, выпало у него из рук.

— Поразительное дело — старая дева как в воду глядела, — мы ведь и вправду нашли не ту записку. Как она умудрилась это сообразить! Но этот тоже хорош — не порвал её, не сжёг — просто осёл! Только подумайте, держать при себе самую неопровержимую улику из всех мыслимых улик!

— Человеческая натура соткана из противоречий.

— А если бы не это, нам бы ни одного убийцу поймать не пришлось. Рано или поздно они обязательно сморозят какую-нибудь глупость! У вас очень подавленный вид, Клемент. Должно быть, это для вас ужасный удар?

— Верно. Я говорил, что Хоуз последнее время был какой-то странный, но я себе и представить не мог…

— А кто мог? Ага, похоже, машина. — Он подошёл к окну, поднял штору и выглянул на улицу. — Точно. Хэйдок.

Через минуту доктор вошёл в комнату.

Мельчетт объяснил ему всё в нескольких словах.

Хэйдок никогда не выдавал своих чувств. Он только вскинул брови, кивнул и подошёл к пациенту. Пощупал пульс, приподнял веко, внимательно вгляделся в глаз. Потом обернулся к Мельчетту.

— Вам нужно спасти его для виселицы? Дело зашло довольно далеко, если хотите знать. Его жизнь на волоске. Не знаю, сумею ли привести его в себя.

— Делайте всё, что в ваших силах.

— Хорошо.

Он порылся в своём саквояже, вынул шприц, сделал инъекцию в руку Хоуза. Потом выпрямился.

— Лучше будет доставить его в Мач-Бенэм в больницу. Помогите перенести его в машину.

Мы оба бросились помогать. Усаживаясь за руль, Хэйдок бросил через плечо последнюю фразу:

— Кстати, повесить его вам всё равно не удастся, Мельчетт, имейте в виду.

— Вы считаете, что он не выкарабкается?

— Это уж как получится. Я не об этом. Просто, даже если он выживет, понимаете, бедняга не может отвечать за свои действия. Я дам медицинское свидетельство.

— Что он хотел сказать? — спросил Мельчетт, когда мы снова поднимались по лестнице.

Я объяснил, что Хоуз страдал энцефалитом.

— Сонной болезнью, что ли? В наше время обязательно найдётся уважительная причина для всякого грязного дела. Верно?

— Наука многое нам объясняет.

— К чёрту науку! Прошу прощенья, Клемент, но меня прямо воротит от всех этих слюней и соплей — нечего миндальничать! Я человек простой. Ладно, пора заняться осмотром комнаты.

Но в эту минуту нам помешали — и это было совершенно неожиданное и поразительное явление. Дверь отворилась, и в комнату вошла мисс Марпл.

Она порозовела от смущения, понимая, в какое недоумение повергла нас обоих. Говорила она взволнованно, словно оправдываясь:

— Простите, простите меня, ради бога, — так вторгаться! Добрый вечер, полковник Мельчетт. Я ещё раз прошу меня извинить, но я узнала, что мистер Хоуз занемог, и решила, что надо зайти, спросить, не нужна ли моя помощь.

Она замолчала. Полковник Мельчетт глядел на неё довольно неблагосклонно.

— Вы очень добры, мисс Марпл, — сухо ответил он. — Не стоило беспокоиться. А как вы узнали, кстати?

Я сам ждал минуты, чтобы задать тот же вопрос.

— По телефону, — объяснила мисс Марпл. — На телефонной станции постоянно путают номера, верно? Вы сначала говорили со мной, а думали, что это доктор Хэйдок. Мой номер три-пять.

— Так вот в чём дело! — воскликнул я.

— И вот, — продолжала она, — я решила зайти узнать, не надо ли помочь.

— Вы очень добры, — сказал Мельчетт ещё более сухо. — Ничего не нужно. Хэйдок увёз его в больницу.

— Прямо в больницу? Как я рада это слышать! У меня камень с души свалился. Там он будет в полной безопасности. Когда вы сказали, что ничего не нужно, вы ведь не хотели сказать, что ему уже ничем не поможешь? Да? Неужели вы считаете, что он не выживет?

— Ничего нельзя предсказать, — заметил я.

Мисс Марпл уже углядела картонную коробочку.

— Я думаю, он принял большую дозу? — сказала она.

Я уверен, что Мельчетт предпочёл бы всё от неё утаить. Может быть, и я бы так поступил при иных обстоятельствах. Но в моей памяти слишком свежа была беседа с мисс Марпл, и я поступил вразрез с его принципами, хотя, признаюсь, её мгновенное появление и нескрываемое любопытство вызвали у меня несколько неприятное чувство.

— Посмотрите-ка вот на это, — сказал я, протягивая ей незаконченное письмо Протеро.

Она взяла его и прочла, не выказывая ни малейшего удивления.

— Вы нечто подобное предвидели, не правда ли? — спросил я.

— Да-да, разумеется. Можно ли мне спросить, мистер Клемент, что привело вас сюда именно сегодня? Это мне не совсем понятно. Вы и полковник Мельчетт — этого я никак не ожидала.

Я объяснил, что звонили по телефону и мне показалось, что я узнал голос Хоуза. Мисс Марпл задумчиво кивнула.

— Очень интересно. Счастливый случай, если можно так сказать. Да, ведь вы пришли сюда вовремя, как раз вовремя.

— Что значит — вовремя? Вы так считаете? — с горечью спросил я.

Мисс Марпл искренне удивилась:

— Конечно, вы же спасли жизнь мистеру Хоузу.

— А вам не кажется, — сказал я, — что лучше было бы ему не выздоравливать? Лучше и для него, и для всех остальных. Теперь мы знаем правду, и…

Я замолк на полуслове — мисс Марпл кивала головой что-то уж слишком энергично, я даже забыл, о чём хотел говорить.

— Вот именно! — сказала она. — Вот именно! Как раз то, что он хотел вам внушить! Что вы знаете всю правду и что для всех было бы лучше так, как оно вышло. О да, всё сходится наилучшим образом: письмо, и отравление порошками, и настроение бедного мистера Хоуза, и его исповедь… Всё сходится, но всё это неправда!

Мы молча смотрели на неё.

— Вот почему я так рада, что мистер Хоуз в безопасности — в больнице, там до него никто не доберётся. Если он выздоровеет, он вам сам расскажет всю правду.

— Правду?

— Да! Что он не тронул и волоска на голове полковника Протеро.

— А телефонный звонок? — возразил я. — Письмо, отравление порошками. Всё яснее ясного.

— Он и хотел, чтобы вы так думали. Он очень хитрый. Сохранить письмо и подбросить его в удобную минуту — это требует большой хитрости.

— Кто это «он»? — сказал я.

— Убийца, — ответила мисс Марпл. И невозмутимо добавила: — Мистер Лоуренс Реддинг…

Глава 30

Мы смотрели на неё в полном изумлении. Я думаю, в тот момент оба мы искренне считали, что она не в своём уме. Обвинение звучало в высшей степени неправдоподобно.

Полковник Мельчетт опомнился первым. Он заговорил ласково, с какой-то жалостливой снисходительностью.

— Побойтесь бога, мисс Марпл, — сказал он. — Молодой Реддинг вне всякого подозрения.

— Естественно, — сказала мисс Марпл. — Он об этом позаботился.

— Наоборот, — сухо возразил полковник Мельчетт. — Он сделал всё от него зависящее, чтобы его обвинили в убийстве.

— Да, — сказала мисс Марпл. — Он нас всех провёл, и меня точно так же, как и других. Может быть, вы припомните, дорогой мистер Клемент, как я была поражена, когда услышала, что мистер Реддинг признался. У меня в голове всё перевернулось, и я решила, что он не виноват, хотя до тех пор я не сомневалась, что он преступник.

— Значит, вы подозревали Лоуренса Реддинга?

— В книгах преступником всегда оказывается тот, кого меньше всех подозревают, я знаю. Только это правило вовсе не годится для реальной жизни. Чаще всего именно то, что бросается в глаза, и есть правда. Я всегда хорошо относилась к миссис Протеро, но это не помешало мне заметить, что она полностью попала под влияние мистера Реддинга и готова исполнить всё, что он велит, а он, разумеется, не из тех молодых людей, которые мечтают сбежать с чужой женой, у которой нет ни гроша за душой. С его точки зрения, полковник Протеро был помехой, которую следовало устранить, и он его устранил. У некоторых молодых людей нет никаких моральных устоев.

Полковник Мельчетт давно уже нетерпеливо фыркал. Теперь он рванулся в бой.

— Неслыханная чепуха от начала до конца! Нам известно всё, что делал Реддинг до без десяти семь, а Хэйдок ясно сказал, что в это время полковник Протеро был ещё жив. Вы, кажется, думаете, что знаете всё лучше врача! А может, вы считаете, что Хэйдок солгал — бог весть зачем?

— Я считаю, что доктор Хэйдок сказал чистую правду. Он очень порядочный человек. Дело в том, что полковника Протеро застрелила миссис Протеро, а вовсе не мистер Реддинг.

Мы снова онемели. Мисс Марпл поправила кружевное жабо[37], спустила с плеч пушистую воздушную шаль и начала читать нам лекцию в самых благопристойных, подобающих для старой девы тонах, мягко и совершенно естественно сообщая самые поразительные вещи:

— До этого времени я не считала себя вправе говорить. Если вам кажется, что вы всё точно знаете, — это ещё не доказательство. И пока вы не найдёте объяснения для всех фактов до единого (как я уже говорила сегодня вечером дорогому мистеру Клементу), нельзя с уверенностью выдвигать свою версию. А у меня не хватало всего одного факта, только одно и оставалось объяснить, и вот, совершенно внезапно, когда я выходила из кабинета мистера Клемента, я заметила фикус в горшке возле окна — в нём-то и была разгадка! Ясно как божий день!

— Спятила, — шепнул мне полковник Мельчетт. — Окончательно спятила.

Но мисс Марпл как ни в чём не бывало продолжала свой рассказ мелодичным голосом истинной леди, сияя безмятежной благожелательностью к нам:

— Мне было очень прискорбно поверить в это, очень прискорбно. Видите ли, они оба мне так нравились. Но вы же знаете, что такое человеческая натура. Должна вам сказать, что, когда они, друг за дружкой, оговорили себя самым глупым образом, у меня прямо камень с души свалился. Я обрадовалась своей ошибке. И стала размышлять: у кого ещё был мотив для устранения полковника Протеро.

— Семеро подозреваемых! — пробормотал я себе под нос.

Она одарила меня улыбкой.

— Вот именно. Этот Арчер — весьма сомнительно, но если он напьётся — можно ли за него поручиться? Алкоголь ударяет в голову. И, само собой, ваша Мэри. Она очень давно встречается с Арчером, а характер у неё престранный. И мотив и возможность — ведь она была в доме одна-одинёшенька! Старая миссис Арчер могла с лёгкостью похитить пистолет у мистера Реддинга и отдать ему или ей. Потом, конечно, Летиция — ей нужна и свобода и деньги, чтобы жить в своё удовольствие. Я знаю множество случаев, когда самые прелестные, неземные девушки выказывали полное отсутствие щепетильности, хотя, конечно, джентльмены ни за что не согласятся в это поверить.

Я виновато моргнул.

— Потом ещё теннисная ракетка, — продолжала мисс Марпл.

— Теннисная ракетка?

— Ну да, та самая, что попалась на глаза Кларе, служанке миссис Прайс Ридли, валялась на траве у ваших ворот. А это говорит о том, что мистер Деннис ушёл с теннисной игры раньше, чем получается по его словам. Мальчики в шестнадцать лет такие уязвимые и неуравновешенные! Каков бы ни был мотив, ради Летиции или ради вас — он мог на это пойти. И наконец, бедняжка мистер Хоуз и вы сами, но альтернативно, как выражаются юристы.

— Я? — вскричал я с живейшим удивлением.

— Да, конечно. Вы уж простите великодушно — я в это ни минуты не верила, но был разговор об исчезающих церковных сборах. Один из вас — либо вы, либо мистер Хоуз, — наверно, был виноват, и миссис Прайс Ридли повсюду намекала, что это дело ваших рук, главным образом на основании того, что вы так резко протестовали против всяких расследований. Разумеется, я-то была уверена с самого начала, что это мистер Хоуз, он очень напомнил мне того несчастного органиста, о котором я вам рассказывала, но всё же никогда нельзя быть уверенной…

— Зная человеческую натуру, — мрачно изрёк я.

— Вот именно. Ну, и кроме того, естественно, остаётся ещё душечка Гризельда.

— Миссис Клемент абсолютно ни при чём, — оборвал её полковник Мельчетт. — Она вернулась поездом в восемнадцать пятьдесят.

— Это она так говорит, — отпарировала мисс Марпл. — Никогда нельзя верить людям на слово. В этот вечер поезд в восемнадцать пятьдесят опоздал на полчаса. Но я своими собственными глазами видела её в четверть седьмого, она шла в сторону Старой Усадьбы. Следовательно, она приехала раньше, на другом поезде. Собственно говоря, её видели, но вы, должно быть, об этом знаете?

Она испытующе посмотрела на меня.

Повинуясь необъяснимому магнетизму её взгляда, я протянул ей последнее анонимное письмо, то самое, которое прочёл незадолго до нашего разговора. Там было подробно изложено, как Гризельду видели выходящей из коттеджа Лоуренса Реддинга в двадцать минут седьмого в тот роковой день.

Ни тогда, ни после я не проронил ни слова об ужасном подозрении, в некий момент пронзившем мне душу. Это представилось мне как страшный сон, как наваждение, — былая близость между Лоуренсом и Гризельдой, которая стала известна Протеро, его угроза довести всё до моего сведения, — и Гризельда в отчаянии похищает револьвер и заставляет его замолчать навсегда. Как я уже сказал, это было наваждение, кошмарный сон, на несколько бесконечных минут приобретший все признаки жуткой реальности.

Не знаю, подозревала ли это мисс Марпл. Вполне возможно. От неё ничто не укроется.

Она отдала мне письмо, коротко кивнув головой.

— Вся деревня об этом судачила, — сказала она. — И вправду, выглядело это довольно подозрительно. Особенно когда миссис Арчер показала под присягой, что пистолет был на своём месте, когда она уходила в полдень.

Она на минуту умолкла, затем продолжала:

— Но я непозволительно отвлеклась от главного! Я вот что хотела — я считаю это своим долгом — изложить вам моё объяснение происшедшего. Если вы мне не поверите, я буду утешаться тем, что сделала всё, что в моих силах. И без того моё желание — прежде совершенно увериться, а потом говорить — едва не стоило жизни бедному мистеру Хоузу.

Она снова замолчала, а когда заговорила снова, её голос звучал иначе — твёрже, решительней. Больше не казалось, что она оправдывается или извиняется.

— Вот моё объяснение всего происшедшего. К четвергу преступление было полностью обдумано, до мельчайших подробностей. Сначала Лоуренс Реддинг зашёл к викарию, зная, что не застанет его дома. Он принёс пистолет, который спрятал в горшок с фикусом, на подставке возле окна. Когда вернулся викарий, Лоуренс Реддинг объяснил своё присутствие тем, что он решился уехать отсюда. В пять тридцать Лоуренс Реддинг позвонил викарию из дома привратника, что у Северных ворот, подражая женскому голосу (вы помните, что он одарённый актёр).

Миссис Протеро с мужем только что выехали в деревню. И одна прелюбопытная деталь (хотя никому не пришло в голову этим заинтересоваться) — миссис Протеро не взяла с собой сумочку. Это совершенно необычный для женщины поступок. Почти точно в двадцать минут седьмого она проходит мимо моего садика и останавливается поговорить со мной, чтобы я могла хорошенько рассмотреть, что оружия при ней не было и что она ведёт себя нормально, как всегда. Они, видите ли, знали, что я человек наблюдательный. Она скрылась за углом дома и прошла к двери кабинета. Бедный полковник сидел за столом и писал вам письмо. Он глуховат — это всем известно. Она вынимает пистолет из горшка — он у неё под рукой, как задумано, — подходит к нему сзади, стреляет в затылок, бросает пистолет на пол, молнией вылетает из дома и бежит к мастерской. Любой будет готов присягнуть, что на это у неё хватило бы времени!

— А выстрел? — придирчиво спросил полковник. — Вы же не слышали выстрела?

— Насколько мне известно, существует приспособление, которое называется глушитель Максима. Я читала о нём в детективных романах. Я подумала, что «чиханье», которое слышала Клара, служанка, и был тот самый выстрел. Но это неважно. Миссис Протеро встречается у мастерской с мистером Реддингом. Они входят туда вместе, но — такова уж человеческая натура! — боюсь, они упустили из виду, что я не уйду из сада, пока они не выйдут оттуда!

Мисс Марпл, так весело признававшая собственные слабости, окончательно завоевала моё сердце.

— Когда они вышли, они вели себя естественно, даже весело. Вот тут они и совершили просчёт, учитывая обстоятельства. Ведь если они и вправду распрощались навсегда, как они утверждают, у них был бы совсем другой вид. Но в этом, видите ли, было слабое место их заговора. Они просто не смели выглядеть встревоженными или огорчёнными. А на следующие десять минут они старательно обеспечили себе алиби. Так это, кажется, называется? Наконец, мистер Реддинг идёт в ваш дом и выбегает оттуда вам навстречу. Вероятно, он увидел вас на тропинке издалека и неплохо подсчитал, сколько времени в его распоряжении. Он поднимает пистолет и глушитель, оставляет на столе поддельное письмо с указанием времени, написанным другим почерком и другими чернилами. Когда подделка будет раскрыта, её истолкуют как неумелую попытку бросить тень на Анну Протеро.

Но, подбрасывая письмо, он находит другое, написанное самим полковником Протеро, — полная для него неожиданность. Будучи чрезвычайно умным молодым человеком, он понимает, что письмо ему может пригодиться, и берёт его с собой. Он переводит стрелки настольных часов на время, указанное в записке, — прекрасно зная, что часы всегда поставлены на пятнадцать минут вперёд. Замысел тот же — изобразить ещё одну попытку очернить миссис Протеро. Затем он уходит, встречает вас у калитки и играет роль человека, близкого к помешательству. Как я уже говорила, он и вправду очень умён. Что станет делать убийца, только что совершивший преступление? Разумеется, он постарается держаться как можно более естественно. Значит, мистер Реддинг будет вести себя совсем иначе. Он выбрасывает глушитель, он отправляется прямиком в полицейский участок с пистолетом, в подтверждение шитого белыми нитками самооговора, и все мы попадаемся на удочку!

В изложении мисс Марпл было что-то завораживащее. Она говорила с такой уверенностью, что оба мы чувствовали — преступление было совершено именно так, а не иначе.

— А выстрел, который донёсся из лесу? — спросил я. — Это и есть то случайное совпадение, о котором вы упоминали раньше?

— О, что вы, нет! — Мисс Марпл решительно помотала головой. — Это было вовсе не случайное совпадение, ничего похожего. Было совершенно необходимо, чтобы люди слышали выстрел, иначе трудно было бы отвести подозрения от миссис Протеро. Как мистер Реддинг это подстроил, мне не совсем ясно. Но я поняла, что пикриновая кислота взрывается, когда на неё падает что-то тяжёлое, а вы ведь припоминаете, дорогой викарий, что встретили мистера Реддинга с большим камнем в руках как раз в том самом месте, где потом подобрали кристалл. Джентльмены выдумывают такие хитроумные приспособления — подвесить камень над кристаллами, подвести бикфордов шнур или запал, если я не спутала, в общем, нечто, что будет тлеть минут двадцать, так что взрыв прозвучит примерно в 18.30, когда они с миссис Протеро выйдут из мастерской и будут у всех на виду. Надёжное приспособление — на этом месте потом окажется большой булыжник, и больше ничего! Но он позаботился и камень убрать, когда вы на него вышли.

— Я думаю, вы правы! — воскликнул я, вспомнив, как вздрогнул от неожиданности Лоуренс Реддинг, увидев меня перед собой. Тогда я ничего не заподозрил, но теперь…

Мисс Марпл, казалось, читала мои мысли — она многозначительно кивнула.

— Да, — сказала она, — для него это была пренеприятная встреча, в самый неподходящий момент. Но он отлично вывернулся — сделал вид, что несёт мне камень для японского садика. Только вот… — Мисс Марпл вдруг заговорила с особенным нажимом: — Камень был совершенно неподходящий для моего японского садика. И это навело меня на след!

Полковник Мельчетт, просидевший всё это время словно в трансе, проявил признаки жизни. Фыркнув раз-другой носом и растерянно высморкавшись, он заявил:

— Ну, я вам скажу! Это уж, честное слово…

На более определённое высказывание он не отважился. Мне кажется, что и его, как и меня, подавила логическая безупречность умозаключений мисс Марпл. Но в данный момент он не хотел в этом признаваться.

Напротив, он протянул руку, схватил скомканное письмо и рявкнул:

— Ладно, это сойдёт. А что вы скажете про Хоуза? Этот тип позвонил и сам признался!

— Да, это был перст Божий. Несомненно, влияние проповеди викария. Знаете, мистер Клемент, вы произнесли замечательную проповедь. Она глубоко повлияла на мистера Хоуза, я думаю. Он больше не мог этого выносить, он жаждал признаться в злоупотреблении церковными сборами.

— Что?

— Конечно, и это, по воле Провидения, спасло ему жизнь. (Я искренне надеюсь и уповаю, что его жизнь спасена. Доктор Хэйдок — замечательный врач.) Насколько я понимаю, мистер Реддинг сохранил письмо (дело рискованное, но я думаю, что он спрятал его в надёжном месте) и постарался выяснить, к кому оно относится. Вскоре он уверился, что это мистер Хоуз. Я слышала, что он вчера вечером вернулся с мистером Хоузом к нему домой и провёл здесь весь вечер. Я подозреваю, что он подменил коробочку с лекарством мистера Хоуза, а письмо спрятал в карман его халата. Бедный молодой человек в полном неведении проглотит смертельный порошок, а после его смерти найдут письмо, и все непременно решат, что он застрелил полковника Протеро и покончил с собой в приступе раскаяния. Мне кажется, что мистер Хоуз нашёл письмо сегодня после того, как проглотил яд. В его болезненном состоянии ему причудилось, что это нечто сверхъестественное — да ещё после проповеди викария, — и он почувствовал, что должен во всём признаться.

— Ну и ну! — сказал полковник Мельчетт. — Честное слово!.. Абсолютно невероятно! Я не верю ни одному слову!

Ему никогда ещё не случалось высказываться столь неубедительно. Видимо, он и сам это понял, поэтому задал ещё один вопрос:

— А вы можете объяснить другой звонок по телефону, из коттеджа мистера Реддинга к миссис Прайс Ридли?

— А! — сказала мисс Марпл. — Это я и называю совпадением. Этот звонок подстроила душечка Гризельда, я думаю, не обошлось тут и без мистера Денниса. Они проведали, какие слухи миссис Прайс Ридли распускает про викария, и задумали таким образом (конечно, это ребячество) заставить её замолчать. А совпадение в том, что звонок раздался точно в тот же момент, что и выстрел в лесу. Это и навело всех на мысль, что между ними есть какая-то связь.

Я вдруг вспомнил, как все слышавшие выстрел говорили, что он «не такой, как обычные выстрелы». И они были правы. Однако как трудно было объяснить, чем именно он отличался от других выстрелов.

Полковник Мельчетт откашлялся.

— Ваше объяснение выглядит довольно убедительно, мисс Марпл, — сказал он. — Но разрешите мне указать вам на то, что у вас нет никаких улик.

— Знаю, — сказала мисс Марпл. — Но всё же вы мне верите, не правда ли?

После затянувшейся паузы полковник нехотя признал:

— Да, верю. Пропади оно всё пропадом, только так это и могло произойти. Но нет ни малейшей улики — ни тени улик!

Мисс Марпл негромко кашлянула:

— Поэтому я и подумала, что при подобных обстоятельствах…

— Да?

— Позволительно будет поставить маленькую ловушку.

Глава 31

Мы с полковником озадаченно на неё воззрились.

— Ловушку? Какую ещё ловушку?

Мисс Марпл помялась как бы в нерешительности, но было совершенно ясно, что у неё готов тщательно разработанный план.

— Скажем, мистеру Реддингу кто-то звонит по телефону и предупреждает его.

Полковник Мельчетт улыбнулся:

— «Всё пропало! Бегите!» Старый трюк, мисс Марпл. Нет, я не говорю, что он так уж плох. Иногда срабатывает. Но наш мистер Реддинг — слишком шустрая птичка, чтобы попасть в такой силок.

— Тут нужно что-нибудь особенное, я понимаю, — сказала мисс Марпл. — Я бы предложила — это моё предположение, не больше, — предостеречь его должен человек, известный своими неординарными взглядами на подобные дела. Доктор Хэйдок иногда высказывал такие воззрения, что люди могли подумать, будто он и на убийство смотрит с какой-то особой точки зрения. Если бы он намекнул, что кто-то, миссис Сэдлер или кто-нибудь из её детишек, своими глазами видел, как он подменил коробочку с порошками, тогда, естественно, если мистер Реддинг ни в чём не виноват, он пропустит это мимо ушей, но если…

— Но если нет…

— Он может тогда и сорваться, сделать какую-нибудь глупость.

— И сам попадётся нам в руки. Возможно. Очень хорошо придумано, мисс Марпл. А Хэйдок пойдёт на это? Вы сами сказали, что его воззрения…

Мисс Марпл оживлённо перебила его:

— О! Его воззрения — это всё теории! А практика совсем другое дело, верно? А вот и он, кстати, можете сами у него спросить.

Хэйдок, как мне показалось, удивился, застав мисс Марпл в нашем обществе. У него был усталый, замученный вид.

— Пронесло, — сказал он. — Я уж и не чаял его выцарапать. Но он выкарабкается. Долг врача — спасать своего пациента, и я его спас, но я был бы рад не меньше, если бы мне это не удалось.

— Вы перемените мнение, — сказал полковник Мельчетт, — когда услышите, что мы вам расскажем.

Коротко и лаконично он изложил доктору версию мисс Марпл и последнее её предложение — чтобы он помог устроить преступнику ловушку.

Тут нам представился исключительный случай увидеть своими глазами, что именно имела в виду мисс Марпл, утверждая, что теории несколько отличаются от того, что можно ждать в реальной жизни.

Воззрения Хэйдока, судя по всему, мгновенно и резко переменились. Мне кажется, он был бы рад видеть голову Лоуренса Реддинга на блюде, как царь Ирод[38]. И мне кажется, вовсе не убийство полковника Протеро заставило его жаждать крови, а покушение на несчастного Хоуза.

— Каков негодяй! — бушевал Хэйдок. — Каков негодяй! И кого — бедолагу Хоуза! У него мать и сестра. Клеймо — мать и сестра убийцы! — осталось бы на них до конца жизни, а на какую душевную пытку он бы их обрёк! Какая трусливая, гнусная тварь!

Хотите видеть безудержную, первозданную ярость в чистом виде, пожалуйста, стоит только довести до белого каления убеждённого гуманиста.

— Если это правда, — добавил он, — можете на меня рассчитывать. Этого типа надо стереть с лица земли. Тронуть беззащитное существо, беднягу Хоуза!..

Все неудачники могут всегда рассчитывать на сочувствие доктора Хэйдока.

Он с увлечением принялся обсуждать детали операции с Мельчеттом. Мисс Марпл встала, собираясь уходить. Я вызвался её проводить.

— Вы так добры, мистер Клемент, — сказала мисс Марпл, когда мы шли по опустевшей улице. — Боже, уже за полночь! Надеюсь, Рэймонд лёг спать, не дожидаясь меня.

— Ему бы следовало за вами зайти, — заметил я.

— А он и не знает, где я, — призналась мисс Марпл.

Я вдруг улыбнулся, вспомнив тонкий психологический анализ преступления, сделанный Рэймондом Уэстом.

— Если ваша версия подтвердится — я-то в этом ни на минуту не сомневаюсь, — сказал я, — вы обставите племянника на сто очков.

Мисс Марпл тоже улыбнулась — и это была снисходительная улыбка.

— Я запомнила одно присловье своей двоюродной бабушки Фанни. Мне тогда было шестнадцать, и оно казалось мне ужасно глупым.

— Да? — заинтересовался я.

— Бабушка любила повторять: «Молодым кажется, что старики глупы, но старики-то знают, что глупы — молодые!»

Глава 32

Рассказать осталось совсем немного. План мисс Марпл полностью себя оправдал. Так как именно Лоуренс Реддинг пытался убить Хоуза, намёк на то, что есть свидетель, который видел, как он подменил лекарство, заставил его сделать глупость. Нечистая совесть не даёт покоя.

Конечно, положение его было не из лёгких. Первым его побуждением, я думаю, было бежать куда глаза глядят. Но ведь он не мог бросить соучастницу. Он не посмел исчезнуть, не переговорив с ней, а ждать до утра не рискнул. Той же ночью он проник в Старую Усадьбу, а за ним следом два самых надёжных подчинённых полковника Мельчетта. Он бросил горсть гравия в окно Анны Протеро, разбудил её и отчаянным шёпотом вызвал вниз, поговорить. Несомненно, снаружи они чувствовали себя в большей безопасности, чем в доме, — Летиция могла проснуться. Летицию они не разбудили, зато двое полицейских подслушали весь разговор от начала до конца. Никаких сомнений не оставалось. Мисс Марпл оказалась права во всём до мелочей.

Суд над Лоуренсом Реддингом и Анной Протеро — достояние гласности. Я не намерен повторять отчёты прессы. Замечу только, что большие почести выпали на долю инспектора Слака, благодаря служебному рвению и уму которого преступники были переданы в руки правосудия. Естественно, об участии мисс Марпл нигде не упомянуто. Да она сама пришла бы в ужас при одной мысли об этом.

Летиция зашла ко мне перед самым судом. Она вплыла в дверь моего кабинета, как всегда похожая на бесплотную тень. Она сказала, что с самого начала была уверена в виновности мачехи. Под предлогом поисков жёлтого беретика она хотела обыскать кабинет получше — надеялась, что ей удастся обнаружить что-нибудь, укрывшееся от глаз полиции.

— Знаете, — протянула она своим отрешённым голоском, — они же не могли её так ненавидеть, как я. А ненависть очень помогает.

Она ничего не нашла, но зато подбросила под стол серёжку Анны.

— Раз я знала, что она убийца, то какая разница. А в том, что убила она, у меня сомнений не было.

Я незаметно вздохнул. Летиция никогда не научится понимать некоторые вещи. В каком-то отношении она поражена моральным дальтонизмом.

— Какие у вас планы, Летиция? — спросил я.

— Когда всё будет позади, я уеду за границу. — Она помолчала и добавила: — Я еду за границу со своей матерью.

Я взглянул на неё, не веря своим ушам.

Она кивнула.

— Неужели вы не догадывались? Миссис Лестрэндж — моя мать. Она при смерти, знаете? Она хотела со мной повидаться и приехала сюда под вымышленным именем. Ей помогал доктор Хэйдок. Он очень старый друг, когда-то был в неё по уши влюблён — видно невооружённым глазом! Он к ней неравнодушен. Мужчины всегда сходили с ума по маме, я знаю. Она и сейчас ужасно привлекательна. Во всяком случае, доктор Хэйдок ею очарован и во всём помогал ей. Своё настоящее имя она скрыла — люди обо всём болтают и сплетничают, противно! Она тогда пошла к отцу, сказала, что умирает и очень хочет меня повидать. А отец вёл себя как скотина. Сказал, что она потеряла все родительские права и что я думаю, будто она умерла. Как бы не так, меня не проведёшь! Такие, как отец, никогда дальше своего носа не видят!

Но мама сдаваться не собиралась, она у меня с характером. Она просто считала, что приличнее обратиться сперва к отцу, а когда он ей так нагрубил, послала мне записочку, мы договорились, что я уйду с тенниса пораньше и встречусь с ней в конце тропинки в четверть седьмого. Мы просто встретились на минутку и условились, когда встретимся снова. Расстались до половины седьмого. А потом я была в кошмарном состоянии — боялась, что её обвинят в убийстве отца. Уж у неё-то была причина его ненавидеть. Поэтому я и добралась до её портрета — там, на чердаке — и изрезала его. Полиция могла разнюхать про портрет и узнать её — вот чего я боялась. И доктор Хэйдок тоже перетрусил. Мне даже казалось, что он иногда всерьёз думает, что она и есть убийца! Мама такая отчаянная. Она не думает о последствиях.

Она на минуту замолчала.

— Вот что странно… Мы с ней действительно родные. А отец мне был как неродной. Но мама… ладно, я еду с ней за границу, это решено. Я буду рядом с ней до… до конца.

Она встала, и я взял её руку в свои.

— Да благословит Господь вас обеих, — сказал я. — Я уверен, что в один прекрасный день вас ждёт большое счастье, Летиция.

— Пора бы, — сказала она, пытаясь засмеяться. — До сих пор оно меня не очень-то баловало, а? Да ну, в конце концов, это неважно. Прощайте, мистер Клемент. Вы всегда ко мне хорошо относились, вы ужасно добрый, и Гризельда тоже.

Гризельда!

Пришлось рассказать ей начистоту, как ужасно огорчило меня анонимное письмо; сначала она рассмеялась, а потом с самым серьёзным видом меня отчитала.

— Тем более, — сказала она в заключение, — что я собираюсь в будущем стать скромной и богобоязненной — в точности как отцы пилигримы[39].

Я никак не мог представить себе Гризельду в роли отца пилигрима.

Она продолжала:

— Понимаешь, Лен, в мою жизнь скоро войдёт что-то новое, и я стану более спокойной, уравновешенной. В твою жизнь оно тоже войдёт, только тебе оно принесёт радость, молодость, во всяком случае, я на это надеюсь! И ты не будешь то и дело называть меня «дорогое дитя», когда у нас будет настоящий ребёнок, мой и твой. Знаешь, Лен, я решила, что пора мне стать настоящей «женой и матерью» (как пишется в книгах), и домашним хозяйством тоже займусь всерьёз. Я уже купила три книжки: две — «Домоводство» и одну — «Материнская любовь», и если уж это не сделает меня идеальной, я не знаю, что ещё для этого нужно! Книжки потешные, я смеялась до колик, нет, написаны они всерьёз, ну ты сам понимаешь. Смешнее всего про воспитание молодого поколения.

— А ты случайно не купила книгу «Как надо обращаться с мужем», признавайся? — спросил я с опаской и привлёк её к себе.

— Мне она ни к чему, — отвечала Гризельда. — Я образцовая жена. Я люблю тебя всем сердцем. Что тебе ещё нужно?

— Ничего, — сказал я.

— Ты не мог бы сказать, ну хоть один-единственный разок, что безумно меня любишь, а?

— Гризельда, — сказал я, — я тебя обожаю! Я тебя боготворю! Я люблю тебя безумно, безнадёжно и страстно, да простит мне Бог!

Моя жена глубоко и удовлетворённо вздохнула.

Вдруг она выскользнула из моих объятий.

— Вот досада! Сюда идёт мисс Марпл. Ни словечка ей, слышишь! Не хватало мне только, чтобы мне подсовывали подушки под спину и настаивали, чтобы я держала ноги повыше! Скажи, что я ушла играть в гольф. Это собьёт её со следа, и это чистая правда — я забыла там свой жёлтый свитер, а он мне нужен.

Мисс Марпл подошла к окну, смущённо остановилась поодаль и спросила, может ли она видеть Гризельду.

— Гризельда, — сказал я, — ушла на поле для гольфа.

В глазах мисс Марпл вспыхнула тревога.

— О! Но, согласитесь, это крайне неосторожно в её положении.

И она залилась самым милым, старомодным, стародевически-стыдливым румянцем, как и подобает настоящей леди.

Чтобы скрыть минутное замешательство, мы торопливо заговорили о деле Протеро, вспомнили «доктора Стоуна», который оказался вором и мошенником, известным под многими именами и кличками. С мисс Крэм, кстати, было полностью снято обвинение в соучастии. Она после долгого запирательства призналась в том, что отнесла чемодан в лес, но сделала это по доверчивости — доктор Стоун её уверил, что опасается соперничающих с ним археологов — от них всего можно ожидать, даже открытого грабежа ради того, чтобы дискредитировать его теорию. Судя по всему, девушка приняла эти россказни за чистую монету. А теперь, как поговаривают в деревне, она отправилась на поиски какого-нибудь неподдельного пожилого холостяка, которому нужна секретарша.

Пока мы болтали, меня грызла одна мысль: как мисс Марпл ухитрилась докопаться до нашего самого нового секрета? Но вскоре мисс Марпл, в свойственной ей тактичной манере, сама дала мне это понять.

— Я надеюсь, душечка Гризельда воздерживается от крайностей, — тихо сказала она, выдержав пристойную паузу. — Я вчера была в книжной лавке в Мач-Бенэме…

Бедняжка Гризельда, книга «Материнская любовь» выдала её с головой!

— Знаете, мисс Марпл, — сказал я внезапно, — я всё думаю: если бы вы совершили убийство, сумел ли бы кто-нибудь его раскрыть?

— Какие у вас ужасные мысли! — воскликнула глубоко шокированная мисс Марпл. — Надеюсь, я никогда не пойду на такой смертный грех!

— Но ведь такова человеческая натура, — процитировал я.

Мисс Марпл оценила шутку и рассмеялась мелодичным, лукавым смехом.

— Какой вы шутник, мистер Клемент! — Она встала. — Хотя, вполне естественно, настроение у вас должно быть отличное.

У двери в сад остановилась.

— Передайте нежный привет моей милой Гризельде и скажите ей, что я умею хранить тайны.

Честное слово, наша мисс Марпл — просто прелесть…