Выход: Запад

Часть четвертая

Вечерние классы Саида и Надии закончились, совпав с появлением первых густых туманов зимы, да и в любом случае, комендантский час означал одно, что курсы, как их, вряд ли будут продолжаться. Оба они не побывали в рабочем офисе его и ее, и потому не знали, как найти друг друга в течение дня, а без мобильных телефонов и доступа к интернету не было никакого пути возобновить их общение. Было так, словно они стали летучими мышами, потерявшими свои уши, и, как следствие того, потеряли способность находить вещи в полете в темноте. На следующий день после того, как исчезло телефонное сообщение, Саид направился в бургерную — их обычное место для обедов, но Надии там не оказалось, а на следующий день, когда он опять пришел, ресторан был наглухо закрыт, и его хозяин, скорее всего, сбежал или просто исчез.

Саид знал, что Надия работала в страховой компании, и из своего офиса он позвонил телефонисту и попросил названия и номера телефонов страховых компаний, и попытался позвонить во все — одна за другой, спрашивая о ней. Заняло много времени: телефонная компания работала с большой нагрузкой от внезапного наплыва звонящих и от необходимости ремонтировать поврежденные боями линии, и линия офиса Саида подключалась не все время, а когда это происходило, то лишь изредка, и телефонист — несмотря на отчаянные мольбы Саида, отчаянные мольбы стали обычными в те дни — мог позволить лишь два звонка за один раз, и когда Саид, наконец, получал пару новых номеров для пробы, то чаще всего один или даже оба оказывались нерабочими в то время, и ему приходилось звонить и еще раз звонить, и еще раз.

Все свое обеденное время Надия проводила в поспешном накапливании запасов дома. Она покупала мешки с мукой, с рисом, с орехами и сухофруктами, бутылки масла, консервы с сухим молоком, мясом и рыбой, все — по заоблачным ценам, и ее плечи заболели от постоянной переноски в свою квартиру то одного, то другого. Она любила есть овощи, но люди посоветовали, что главным было накопить как можно больше калорийных продуктов, а такая еда, как овощи, занимала слишком много места для количества энергии в них, и к тому же легко портились — мало пользы. Вскоре полки магазинов и лавок неподалеку от нее опустели, а после введения правительственного постановления, что никто не мог купить больше положенного в один день, Надия, как большинство других, запаниковала, и в то же время ей стало легче.

В наступившие выходные она пошла на рассвете в банк и встала в уже длинную очередь, ожидающую открытия банка, но, когда он открылся, очередь превратилась в беспорядочную кучу, и ей не оставалось ничего, как влиться в нее вместе со всеми, и в той беспорядочной толкотне ее хватали сзади, кто-то водил рукой по ее ягодицам и между ног и пытался войти в нее сзади пальцем, чего этому некто никак не удавалось сделать из-за многих слоев одежды на ней, но добрался довольно близко, как только было возможно в тех обстоятельствах, давя в нее с огромной силой, пока она была зажата телами вокруг, не имея никакой возможности двинуться или поднять свои руки, и, находясь почти в полусознательном состоянии, она не могла кричать или говорить — лишь сжимая свои ягодицы вместе, и рот ее почти автоматически сжался, почти физиологически, инстинктивно, запечатывая свое тело в одно целое, и, когда толпа двинулась, и палец исчез, то вскоре какие-то бородачи разделили толпу на две половины — мужчин и женщин, и она попала в женскую зону, и ее очередь дошла до банковского служащего лишь после обеда, где она сняла столько наличных, сколько позволялось, пряча ее на теле и в обуви, и оставив совсем немного в своей сумке, и потом она направилась к меняльщику поменять деньги в доллары и евро, а потом — к ювелиру, чтобы купить на оставшееся совсем немного золотых монет, постоянно оглядываясь через плечо в поисках следящих за ней, и затем она пошла домой и увидела, что у входа ее ожидает какой-то человек, и, разглядев его, она вся застыла от нежелания расплакаться, хотя все ее тело болело от синяков, и она была страшно напуганной и разозленной, и тот человек, ожидавший ее весь день, оказался Саидом.

Она провела его наверх, совсем забыв о том, что их могут увидеть, или наплевав на это, не беспокоясь ни о каких робах, и наверху, у себя, она сварила для них обоих чай, и руки ее дрожали, и было трудно начать говорить. Ей было стыдно и зло от того, что ей стало радостно от вида его, и у нее появилось ощущение, что она может накричать на него в любой момент, и, видя ее в таком настроении, он молча открыл свои пакеты и дал ей керосиновую походную печку, топливо, большую коробку спичек, пятьдесят свечей и упаковку таблеток для дезинфекции воды.

«Цветы не смог найти», сказал он.

Она, наконец, улыбнулась полу-улыбкой и спросила: «У тебя есть оружие?»

Они выкурили джойнт и послушали музыку, и после Надия опять попыталась приблизить Саида к себе не потому, что у нее появилось настроение, а потому, что ей захотелось выжечь из себя воспоминание о банковской очереди, а Саид опять смог удержаться, хотя они продолжали гладить друг друга, и он снова сказал ей, что секс у них должен быть только после свадьбы, и он не может пойти против своих убеждений, и потом он предложил ей переехать к его родителям, и она поняла его слова, как некое предложение.

Она погладила его волосы на голове, пока его голова покоилась у нее на груди, и спросила: «Ты хочешь сказать, что ты женишься?»

«Да».

«На мне?»

«На ком угодно, если честно».

Она хмыкнула смехом.

«Да», сказал он, понявшись и глядя на нее. «На тебе».

Она ничего не ответила.

«А ты что думаешь?» спросил он.

Она ощутила огромную нежность к нему в тот момент, когда он ждал ее ответа, и также она ощутила нарастающее напряжение, и потом она ощутила нечто еще вместе со всем этим, нечто сложно описуемое и близкое к горькой жалости.

«Я не знаю», сказала она.

Он поцеловал ее. «Ладно», ответил он.

Перед его уходом, она записала все детали его рабочего местонахождения, а он — ее, и она дала ему черную робу для накидки сверху, и она попросила его больше не прятать робу в узком проеме между ее зданием и рядом стоящим, где до этого он прятал накидку, и она забирала ее потом, а просто оставить эту робу у себя, и она дала ему запасной комплект ключей. «Чтобы моя сестрица смогла сама зайти в следующий раз, если она появится здесь раньше меня», объяснила она.

И оба они переглянулись, улыбаясь.

Но, когда он ушел, до нее донесся грохот далеких разрывов артиллерии, расчищающей здания — где-то возобновились яростные бои, и ее охватило волнение за него и за его дорогу домой, и она посчитала происходившее абсурдной ситуацией, потому что ей придется дождаться следующего дня и пойти на работу, чтобы узнать: смог ли он спокойно добраться до своего дома.

Надия закрыла входную дверь на засов и с трудом передвинула свою софу дополнительным укреплением двери, забаррикадировавшись от всего изнутри.

Той же ночью, на крыше не такой, как у Надии, в районе города не так далеко от района Надии, стоял смелый человек в освещении своего мобильного телефона и ждал. Он мог слышать иногда тот же грохот артиллерии, который слышала Надия, только гораздо громче. От шума дрожали окна его квартиры, правда, мелкой дрожью безо всякого риска разбиться. У смелого человека не было наручных часов и фонарика, и поэтому его неработающий телефон служил ему и тем и другим, и на нем был тяжелая зимняя куртка, а во внутреннем кармане находились пистолет и нож с лезвием длиной в кисть руки.

Еще один человек начал появляться из двери в конце комнаты, из двери чернее наступившей темноты, черной, несмотря на свет от телефона, и этот смельчак лишь наблюдал за появлением другого со своего поста у выхода на крышу, но ничем не пытался помочь тому. Смельчак лишь прислушивался к звукам на поднимающейся лестнице, к отсутствию звуков на лестнице, и стоял на своем посту и держал телефон, и касался пальцами пистолета в кармане куртки, бесшумно наблюдая за всем.

Смельчак был возбужденно взволнован, хотя это трудно было различимо в темноте и на его бесстрастном лице. Он был готов погибнуть, но у него не было скорых планов на смерть, он планировал жить, и он планировал совершить много великих дел, пока он мог.

Второй человек лег на пол, закрыв глаза от света, и стал набираться сил, держа рядом с собой, похожий на советский, но сделанный в другом месте, автомат. Он не мог ясно видеть, кто стоял у двери на крышу — просто кто-то стоял.

Смельчак продолжал стоять, держа руку на пистолете, прислушиваясь, все прислушиваясь.

Второй человек встал на ноги.

Смельчак махнул светом своего телефона, посылая второго человека вперед, как будто хищную рыбу, охотящуюся в чернильной глубине, и, когда второй человек приблизился так, что его можно было коснуться, смельчак открыл дверь квартиры, и второй человек вышел в тишину лестницы. И тогда смельчак закрыл за ним дверь и продолжил свое стояние, ожидая появления другого человека.

Не прошло и часа, как второй человек вступил в бой, среди таких же, как он, и бои, завязавшиеся сейчас с жестокой беспрерывностью, стали еще более яростными и равносильными по сравнению с предыдущими.

Война в городе Саида и Надии стала выглядеть, как нечто интимное, близкое: воющие находились на очень близком расстоянии друг от друга, фронтовые линии определялись улицами, по которым когда-то ходили на работу, школами, в которую когда-то ходила чья-то сестра, домами подруги чей-то тети, магазинами, в которых когда-то покупались сигареты. Матери Саида показалось, что она увидела бывшего ее студента, яростно поливающего вокруг из крупнокалиберного пулемета, установленного позади пикапа. Она посмотрела на него, а он посмотрел на нее, но не развернулся в ее направлении и не начал стрелять, и поэтому она посчитала его тем самым студентом, хотя отец Саида заявил, что это ничего не означало, а означало лишь одно, что она увидела человека, которому хотелось стрелять в другом направлении. Она вспомнила, что он был очень застенчивым заикой и быстро соображал в математике — хороший парень, но она никак не смогла вспомнить его имени. Она не была уверена, что это был точно он, и как она должна была отнестись к этому. Если повстанцы победят, предположила она, значит, не все плохие люди могут быть с ними.

Городские районы становились повстанческими довольно быстро, и у матери Саида воображаемая карта места, где она провела всю свою жизнь, стала похожа на лоскутное одеяло с кусками правительственной земли и кусками повстанческой. Рваные швы между лоскутами были самыми смертельными местами, и их нужно было избегать чего бы это не стоило. Ее мясник и красильщик, который когда-то помог сделать ей празднично-выходную одежду, оба пропали в одном из таких швов, их лавки были разбиты и превратились в руины и осколки стекла.

Люди исчезали в те дни, и, в большинстве случаев, трудно было сказать, по крайней мере долгое время, живы ли они или мертвы. Надия прошла однажды специально мимо дома ее семьи, чтобы не поговорить с ними, а просто убедиться на расстоянии, что с ними все в порядке, и все живы, но покинутый ею дом выглядел оставленным и без признаков жильцов и жизни. Когда она снова пришла туда, то дома уже не было — неузнаваемое место, раздавленное мощью бомбы весом почти с небольшой автомобиль. Надия так и не узнала о случившимся с ними, но она всегда надеялась на то, что те нашли возможность скрыться целыми и здоровыми, оставив город хищным воякам на обеих сторонах, которым, как казалось, очень хотелось разрушить то, чем они потом овладевали.

Ей и Саиду повезло, что их дома оставались нетронутыми какое-то время в районе, контролирумом правительством, и им не пришлось увидеть самые жестокие бои и ответные воздушные налеты, которые посылала армия на местных жителей, выказавших свою нелояльность.

У босса Саида стояли в глазах слезы, когда он сказал своим служащим, что ему приходится закрыть свой бизнес, извиняясь за свою неспособность продолжать и обещая рабочие места для них, когда все образуется, и он сможет вновь открыться агенство. Он выглядел настолько плачевно, что служащим казалось: это они, с прощальными денежными чеками, утешали его. Все посчитали, что нынешнее время было совсем нежелательным для таких прекрасных и деликатных людей, как он.

В офисе Надии отдел зарплаты перестал выдавать денежные чеки, и в течение нескольких дней все перестали появляться. Не было никаких прощаний, по крайней мере там, где она работала, и поскольку первыми исчезнувшими оказались охранники, то началось тихое растаскивание, или оплата натурой, и люди ушли, унеся все возможное. Надия взяла два лэптопа в переносных кейсах и свой плоскоэкранный телевизор, но, в конце концов, она не взяла телевизор, потому что было трудно прикрепить его на ее мотоцикл, и тогда она передала его мрачному коллеге, вежливо поблагодарившему ее за это.

Изменилось поведение людей у окон. Окно стало границей, через которую быстрее всего могла прийти смерть. Окна даже не могли защитить от случайно долетавшей далекой стрельбы: любое место с видом наружу могло оказаться местом долета. Более того, само стекло могло легко стать шрапнелью от близкого взрыва, и каждый слышал о ком-то умершем от того, что потерял слишком много крови от порезов разлетевшихся стеклянных осколков.

Многие окна были уже разбиты, и благоразумнее было бы вынуть остающиеся, но шла зима, и ночи были холодными, а без газа и электричества — их все меньше и меньше доходило до населения — окна, как казалось, останавливали наружный холод, и люди оставили их в том же виде.

Саид и его семья занялись передвижением мебели дома. Они установили шкафы, набитые книгами, у окон их спален, блокируя стекла от их вида, но оставляя свету возможность пробраться внутрь по краям, и они прислонили кровать Саида вдоль длинных окон общей комнаты, с матрасом, стоймя, под углом, чтобы ножки кровати упирались в верхнюю оконную балку. Саид спал на трех уложенных на пол коврах, и он успокаивал родителей, что такая кровать очень подходит к его спине.

Надия заклеила свои окна изнутри липкой лентой, которой, обычно, заклеивают картонные коробки, и прибила гвоздями по оконной раме плотные черные пластиковые пакеты. Когда была возможность получать электричество, она заряжала аккумуляторную батарею, устраивалась поудобнее рядом и слушала свои пластинки в одиночном свете лампочки; грубые звуки войны приглушались ее музыкой, и тогда вид ее окон казался ей аморфными черно-цветными картинами современного искусства.

К дверям у людей тоже начало меняться отношение. Появились слухи, что есть двери, которые могут перенести тебя в другое место, часто — далеко отсюда, благополучно вытащив тебя из смертельной ловушки. Некоторые утверждали, что знают людей, которые знали людей, которые пробирались через такие двери. Обычная дверь, как говорили они, может оказаться очень необычной дверью, и подобное может случиться без всякого предупреждения и с любой дверью. Большинство посчитало такие слухи небылицами, суевериями слабоумных. Но большинство других начали смотреть на свои двери как-то по-другому.

Надия и Саид, тоже, обсуждали подобные слухи и не поверили им. Хотя каждое утро, когда они просыпались, Надия разглядывала свою входную дверь и двери туалета, гардероба и на террасу. Каждое утро, в своей комнате, Саид занимался тем же. Все их двери оставались просто дверьми — вкл/выкл переключателями двух соседних мест, бинарно открыта или закрыта, но каждая их дверь, подразумевая почти невозможность иррациональной возможности, частично превратилась в одушевленный объект, обладающий еле заметной насмешкой над желаниями тех, кто желал оказаться далеко отсюда, шепчущий молча из дверной фрамуги о том, что такие мечты были мечтами глупцов.

У безработных Саида и Надии не было препятствий для встреч друг с другом, за исключением боев, но это препятствие было крайне серьезным. Несколько местных радиостанций, все еще передающих, заявляли, что война продвигается успешно, а международные станции говорили о разрастающем конфликте, и что разрастается количество мигрантов, добирающихся до богатых стран, которые начали строить стены, ограждения и пограничные укрепления, но с небольшим эффектом для них. У повстанцев была своя пиратская радиостанция, где вещал сладкоголосый диктор с глубоким и обезоруживающим сексуальным голосом, который выговаривал нарочито медленно монотонную, словно в рэпе, каденцию о том, что падение города было неизбежно.

Саид спросил ее еще один раз о переезде к нему и к его семье, обещая ей, что все объяснит своим родителям, и что у нее будет своя комната, а он будет спать в общей комнате, и им не обязательно будет жениться, и им, из уважения к его родителям, только придется сохранять целомудрие, и так будет сохраннее для нее в такое время, когда нельзя оставаться в одиночестве. Он не добавил слов об особой опасности для одиноких женщин, но она знала, что они оба понимали это, хотя она и не приняла его предложения. Он видел, как ее положение волновало ее, и поэтому он больше не говорил об этом, но предложение оставалось в силе, и она решилась.

Надия сама пришла к решению, что это уже не был город, где опасности для молодой, независимо живущей женщины были управляемы и решаемы ею, и точно так же она волновалась за Саида каждый раз, когда он ехал к ней и возвращался от нее. Но часть ее не принимала идеи переезда к нему, да хоть к кому-угодно, после того, как она с таким большим трудом переехала в свое нынешнее жилье и очень привыкла к нему, к жизни, пусть часто и одинокой, которая была выстроена ею здесь, и также сама идея жить целомудренной полу-любовницей, полу-сестрой Саиду в такой близи с его родителями была довольно странной, и она, возможно, не решилась бы еще долгое время, если бы не смерть матери Саида: заблудившаяся крупнокалиберная пуля пролетела сквозь лобовое стекло их машины и унесла с собой четверть головы матери Саида, не во время ее вождения — она не водила уже много месяцев — а когда она искала внутри потерянную сережку; и Надия, видя в каком состоянии находились Саид и его отец, когда Надия впервые пришла к ним в квартиру в день похорон, осталась с ними той ночью, чтобы предложить свою помощь и утешение и более не провела ни одной ночи в своей квартире.