Высокое стремленье. Лирика декабристов

О Дельвиг, Дельвиг! что награда

И дел высоких, и стихов?

Таланту что и где отрада

Среди злодеев и глупцов?

Стадами смертных зависть правит;

Посредственность при ней стоит

И тяжкою пятою давит

Младых избранников харит.

Зачем читал я их скрижали?

Я отдыха своей печали

Нигде, нигде не находил!

Сычи орлов повсюду гнали;

Любимцев таинственных сил

Безумные всегда искали

Лишить парения и крил.

Вы, жертвы их остервененья,

Сыны огня и вдохновенья,

Мильтон, и Озеров, и Тасс!

Земная жизнь была для вас

Полна и скорбей, и отравы;

Вы в дальний храм безвестной славы

Тернистою дорогой шли;

Вы с жадностию в гроб легли.

Но ныне смолкло вероломство:

Пред вами падает во прах

Благоговейное потомство;

В священных, огненных стихах

Народы слышат прорицанья

Сокрытых для толпы судеб.

Открытых взору дарованья!

Что пользы? — Свой насущный хлеб

Слезами грусти вы кропили;

Вы мучились, пока не жили.

На небесах и для небес,

До бытия миров и века,

Всемощный, чистый бог Зевес

Создал счастливца человека.

Он землю сотворил потом

В странах, куда низринул гром

Свирепых, буйных великанов.

Детей Хаоса, злых Титанов.

Он бросил горы им на грудь,

Да не возмогут вновь тряхнуть

Олимпа твердыми столпами,

И их алмазными цепями

К ядру земному приковал,

Но, благостный, он им послал

В замену счастья, в утешенье

Мгновенный призрак, наслажденье,

И человек его узрел,

И в призрак суетный влюбился;

Бессмертный вдруг отяжелел.

Забыл свой сладостный удел

И смертным на землю спустился:

И ныне рвется он, бежит,

И наслажденья вечно жаждет,

И в наслажденьи вечно страждет,

И в пресыщении грустит!

Но скорбию его смягченный,

Сам Кронион, отец вселенны,

Низводит на него свой взор,

Зовет духов — высокий хор,

Зовет сынов своих небесных,

Поющих звук нектарных чаш

В пеанах мощных и прелестных.

Поющих мир и жребий наш,

И рок, и гнев эринний строгий,

И вечный ваш покой — о боги!

Все обступают светлый трон

Веселой, пламенной толпою,

И небо полно тишиною,

И им вещает Кронион:

«Да внемлет в страхе всё творенье:

Реку — судеб определенье,

Непременяемый закон!

В страстях и радостях минутных

Для неба умер человек,

И будет дух его вовек

Раб персти, раб желаний мутных,

И только есть ему одно

От жадной гибели спасенье,

И вам во власть оно дано:

Так захотело провиденье!

Когда избранники из вас,

С бессмертным счастьем разлучась,

Оставят жребий свой высокий,

Слетят на смертных шар далекий

И, в тело смертных облачась,

Напомнят братьям об отчизне,

Им путь укажут к полной жизни:

Тогда, с прекрасным примирен,

Род смертных будет искуплен!»

И всколебался сонм священный,

И начали они слетать

И об отчизне сокровенной

Народам и векам вещать.

Парят Поэты над землею,

И сыплют на нее цветы,

И водят граций за собою,

Кругом их носятся мечты

Эфирной, легкою толпою.

Они веселий не бегут;

Но, верны чистым вдохновеньям.

Ничтожным, быстрым наслажденьям

Они возвышенность дают.

Цари святого песнопенья!

В объятьях даже заблужденья!

Не забывали строгих дев:

Они страшились отверженья;

Им был ужасен граций гнев!

Под сенью сладостной прохлады

За чашей пел Анакреон;

Он пел тебя, о Купидон,

Твои победы и награды!

И древним племенам Эллады

Без прелести, без красоты

Уже не смел явиться ты.

Он пел вино — и что же? Греки

Не могут уж, как скифы, пить;

Не могут в бешенстве пролить

Вина с реками крови реки!

Да внемлют же Поэтам веки!

Ты вечно будешь их учить

Творец грядущих дарований,

Вселенная картин и знаний,

Всевидец душ, пророк сердец

Гомер, — божественный певец!

В не связанной ничем свободе

Ты всемогущий чародей,

Ты пишешь страсти и людей

И возвращаешь нас Природе

Из светских, тягостных цепей.

Вас вижу, чада Мельпомены:

Ты вождь их, сумрачный Эсхил,

О жрец ужасных оных сил,

Которые казнят измены.

Карают гнусную любовь

И мстят за пролитую кровь,

В руке суровой Ювенала

Злодеям грозный бич свистит

И краску гонит с их ланит,

И власть тиранов задрожала.

Я слышу завыванье бурь:

И се в одежде из тумана

Несется призрак Оссиана!

Покрыта мрачная лазурь

Над ним немыми облаками.

Он страшен дикими мечтами;

Он песней в душу льет печаль;

Он душу погружает в даль

Пространств унылых, замогильных!

Но раздается резкий звук:

Он славит копий бранный стук

И шлет отраду в сердце сильных.

А вы — благословляю вас,

Святые барды Туискона!

И пусть без робкого закона

По воле ваша песнь лилась:

Вы говорили о высоком;

Вы обнимали быстрым оком

И жизнь земли и жизнь небес;

Вы отирали токи слез

С ланит гонимого пороком!

Тебе, души моей Поэт,

Тебе коленопреклоненье,

О Шиллер, скорбных утешенье,

Во мне ненастья тихий свет!

В своей обители небесной

Услышь мой благодарный глас!

Ты был мне всё, о бард чудесный,

В мучительный, тяжелый час,

Когда я говорил, унылый:

«Летите, дни! вы мне немилы!»

Их зрела и святая Русь

Певцов и смелых и священных,

Пророков истин возвышенных!

О край отчизны — я горжусь!

Отец великих, Ломоносов,

Огонь средь холода и льдин.

Полночных стран роскошный сын!

Но ты — единственный философ,

Державин, дивный исполин,

Ты пройдешь мглу веков несметных,

В народах будешь жить несчетных

И твой питомец. Славянин,

Петром, Суворовым, тобою

Великий в храме бытия,

С своей бессмертною судьбою,

С делами громкими ея

Тебя похитит у забвенья!

О Дельвиг! Дельвиг! что гоненья?

Бессмертие равно удел

И смелых, вдохновенных дел,

И сладостного песнопенья!

Так! не умрет и наш союз,

Свободный, радостный и гордый,

И в счастьи и в несчастьи твердый,

Союз любимцев вечных муз!

О вы, мой Дельвиг, мой Евгений!

С рассвета ваших тихих дней

Вас полюбил небесный Гений!

И ты — наш юный Корифей

Певец любви, певец Руслана!

Что для тебя шипенье змей,

Что крик и Филина и Врана?

Лети и вырвись из тумана,

Из тьмы завистливых времен.

О други! песнь простого чувства

Дойдет до будущих племен —

Весь век наш будет посвящен

Труду и радостям искусства;

И что ж? пусть презрит нас толпа:

Она безумна и слепа!

Мир над спящею пучиной,

Мир над долом и горой;

Рейн гладкою равниной

Разостлался предо мной.

Легкий челн меня лелеет,

Твердь небесная ясна,

С светлых вод прохлада веет:

В душу льется тишина!

Здесь, над вечными струями,

В сей давно желанный час,

Други, я в мечтаньях с вами;

Братия, я вижу вас!

Вам сей кубок, отягченный

Влагой чистой и златой:

Пью за наш союз священный!

Пью за русский край родной!

Но волна бежит и плещет

В безответную ладью:

Что же грудь моя трепещет?

Что же душу тьмит мою?

Встали в небе великаны,

Отражает их река:

Солнце то прорвет туманы.

То уйдет за облака!

Слышу птицу предвещаний:

Дик ее унылый стон;

Светлую толпу мечтаний

И надежду гонит он.

О! скажи, жилец дубравы.

Томный, жалобный пророк,

Иль меня на поле славы

Ждет неотразимый рок?

Или радостных объятий

К милым мне не простирать?

И к груди дрожащей братии

При свиданьи не прижать?

Да паду же за свободу,

За любовь души моей,

Жертва славному народу,

Гордость плачущих друзей!

Века шагают к славной цели;

Я вижу их: они идут!

Уставы власти устарели;

Проснулись, смотрят и встают

Доселе спавшие народы:

О радость! грянул час, веселый час Свободы!

Друзья! нас ждут сыны Эллады:

Кто даст нам крылья? полетим!

Сокройтесь горы, реки, грады!

Они нас ждут: скорее к ним!

Судьба, услышь мои молитвы,

Пошли, пошли и мне минуту первой битвы!

И пусть я, первою стрелою

Сражен, всю кровь свою пролью:

Счастлив, кто с жизнью молодою

Простился в пламенном бою,

Кто убежал от уз и скуки

И славу мог купить за миг короткий муки!

Ничто, ничто не утопает

В реке катящихся веков:

Душа героев вылетает

Из позабытых их гробов

И наполняет бардов струны

И на тиранов шлет народные перуны!

О! сколь презрителен певец,

Ласкатель гнусный самовластья!

Ермолов, нет другого счастья

Для гордых, пламенных сердец,

Как жить в столетьях отдаленных

И славой ослепить потомков изумленных!

И кто же славу раздает,

Как не любимец Аполлона?

В поэтов верует народ;

Мгновенный обладатель трона,

Царь не поставлен выше их:

В потомстве Нерона клеймит бесстрашный стих!

Но мил и свят союз прекрасный

Прямых героев и певцов

Поет Гомер, к Ахиллу страстный:

Из глубины седых веков

Вселенну песнь его пленила

И не умрет душа великого Ахилла!

Так пел, в Суворова влюблен,

Бард дивный, исполин Державин;

Не только бранью Сципион,

Он дружбой песнопевца славен:

Единый лавр на их главах,

Героя и певца равно бессмертен прах!

Да смолкнет же передо мною

Толпа завистливых глупцов,

Когда я своему герою,

Врагу трепещущих льстецов,

Свою настрою громко лиру

И расскажу об нем внимающему миру!

Он гордо презрел клевету,

Он возвратил меня отчизне:

Ему я все мгновенья жизни

В восторге сладком посвящу;

Погибнет с шумом вероломство,

И чист предстану я пред грозное потомство!

Мой образ, друг минувших лет,

Да оживет перед тобою!

Тебя приветствую, Поэт!

Одной постигнуты судьбою,

Мы оба бросили тот свет,

Где мы равно терзались оба,

Где клевета, любовь и злоба

Размучили обоих нас!

И не далек, быть может, час,

Когда при черном входе гроба

Иссякнет нашей жизни ключ;

Когда погаснет свет денницы,

Крылатый, бледный блеск зарницы,

В осеннем небе хладный луч!

Но се — в душе моей унылой

Твой чудный Пленник повторил

Всю жизнь мою волшебной силой

И скорбь немую пробудил!

Увы! как он, я был изгнанник.

Изринут из страны родной

И рано, безотрадный странник,

Вкушать был должен хлеб чужой!

Куда, преследован врагами,

Куда, обманут от друзей,

Я не носил главы своей,

И где веселыми очами

Я зрел светило ясных дней?

Вотще в пучинах тихоструйных

Я в ночь, безмолвен и уныл,

С убийцей-гондольером плыл[8],

Вотще на поединках бурных

Я вызывал слепой свинец:

Он мимо горестных сердец

Разит сердца одних счастливых!

Кавказский конь топтал меня,

И жив в скалах тех молчаливых

Я встал из-под копыт коня!

Воскрес на новые страданья,

Стал снова верить в упованье,

И снова дикая любовь

Огнем свирепым сладострастья

Зажгла в увядших жилах кровь

И чашу мне дала несчастья!

На рейнских пышных берегах,

В Лютеции, в столице мира,

В Гесперских радостных садах,

На смежных небесам горах,

О коих сладостная лира

Поет в златых твоих стихах.

Близ древних рубежей Персиды,

Средь томных северных степей

Я был добычей Немезиды,

Я был игралищем страстей!

Но не ропщу на провиденье:

Пусть кроюсь ранней сединой,

Я молод пламенной душой;

Во мне не гаснет вдохновенье,

И по нему, товарищ мой,

Когда, средь бурь мятежной жизни,

В святой мы встретимся отчизне,

Пусть буду узнан я тобой.

Глагол господень был ко мне

За цепью гор на бреге Кира:

«Ты дни влачишь в мертвящем сне;

В объятьях леностного мира:

На то ль тебе я пламень дал

И силу воздвигать народы?

Восстань, певец, пророк Свободы!

Вспрянь, возвести, что я вещал!

Никто — но я воззвал Элладу;

Железный разломил ярем:

Душа ее не дастся аду;

Она очистится мечем,

И, искушенная в горниле,

Она воскреснет предо мной:

Ее подымет смертный бой;

Она возблещет в новой силе!»

Беснуясь, варвары текут;

Огня и крови льются реки;

На страшный и священный труд

Помчались радостные греки;

Младенец обнажает меч,

С мужами жены ополчились,

И мужи в львов преобразились

Среди пожаров, казней, сеч!

Костьми усеялося море,

Судов могущий сонм исчез:

Главу вздымая до небес.

Грядет на Византию горе!

Приспели грозные часы:

Подернет грады запустенье;

Не примет трупов погребенье,

И брань за них подымут псы!

Напрасны будут все крамолы;

Святая сила победит!

Бог зыблет и громит престолы;

Он правых, он свободных щит!

Меня не он ли наполняет

И проясняет тусклый взор?

Се предо мной мгновенно тает

Утесов ряд твердынь и гор!

Блестит кровавая денница;

В полях волнуется туман:

Лежит в осаде Триполицца

И бодр, не дремлет верный стан!

Священный пастырь к богу брани

Воздел трепещущие длани;

В живых молитвах и слезах

Кругом вся рать простерлась в прах.

С бойниц неверный им смеется,

Злодей подъемлет их на смех:

Но Кара в облаках несется;

Отяжелел Османов грех!

Воспрянул старец вдохновенный,

Булат в деснице, в шуйце крест:

Он вмиг взлетел на вражьи стены;

Огонь и дым и гром окрест!

Кровь отомстилась убиенных

Детей и дев, сирот и вдов!

Нет в страшном граде пощаженных:

Всех, всех глотает смертный ров!

И се вам знаменье Спасенья,

Народы! — близок, близок час:

Сам Саваоф стоит за вас!

Восходит солнце обновленья!

Но ты, коварный Альбион,

Бессмертным избранный когда-то,

Своим ты богом назвал злато:

Всесильный сокрушит твой трон!

За злобных тайный ты воитель;

Но будет послан ангел-мститель;

Судьбы ты страшной не минешь:

Ты день рожденья проклянешь!

Тебя замучают владыки;

И чад твоих наляжет страх;

Во все рассыплешься языки,

Как вихрем восхищенный прах.

Народов чуждых песнью будешь

И притчею твоих врагов,

И имя славное забудешь

Среди бичей, среди оков!

А я — и в ссылке, и в темнице

Глагол господень возвещу:

О боже, я в твоей деснице!

Я слов твоих не умолчу!

Как буря по полю несется,

Так в мире мой раздастся глас

И в слухе Сильных отзовется:

Тобой сочтен мой каждый влас!

Проклят, кто оскорбит поэта

Богам любезную главу;

На грозный суд его зову:

Он будет посмеяньем света!

На крыльях гневного стиха

Помчится стыд его в потомство:

Там казнь за грех и вероломство,

Там не искупит он греха.

Напрасно в муках покаянья

Он с воплем упадет во прах;

Пусть призовет и скорбь и страх,

Пусть на певца пошлет страданья;

Равно бесстрашен и жесток,

Свой слух затворит заклинанью,

Предаст злодея поруганью

Святый, неистовый пророк.

Пройдет близ сумрачного гроба

Пришелец и махнет рукой,

И молвит, покивав главой:

«Здесь смрадно истлевает злоба!»

А в жизни — раб или тиран.

Поэта гнусный оскорбитель,

Нет, изверг, — не тебе был дан

Восторг, бессмертья похититель!

Все дни твои тяжелый сон,

Ты глух, и муз ты ненавидишь.

Ты знаешь роковой закон.

Ты свой грядущий срам предвидишь.

Но бодро радостный певец

Чело священное подъемлет,

Берет страдальческий венец

И место меж богов приемлет!

О сонм глупцов бездушных и счастливых!

Вам нестерпим кровавый блеск венца.

Который на чело певца

Кладет рука камен, столь поздно справедливых!

Так радуйся ж, презренная толпа,

Читай былых и наших дней скрижали:

Пророков гонит черная судьба;

Их стерегут свирепые печали;

Они влачат по мукам дни свои,

И в их сердца впиваются змии.

Ах, сколько вижу я неконченных созданий,

Манивших душу прелестью надежд,

Залогов горестных за пламень дарований,

Миров, разрушенных злодействами невежд!

Того в пути безумие схватило

(Счастливец! от тебя оно сокрыло

Картину их постыдных дел;

Так! я готов сказать: завиден твой удел!),

Томит другого дикое изгнанье;

Мрут с голоду Камоенс и Костров;

Ш<ихматова> бесчестит осмеянье,

Клеймит безумный лепет остряков,

Но будет жить в веках певец Петров!

Потомство вспомнит их бессмертную обиду

И призовет на прах их Немезиду!

Клянемся честью и Черновым:

Вражда и брань временщикам,

Царей трепещущим рабам,

Тиранам, нас угнесть готовым.

Нет, не отечества сыны

Питомцы пришлецов презренных:

Мы чужды их семей надменных;

Они от нас отчуждены.

Там говорят не русским словом,

Святую ненавидят Русь;

Я ненавижу их, клянусь,

Клянусь и честью и Черновым.

На наших дев, на наших жен

Дерзнет ли вновь любимец счастья

Взор бросить, полный сладострастья, —

Падет, перуном поражен.

И прах твой будет в посмеянье,

И гроб твой будет в стыд и срам.

Клянемся дщерям и сестрам:

Смерть, гибель, кровь за поруганье!

А ты, брат наших ты сердец,

Герой, столь рано охладелый!

Взнесись в небесные пределы!

Завиден, славен твой конец!

Ликуй: ты избран русским богом

Всем нам в священный образец;

Тебе дан праведный венец.

Ты будешь чести нам залогом.

В ужасных тех стенах, где Иоанн,

В младенчестве лишенный багряницы,

Во мраке заточенья был заклан

Булатом ослепленного убийцы,

Во тьме на узничьем одре лежал

Певец, поклонник пламенной свободы;

Отторжен, отлучен от всей природы.

Он в вольных думах счастия искал.

Но не придут обратно дни былые:

Прошла пора надежд и снов,

И вы, мечты, вы, призраки златые,

Не позлатить железных вам оков!

Тогда — то не был сон — во мрак темницы

Небесное видение сошло:

Раздался звук торжественной цевницы;

Испуганный певец подъял чело

И зрит: на облаках несомый,

Явился образ, узнику знакомый.

«Несу товарищу привет

Из области, где нет тиранов,

Где вечен мир, где вечен свет.

Где нет ни бури, ни туманов.

Блажен и славен мой удел:

Свободу русскому народу

Могучим гласом я воспел,

Воспел и умер за свободу!

Счастливец, я запечатлел

Любовь к земле родимой кровью!

И ты — я знаю — пламенел

К отчизне чистою любовью.

Грядущее твоим очам

Разоблачу я в утешенье...

Поверь: не жертвовал ты снам;

Надеждам будет исполненье!»

Он рек — и бестелесною рукой

Раздвинул стены, растворил затворы,

Воздвиг певец восторженные взоры

И видит: на Руси святой

Свобода, счастье и покой!

«Склонился на руку тяжелой головою

В темнице сумрачной задумчивый Поэт...

Что так очей его погас могущий свет?

Что стало пред его померкшею душою?

О чем мечтает? Или дух его

Лишился мужества всего

И пал пред неприязненной судьбою?»

Не нужно состраданья твоего:

К чему твои вопросы, хладный зритель

Тоски, которой не понять тебе?

Твоих ли утешений, утешитель,

Он требует? оставь их при себе!

Нет, не ему тужить о суетной утрате

Того, что счастием зовете вы:

Равно доволен он и во дворце и в хате;

Не поседели бы власы его главы,

Хотя бы сам в поту лица руками

Приобретал свой хлеб за тяжкою сохой;

Он был бы тверд под бурей и грозами

И равнодушно снес бы мраз и зной.

Он не терзается и по златой свободе:

Пока огонь небес в Поэте не потух,

Поэта и в цепях еще свободен дух.

Когда ж и с грустью мыслит о природе,

О божьих чудесах на небе, на земле:

О долах, о горах, о необъятном своде,

О рощах, тонущих в вечерней, белой мгле,

О солнечном, блистательном восходе,

О дивном сонме звезд златых,

Бесчисленных лампад всемирного чертога,

Несметных исповедников немых

Премудрости, величья, славы бога, —

Не без отрады всё же он:

В его груди вселенная иная;

В ней тот же благости таинственный закон,

В ней та же заповедь святая,

По коей выше тьмы и зол и облаков

Без устали течет великий полк миров.

Но ведать хочешь ты, что сумрак знаменует,

Которым, будто тучей, облегло

Певца унылое чело?

Увы! он о судьбе тоскует,

Какой ни Меонид, ни Камоенс, ни Тасс,

И в песнях и в бедах его предтечи,

Не испытали; пламень в нем погас,

Тот, с коим не были ему ужасны встречи

Ни с скорбным недугом, ни с хладной нищетой,

Ни с ветреной изменой

Любви, давно забытой и презренной,

Ни даже с душною тюрьмой.

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,

Прекрасный, мощный, смелый, величавый,

В средине поприща побед и славы,

Исполненный несокрушимых сил!

Блажен! Лицо его, всегда младое,

Сиянием бессмертия горя,

Блестит, как солнце вечно золотое,

Как первая эдемская заря.

А я один средь чуждых мне людей

Стою в ночи, беспомощный и хилый,

Над страшной всех надежд моих могилой,

Над мрачным гробом всех моих друзей.

В тот гроб бездонный, молнией сраженный,

Последний пал родимый мне поэт...

И вот опять Лицея день священный;

Но уж и Пушкина меж вами нет.

Не принесет он новых песней вам,

И с них не затрепещут перси ваши;

Не выпьет с вами он заздравной чаши:

Он воспарил к заоблачным друзьям.

Он ныне с нашим Дельвигом пирует.

Он ныне с Грибоедовым моим:

По них, по них душа моя тоскует;

Я жадно руки простираю к ним!

Пора и мне! — Давно судьба грозит

Мне казней нестерпимого удара:

Она того меня лишает дара,

С которым дух мой неразрывно слит!

Так! перенес я годы заточенья,

Изгнание, и срам, и сиротство;

Но под щитом святого вдохновенья,

Но здесь во мне пылало божество!

Теперь пора! — Не пламень, не перун

Меня убил; нет, вязну средь болота,

Горою давят нужды и забота,

И я отвык от позабытых струн.

Мне ангел песней рай в темнице душной

Когда-то созидал из снов златых;

Но без него не труп ли я бездушный

Средь трупов столь же хладных и немых?

Горька судьба поэтов всех племен;

Тяжеле всех судьба казнит Россию:

Для славы и Рылеев был рожден;

Но юноша в свободу был влюблен...

Стянула петля дерзостную выю.

Не он один; другие вслед ему,

Прекрасной обольщенные мечтою,

Пожалися годиной роковою...

Бог дал огонь их сердцу, свет уму,

Да, чувства в них восторженны и пылки, —

Что ж? их бросают в черную тюрьму,

Морят морозом безнадежной ссылки...

Или болезнь наводит ночь и мглу

На очи прозорливцев вдохновенных,

Или рука любовников презренных

Шлет пулю их священному челу;

Или же бунт поднимет чернь глухую,

И чернь того на части разорвет,

Чей блещущий перунами полет

Сияньем облил бы страну родную.