Второй город. Сборник рассказов

Родильный дом

Анечка оказалась в безвыходном положении: посреди улицы ее застиг ливень, страшный и непредсказуемый, летом здесь других не бывает. Впереди бар с крытой верандой, но денег почти не осталось, а стоять, насквозь вымокшей, на пороге переминаться с ноги на ногу с видом бедного родственника – это для робкой студентки было чересчур. Чуть правее – гриль-ресторан, толстяки за столиками поглядывают на намокшую футболку. Нет. Подземный переход слева закрыт на очередной ремонт, за спиной корпус медицинского университета – спасение – дверь закрыта – воскресенье, чтоб их. Ворота в крытую подворотню справа на замке, что за невезение. Анечка бежит через улицу, проходит мимо стальных салатовых ворот, козырек слишком узкий или дождь косой, там пузырятся лужи, останавливается, чуть не плача. Телефон в заднем кармане намок, по безжизненному экрану стекают капли. Рядом унылая серая в потеках двухэтажка – заброшенный роддом. Во внутренний двор ведет калитка, и тощая девушка, чем-то похожая на Анечку, цепкими пальцами быстро разматывает проволоку, которая перетягивает замочные скобы. Дело сделано, девушка скрывается во дворе, небрежно прикрыв за собой калитку. Повинуясь интуиции, Анечка бежит за ней. Во дворе она прыгает через обширную лужу, как раз на щербатое бетонное крыльцо – жаль, без козырька, снаружи не переждать – и входит в приоткрытую дверь.

Она в нерешительности останавливается, словно переступает порог более значительный, чем могла себе представить. Внутри дождь шипит куда тише, к этому примешивается барабанная дробь по металлической крыше второго этажа, звук капель из гулких пустых залов: где-то окна выбиты или открыты. Тяжелый воздух и полумрак. Запустение. У Анечки перехватывает дыхание, от сырого холода пробирает озноб. Старый дом, даже летом холодный, дореволюционной постройки. Некоторое время она стоит на пороге, глядя на пузырящуюся лужу за дверью, ливень не думает утихать, телефон не думает включаться. Как бы не сдох с концами. От нечего делать она озирается по сторонам, кажется, раньше в этом доме была женская консультация. Анечка покидает мощеную бурым кафелем прихожую и попадает в коридор.

Длинный, с рядом колонн посередине, все наполовину выкрашено бирюзовой краской, потолок беленый, желтый, топорщится буграми. Стены не доходят до потолка, там промежутки, рассеянный свет от невидимых окон. Приемный покой. Мебели, конечно, нет – разве что доска с объявлениями на стене возле окошка регистратуры. Часы работы, бахилы, халаты несите свои. Соблюдайте режим, молодые матери. Справа и слева в ряд высокие белые деревянные двери нараспашку. Кабинеты. Стены покрыты граффити, чего тут только нет. Любые буквы и слова, со смыслом и без, ну или я чего-то не понимаю. Ярко-красным, точно кровью, на зеленой стене «Давай завтра когда-нибудь…». Анечка медленно идет по коридору, читает, остерегается касаться стен, в одном месте пол легонько прогнулся, подаваясь – перешагнула поспешно. Стучит дождь по стеклам в рассохшихся деревянных рамах, хрустят куски штукатурки под ногами. В конце коридора потолок отчего-то не белый, а голубой, будто намеренно раскрашенный под небо с перистыми облаками, странно. Валяется оторванная стенгазета, что-то о профилактике. Оконные проемы когда-то были больше, с красивыми арками, а потом их заложили кирпичом да влепили типовые советские рамы с белыми подоконниками, что хоронят надежду. Шаги на лестнице. Голоса.

Две девушки спорили наверху.

– Да кто сюда зайдет? Ливень, погляди.

– Ну мало ли. Зря ты калитку оставила.

– И че мне теперь, идти и проволоку мотать?

– Ну да, уж будь добра. А я тут пока приготовлю все.

Кто-то неторопливо спускался вниз, Анечка испугалась и пошла к выходу. Там ей и встретилась уже знакомая девушка. Волосы, крашеные когда-то в фиолетовый, отросли, и сейчас, мокрые, висели неопрятно. Лицо детское еще, ей и двадцати нет. Бровь проколота.

– Ой. Привет, – сказала она, ничуть не удивившись.

– Привет, – застенчиво отозвалась Анечка. – Я тут случайно, от дождя спряталась. Я уже ухожу.

– Куда ты, ливень такой! – девушка сунула руки в карманы джинсового комбинезона и улыбнулась. – Раз уж пришла, проходи, не стесняйся. Посмотри родильный дом. Ты здесь родилась?

– Н-нет, – Анечка замялась. – Кажется, нет. Я на Левом Берегу, вроде.

– Ну вот, сама не знаешь, где родилась. Ну, это поправимо. Стой здесь, никуда не пропадай, я сейчас калитку закрою и вернусь.

Девушка с фиолетовыми волосами нырнула под дождь. Анечка с беспокойством ждала, наблюдая, как та, поджав губы, быстро и ловко обматывает замочные скобы проволокой, просунув обе руки между прутьями калитки.

– Все, – отфыркиваясь, она вернулась и пошла вверх по лестнице, поманив Анечку за собой. – Пошли, чего интересного покажу.

– Меня Аня зовут, – Анечка решила проявить дружелюбие. – А тебя?

– А меня не зовут, – девушка с фиолетовыми волосами ответила без тени враждебности, даже с улыбкой. – Я сама прихожу, если захочу. Вот так.

Анечка кивнула в ответ, озадаченная. Она оглянулась на оставшийся внизу дверной проем, где шипел ливень. Вернуться, уйти? Сказать, что назначена встреча? Нет. Почему нет? Мне она, наверное, нравится. Открытая и общительная. Не к маньяку же она меня заманивает. Да ну, дичь какая. Анечка поднялась вслед за новой знакомой на второй этаж.

Те же колонны, те же распахнутые двери. Серый процеженный свет. Барабанит дождь. С потолка капает, на гнутом линолеуме лужицы, нужно смотреть под ноги. Кое-где плесень на потолке, хотя неприятного запаха нет, есть только приятный. Сандал? Ароматические палочки горят где-то. Или свечки из Икеи, никак не разберу. Белые металлические кровати вдоль стен, разобранные и целые. Жестяные белые умывальники, в них громоздятся пыльные стеклянные бутылки от чего-то медицинского.

– Лидокаин, – бросила девушка, поймав ее взгляд. – Не спрашивай, но тут этих бутылок миллионы просто, и все одинаковые. Все мойки засраны. Бутылки, конечно, пустые. Даже жаль. Пошли, нам вон туда.

Она ткнула пальцем в закрытую двустворчатую дверь. За ней оказалась небольшая комната, стены густо расписаны яркими сочными красками, животные, деревья, полосы радуги, искаженные лица с зубами в зрачках, лиловые осьминоги, какие-то пернатые змеи, южноамериканские индейцы цепочками, негроидные идолы с растянутыми мочками ушей. Пол устлан ковриками, в углу даже надувной матрас. Какие-то книги, немного, впрочем, сумки, несколько дешевых подушек. На матрасе сидит пухлая брюнетка с каре, на ней просторная клетчатая мужская рубашка.

– О, новенькая, – улыбается она. – Проходи, садись.

На матрасе расчистили от листочков и книг достаточно места, Анечка скромно присела на самый край. Девушка с фиолетовыми волосами плюхнулась на подушки напротив и закурила, затем плавно улеглась на пол и принялась рассматривать свою руку с сигаретой, время от времени стряхивая пепел на разобранный кальян, раскинувший хобот среди струящих клейкий дым ароматических палочек.

– Классно тут у вас. Меня Аня зовут, – Анечка повернулась к брюнетке, теперь ее вела не вежливость или робость, а подлинная симпатия.

Та снисходительно улыбнулась:

– Не нужно имен. Это долго объяснять. Не обижайся только. Мы по утрам усталые, а это долго объяснять. Попозже, ладно?

Анечка пожала плечами и вынула телефон. Бесполезно, умер. На часах три тридцать. Ничего себе у них утро. Прислушалась. Как льет, ну что ты будешь делать.

– Ты тут родилась? – спросила брюнетка.

– Она не помнит, приколись, – пробормотала девушка с фиолетовыми волосами. – Здесь, по крайней мере, не рождалась еще.

Эти слова не понравились Анечке – она не любила, когда в ее присутствии говорили загадками. Брюнетка почувствовала это и поспешила исправить:

– Так, ну раз уж ты пришла, то давай я тебя еще кое с кем познакомлю. Пойдем.

Анечка пожала плечами и поднялась с матраса. Они дошли до конца коридора, там в одной из светлых пустых комнат сосредоточенно писал что-то на стене невысокий парень с русой бородкой. Его длинные волосы были перехвачены кожаным ремешком.

– У нас новенькая, – сообщила брюнетка.

Парень бросил сосредоточенный взгляд на Анечку и буркнул:

– Привет, новенькая.

– Привет, – ответила Анечка, хотя тот уже не смотрел в его сторону, он был полностью поглощен работой.

– Как тут у тебя процесс создания смысла, норм выходит? – брюнетка неожиданно взяла Анечку за руку и провела ее в противоположный конец комнаты. – Здесь лучше смотреть, большое видится на расстоянии.

На стене изящным стильным почерком было выведено следующее: «Понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти? Ибо надо, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти…». Парень аккуратно подправлял черточки над «й».

– Глубокая мысль, – выдавила Анечка. – А зачем это?

– О-о-о, нет, это уже без меня, – замахала руками брюнетка. – Поговорите, возвращайся к нам, у нас как-то проще все.

Парень обернулся и укоризненно посмотрел на нее, идущую к двери:

– Это из Достоевского, – обратился он к Анечке. – Мармеладов, маленький раздавленный человек, говорил это Раскольникову. Ты читала в школе Достоевского?

Анечка кивнула.

– Ну и вот, цитаты великих. Это место, – он обвел рукой комнату. – Единственное, куда мы можем приходить безусловно и когда угодно. Знаешь, ты появляешься на свет, взрослеешь, смотришь по сторонам и, такая, не-ет, это не по мне. Я на такое не подписывалась. И рождаешься заново. Здесь. Родильный дом, понимаешь? Ты тут родилась?

– Да вы сговорились, что ли? – парень чем-то нравился Анечке, но в то же время раздражал ее. – Почему ты уже третий здесь, кто меня об этом спрашивает? И имени своего тоже не скажешь?

– Не скажу. Просто это неважно.

Анечка рассердилась.

– Так, все. Извини, но мне пора.

Ну и ну. Больные какие-то. Анечка быстро вышла из комнаты, парень рассеянно посмотрел ей вслед, пожал плечами и вернулся к своей надписи. В коридоре на нее набросилась девушка с фиолетовыми волосами. Веселая, живая, с горящими румянцем щеками, она быстро говорила, не пуская Анечку к лестнице:

– Погоди, погоди, пожалуйста, не убегай еще минутку. Я извиниться хотела. Мне очень грустно стала из-за того, что мы тут все несем бред какой-то, а ты только глаза таращишь и тихо офигеваешь от нас. Мы хорошие, на самом-то деле. Ты тоже хорошая, я сразу поняла, как только тебя увидела. Ты какая-то… своя, что ли. Да погоди, я сейчас все объясню. Про имена. Понимаешь, у нас в России имена скучные, как солдаты на плацу. Фамилия, имя, зачем-то имя отца. А я его не помню даже, ну и что мне с этим делать? Вот на Западе, в тех же Штатах, там можно кому угодно зваться как угодно. Не Вильям, а Билли. И это еще женское имя, ты знала? Потом есть еще куча вторых имен, бери сколько хочешь. И всем срать на то, как звали этого ублюдка, который бросил вас с мамой, когда тебе и года не было. Так зачем нужны имена? Будь тем, кем хочешь. Будь изменчивой, зачем надевать на себя намордник с ошейником? Хотя я знаю, кое-кто такие штуки любит, но не о них сейчас. Ой, да погоди, куда ты все рвешься, останься!

Анечка, в которой гнев уже смешивался с испугом, оттолкнула девушку с фиолетовыми волосами и почти бегом, прыгая через лужи на линолеуме, устремилась к лестнице.

– Пусть идет, не надо! – услышала она голос брюнетки.

Дождь закончился или прошел дальше. Щурясь от солнца, Анечка неумело разматывала скользкую холодную проволоку. Мимо по тротуару прошел сутулый бритый парень, покосился на нее, оскалил желтоватые зубы в ухмылке.

– Че, мужик твой запер?

– На хуй иди, – не глядя, ответила Анечка.

– Овца тупая, – пробормотал он, уходя.

В переполненной маршрутке было душно, пахло плохими сигаретами и бензином. Тучная женщина напротив беспрестанно цыкала, стремясь избавиться от чего-то, застрявшего между зубами. Радио доносило пошлейший шансон. Выйдя на две остановки раньше, Анечка отправилась к дому дальней дорогой. Первые этажи пестрели пивными лавками, люди заходили, выходили, груженые пакетами и баклажками. Проносились визгливые дети на самокатах, матери с постными минами толкали перед собой коляски. Анечку чуть не сбил велосипедист, зло прикрикнул. Солнце садилось, яркое, оранжевое. Плоский как блин, город заворачивался во тьму, обмирая в предчувствии ненавистного понедельника.

– Вот где хочешь, там и покупай себе телефон. Совсем стыд потеряла, – спокойно и холодно отреагировала мать.

Отец ничего не сказал: он, разинув рот, спал на диване перед включенным телевизором.

– Любая другая давно бы нашла работу, а ты все у нас на шее сидишь, – сказала мать напоследок и закрыла дверь.

Анечка осталась наедине с собой в темной комнате. Свет зажигать не хотелось. Она сидела на кровати и смотрела в окно. В глубине квартиры пробудился и заворочался отец. Тяжелые шаги – хлопнула дверь туалета. Надо выбираться отсюда. Хату снимать, хотя на что? Комнату. Работу искать. Куда идти. Куда. В голове ее коты и тигры ходили по радуге, изумлялись индейцы и африканцы, фиолетовые локоны курили сигарету, пахнущую сандалом, иронически улыбалась клетчатая мужская рубашка. Имя. Зачем. «Давай завтра когда-нибудь…»

Вечером в понедельник девушка без телефона и адреса, зато с увесистым рюкзаком провозилась минуты две с проволокой на калитке и юркнула в приоткрытую старую дверь. В расписной комнате на матрасе брюнетка лежала с парнем с русой бородкой. Рыжая стриженая девушка собирала кальян поодаль.

– Привет, – брюнетка не подняла головы, только скосила глаза на вошедшую. – Проходи, будь как дома.

Парень кивнул, глядя в потолок:

– Сюда бы мандалу какую-нибудь зафигачить. Чтобы лежать вот так – и лететь в план Будд, – вялым, слабым голосом проговорил он.

– Я… Я поняла, что мне там, – девушка махнула рукой в сторону улицы и стянула с плеч рюкзак. – Совсем не нравится. Я бы хотела родиться заново. Чтобы все было не так, как со мной делают, а так, как я хочу. Вы можете мне помочь?

– У тебя есть что? – брюнетка спросила рыжую.

– У меня есть что, – ответила рыжая, направляясь к окну.

– Должна будешь, – добавила она, отодвигая в сторону кусок плинтуса.