Второй шанс 3

Глава 4

В первую ночь после приезда мне приснился странный и реалистичный сон. Словно бы иду я по какому-то коридору, сверху на старых, витых проводах свешиваются едва освещающие путь лампочки накаливания, ещё почему-то и мигающие. Я понимал, что сплю, но, касаясь пальцами облупленной краски на стенах, чувствовал все эти шероховатости и холодок вполне реально.

Я не знаю, сколько я так шёл, конца этого уходящего в сумрак коридора не было видно, и непонятно, долго ли мне так ещё идти. И вдруг я вижу дверь. Осторожно обхватываю пальцами ручку и толкаю от себя. Дверь медленно отворяется, а я оказываюсь в комнате без окон. С потолка свешивается такая же дающая тусклый свет лампочка без абажура. Посреди комнаты на стуле спиной ко мне, сгорбившись, сидит парень, вернее, даже подросток. Медленно обхожу парня, вижу его лицо, и со смесью ужаса и недоверия понимаю, что это не кто иной, как я сам. Тот слегка пухлощёкий 15-летний мальчишка с фотографии из семейного альбома, каким я был до того, как сознание пожилого Максима Варченко вселилось в своё собственное, но на сорок с лишним лет моложе тело. Однако мне в этот момент стало не по себе. Может быть, мертвенная бледность этого парнишки была тому причиной, или взгляд, от которого в жилах стыла кровь. И в то же время он глядел на меня грустно и с какой-то детской обидой в глазах с большими, бездонно-чёрными зрачками.

Я чувствовал, что нужно что-то сказать, но не знал, с чего начать, да ещё и во рту пересохло. Однако сидевший передо мной я начал первым. Причем с вопроса в лоб:

— Зачем ты отнял у меня моё тело?

— Но ведь это же и моё тело тоже…

— Твоё старое тело умерло, а это принадлежит мне.

Я понимал всю абсурдность ситуации, как понимал и то, что это сон, который так еж реалистичен, как и те два сна с «ловцом». Может, это он всё и подстроил? Скучно ему, вот и страдает ерундой.

— Поверь, я в этом теле оказался не по своей воле.

— Я знаю, но ты можешь мне его вернуть.

— Каким образом? — спросил я, внутренне холодея от предчувствия ответа.

Парень вперил в меня свои чёрные глаза и медленно произнёс:

— Просто умри.

А мгновение спустя черты его лица вдруг начали оплывать, словно расплавленный воск. Глаза, нос, рот — всё это сначала стекало вниз, но затем начало стягиваться и по бокам, будто бы кто-то невидимый ухватил кожу в районе щёк и с неимоверной силой стал тянуть её назад. Вскоре передо мной сидело существо с целлулоидной поверхностью вместо лица, и только уши почему-то оставались на прежнем месте. И это зрелище было настолько жутким, что я не выдержал и завопил с такой силой, что, казалось, мои лёгкие сейчас вместе с этим криком лоскутами полетят наружу.

— Максим! Максим!

Я открыл глаза и увидел в свете настолько лампы склонившуюся надо мной маму в ночнушке. Сердце моё бешено колотилось, а подушка и простыня были влажными от пота.

— Господи, как ты меня перепугал, Максим! Ты так кричал … Что случилось? Кошмар приснился?

— Вроде того, — выдохнул я.

Перед моими глазами всё ещё стояла эта ужасная картина: я пятнадцатилетний с гладкой, матовой маской на месте лица.

Мама наклонилась и прикоснулась губами к моему лбу.

— Температуры, кажется, нет. Может, валерьянки накапать?

— Не надо, надеюсь, больше такая ерунда не приснится.

— А что хоть приснилось-то?

— Уже и не помню, — соврал я. — Какие-то монстры типа бабы Яги и Кощея Бессмертного.

Мама улыбнулась и присела на край кровати, укоризненно качая головой.

— Нельзя так перетруждаться. И книжки пишешь, и на соревнования ездишь, и музыкой успеваешь заниматься. А сейчас ещё учёба начнётся… Какой нормальный человек это выдержит?

— Нормальный не выдержит, — согласился я, — а такой гениальный, как я — уж как-нибудь справится.

— Ой, ну всё, гений ты мой!

Она с улыбкой взъерошила чуб на моей голове.

— Ладно, пойду досыпать, время только третий час. Ты тоже постарайся уснуть, сегодня тебе понадобится светлая голова.

Да уж, денёк сегодня предстоит напряжённый. Как-никак 1 сентября, а это значит — начинается новый учебный год. Фанфары по поводу моего триумфального дебюта на первенстве Европы уже отгремели, хотя, не исключаю, в училище тоже найдётся кому меня поздравить. А так по возвращении из Греции я успел дать интервью и «Пензенской правде», и «Молодому Ленинцу», на пензенском областном радио и даже сняться у Вишневского в программе «Парус». Заодно там же исполнил несколько песен под гитару. Получился своего рода небольшой творческий вечер минут на пятнадцать. Кстати, исполнял под аккомпанемент чехословацкой гитары «Cremona» с катавеем[10]. Откуда она у меня появилась? После визита на киностудию у нас с мамой оставалось ещё немного времени, и я предложил заглянуть в попавшийся на пути к станции метро комиссионный магазин. Там и обнаружилась эта подержанная, но находившаяся в отличном состоянии модель, причём не болгарского, а аутентичного чехословацкого производства. Стоил инструмент вместе с футляром всего 70 рублей, почему бы не взять? Не всю же жизнь заимствовать у Вальки его «ленинградку».

Кстати, мы наконец-то спустя долгое время, кое-кто даже отдохнувшие и посвежевшие, собрались нашим небольшим коллективом и провели пару репетиций в гараже. После чего на прошлой неделе погрузили инструменты и аппаратуру на бортовой «уазик» и доставили в альма-матер, то бишь в железнодорожное училище, спрятав всё до поры до времени в каптёрку при актовом зале. Теперь мотоциклу в гараже было где развернуться. Договорились, что с началом учебного года возобновим и постоянные репетиции. Тем более у меня наклёвывался новый материал, да и Валя без дела не сидел, тоже написал одну вещицу в каком-то экзистенциальном стиле. Не иначе, обслушался Боба Дилана. Однако песенка с виду хоть и незамысловатая, но чем-то цепляла, напоминая меланхоличную дилановскую «Knocking On Heavens Door», да ещё и с заумным текстом. Вишь ты, пробило нашего бас-гитариста на высокий штиль.

А позавчера я был приглашён в Комитет по физической культуре и спорту при обкоме партии по весьма приятному поводу. Председатель комитета Александр Петрович Филиппов вручил мне значок и удостоверение «Мастера спорта СССР», поблагодарил за то, что я прославляю Сурский край за его пределами и пожелал успехов в учёбе и спорте. Присутствовал и Храбсков, ему вручили грамоту за подготовку чемпиона Европы среди юниоров и, как он мне позже сказал, повысили категорию. Правда, какую надбавку он будет получать, не уточнил, а я не стал спрашивать.

Каким-то образом мне удалось ещё вздремнуть до того момента, как мама деликатно постучала в дверь моей комнаты, приглашая умываться и завтракать. Голова была немного чугунная, от пробежки я, естественно, после таких сновидений отказался. Лежал и размышлял, к чему этот сон, пока небо не тронула заря, отражаясь розовым на каёмках облаков. Это было третье подобного рода, столь реалистичное видение. Первые два были связаны с «ловцом», что значит мой сон на этот раз — оставалось только гадать. Какие-то ещё силы научились манипулировать моим сознанием или это проделки «ловца»? Он-то, вероятно, и мог ждать ответ, но призвать «ловца» не так-то просто, эта субстанция сама появляется, когда ей надо. Так что я постарался просто выбросить из головы этот жутковатый сон, решив, что мои умозаключения относительно него бездоказательны и нечего попусту ломать свой мозг.

На завтрак была яичница с поджаренными сосисками. Несмотря на плохой сон, аппетиту это не повредило, и вскоре дно сковороды блестело после того, как я вылизал его корочкой хлеба. Кружка какао с молоком и бутербродом вприкуску завершила завтрак. Далее меня ждал с вечера наглаженный костюм, белоснежная рубашка и начищенные ботинки. Сегодня, так и быть, буду при параде, торжественная линейка, как-никак. И не я один, весь личный состав училища сегодня будет в костюмах. Ну и будущие проводницы при параде, само собой. Это потом уже можно будет поменять форменные штаны и скромные юбки на унисексуальные джинсы и свитера.

— Макс, привет!

— Здорово, Макс!

— Слушай, а я тебя по телевизору видел! Ты молоток, конечно, чемпион Европы! И под гитару здорово пел.

В общем, так меня по плечам обхлопали, что они уже начали побаливать. Я был тоже рад видеть знакомые лица, многие из которых смотрели на меня с неподдельным восхищением. Приятно, чёрт возьми, когда тобой восторгаются! Не уверен, что во мне взыграл грех гордыни, но, в конце концов, никто из нас не чужд маленьким человеческим слабостям.

Потом было персональное поздравление от мастера и Николая Степановича. А торжественную линейку открыл транслируемый через магнитофон «Гимн железнодорожников». Далее Бузов отдельно высказался обо мне в том плане, что другим учащимся есть с кого брать пример. Мол, наш Максимка и швец, и жнец, и на дуде игрец. Здесь мне стало немного неудобно, но я всё же пережил этот трогательный момент, хотя многие из первокурсников разглядывали меня будто бы какой-то диковинный экспонат кунсткамеры.

И, конечно же, я не мог не заметить внимание к моей персоне Верочки. Пусть она делала вид, что я не очень-то её интересую, однако то и дело бросала в мою сторону взгляды, которые при желании можно было истолковать как угодно: от восторга и похотливости до лёгкого презрения. Хотя за что меня презирать… Убей, не пойму. Если за тот неудавшийся секс, то там нам батя помешал, а если за то, что вообще сделал попытку разделить с ней ложе… Тут я ничего с собой поделать не мог, да и она с готовностью пошла мне навстречу. Теперь-то я, конечно, ни-ни, как-никак мы с Ингой обменялись клятвами, что будем верны друг другу по гроб жизни.

После моего возвращения из Греции мы с ней занимались любовью чуть ли не ежедневно, благо мама во время визитов Инги к нам домой деликатно уходила в магазин или к соседке поговорить за жизнь. Кстати, с моря Инга привезла мне в качестве сувенира настольный письменный набор. Никогда бы не подумал, что такие вещи можно сделать не из камня, а из… ракушек. Это реально было круто, и наверняка стоило не один рубль, но задавать вопросы о деньгах я считал бестактным. Тем более что и сам привёз Инге из Греции сувениры, которым она обрадовалась, словно ребёнок. Хотя, в сущности, она ещё и была ребёнком, пусть даже в постели мы с ней уже вытворяли совсем не детские вещи.

Сегодня у них в школе тоже торжественная линейка и Ленинский урок. Договорились отметить 1 сентября походом в кафе, и то, что Верочка бросает в мою сторону двусмысленные взгляды, меня никоим образом не должно как-то волновать. Вот только физиологию не обманешь, «предатель» в штанах наливался соком и крепчал не по дням или часам, а по секундам, и я как манну небесную ждал окончания линейки. Чтобы как-то сбросить напряжение, отворачивался в сторону и думал об отстранённых вещах типа работы над книгой о викингах.

Она, к слову, продвигалась неплохо, по возвращении в перерывах между встречами с Ингой я всё свободное время посвящал истории Задора, и к 1 сентября успел написать, пожалуй, половину романа. Новые, отпечатанные на машинке главы я давал читать маме, умоляя высказывать непредвзятое нашим родством мнение. Я-то сам и так видел, что книга получается интересной, тем более о викингах в отечественной литературе в таком ключе наверняка никто не писал, но всё равно хотелось посмотреть на реакцию рядового, скажем так, читателя.

Мама хоть и не любительница такого рода жанров, ей бы что-нибудь типа любовного романа (может, и впрямь напишу когда-нибудь) почитать, но тут втянулась, и уже с нетерпением ждала каждую новую главу. Следом я стал со своей книгой знакомить Ингу, реакцию была ещё более восторженной. Удостоверившись, что иду в правильном направлении, я принялся писать дальше с удвоенной энергией. Таким вот образом к началу учебного года примерно половина романа была написана. Дальше, конечно, в связи с учёбой, репетициями и тренировками свободного времени будет поменьше, но хотя бы в ближайшей перспективе не ожидается сорванной — все эти поездки на турниры отнимают от нескольких дней до полутора недель. Это ещё хорошо, что сборы перед первенством Европы всего ничего были, а по идее нас вообще месяц должны были гонять. Если на чемпионат мира, который, по слухам, должен состояться в следующем году, я поеду, то вот там-то вряд ли удастся избежать предсоревновательных сборов. Но до них ещё надо дожить.

А что касается республиканских и всесоюзных соревнований, то ближайшее состоится в декабре. Москва примет первенство ВДСО «Трудовые резервы» среди учащихся системы начального и среднего профессионально-технического образования, куда я поеду защищать честь пензенских пэтэушников.

Но это ещё через три с лишним месяца, до этого времени я точно должен добить свой роман. А Катков тем временем вытребовал у меня моего «Сироту» и собрался опубликовать несколько первых глав в ближайшем номере «Суры». Естественно, Полевому я о таком «ходе конём» говорить не стал. Он со мной, к слову, созвонился где-то неделю спустя после моего возвращения из Греции. Сказал, что в редакцию потоком идут письма и звонки, касающиеся моей скромной персоны. Многие сомневаются, что это произведение написал такой молодой автор и жаждут увидеть самородка воочию. Заодно задать вопросы о творчестве. Вот Полевой и подумал, не устроить ли в редакции журнала мне встречу с прессой и читателями, типа пресс-конференции в свободном стиле. Редакция даже готова оплатить мой проезд в оба конца и, если понадобится, проживание в гостинице. На это я сказал, что я не против, вот только скоро начинается новый учебный год, и выкроить время будет нелегко. Борис Николаевич пообещал, чтобы на этот счёт я не волновался, вряд ли руководство училища откажется от лишнего упоминания своего воспитанника на страницах центрального издания. Так что надежды юношей, как говорится, питают.

А ещё на днях пришло письмо от бати. Пишет, что в начале августа на приисках вывихнул лодыжку, и посему ввиду вынужденного простоя лишился части заработка. Обещал сделать перевод на двести рублей, но только попозже, в сентябре. Мы с мамой, прочитав письмо, лишь понимающе друг другу улыбнулись, мол, у самих заработки покруче будут. Но в ответном письме мама не отказалась от перевода, чтобы батя там не расслаблялся. А относительно моих доходов не стала вдаваться в подробности, написав лишь, что в «Юности» выходит мой второй роман, а на киностудии Горького готовится к съёмкам фильм по моей книге «Остаться в живых». Ну и про победу на первенстве Европы упомянула, если батя вдруг ещё не в курсе. Хотя откуда бы ему быть в курсе, первенство континента среди юниоров — не такое уж и глобальное событие, чтобы греметь по всему Союзу. А до эпохи интернета — как от Пензы до Пекина в позе краба.

Второй курс шёл параллельно 10-му классу общеобразовательной школы, и у нас какие-то предметы добавились, а какие-то ушли. В числе «ушедших» был и русский язык, но литература оставалась. Так что с Верочкой мы ещё будем пересекаться на уроках.

«Ушли» география и физика, зато добавились астрономия и обществоведение. И что любопытно, в первые же дни нового учебного года я умудрился испортить отношения с преподавателем обществоведения Владленом Эдуардовичем Коромысло. Такая вот занятная фамилия, над которой потешались многие студенты. Правда, больше за спиной. Коромысло с виду был плюгавым, невзрачным мужичком, но яда в нём плескалось, как в чёрной мамбе. Да и указкой мог отходить по рукам или спине, а в ответ не двинешь — учитель.

Владлен Эдуардович, как ни странно, был сессионным преподавателем. То есть его основным местом работы считалась обычная средняя школа, а поскольку часов у него там было немного (обществоведение преподавалось лишь в выпускном классе), Коромысло сумел каким-то образом договориться в гороно и параллельно с Бузовым, чтобы появляться и в училище. И вот уже несколько лет он издевался над несчастными студентами. Раньше я слухами питался, а теперь судьба сама свела меня с ним.

Чего-то невзлюбил он меня. Может, ему не нравились физически развитые по сравнению с ним молодые люди, или он просто считал, что я не по годам успешен, и тупо мне завидовал? Не знаю, но его придирки порой настолько выводили меня из себя, что я чудом сдерживался, чтобы не нагрубить или вообще двинуть в ухо.

В целом-то я, конечно, на его уроках не усердствовал, да и вообще не сказать, чтобы по каким-то предметам был отличником. Учёба меня откровенно тяготила, отнимала массу времени, которое я мог бы потратить с пользой на что-то более важное. В первую очередь на книги, музыку и спорт… Но не бросать же училище! Не принято так в нашей стране, человек должен ходить в детский сад, школу, училище или техникум, в институт, наконец, если уж так приспичит получить высшее образование. Мне ничего из вышеперечисленного не было нужно. То есть детсад и школу я миновал, а ПТУ и ВУЗ меня совершенно не интересовали. Я хотел стать если не культовым, то известным советским писателем, причём исключительно на своих, а не ворованных книгах или сюжетах. Хотел заниматься музыкой, но это в охотку, постольку-поскольку, на заполненные до отказа стадионы и Дворцы спорта я не претендовал. Бокс — это пока здоровье позволяет, надеюсь, до того момента, как окончательно повешу перчатки ан гвоздь, успею создать в нашей с Ингой квартире небольшой музей спортивных достижений Максима Варченко. А почему бы и нет? Это я и насчёт нашей с Ингой квартиры, и насчёт домашнего музея. Если мы поженимся — а с этим, надеюсь, проблем не возникнет — то рано или поздно у нас появится собственная жилплощадь. Скорее рано, учитывая должность Михаила Борисовича и, думаю, не «хрущёвка». Ну и почему бы не устроить в нашей большой и светлой квартире с лоджией уголок моих достижений? Надо же будет куда-то складывать медали и грамоты, вот там им будет самое место.

Поймал себя на мысли, что думаю, как какой-то приспособленец. А если Козырев подарит нам квартиру, на которую десять, а то и двадцать лет стоял в очереди какой-нибудь заводчанин? Может, я и не узнаю об этом, да и скорее всего, не узнаю, но кто мне запретит строить такие предположения? И мучайся потом всю жизнь, представляя в видениях, как многодетная семья ютится в коммуналке с обваливающейся от сырости штукатуркой.

Можно, конечно, предположить, что я гордо взбрыкну и попробую сам заработать на собственную жилплощадь. Жилищно-строительные кооперативы ещё никто не отменял, а доходы попавшего «в струю» писателя позволят вложиться и в «двушку». Вот только тянуло меня в столицу, хоть убей. Там кипела, бурлила жизнь, там я смогу себя реализовать в полной мере, не тратя драгоценное время на переезды из одного города в другой. А с годами, глядишь — если в стране всё ещё будут строить коммунизм под чутким руководством партии — может, стану обладателем дачи в Переделкино. Правда, в XXI веке Переделкино станет практически частью Москвы, но до того времени ещё дожить нужно. Почему-то дачка в писательском посёлке, пропитанном духом литературных небожителей, периодически виделась мне в моих грёзах. К тому времени, чего доброго, ещё и сам стану в один с ними ряд. Хотя, может, и не встану, я не собирался тратить годы на сочинение скучных опусов, которые можно читать только под дулом пистолета. Я беллетрист, и этим всё сказано. И уж стихи точно не моя самая сильная сторона, дальше текстовок для песен я не заглядывал. А дачу, может, просто возьму и куплю. Ну или подмажу кого надо в самом крайнем случае.

С другой стороны, не лучше ли оставаться первым парнем на деревне? В Москве таких «звездунов» пруд пруди, а здесь я буду на виду, обласкан местной властью… Короче говоря, мечтать не вредно, а реальность тем временем расставляла свои приоритеты. Одним из них стал вечерний звонок от Полевого. Тот интересовался, смогу ли я подъехать в редакцию в субботу, 16 сентября. Если смогу, то он даёт в свежем номере «Вечерней Москвы» объявление о творческой встрече с молодым писателем Максимом Варченко. Я сказал, что придётся отпрашиваться, так как суббота у нас учебный день, на что Борис Николаевич просто попросил дать номер директора училища, пообещав созвониться с ним с утра. На следующий день Бузов сам меня вызвал к себе в кабинет.

— Варченко, я только что говорил с человеком, который представился главным редактором журнала «Юность» Борисом Полевым. Он сказал, ты ему дал номер моей приёмной.

— Ну да, — подтвердил я, — Борис Николаевич вчера вечером мне звонил, приглашал на встречу с читателями 16-го числа, а я сказал, что это учебный день, и нужно будет у вас отпрашиваться.

— Считай, что отпросился, — улыбнулся Николай Степанович и, прежде чем я начал его благодарить, немного заискивающе сказал. — Максим, тут такое дело… Дочь моя старшая, Ольга, 23-го сентября замуж выходит, не мог бы ваш ансамбль обеспечить музыкальное сопровождение?

— Ваша дочь Ольга Бузова?

Я едва не прыснул, но в последний момент сумел себя сдержать.

— Да, Ольга Николаевна Бузова. А что такого?

— Да нет, это я так… Когда, говорите, свадьба, 23-го? А где?

— В кафе «Ландыш». Знаешь, где это?

— Конечно!

— Ну так что, выручите?

— Само собой… Машиной обеспечите, чтобы туда-сюда инструменты и аппаратуру возить?

— Без вопросов! Давай только насчёт оплаты вашего выступления сразу договоримся…

— Нет-нет, денег я с вас не возьму, — запротестовал я, увидев моральные терзания директора. — И ребята меня в этом поддержат, не сомневайтесь. Разве что покормите где-нибудь в уголке, а то ещё слюной изойдём.

В общем, так и порешили, и товарищи по ансамблю меня действительно поддержали. Собственно, на их месте я бы тоже особо не выпендривался, учитывая, что мы второй год на халяву пользуемся репетиционной базой.

За три дня до поездки меня вызвонил Сергей Борисович, пригласив на очередное свидание на явочную квартиру. Когда мы сели пить традиционный чай, начал он издалека. Расспросил о моих делах, о поездке в Грецию, о конфликте с поляком. Поздравил с победой на чемпионате Европы.

Его постоянное «выканье» как-то давило мне на нервы, я привык, что все относятся ко мне, как к подростку, а тут всё на «вы» да на «вы». Так и заявил Козыреву. Тот улыбнулся и сказал, что и сам каждый раз устал себя контролировать, чтобы не перейти со мной на «ты», дабы не обидеть.

— Сергей Борисович, — протянул я, — да чем же вы меня обидите? Давайте я так и буду к вам на «вы» обращаться, а вы ко мне на «ты», так будет и мне, и вам привычнее.

На том и порешили. Когда я дошел до предстоящей в встречи с поклонниками и журналистами в редакции «Юности», Сергей Борисович стал серьёзен:

— А я, собственно, об этом и хочу с тобой поговорить. Ты понимаешь, тут вот какая штука получается… На пресс-конференции собирается появиться собкор в СССР американского издания «USA Today» Генри Стоун. По нашим данным, этот самый Стоун связан с ЦРУ. То есть, судя по всему, ты сумел каким-то образом заинтересовать американцев.

— Надо же, — покачал я головой. — Что же мне теперь, всё отменить?

— Не стоит, это ещё больше их насторожит. Просто старайся быть более осмотрительным в ответах. А некоторые из них можно подготовить заранее. Например, Стоун может спросить, откуда ты знаешь английский язык…

— А я разве на нём часто разговариваю?

— А песню «Heart-Shaped Box» кто написал? Ну или позаимствовал у какой-то там «Нирваны», не суть важно, журналист знает только то, что её автором являешься ты. И естественно, может спросить у тебя про такое хорошее знание английского. Отговорка с якобы оконченной спецшколой, которой ты попотчевал Свиридова, здесь не пройдёт, они наверняка про тебя уже кое-что нарыли, в том числе, что учился ты в обычной средней школе и прежде особого владения иностранными языками не демонстрировал.

— А откуда вы знаете о нашем разговоре со Свиридовым? Он что, тоже из… из ваших?

— Неважно, — хитро улыбнулся Козырев. — Моё дело — тебя предупредить и придумать легенду. Так вот, запомни имя, отчество и фамилию — Леонид Аркадьевич Фигельман. Это профессор, доцент кафедры иностранных языков пензенского педагогического института. По легенде, ты обратился к нему с просьбой перевести на английский язык текст песни, что он для тебя с удовольствием и сделал.

— Леонид Аркадьевич Фигельман, профессор, доцент кафедры иностранных языков пензенского педагогического института, — как попугай, повторил я. — Вроде запомнил.

— Если будут интересоваться, от куда ты знаешь профессора, скажешь, что познакомился с ним через одного из своих друзей-студентов. Думаю, дальше никто уточнять не станет, это будет уже походить на допрос. А теперь давай проработаем ещё некоторые из возможных вопросов.

Когда уже собирались прощаться, я осторожно закинул удочку, словно бы про себя пробормотав:

— Как же не хочется заниматься нелюбимым делом…

— Ты это о чём?

— Что? А, это у меня мысли вслух, — улыбнулся я немного смущённо. — Просто ведь знаю, что не буду работать помощником машиниста, но придётся ещё почти два года торчать в училище, осваивая ненужную мне профессию.

— А, вон ты о чём… Ну а куда деваться, каждый советский подросток обязан учиться. Со своей стороны, я прекрасно понимаю, что учёба у тебя лишь отнимает время, но что в этой ситуации можно придумать?

— Может быть, реально выхлопотать что-то типа перевода на заочное обучение?

— Я знаю, что в вузах есть заочное обучение, но про училища такого слышал.

— В виде исключения, — соорудил я жалостливую мину.

— Хм, эк тебе учёба поперёк горда встала. Я доложу руководству, может, у него какие-то мысли появятся. Но, опять же, став заочником, ты можешь привлечь к себе ненужное внимание. А мы, напротив, стараемся, чтобы ты как можно меньше выделялся из числа своих сверстников.

— Да уже выделился, — грустно хмыкнул я.

— Это да, — согласился Козырев, — трудно найти в Союзе, да и, пожалуй, во всём мире 16-летнего юношу, который мог бы похвастаться подобными достижениями. Но лучше всё же лишний раз не привлекать к себе внимания.

Вечером пятницы, 15-го сентября, я в который уже раз за последний год садился в спальный вагон фирменного поезда «Сура», по радиосвязи которого, едва мы тронулись, тут же включили «Гимн железнодорожников». Соседи мне достались спокойные, москвичи. Приезжали навестить пензенских родственников, хотя когда-то и сами были пензяками. Субботним утром я выгрузился из вагона и потопал к станции метро. Можно было, конечно, взять такси, но это нужно отстоять очередь, в метро быстрее. Билет на вечерний поезд я брать не стал, неизвестно ещё, на сколько затянется мероприятие.

Пресс-конференция назначена на 18.00. Я решил заглянуть в редакцию заранее, провести, так сказать, рекогносцировку на местности. Да и с Полевым не помешает предварительно побеседовать.

Борис Николаевич, как накануне и договаривались, ждал меня на рабочем месте. С его секретаршей я поздоровался как со старой знакомой и вручил купленную перед отъездом коробочку конфет «Птичье молоко» от пензенской кондитерской фабрики. Та приняла подношение с улыбкой и тут же спрятала коробку в ящик стола.

— А-а, Максим! Как добрался, нормально?

Полевой встал из-за стола и не то что пожал мне руку, а буквально заключил в свои медвежьи объятия. Силён старик, подумал я, есть ещё порох в пороховницах. Наконец разомкнул объятия и кивнул на стул:

— Садись, обсудим твою предстоящую пресс-конференцию. Сильно устал с дороги? Чайку выпьешь?

— Да устать-то не успел, ночью в поезде выспался, соседи спокойные попались. А от чая не откажусь, я сегодня, честно говоря, и позавтракать не успел.

— Полноценного завтрака не обещаю, а чай с печеньями и конфетами организуем.

Пять минут спустя на столе передо мной появилась фарфоровая чашка на блюдце и тарелочка с обещанной закуской. К тому времени мы успели обсудить некоторые моменты предстоящей пресс-конференции. Полевого, как и Козырева, интересовало, насколько я готов отвечать на любые, даже самые каверзные вопросы. О том, что на мероприятии будет присутствовать корреспондент газеты «USA Today», он знал, а вот насчёт его «двойного дна» если и догадывался, то не счёл необходимым меня со своими догадками познакомить.

Когда мы уже вроде бы всё обсудили, Полевой устроил мне экскурсию в актовый зал, служивший одновременно помещением для встречи с известными людьми и пресс-конференций. Уютный такой зальчик на 70-100 мест, тут даже при желании можно и камерный концерт провести. Только, думаю, артистов будет немного смущать большая чеканка на стене позади сцены в виде головы Ильича.

Когда Полевой стал поглядывать на часы (видимо, помимо меня у него были и другие дела), я понял, что пора прощаться. Пообещал прийти не позднее половины шестого.

— Давай, погуляй по Москве, погода хорошая, — поддержал меня главред. — И вот, это тебе компенсация за траты на проезд.

Он вытащил из кармана три десятирублёвых купюры и протянул мне.

— Борис Николаевич, да не надо…

— Надо, Максим, надо! Бери!

— Да тут ещё на один проезд туда и обратно хватит!

— Ничего, считай, это за амортизацию. Кстати, у тебя поезд во сколько?

— Около восьми вечера.

— М-м-м… А билет уже взял?

— Нет, кто знает, насколько долго эта пресс-конференция затянется.

— Да, можешь и не успеть. Тогда вот что — переночуешь у меня.

— Как-то неудобно, может…

— Неудобно-неудобно, — проворчал он. — Ты давай заканчивай ломаться, как барышня. Тем более супруга всегда рада гостям, а некоторые у нас остаются на ночь, так что тебе совершенно нечего стесняться.

Ну что ж, думаю, я и впрямь мог бы переночевать у Полевого, вряд ли главный редактор ведущего журнала страны и автор культовой «Повести о настоящем человеке» стеснён в жилищных условиях. Так что и впрямь ломаться не стал, дал своё согласие в случае чего расположиться на ночёвку у Бориса Николаевича и отправился тянуть время до пресс-конференции.

Чаепитие с печеньками мой растущий организм не сильно насытило, и я завалился в первую же попавшуюся на пути пельменную. Порции тут были такими мизерными, что я заказал сразу тройную, попросив повариху на раздаче не жалеть сметанки. К пельмешкам, на вкус, кстати, оказавшихся весьма недурными, я взял вазочку салата «Витаминный», а завершили дело два стакана компота с сочником.

Вот теперь жизнь кажется чуточку веселее. Захотелось присесть где-нибудь на лавочке, подставив лицо всё ещё тёплым лучам сентябрьского солнышка. Что я и сделал, обнаружив скамейку у подъезда одного из находившихся поблизости домов. Скамейка была даже со спинкой и, что удивительно, чистая, а то ведь молодёжь во все времена любила усесться повыше на спинку, а ноги в грязной обуви поставить на то место, куда нормальные люди опускают свой зад. Так что я откинулся на спинку, закинул ногу на ногу и закрыл глаза. И так мне стало хорошо, что я не заметил, как задремал.

И практически тут же очнулся… Однако обнаружил себя не на московской скамейке, а на уже знакомом мне, поросшим травой берегу. Лёгкий бриз с моря обдувал моё лицо и, пока я приходил в себя, услышал голос «ловца», без приветствия сразу перешедшего к сути дела:

— Можешь считать это внеплановой встречей. Своим вмешательством в ход истории ты успел вызвать кое-какие сдвиги во временных пластах, что было замечено некоторыми силами и очень им не понравилось.

— Некоторые силы? — переспросил я. — А более конкретно нельзя?

— Говоря доступным тебе языком, я с этими силами нахожусь в одной структуре, и им не нравится, что я не только позволил тебе задержаться в своём молодом теле, но и затеять игру, в результате которой появилась ещё одна ветка реальности.

— В смысле ещё одна? А их что, несколько?

— Пока было всего три, включая основную. Представь себе ствол дерева, от которого на определённой высоте начинают расти в стороны ветви. В нашем случае это ствол и две ветви — основная и две отделившихся от этого ствола на разных этапах временного промежутка. Первая отделилась две тысячи лет назад в реальности, где Мессию не распнули, а провозгласили царём, и под его руководством Иудея смогла избавиться от протектората Рима и сделаться независимым государством. Там вообще довольно интересно история развивалась, может быть, расскажу как-нибудь в другой раз.

— А вторая ветвь?

— Вторая — Карибский кризис, завершившийся ядерным апокалипсисом. Этой ветви повезло меньше, чем твоей. Собственно, ты жил на «стволе», а теперь вот и третья ветвь появилась благодаря нашему с тобой вмешательству. И некоторым, как я уже говорил, очередное ответвление не пришлось по вкусу.

— А как же та девушка из викторианской Англии?

— Так я практически сразу отправил её в «котёл», так что её ветвь каких-то изменений не претерпела.

— Но сделать ваши конкуренты ведь всё равно уже ничего не смогут? Я изменил историю, время вспять не повернуть. Даже если опять заслать кого-то в прошлое, то может получиться лишь ещё одна ветвь.

— В этом ты прав, я всегда считал тебя достаточно смышлёным, и не зря. Но есть один нюанс… Они хотят выполнить предначертанное, отправив твою душу в «котёл». Это их обязанность перед, если так можно выразиться, вселенским разумом, или перед Богом, если тебе такое сравнение комфортнее. И они уже начинают понемногу реализовывать свой план. Но воздействовать на тебя они могут только, как и я, через нейросети третьего уровня, говоря проще, пока ты спишь. В последнее время тебе ничего необычного, кстати, не снилось?

— Как же, очень даже снилось.

И я рассказал о своём сне, в котором встретился с самим собой 15-летним.

— Что ж, теперь хотя бы ясно, чего они о тебя хотят. Не исключаю, что подобного рода видения будут тебя посещать до тех пор, пока ты не сделаешь то, что им от тебя нужно.

— Пока не умру, что ли?

— Можно и так сказать. А если точнее, пока твоя душа не отправится в «энергетический котёл». Что станет с телесной оболочкой — их не волнует.

— А не может в это тело снова заселиться душа её настоящего обладателя?

— Увы, душа того Максима Варченко уже успела побывать в «котле» и возродиться сразу в нескольких ипостасях, причём по всем ныне существующим ветвям. Так что за него не переживайте, душа, как правильно говорят ваши церковнослужители, в каком-то смысле бессмертна.

— Получается, ваш «котёл» существует в каждой из ветвей реальности?

— Скорее ваш, чем наш, это вы туда попадаете после физической смерти, а мы всего лишь контролируем процесс. И не в каждой из ветвей, а он един во всех реальностях, как… ну, скажем, как Бог, если брать привычные тебе сравнения.

— Понятно… И как же они хотят меня убить?

— У ловцов единственная возможность выдернуть душу из тела — только когда объект пребывает в бессознательном состоянии, например, спит. Но пока им это недоступно, так как ты находишься, скажем так, под моим протекторатом. Если говорить понятным тебе языком, у нас, ловцов, существует своего рода иерархия согласно мощности обмена энергетических потоков, и я, благодаря накопленной за миллиарды лет силе, занимаю в ней далеко не последнее место.

М-да, ну очень понятный мне язык… Хотя, пожалуй. в целом я понял, о чём идёт речь.

— То есть им нужно как-то освободить меня из-под вашего, как вы говорите, протектората, и после этого они смогут во сне меня прихлопнуть?

— Ну это у них вряд ли получится, — мне показалось, что я услышал смешок. — Но они по крайне мере могут прибегнуть к другим способам. В частности, давить на тебя психологически и витоге заставить совершить акт самоубийства. Каждую ночь устраивать тебе кошмары у них силёнок не хватает, но периодически они могут их накапливать, питаясь от «энергетического котла», и тратить приобретённую энергию на то, чтобы воздействовать на твоё сознание во сне.

— С какой хотя бы примерной периодичностью мне ждать этих кошмаров? — грустно спросил я.

— Если брать за образец ваш календарь, то где-то раз в месяц подобное может повторяться.

— Да я ж с ума сойду!

— Я постараюсь поставить блок на работу мозга во сне, чтобы тебе вообще ничего не снилось. Но этим проблема не исчерпывается.

— Умеете вы поднять настроение… Говорите уж, какой пакости ещё можно ждать?

— Дело в том, что они могут воздействовать на мозг любого индивидуума, внушая ему, что он должен лишить жизни молодого писателя Максима Варченко. И в итоге у них это может получиться. Человек просто подойдёт к вам на улице и ткнёт в вас ножом. И далеко не факт, что это будет крепкий мужчина с лицом уголовника, это может оказаться и хрупкая барышня вроде твоей Инги.

— Ну уж Инга на подобное никогда не пойдёт! — возмутился было я.

— Я же в качестве примера, — снова послышался смешок и тут же голос снова стал серьёзным. — Так что будь осторожен.

Вот же блин, ходи теперь и оглядывайся. Может, рассказать наконец-то о «ловцах» Сергею Борисовичу и попросить обеспечить мне круглосуточную охрану? Бред какой-то…

— Молодой человек! Молодой человек!

Я открыл глаза, обнаружив себя всё на той же лавочке, а надо мной склонялась бабуля в кургузом пальтишке, больше подходящем для октябрьской погоды.

— Молодой человек, вы не пьяны?

— С чего бы? — пробормотал я, потирая пальцами глаза.

— А у нас тут часто пьяницы собираются, устала уже их гонять. Смотрю, вы спите вроде как, подумала, может, выпимши. Хотя с виду такой молодой, и одет вроде прилично.

Вот ещё и за малолетнего алкоголика меня чуть не приняли. Я поднялся и медленно побрёл со двора, а в голове всё звучали слова «ловца», предупреждавшего, что убийцей может оказаться любой. Ну или почти любой, мои близкие люди сто процентов, даже под воздействием «мотивирующих» сновидений, не поднимут на меня руку. Да ещё и расскажут мне первому об этом бреде.

Всё-таки, я так думаю, если кому-то антагонисты моего «ловца» и будут капать на мозги, то, скорее всего, человеку, которому убить человека — что муху тапком прибить. От таких уголовных морд точно нужно держаться подальше.

А дальше в моём воображении нарисовалась картинка, как я лежу в гробу, а над моим телом рыдают мама и Инга. Ужас-то какой… Нет, нужно беречь своё драгоценное тело, тем более что оно и самому мне в данный момент времени очень нравится. Не то что бы ни капли жира, он всё-таки присутствует в разумных кондициях, но глядеть на своё отражение в большом зеркале в ванной довольно приятно. Да, есть во мне капелька нарциссизма, ну а в ком нет?

Так вот, размышляя, потащился почему-то в сторону Проспекта Мира и уткнулся взглядом в здание кинотеатр «Космос». Солидное здание, чем-то похожее на ещё не выстроенный в Пензе кинотеатра «Салют». А что, может, фильмец посмотреть, пока время есть? Афиша предлагала только что вышедший на экраны фильм «Мой ласковый и нежный зверь», киноальманах «По улицам комод водили», а для детей уже не совсем свежий «Три орешка для Золушки» совместного производства ЧССР и ГДР. Причём сеанс с картиной Лотяну начинался через пятнадцать минут.

Взял в кассе билет за 25 копеек и просидел в полупустом зале полтора часа, наблюдая за перипетиями жизни несчастной дочери лесника, страстно мечтавшей выгодно выйти замуж, а в итоге погибшей от удара ножа. После киносеанса до пресс-конференции оставалось ещё почти два часа и, купив у входа в кинотеатр вафельный стаканчик с пломбиром, я побрёл медленно в сторону редакции.

Дотащился за час, ещё полчаса простоял у входа, наблюдая, как туда-сюда курсирует народ. Кто-то выходил из редакции, кто-то входил. Неожиданно один из входивших — это был лысоватый мужик с брюшком и портфелем в руках — притормозил и кинулся ко мне.

— Максим Варченко?

— Да, а с кем имею честь?

— Роман Емельянов, корреспондент газеты «Гудок». Иду как раз на вашу пресс-конференцию. А тут смотрю — вы сами стоите. Я ведь, честно сказать, собирался уже к вам в Пензу ехать. Мне редакция дала задание материал о вас сделать, о таком разносторонне развитом, необыкновенном юноше из обыкновенного железнодорожного училища, а я вторую неделю никак до Пензы не доеду. И тут узнаю из «Вечерки» о вашей пресс-конференции. Вот, думаю, как кстати!

Думал, он от меня не отвяжется, но тут он увидел на горизонте своего коллегу, как он сказал, корреспондента «Труда», и кинулся уже к нему. Надо же, подумал я, и впрямь центральные издания про меня напишут. Однако не успел вздохнуть, как из череды тянущихся в здание людей отделились две девушки и нерешительно двинулись в мою сторону.

Я отвернулся, делая вид, что просто мимо проходил, но девицы, одна из которых тёмненькая, была вполне ничего, всё же набрались смелости задать животрепещущий вопрос. Задала его подруга тёмненькой — пухленькая обладательница русой косы:

— Ой, а вы ведь Максим Варченко… Мы вас по фото узнали, ну, которое фото в журнале публикуется. Только там вы немного моложе выглядите.

— А у меня есть магнитофонная запись с вашими песнями, — сказала тёмненькая. — Это ведь ваш ансамбль называется «Гудок»?

— Если точнее, то название состоит из двух английских выражений Good и Ok, — добавил я. — Такая вот игра слов. А как вы узнали, что я и «GoodOk» — одно целое?

— Мне Лена сказала, — посмотрела тёмненькая на подругу.

— А мне парень с нашего курса, — пожала та плечами. — А он откуда — понятия не имею. Мы с Таней, кстати, в Химико-технологическом учимся.

— Будущие химики? — улыбнулся я. — Так я вас больше привлекаю как музыкант или писатель? Или, может, как боксёр?

Девчонки смущённо переглянулись, после чего обладательница русой косы, потупив глаза, выдавила из себя, что как писателя они меня тоже любят, но больше как музыканта. А про бокс, к своему стыду, вообще ничего не слышали. И, протянув вместе с шариковой ручкой номер «Юности» за июнь, попросила расписаться на странице, где начиналась одна из глав романа «Остаться в живых». Надо было видеть счастливые глаза девчонок, когда я пожелал им в письменном виде всегда оставаться такими же красивыми и никогда не терять оптимизма.

После раздачи автографов я решил, что пора уже и пробираться к Полевому. Договаривались, что сначала я зайду к нему, а потом мы вместе спустимся в актовый зал. Бориса Николаевича я встретил на полпути, он как раз двигался в сторону выхода.

— А я уж волноваться начал, думаю, что-то наше дарование всё не появляется. Ладно, идём, — сказал он, беря меня под локоток, — там зал уже почти битком.

Действительно, народу набилось практически полный зал, человек сто, пожалуй, точно пришли. Пока шли с Полевым к сцене, кто-то даже зааплодировал. Мы с Борисом Николаевичем расположились на обычных стульях за небольшим столом, на котором на подносе стояли графин с водой и пара стаканов тонкого стекла, а также микрофон, передающий звук через усилители на висевшие в углах помещения колонки.

В первых рядах сидели журналисты, начиная со второго ряда — рядовые поклонники, причём самого разного возраста, я разглядел даже седовласого ветерана войны с клюшечкой и вереницами медалей на груди. Разве что телевизионщиков не хватало.

Интересно, кто из журналисткой братии Генри Стоун? Наверное, вон тот, одетый с иголочки тип в первом ряду почти посередине. Вытянутое, породистое лицо хранило печать высокомерия, а на коленях он держал что-то типа маленького магнитофончика с микрофоном на телескопической трубке. Не иначе, прародитель диктофонов моего времени.

Между тем Полевой откашлялся и постучал тяжёлой перьевой авторучкой по графину, призывая к тишине.

— Добрый вечер, товарищи! Мы начинаем нашу пресс-конференцию, которую я, пожалуй, назвал бы встречей с читателями, но тут присутствует и пресса, так что формат пресс-конференции всё же, пожалуй, этому мероприятию ближе. Итак, позвольте представить нашего молодого автора Максима Варченко.

Под бурные аплодисменты я встал и изобразил полупоклон, после чего с пунцовыми щёками сел на место. Всё-таки не привык я ещё находиться в центре внимания такого количества людей. Одно дело бокс, когда ты выходишь на ринг и для тебя, кроме соперника, которого ты должен уничтожить, ничего не существует. И даже во время нашего выступления в ДК имени Дзержинского было проще — там мы стали участниками сборного концерта. И немного другое — когда все эти люди собрались ради тебя одного, и ещё неизвестно, насколько каверзными будут вопросы.

— Максим ворвался в число авторов нашего журнала, как метеор, — продолжал между тем вещать Полевой. — Принёс рукопись в один прекрасный день, и я сразу понял, что мне посчастливилось познакомиться с самородком. Сколько тебе лет, Максим? Шестнадцать уже исполнилось? Вот видите, а роман он написал в пятнадцать лет. История знает немало примеров, когда подросток, а иногда даже и ребёнок, писали стихи, рассказы, кто-то даже замахивался на повести. Но чтобы в пятнадцать лет создать такое масштабное произведение на столь серьёзную тему… Поправьте меня кто-нибудь, если я ошибаюсь.

Дальше Борис Николаевич предложил зрителям задавать вопросы, предварительно подняв руку. Он сразу предупредил, что постарается сохранять равноправие, не отдавая предпочтения коллегам из СМИ. Но первый вопрос последовал всё же от журналистов, яростнее всех тянул руку мой недавний знакомый из газеты «Гудок».

— Мой первый вопрос не совсем о литературе, даже, я бы сказал, совсем не о ней, — начал Емельянов. — Максим, скажите, почему вы выбрали для себя профессию железнодорожника? Чем она вас так привлекла?

Ну не буду же я ему правду говорить, что подался в «железку», купившись на посулы о престижности профессии и большого заработка. Хотя, соглашусь, быть машинистом (куда с годами ведёт дорога от помощника машиниста) достаточно престижно, и доходы у них чуть ли не на уровне шахтёров. Это потом я понял, что мотаться сутками по железной дороге — явно не моя история. Сейчас же придётся немного приукрасить ситуацию.

— Почему я выбрал профессию помощника машиниста? Наверное, потому, что в душе я романтик и люблю путешествовать. Поезда, дороги, новые впечатления и новые люди — всё это как нельзя кстати соответствует моему жизненному кредо. А если ещё за это хорошо платят — это вообще сказка, — широко улыбнулся я.

По залу прокатился смех, и когда он стих, после чего Емельянов продолжил:

— А как вы собираетесь совмещать работу на железной дороге и писательскую деятельность?

— Я не думаю, что здесь одно другому мешает. В пути я могу, например, обдумывать сюжеты своих произведений, а вернувшись домой, начать воплощать их на бумаге. Может быть, со временем я стану профессиональным писателем, но всё равно память о годах на железной дороге останется самым светлым пятном в моей жизни.

Я заранее захваченным ещё из дома носовым платком вытер выступившую на лбу испарину. Фух, до чего же противно врать! Знаю же, что если доживу до получения диплома, то ни дня не проработаю по профессии. Но пока об этом знают лишь единицы, собственно говоря, я да Сергей Борисович.

— А как у вас появилась идея написать «Гимн железнодорожников»? — никак не желал угомониться корреспондент «Гудка».

— Как только я переступил порог железнодорожного училища, — снова соврал я. — Переступил и подумал: «А почему, собственно, у железнодорожников нет своего гимна?» Ну а дальше как-то так само собой получилось.

Дальше возможность задать вопрос получила тёмненькая Татьяна, сидевшая в третьем ряду рядом с подружкой.

— Максим, скажите, а что вас побудило заняться музыкой? И как вам удаётся сочинять такие хорошие песни?

— Спасибо за комплимент, — снова улыбнулся я, — хотя мне самому кажется, что в профессиональном плане мне ещё расти и расти. Если, конечно, я продолжу заниматься музыкой. А что побудило… Наверное, это потребность организма. Например, наш организм хочет есть, пить, любить, в конце концов, — в зале послышались смешки. — А музыка для меня такая же потребность, только духовная. Да что там я, чуть ли не в каждом дворе нашей огромной советской Родины вы можете увидеть бренчащих на гитарах парней в окружении таких же юных слушательниц. Это же ведь тоже своего рода тяга к прекрасному. Просто у меня появилась возможность заниматься этим на чуть более профессиональном уровне.

Краем глаза я видел, как Стоун внимательно слушал мои ответы, до отказа вытянут руку с микрофоном в сторону сцены. Пусть пишет, пока ничего такого, способного вызвать у янки подозрения, я не сказал.

— А вы не планируете отправиться на гастроли?

Это уже, пока никто не успел поднять руку, крикнула с места Лена.

— Хм, ну, вообще-то, я сейчас учусь на втором курсе железнодорожного училища, и ни о каких гастролях не думаю. Да и мои товарищи по коллективу тоже, они все студенты культпросветучилища. Давайте, кстати, я назову их имена, думаю, они заслуживают этого.

После того, как я перечислил Вальку, Юрца и Лену, заодно расхвалив их музыкальные и человеческие способности, право задать вопрос было предоставлено женщине предпенсионного возраста с «химией» на голове. Она представилась членом московского отделения Союза писателей СССР Ядвигой Арвидовной Мартусевич.

— Максим, я с интересом прочитала ваш роман на страницах «Юности», и в целом он мне понравился. Но я не могу отделаться от ощущения, что произведение написано рукой взрослого человека. Простите за нескромный вопрос, а это действительно вы сами написали?

Кто-то неодобрительно зашушукал в сторону Мартусевич, кто-то, напротив, поддержал её, даже послышался выкрик: «Да-да, объясните нам, как-то подозрительно всё это». Видно, многие в зале были уверены, что автор на самом деле кто-то другой, взрослый человек, по какой-то неизвестной никому причине — может быть, решив зачем-то просто всех разыграть — подставивший вместо себя этого мальчонку. Собственно, мальчонкой я уже не выглядел, вполне себе такой крепкий мужичок, разве что с немного всё ещё детскими чертами лица.

— Понимаю ваш скепсис, — сказал я, — окажись я на вашем месте, тоже, наверное, задался бы подобным вопросом. Но, смею вас заверить, от первой и до последней строчки книга написана вашим покорной слугой. В качестве свидетелей могу привести имена тех, кто помогал мне в работе над книгой, делился воспоминаниями, консультировал. Да вы сами могли прочитать их в публикации первой части в мартовском номере журнала.

— А что же вас подвигло взяться за столь серьёзную тему?

— Что подвигло… Во-первых, эту книгу я посвятил тем, кто сложил свою голову за Родину, что, кстати, указано также в предисловии, если вы внимательно читали. В том числе она посвящена и моему деду по отцу, который погиб под Кенигсбергом в апреле 45-го. Но мне хотелось написать о войне без прикрас, не осветляя и не сгущая красок, так, как её видели те, кому пришлось воевать на передовой и выживать в концентрационном лагере. В первую очередь именно их воспоминая легли в основу книги, которую можно считать в чём-то даже документальной. Но, конечно же, это художественное произведение.

— А во-вторых?

— Во-вторых, глядя на некоторых представителей современной молодёжи, и прежде всего так называемой «золотой молодёжи», я задумался… А попади кто-нибудь из них в осень 41-го, как бы они себя повели? Смог бы кто-то из них вытащить из себя мужское начало, понять, что он прежде всего гражданин великой страны, которая его вскормила, дала ему всё, и встать на её защиту? И я уверен, что таких ребят немало, просто пока они не попадали в такие обстоятельства, где им пришлось бы проявить свои лучшие качества.

Жуть как неудобно, никогда ещё я так пафосно не выражался, но нутром чуял, что ситуация того требовала. Да и в зале одобрительно загудели, даже послышались отдельные хлопки.

— А с кого вы писали главного героя вашего повествования? — не унималась член Союза. — Или это образ из головы?

— Пожалуй, что да, некий собирательный образ, хотя многие из читателей с лёгкостью узнали себя в Викторе Фомине. И я буду только рад, если после прочтения моей опубликованной в журнале книги они сумели взглянуть на себя под немного другим углом, поняли, что в жизни есть другие приоритеты, кроме погони за импортными шмотками и бесцельного прожигания жизни в барах с симпатичными девушками. И ладно бы на свои гуляли, честно заработанные! Так ведь ничего ещё в жизни не успели сделать, ведут паразитический образ жизни за счёт своих родителей, которые, родив одного дитятку, холят и лелеют его до тех пор, пока не пристроят на какую-нибудь приличную, по их мнению, должность. Только чтобы их чадо, так ничему толком в институте или университете не научившееся, всю жизнь не знало проблем.

На этот раз аплодировал весь зал, даже мистер Стоун соизволил на время отложить в сторону микрофон и сделать несколько вежливых хлопков. Сидевший рядом Полевой не аплодировал, но посмотрел на меня с одобрительной улыбкой, уверен, окажись мы наедине, он бы хлопнул меня по плечу и сказал бы, как я молодец.

Следующим слово взял представитель газеты «Советский спорт». Его интересовали мои впечатления от поездки в Грецию.

— Прекрасные впечатления! Страна очень красивая и интересная, турнир был организован на достойном уровне. Случались, конечно, разного рода события, которые не очень приятно вспоминать…

— Например?

— Например, первую ночь мы провели в отеле, больше похожем на тюрьму. Мало того, что в тесных, смахивающих на камеры номерах, повсюду бегали тараканы, так ещё в моём номере наглухо было заколочено окно. Учитывая отсутствие вентиляции, мы с моим другом по сборной и соседом по номеру Васей Шишовым в такую духоту просто не могли уснуть. Даже открытая в коридор дверь не помогла. Пришлось нам на ночь с Василием выставить окно, а утром мы его вернули на место.

— Собственный корреспондент ежедневной газеты «USA Today» Генри Стоун! Мистер Варченко, а что вы скажете о вашем отравлении перед полуфинальным боем с греческим боксёром?

О, а вот и засланный казачок наконец-то оживился. Вишь ты, бодро как по-русски чешет! Акцент, конечно, присутствует, но говорит правильно и весьма резво. И вопрос какой провокационный с ходу подобрал. Хотя, наверное, готовил его заранее.

— Да, я тоже слышал об этом инциденте, — добавил товарищ из «Советского спорта», — но подробностей узнать не удалось. И спрашивать о нём я не планировал, однако раз уж мой коллега из американского издания интересуется, может быть, приоткроете завесу тайны?

И этот туда же… Все вы, журналисты, одним миром мазаны.

— Что ж, не буду скрывать, такое происшествие имело место быть, — твёрдо глядя в глаза американцу, подтвердил я. — На разминке перед боем кто-то подменил мою бутылку с минеральной водой. Я увидел в отражении зеркала, перед которым проводил бой с тенью, чью-то фигуру в спортивном костюме, но не придал этому значения, мало ли кто сзади меня ходит. А затем, сделав из бутылки несколько глотков, понял, что у неё какой-то странный горьковатый привкус. Но тоже не придал тогда этому особого значения. И только когда по ходу второго раунда полуфинального боя меня скрутило, до меня начало доходить, что странный привкус воды и неожиданно начавшиеся проблемы с кишечником как-то связаны. В общем, хорошо, что поединок завершился моей досрочной победой, иначе весь третий раунд я провёл бы в туалете, и мне засчитали бы поражение. Наверное, такая провокация была кому-то выгодна, но я не хотел бы делать сейчас огульных выводов. Тем более что ситуацию спустили на тормозах, не желая международного скандала.

По залу прокатился возмущённый гул, а Стоун задал напрашивающийся вопрос:

— Но вы наверняка уверены, что ваше отравление было организовано греческой стороной?

— Повторяю, я не хочу кого-то обвинять огульно, не имея на руках железных доказательств. Давайте перейдём к следующему вопросу.

— Но в финале имел место быть ещё один инцидент, — не унимался янки. — Что вы не поделили с польским боксёром?

Ответ на этот возможный вопрос мы с Козыревым обсуждали и так, и этак, но в итоге решили, что лучше не юлить и сказать правду, которая, к слову, на моей стороне.

— Мой соперник, видно, был так огорчён поражением, что не смог сдержать эмоций, и оскорбил меня вслух.

— Что же именно он вам сказал?

— Назвал меня русской свиньёй. Согласитесь, любому было бы неприятно слышать подобное, будь ты русским, французом или американцем. В смысле, если француза назовут французской свиньёй, а американца — американской. Хорошо ещё, что я не претворил в жизнь желание дать ему в морду, ограничился тем, что схватил его за грудки.

И снова возмущённый гул прокатился по залу. Да, здесь присутствующие узнали для себя немало интересного, а благодаря газетчикам, похоже, это узнают ещё больше людей. В том числе и американцев, если Стоун, конечно, не вырежет из отчёта с пресс-конференции этот кусок.

Далее инициативу снова перехватил «Советский спорт».

— Максим, а как у вас получается совмещать серьёзные занятия спортом с не менее серьёзными занятиями музыкой и сочинением книг?

— Честно скажу, с трудом, — покаялся я. — Каждый мой день расписан чуть ли не по минутам: утренняя пробежка, зарядка, холодный душ, завтрак, училище, после занятий либо репетиция, либо вечерняя тренировка… Остаток вечера посвящаю работе над книгой. На личную жизнь времени почти не остаётся, разве что в воскресенье могу позволить себе немного расслабиться и встретиться с друзьями. Хотя воскресенье как раз самый плодотворный день в плане сочинения книги. В каникулы, конечно, было легче, по полдня на занятия тратить не приходилось. Но не подумайте, это не попытка кинуть камень в огород моей будущей профессии. Я прекрасно понимаю, что если не буду усердно осваивать свою специальность, то из меня получится плохой помощник машиниста.

— А над чем вы сейчас работаете?

Это уже, даже не озаботившись поднять руку, выкрикнул с места мужчина из середины зала.

— Сейчас я работаю над книгой о викингах. Могу немного приоткрыть завесу тайны относительно сюжета. Действо разворачивается в середине IX века, а начинается на берегу Ладожского озера, где тогда уже обитали словене. В центре повествования тринадцатилетний сын сельского кузнеца по имени Задор. На их селение неожиданно нападет отряд данов, убивает всех мужчин, включая отца Задора, а заодно и его мать, кинувшуюся с вилами на убийц мужа. Ну а нашего героя вместе с младшей сестрой увозят на своих драккарах, чтобы сделать своими рабами. Однако Задор не так прост, и, когдао они проплывали мимо от свейского — то есть шведского — берега, он прыгает в воду Балтийского моря.

В общем, за пару минут пересказал содержание первой трети книги. Народ в зале внимал мне в полной тишине, чуть ли не пооткрывав рты. А когда я закончил, всё тот же товарищ заявил:

— Не знаю, как остальные, а лично я, хотя и не являюсь большим любителем произведений на историческую тему, с нетерпением буду ждать публикации вашего романа. Надеюсь, журнал «Юность» не упустит возможности опубликовать на своих страницах книгу со столь увлекательным сюжетом?

Вопрос адресовался уже Полевому, и тот не преминул заверить, что, как только роман будет закончен, они всей редколлегией его прочитают и, если посчитают книгу удачной, то обязательно опубликуют. Это вызвало одобрение у присутствующих в зале, ну и у меня, соответственно. Правда, как Полевой тогда поступит с моим «Сиротой»? Отложит «на потом»? Или в порядке очереди «Ладожскому викингу» придётся ещё полгода, а то и год проваляться в столе главреда? Ладно, это мы с ним потом обсудим, в частном порядке.

— Мистер Варченко, я хотел бы поговорить о вашей музыке.

Снова в игру вступает Генри Стоун. Что ж, послушаем, чем его так заинтересовало моё музыкальное творчество. Хотя в целом я догадывался о чём именно пойдёт речь.

— Я слышал, что до того, как стать студентом училища, никогда никому не демонстрировали своё умение играть на гитаре. Как это у вас получилось так быстро её освоить?

— Благодаря моей девушке, — изобразил я как можно более искреннюю улыбку. — Вот ведь что, оказывается, любовь с людьми делает! Влюбился и решил научиться играть на гитаре, так как моей девушке нравятся парни, владеющие этим инструментом. А я ещё и пою, и это приводит её в совершенный восторг.

— О, это весьма романтичная история! Может быть, вы расскажете нам и о своей музе?

— Как-нибудь в другой раз, не хочу, чтобы её имя начали муссировать в печатных изданиях. Личная жизнь на то и личная, чтобы быть скрытой от посторонних глаз.

— Что ж, я вас прекрасно понимаю… Но у меня имеется ещё один вопрос. Не так давно в Венгрии вышла пластинка, на которой есть и ваша песня «Heart-Shaped Box». Написана она на английском языке. Я успел выяснить, что вы учились в обычной школе и, хотя и изучали именно английский, особыми знаниями в нём не блистали. Как удалось написать такой грамотный текст для песни при вашем уровне владения английским языком?

— Действительно, английским я владею не очень, хотя в целом смогу на нём изъясниться, — подтвердил я. — Дело в том, что, когда у меня созрел замысел этой песни, и я понял, что на этот мотив лучше ложится англоязычный текст, передо мной встала проблема как, собственно говоря, этот текст создать. В итоге я отправился в наш педагогический институт, где на кафедре иностранных языков познакомился с доцентом, профессором Леонидом Аркадьевичем Фигельманом. Большое ему спасибо за то, что помог так хорошо перевести написанный изначально на русском языке текст на язык Шекспира.

Похоже, судя по его постной физиономии, мой ответ не очень удовлетворил господина из США, но ему не оставалось ничего другого, как поверить мне на слово. Впрочем, он тут же изобразил на своём лице лучезарную улыбку:

— Кстати, вы, вероятно, ещё не в курсе, но ваша песня проникла на музыкальный рынок Соединённых Штатов, активно ротируется на радио, и по результатам последних двух недель удерживает третье место в хит-параде журнала «Billboard». Это серьёзный успех. Мои искренние поздравления!

Ого, вот это новость! Едва сдержался, чтобы не расплыться в счастливой улыбке. Нет, так-то я понимал, что нетленка Кобейна достойна самых высоких мест в том числе и в «биллбордовском» хит-параде, но что это случится на самом деле и что так быстро… Единственное, что меня угнетало в данный момент — то, что это всё же не моя вещь. Как я ни противился воровству чужой интеллектуальной собственности, однако судьба распорядилась таким образом, что благодаря настойчивости Имре Ковача пришлось снова приписать себе чужую славу.

Захотелось задать вопрос, получу ли я какие-то дивиденды с ротации моей (куда уж теперь деваться, моей же!) песни по американским радиостанциям, однако я сумел себя сдержать. Не хотелось выглядеть в глазах присутствующих таким корыстолюбцем.

— Это ещё не все приятные новости, — между тем продолжил Стоун. — Сейчас я включу на несколько секунд одну инструментальную композицию, а вы скажет, ваша это вещь или нет.

Он вытащил из диктофона кассету и вставил другую, а вскоре в зале зазвучало не что иное, как «Crazy Frog», только уже исполненная не нашим ансамблем, а кем-то другим, но не менее виртуозно. Когда Стоун вытащил кассету и воткнул на её место прежнюю, я вынужден был признаться в авторстве ещё одной не принадлежащей мне вещи.

— А ведь она тоже часто звучит на наших радиостанциях, вот только проходит как написанная неким загадочным композитором. Её даже почему-то Уэбберу приписывали, но тот от неё открестился. И я очень рад, что мне выпала честь первому для широкой общественности раскрыть имя настоящего автора композиции.

Но, видно, в планы американца не входило уйти отсюда без ещё одной капли дёгтя, и следом я услышал провокационный вопрос:

— Мистер Варченко, я заметил, что на вас американские джинсы. Почему вы носите одежду, произведённую в стане идеологического противника, а не, скажем, костюм фирмы «Большевичка»?

Ответ на этот вопрос мы с Сергеем Борисовичем не репетировали, так как просто не предполагали, что он будет задан, так что пришлось импровизировать.

— Действительно, на мне джинсы, — согласился я. — Вот только они сделаны не в США, а в Индонезии. И джинсы сегодня не только на мне, но и на многих присутствующих в зале тоже. Но объясните мне, почему я должен отказываться от удобной повседневной одежды? Если бы я присутствовал на торжественном приёме, то обязательно надел бы костюм от «Большевички» или другого отечественного производителя. Хотя у меня, к сведению, есть ещё и вельветовый, купленный в Греции. А в джинсах мне просто удобно. Я в них добирался из своего города до Москвы, а если бы был в костюме, то где бы я его отгладил перед встречей с вами? Мне нравится демократичный стиль в одежде, и в первую очередь своим удобством. И тут для меня не играет никакой роли, в какой стране была произведена данная одежда.

— Почему же в СССР до сих пор не поставят на поток производство качественных джинсов?

— Это вопрос не ко мне, а к министру нашей лёгкой промышленности. К сожалению, у нас много чего пока не выпускают. Лично меня не радует тот факт, что в Соединённых Штатах умеют делать качественные гитары, а в СССР на поток поставлено производство инструментов, которые уважающие себя музыканты и в руки не возьмут. Кстати, здравая критика в нашей стране приветствуется, — многозначительно посмотрел я на Стоуна. — Так вот, приличную гитару, и электрогитару в том числе, у нас может создать какой-нибудь кустарь-одиночка, и зачастую она звучит не хуже «Гибсона» или «Фендера», но это, сами понимаете, капля в море. Но я уверен, что рано или поздно в Советском Союзе появится и качественные джинсы, и качественные музыкальные инструменты.

А главное, подумал я, что мы первые запустили в космос искусственный спутник Земли и человека. А помимо космических у нас есть у нас есть и другие ракеты, например, на Кубе, так что не надо, как говорится, ля-ля. У нас быстро чем найдётся прищемить вам хвост, господа капиталисты.

По ходу дела я решил над американцем приколоться.

— Мистер Стоун, вы же патриот своей страны?

— Несомненно! — гордо выпятил он свой «аристократический» подбородок.

— А вас не смущает тот факт, что под известной маркой джинсов стоит индонезийский производитель?

— А почему меня это должно смущать? Обычная практика, международная интеграция…

— Это понятно. Но как вы отнесетесь к тому, что какая-то третья страна, изменив в названии джинсов всего одну букву, начнет их штамповать в немыслимом количестве и по цене в разы дешевле, чем ваша продукция? Качество может будет и похуже, но спрос на ваш товар все же снизится.

Ага, удалось мне смутить Стоуна, вон как заёрзал.

— Мне очень интересно, молодой человек, где вы успели получить подобные знания?

— У нас предмет в училище есть, обществоведение называется. Там подобные темы как раз и разбирают. Но вы не ответили на мой вопрос. Ваша страна Тихоокеанский флот пошлет на урегулирования проблемы?

— Ну что вы! Наша страна мирная и подобные вопросы привыкла решать на уровне переговоров. Из-за каких-то джинсов начинать Третью мировую войну уж точно не станет…

— Спасибо, мистер Стоун! Я запомню ваши слова про джинсы и про Третью мировую.

— Скажите, мистер Варченко, а вы бы не хотели жить в Соединенных Штатах? У нас в стране умеют по достоинству оценивать молодых авторов. Тем более что фантастика является одним из востребованных жанров литературы…

— Знаете, мистер Стоун, одно то, что мое произведение напечатал самый на сегодня популярный журнал в СССР, говорит о том, что в нашей стране не с меньшим вниманием относятся к творчеству молодежи. Это во-первых. А во-вторых, я, как и вы, являюсь патриотом свей страны. Понимаете, я без русской березки жить не могу…

— Но в США тоже березы растут!

— Нет. Это у нас березы, а вас просто деревья. Мне тут недавно стихи на ум пришли. Возможно я их потом оформлю в песню. Послушайте. Может вам и станет понятен мой ответ.

И я на экспромте выдал «Березы» от «Любэ». Без припева, понятно. Когда закончил читать, в зале, как принято было тогда говорить, раздались бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации.

Затем прозвучало ещё несколько вопросов от наших журналистов и просто моих поклонников, после чего Полевой решил, что пора заканчивать пресс-конференцию, о чём и объявил во всеуслышание. И совершенно неожиданным для меня было то, что присутствующие встали и стали мне аплодировать. Приятно, конечно, но мои щёки снова стали пунцовыми, как и в начале мероприятия. Похоже, придётся привыкать к повышенному вниманию к моей персоне, особенно после этой пресс-конференции. Интересно будет почитать отзывы в периодике. Эх, кто бы мне ещё номерочек «USA Today» с отчётом Стоуна подогнал…

Когда мы вернулись в кабинет Полевого, тот выдохнул:

— Да-а, ну ты и выдал! Этот американец теперь уж не знаю, что напишет в своей газетёнке.

— Надеюсь, этот тип не переврёт всё в свойственной американской прессе манере.

— Эти да, могут. Будем надеяться, что если и переврёт, то не сильно… А в целом пресс-конференция, считаю, вполне удалась. Давай сейчас чайку на дорожку выпьем и поедем домой. Юлия Осиповна — это супруга моя — сегодня обещала вареников с картошкой наварить.