Второй режиссер

4

Далее вы увидите ее (если цензор не усмотрит в последующих кадрах оскорбления религиозных чувств) в медвяном полумраке набитой людьми русской церкви — она самозабвенно рыдает, стоя на коленях бок о бок с женой (или вдовой? — уж ей-то это точно известно) генерала, чье похищение так четко организовал ее муж и так ловко осуществили безымянные молодцы-профессионалы, которых подослал в Париж Хозяин.

Увидите вы ее и в другой обстановке еще два или три года спустя, она поет в апартемане на рю Жорж Санд, окруженная восхищенными гостями, как вдруг — обратите внимание! — веки у нее приспускаются, гаснет улыбка на поющих губах: это появился ее муж, его задержали последние приготовления в связи с одним делом, и теперь он тихо входит, жестом мягкого укора усаживает на место седовласого полковника, вздумавшего было уступить ему свой стул а жена машинально допевает в десятитысячный раз все ту же песню, а сама щурится (она близорука, как Анна Каренина), высматривая определенный знак, и когда она уже утонула, а его расписные челны уплыли, и предательские круги на реке Волге, что в графстве Самара, расходятся и теряются в беспросветной вечности (ибо то была последняя в ее жизни песня), он подходит к ней и говорит громко, так что слышно сквозь рукоплескания: «Маша, завтра дерево будет срублено».

Эти слова насчет дерева — единственное яркое пятно, какое он себе позволил во всей своей серо-голубиной карьере. И мы простим ему такую невыдержанность, если вспомним, что речь идет о последнем генерале, преграждавшем ему дорогу, и что завтрашняя рубка должна автоматически привести к его, Голубкова, избранию. В то время его друзьям служила предметом безобидных шуток (русский юмор — птица малая и довольствуется крохой) ссора этих двух больших детей из-за развесистого старого дерева, которое она капризно требовала свалить как затеняющее ей окно на загородной вилле, а он говорил, что это ее самый многолетний поклонник (вот остроумно-то!) и потому заслуживает снисхождения. Заметьте, как вон та толстая дама в горностаевом палантине игриво упрекает храброго генерала Голубкова за столь скорую капитуляцию и как Славская, сияя, заключает его в свои холодные, словно студень, объятия.

На следующий день, ближе к вечеру, генерал Голубков сопровождает жену к портнихе, терпеливо ждет там, читая «Пари суар», а потом она посылает его домой — привезти платье, которое она хотела расставить, но забыла захватить. Через подходящие промежутки времени она правдоподобно изображает, будто звонит ему домой, и по телефону бурно руководит поисками. Армянка-закройщица с мастерицей, молоденькой княжной Тумановой, от души потешаются в соседнем помещении над ее богатым арсеналом деревенских ругательств (которыми она дополняет роль, когда исчерпана творческая фантазия). Это шитое белыми нитками алиби не было предназначено для латания прорех задним числом — ибо никаких прорех возникнуть не могло, — просто надо было дать человеку, которого заведомо никому не придет в голову подозревать, возможность отчитаться как положено в своем местопребывании, когда начнут выяснять, кто последним видел генерала Федченко. Наконец перерыты все воображаемые шкафы, генерал Голубков у всех на глазах возвращается с искомым платьем (которое, конечно, загодя было положено в машину). И снова погружается в чтение газеты, а его жена продолжает примерку.