Выпьем за прекрасных дам

2. Брат Аймер радуется

Новую кандидатуру проповедника, брата Анри-Констана, новый прованский провинциал Понс де Сен-Жиль утвердил без малейших возражений. Не только за тем приехал отец Понс: уединившись с Гальярдом, он долго с ним разговаривал, и на капитуле Гальярд с приорского кресла донес до братии вести — непонятно, плохие ли, хорошие, но вести: его назначают инквизитором Фуа и Каркассэ, он принимает назначение, придется выехать в скорейшем же времени в город Каркассон. На несколько недель, а то и на месяц остается субприор in capite — будем надеяться, что дело небольшое, бешеной гонки не предвидится, должности есть надежда успешно совместить.

По лицу приора не поймешь, рад он — или наоборот, устал смертельно. Такой у него гадкий шрам на щеке, до угла рта, что любая улыбка превращается в кривую усмешку: так наградил Гальярда Господь во время первого инквизиторского назначения, о котором Гальярду вспоминать немногим проще, чем об Авиньонете. Аймер уж сколько лет знает этого монаха, знает и любит — и то не всегда по лицу может распознать, доволен тот или нет. Анри-Констан, длинный, длинноносый, весь напряженный от радости, еще светится новым назначением на капитульном сиденье рядом с Аймером; а остальные уже маленько тревожатся, переглядываются. Что, процесс будет, спрашивает брат келарь — или так, инспекция понадобилась; да вроде того, за Гальярда отвечает провинциал — но инспекция короткая, епископ Каркассонский зовет монашескую инквизицию к себе, чтобы передать ей двух преступников для допросов. Взяли за колдовство — а похоже на то, что колдовство тут ни при чем, а стало быть, ни при чем и епископ, дело в самой натуральной ереси, которая подпадает под юрисдикцию только инквизиции папской. Юный брат Джауфре так и напрягся на своем сиденье, черные глаза горят: для него слово «процесс», небось, пахнет мученичеством… Аймер однажды ездил с Гальярдом в качестве секретаря на инспекцию по Фуа, по горному Сабартесу; хотел бы он сказать Джауфре, что ненавистной тому рутины в работе инквизитора еще больше, чем головной боли в учении, так что незачем рваться ввысь со своего места — все равно Гальярд его секретарем не возьмет. Да и нужен ли ему секретарь-то, для краткой поездки в Каркассон, поездки скорее всего безопасной — в назначении проповедника и то больше героизма, а в допросе двух подозреваемых колдунов не колдунов — только труд, труд тяжелейший, и ненависти несколько больше придется вынести, чем безвредно это для слабого человеческого сердца…

— Епископского нотария, думаю, к нам в Каркассоне и приставят, — оповещает братию Гальярд. — А секретарем с собою я попросил бы отправиться брата Аймера, если будет на то его согласие; это работа для него не новая, и в прошлый раз он справлялся более чем превосходно…

Говорит приор так, будто дело уже решено; брат провинциал благосклонно кивает молодому монаху, и Анри-Констан уже поворачивает носатую умную голову, полон своей радости, хочет выказать радость и Аймеру — мол, не век же новициев муштровать, хорошо хоть развеяться ненадолго, в Каркассон так в Каркассон… То немногое, что еще отравляло сердце Аймера со вчерашнего вечера, мешало радости подниматься пузырьками от живота до самого горла, внезапно собирается твердым комком. Все хорошо будет, понимает Аймер, вставая — розовый и польщенный, с яркими синими глазами, недурной богослов, а вот теперь Гальярд зовет его с собой, и он находит глазами Антуана, улыбающегося ему от противоположной стены. Торчат из рукавов туники заляпанные чернильными пятнами руки, ученические лапы, не то мужские, не то детские. Розарий чинно лежит на коленях, а не метет по полу, как у большинства. Хороший мальчик, паинька да и только. Как же все будет хорошо, и Аймер наконец сможет обрадоваться по-настоящему.

— Благодарю вас за щедрое предложение, за доверие ваше, брат приор… Только вот я искренне думаю, что к секретарскому назначению сейчас непригоден.

— Что? — Гальярд как будто не сразу поверил, переспросил; короткие брови его поползли на лоб. Аймер смущенно улыбнулся.

— Брат Гальярд, ей-Богу, дурной из меня спутник будет; предлагаю и прошу взять на мое место брата Антуана, благо проповедническое назначение ему не досталось, свободен он, и с секретарскими обязанностями куда лучше моего справится…

Аймер тщетно старался не глядеть наискосок — все равно видел огромные пятна, Антуановы глаза, такие широкие и несмысленные, прямо как четыре года назад. Гальярд хлопнул по подлокотникам приорского кресла обеими руками и с трудом подавил смех.

— И чем же вы объясните свой отказ, брат Аймер? Только не говорите, что вы неграмотны и не читали еще «De unitate» мэтра Альберта! Знаю — читали, и латынь у вас хорошая, — ввернул он что-то вовсе уж к делу не относящееся. Переутомился, что ли, сегодня ваш приор, недоуменно переглянулся провинциал с келарем. Великан Мартин только плечами пожал.

— Грамотность грехам моим, увы, не помеха, — залихватски как-то сообщил Аймер, улыбаясь так открыто, что даже брат провинциал заулыбался ему в ответ. — Хочу покаяться всему капитулу, что не так давно солгал вам и братии, сказавшись нездоровым, чтобы получить немного уединения в печали и потешить чрево вином. Отче, согрешил я, — он уже шагнул вперед, уже согнул колени, чтобы по обычаю простереться посреди залы под взгляды изумленной компании; Гальярд жестом его остановил.

— Признание серьезное, брат, прошу повторить его на покаянном капитуле нынче же перед Комплеторием. А сейчас я хотел бы попросить братской помощи в поиске подходящего секретаря для каркассонского процесса! Брату Антуану, насколько мне известно, — быстрый взгляд в сторону красного, смятенного, не поймешь, счастливого или несчастного паренька, — надобно сейчас усиленно учиться, во всяком случае, таково было его личное желание…

— Позволите сказать, брат приор? — неожиданно вмешался Анри-Констан, поднимаясь во весь свой полуторалоктевой рост[4]. — Я бы высказался за избрание брата Антуана, если он сам не возражает. Не знаю, по какой причине он лишился назначения проповедника в Лораге, но думаю, что инквизиционная практика ему также будет полезна, и как вы сами говорите, от учения надолго не оторвет…

Еще несколько человек поддержало оратора, сочувственно поглядывая на Антуана, корчившегося на своем месте, как грешник на адской сковородке; Аймер, которому не удалось пока простереться у ног братьев, выглядел слишком радостно для человека, снедаемого горьким покаяньем. Когда же отец провинциал, с интересом слушавший дебаты, предложил спросить самого Антуана, Аймер стал посылать другу такие яростные взгляды — попробуй только откажись! — что тот вконец смутился и пробормотал, как придушенный, что был бы счастлив сопровождать отца Гальярда… и научиться секретарской работе… Длить мучительную череду отказов в пользу друг друга становилось уже невыносимо. Гальярд пожевал губы, кратко размышляя, стоит ли проучить Антуана как следует или все-таки согласиться к его и своему удовольствию, промолчать на капитуле о причинах его глупого отказа — и закончить наконец это издевательство, заняться своими настоящими обязанностями! На том и порешив, и в самом деле не зная, что сказал бы святой Эльред, Гальярд согласился взять Антуана в секретари и мстительно сообщил Аймеру, что Тулузский университет требует от доминиканцев еще одного мэтра богословия, чтоб занять пустеющую кафедру. Так что пускай подумает после покаянного капитула — на котором он, безусловно, получит приличествующее наказание — а пока не пора ли ему, Аймеру, обратить свое образование и интеллект на благие цели и стать до Гальярдова возвращения братом-лектором здесь, в Жакобене. Знаменитый брат Фома с Сицилии начал преподавательскую деятельность как раз в его, Аймеровом, возрасте. И глядя в круглые, светлые, как у галки, глаза пораженного Аймера, Гальярд неожиданно нашел ответ на вопрос, тревоживший его со вчерашнего дня — что сделал бы, что сказал бы его сумасбродным братцам святой Эльред. Аббат Риво засмеялся бы, о, несомненно, и смеялся бы от всей души. В чем Гальярд намеревался также дать себе волю сразу по окончании этого балаганоподобного капитула.

Брату-конверзу, отлично обращавшемуся с топором, было дано поручение вырубить для Антуана хороший посох. Гальярдов-то был давно готов к походу — старая и крепкая дубовая палка, даже с железным наконечником, с продернутой в отверстие кожаной петлей по Гальярдовой руке, всегда ждала в его келье, втиснутая между стеной и топчаном. Отправляться в Каркассон собирались пешком, конечно же — пешком: единственный достойный способ передвижения для нищенствующего монаха, говорят, брат Альберт, став епископом Ратисбонским, им по-прежнему не брезгует. К счастью, высказался Гальярд туманно и недружелюбно, с нами нет представителей иных орденов, которым легче нарушить устав, чем натрудить ноги. На что Понс де Сен-Жиль, провинциал, осуждающе заметил, что ругающий францисканцев тем самым также нарушает уставные предписания, и Гальярд без особого энтузиазма взял свои слова назад.

За ложь начальствующим и братьям Аймер получил изрядное наказание — несколько дней поста на хлебе и воде, что в Пасхальное время не особенно приятно. Однако он вкушал свой черствоватый ломоть за ужином с таким искренним наслаждением на лице, что новиции взирали на него как на праведника. Антуан на месте чтеца — настала его очередь — путал слова и запинался, прилюдно доказывая свою неграмотность, а на самом деле был лихорадочно занят двумя вещами сразу: мысленно собирал вещи в завтрашний путь — и с сочувственным обожанием то и дело взглядывал с высоты на тонзуру своего друга, жевавшего корку. Кольцо светлых волос вокруг макушки золотилось в весеннем луче — единственном на всю трапезную луче — как предвкушение нимба. За что мне такая радость, Господи, и дело такое, и такой друг, и такой Орден, Господи, счастье мое — думал Антуан, и снова перепрыгнул через строчку чтения из святого Эльреда: «О дружбе духовной», отличная книга, особенно если читать ее внимательно: «Вот мы, ты и я, и я надеюсь, что третьим среди нас — Христос».

В ночь перед отъездом Аймер, довольный едва ли не больше Антуана, забежал к другу проводить его. С прошлого раза у них оставалось еще немного неправедно добытого вина — будто Мартин так бы не дал, он всегда, когда мог, снисходил к подобным просьбам молодых братьев! Аймер вылил вино в чашку, проверил каштановый посох, постукав им о пол; всецело одобрил и чашку, и посох, и самого Антуана, уже собравшего нехитрые пожитки в дорогу — бревиарий, список «De unitate» и еще одного трактата, авторства магистра Гумберта — читать в дороге; нож, миска, ложка, фляжка на пояс, запасные кальсоны.

— Ухожу я, вот-вот ухожу, — немедленно отреагировал он на невольный Антуанов зевок. — Выспишься перед дорогой. Ох, брат, как я тебе завидую! С Гальярдом странствовать — это… это, скажу я тебе, здорово — наверняка почти как с самим отцом Домиником. — Однако ни в лице его, ни в голосе не сквозило настоящей отравы зависти, и Антуан в такое слово не поверил. — Пить за двоих будешь ты, у меня вынужденный пост, но тост я скажу, — поднимая чашку, заявил Аймер. Свеча не горела — Антуан разжег масляный ночничок, дававший мелкое синеватое пламя, и длинная Аймерова тень чернильным великаном вознесла над головой не чашку, не чашу даже — огромный какой-то таз. — Выпьем, друг мой и собрат, за прекрасных дам, если они, конечно, прекрасны! Чтоб все у них было, главным образом — обращение и благодать Божья, с такими-то проповедниками. И с Богом…

— За каких дам? — изумился Антуан, пока друг с наслаждением нюхал вино, вместо глотков довольствуясь его чистым запахом. Пораженный братним невежеством, Аймер едва не расплескал все, что было в чашке.

— Ну так за ведьм же. Или за еретичек, кто б они ни были. Преступники-то, которых епископ задержал и инквизиции передает — обе женщины! Чем ты слушал, когда Понс рассказывал? Сам к ним на процесс идешь, а сам и не знаешь!

— Какая разница — женщины, мужчины, — главное, чтобы покаялись! — Антуан согласно допил остатки вина. — Я и сам когда-то так… Может, хорошо в самом деле, что меня посылают — если мне дадут сказать слово тоже, всегда могу поделиться, открыть, что и сам в такой яме был…

— Ну, ты был все-таки в другой яме, — не согласился Аймер, совершенно не считавший, что Антуан когда-либо в самом деле приближался к ереси. — Ты… тебе не повезло просто.

— Так может, и им не повезло! Даже точно не повезло — кто-то же их обратил в учение гибельное…

— В любом случае, говорить тебе много не придется, знай пиши, пока палец не отломится, — Аймер стиснул брата в вагантских объятиях, расцеловал в щеки, в лоб, куда-то в короткий мягкий нос. — Давай, держись там, брат инквизитор! Привет нашим в Каркассоне отнеси, особенно Адемару де Катюс — мы вместе в новициате были…

— Отнесу непременно, мэтр профессор! Буду за тебя в дороге молиться…

— А я — за тебя… за вас… тут… О, успели! Какие ж мы молодцы! Успели все допить раньше, чем зазвонили…

И за дверью, захмелев без единого глотка, от одной только братской радости, спеша на службу Завершения Дня по зову одинокого колокола — дон! Дон! Дон! Восславим Бога перед сном! — Аймер готов был запеть раньше, чем оказался на хорах, потому что — пока он был в этом полностью уверен — наконец все получилось правильно.