Выбор

Глава 1

Голова с глухим стуком упала на деревянный помост и покатилась, словно яблоко, сорвавшееся с ветки. Каждый новый оборот заставлял ее подпрыгивать при соприкосновении носа с нестругаными досками. Крови почти не было. Темная дыра горла блестела от алой влаги, скудно сочащейся сквозь идеально ровные края мастерски выполненного разреза.

«Симпатичный мальчик», – машинально отметил Дарьян, бросив беглый взгляд на совсем еще детское лицо, равнодушно смотрящее на своего палача.

В стеклянных глазах замерло любопытство, игриво прячущееся под длинными белесыми ресницами.

Власенка привычным движением ухватила голову за шелковые кудряшки и бросила в корзину.

Дарьян поднял глаза к небу, вглядываясь в сумрачные завихрения вечерних облаков. Он чувствовал, что боги готовы его слушать, но не мог сформулировать адресованное им послание.

Колдун с досадой опустил лицо, невольно уткнувшись в истлевшую ткань одежды. В нос ударил резкий запах разлагающегося тела, вытолкнувший из желудка тугой комок, остановившийся в горле.

Дарьян удивился, что ему противен собственный запах. Раньше он такого не замечал.

Усталость, мешавшая ему жить последние годы, ощущалась необычайно ясно, став на мгновение единственным воспринимаемым чувством. Колдуну наконец-то удалось сформулировать просьбу, адресованную богам, отображающую его единственное желание: «Заберите меня отсюда!»

Дарьян устал жить. Он давно сбился со счета череде однообразных лет, забыл свое детство и юность. Он помнил себя только старым, вонючим и страдающим от невозможности умереть.

«Преемник! – раздался в голове хор голосов, переплетающийся различными интонациями и тембром, от женского писка до трубного баса. – Тебе нужен преемник. Грядут темные времена. Мы все в опасности. Найди достойного и покойся с миром».

Дарьян вновь опустил голову. Задача казалась невыполнимой. Много лет он искал для себя достойную замену, но все старания были напрасными.

– Будьте вы прокляты! – Колдун швырнул первым вечерним звездам крик отчаяния, понимая, что ему ничего не грозит, как бы он ни оскорблял богов.

Дарьян стоял, широко расставив ноги, упираясь босыми ступнями в теплую землю холма, насквозь пропитанного кровью жертв. Нестриженые ногти, напоминавшие когти животного, прочертили среди редких травинок глубокие борозды. Руки, вознесенные в направлении звезд, торчали из лоскутов истлевшей ткани кривыми ветками, покрытые буграми и нарывами, в которых кое-где копошились белесые черви. Дарьян сжал костлявые пальцы в кулаки, похожие на переплетение корней благодаря многочисленным трещинам и морщинам.

Колдун почувствовал, как в него, словно в пересохшую землю, впитывается энергия земли, воды, воздуха и огня, переполняя его, готовая разорвать на куски. Вместе с криком, от которого замерли все обитатели капища, в мир вырвался призыв, разносящийся незатихающим вихрем во все стороны.

– Услышь меня преемник, – прошептал, слабея, Дарьян.

Серая тень неясыти парила бесформенным пятном, нарушая гармонию звездного узора. Привычный для птицы лес остался далеко позади. Огромные влажные глаза затуманились пеленой страха, но сова продолжала лететь над спящим городом. Один-два взмаха могучих крыльев, глухо шелестящих в тишине, – и вновь беззвучное скольжение…

Людское поселение сверху выглядело гигантским насекомым, раскинувшим во все стороны щупальца улиц. Приклеившиеся друг к другу усадьбы ремесленников и торговцев, обнесенные деревянным частоколом, сменялись огромными теремами знатных жителей, похожими на маленькие крепости.

Город спал, погруженный во тьму. Только в одном месте, возле корчмы, слышен был шум и веселье.

Из распахнувшейся двери с вырвавшимся на улицу хором разномастных голосов вывалился невысокий крепкий мужчина в добротной одежде, выдававшей состоятельного горожанина. Он был пьян.

– Святослав, ты куда? – раздался зычный голос из открытых дверей, заглушающий гвалт питейного заведения.

Человек, названный Святославом, отрешенно махнул рукой и побрел нетвердой походкой прочь.

Дверь корчмы со стуком захлопнулась, скрывая за собой свет и шум, вновь погружая округу во мрак.

Близкая человеческая речь вызвала у совы смятение. Изобилие зданий смущало птицу. Неясыть крутила головой, выискивая нужный путь. Привычное к темноте зрение ночного жителя различало на земле отъевшихся на человеческих объедках мышей. Желудок призывно урчал, хотелось броситься вниз и насладиться едой, но крылья против воли делали пару очередных взмахов, и массивное тело совы продолжало планировать над людскими строениями…

Мощенные камнем улочки, напоминавшие с высоты паутину, сходились к центру города, где пряталась под защитой стен внутренняя крепость – детинец.

Осознание того, что улицы помогут разобраться среди лабиринта, создаваемого домами, прекратило возникшую у совы панику. Полет становился ровнее и уверенней.

Неясыть искала терем княгини Ольги. Самое крупное в городе каменное сооружение. Назойливое ощущение его близости не давало желанного покоя. Лихорадка ожидания, казавшегося бесконечным, проникла нестерпимым зудом в мышцы. Надежда на скорое освобождение придавала взмахам крыльев силу, помогая преодолевать сопротивление ставшего густым воздуха.

В когтях хищник держал цветущую веточку сирени. Сова, как будто осознавая свой нелепый вид, лихорадочно трясла лапами, но когти, подчиненные чужой воле, свела непривычная судорога, которая не позволяла избавиться от глупого растения.

Большие здания стали попадаться все чаще. Приближался детинец.

Внезапно появилось ощущение, что пристальный взгляд зацепился за серое тело птицы и сопровождает его на протяжении дальнейшего пути. Как будто невидимая нить затянулась на толстой шее совы и крепко держит.

Неясыть кинулась вниз, потом взмыла вверх, попробовала метаться из стороны в сторону, но невидимая нить не отпускала. Смирившись с магическими оковами, птица ускорила свой полет.

Белые стены нужного здания возникли из темноты лунным призраком.

Радостное чувство близкого завершения пути, восторг приближающейся свободы охватили неясыть. Гордая птица ловко маневрировала между ажурными башенками терема княгини, разыскивая место, где должен был окончиться полет.

Окно, подсвеченное слабым огоньком, появилось внезапно на неудобной высоте, и сова неуклюже плюхнулась на подоконник.

Перед ней стояла молодая женщина.

Длинные русые волосы, сплетенные на скорую руку в небрежную косичку, обрамляли миловидное, ничем не примечательное лицо. Вздернутый нос и озорные, с прищуром, глаза придавали лицу мальчишеский вид. Сарафан, поверх белой льняной рубахи без пояса, говорил о поспешности при одевании.

Сова нерешительно топталась на месте, наклоняя голову поочередно то вправо, то влево.

Девушка коснулась рукой пернатого хищника.

Прикосновение вызвало дрожь, захватившую каждое перышко. Перья взъерошились, делая и без того огромную птицу еще больше. Лапы разжались, и веточка сирени вывалилась, упав на подоконник. Оцепенение медленно спадало с совы, неся вместе с долгожданной свободой ужас от близости человека.

Неясыть, поняв, что владеет своим телом, широко расправила крылья и шумно захлопала ими, стремительно уносясь в ночной сумрак.

Тримир смахнул со стола разложенные в строгом порядке магические предметы, служащие для того, чтобы пускать пыль в глаза назойливым просителям колдовских услуг.

Его никто не видел, и можно было дать волю гневу, не прикрываясь маской бесчувственности. Магия, так нагло и беззастенчиво пришедшая в открытое окно с потоком свежего воздуха, подняла из глубины души неистовое бешенство. Ведун не без труда справился с приступом ярости, комкая крючковатыми пальцами грубую ткань, застилавшую кровать, на которой он сидел.

Злило все: появление птицы, подчиненной чужой воле; расстояние, подвластное оборотнику для управления совой, говорящее о его необычайной силе…

Тримира переполнила досада с осознанием того, что, несмотря на свое умение распознавать чужое колдовство, он не может проследить место, где находился волхв. Его жалкий удел – беспомощно наблюдать за птицей-оборотнем.

Тримир привык гордиться своей исключительной способностью чувствовать магию и видеть ее следы, но сейчас ощущал только досаду.

Бесило то, что чужое колдовство вторглось в его сон, нарушив царившую в нем гармонию, и внезапно исчезло, не позволив Тримиру понять, кто его обидчик.

Тримир закрыл глаза, пытаясь вновь погрузиться в повторявшуюся из ночи в ночь картину, разрушенную нежданным гостем.

Завораживающее виденье приходило к нему с завидной регулярностью, принося блаженство и мучение. В сотый раз, наблюдая величественное действо, вызывавшее чувства намного более яркие, чем серая реальность, Тримир ощущал близость познания великой тайны, но разгадка каждый раз проходила мимо него.

Ведун закрыл глаза, мысленно прокручивая до мельчайших подробностей знакомое виденье.

Ангельски-нежный свет заполнял собой пространство. Сквозь слепящую белизну проступало – все больше краснея – пятно правильной округлой формы.

Зрелище выглядело жутковато и напоминало растекающуюся на простыне лужу крови. Вокруг пятна возникали и исчезали радуги. Пятно росло, увеличиваясь в размерах. Его цвет становился все насыщеннее, впитывая в себя белизну и освобождая пространство темноте, подступающей со всех сторон.

Пурпурный фон радужного пятна демонстрировал всевозможные оттенки красного, извивался, образуя спиральные завихрения, превращаясь в голову с длинными седыми космами и бесконечной бородой. Лица не было видно.

Вслед за головой из смешения белого, красного и черного возникло мощное туловище. Богатырская фигура вызывала уважение.

Трансформации человека без лица продолжались.

Гигант становился зыбким, неустойчивым – расплывался в серо-красно-белое облако. В его глубине сверкали молнии. Они казались родными. Облако все больше напоминало раскидистый древний дуб.

Четыре человека приблизились к дубу с разных сторон.

Лица людей были скрыты глубокими капюшонами, но по крепким фигурам угадывалось, что двое из них – мужчины. В двух других по узким плечам и невысокому росту можно было предположить женщин или детей-подростков.

Они закружились вокруг векового дерева, все больше ускоряясь, сливаясь в сплошное пестрое кольцо. В глазах рябило от бесконечного мелькания силуэтов. Казалось, что это нереальное вращение затянет в себя и растворит без остатка.

Сумасшедшая пляска оборвалась так же резко, как и возникла.

Вместо четырех человеческих фигур осталась одна. Она таяла так быстро, что не было возможности разглядеть, кто это – мужчина или женщина.

Сквозь растворяющуюся фигуру проступил золотой крест, излучающий ослепительный свет, в котором меркли любые другие оттенки.

Дуб-богатырь вспыхнул ярко-желтым пламенем и впитался в крест, делая его еще ярче.

Плавно, словно выплывая из тумана, сквозь белизну, заполнившую пространство, проступило тело младенца.

Он поворачивал голову в сторону Тримира. На детских губах угадывалась легкая насмешка.

«Кто ты, дитя?» – вопрос звучал в голове колдуна против его воли.

Черты младенца становились все четче и четче, и в тот самый момент, когда Тримиру казалось, что он узнал это дитя, его образ исчез вместе со светом, оставляя только черноту.

Ведун плеснул себе в лицо воды из ведра, стоящего подле кровати.

Прохладная жидкость привела его в чувство.

Из темной глубины сосуда на него смотрело худощавое усталое лицо с провалившимися маленькими глазами.

Тримир усмехнулся своему отражению, демонстрируя мелкие хищные зубы.

Ему нравилось выглядеть мерзко и зловеще. Это отпугивало назойливых людей, которые раздражали ведуна, отвлекая его от постижения таинств волшебства.

Тримир неловко поднялся с кровати, злобно рыкнув.

Левая нога затекла и онемела от неудобной позы, подчеркивая его бессилие перед внешними обстоятельствами.

Он с детства пытался победить в себе это ощущение слабости единственным доступным способом – совершенствованием своих магических талантов.

В глубине души ему было предельно ясно, что злость, которая глодала его, адресована не оборотнику, бесцеремонно вырвавшему его из сна, – она следствие бессилия перед тайной величественного виденья.

Случившееся можно было бы оставить без внимания, утихомирив непрошеную ярость, но ведун понимал, что произошедшее во дворце княгини не предвещает ничего хорошего.

Хотя Ольга не доверяла волхвам и давно была крещеной – от ее благополучия зависел покой Тримира. А он для ведуна был второй по значимости вещью в жизни, да и то только потому, что обеспечивал возможность заниматься первой – познанием абсолютной магии.

Княгиня поклонялась непонятному для Тримира богу, который призывал все ото всех терпеть и любить врагов. Несмотря на могучий призыв «возлюбить врагов своих», для охраны Ольги существовала многочисленная дружина.

Прихрамывая на занемевшую ногу, ведун побрел в покои воеводы Свенельда, шаркая стоптанными туфлями по отполированному полу.

Воевода отвечал за порядок во дворце и княжестве.

Ведун уже давно проживал у Свенельда, пожалуй, самого могущественного человека в государстве, и оказывал ему различные магические услуги в обмен на кров и достойное содержание. Это нисколько не напрягало Тримира, так как он имел возможность заниматься постижением секретов колдовства, увеличивая свои знания и силу.

Тримиру часто снились сны. Они несли ему информацию о будущем. Все они были ясны и понятны. Потому он и был одним из самых известных ведунов.

Он с легкостью предсказывал будущее других людей, которое открывалось ему во сне. Именно этот дар особенно ценил воевода Свенельд.

Но странный сон, приходящий к Тримиру каждую ночь, касавшийся, видимо, его самого, оставался тайной за семью печатями.

Ясно чувствовалось приближение катастрофы, насквозь пропитавшее виденье. Оно затмевало собой все, оставляя лишь небольшие лазейки еле заметным ощущениям конкретных событий, которые должны произойти в недалеком будущем.

Нужно было найти способ разгадать это предсказание. Иначе вновь и вновь возвращавшийся сон мог свести его с ума. Собственные попытки понять снящиеся картины каждый раз обрекались на провал.

Развить свои способности за короткий срок не представлялось возможным. Но существовал способ рискованный и сомнительный, к которому Тримиру не хотелось прибегать. Можно было обратиться к богам посредством жрецов. Они могли – в обмен на жертву – усилить существующие таланты на короткое время до безграничных пределов. Подобные процедуры отнимали слишком много жизненных сил и укорачивали время присутствия в этом мире.

Несмотря на страх, в глубине души ведуну было ясно, что уже совсем скоро ему придется пойти на поклон к одному из древних божеств.

Сон возвращался все чаще и настойчиво требовал своей разгадки…

Сознание толчком вернулось к оборотнику.

Хоровод звезд закрутился перед глазами. В ушах стоял монотонный гул.

Везнич сел под деревом, потряс головой, пытаясь привести себя в чувство. Хлопки прядей волос по щекам звучали все отчетливее, сигнализируя о возвращающемся сознании. Прохладный ночной воздух окончательно разорвал связь с совой. Ветки, плавно раскачивающиеся на уровне глаз, приобрели четкие очертания.

По-деловому перебирая лапками, пробежал паучок, ловко ориентируясь в лабиринте листвы. Волхв взглядом проследил его передвижение. Паучок казался невзрачным и безопасным до тех пор, пока не добрался до мухи, запутавшейся в липких нитях. Жужжание насекомого – до появления паука напоминавшее слабое ойканье – переросло в истошный визг и резко оборвалось после того, как паучий яд проник в тело.

Деловитый малыш начал проворно заматывать гигантскую – по сравнению с ним – муху, ловко переворачивая ее из стороны в сторону.

Везнич невольно втянул голову в плечи, отчетливо вспомнив тщетные попытки избавиться от невидимого магического ока, наблюдавшего за ним во время полета.

Ощущение беспомощности, смешанное со страхом неизвестного, напомнило ему первые детские чувства, вызванные присутствием в другом существе – ужас животного и неспособность сопротивляться чужой воле…

Чувства так сильно схожие с тем, что он испытывал прямо сейчас.

Он редко использовал врожденный дар подчинять своей воле живую природу, доставшийся в наследство от отца. Из-за отсутствия тренировок тело не слушалось. Но оборотник заставил себя подняться и неловким движением ткнул ладонью в морщинистую кору дерева, пытаясь удержаться на ногах.

Сова легко покорилась ему, позволив видеть своими глазами, слышать своими ушами, осязать своей кожей.

Оборотник испытал чувство, схожее с наслаждением, от редкой возможности повелевать сдавшимся существом.

Везнич легко справлялся с сознанием крупных птиц, косуль, собак, но мечта покорить волка или медведя оставалась недостижимой. У каждого оборотника был свой предел силы.

Высшим мастерством в его искусстве считалось покорение хозяина леса – бурого гиганта, которого нельзя называть по имени. Но и это был не предел силы оборотников. Ходили легенды, что во времена господства древней веры Рода существовали такие волхвы, которые не только сливались сознанием с животным – оставаясь в это время недвижимыми и уязвимыми для врагов, – но и полностью, всем телом могли перевоплотиться в нужное им существо.

Везнич вновь прокрутил в мыслях произошедшее с совой, пытаясь вспомнить подробности того момента, когда за ним началось наблюдение.

С высоты птичьего полета открывался прекрасный вид. Оборотник наслаждался им, поражаясь, как разросся Киев за время правления Ольги. Он давно не был в городе и не представлял масштаба изменений.

Безмятежность полета нарушалась лишь тревогой, что не удастся найти Марфу. Выручили улицы, ведущие к княжескому терему. Они были вымощены камнями, в отличие от остальных, и служили прекрасным ориентиром.

Липкое чувство чужого присутствия погасило всплеск радости, возникший при виде внутренней крепости – детинца, где находились покои княгини.

Везнич закрыл глаза, пытаясь вспомнить детали ускользающей из памяти картины. Необходимо было понять, откуда исходила угроза.

Тот, кто выследил полет совы, безусловно, очень опасен. Его намерения непонятны. Самым страшным было то, что неизвестный колдун видел приземление птицы на окно Марфы и, возможно, запомнил девушку.

Радость, светившаяся на лице Марфы, говорила о том, что она поняла, кто скрывается в образе ночной птицы. Подсказала сирень, цветением которой был заполнен мир в те дни, когда безумство любви связало их вместе.

Сейчас же стоял разгар лета, и, естественно, никакой сирени уже не было. Дар оборотника вступать в контакт с природой распространялся и на растения. Веточка сирени подалась навстречу колдуну, подчиняясь незатейливым словам заклинания, отвечая на призыв яркими, по-весеннему свежими цветами.

Везнич видел, что Марфа все поняла. На ее щеках загорелся румянец волнения в предчувствии скорой встречи в условленном месте.

Покинуть терем, проехать весь город, потом лес. В обычной ситуации ничего сложного, но сейчас… Думать о плохом не хотелось.

Где-то в кустах тревожно захлопала крыльями разбуженная птица.

Везнич прислонился к дереву, сливаясь с темным стволом и становясь неразличимым для посторонних глаз. Все чувства волхва обострились, но он не смог заметить ничего странного.

Лес шептал и постанывал обыденно и знакомо.

Тримир, погруженный в тревожные размышления, вздрогнул от неожиданно возникшей громадной фигуры стражника, демонстративно нахмурился, сердясь на себя за выказанную слабость.

У него была репутация невозмутимого человека, которого ничто в этом мире не в состоянии вывести из состояния равновесия.

– Доложи обо мне воеводе.

– Но… – охранник замялся, находясь перед нелегким выбором.

Тримир спрятал невольно возникшую улыбку. Ему было приятно видеть мучения дружинника, старавшегося понять, что будет меньшим злом: рассердить воеводу или волхва.

– Живее! – Голос мага прозвучал негромко, но решительно, не оставляя охраннику никаких сомнений.

Сладкое удовлетворение растеклось в душе колдуна при виде выбора, который сделал дружинник. Стражник распахнул перед ним дверь, склоняя голову в учтивом поклоне и пропуская ведуна в покои воеводы.

Свенельд лежал в огромной кровати, украшенной затейливой резьбой, изображавшей в основном животных и причудливые растения. Кровать застилали звериные шкуры, поверх которых была накинута грубая льняная простыня.

В глубине мехов и ткани зашевелилось – демонстрируя сквозь прорехи в убранстве постели свои прелести – обнаженное женское тело.

Тримир поморщился. Он не чурался женщин, но не одобрял излишеств воеводы, которым тот предавался. Ведун сделал вид, что не заметил среди шкур шевелившейся в томной неге женщины. Его голос звучал подчеркнуто фамильярно:

– Свенельд, я только что видел, как во дворец княгини Ольги проникла птица, подконтрольная волхву-оборотнику. Она вступила в контакт с какой-то женщиной. Мне не удалось распознать, кто это был. Я думаю, что происходящее за спиной великой княгини может быть опасно.

Свенельд задумался.

Его лицо оставалось непроницаемым.

Редко что в Киеве происходило без ведома воеводы, а если такое случалось, то, конечно, представляло опасность. В первую очередь для него и его могущества.

Свенельд поднялся с кровати, пройдя в задумчивости несколько шагов. В его походке чувствовались раздражение и тревога.

– Спасибо, Тримир, ты, как всегда, безмерно полезен. Не волнуйся, я позабочусь о непрошеных гостях.

Тримир подчеркнуто почтительно поклонился.

Обычно их взаимоотношения с воеводой не предполагали излишних церемоний, но сейчас Тримиру нестерпимо хотелось быть в курсе происходящих событий. Было устойчивое предчувствие, что не зря оборотник разрушил его сон и может приблизить разгадку виденья. Это предчувствие заставило его сменить независимое поведение на заискивающее.

Свенельд не среагировал на этот поклон, поглощенный своими мыслями.

– Позови Блуда, – отдал охраннику распоряжение.

Свенельд, нервно шагая по комнате, накинул на себя расшитый золотом кафтан, небрежно застегнув его на несколько нижних пуговиц и оставляя обнаженной мощную грудь, которую пересекал багровый шрам.

Блуд появился очень быстро. На его лице не было и следа сонливости. Казалось, что он как верный пес лежал, свернувшись на коврике у дверей, и вбежал, едва заслышал свою кличку.

Подобострастный поклон, продемонстрированный слугой, показал волхву, что он очень заблуждается на счет своей учтивости.

Свенельд посмотрел на неказистую грузную фигуру ближайшего помощника и непроизвольно почесал грудь, как бы проверяя, не превратилось ли его мускулистое тело в бесформенный мешок, как у Блуда.

Сила была не самой выдающейся стороной слуги. Свенельд ценил его за изворотливость, хитрость и исполнительность. Сильных воинов хватало в дружине, а вот по-настоящему преданного – как собака, еще и неглупая, – слугу было найти трудно.

Приглушив голос и дружески обхватив Блуда за плечо, Свенельд, не прекращая передвижения по комнате, произнес:

– Отправь во дворец княгини Ольги молодца попронырливее. Пусть проследит, что там происходит странного: кто не спит; может, кто собирается покинуть дворец; кто туда придет… Если кто-то покинет дворец – пусть разведает, кто и куда.

Свенельд, остановившись, пристально посмотрел в бегающие глазки Блуда. В них уже светился азарт гончей. Казалось, что ноздри помощника начали раздуваться, беря след.

Свенельд успокоился. Он видел, что Блуд не подведет.

– Может, я смогу чем-нибудь помочь? – вмешался Тримир, опасаясь оказаться в стороне от этого дела.

– Может быть, но не сейчас. – Голос Свенельда звучал ровно, без эмоций.

Тримир понял, что под этой излишней спокойностью скрывается раздражение, и не осмелился настаивать на своем участии в слежке.

– Ступай, ступай… – Свенельд несильно похлопал по спине Блуда, подталкивая к выходу. – Поспеши, дружище.

Блуд согласно кивнул и, ревниво поглядывая на ведуна, вышел за двери.

Рука Свенельда протянулась в сторону колдуна в попытке повторить похлопывание, но, описав в воздухе дугу, поправила пышную шевелюру падавших на лицо волос.

Колдун удовлетворенно усмехнулся, не пытаясь спрятать выражение лица.

Сова исчезла в вязкой темноте ночи.

Перед Марфой лежала веточка сирени. В памяти всплывали картины ее многолетнего знакомства с Везничем…

Марфа бесцельно бродила по лесу, наслаждаясь густыми сочными запахами весенней природы, вызывавшими сладкую истому. Это чувство было новым для нее и незнакомым. Это было то время, когда она открывала в себе неизвестные до сих пор грани. Вместе с внешними изменениями – стремительно уничтожающими озорную угловатую девчонку, создавая взамен нее очаровательную девушку, – приходила и бескрайняя гамма неизведанных ранее ощущений, диктовавших свою волю.

Вот и сейчас непреодолимое желание побыть наедине с новыми чувствами вытолкнуло ее из города, заполненного суетливыми людьми и весенней грязью, еще не до конца смытой первыми дождями.

Она совсем не знала матери, умершей во время ее рождения.

У нее не было подруг.

Отец – воевода Асмуд – воспитывал ее как мальчишку потому, что просто не представлял себе другого воспитания.

Ему часто доверяли для обучения мальчиков, и одним из них был Святослав – тогда еще не муж, а просто детский друг, – с которым Марфа проводила больше времени, чем с любой девочкой.

Мальчики были для нее просто игрой, и случайно встреченный в лесу мужчина стал объектом игры.

Марфа спряталась, с любопытством разглядывая в просветах листвы высокую худощавую фигуру.

Он увлеченно перебирал стебельки растений, пряча некоторые из них в дорожную сумку. В нем было что-то основательное – как утес над рекой, – казавшееся вечным, незыблемым и надежным. Его глаза были полны мудрости и доброты. Все это смущало, привлекало и заставляло затаиться, как мышка…

Потом их свел несчастный случай.

Отец Марфы заболел. Везнича пригласили лечить знатного воеводу.

Волхв часто оказывал посильную помощь жителям селения, недалеко от которого он проживал. За это ему приносили еду, одежду и другие необходимые в быту вещи. Знание природы позволяло ему успешно справляться с нехитрыми хворями людей.

У Асмуда были жар и слабость, лечившиеся в течение нескольких дней.

Марфа тайком наблюдала за ловкими движениями волхва сквозь приоткрытую дверь, притаившись в соседней комнате.

Везнич внимательно осмотрел больного, достал отвар, напоил его и направился к выходу.

Марфа метнулась ему навстречу и, имитируя неожиданное появление, воткнулась лицом в живот высоченному волхву.

Везнич – всегда занятый природой и своим местом в ней – редко обращал внимание на девушек, но Марфа показалась ему особенной. Ворвавшаяся с тревожным шумом, волнующаяся за здоровье своего отца, слегка растрепанная, она внесла за собой в сумрачную комнату боярского терема ветер, запах леса, солнечные лучи, ослепительно вспыхнувшие в широко раскрытой двери, – и сумасшедшую энергетику, пронзившую душу волхва.

Везничу захотелось, чтобы Асмуд не выздоровел никогда и он лечил бы его вечно, находясь рядом с этим сгустком солнечной энергии. Волхв сделал все, чтобы посещать этот дом как можно дольше.

Марфа провожала и встречала лекаря каждый день и, разговаривая с ним по дороге, все больше восхищалась мудростью этого еще не старого человека, его спокойствием и уверенностью.

Во время одной из таких прогулок она быстро поцеловала его и стремглав умчалась домой…

Место, где это произошло, стало символом их любви.

Скорее всего, Везнич и сейчас ждет ее под старым развесистым дубом, недалеко от берега реки.

Святослав вывалился из пропахшего винными парами и человеческими телами трактира в ночную темноту.

Свежий воздух лизнул разгоряченное лицо, проникая в хмельную голову вместе с шумным глубоким вдохом.

Из раскрытой двери питейного заведения раздался недовольный голос Икмора, не желавшего расставаться с закадычным другом.

Святослав раздраженно махнул рукой, не поворачиваясь, выпрямил спину, стараясь не шататься, и побрел в направлении дворца Ольги. Он тряс головой в надежде прогнать хмель. Ему было неловко показываться на глаза любимой Малуши в таком состоянии. Но чаще всего именно так и происходило. Когда Святослав был трезв, он мог контролировать свои желания и сдерживать свои порывы, но стоило хмелю затуманить сознание – ноги сами несли к той, без которой не было жизни.

Ворота княжеского дворца оказались закрытыми.

Святослав наморщил нос, выражая недовольство. На языке вертелись ругательные слова, но крупица здравого смысла – не до конца поглощенного хмелем – не позволила устроить дебош.

Он грустно посмотрел на бесконечную стену из заточенных и отполированных до белизны бревен и обреченно зашагал вдоль нее.

К счастью, ворота конюшни оказались приоткрытыми, и князь направился к темному проему.

Суетливая поспешность сыграла с ним злую шутку: Святослав запнулся при входе за свою же собственную ногу и грохнулся на пол конюшни, зацепив по пути конскую упряжь, с шумом упавшую со стены.

Рука уткнулась во что-то теплое и мягкое. По запаху без труда удалось опознать конский навоз.

В одном из пустых стойл мигнул робкий огонек свечи. Разгоревшись ярче, он выхватил из темноты испуганное лицо конюха.

– Кто там? – Голос парня был полон поддельной решимости.

– Князь всея Руси, – ответил Святослав издевательски, злясь на самого себя. – Не видишь, что ли!

Последние слова он почти выкрикнул.

– Вижу… – Парень растерянно попятился от наступавшего на него князя.

– А ты кто? – спросил Святослав, загнав парня в угол.

– Конюх я, Добрыня, ваша светлость. – Парень потупил взгляд, словно смущаясь своего имени.

Святослав оглядел его с ног до головы. Парень был рослый и ладно сложенный. Свеча смотрелась игрушкой в широкой ладони.

– А ты крепок, братец, хоть и имя у тебя бабское. – Святослав ударил Добрыню по плечу, почувствовав твердые как сталь мышцы.

Грязная ладонь оставила на белой исподней рубахе парня навозный след, а Святослав еще и вытер остатки конского дерьма о широкую грудь конюха.

Добрыня просиял от похвалы, не обращая внимания на вонючие полосы, затейливым узором разрисовавшие рубаху.

– Возьмите меня к себе в дружинники. – Голос Добрыни дрожал. – Надоела мне эта конюшня. Я и мечом научился владеть. А? Ваша светлость…

Святослав внимательно посмотрел в глаза Добрыне. При словах «дружина, меч…» хмель слегка развеялся.

Конюх не отвел взгляда. За внешней робостью чувствовалась внутренняя сила, необходимая дружиннику даже больше, чем крепкие мышцы.

– Язык за зубами держать умеешь?

Добрыня молча кивнул, доказывая, что умеет.

– Если кому расскажешь, что меня здесь видел, – убью!

Добрыня виновато переминался с ноги на ногу, демонстрируя, что сожалеет об увиденном.

Святослав удовлетворенно кивнул:

– Молчать будешь – о дружине подумаю.

Князь дунул на свечу, погасив огонек, и в потемках выбрался из конюшни.

Дверь в терем Ольги – обычно достаточно широкая – больно ударила Святослава косяком в плечо.

Покои Малуши находились неподалеку от комнат княгини, чтобы можно было прийти по первому зову госпожи.

Новый терем Ольги не нравился Святославу. Белизна каменных стен и свежих бревен, затейливые коридоры, роскошная резьба по дереву – все это казалось излишне помпезным и ненужным для жизни.

Терем спал глубоко и безмятежно вместе со всеми своими обитателями, производя лишь робкие стоны, издаваемые притирающимися друг к другу частями здания.

Перед Святославом – словно столбик – возник охранник из стражи княгини, выглядевший таким же отшлифованным до блеска, как и стены терема.

Князь зашипел, пытаясь скрыть за нахмуренными бровями нетрезвый взгляд, и закрыл стражнику рот ладонью. Из-под широкой руки виднелись только глаза охранника, хлопающие по-девичьи длинными ресницами.

Покорность, с которой дружинник воспринял этот жест, свидетельствовала о том, что он узнал Святослава.

Князь кивнул и, удовлетворенный реакцией стражника, отпустил его лицо.

– Ты меня не видел. – Ладонь превратилась в кулак, замерев возле носа дружинника.

Рука была все еще в конском навозе. Князь, ни на мгновенье не смутившись, вытер ее о полу кафтана стражника и, икнув, побрел дальше походкой, выражавшей полное безразличие, в ответ на недоуменный взгляд дружинника.

За очередным поворотом бесконечного лабиринта коридоров, в нескольких шагах от себя, Святослав заметил человеческую фигуру, закутанную в плащ. Низко опущенная голова, укрытая капюшоном, не позволяла разглядеть лицо, но плавность походки свидетельствовала о том, что это – женщина.

Бесконечно неожиданные встречи в посещении, предполагавшимся быть тайным, начинали злить Святослава. Пытаясь остаться незамеченным, князь прижался к стене и, вдавливаясь спиной в нишу, сооруженную для бессмысленной вычурности, скрылся в ее тени.

Женщина проскользила мимо него бесшумно, словно передвигаясь по воздуху.

Спина предательски чесалась, и Святослав, не выдержав, потерся о гладкие бревна, невольно улыбаясь от приятных ощущений, снимавших ненужный зуд.

Шорох – соизмеримый с естественными звуками недавно построенного здания – все же привлек женщину.

Слегка приподнятая в тревожном повороте голова позволила на мгновение увидеть лицо, вызвавшее у князя недоуменное замешательство – с детства знакомые черты жены Марфы, несмотря на скрытую тревогу, были все так же милы и по-мальчишески задорны.

«Вот это сюрприз!» – промелькнуло в голове у князя.

Подавив жгучее желание окликнуть Марфу, Святослав предпочел остаться незамеченным, поддавшись сладострастным мечтам о Малуше.

Марфа исчезла беззвучной тенью в закоулках коридоров, рассыпав после себя еле уловимый аромат таинственности.

Святослав взъерошил спутавшиеся длинные волосы, потирая макушку головы. Мрачные предположения непрошеными занозами воткнулись в безмятежное предвкушение запретного удовольствия.

– Здравствуй, светлый князь, – раздался за спиной вкрадчивый женский голос.

Святослав вздрогнул от неожиданности – весь его тайный план летел в тартарары. Он обернулся, пытаясь принять беззаботный вид.

За спиной стояла Будана – служанка матери. Она загадочно улыбалась, и сквозь ее обворожительную улыбку поблескивали белоснежные зубы, казавшиеся жемчужинами в свете луны.

– Я могу быть чем-нибудь полезна? – Будана сделала шаг навстречу Святославу.

На ней не было платья, только ночная сорочка тонкой восточной ткани, сквозь которую отчетливо проступала роскошная грудь. Будана не пыталась прикрыться, наоборот, она распрямила плечи и подалась вперед всем телом, как будто предлагая себя. Родом из племени угров, смуглокожая, черноволосая, высокая и статная, она всегда притягивала взгляды мужчин и была уверена в магии своей красоты.

– Спасибо, я иду к жене. – Святослав сказал это подчеркнуто сухо, чтобы избежать последующих домогательств, но взгляд невольно скользнул с удовольствием по ладному девичьему телу, угадывавшемуся под откровенной одеждой.

– А жаль… – Будана потянулась, как кошка. – Я всегда готова услужить тебе, светлый князь.

В следующее мгновение женщина резко развернулась и пошла по коридору в сторону комнат прислуги, все еще приглашающе оглядываясь.

Святослав добрался до покоев Марфы, раздосадованный тем, что встретил эту служанку, уже не первый раз демонстрирующую ему свое расположение.

Что она делала в коридоре ночью?

«По-моему, во дворце у матери все шляются по ночам, кто куда захочет…» – мелькнуло в голове у князя.

И все-таки появление Буданы – неожиданное и тихое, как бег мыши, – было крайне странным…

Святослав открыл спиной дверь, не сводя глаз с пустого коридора из-за опасения вновь увидеть любопытную служанку, выждал мгновение и, облегченно вздохнув, вошел в пустую комнату Марфы.

Согнав с лица следы смущения, князь сообразил, что еще ни разу не был в покоях жены после ее переезда в терем Ольги.

В комнате царил бардак, обычно оставляемый спешащим человеком.

Марфа не отличалась беззаветной любовью к порядку. Для нее на первом месте были удобства. И если удобно бросать платье в изголовье кровати, а не вешать в шкаф, – значит, оно будет болтаться там скомканным жгутом, а не благородно висеть в специально отведенном месте. Плачевные последствия сугубо мужского воспитания давали о себе знать.

Святослав удивлялся тому, что Асмуд не завел новую жену после смерти матери Марфы, и упрямо не хотел верить шептунам, наполнявшим княжеский двор слухами о тайной связи воеводы с княгиней Ольгой.

Князь выглянул в небольшое окно, выходящее на улицу.

Контраст между причудливыми тенями, отбрасываемыми довольно высокими зданиями, и серебристыми полосами лунного света придавал пустынной улице сказочный вид.

Внимательным взглядом воина и охотника князь заметил темную фигуру всадника, отъехавшего от дома Свенельда. Ночной путешественник вызвал легкую настороженность, быстро исчезнувшую при мысли о встрече с Малушей.

Улыбка держалась на лице Буданы, несмотря на то, что она уже рассталась с князем и находится у себя в комнате, прислонившись спиной к закрытой двери. Смущение и раздраженность Святослава вызывали у нее умиление. Удовольствие, испытанное при виде того, как грозный муж в твоем присутствии превращается в застенчивого мальчика, может сравниться только с наслаждением от объятий этого мужа.

Будана часто провоцировала князя своими откровенными домогательствами и с удовольствием наблюдала, как этот сильный и волевой человек терялся в ответ на ее поведение. И сейчас она не упустила возможности продемонстрировать свое чудесное тело, легко угадывавшееся под тонкой рубашкой. Он слишком нервничал и прятал глаза. Князю были чужды ложь и лицемерие, поэтому его лицо предательски выдавало, когда он что-то пытается скрыть.

Будана затаилась у двери в надежде услышать, что происходит в коридоре.

Безграничное доверие княгини Ольги, завоеванное годами верной службы, ей с недавних пор приходилось делить еще с одной служанкой – Малушей. Эта девчонка, с детских лет воспитывавшаяся во дворце, после крещения стала необычайно близка к княгине.

Будана злилась, чувствуя, что теряет свое влияние на Ольгу, и эта злость становилась еще сильнее от понимания того, что не злиться на конкурентку она не может. Спокойствие, с которым Малуша относилась к их заочному соперничеству – словно для нее и не существующему, – доводило эту злость до бешенства.

Будана не верила, что девушке абсолютно незнакомо чувство ревности, – она воспринимала ее спокойствие как издевательство.

Самым же страшным преступлением Малуши были ее взаимоотношения со Святославом, которые становились все более заметными, несмотря на старания их скрыть.

Будана чувствовала, что Малуша – казавшаяся на первый взгляд тихой и беспомощной – на самом деле была женщиной, способной преодолеть любые трудности ради достижения своей цели.

Сквозь дверь в коридоре послышалось движение, и Будана заглянула в щель неплотно прикрытой створки.

По коридору прошел – стараясь не шуметь – Святослав, юркнув в комнату Малуши.

После строительства нового дворца Малуша – как и Будана – удостоилась чести иметь личные покои, а не спать со всей прислугой. Будана поморщилась от раздражения, что эта выскочка и здесь сумела если и не обойти, то приблизиться к ней – Малуши становилось слишком много в этом дворце.

Но Будана уже знала, как сделать так, чтобы этой безродной девки стало меньше.

Во дворце стояла тишина.

Ольга любила рано ложиться спать и требовала этого же от своей челяди. Марфа накинула поверх сарафана плащ, который скрывал ее с головой, и выскочила на улицу. Калитка в конюшню поприветствовала девушку визгливым голосом.

Марфа замерла у входа, прислушиваясь к тишине, в которой отчетливо слышались удары ее сердца. Лошади оживились, чувствуя присутствие человека. Звездочка – пятнистая кобыла – ласково щекотала мягкими губами ладонь, съев предложенный ей кусок хлеба. Недовольная, что лакомства больше нет, лошадь ткнула Марфу мордой в плечо, громко фыркая.

– Тихо, Звездочка, – одними губами сказала Марфа.

За стеной в соседнем стойле послышалось кряхтение, и в центральный проход конюшни вытянулись ноги в стоптанных лаптях. Ноги показались Марфе огромными. Она ожидала, что вслед за ними появится человек, но ноги затихли, и послышалось легкое похрапывание их хозяина.

Накинув уздечку на голову лошади, девушка, осторожно ступая, направилась к выходу.

– Стой! Ты кто? – раздался сонный голос, адресованный спине Марфы.

Марфа вздрогнула, боязливо втягивая голову в плечи. Девушка медленно повернулась, заранее растянув губы в глупой улыбке.

– Простите, княгиня. – Парень смутился, явно не зная, как реагировать на гуляющую по конюшне княгиню.

– А ты кто? – спросила Марфа.

Лицо парня было знакомым, но она не могла вспомнить его имени.

– Я – конюх Добрыня. – Парень улыбался по-детски открыто и добродушно.

Марфа невольно улыбнулась в ответ, чувствуя к конюху неосознанную симпатию. Девушка подошла к нему вплотную и знаком пригласила опустить голову к ее лицу.

– Не говори никому, Добрыня, что видел меня, – прошептала Марфа в оттопыренное ухо конюха, а затем поцеловала его, едва коснувшись щеки, покрытой легким юношеским пухом.

– Хорошо. – Улыбка Добрыни теперь выглядела глупой.

Звездочка, очутившись на улице, втянула ноздрями теплый ночной воздух.

По телу животного пробежала дрожь, передавшись Марфе. Широкая спина животного без седла оказалась скользкой, вынудив девушку крепко прижать колени к шелковистым лошадиным бокам. Звездочка фыркнула, резво сорвавшись с места. Марфа опустила лицо, прижимаясь к гибкой шее лошади. Ветер откинул с ее головы плащ и разметал непрочную косу, распушив волосы по плечам.

Звездочка уверенно направилась за городские ворота, унося Марфу навстречу любимому.

Каницар лежал на спине в состоянии полудремы, закинув руки за голову. Ему нравились моменты, когда в отсутствие опасности дремота склеивала ресницы и не требовалось видеть окружение и глазами, и затылком.

Каницар служил телохранителем у Ольги. Его и Будану подарил мужу Ольги – Игорю – угорский дьюла Фаличи в знак братания и дружбы. Князь, в свою очередь, отдал их обоих жене. Давно уже покинул этот мир Игорь. Пришла смерть и к Фаличи, а парочка угров продолжала верно служить княгине.

Каницару редко приходилось вступать в поединки, защищая Ольгу. Народ ее любил. Поэтому имелось мало свидетелей его воинского мастерства. Не очень высокий, но с хорошо развитой мускулатурой, гибкий и подвижный, он был совершенной военной машиной, но никогда никому этого не показывал.

Несмотря на редко демонстрируемые воинские таланты, его все побаивались во дворце княгини. Даже бывалые дружинники относились к нему с осторожностью, настолько волевым и непреклонным был его вид.

Красота не коснулась лица Каницара, но от него исходил дух настоящего мужчины, что вызывало трепет у женщин и уважение у мужчин.

Дверь в его каморку приоткрылась, и в узкую щель прошмыгнула Будана. Каницар лениво повернул голову в ее сторону. Появление служанки Ольги не предвещало ничего хорошего. Во всяком случае, отдых уже закончился.

– Вставай, лоботряс. – Будана посмотрела на Каницара исподлобья, делая суровое лицо.

– А ты-то кто? – Каницар попытался огрызнуться. – Главная бездельница княгини.

Он всегда отвечал на колкости рабыни, чтобы не выглядеть бесхребетным, хотя понимал, что выполнит любое ее требование. Люди, видящие со стороны такую покорность этого воина перед рабыней, подозревали его огромную и безответную влюбленность. Это было распространенным заблуждением, которое не пытались развеять ни Каницар, ни Будана.

Когда Фаличи отдавал их в услужение русским князьям, он назначил Будану главной в их дуэте и заставил Каницара поклясться в покорности этой хитрой девчонке. Фаличи знал твердость слова Каницара и, вытребовав у него эту клятву, был уверен, что Каницар ее никогда не нарушит.

Воин огрызался, злословил, чтобы Будана многого о себе не мнила, но всегда исполнял ее поручения.

– Вставай быстрее, – Будана начала трясти воина за плечо. – Нет времени препираться.

Каницар лениво сел на лежанке.

– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа, – он отвесил поклон, не вставая, и уткнулся лицом ей в живот. Мягкая ткань рубашки приятно пахла домашним уютом, которого Каницар не знал в своей жизни, но мог предполагать по тем обрывкам младенческих ощущений, когда у него еще была мать.

Будана оттолкнула Каницара, казавшегося по сравнению с ней великаном.

– Нужно проследить за Марфой. Она куда-то собралась. Поторопись, медведь, а то упустишь.

– А тебе это надо – следить за женой князя? Я понимаю, что ты к нему неравнодушна. Но Марфа-то тебе зачем?

– Не задавай вопросов, а действуй. Если бы ты соображал так же быстро, как я, то был бы главным. – Будана любила подчеркнуть свое доминирующее положение, и это задевало Каницара.

– Про мой ум не надо – с меня достаточно и силы. – Каницар резко поднялся, подхватил плащ, лежащий на кровати, и направился к выходу.

Он всегда спал одетым, поэтому на сборы ему не требовалось много времени.

Перед тем как нырнуть в низкий дверной проем, он сгреб в руку две сабли, висевшие на стенке, и направился в конюшню.

Святослав задержался у окна, убивая время в надежде, что Будана угомонилась и легла спать. Невольная тревога, усиленная видом пустой улицы, подсвеченной яркой луной, растеклась в глубине души вязким фоном, растворив в себе остальные чувства.

Цоканье копыт, вонзаясь хлесткими щелчками в тишину спящего города, предвосхитило появление всадника, в котором Святослав без труда узнал жену.

Пальцы сжались в гневном порыве, оставляя на ладонях белые пятна, помогая справиться с желанием пуститься вслед за Марфой. Сладостное предвкушение встречи с Малушей окончательно погасило внезапно вспыхнувший порыв.

Князь, постепенно успокаиваясь, наблюдал за женой, исчезающей в темноте. Тревога за Марфу, стыд за неверность, неловкость за пьянство – все улетучилось, вытесненное неудержимым желанием обладать Малушей.

Святослав отошел от окна с лихорадочной поспешностью, не обратив внимание, что вслед Марфе от терема Свенельда отъехал всадник, заботясь больше о скрытности, чем о скорости передвижения. Он переехал со светлой стороны улицы, скрывшись в длинной тени, отбрасываемой галереей зданий.

С каждым шагом, приближавшим Святослава к комнате возлюбленной, его сердце стучало все быстрее, а ноги передвигались все медленнее.

Святослав приоткрыл невысокую дверь, проскальзывая в образовавшуюся щель.

Малуша спала, аккуратно свернувшись, словно кошка. Ее лицо казалось хищным из-за глубоких теней, оставленных огромным фонарем висящей за окном луны.

Малуша ворвалась в жизнь Святослава неожиданно, мгновенно превратившись из неказистой девчонки, с усердием прислуживающей Ольге, в невероятную красавицу, достойную вниманию князей. Несмотря на вид принцессы, Малуша оставалась старательной служанкой, скромной, исполнительной и приветливой.

Святослав не умел ухаживать, вернее, не любил, а значит, не хотел. Ему казалось, что каждая девушка считала счастьем, если он обращал на нее внимание.

Внешность Святослава не была утонченно красивой, но в нем отчетливо проступало неукротимое животное начало, наполнявшее каждое его движение, каждый жест и как магнит притягивающее женщин.

Малуша, к большой досаде князя, его не замечала. Преодолевая неловкость и робость, Святославу пришлось самому проявлять неказистые знаки, демонстрирующие чувства к красавице. Смущение, которое Святослав при этом испытывал, вызывало в нем злость и распаляло желание покорить неприступную служанку.

Даже сейчас, когда их отношения перешли грань дружеских, Малуша постоянно смущалась, чувствовала себя виноватой, твердила о смертном грехе и прочей христианской ерунде. Каждая новая встреча давалась князю как первая, и это заводило его, пробуждая инстинкт охотника.

Святослав подошел к спящей Малуше абсолютно бесшумно, как хищник к жертве.

Он внимательно посмотрел в лицо девушки, любуясь правильными чертами, слишком прекрасными для безродной простушки, и, не сдержавшись, поцеловал в щеку, невольно вдохнув нежный аромат юного тела.

Малуша сморщила нос, словно собираясь чихнуть, и открыла глаза, в первое мгновение ничего не понимая.

Лицо Святослава находилось так близко, что князь заметил свое отражение в ее зрачках.

Малуша издала неясный звук, сурово сдвинув брови, но Святослав, предупреждая гневную речь, прижался губами к ее приоткрытому рту. Руки князя крепко обхватили девушку, не позволяя шевелиться.

Глаза Малуши округлились, демонстрируя высшую степень возмущения. Маленькие кулачки, обнаружив недюжинную силу, больно вонзались между ребрами Святослава. Сердитое мычание, заглушаемое губами князя, достигнув своего апогея, стихло, превратившись в нежный поцелуй. Руки еще наносили удары по спине Святослава, но с каждым новым тычком их сила уменьшалась, пока они совсем не прекратились, сменившись крепкими объятиями.

Каницар вздрогнул от неожиданности, злясь на себя за минутную слабость. Среди полумрака конюшни, разрушаемого бледным огнем свечи, стоял, согнувшись в неестественно учтивом поклоне, светловолосый паренек.

– Здрасьте, – просвистел конюх в пол, тряхнув роскошной кудрявой шевелюрой.

Его издевательски добродушные глаза напряженно щурились из-за неловкого поворота головы, совместившего любопытство и поклон. Каницар промолчал, глотая череду ругательств, всплывших против воли. Решив, что жалкий скрюченный молокосос недостоин даже слов унижения, угр оттолкнул парня, с пренебрежением наблюдая, как конюх опрокинулся на спину, с глухим стуком ударившись головой о массивные жерди стойла.

Удовлетворенно ухмыльнувшись, дружинник запрыгнул на неоседланного гнедого жеребца, подаренного Ольгой, и не спеша выехал из конюшни. Остановившись на секунду в воротах, Каницар обернулся. При виде конюха, энергично растирающего ушибленное место, воин почувствовал, что злость и волнение уходят, уступая место сосредоточенности и спокойствию.

Марфы уже не было видно, но в стороне городских ворот слышалось глухое цоканье лошадиных копыт по брусчатой мостовой.

Каницар прикрыл глаза, сосредотачиваясь исключительно на звуках. Стук копыт, смешавшийся с раскатистым эхом, мечущимся между домов, рассказал о направлении передвижения беглянки.

Удовлетворенно кивнув головой, воин неторопливо двинулся вперед, кривясь при каждом неосторожном звуке, производимом копытами коня. Нужно было двигаться быстрее, но не хотелось разбудить весь Киев, который и так потревожили опрометчивые действия Марфы. Каницар ничуть не сомневался, что, несмотря на внушительную фору, легко сможет догнать девушку.

Скорей всего, она направлялась в лес. Конь под ним заволновался, нервничая от непривычно медленной езды, словно чувствуя нетерпеливость всадника. Ночью среди деревьев укрыться будет легко.

Каницар погладил скакуна по шее, ощущая ладонью дрожь животного. Прищурившись, словно это могло способствовать тишине, он ударил коня пятками в бока, предоставляя полную свободу в выборе скорости передвижения. Грохот копыт вонзился в ночной воздух, отдаваясь укоризненным эхом в голове воина.

Темный силуэт Марфы, расплывчатым пятном выделявшийся на фоне чуть более светлого неба, Каницар увидел буквально сразу же, как только покинул город. Она мчалась, не оглядываясь и даже не задумываясь о том, что кто-то может наблюдать за ней. Торопливость, граничащая с суетой, мешала девушке.

Ночь искажала предметы, перечеркивая их контрастными тенями и лунными бликами, придавая знакомому окружению необычайные сказочные очертания, делая их чужими и непонятными.

Каницар понимал, что игра теней путает Марфу, поэтому она излишне суетилась, оглядываясь по сторонам, ища продолжения дороги. Узнав знакомый пейзаж, поняв, куда следовать дальше, она устремлялась вперед. Некрупная, но довольно резвая лошадка с видимым удовольствием несла свою хозяйку, наслаждаясь ночной прогулкой.

Лес был редкий, и приходилось соблюдать приличную дистанцию, чтобы не обнаружить себя.

Каницар благодарно похлопал своего жеребца по шее, понимая, что он способен без особого напряжения не просто догнать лошадь Марфы, но и оставить ее далеко позади. То, что приходилось прятаться, замедляло движение преследователя, но все же шансов скрыться у Марфы не было.

Уверенная посадка девушки напомнила Каницару, что Марфа – дочь воеводы, с детства приученная к верховой езде. В ее движениях, наполненных свободой, сквозила радость, испытываемая от быстрой скачки. Сливаясь с лошадью в единый силуэт, она напоминала птицу, летящую над травой.

Справа, по ходу ее движения, между кустами и редкими деревьями заблестела в лунных лучах поверхность реки. Небольшая рощица закончилась просторной поляной с огромным раскидистым дубом, возвышающимся в середине темным гигантом. Поляна выглядела пустой, но Марфа вела себя так, словно кого-то увидела.

Она резко остановила лошадь, легко соскочила с нее, продолжая по инерции стремительный бег, влетела в объятия человека, тенью отделившегося от ствола дуба.

Девушка смотрела снизу вверх, вглядываясь в лицо, скрытое сумраком. Даже ночь не могла спрятать улыбку, светящуюся на ее лице.

Марфа гладила руками грудь стоящего перед ней человека.

Каницару показалось, что он отчетливо слышит, как громко бьется ее сердце.

Страстность объятий девушки заставила его поморщиться, вызывая легкое чувство брезгливости, испытываемое по отношению к противоположному полу.

Ухмылки, ужимки, сладкие речи, не совпадающие с мыслями, – все эти сугубо женские черты вызывали в бывалом воине недоумение, непонимание и – как следствие – страх.

Сила и мужество, битва лицом к лицу – вот вещи понятные, простые и близкие его сердцу.

Ему нравилось женское тело, извивающееся от боли и сладострастия. Наличие способности мыслить он считал для женщины роскошью, предоставленной богами по ошибке. Гнилая женская натура извращала этот дар до немыслимых пределов, превращая в запутанный механизм постоянного коварства и обмана.

Поведение Марфы только укрепляло его в этих чувствах.

Перешептывания, еле различимые в ночной тишине, прерывающиеся звуками поцелуев и шорохом прикосновений, пробуждали в Каницаре сочувствие к князю и злость, подталкивающую к нападению. Рукоятка кинжала, висящего на поясе, удобно лежала в руке, приятно холодя ладонь. Несколько шагов пригнувшись, тихо, по-звериному, потом – в три прыжка к влюбленной парочке.

Каницар представил растерянные лица, с разрастающимся чувством ужаса в глазах, гаснущим вместе с уходящей жизнью. Знакомая картина, наблюдаемая не раз, когда острый клинок пронзает тело врага в том месте, где прячется жизнь, освобождая душе путь в мир теней.

Осуждающий взгляд Буданы, выплывший из глубины сознания, остудил звериный порыв, заставив Каницара продолжить наблюдение.

Тень, отбрасываемая гигантским деревом, скрывала черты лица возлюбленного Марфы, создавая интригу и распаляя любопытство Каницара. Вернуться, не разобравшись в ситуации до конца, он не мог, но был уверен в том, что проявленное терпение позволит распознать личность незнакомца.

Каницар небрежным движением отодвинул веточку, закрывавшую ему обзор, тоскливо отметив неизменность наблюдаемой картины.

Легкий шорох, выбивавшийся из стройного оркестра звуков, наполнявших ночной лес, заставил опытного бойца сосредоточиться. Выработанное годами постоянной близости смерти чувство, позволяющее безошибочно распознавать опасность, призывало к осторожности. Горячая волна пробежала по его телу, наполняя мышцы скрытой энергией, готовой вырваться наружу при первой возможности.

Внешне Каницар оставался невозмутимым, сохранив ту же позу, тот же поворот головы и положение рук. Звук, выделенный воинской интуицией из сотен шорохов, живших в лесу, вытеснил из сознания все остальные шумы, приближаясь и становясь все более ощутимым.

Каницар закрыл глаза, попытавшись представить источник этих звуков. В сознании четко всплыл образ крадущегося человека. Вот хрустнул под ногой сучок, ветка дерева прошуршала по одежде, ласково погладив таинственного гостя, вздохнул бугорок мха, раздавленный сапогом.

Каницар начал двигаться, отходя глубже в лес, стараясь идти так, чтобы не спугнуть влюбленных, но в то же время и обнаружить свое присутствие перед незнакомцем.

Человек направился в его сторону, привлекаемый шагами Каницара.

Каницар то слегка ускорял свое движение, то замедлял, дразня невидимого преследователя. Он то затихал, теряясь между деревьями, то вновь обнаруживал себя, как птица, уводящая от своего гнезда хищника.

Он понимал, что рано или поздно преследователь поймет, что раскрыт. Каницару важно было не прозевать этот момент. Еще немного, и расстояние, отделявшее от Марфы и ее возлюбленного, будет достаточным, чтобы скрыть шум боя.

Но нет, кажется, увести противника слишком далеко не представляется возможным. Легкие шаги за его спиной вдруг стали более тяжелыми и осмысленными.

Каницар отпрыгнул в сторону, уворачиваясь из-под удара и на ходу обнажая обе сабли.

Он прекрасно владел искусством двуручного боя, поэтому из оружия предпочитал сабли, легкие и острые, способные проникнуть даже сквозь еле видимую щель в доспехах.

Преследователь промахнулся и замер в недоумении от того, что ему не удалось поразить еле передвигающуюся цель.

Перед Каницаром стоял некрупный, но весьма жилистый противник, вооруженный длинным кинжалом. Поняв, что бой не закончится одним ударом ножа, он вытащил неширокий обоюдоострый меч, неприятно скрипнувший при расставании с ножнами.

На теле нападавшего были кожаные доспехи, поблескивающие в лунном свете стальными накладками. Хорошие доспехи, но не настолько, чтобы защитить от острого лезвия сабли.

Глаза противника внимательно разглядывали Каницара. На лице нападавшего промелькнула гримаса недовольства.

Каницар решил, что соперник узнал его и не очень рад предстоящему поединку. Казалось, еще минута ожидания, и потенциальный убийца бросится с распростертыми объятиями и извинениями к угру.

Досада от возможности избежать поединка горячей волной захватила Каницара, бросая в бой.

Он первым нанес удар. Сабля, встретившись со сталью меча, передала своему хозяину уверенность и силу, которой обладал противник.

Несостоявшийся убийца крякнул, производя ответный выпад.

Каницар больше не видел в его глазах сомнения или страха. Перед ним был опытный воин, умевший подчинять свои чувства единственной цели, существующей в бою, – поразить врага.

Противники обменялись парой ударов, после которых Каницар заметил, что на его выпады левой рукой убийца реагирует с небольшим опозданием.

Несколько ударов подряд, нанесенных саблей, зажатой в правой руке, отвлекли внимание противника, и короткое, почти невидимое движение другим клинком распороло ему горло чуть выше доспеха. Кровь, смешавшись с воздухом аорты, пузырями хлынула на грудь. Боец сделал по инерции еще один шаг, его глаза затянулись пеленой, и он упал лицом в траву.

Каницар с сожалением о слишком короткой битве проводил взглядом падающее тело. Мощным движением ноги угр перевернул труп лицом вверх. На груди убитого красовалось изображение ворона, сейчас испачканного кровью.

Дружинник потер пальцем металлические крылья хорошо известной ему птицы, служащей символом рода Свенельда, понюхал кровь, оставшуюся на них после прикосновения к ворону. Теплый терпкий запах напомнил о походах в составе войска Игоря, возможно, даже рядом с этим человеком, только что следившим за Марфой, а сейчас глядящим мертвыми глазами в ночное небо, украшенное звездными брызгами.

Интерес к персоне Марфы со стороны ближайшего воеводы Ольги показался Каницару несколько странным.

Он закрыл глаза воину, оказывая ему последнюю услугу, и отправился к месту своего наблюдения.

Тихие скрежещущие звуки металла, еле различимые на фоне дыхания леса, вернули Везничу чувство тревоги, исчезнувшее с появлением Марфы. Ведун приблизил к себе лицо девушки, до этого уткнувшееся в складки рубахи на его груди. Упругие щеки смешно морщились, утонув в широких ладонях оборотника.

– Поедем отсюда. Найдем более уютное место. – Везнич старался говорить ровно, опасаясь выдать растущее волнение.

– Не хочу. – Марфа освободила лицо от сжимающих его ладоней. – Разве здесь плохо?

– Конечно нет. – Везнич начал волноваться еще больше от того, что лязг металла прекратился. Ему не хотелось пугать Марфу своими подозрениями, но было ясно, что угроза для них вполне реальна. – Сегодня особый день, и мне бы хотелось провести его особенно.

Марфа поджала губы, превращая их в тонкую хищную ниточку, говорящую о крайней степени недовольства. Она энергично развернулась к Везничу спиной, освобождаясь от объятий любимого.

– Верь мне. – Везнич положил на плечи девушки руки, ощутив легкую попытку их сбросить. – Все будет гораздо лучше, чем обычно.

– Что значит лучше, чем обычно? – Марфа капризничала. Просто так, лишь бы капризничать. Везнич погладил ее по голове, пытаясь передать хоть маленькую толику огромной нежности, спрятанной под балахоном равнодушия. Он понимал, что цель капризов – получить дополнительную порцию ласки, которую он так редко дарит своей любимой.

Присутствие удушливой петли чужого внимания, испытанное в образе совы, до сих пор не исчезло, напоминая, что рядом опасность.

Оборотник подхватил на руки Марфу, ощутив необычайную легкость девушки. Ее лицо было совсем близко, демонстрируя притворный гнев.

– Поехали, – Везнич произнес негромко, но настойчиво, поцелуем предупреждая возможное возмущение. Поняв, что его поцелуй не остается без ответа, волхв одним движением усадил Марфу на лошадь. Лошадка слегка присела, почувствовав на себе вес второго седока, когда Везнич запрыгнул на ее спину позади Марфы.

Волхв внимательно осмотрел лес, обступавший поляну, пытаясь разглядеть что-нибудь подозрительное. Он пожалел, что не может сейчас видеть так же отчетливо, как сова. Лес выглядел обычным, упрямо пряча в себе неизвестную опасность.

Оборотник направил лошадь вдоль реки к проезжей дороге, на которой их следы могли затеряться среди следов других путников.

На мгновение остановившись, он заметил любопытство, вспыхнувшее соблазнительной искоркой в глазах девушки, украдкой рассматривающей его еле шевелящиеся губы, произносящие несложное заклинание.

Трава на поляне выпрямилась, скрывая следы пребывания людей. Теперь никому – кроме опытного мага – не обнаружить, что они были здесь.

Необходимо быстрей выбраться на дорогу. Там, среди сотен отпечатков ног, копыт и колес повозок, даже магу не разобраться, где их следы.

Лошадь ступала осторожно, не издавая никаких звуков. Трава, примятая ее копытами, тут же распрямлялась как ни в чем не бывало, такая же свежая и нетронутая, какой была до того, как ее потревожили лошадиные ноги.

Везнич несколько раз оглянулся, пытаясь увидеть или почувствовать преследователей, но все было тихо и пустынно.

Каницар смачно выругался, уже не боясь быть услышанным, и подозвал свистом коня, мирно пасущегося за деревьями, вдали от любопытных глаз.

Место, где он оставил влюбленную парочку, было пусто. Мало того, поляна выглядела так, как будто на нее не ступала нога человека уже несколько месяцев. На свежей, словно только выросшей траве не было ни одной вмятины, ни одного сломанного стебелька. Влюбленные как будто не касались земли и все время парили в воздухе.

Угр погладил конскую шею, получая удовольствие от прикосновения к грубым волосам гривы. Конь доверчиво ткнулся холодным носом ему в щеку. Отчетливо представилось раздражение Буданы.

«Старый пень. Дохлая крыса. Теряю хватку», – обругал себя Каницар, настраиваясь на еще больший скандал. Оскорбления помогли, но ненадолго. Осталось противное чувство поражения, испытываемое довольно редко.

– Чего подлизываешься? – Угр легким движением руки шлепнул коня по морде. – Поехали уже. Хватит отдыхать.

Конь заволновался, почувствовав на себе возбужденного седока, часто-часто затопал ногами и сорвался в галоп, подчиняясь воле хозяина.

Неожиданно возникшая дорога выглядела неуместной проплешиной между плотных зарослей леса, ограждавших ее с двух сторон. Везнич облегченно вздохнул, с опаской глядя назад сквозь частокол деревьев.

– Что за вздохи? Ты словно ужасную отвратительную работу делаешь. – Марфа капризно посмотрела на волхва, поворачиваясь к нему лицом.

– Тебе показалось. – Везнич отвернулся не в силах выдержать пристальный взгляд девушки.

Лошадь оживилась, почувствовав плотно утоптанный грунт. Глухой стук копыт зазвучал нежелательной музыкой. Везнич вновь глубоко вздохнул, поспешно сдерживаясь, чтобы не заметила Марфа.

– Ага, опять! – тут же выпалила девушка, словно карауля оплошности волхва.

Оправдания Везнича, готовые поддержать начатую игру в капризную девчонку, остались невысказанными. Легкое поскрипывание плохо смазанных колес и негромкие голоса людей прозвучали совсем рядом, вплетаясь в равномерную дробь копыт Звездочки. Оборотник поспешно накинул капюшон на голову Марфы, прижав палец к губам. Она, поняв намек превратно, вновь сердито отвернулась.

Дорога, сделав крутой поворот, выпрямилась в узкую просеку, уходящую к горизонту. Впереди, в нескольких десятках шагов, показалась телега, нагруженная каким-то барахлом, укрытым сверху куском холщовой ткани. Повозка тихо поскрипывала, вздрагивая на редких камнях, попадавшихся на идеально ровной в это время года поверхности дороги. Слова людей сливались в непонятное бубнение, прерываемое лишь радостными возгласами и смехом.

Громче всех хохотал всадник, едущий рядом с телегой. От смеха и активной жестикуляции его мотало так, что казалось, он сейчас вылетит из седла. В очередном приступе безудержной радости он обернулся и тут же замолчал, заметив Везнича и Марфу.

Скрываться не было смысла. Везнич попытался рассмотреть людей в телеге. Лошадью управлял бородатый мужик, похожий на земледельца или ремесленника. Скорее всего, он вез свой товар в Киев. Сзади сидел парень, даже в темноте обращавший на себя внимание гладким, не носящим следов растительности лицом. Парня болтало из стороны в сторону на ухабах, но это не мешало ему постоянно что-то говорить. Компания выглядела миролюбивой.

Все еще чувствуя некоторое внутреннее напряжение, волхв направил Звездочку в сторону случайных попутчиков. Возникшая идея затеряться среди чужих людей показалась удачной. Еще один шанс запутать лесных преследователей.

Путники, обескураженные неожиданной встречей, растерянно замолчали.

– Здравствуйте, люди добрые. – Везнич попытался придать голосу как можно больше миролюбия.

– Да и вы, здравы будете… – Всадник подъехал ближе к влюбленной паре, пытаясь заглянуть в лицо Марфе, скрытое капюшоном. – Не думал я, что ночью на дороге попадутся попутчики.

– Да и мы никого не ожидали встретить. – Везнич снова попытался быть миролюбивым, хотя чувствовал в голосе всадника скрытую агрессивность. – Что за нужда заставляет вас путешествовать по ночам?

Мужчина неловко поежился. Ему явно этот вопрос был не по душе.

– Везем кое-какой товар в Киев, надеемся выгодно продать, да вот самую малость не рассчитали до постоялого двора. Застала нас ночь в пути. – Он выглядел внешне спокойным, но легкая нервозность выдавала внимательному глазу волхва глубоко спрятанное напряжение.

Мужчина казался невооруженным. Во всяком случае, на нем не было ни меча, ни сабли. Если и имелось какое-нибудь оружие, то оно находилось далеко под одеждой и не превышало размеров ножа. Разбойников, слава богам, на этих дорогах не замечали, так что риск путешествия был небольшим.

– А вы далеко ли путь держите? – спросил мужчина тоном, говорящим скорей о вежливости, чем о любопытстве.

– К родственникам с женой погостить в Киев едем, а ночью – по той же причине, что и вы. – Теперь уже пришла очередь напускать на себя спокойствие Везничу.

– Устала, поди, женка-то верхом маяться. Сади в телегу к моей, пусть отдохнет, – мужчина любезно указал на повозку.

Везнич удивленно посмотрел на молодого обитателя повозки, принятого им за юношу, все еще сомневаясь в правдивости услышанных слов.

– Пускай садится со мной, – женщина подала первый раз голос, который оказался весьма приятным, да и лицо – несмотря на мужскую шапку и спрятанные под нее волосы – выглядело довольно миловидным.

– А что это твоя жена в мужской одежде? – спросил Везнич, не думая, а потом понял, что этот вопрос был, пожалуй, лишним.

– Удобней так в дороге… – Мужчина явно нервничал от расспросов. – Я же не спрашиваю, почему твоя жена лицо прячет, как басурманка какая?

– Стеснительная она у меня, – теперь Везничу пришлось выворачиваться.

– Я сяду в телегу, – Марфа сама приняла за него решение, то ли пытаясь разрядить возникшее недоверие, то ли из вредности.

Вся компания притормозила, и Марфа, соскользнув с лошади, перебралась в телегу, устроившись рядом с женой хозяина повозки.

Бородач, управлявший телегой, оглянулся, внимательно разглядывая Марфу.

Марфа по-прежнему прятала лицо, стараясь как можно меньше светиться перед незнакомыми людьми.

– Настасья, – представилась соседка, мило улыбнувшись.

В ее голосе чувствовалось расположение к Марфе, как будто она понимала все происходящее – возможно, даже сама находилась в подобной ситуации.

– Марфа.

Везнич бросил недовольный взгляд в сторону любимой, опрометчиво вынырнувшей из-под глубокого капюшона, показывая попутчице свое лицо в знак взаимного доверия.

– Накрой голову, замерзнешь. – Слова волхва прозвучали необычайно глупо на фоне теплой летней ночи, заставив всех замолчать. Марфа даже не повернулась в его сторону.

На какое-то время воцарилась неловкая тишина, которую рассеяли звуки копыт. В свете луны отчетливо виднелись силуэты трех всадников, напоминавших княжеский разъезд и движущихся им навстречу.

Везнич, уже начавший успокаиваться, пожалел, что позволил Марфе пересесть в телегу, лишившись возможности быстро скрыться в придорожном лесу.

Не пытаясь больше изображать спокойствие, Везнич протянул Марфе руку, чтобы втащить ее на лошадиный круп.

– Руку! Быстрей! – Он не узнал свой голос, прозвучавший сдавленно, с неприятной хрипотцой.

– Не надо, – верховой спутник коснулся плеча Везнича.

Волхв был готов выхватить нож, висевший на поясе. Он крепко сжал костяную рукоятку, но слова незнакомца остановили последнее движение руки.

– Настасья, спрячь девушку под холстину. – Мужчина казался даже более спокойным, чем в тот момент, когда отвечал на вопросы Везнича.

Он скинул с себя кафтан и бросил его на телегу.

Везнич заметил закрепленную у него на спине короткую саблю, которая была спрятана под верхней одеждой и теперь стала доступной для сражения.

Марфа смотрела снизу вверх на волхва. Спокойный взгляд и ровный тон голоса подействовали на Везнича успокаивающе.

– Я спрячусь здесь, не волнуйся. – Девушка нырнула под ткань, сливаясь с барахлом в телеге.

– Чего по ночам шляемся? – крикнул один из встречных всадников, находясь еще на приличном удалении. Все молчали.

Не получив ответа, дозор направился к путникам.

– В Киев торговать едем. – Хозяин телеги говорил негромко, дождавшись, когда всадники приблизились вплотную. Его физиономия выглядела глупейшим образом.

– Чем торгуете? – Дозорный направился к повозке, показывая всем своим видом, что намеревается проверить ее содержимое.

– Так ведь ясно чем – девицами прекрасными. Показать? – Спутник вытащил саблю и нагнулся к телеге, демонстрируя своим видом, что концом клинка готов откинуть ткань, укрывающую ее содержимое.

Везнич взялся за нож, полный решимости прыгнуть и разорвать любого, кто осмелится причинить вред Марфе. Он уже ненавидел своего случайного спутника.

– Хочешь меня? – раздался скрипучий жуткий голосок вместе с появившейся из-под полога головой Настасьи. Ее лицо было грязно и искажено нелепой гримасой, от которой одновременно хотелось смеяться и плакать.

– Тьфу на тебя! – дозорный отпрянул в сторону. – Это что? Баба, что ли? Или пацан-недомерок?

Везнич и сам растерялся, видя такое преображение еще совсем недавно миловидной девушки.

– А я и сам не знаю… – торговец сделал недоуменное лицо. – Но оно злое, как собака. Охраняет имущество.

Дозорный махнул рукой, выругался, досадуя на себя за испуг, и направил коня прочь, следуя своей дорогой.

– Тормози, родимые! – Бородач натянул поводья, останавливая влетевших на постоялый двор лошадей, чувствующих отдых и кормежку.

Колеса телеги расплескали похожую на кукиш лужу, на мгновение оголяя покрытое слизью дно.

Шум стекающей воды еще некоторое время заполнял пространство звуками, уступающими место необычной для постоялого двора тишине.

– Вымерли все, что ли, – недовольно буркнул хозяин телеги.

– Ага. – Бородач чихнул, смачно размазывая слюни по лицу. – Хоть бы лошадей приняли.

Отвратительно скрипнув, распахнулась дверь, из-за которой вслед узкой полоске света выглянула белобрысая голова сонного мальчугана.

– Тришка, кого там черти среди ночи принесли? – Интонация голоса, звучащего из глубины здания, не оставляла сомнений в том, что здесь люди не только спят, но и пьют.

– Люди тут, – ответил не оборачиваясь парень и, поеживаясь, нехотя выполз в ночную прохладу.

– Лошадей прими. – Бородач сморщился в предчувствии чиха, от чего его голос прозвучал жалобно.

– А се так. Сами не можете, сто ли? – Тришка потянулся до хруста в позвоночнике, явно не собираясь принимать лошадей.

– Ах! – Издав чих, похожий на вопль, Бородач без паузы продолжил его ругательствами: – Я тебе ноги из зада выдеру, картавый хреночес!

Тришка тут же проснулся, бросаясь к лошадям.

– Кто это моих работников смеет ругать, кроме меня? – Шароподобный силуэт человека, отмеченный блестящей лысиной, темным пятном возник на фоне дверного проема, тускло светящегося изнутри.

– Матвей, не возмущайся, это я, Идан, – хозяин повозки приветливо махнул рукой силуэту.

– Вижу-вижу морду твою хитрую. – Трактирщик колобком выкатился во двор, широко раскинув руки для объятий.

Далеко выпирающий живот позволил Матвею обхватить Идана только за края плеч.

– Что, и Прибыша с тобой? – Матвей уже не столь радостно покосился на бородача.

– И Прибыша, и Настасья. – Идан, обхватив Матвея за плечо, повел в сторону, что-то шепча на ухо. Матвей посерьезнел и удовлетворенно кивнул.

– Старые друзья? – спросил Везнич Прибышу, указав в направлении Матвея.

– У этого колобка с ножками одни только друзья – звонкие монетки, – пробубнил Прибыша, проверяя, крепко ли мальчишка привязал лошадь.

Везнич, подхватив под руку Марфу, покорно стоявшую в сторонке, шагнул внутрь трактира, совмещенного с комнатами для постояльцев.

В помещении царил полумрак, слегка разбавленный желтыми отблесками свечей. Кислый воздух обжег ноздри, заставляя морщиться. Хаотично расставленные столы пестрели разноцветными пятнами впитавшихся напитков. Сонная тишина нарушалась посапыванием и причмокиванием не очень трезвых посетителей, пристроивших головы рядом с неубранными мисками.

Тришка, вновь ставший медлительным, лениво вытирал один из столов, сидя перед ним на лавке.

– Нам бы комнату, – Везнич вполголоса обратился к пареньку.

– Туда ступай, – Тришка махнул рукой в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

– Спать захотелось, сладенькие. – Старушечий голос, наполненный елеем, проскрипел из ниши, образованной стеной и лестницей. Раздался грохот падающего предмета, и показалась старуха, одетая слишком чисто для такого места.

– Ночь уже, бабуля. Устали с дороги. – Везнич смутился под пристальным взглядом бабки.

– Пойдемте, родненькие. – Бабка кряхтя зашагала вверх по крутой лестнице. – У тебя коленки не болят? – неожиданно спросила старуха, останавливаясь посреди дороги.

– Рано еще, – ответил Везнич, не понимая, зачем это нужно знать старухе.

– Ну-ну, – промычала бабка, продолжая движение.

– Здесь спать будете, – старуха толчком распахнула дверь комнаты, вопросительно посмотрев на парочку.

Комнатка была небольшая, но на удивление чистая и уютная.

– Смотрите, еще больше не устаньте, – буркнула старуха, не поворачивая головы при спуске вниз. Везничу послышался легкий смешок в конце ее слов.

Грубая деревянная кровать, застеленная простынями, претендующими на звание белоснежных, приглашала к безмятежному отдыху. На столе у окна стоял глиняный кувшин, наполненный водой. Его отполированный пузатый бок отражал огонь тусклой свечи.

Везнич задвинул массивный засов, испортив отвратительным скрипом почти идеальную картину.

– Ну и что мы будем делать, повелитель всего живого? – Марфа плюхнулась на кровать, озорно посматривая на волхва. – Насколько сильно ты намерен устать?

Везнич смутился, понимая, что сейчас будет вынужден разочаровать любимую. Его взгляд стал слишком серьезным, и это заставило Марфу сесть.

– Мне нужно сказать тебе что-то важное. Ты готова слушать? – Нелепость этой фразы еще больше смутила волхва.

– Да, конечно. – Марфа попыталась изобразить на лице пристальное внимание, но ей это удалось с трудом.

– Я очень люблю тебя, ты единственный человек в мире, ради которого я готов на все: умереть, убить, терпеть страдания. Я люблю в тебе все твои достоинства и недостатки. Твое счастье для меня важнее всего…

Марфа закрыла глаза после этих слов, светясь счастьем и спокойствием.

– Говори, говори. Я слушаю, – вставила она во время возникшей паузы.

– Но… именно поэтому… – Везнич продолжил речь, дававшуюся ему все с большим трудом. – Мы должны прекратить наши встречи. Я с ужасом думаю о том, как тебе приходится врать и изворачиваться, общаясь с мужем. Я чувствую твои страдания от угрызений совести, осознавая всю преступность наших встреч. Я вижу глаза твоего сына, который каждую ночь приходит ко мне во сне, глядя с укором. Что может дать тебе простой волхв по сравнению с великим князем? Святослав боготворит тебя, и он не заслужил к себе подобного отношения.

Марфа вздрогнула, открывая глаза. До нее сквозь музыку любимого голоса постепенно доходил смысл слов Везнича. Она начала осознавать, что это – прощание. Игривая маска уступала место на лице гневу. Она говорила твердо, резко, с каждым словом все громче и громче:

– Ты неправ, любимый. Святослав в первую очередь мне друг. Мы дружили с детства и принимали эту дружбу за любовь. Нам хорошо было вместе играть, носиться по лесам, охотиться, болтать, рассказывая друг другу самые сокровенные тайны. Но не больше того. Я первый раз задумалась о нем как о мужчине только тогда, когда мой отец и его мать уже решили все за нас. Мы просто подчинились их воле, не думая о любви. Святослав очень хорошо ко мне относится, и мне правда очень стыдно изменять ему, но я люблю тебя. Впервые с тобой я поняла, что такое любить и быть любимой. Я все стерплю ради нашей любви. Я не представляю, чем смогу заполнить место в душе, принадлежащее тебе.

– Любая рана заживает, и любая болезнь проходит… – Везнич пытался говорить сухо, но у него это не получалось. Его голос был насквозь пронизан нотками любви. – Пройдут и чувства ко мне. Ты обретешь покой в семье. Это большое счастье жить с прекрасным мужем, растить детей, которых, я думаю, у тебя будет еще много, честно смотреть ему и детям в глаза, не переживая за свое будущее и будущее детей.

Марфа снова попыталась возразить Везничу, но он прикрыл ей рот ладонью, боясь, что девушка сорвется на крик.

Марфа больно куснула пальцы, закрывающие ей рот. Везнич сморщился от боли, но стерпел. Девушка, опомнившись, начала целовать укушенное место, опустив лицо и пряча глаза. Везнич почувствовал, как мокнет ладонь от поцелуев, смешанных с горячими слезами.

Он провел рукой по вздрагивающей голове Марфы, чувствуя себя абсолютным идиотом. Еще недавно решение, казавшееся правильным, сейчас выглядело нелепым и безрассудным. Везнич начал целовать возлюбленную в мокрые щеки, в припухшие от соленой влаги веки, натыкаясь губами на жесткие реснички.

Он потерял контроль над собой, погружаясь в сладкое небытие, когда ничего не существует вокруг, кроме двоих влюбленных.