Выбор

Глава 2

Торжественная процессия, состоящая из десятка людей в пышных, но изрядно запыленных одеждах, остановилась перед распахнутыми воротами, дружелюбно приглашавшими путников в Киев.

Иаков Бен Элиэзер с интересом разглядывал срубленное из дерева грандиозное сооружение, уходящее вверх на два яруса, каждый высотой в четыре человеческих роста. Шея хрустнула от сильно запрокинутой головы в попытке разглядеть деревянную башню, сурово оскалившуюся бойницами. Ругательство замерло во рту, сдерживаемое природным благочестием.

– Вы что-то сказали? – мар Саул с любопытством посмотрел на проглотившего ругательство спутника.

– Нет, ничего. – Иаков направил лошадь в ворота внушительной ширины, через которые одновременно могли проехать четыре, а то и пять телег.

Он с удивлением смотрел на проходящих мимо людей, абсолютно равнодушных к чужестранцам. Их реакция на новое вызывала недоумение.

Вокруг путников не собирались зеваки, не бегали дети, разглядывая непривычную одежду. Все было обыденно и спокойно.

– Нам нужно найти купеческий квартал, кажется, его называют здесь Козар, – произнес приблизившийся вплотную к Бен Элиэзеру мар Саул, дохнув в лицо пожилому еврею «ароматной» смесью лука и порченых зубов.

– Хорошо, – Иаков согласился со спутником, невольно отворачивая лицо. – Надеюсь, нас достойно примут братья купцы и окажут посильную помощь.

Иакову, несмотря на недовольство и возмущение, рахданитская община Аахена поручила доставить посланников могущественного кордовского сановника Хасдая ибн Шафрута к хазарскому беку Иосифу.

Мар Саул и мар Иосиф, как и он сам, были подданными короля Оттона, а не кордовского халифа, но выработанная веками и впитанная с молоком матери привычка помогать единоверцам не позволила отказать достопочтенному Хасдаю в его просьбе.

На Иакова выбор пал потому, что он неоднократно бывал в стране русов и торговал с ними. Он с трудом, но все же понимал их язык и поэтому легко мог провести посольство до Итиля через земли, подконтрольные киевской княгине. Кроме того, в Киеве имелась обширная еврейская община, которая – как посчитали братья – непременно окажет помощь в столь нелегком переходе.

Иаков не раз бывал в Козаре, но это было давно. Сейчас Киев смотрел на него незнакомыми домами и новыми улицами, вызывавшими растерянность.

Распрямив спину и принимая невозмутимый вид, Иаков попытался сообразить, в какую сторону им двигаться, но, поняв тщетность своей попытки, стал разыскивать глазами человека, способного им помочь.

Людей на улицах появлялось все больше. Начинался трудовой день.

Иакову показалась достойной его внимания приличного вида женщина, судя по одежде – зажиточная горожанка, возможно, торговка, что было более близко купеческой душе.

Толстая старая лошадь, предоставленная ему для путешествия, послушно остановилась, позволяя спешиться.

Иаков, изобразив на лице почтительную улыбку, направился к женщине, волоча под уздцы недовольную лишними шагами лошадь.

Женщина, смущенно отводя глаза, все же с любопытством вслушивалась в нескладную речь еврея, пытавшегося спросить, как добраться до иудейского квартала. Наконец, разобравшись, в чем дело, приветливо заулыбалась, кивая головой, жестикулируя руками и произнося незнакомые для Иакова названия.

Иаков, очарованный грациозными жестами, засмотрелся на ярко-красные губы, из которых лились звуки мелодичного голоса, но не понял ни слова и попросил повторить сначала.

Женщина с досадой махнула рукой, сказав, как показалось Иакову, что-то обидное, и потянула его за рукав, собираясь, по всей видимости, показать дорогу.

Лошадь Иакова натянула поводья, демонстрируя свое нежелание двигаться вперед. Иаков дернул уздцы излишне резко и зло, боясь показаться в глазах женщины нескладным. Лошадь сдалась и нехотя зашагала, увлекая за собой остальную процессию.

В пешем виде делегация стала привлекать к себе больше внимания.

Иаков не любил повышенного интереса к своей персоне, потому нервничал. Зеваки останавливались и, ничуть не смущаясь, пристально разглядывали путников.

Начала собираться толпа.

– Вам не кажется, что мы привлекаем к себе излишнее внимание? – недовольно проворчал мар Саул через плечо Иакову, шагавшему впереди.

– Не надо наступать на больную мозоль. Можно подумать, я в восторге от столь пристального внимания. Давайте станем невидимками, и проблема решится. – Иаков не любил, когда ему указывали на очевидные проблемы, не имеющие решения.

– Может, нам помогут и отгонят зевак эти достопочтенные рыцари? – Саул указал на находящихся неподалеку дружинников с изображениями воронов, украшавшими одежду.

Иаков перехватил тяжелый взгляд пожилого мужчины, по всей видимости старшего, с подозрением осматривавшего их процессию.

– Да-да! Эти скорее помогут нам расстаться с головами, чем найти сородичей, – все больше злился Иаков.

Он вздрогнул, инстинктивно втягивая голову в плечи, от резкого рывка за широкий рукав кафтана.

Шустрый мальчишка бродяжной наружности дергал Иакова с непостижимым неистовством, торопливо выкрикивая слова. Он говорил так быстро, что Иаков не успевал разобрать ни одного слова. Ничего не добившись, мальчишка оставил непонятливого иудея и направился к собравшейся толпе из нескольких десятков горожан.

– Что ему было нужно? – спросил Саул.

Его голос звучал так нудно, что начинал вызывать у Иакова отвращение, которое примешивалось к устойчивому раздражению, несвойственному обычно спокойному еврею.

– Почему ты считаешь, что я знаю обо всех желаниях этих прохожих? Наверное, хотел милостыню попросить. – Иаков еще раз взглянул вслед уходящему мальчишке, краем глаза заметив знакомый предмет, который тот прятал в складках одежды.

Ступор, вызванный догадкой – упорно не признаваемой рациональным умом торговца, – сменился ужасом от осознания, что этот предмет – его расшитый золотом кошелек с немалой суммой, приготовленной на содержание посольства в дороге.

Иаков услышал свой собственный голос, звучащий где-то далеко, как будто со стороны:

– Держите вора!

Лошадь довольно фыркнула, чувствуя брошенные поводья.

Иаков бежал, неуклюже переставляя ноги и путаясь в длинных полах тяжелого кафтана, обильно украшенного вышивкой, боясь растянуться на мостовой и оттого двигаясь нереально медленно.

Малый, наоборот, мчался по улице со всех ног, ловко маневрируя между прохожими.

Злость, досада, отчаяние и безмерное горе выплеснулись в истошный вопль, брошенный в удаляющуюся спину мальчишки:

– Держите его!

Помощь пришла с той стороны, откуда ее ждали меньше всего.

Хмурый дружинник, недоверчиво всматривавшийся в их процессию пятью минутами ранее, ухватил мальчишку за край одежды.

Малец вывернулся, оставляя в руках преследователя кафтан и теряя на бегу шапку.

Всеобщий вздох ощутимо ударился в лицо Иосифа, сливаясь с его собственным:

– Ах!

Роскошные волосы, освободившиеся от головного убора, превратили мальчишку в очаровательную девушку.

Преследователя это нисколько не смутило. Он ловко ухватил беглянку за гриву, наматывая на кулак прядь за прядью.

Девушка взвизгнула от боли, бранясь, как прожженный бродяга, и вырываясь.

Дальнейшие события развивались стремительно, сопровождаемые дружным аханьем толпы.

Раздался свист короткой сабли, больше похожей на длинный нож, находящейся в руке мужчины, выскочившего из гущи народа.

Свист сменился криком дружинника, растерянно разглядывающего лежащие на мостовой пальцы с намотанными на них волосами, отсеченные острым клинком.

Девушка благополучно скрылась между домами в узкой улочке, отходящей в сторону от центральной дороги.

И это было именно то, что не должно было произойти ни при каких обстоятельствах!

Иаков как во сне наблюдал за происходящим, уже не испытывая никаких эмоций.

На помощь раненому поспешили товарищи, до этого исполнявшие пассивные роли зрителей.

Нападавший попытался убежать, но воины ловко перекрыли ему все пути к отступлению. Мужчина покорно бросил саблю на дорогу, признавая себя побежденным и предпочитая сдачу дальнейшей борьбе.

Дружинники скрутили ему руки за спиной, связывая их веревкой, не упустив возможности смачно ударить несколько раз между ребер.

– Спокойнее, – осадил разошедшихся дружинников седоусый пожилой воин со шрамом на лице. – Воевода разберется и примет правильное решение.

Иакову показалось, что связанный мужчина, подгоняемый пинками, хитро подмигнул, но это не могло ему вернуть пропавший кошелек. Шустрая девица, переодетая мальчишкой, исчезла в недрах города, и шансов на ее поимку не было никаких.

– Господа рыцари, господа рыцари… – Иаков попытался остановить стражников.

– Чего тебе? – Седоусый дружинник бегло глянул через плечо, демонстрируя, что не расположен к продолжительным разговорам.

– Сбежавшая девушка украла у нас деньги. – Иаков вложил в эти слова все возможное почтение, но голос звучал скорее заискивающе.

– Так ловите ее, – с усмешкой бросил дружинник, собираясь идти дальше, но потом неожиданно спросил: – А что? Денег было много?

Иаков замялся, не зная, как ответить.

– Ну, это смотря с чем сравнивать. Император или ваша княгиня скажут, что это незначительная сумма. Нищий скажет, что это очень много.

– Не темни! – резким голосом прервал стражник.

– Сто солидов, – торопливо выпалил Иаков, проглатывая слова, в смутной надежде, что стражник не расслышит.

Седоусый переменился в лице. Его голос зазвучал заинтересованно и деловито:

– Я думаю, мы примем все меры для поимки преступницы.

В глазах стражника Иосиф прочитал то, из-за чего так неохотно озвучил пропавшую сумму: корысть и жадность. Покорно кивнув головой, еврей побрел к оставленной процессии.

– Что, наши дела так плохи, как выглядит твое лицо? – спросил, хмурясь, обычно молчаливый мар Иосиф.

Иаков, уважая невозмутимого еврея и предпочитая его суетливому Саулу, ответил как можно почтительней:

– Нет. Наши дела выглядят как совсем другое место – противоположное лицу.

– Что? Как?.. – попытался уточнить наивный мар Саул.

– Именно так! Как жопа! Большая грязная еврейская жопа! – Тон, которым произнес эти слова Иосиф, заставил замолчать всю процессию.

«Какие-то лица у них у всех похожие…» – отметил про себя Иаков, взглянув на спутников, которые медленно, словно на похоронах, продолжали путь к купеческому кварталу, подозрительно оглядывая попадавшихся навстречу людей.

Пробуждение произошло быстро, как будто сна совсем не было, хотя ощущение хорошего отдыха наполняло тело.

Рядом с кроватью стоял Каницар, возвышаясь темным силуэтом на фоне окна, за которым первые лучи играли в прятки с утренним туманом.

Все равно уже надо было вставать, поэтому появление земляка пришлось кстати. Ольга просыпалась рано и не любила, когда Будана – в обязанности которой входило помогать княгине с утренним туалетом – опаздывала.

В зеркале отразилось слегка припухшее со сна лицо. Будана провела пальцем под глазом, тщетно пытаясь расправить ненужную морщинку. Потом неторопливо взяла деревянный гребень, не обращая внимания на Каницара.

– Рассказывай, – бросила через плечо Будана и с удовольствием провела по волосам расческой, наслаждаясь их шелковистостью и густотой.

– Все как всегда с вами, бабами. – Каницар сморщился и покрутил головой, небрежно разминая затекшую шею.

– Ты что, спал, что ли? Шея затекла? – перебила воина Будана, стараясь вложить в голос металлические нотки начальника, часто слышимые в речи Ольги.

– В общем, к мужику она бегала… – продолжил как ни в чем не бывало Каницар, игнорируя демонстрацию вышестоящего положения. – К кому – не знаю. Не удалось разглядеть. Зато хорошо разглядел другого…

Каницар выдержал небольшую паузу, но Будана не стала его торопить, предпочитая спрятать разгоравшееся любопытство.

– За княжной следил человек из дружины Свенельда.

Будана прекратила на минуту расчесывать волосы, пытаясь вспомнить малейшие намеки в дворцовой жизни на то, что Свенельд интересуется женой Святослава. Самим Святославом – скорее да, чем нет. Молодой князь постоянно задирает воеводу, испытывая к нему неприязнь.

Однако обитательницы терема Ольги до сих пор находились вне зоны интересов вездесущего воеводы.

– А он узнал тебя? – Будана начала волноваться.

Конфликт со Свенельдом не входил в ее планы.

– Думаю, что узнал. Только это уже не важно.

– Почему? – автоматически спросила Будана, все еще обдумывая, как ей вести себя со Свенельдом.

– Потому что он неожиданно умер.

Будана вопросительно посмотрела на собеседника и, прекратив расчесываться, повернулась к нему лицом. Смутная догадка пронеслась в ее голове.

– Да, я его убил. – Фраза Каницара звучала вызывающе, подразумевая правильность совершенных действий.

Мгновенно созревший в голове план оттеснил инстинктивное желание осадить дерзость Каницара.

– Спасибо за службу! – Будана наотмашь хлопнула собеседника по груди, видя, как великан кривится от такого панибратства.

Ей нравилось выводить его из себя, оставаясь безнаказанной. Клятва, вытребованная от Каницара князем Фаличи, делала этого воина ее рабом, и Будана в полной мере хотела насладиться своей властью.

– Ступай к себе и сделай вид, что хорошо выспался, пока твое отсутствие никто не заметил.

Будана подтолкнула Каницара к выходу. С таким же успехом можно было толкать скалу. Ладони уперлись в бугры мышц, которые чувствовались даже сквозь одежду.

Будане в глубине души нравился этот могучий воин, и оттого еще больше хотелось им помыкать, наслаждаясь сладким чувством власти.

– Мне не привыкать изображать бодрость после бессонной ночи, так что не волнуйся. – Каницар позволил себя подтолкнуть к двери.

– Да и правда, на твоем каменном лице, кроме тупости, больше ничего не прочитаешь. – Будана засмеялась, закрывая за Каницаром дверь и подпирая ее спиной, чтобы великан не смог войти обратно. Не хотелось смотреть на его обиженную физиономию.

Скоро загудит дворец от проснувшихся обитателей. В ее распоряжении было немного времени, за которое ей хотелось слегка успокоиться – перед встречей с княгиней – от волнения, вызванного полученной информацией.

Свенельд замер в нерешительности напротив двери в покои жены. Стремление увидеть Власту наткнулось на невидимый барьер. Аромат соблазна, обычно царивший в ее покоях, вызывал боязнь ненужного влечения. Темно-коричневый сучок, напоминавший глаз животного, выделялся на фоне светлой двери, с любопытством наблюдая за колебаниями воеводы. Свенельд отвел взгляд в сторону и, все еще сомневаясь в правильности решения, потянул на себя дверь. Влажная ладонь прилипла к прохладной медной ручке, контрастируя с нахлынувшим жаром.

Желание посоветоваться с женой победило болезненное смущение, заставляя сделать шаг на малознакомую территорию.

Запах, наполнявший покои, был густым и терпким. Свенельд сморщил нос, еле сдерживаясь, чтобы не чихнуть.

Нехитрые женские предметы, разложенные ровными линиями с маниакальной тщательностью, создавали впечатление комнаты, в которой никто не живет.

Воевода редко заходил сюда и никогда не ночевал. Непонятное отторжение жены произошло после того, как она родила ему мертвого сына.

Виноватый взгляд, синее тельце в луже крови и бесстрастный голос знахаря, объясняющий, что жена больше не сможет иметь детей.

Это событие сделало Власту в глазах Свенельда непривлекательной. Исчез невидимый аромат, пьянящий мужчину в присутствии женской красоты. Она была по-прежнему прекрасна, она была готова делить с ним любовное ложе, но Свенельд упрямо предпочитал видеть в своей постели шлюх, которых забывал, еще не успев расстаться.

Власта, стоящая к нему спиной, тут же повернулась, среагировав на слабый шорох открывающейся двери.

Уголки ярко-красных губ слегка приподнялись в еле заметном намеке улыбки.

Свенельд остановился у входа, досадуя на робость сделать следующий шаг.

– Я удивлена и рада, – ровным, спокойным тоном произнесла жена, направляясь к воеводе. Ее рука едва коснулась плеча Свенельда. – Проходи, присаживайся.

Воевода, наконец победивший неловкость, грузно опустился в кресло, обитое красной тканью. Хрупкое сиденье негромко скрипнуло, заполняя невольно возникшую тишину. Свенельд вновь почувствовал щекотание в носу и, не удержавшись, чихнул, далеко разбрызгивая слюни.

– Чем у тебя тут пахнет? – Воевода перебил попытку пожелать здоровья.

Власта пожала плечами, смущаясь от грозного тона мужа.

– Мне ничем не пахнет. Ты пришел поговорить о запахах? – Власта пристально посмотрела в глаза мужу: – Говори. Я вижу, что тебя что-то беспокоит.

Свенельд нахмурился, сдерживая нарастающий гнев, вызванный замечанием жены. Власта была права. Ему необходимо выговориться.

– Сегодня произошло интересное событие, которое у меня вызывает двойственные чувства. Я не могу понять, чего больше – злости или любопытства.

Свенельд сделал паузу, пытаясь разобраться в себе. Власта попыталась что-то сказать, но он остановил ее, подняв вверх руку. Власта покорно замолчала, и Свенельд продолжил:

– Сегодня молодая княгиня не ночевала во дворце…

– Почему это злит тебя? – Власта все же заговорила, выждав некоторое время.

– Потому что мне это непонятно. Какова причина ночной отлучки? Какие у нее мотивы? Ночью – значит, тайно. А тайно – значит, с недобрым умыслом.

– Теперь ясно твое любопытство. – Власта выглядела абсолютно равнодушной, и это вновь разозлило Свенельда.

– Ничего не ясно! – резко перебил он жену. – Любопытно мне по другому поводу. Мне очень хочется разобраться, как я могу использовать это происшествие.

– Ты послал за ней шпиона? – Власта тоже повысила голос.

Воевода невольно поморщился, но стерпел выпад жены.

– Конечно, послал, но его до сих пор нет. Ты можешь что-нибудь предположить о Марфе? Я скоро буду у княгини и еще не решил, докладывать ей об этом или нет.

– Мне мало что известно о Марфе. Мы с ней не подруги. Ты же знаешь, что я не в числе фавориток княгини и бываю во дворце лишь по необходимости. Как-то не с руки мне прислуживать Ольге. Мой род древней, и будь в мире больше справедливости, Ольгу не допустили бы мыть мне ноги. – В глазах Власты горел бесовский огонек, которого опасался даже Свенельд.

– И все же, как мне поступить?

– Ты слишком заботишься о княжеском роде и целомудрии членов их семьи. – Голос Власты был наполнен такой уверенностью, что Свенельд невольно почувствовал себя ее подчиненным. – Достаточно того, что ты обеспечиваешь их безопасность. Твой предок Аскольд правил этим городом, пока семейство Рюриковичей не захватило его. Ты больше Ольги достоин быть князем на этой земле.

Свенельд не возражал, когда Власта упрекала его в излишнем усердии, ради того, чтобы снова и снова слышать слова о своем исключительном происхождении и своих неизмеримых достоинствах. Перед глазами возник образ княжеского трона, далекого и недостижимого.

– Ты отлично знаешь, что дружина после смерти Игоря верна Ольге, народ ею доволен, да и прочие князья – на ее стороне. Любая моя попытка сменить власть в Киеве провалится.

– В твоих руках есть сильное оружие. У тебя на воспитании находится внук Ольги – Ярополк. Привлеки его на свою сторону. Отрави его душу ядом ненависти к родственникам, и он приведет тебя – а вслед за тобой и Люта – к власти.

Свенельд вернулся к действительности при упоминании имени сына.

– Только не про детей. – Воеводе не хотелось поднимать больную тему. Он видел, что вся нежность Власты после охлаждения их чувств обрушилась как лавина на детей. И если избалованная дочь его не волновала, то заласканный сын ему не нравился. Власта игнорировала замечания мужа, и он ничего не мог сделать. Эта женщина не подчинялась ему и в то же время была необходима как воздух.

– Нет. Именно про детей. Я хорошо представляю, с какой стороны можно нанести удар княгине. Она одинока и уже немолода. А ее сын Святослав никчемный и бесполезный. Да, он ловок, силен и смел, имеет шайку закадычных дружков, с которыми весело проводит время в бесчинствах. Но его авторитет среди воевод и князей мизерный, а народ и вовсе терпеть не может за разгульный нрав, который доставляет ему немало хлопот и приносит порой существенный ущерб. Надеждой Ольги на достойное правление является только внук Ярополк. И у тебя, как наставника Ярополка, гораздо больше влияния на него, чем у матери или непутевого отца.

– Я делаю, что могу, но мальчик часто общается с бабушкой. – Свенельд пожал плечами: – Женское влияние портит мужчин, и он слишком слаб, чтобы противостоять родственникам.

Свенельд хотел, чтобы Власта поняла, что под женским влиянием он подразумевает ее отношения с сыном.

– Господин, господин! – за дверями покоев Власты раздались крики дружинников. – Вернулась лошадь разведчика! Без седока!

Свенельд торопливо вскочил, зацепив рукой медную миску, предназначенную для умывания. Вода плеснула на ногу, расплываясь подозрительным пятном.

Негодование огненной волной плеснуло в лицо. Лошадь не могла вернуться без седока, если бы тот был жив. Убийство члена дружины Свенельда являлось неслыханной дерзостью.

Дверь глухо ударила за спиной, отправленная на место резким сильным движением.

– Блуда ко мне! – бросил на ходу воевода и направился в свою комнату.

– Что скажешь? – Свенельд, заметив взгляд своего слуги, украдкой брошенный на мокрые штаны, непроизвольно скривился.

– Да. – Блуд посмотрел в потолок, делая вид, что не видит подозрительного пятна.

– Что «да»? – разозлился воевода. – Говори по делу!

– Разведчика нет и, судя по всему, уже не будет. – Блуд виновато вздохнул, произнося слова медленно, словно по принуждению.

– Это тебе кухарка сказала? – Свенельд подошел вплотную к помощнику, пристально уставившись на макушку с зарождающейся плешью.

– Лошадь. – Блуд часто захлопал ресницами, стараясь смотреть воеводе в глаза.

– Что? – не понял Свенельд.

– Лошадь не вернулась бы, если бы хозяин был жив.

– Ты чего бубнишь? – Воевода потерял смысл в многочисленных звуках «бу», произнесенных вполголоса.

– Лошадь. Она ведь хозяина не бросит. Это же не человек…

– Да понял я, уймись! – Свенельд перебил речь помощника, ставшую вдруг необычайно эмоциональной. – Ты хорошо знал этого разведчика?

– Это был Бакуня. Славный воин. Вы должны его помнить. Он…

– Я помню Бакуню! – Свенельд вновь повысил голос, воспринимая как оскорбление намек, что он плохо знает своих дружинников.

– Он не мог потерять лошадь. Боюсь, мы не увидим его живым, – продолжил Блуд.

– А ты не бойся! Лучше найди Бакуню. Если не живым, то мертвым.

– Марфа, кстати, тоже еще не вернулась. – Блуд произнес это как что-то несущественное, стоя вполоборота, собираясь уходить.

Свенельд остановил помощника жестом, переваривая последнюю новость.

– Ищи обоих. И приготовь-ка мне лошадь с сопровождением. Попробую кое-кого разговорить насчет Марфы.

Блуд внимательно всматривался в задумчивое лицо воеводы, словно пытаясь там найти ответы на заданные вопросы.

– Чего пялишься? – рявкнул Свенельд, опасаясь, что продемонстрировал подчиненному лишние эмоции.

Блуд, ничего не сказав, поспешно выскочил. Двери шумно хлопнули, приоткрывшись от удара.

Улыбка удовлетворения пробежала по лицу воеводы вслед за раздавшимися с улицы криками:

– Коня воеводе! Чего двигаемся, как сонные тараканы! Бегом, я сказал!

Везнич спал крепко и безмятежно.

Он лежал на спине, широко раскинув руки, голова съехала с подушки и неудобно наклонилась в сторону.

Марфе невольно представилось, что, когда оборотник проснется, его шея будет болеть.

За окном, несмотря на раннее утро, деловитые переговоры людей смешивались со стуком и скрипом.

Сквозь мутные пластинки слюды, вставленные в окно, различались фигуры собирающихся в дорогу постояльцев. Приоткрыв створку, девушка узнала одного из вчерашних спутников, запрягавшего лошадей, – Настасья и бородатый всадник исчезли.

События прошедшего дня всплыли в памяти…

Пылкая прощальная речь Везнича представлялась сегодня совсем по-другому. Боль от его слов, призывающих расстаться, смешивалась со страстью долгой разлуки и не позволяла понять смысл сказанного.

Марфа провела по руке оборотника, запоминая ощущение, вызываемое необычной бархатистостью кожи, чем-то похожей на кожу новорожденного жеребенка. Сейчас, когда страсть и жажда любви отступили после безумной ночи, сказанное Везничем казалось разумным и единственно правильным.

Мужчина мог себе позволить иметь несколько женщин, но ее поведение наносило оскорбление Святославу. Марфе не хотелось даже тайно унижать мужа, всегда остававшегося для нее другом. Это раздвоение в жизни съедало ее изнутри, не позволяя быть счастливой. За наслаждением, испытываемым от близости с Везничем, всегда стояла тень вины, придавая ярким краскам любви легкий оттенок грусти и отчаяния.

Умиротворение, излучаемое милым лицом сына, сияющим среди соломенных кудряшек волос, сменялось тревогой за то, что тайное станет явным. Внимание и любовь Ольги, принимавшей самое активное участие в том, чтобы ее сын был счастлив, воспринимались как незаслуженный дар и вызывали чувство стыда.

Везнич видел это и, понимая, что Марфа не в силах сделать свой выбор в чью-либо сторону, принял решение за нее.

Девушка умыла лицо, стараясь не издавать лишних звуков. Поверхность воды в глубоком блюде отражала горечь, поселившуюся у нее в глазах.

Марфе вдруг стало жалко себя и тех чувств, которых она лишалась. Плотно прижав руки ко рту, девушка попыталась успокоить вырвавшиеся всхлипывания. На какое-то мгновение ей это удалось, но потом отчаянный звук плача прорвался сквозь плотно прижатые к губам пальцы и разорвал тишину, наполнявшую комнату.

Марфа выскочила за дверь, не успев посмотреть, проснулся от ее рыданий Везнич или нет, и, уже не сдерживаясь и ревя, как голодная корова, побежала к выходу.

Ощущение, что бог забыл о нем, преследовало Адальберта на протяжении последнего года.

Вот и сейчас, отчетливо выговаривая заученный текст молитвы негромким, но твердым голосом, архиепископ не чувствовал благодати, снисходящей на него, как было еще совсем недавно.

Сквозь узкое окно виднелось необычайно светлое, кажущееся божественно прозрачным утреннее небо.

Да, определенно, Господь оставил его, и Адальберт даже знал момент, когда это произошло. Небеса кричали, что это ошибка – принимать епископский сан и отправляться в землю ругов с просветительской миссией, но архиепископ Вильгельм, наговорив огромное количество комплиментов, убедил, что только он, Адальберт, сможет посеять в душах дикарей семена благочестия.

Милый сердцу тихий монастырь Сент-Максимин, где Бог общался с ним ежедневно, даря благодать своим присутствием в каждом предмете, вспоминался сейчас с болью и грустью. Он был счастлив, молясь в своей маленькой келье и возделывая грядки на монастырском огороде.

Власть, свалившаяся на голову Адальберту после таинственной и необъяснимой смерти Либутия, положенного высокопреосвященством Адальгадом в первые епископы ругов, раздавила его своей ответственностью.

Скромность и миролюбие, бывшие благом в монастыре, теперь сделались проклятьем новоиспеченного епископа.

Он постоянно ощущал на себе насмешливые взгляды людей, с неприкрытым любопытством разглядывавших монашеские одеяния, похожие, по их мнению, на женское платье. Еще больше насмешек вызывала его тонзура, первое время сияющая от своей чистоты, а сейчас напоминающая жидкими волосами заброшенную пашню с редкими всходами сорняков.

Все его призывы приобщаться к истинной вере заканчивались насмешками, больно ранившими самолюбие.

Адальберт и сам чувствовал, что Бог исчез из его проповедей, по какой-то причине покинув своего верного слугу.

Епископ поднялся, растирая онемевшие суставы.

Небо молчало и сегодня, ответив на его молитву лишь затекшими ногами и стертыми коленями, слишком долго соприкасавшимися с досками пола.

Необходимо было идти на прием к Ольге. Растеряв надежду хоть как-то донести слово божье до упрямого народа, Адальберт еще сохранял слабые шансы повлиять на княгиню. Просила же она зачем-то Оттона прислать к ней епископа?

– Вода для умывания, ваше преосвященство. – Высокий голос отца Капара прервал размышления Адальберта, вернув в реальность.

Епископ посмотрел на излучающее радость лицо монаха, испытывая тайную зависть к способности своего слуги наслаждаться каждым моментом жизни, абсолютно не думая о прошедших горестях и предстоящих трудностях.

– Спасибо, отец Капар. – Адальберт принял тазик из рук услужливого помощника, взглядом выпроваживая слугу за дверь. – Дальше я сам.

Епископу не хотелось, чтобы монахи миссии узнали о его растерянности и унынии.

Капар попытался возразить:

– Мне не трудно, ваше преосвященство, – но, уловив недовольство во взгляде епископа, поспешил извиниться, пятясь к выходу. Задержавшись на секунду в дверях, монах напомнил: – Братья в трапезной ожидают вашего благословения для приема пищи. Брат Левек приготовил отличную похлебку.

Адальберт укоризненно посмотрел на Капара, давая понять, что замечания подобного рода недопустимы в адрес начальства.

Монах улыбнулся, виновато потупил глаза и вышел за дверь, не понимая, чем мог обидеть епископа.

Адальберт провел увлажненными водой из тазика руками по лицу, прогоняя остатки сонливости.

Чувство зависти к детской наивности брата Капара вызвало приступ ностальгии по тем временам, когда безграничная вера во Всевышнего привела его из роскошного дворца Оттона в суровую келью монастыря. Доверие и любовь короля льстили молодому писарю, но жажда заслужить любовь Бога оказалась сильней.

«Ну все, необходимо прекратить предаваться унынию и не гневить Всевышнего совершением грехов». – Подумав это, Адальберт распрямил плечи, глубоко вдохнул и, нацепив на лицо маску бодрого благочестия, направился в трапезную к монахам.

Запах копченостей, стоящий в воздухе тесной комнатушки, заполненной гулом переговаривающихся братьев, аппетитно щекотал ноздри.

Монахи мгновенно затихли, обнаружив присутствие Адальберта. Епископ занял свое место, посмотрел в тарелку, наполненную кашей из проса с редкими вкраплениями копченой свинины, затем поднял глаза к низкому темному потолку и произнес молитву, мысленно проклиная пищу, выглядевшую так, будто ее уже один раз ели.

В памяти всплывали шикарные обеды, которые могли себе позволить обитатели Сент-Максиминского монастыря в дни, не обремененные многочисленными постами.

Массивные деревянные балки над головой вызывали ностальгию по бескрайней выси потолков Трирского собора Святого Петра. Помещение, выделенное миссии Адальберта, свидетельствовало о не очень большом интересе княгини Ольги к его персоне.

Обнадеживающее упорство, с которым русские послы добивались назначения в Киев епископа, исчезло сразу после прибытия. Известие о коронации Оттона в императоры вызвало среди киевской верхушки вместо восхищения и уважения недоверие и сарказм. Здесь привыкли признавать лишь одного императора – царьградского басилевса.

Константинополь, узнав о намерениях папы включить Киев в сферу своего влияния, отправил туда его преосвященство отца Феофила, вспомнив, что он был рукоположен в епископы Руси еще Фотием.

Адальберт потерял смысл своего пребывания среди дикарей, да и вообще – смысл существования. Как человек, рожденный рабом, теряется в мире, неожиданно обнаружив, что господин исчез, так и епископ – будучи рабом Господа – не знал, что делать дальше, обнаружив полное безразличие господина.

Аппетит пропал окончательно, и Адальберт, бросив на стол ложку – с шумом прыгнувшую несколько раз, – неспешно поднялся с намерением отправиться на прием к княгине Ольге.

Времени до начала встречи оставалось еще предостаточно, и можно было насладиться прохладой раннего утра, прогулявшись по просыпающемуся городу.

Иегуда Бен Нисан обозревал широко раскрытыми глазами возникшую у его порога обширную делегацию сородичей.

Иаков без труда прочитал у него на лице растерянность, сменившуюся разочарованием, поспешно спрятанную под приветливую улыбку.

– Я рад видеть вас, дорогие единоверцы. – Иегуда быстро справился с первыми эмоциями, растягивая губы в широчайшей улыбке.

– И мы рады встретить в этих неприветливых краях сородича. – Иаков выделил интонацией слово «неприветливых», сразу давая понять, что у них проблемы.

Иегуда пропустил мимо ушей незатейливый намек на необходимую помощь, но с поклоном пригласил прибывших в дом:

– Проходите, дорогие гости.

«Неплохо для начала», – отметил про себя Иаков и поспешил пройти в просторную комнату, выполнявшую роль прихожей. Его зад давно устал от седла, спина просила лежанки, а желудок – пищи.

На еду Иегуда не поскупился.

Стол ломился от яств. Откуда только все взялось за столь короткое время в такую раннюю пору.

Иаков разомлел от сытости и покоя, впадая в легкую дремоту, но понимая в глубине души, что теряет хватку, довольствуется малым и уже не претендует на большее. А ведь им была нужна существенная финансовая помощь, после того как пронырливая девица увела всю казну посольства.

Иегуда не тревожил гостей расспросами, пока те предавались трапезе и воздух был наполнен лишь причмокиванием, скрипом зубов, бряцанием посуды и другими стандартными звуками, характеризующими торопливое поглощение пищи.

Иаков наблюдал, как его спутники расслаблялись от сытости и сладких объятий неги, созданных домашним уютом и снующими вокруг них угодливыми рабынями.

Пора было приступать к главной части.

– Брат наш… – начал высокопарно Иаков. – Наша делегация следует из преславнейшего Кордовского халифата в страну достопочтенных хазар с письмом от славного Хасдая, визиря светлейшего халифа Кордовы. С нами приключилась беда. Едва мы вступили на порог этого города, как нечестивая девица оставила нас без средств к существованию, и мы хотели бы обратиться к тебе за помощью.

– Чем же я могу помочь своим братьям? Ведь я столь мелок и жалок по сравнению с теми особами, которых они представляют. – Иегуда попытался не понять столь однозначный намек.

– Не будем предаваться никчемной лести, – Иаков пресек ненужные словопрения, понимая, что его хитрый соотечественник может часами морочить голову. – Нам нужны деньги. Точнее – сто солидов. Я думаю, этого хватит, чтобы достичь Итиля в кратчайший срок.

Иегуда растерялся от прямого, как кол, намека. Ему их разговор представлялся долгим и нудным, в процессе которого можно было нащупать слабые места собеседника, польстить ему, перевести разговор на другую тему и избежать лишних трат.

– Это очень большая сумма для бедного еврея. Это целое стадо коров или табун лошадей. Такая сумма разорит вашего покорного слугу.

– Такая сумма была в украденном кошельке. Путь до Итиля не близок: нужен запас продовольствия, нужна охрана, сменные лошади, кое-какая одежда, наконец. – Иаков был непреклонен и ужасно недипломатичен.

Он сам себе не нравился, но тратить силы на тонкую словесную игру не хотелось. Последний довод должен был положить конец прениям:

– Разорят тебя, Иегуда, не сто солидов, а слухи, что ты не помогаешь братьям по вере, которые исключат тебя и твою семью навеки из братства рахдонитов.

Эта угроза и правда была весомой.

Братство еврейских купцов-рахдонитов контролировало все основные торговые пути и рынки мира. Попасть в немилость к братству означало прекратить торговую деятельность и точно разориться.

Но на лице Иегуды было написано упрямое: «Денег нет!»

– У меня есть другое предложение. – Мозги Иегуды лихорадочно работали, рождая грандиозный план. – Я полностью обеспечу вас питанием до места назначения. Предоставлю сменных лошадей, которых вы мне вернете по возвращении. Организую прием у княгини Ольги и выпрошу для вас в сопровождение дружинников, которые обеспечат вашу безопасность. Кроме того, я выделю вам десять солидов безвозмездно. А вы расскажете братьям-рахдонитам о моей безмерной щедрости.

Иаков нахмурился, понимая, что получается не так, как он хотел, но вариант был приемлемым, и упорствовать не было смысла. Сопровождение из дружинников стоило намного дороже ста солидов. Смущала только реальность данного предложения.

– С чего бы это великой княгине оказывать помощь еврейским купцам? – Иаков недоверчиво смотрел на главу торговой общины.

– За время правления княгини Ольги много поменялось в государстве русов. Ольга прекратила беспредел воевод и князей, обиравших своих подданных, как им хотелось. Установила твердые налоги и сроки их сборов посредством создания погостов. За это простой народ любит ее. Она наладила мирные взаимоотношения практически со всеми соседями. Это позволило расцвести торговле в Киеве. Город процветает. Она рада любым партнерским отношениям с Хазарией и окажет помощь, чтобы получить преференции в торговле. Хазары в Итиле контролируют основной торговый путь в Каспий, а оттуда – на восток, в Балх и Мавераннахр, вплоть до Китая. Мы пообещаем ей снижения платы за провоз товаров через Итиль для русских купцов и благосклонность хазарского бека. Ольга дальновидная правительница и понимает выгоду, которую может принести ее помощь в вашем деле.

– А ты уверен, что бек Хазарии Иосиф предоставит для русских купцов дополнительные льготы? – Иаков прищурил глаза, пытаясь понять, насколько влиятелен этот невзрачный еврей из Киева, что может заранее обещать определенные решения князей и беков.

– Это будет зависеть от тебя, мой дорогой Иаков. – Иегуда изобразил улыбку, больше похожую на гримасу боли. – Вернее, от ценности письма, которое ты везешь Иосифу, от того, насколько убедительно ты сможешь рассказать о неоценимой помощи дружинников Ольги в твоем сложном и полном опасностей походе.

Иаков оценил ловкость, с которой Иегуда переложил на него решение всех проблем. Как говорится, с больной головы – обратно на больную голову. Он понимал, что вся работа Иегуды сведется к организации его встречи с Ольгой, а дальше…

Иакову самому придется с ней договариваться о помощи, обещая сладкие условия торговли, а потом эти сладкие условия выпрашивать у Иосифа.

– Если ничего не выйдет… – Иегуда поспешил продолжить, видя сомнения Иакова, – то все можно списать на своенравный характер бека.

Иаков согласно кивнул головой, понимая, что лучшего варианта у него нет, а главное – не будет.

– Вот и ладненько, – засуетился Иегуда. – Я отдам все необходимые распоряжения, а вы отдохните с дороги. Слуги помогут вам устроиться.

Невзрачный остроносый еврей с небольшим аппетитным животиком направился к выходу. Было видно, что он расшибется в лепешку, но все организует, лишь бы поскорее избавиться от ежедневно истощающих его кошелек непрошеных гостей.

Свенельд смачно плюнул. Удовлетворение от плевка, вызывающе шлепнувшегося на идеально чистый пол терема Ольги, ослабило злость. Он не мог понять княгиню, утопившую за короткий срок суровый варяжский быт своих предков в жалком подобии византийской роскоши.

– Как ты до сих пор не сдох от этой вони? – Свенельд с сочувствием посмотрел на стражника, лениво привалившегося к стене у входа. Круглолицый парень непонимающе пожал плечами, изобразив на лице некое подобие сожаления.

– Не замечаешь? – Свенельд с шумом втянул ноздрями воздух, наполненный дурманом женских запахов.

Стражник молчал, не уловив смысла вопроса.

– Принюхался, – констатировал воевода, махнув с досадой рукой.

По коридору время от времени проходили служанки, неспешно и вальяжно, заполняя помещение звуками сонных голосов и шуршанием платьев.

– Подойди сюда, – Свенельд грозно сдвинул брови и поманил пальцем проходящую рядом девушку. Служанка неохотно приблизилась, не скрывая раздражения.

– Что-то не так? – Воевода коснулся длинным ногтем щеки служанки, вспыхнувшей огнем румянца.

– Я к вашим услугам. – Девушка пристально посмотрела в лицо Свенельду. Большие темные глаза излучали спокойствие и уверенность.

– Как тебя зовут? – Свенельд не выдержал прямого взгляда и начал злиться.

– Будана. – Служанка провела рукой по бедру, поправляя платье, затем бестелесным прикосновением задела тыльную сторону ладони воеводы.

Свенельд вспомнил эту девицу, имеющую репутацию роковой красотки, вскружившей голову множеству мужчин. Правда, ни один из них не мог похвастаться своей победой над ней.

– Да. Я вспомнил тебя. – В памяти Свенельда всплыли слухи о том, что эта девушка неравнодушна к молодому князю.

Будана демонстративно смутилась, опуская глаза.

– Я польщена, что такой известный человек слышал обо мне. Надеюсь, только хорошее.

– А что, могу услышать и плохое? – Воевода поддел пальцем подбородок Буданы, вглядываясь в спокойное лицо. Он тщетно пытался разглядеть хотя бы слабый намек на страх или волнение.

– Смотря кого слушаете. – Будана мягко отстранила руку воеводы, но не опустила головы.

– Я слушаю всех. Сейчас хочу послушать тебя.

Девушка сосредоточенно наморщила лоб и неожиданно спросила:

– Вы, верно, хотите знать, славный воевода, о том, что произошло сегодня ночью?

Свенельд растерялся от прямого вопроса, но в глубине души был рад такому повороту событий. «Эту девушку нужно будет приблизить к себе». Смелость, смешанная с привлекательно-коварным обаянием, выглядела многообещающе.

– Я восхищен твоей проницательностью. – Свенельд попытался сделать, насколько это было возможно, восторженное лицо.

Будана почему-то облизнулась, словно хищная кошка, и вопросительно уставилась ему в глаза.

Воевода молчал, всем видом демонстрируя, что готов слушать.

Во взгляде служанки промелькнула тень сомнения, но исчезла с первым словом:

– Марфа не ночевала во дворце и до сих пор не вернулась.

– Ах она тварь! – воевода притворно возмутился, не скрывая иронии. – Я это знаю! – Звук металла наполнил его голос, оборвав начавшую возникать в разговоре непринужденность. – Меня интересует, с кем она встречалась!

– К сожалению, это мне неведомо, но очень хотелось бы узнать… – Будана вслед за воеводой согнала с лица улыбку.

– Кто может это знать? – Свенельд был готов запытать до смерти любого, чтобы добраться до истины.

– Я думаю, только она сама. – На лице Буданы как в зеркале отразилась свирепость воеводы.

– Ты можешь у нее выведать? – Свенельд понимал сомнительность данного предложения, спрашивая просто так, на всякий случай.

– Мне она ничего не скажет. Не в таких мы хороших отношениях, но… – Будана интригующе улыбнулась воеводе.

– Что «но»? Не томи, ведьма. – Последнее слово Свенельд произнес машинально, не задумываясь, спохватившись, что оскорбил девушку и не получит желаемого.

Будана многозначительно улыбнулась, выдержала паузу и наконец нехотя выдавила из себя:

– Марфа расскажет все княгине, а княгиня поделится со мной.

– С чего бы Марфе это делать? – не понял Свенельд.

– Марфа слишком честная. Нужно просто, чтобы Ольга задала ей правильные вопросы. – Будана озорно подмигнула.

– И ты сможешь это организовать? – машинально спросил Свенельд, начиная поддаваться обаянию собеседницы.

– Не сомневайтесь, красиво рассказанная история породит массу вопросов. – Будана погладила руку воеводы.

Свенельд отвернул лицо, чувствуя, как горят щеки от невольно прилившей крови.

Феофил с удовольствием смотрел на молочно-белые ноги Апраксии, виднеющиеся из-под высоко поднятой юбки, мешающей девушке мыть пол. Шелковистая борода, приятно отзывающаяся на легкие поглаживания, усиливала чувство вожделения.

Неожиданное появление в дверном проеме Ольмы – хозяина дома и отца Апраксии – заставило вздрогнуть разомлевшего священника.

Феофил, почувствовав себя застигнутым врасплох, поспешил отвести взгляд от соблазнительно виляющего зада девушки и сосредоточился на висящих в углу образах, крестясь и мысленно прося у Бога прощения. Ему не хотелось обижать Ольму – благочестивого христианина, построившего за свои средства небольшую церковь, названную в честь Николая Угодника. Будучи купцом, Ольма питал к этому святому, являющемуся покровителем торговли, особое пристрастие.

– Лошади поданы, батюшка. – Ольма хоть и перехватил взгляд священника, но постарался тактично не заметить греховных чувств, разрумянивших лицо епископа.

Феофилу было неприятно, что его называют не по сану – «ваше преосвященство», а как простого приходского священника – «батюшка». Он подавил в себе желание поправить купца, понимая, что неискушенные в церковной иерархии русы еще долго будут путаться в обращениях, являющихся естественными для жителей Константинополя.

Поспешность, с которой патриарх Полиевкт вспомнил, что Феофилу назначен сан епископа Киевского, была оправдана настойчивостью, демонстрируемой Римом, с невероятной стремительностью расширявшим свою сферу влияния. Должность киевского патриарха, когда-то утвержденная Фотием, тщетно пытавшимся окрестить неуступчивых русов, совсем не обременяла Феофила до тех пор, пока ему разрешалось иметь резиденцию в Константинополе. Решение Полиевкта сблизить духовного отца киевлян с паствой было неожиданным и неприятным.

Феофил махнул рукой Ольме, давая понять, что расслышал его, и разложил перед собой листы письма, недавно полученного из Константинополя. Ровные буквы с затейливыми завитками вызывали благоговейное уважение к писцу, запечатлевшему на бумаге мысли патриарха.

Небольшие окна, светлыми пятнами выделявшиеся на темной бревенчатой стене, давали мало света. Феофилу приходилось напрягать зрение, стремительно портившееся в последние годы. Совсем не обязательные усилия, предпринимаемые для прочтения письма, усугубляли чувство раздражения, необъяснимым образом возникающее каждое утро.

– Позови Федора, будь добр. – Феофилу не хотелось казаться в глазах Ольмы господином.

Чужестранцы на Руси воспринимались либо как уважаемые гости, либо как заклятые враги, но не как господа, и любая попытка вести себя по-господски вызывала отторжение.

– Хорошо, батюшка. – Ольма учтиво поклонился, пытаясь сделать приятно гостю.

Федор, крещеный варяг, находящийся на службе у византийского престола, доставил письмо, лежащее перед архиепископом, и Феофилу казалось естественным, чтобы гонец сам прочитал написанное, избавив его от ненужной траты сил. Кроме того, Федор мог знать нюансы, скрытые за ровными сухими строчками.

Федор выглядел вполне цивилизованно, хотя и происходил из варяжского рода. Продолжительная служба при дворе константинопольского монарха наложила отпечаток благородства на нескладные манеры дикаря. Глубокий поклон и почтительное «ваше преосвященство», сопровождавшие приветствие, произнесенное с порога, не вызывали сомнений в том, что перед тобой подданный великой империи.

– Прочитай, сделай одолжение, – Феофил протянул варягу листок. – А то глаза подводят.

Федор начал читать казенные строки, легко выговаривая слова на удивление поставленным голосом, выдававшим талант незаурядного оратора.

В письме содержался краткий анализ ситуации, возникшей в связи с последними событиями в Италии.

Константинопольские власти, судя по всему, были озабочены происходящим в Риме. Король Саксонии Оттон, коронованный в императоры загнанным в угол постоянными смутами Иоанном XII в обмен на защиту, провозгласил создание империи римлян и франков, следуя примеру Карла Великого.

Полувековое правление пап – предпочитавших духовному совершенствованию мирские удовольствия – подходило к концу.

Бесчинства, творимые Иоанном XII и сводившие авторитет папства к нулю, прекращались властью, полученной Оттоном. Это ясно осознавалось в Константинополе.

Упорство и целеустремленность новоиспеченного императора внушали уважение. Эти качества также вызывали опасения получить серьезного конкурента в борьбе за души христиан и влияние в мире, что являлось, по сути, одним и тем же.

Саксонский король, сделавший из германского епископства мощный инструмент власти и распространения своего влияния, вполне был способен пошатнуть позиции Ромейской империи в Европе.

За сухими строчками, характеризующими политическую ситуацию, прослеживалось беспокойство константинопольских властей, но не это вызвало тревогу у Феофила.

Подпись, стоящая внизу послания и смачно произнесенная Федором, как эхо отдавалась в голове – Иосиф Вринга. Иосиф Вринга… Послание было подписано паракимоменом Иосифом Врингой, а это значило, что ни император Роман, ни тем более его жена Феофания не решали в Константинополе ничего.

– Это все, – произнес Федор после долгой паузы, расценив задумчивость епископа как ожидание продолжения.

– Да, спасибо, – машинально ответил Феофил. – Скажи-ка мне лучше, милейший, как там наш император Роман поживает? Когда я отъезжал, Константинополь полнился слухами, что это он помог своему отцу Порфирородному Константину встретиться со Всевышним.

– Навряд ли… – Федор переминался с ноги на ногу у входа, не решаясь пройти в комнату.

Полумрак, царивший в каморке, громко именуемой Ольмой светлицей, мешал епископу видеть в деталях лицо собеседника, и это лишало слова варяга эмоциональной окраски, порою повествующей больше слов.

– Проходи, присядь, поясни подробнее, – Феофил похлопал по отполированной поверхности лавки.

– Роман скорее проиграл от смерти своего отца. Он всегда был беззаботным и непослушным ребенком, избалованным Константином и безмерно любимым. Отец ему позволял очень много и все прощал. Чего стоила одна только женитьба на дочери трактирщика с репутацией портовой шлюшки.

– Да-да, эта история вызвала бурю негодования среди близких к трону людей. Помнится, тогда больше всех бесился Василий Ноф, будучи паракимоменом.

– За что и поплатился сейчас. Вринга ловко использовал этот факт, без труда убедив Романа, что нужно отстранить Василия, а взамен назначить его.

– Как ни крути, а больше всех от смерти Константина выиграл Вринга. Зная его неуемную тягу к власти и слабость Романа, я думаю, смерть Константина – не последняя в императорском роду. – Феофил высказал довольно крамольное предположение без особой боязни – варяг не входил в число доносчиков.

Федор пожал плечами.

Феофил не обнаружил в его лице ни подтверждения, ни опровержения своей догадки. Варяг был далек от дворцовых интриг.

Простых людей в империи мало заботили меняющиеся правители, поскольку жизнь дворца не особенно сказывалась на протекавших в государстве процессах, регламентированных тысячами правил, выработанных веками совершенствующейся чиновничьей машиной.

– Чем занят император? Как его жена и дети? – Феофил перевел разговор на более близкие варягу бытовые темы.

– Роман, как обычно, безмерно увлечен охотой и кутежами, собрав вокруг себя всю беспутную молодежь Константинополя, утверждая, что ему грозит смертельная опасность, а это – его охрана. Размах развлечений такой, как будто каждое из них – последнее в его жизни. Императрицу Феофанию мало видно. Она посвятила себя сыновьям. Собственно говоря, ее беременность не располагает к активной жизни, которую она вела еще совсем недавно.

– Получается, что власть Иосифа Вринги ограничена только формальным постом паракимомена. Предполагаю, что этот пафлагонский выскочка мечтает его сменить на титул императора.

– Да, в ваших словах есть правда. – Федор несколько замялся, вынужденный давать оценку действиям властей. – Вринга одержим преследованием всех, кто был приближен к Константину. Пожалуй, это его основная государственная деятельность.

– Мне кажется, что патриарх принял неверное решение, отправив меня в Киев. Опасность, существующая в Константинополе, намного выше, чем те неприятности, которые могут возникнуть в связи с пребыванием здесь Адальберта и его монашеской свиты. Хотя я и не поклонник выходцев из Македонской династии, пришедшей к власти путем цареубийства, но не хотелось бы потерять достигнутое Константином. Истинный правитель – всегда собиратель, его труд направлен на созидание и преумножение. Мы все помним, к чему привели бесконечные смены регентов при живом императоре во времена малолетства Константина. Натура Вринги, склонная к интригам и разрушениям, ослабит империю, только-только выбирающуюся из череды потерь. Он способен действовать исключительно в своих интересах.

– На все воля Господа, – подвел итог Федор.

Феофил поморщился, внутренне не находя повода для упрека варяга, посвятившего себя служению Христу и не желающего понимать смысл высокой политики. Легкое чувство зависти шевельнулось в глубине души.

– Я рад за тебя, – произнес Феофил, пристально глядя в глаза Федору и с удовольствием наблюдая растущее в них недоумение.

– Почему? – Федор отвел взгляд.

– Не важно… Организуй мне встречу с Адальбертом.

Пора пообщаться с конкурентом воочию. Может, удастся нащупать ту нить, которая позволит быстро решить проблему или понять, что проблемы не существует.

Будана постучала в дверь княгини. Толстые доски ответили гулом, уносящимся в покои Ольги. Не дождавшись приглашения, служанка толкнула массивную створку, заходя внутрь.

Ольга в длинной сорочке из тонкого византийского полотна стояла у открытого окна, устремив взгляд на город. Сквозняк, вызванный распахнутой дверью, подхватил полы невесомой ткани, сделав их похожими на крылья. Что-то звериное чувствовалось в худом теле, проступившем сквозь легкую одежду. Словно хищная птица обозревала свою территорию, выискивая очередную жертву.

– А, Будана, ты вовремя, пора собираться. Дела не ждут. – Княгиня бросила беглый взгляд на служанку и вновь посмотрела в окно.

– Как почивать изволили? – Будана несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь унять волнение, оставшееся после беседы со Свенельдом.

– Подойди сюда. – Княгиня поманила служанку к себе. Она положила ей руку на плечо, указывая на вид за окном. – Посмотри, какая красота.

Лучи восходящего солнца золотили свежие срубы домов горожан, обильно возникших за последние годы бурного процветания.

– Да, – согласилась девушка. – Все благодаря вашей мудрости.

Княгиня с легкой укоризной глянула на служанку.

– Не в мудрости дело. А в понимании того, что людям надо. Все очень просто. Снижение налогов и чувство защищенности – вот что влечет в Киев активных людей. Возможность сытно и спокойно жить, трудиться и добиваться успехов. Их деятельность позволяет содержать не только мощную дружину, но и способствовать занятости самых никчемных людишек, снижая преступность и беспредел.

– Я ничего в этом не понимаю, госпожа. Я знаю одно: до вашего правления были сплошные войны и грабежи.

Княгиня отпустила служанку и отошла от окна. Будана не видела ее лица, но в еле уловимых интонациях голоса почувствовала раздражение.

– Жизнь нас учит. Вот и меня смерть мужа, убитого при сборе полюдья, научила не брать сколько хочешь и когда хочешь, а делать все по закону. Правда, князья и воеводы не очень этому рады. Привыкли обирать своих подданных.

– Да уж, – поддакнула Будана. – Этим только дай волю. Они всех в рабство загонят.

– Ну уж ты всех-то под одну гребенку не ровняй, – княгиня строго посмотрела на служанку. – Не все так плохо. Приучились они, хоть и не без труда, подати-уроки брать в установленное время и в установленном размере. Княжеские погосты – хороший пример всем воеводам.

– Конечно, матушка, конечно, – поспешно согласилась Будана.

– Да что ты все соглашаешься! С тобой заботами делиться, как с лавкой. Опять все не так просто. Тиуны, назначенные уроки собирать, бездельничают и подворовывают.

– Так порите их, матушка, порите почаще.

– Ну тебя, бестолковую. Давай уже, чеши волосы. – Ольга села на табурет перед зеркалом. – Видел бы Игорь эту красоту. – Гордость и сожаление прозвучали в ее голосе. Княгиня перекрестилась, повернув голову к висевшим в углу иконам, привезенным из Константинополя.

Будана почтительно склонилась, украдкой глянув на грозное лицо, намалеванное на деревянной доске. Она не была христианкой, но всегда с уважением относилась к непонятной ей страсти Ольги в поклонении заморскому богу.

– Ваш Бог любит вас и во всем помогает.

Ольга благодарно улыбнулась комплименту.

– Для меня нет большего счастья, чем увидеть Русь в Христовой вере. Видела бы ты, Буданушка, Царьград. Невероятно, как христианство может преобразить страну, неся культуру, искусство, образование.

Волосы Ольги струились под костяным гребнем в руках Буданы, напоминая тонкие волокна льна.

– Вера во Христа делает людей лучше, миролюбивей, порядочней, честней. Она превращает зверей, жаждущих крови, в старательных тружеников. Жаль, что ты не осознаешь все величие единого Бога.

– Мне нравится ваш Бог, но я как-нибудь со своими Иштеном и Эрдегумой проживу. Мой отец молился Хадуру каждый раз, уходя на войну, и благодаря этому возвращался домой. Мать ублажала подарками тюндереков, чтобы они даровали пищу, и мы не умирали с голода. Мои боги ни разу не подвели меня. Я не могу их предать.

– Всему свое время. – Ольга произнесла эти слова спокойно, но с уверенностью, что придет такое время, когда Будана полюбит Христа.

– Ваш Бог разрешает замужней женщине иметь других мужчин? – Будана попыталась перевести разговор на нужную ей тему.

– А почему ты спрашиваешь? Неужели собралась замуж? – шутливо спросила Ольга.

– О, нет-нет, упасите меня боги от обузы в виде ленивого мужчины, которому вечно нужна служанка. Мне достаточно моей госпожи. – Будана была искренна, как никогда. В ее планы не входило обзаводиться семьей.

– Тогда к чему этот интерес? – Ольга остановила руку служанки, ее глаза смотрели настороженно.

– Мне неудобно вам говорить, чтобы не выглядеть наушницей… – Будана картинно замялась.

– Ничего, говори. Твоя многолетняя преданность и искренность снимают с тебя любые подозрения. – В голосе княгини появился металл.

– Я случайно видела, как Марфа ночью покинула стены дворца верхом на лошади. – Будана говорила медленно, одновременно наблюдая за реакцией княгини, чтобы правильно дозировать предоставляемую информацию.

– Это, конечно, странный поступок, но какое отношение он имеет к посторонним мужчинам? – Ольга начала нервничать.

– По мне, так нет другого повода для ночной поездки, как мужчина. – Будана не могла рассказать о том, что видел Каницар, но должна была посеять в душе княгини недоверие.

– Совсем необязательно. Может быть множество других причин, я постараюсь все выяснить и обязательно развею твои подозрения. – Княгиня явно не хотела верить очевидному.

Будана понимала, что оправдаться Марфе не составит труда, поскольку Ольга сама уже ее оправдала.

Утренний туалет княгини подошел к концу.

– Я уверена, что Марфы до сих пор нет во дворце. – Ситуацию необходимо было форсировать, пока у княгини не прошло раздражение на поведение невестки.

– Хорошо, я зайду к ней, заодно и позову на завтрак.

Ольга отстранила служанку и направилась к выходу.

Будана выглянула из-за плеча Ольги, с волнением всматриваясь в пустоту комнаты. Марфы в покоях не было. Ольга, шагнув через порог, пристально осмотрелась по сторонам. Этот взгляд показался Будане нелепым. Девушка еле сдержала смех, представляя, как обнаружится Марфа, случайно затерявшаяся в углу небольшой комнатки. Княгиня гневно нахмурила лоб, и служанка поспешила удалиться, понимая, что разгорающийся в глазах Ольги огонь может обрушиться на нее.

– Не буду мешать. – Будана не стала дожидаться ответа и, гулко топая по деревянному полу коридора, поспешила прочь.

«Найти Марфу. Найти Марфу», – ритмично отдавалось в голове в такт перестуку каблуков.

«Поездка. Лошадь. Конюшня», – выстраивались в логическую цепочку слова, направляя в нужное место.

«Признание. Чувство вины. Угрызения совести. Тайное становится явным. Прощение. Раскаяние», – набор эмоций, слов, действий, складывающихся в речь, предназначенную для ушей Марфы.

– А-а-а! Ты кто? – выпалила Будана, вздрогнув от неожиданного появления конюха.

– Так это же я, Добрыня. – Конюх развел руки в стороны, словно собираясь обнять девушку.

– Тьфу на тебя, Добрыня! – Будана глубоко вздохнула, приходя в себя от испуга. – Марфа не возвращалась? Ее княгиня ищет.

Добрыня прищурился, въедливо рассматривая девушку:

– А ты как знаешь, что она уехала?

– Хватит так на меня смотреть. – Будана придала голосу максимальную непринужденность. – В нашем тереме все про всех знают. Говори, не томи.

Добрыня смутился от излишне проявленной подозрительности.

– Только что приехала. Ты через ворота вошла, а Марфа через дверь вышла. А зачем ее княгиня-то ищет?

Будана не обратила внимания на последние слова, бросаясь к невысокой дверце, ведущей в подсобное помещение терема, соединяющееся с комнатами слуг.

Заметив усмешки парней, несущих на кухню корзины с овощами, Будана зло посмотрела в их сторону. Убедившись, что улыбки исчезли, она, высоко подобрав подол платья, побежала, сверкая голыми лодыжками.

Дверь сменяла дверь. Поворот менялся поворотом, все сокращая расстояние до покоев Марфы и время до ее встречи с Ольгой.

– Княгиня! Княгиня! – Будана не стесняясь прокричала в спину Марфе. Вздох облегчения вклинился в сбивчивое дыхание при виде поворота Марфы, среагировавшей на крик.

Удивление, вспыхнувшее в глазах Марфы, придало лицу, обрамленному растрепанными волосами, нелепое выражение.

– Здравствуйте, княгинюшка Марфа. – Будана постаралась улыбнуться, сдерживая сбивчивое дыхание.

– Здравствуй, Будана. – Марфа сдвинула брови, образовавшие зловещую морщинку на лбу.

– Матушка-княгиня ожидает в ваших покоях… – Будана замялась, опуская глаза в пол.

– И что? – Марфа повысила голос.

– Мне кажется, вас ждет неприятный разговор.

– Рассказывай, не томи, коль уж начала. – Марфа злилась и не скрывала этого.

– Ночью за вами проследили люди княгини. Они доложили ей, что вы встречались с каким-то мужчиной.

Марфа побледнела.

– Вам лучше во всем сознаться и раскаяться, тогда, может быть, гнев Ольги смягчится. – Будана нагнетала обстановку, видя, как меняется лицо Марфы, выдавая смятение и растерянность.

– Бред все это! – выпалила Марфа. – Не суй свой нос, куда не просят!

– Простите, если что не так. – Будана смиренно опустила голову. – Я хотела как лучше.

– Слухи распускать будешь – запорю до смерти.

Не поднимая головы, Марфа повернулась, направляясь в свои покои, напоминая осанкой дружинника перед боем.

Лицо Ольги казалось темным пятном на фоне окна. Марфа прищурилась, вглядываясь в еле различимые черты. Возникло ощущение нереальности происходящего, подчеркнутое зловещей тишиной.

Княгиня молчала. Марфа отчетливо слышала удары своего сердца, монотонные и вязкие, отдающие эхом в голове.

– Молчать долго будешь? – негромкий, но наполненный гневом голос Ольги заставил Марфу вздрогнуть. Совершенно лишними казались эти слова, разорвавшие тишину и хороводом закружившиеся в мозгу.

Рот не открывался, и язык не поворачивался. В голову не приходило то слово, с которого должна начаться ее речь. Девушка глубоко вздохнула, сосредоточившись на пятнах грязи, прилипших к подолу.

– Скажи что-нибудь. – Интонация Ольги стала мягче. Марфа различила легкий испуг, скорее угаданный, чем расслышанный.

– Прости меня, матушка-княгиня. – Слова звучали тихо, почти шепотом, забирая у девушки последние силы. Слабость подогнула колени, вызывая непреодолимое желание упасть на пол и молить о прощении. Осознание ужаса совершенного давило на плечи, все больше пригибая к земле.

– Где ты была? – Голос Ольги звучал далеко и еле различимо.

Марфа медленно опустилась на колени, задавленная стыдом.

– Я встречалась с мужчиной, – наконец-то нашлись подходящие слова. Девушка закрыла глаза, чувствуя облегчение. Вокруг потемнело, и она повалилась на пол, погружаясь в эту темноту.

Удары ладоней обожгли щеки, отозвавшись тупой болью в затылке. Марфа открыла глаза. Ольга сидела рядом с ней на полу, аккуратно поддерживая ее голову. В лице княгини не было гнева, лишь озабоченность и беспокойство. Марфа уткнулась Ольге в грудь, пряча в складках ткани невыносимый стыд. Она плакала, задыхаясь и всхлипывая, переполненная нестерпимым желанием открыться.

Слова полились бесконечным потоком. Сбивчивые и бессвязные, они постепенно выстраивались в историю любви. Слезы не останавливались, обжигая уголки дрожащих губ.

Камень лжи и предательства, который она носила последние годы, свалился с души.

Марфа столько таилась и пряталась, что сейчас рассказывала все с неистовством, ничего не пытаясь утаить.

С каждой фразой приходило облегчение. Она как будто перекладывала всю тяжесть ответственности на Ольгу. Каждой новой подробностью, рассказанной княгине, она как будто говорила: «Я такая, тебе решать, что со мной делать…» Ей уже не нужно было думать о том, что будет в результате порочной любви, – все уже случилось.

Марфа оборвала рассказ неожиданно, на полуслове.

Слезы закончились, и вместе с ними закончились слова. Только припухшие губы еще дрожали, влажные от соленой влаги.

Она чувствовала себя опустошенной и уставшей. Голова гудела, а тело ослабло.

Ольга встала, сурово глядя сверху вниз на сидящую без сил Марфу.

– Мне надо идти, но наш разговор не окончен.

Княгиня стояла над девушкой с каменным лицом, в котором застыла растерянность.

Марфа украдкой глянула вверх, не понимая, что ее ждет.

– Отдыхай, а то ты утомилась сегодня ночью… – Ольга становилась собой. Властной и бескомпромиссной. Марфа поежилась, обхватив себя за плечи и понимая, что, возможно, худшее впереди.

Ольга, остановившись в дверях, еще раз посмотрела на подавленную невестку и стремительно вышла.

– Быстро ешьте и проваливайте! – Обвисшие щеки Лукерьи подрагивали от раздражения, делавшего ее голос визгливым.

Поварихе было безразлично, какую степень близости к княгине имеют завтракающие на кухне слуги. В этом помещении командовал только один начальник, чьи права повелевать не оспаривались никем.

Будана вздрогнула, выходя из состояния блаженной задумчивости. Она с наслаждением прокручивала в голове блестяще организованный позор Марфы, рисуя драматичный финал в своих фантазиях. Повариха вернула ее на землю, за большущий стол с сидящими вокруг слугами. Монотонно двигающиеся челюсти и раскрасневшиеся лица казались менее реальными, чем мечты об устранении соперницы. Окрик Лукерьи вызвал замешательство, трансформировавшееся в ускоренное пережевывание пищи. На лбу Ерофея, отвечавшего за чистоту двора, проступили капли пота.

Будану подмывало выкрикнуть что-нибудь дерзкое в ответ, но, оценив десятипудовую фигуру поварихи, не уступающую ростом самым дородным дружинникам, княжеская фаворитка сдержалась.

Будана демонстративно потянулась, громко зевнув, показывая всем видом свое полное пренебрежение к командам поварихи.

Окинув беглым взглядом, исполненным превосходства, оробевшую челядь, Будана невольно поджала губы, увидев полную отрешенность и загадочную улыбку на лице Малуши. Девчонка никак не реагировала на грозный окрик хозяйки кухни, и это невольно ставило ее в один ряд с Буданой. В памяти всплыла ночная встреча со Святославом, украдкой нырнувшим за дверь Малуши. Фантазии рушились, рассыпаясь в прах при виде еще одной соперницы.

– О чем мечтаешь, Малка? – Будана сократила имя девушки до оскорбительной клички, ожидая какой-нибудь реакции.

Малуша безразлично взглянула в ее сторону, не меняя выражения лица.

– Не болтать! – Рука Лукерьи взмыла с намерением отвесить оплеуху.

Будана встала, пристально посмотрела в глаза поварихе и удовлетворенно улыбнулась, проследив за медленно опускающейся широкой ладонью, поспешно засунутой в бездонный карман передника.

Неторопливо, наслаждаясь взглядами челяди, прикованными к ее персоне, Будана подняла кружку с киселем и тонкой струйкой, смакуя получаемое удовольствие, вылила на голову Малуши.

Крик, плач, ругательства, уместные в этой ситуации, к полному разочарованию Буданы, не возникли. Наоборот, помещение наполнилось вязкой тишиной, физически давящей на все тело.

– Ой! – картинно произнесла Будана, роняя на стол кружку, которая глухо ударилась в выскобленные до белизны доски.

Малуша молча смотрела на нее, не проявляя и тени смятения или испуга.

В ее глазах читалась какая-то брезгливая жалость к Будане, смешавшаяся с угрозой, которую нельзя было проигнорировать.

– Ты знаешь за что, – бросила через плечо Будана, покидая кухню.