Выстрел на окраине

1

Антон, сняв гимнастерку и майку, умывался, докрасна растирая полотенцем бронзовое мускулистое тело, расчесывал у зеркала влажные темные волосы. Сияя счастливыми глазами, мать неотступно следовала за ним — подавала мыло, полотенце, расческу.

— Мама, сядьте, отдохните. Я сам, — ласково и благодарно говорил Антон.

— Стосковалась, сынок, — оправдывалась мать, словно невзначай касаясь то руки, то смуглого плеча сына. — Три года, сынок, — для матери они век целый. Все одна да одна, спасибо хоть когда Тоня зайдет...

Антон затянул ремень так, что трудно стало дышать.

— Заходит... значит?

— Редкий день когда не зайдет. Приболела я малость недавно, так она со мной две ночи и ночевала...

Проворно, без суеты накрывая на стол, мать пытливо посмотрела на Антона:

— Ты ненароком там кого не приглядел?

— Что вы, мама! — горячо вспыхнул Антон.

— Ну и слава богу, свадьбу, значит, сыграем!

Оправившись, наконец, от смущения, Антон рассмеялся.

— Так уж и свадьба сразу! На ноги еще, мама, надо встать, с работой устроиться. — Антон снова засмеялся. — А то и свадьбу не на что делать!

— Уж не хуже, чем у людей, сыграем! — с веселым гонорком сказала мать. — Я разве сложа руки сидела? И на свадьбу, и на обзаведение хватит. С сада все; в прошлый год одних яблок уродило — и соседей всех обдарила, и насушила, и на базар хватило. Поешь вот — сходи в сад-то: в цвету весь, как невеста, стоит!.. Кушай, сынок, кушай!

Антон с аппетитом ел яйца всмятку, свои любимые вареники с творогом и по-мальчишески светло улыбался.

— Мама, вы сами-то ешьте.

— Да я уж одной радостью сыта! — Мать спохватывалась, начинала крутить в стакане ложечкой и тут же снова позабывала о ней. — Так что ты, сынок, не тревожься. Пока отдыхаешь — свадьбу и сыграем. Чего тянуть? Тоня-то вроде меня стосковалась, молчит, а я-то уж вижу. Увидишь вот — и не узнаешь: ну, скажи, как вишенка стала! Счастье это тебе, сынок! Пока я в силе — внучат выхожу, пустой дом-то без маленького!

Сердце у Антона бухало сильно и радостно.

Тоня, Тоня! Теперь она близко, рядом — в одном городе, через несколько домов отсюда. За три года службы в армии мысленно тысячу раз проделывал он этот коротенький путь — переходил улицу, добегал до угла и, замирая, дергал деревянную рукоятку старого проволочного звонка...

Не слушая никаких уговоров, мать за чем-то убежала в магазин. Антон прошелся по дому, с теплым чувством узнавая каждую вещицу, задумчиво постоял у фотографий, висящих на стене. С одной из них смотрел совсем еще молодой человек, очень похожий на теперешнего Антона, — отец, погибший в 1943 году на фронте, на другой — девушка с чуть раскосыми нежными глазами доверчиво прижалась к скуластому большеглазому лейтенанту — сестра Лиза, год назад вышедшая замуж за офицера-дальневосточника... Да, все в родном доме оставалось прежним: и до блеска намытые крашеные полы, и еле угадываемый сладковатый запах сушеных трав, и карточки на стене.

Антон вышел во двор, откинул калитку в сад и в восхищении остановился — на коричневых стволах вишен и яблонь висели бело-розовые облака, в синем настоянном на цвету воздухе дрожали янтарные пчелы. Антон двинулся в эту бело-розовую кипень, блаженно улыбаясь и вытянув вперед руки. Чуть щекоча легкими, почти неуловимыми прикосновениями, в ладони падала пахучие лепестки. Чудо какое-то!..

Во дворе Антон несколько минут поиграл тяжелым колуном, развалив три сучкастые плахи, постоял у пустой конуры и понял, кого не хватало в доме, — Дружка.

Вернувшаяся из магазина мать увидела стоящего у конуры Антона, подтвердила:

— Подох наш Дружок, Антоша. Старый уж был — слышал плохо, облез весь. В последний день вынесла ему поесть, лизнул руку, а есть не стал. Глаза такие жалостливые и вроде виноватые — скажи, все ведь понимал! А ночью заполз под крыльцо и помер...

Мать говорила о собаке, старом и верном друге их дома, с искренней жалостью, как говорят только об очень близком существе, и Антон не удивлялся этому. Все последние годы рыжий добродушный пес из самой неродовитой породы дворняжек с радостным лаем встречал Антона, и преданные собачьи глаза светились природным умом.

— Щенка надо хорошего раздобыть, — сказал Антон. — Эх, мама, каких я в армии собак у связистов видал — умницы!

— Ты, сынок, собирайся, — ласково напомнила мать. — Тоня скоро с завода пойдет, вот и встретишь. Да долго-то не пропадай, приходите, вместе посидим — я ведь тоже еще на тебя не нагляделась!..

До угла Антон не дошел, а добежал и только у самого дома, задохнувшись, секунду помешкал.

Тесовая крашеная калитка была приоткрыта.

Антон заглянул во двор, заросший пахучим «гусиным хлебом», заулыбался. На крыльце, обхватив руками острые колени, сидел Василий Маркелович, Тонин отец. Легкий ветерок шевелил его седые волосы, изрезанное глубокими морщинами лицо было задумчиво-спокойным. Вот он посмотрел в сторону скрипнувшей калитки, прищурился — у него болели глаза — и добродушно кивнул:

— А, служивый! С прибытием, Антон, с прибытием!

Василий Маркелович крепко пожал руку Антона — руки старого слесаря не утратили еще былой силы, — пригласил в дом.

— Заходи, заходи! Тоня с минуты на минуту будет.

— А она где ходит? — нетерпеливо спросил Антон.

— Дорога тут одна — по Вазерской. Сходи встреть, коли так...

Впрочем, последних слов Антон уже не слышал. Он быстро шел по улице, невольно вытягивая голову, чтобы еще издали, за квартал, увидать Тоню, и едва не пробежал мимо нее.

— Антон!

— Тоня!..

Черные глаза Тони сияли так неудержимо, что Антон зажмурился и засмеялся.

Они схватились за руки и забыли разнять их. Прохожие с улыбкой обходили стройную девушку в белой кофточке и восторженно глядящего на нее бравого симпатичного солдата.

И весь остаток дня полетел кувырком.

Пили чай у Тони, ходили к Антону, бродили по городу, сбежали сначала из кино, потом — с танцплощадки и снова кружили по тихим ночным улицам, прижимаясь друг к другу, украдкой целуясь, торопливо и бессвязно рассказывая друг другу все, что накопилось за эти годы!

Во втором часу ночи, когда восток нежно и таинственно заголубел, они остановились возле дома Антона. Через ограду, прямо на улицу, свешивались цветущие ветви яблонь.

— Смотри, Антон, прелесть какая! — Тоня дотронулась до белой ветки, погладила ее рукой.

— Идем в сад, — предложил Антон. И не успела Тоня возразить, как он уже перемахнул через забор, открыл калитку.

Глубоким покоем, целомудренно чистым дыханием встретил их сад. Белая кофточка Тони исчезла, словно растворилась в яблоневом цвету. Не хотелось ни говорить, ни двигаться — так невыразимо хорошо было здесь.

— Вот и наша жизнь, Тоня, такой будет! — взволнованно сказал Антон. — Как сад!

Он обнял Тоню и, впервые не таясь, приник к ее губам, пахнущим яблоневым холодком.

А еще полтора месяца спустя, держа на коротком поводке рослую молодую овчарку, Антон стоял на перроне вокзала и с чрезмерной бодростью говорил матери и Тоне:

— Ничего, год быстро пройдет. Потом уж — никуда!

— Не мог другой работы найти! — несердито выговаривала мать, вытирая концом платка глаза. — Сдалась тебе эта образина, зверь и есть! Разве у нас Дружок такой был!..

Широкогрудый, чепрачной масти Пик бросал по сторонам умный, подозрительный взгляд, принюхивался к острым вокзальным запахам.

Короткая двадцатидвухлетняя жизнь Антона Петрова дала неожиданный вираж, который он не мог предвидеть ни в армии, дослуживая последний год, ни, тем более, вернувшись домой и женившись на Тоне. В райкоме партии, куда Антон пришел стать на партийный учет, с ним долго беседовали, и вот в результате он, начинающий работник милиции, едет вместе с овчаркой на юг страны в годичную школу служебно-розыскного собаководства.

Послышался гудок. На милых глазах Тони навернулись слезы.

— Ну вот! — влюбленно смотрел на нее Антон. — На три года уезжал — не плакала, а тут плачешь!

— Еще бы! — светлой жалобно улыбалась Тоня. — Тогда ты чужой был, а теперь — свой!..

Пик сидел у ног Антона и, словно запоминая, ловил узкими торчащими ушами грохот приближающегося поезда.

2

Лейтенант Петров сидит в комнате дежурного по управлению, листает книжку и машинально прислушивается: не раздастся ли в тишине короткий беспокойный звонок — происшествие! Тогда тишина ненадолго всколыхнется, торопливо пробегут оперативники, зашумит у подъезда мотор, и вместе со всеми в машину легко и привычно вскочит и Пик.

Но пока все спокойно. Телефонные аппараты на столе дежурного молчат, сам дежурный — излишне полный майор Гольцев — сосредоточенно крутит длинную «козью ножку», в которую вставит потом сигарету «Памир».

Мысли снова возвращаются к недавнему происшествию. Почему Пик не взял след? Ну ладно, шел дождь, рукоятка ножа была протерта бензином — все это так. И все-таки чувство промаха, сознание того, что сделал не все, беспокоит до сих пор. Старший инструктор Афанасьев, непосредственный начальник Петрова, часто повторяет: возможности хорошей розыскной собаки безграничны, нужно только умело их использовать. И Антон понимает, что это — не просто фраза.

В школе служебно-розыскного собаководства Антон Петров узнал о собаках много такого, что он раньше не мог и предполагать. Старый ласковый Дружок, о котором, как о собственном детстве, Антон вспоминал еще и теперь, был только бесхитростным домашним псом, умеющим лаять на чужих да, подпрыгнув, лизать своего юного хозяина красным шершавым языком. Породистая же собака, прошедшая хорошую школу, — верный и умный помощник человека во всей его жизни.

Собака сопутствует человеку с древнейших времен; когда-то, в далекие века, собакам-воинам ставили даже памятники и надгробья. И хотя теперь таких пышных похорон собаке не устраивают, она все так же умело и преданно служит человеку. Собаки охраняют тысячные стада овец в степных и горных районах страны, бдительно стерегут государственную границу, находят преступников, доставляют почту, мчат по снегам тундры легкие нарты, выносят детей из пожаров, мастерски работают водолазами. Это — в мирное время. А в годы Великой Отечественной войны сотни хорошо обученных служебных собак стали отважными воинами, и жаль, что люди мало знают об их подвигах! Под грохот орудий санитарные собаки выносили с поля боя раненых, тянули телефонные кабели, подносили боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Но и это не все. Как настоящие, только бессловесные бойцы, они ходили в разведку, нападали на вражеских солдат, взрывали мосты, послушные короткому приказу пославшего их человека, падали под гусеницы фашистских танков со связками гранат. Падали, выполняли последний долг и погибали, как безыменные герои. И пусть не ставят ныне собаке памятников, не отдают ей заслуженную последнюю воинскую почесть гремящим салютом, но на параде Победы в Москве в одном из подразделений у ноги каждого пехотинца через Красную площадь прошла и боевая служебная собака!..

Антон хочет, чтобы таким же верным помощником стал и его Пик, и добьется этого! За год учебы в школе Пик возмужал, прошел хорошую выучку и по всем статьям получил самую высокую оценку. Вынослив, подозрителен, в меру злобен, безукоризненный нюх, и все это — при отличном экстерьере. Нет, в каждом неудачном поиске винить нужно только себя, а не Пика!

Невысокого мнения о Пике была одна, кажется, Тоня. Вспомнив недавний эпизод, Антон невольно улыбнулся.

Вскоре после возвращения из школы Антон показал ей собаку. Когда он уезжал, Пик был восьмимесячным щенком, очень крупным для своего возраста, но все-таки щенком; теперь у ног Антона спокойно сидела рослая овчарка, не признающая никого, кроме своего хозяина. Тоня попыталась погладить Пика — он злобно ощетинился.

— Пик, ты что это! — начала стыдить Тоня. — Ну, познакомимся?

Антон сразу же остановил ее: с собакой разговаривать не полагается, она должна знать всего лишь несколько команд, вызывающих по условным рефлексам определенные действия, и принимать эти команды только от своего проводника. Посторонние разговоры рассеивают внимание собаки, отвлекают ее и категорически запрещены.

— Ты как на уроке, Антон! — засмеялась Тоня, но в душе, кажется, не согласилась с тем, что подозрительным Пик должен быть даже к ней. — Не Пик, а условный рефлекс!

С тех пор Тоня так и звала собаку — Рефлексом. Вечерами, когда Антон возвращался с работы, Тоня шутливо осведомлялась:

— Ну как твой Рефлекс?

Но если Тоня, ласково подтрунивая над мужем, все понимала, то мать, узнав как-то от невестки о повадках собаки, возмутилась: никаких рефлексов она не признавала.

Заставив Антона и Тоню долго смеяться, она неодобрительно говорила:

— Не знаю, сынок, что у тебя там за чудо, только что уж это за собака, что своих не признает? Наш Дружок, бывало, почитай, всю улицу знал, увидит кого — так хвостом и наколачивает, даром что неученый...

Подумав о Тоне, Антон снова улыбнулся, но теперь это была другая улыбка — мягкая и теплая. Сидящий напротив майор Гольцев, вставляя в самодельный мундштук очередную сигарету, с удивлением посмотрел на Петрова: держит в руках раскрытую книгу «Служебная собака», а сам о чем-то размечтался!..

Массивная, обитая клеенкой дверь кабинета открылась. Петров быстро поднялся.

— Здравия желаю, товарищ полковник!

— Здравствуйте, лейтенант, — приветливо кивнул вышедший из кабинета человек в хорошо отутюженном сером костюме с университетским ромбиком на пиджаке. Внимательные голубые глаза полковника удовлетворенно окинули невысокого подтянутого лейтенанта. — Как дежурство?

— Скучно, товарищ полковник! — искренне пожаловался Антон. — Никаких происшествий.

Глаза полковника весело заголубели.

— Радоваться надо, Петров, а вы недовольны. Если тихо у нас — значит, спокойно в городе. По-моему, это очень хорошо! Как, товарищ майор?

— Так точно, товарищ полковник! — проворно встал Гольцев.

— Вот, лейтенант, слышали, что старый служака говорит? — усмехнулся полковник и тут же, уже серьезно, с горчинкой, добавил: — Работы вам еще хватит, Петров. К сожалению, разная человеческая дрянь еще не перевелась!..

Антон сконфуженно промолчал. К полковнику он относился с большим уважением и мысленно всегда ставил его себе в пример. Это человек! Внимательный, подтянутый — даже штатский костюм, который он иногда носит, не может скрыть завидной выправки. Виски только сединой тронулись, а так — совсем еще молодой человек; говорят, что он занимается гимнастикой и здорово ходит на лыжах.

Антону здесь есть у кого поучиться. Взять хотя бы майора Чугаева — пришел в милицию по комсомольской путевке рядовым милиционером, а теперь начальник уголовного розыска. Двадцать пять лет отслужил — чего только не перевидал! И в него стреляли, и он стрелял, Красную Звезду получил; вспомнит что из своей практики — заслушаешься... Или вот капитан Бухалов. По виду совсем неприметный человек, только что высокий да сутулый, а прозвали грозой преступников. Самое сложное дело распутает, и все молчком, покашливая, — он словно в стороне, а дело само по себе решилось. Услышит о каком происшествии, потрет залысину и вспомнит: похоже, говорит, на почерк Сеньки Чижа. И, смотришь, через неделю-другую берут уже этого Чижа с поличным. Недаром к Бухалову все молодые оперативники льнут: вроде института он для них!

Резко зазвонил телефон. Задумавшийся Антон вздрогнул, невольно подался вперед. Может быть, это смешно, но Антону казалось, что по каким-то неуловимым признакам он умеет отличать обычный звонок от того единственного, который тревожно извещает о происшествии.

Ну, конечно! Майор Гольцев раскрыл журнал и, повторяя, торопливо записывал:

— Так, так: Почтовая, сорок, квартира три! Есть, сейчас выедем.

И, заканчивая запись, уже положив трубку, озабоченно кивнул:

— Ограбление квартиры!

Гремя сапогами, Антон скатился по узкой винтовой лестнице, побежал в питомник. Спустя пять минут, вместе с Пиком он уже сидел в покрытом брезентом «газике». Устроившийся рядом с шофером лейтенант Меженцев, поминутно поворачиваясь к Петрову, азартно доказывал:

— Точный расчет! Дом коммунальный, все на работе — вот и срезали! Ничего, найдем, похлеще распутывали!

Пожилая женщина с мягким расстроенным лицом показывала Меженцеву и Петрову распахнутый шифоньер с разбросанной одеждой, комод с выдвинутыми и перерытыми ящиками, возбужденно рассказывала:

— Прихожу это я на обед, за дверь взялась — батюшки ты мои! — открыта. Я в комнату, а тут все вверх дном!..

— Какие вещи похищены?

— Сразу в таком содоме разве разберешь! Из шкафа-то костюм мужнин взяли, юбку мою шерстяную. Остальное будто все цело, только мешалку сделали! Да еще часы вот с гвоздика пропали. Их-то жальче всего: именные, министр подарил! Сам-то у меня машинистом на дороге работает, а тут, как на грех, третий день в больнице: аппендицит ему резали. Вот он часы-то на гвоздике и оставил. Расстроится теперь — барахло-то наживное, а это — подарок.

— Найдем, мамаша! — уверенно пообещал Меженцев.

Слушая хозяйку, он оглядел дверной замок — никаких повреждений, вор действовал отмычкой.

Антон Петров меж тем подошел к окну и почувствовал, как Пик заволновался — черная густая шерсть на загривке взъерошилась, нервная дрожь, поднимая щетинку волос, побежала вдоль хребта. Ошибки быть не могло — Пик почувствовал чужой запах.

Антон внимательно оглядел раму: наклеенная по пазам белая бумага почти по всей линии лопнула, на подоконнике лежали сухие куски замазки. Очевидно, вор хотел уйти другим путем и пытался открыть окно.

— Батюшки ты мои, а я и не заметила! — всплеснула руками хозяйка. — Вся моя клейка пропала, гляди-ка ты!

Выяснилось еще одно важное обстоятельство, о котором поначалу хозяйка забыла рассказать.

Оказывается, две девочки, живущие в этом же доме, видели утром, как в подъезд входили двое мужчин. Один из них без пальто, в пиджаке и свитере. На щеке у этого мужчины был шрам, или, как сказали девочки, «большая оспа». Вот этот, с «оспой», еще шугнул их — не крутитесь под ногами! Обо всем этом девочки сказали тете Маше, когда женщина, обнаружив кражу, выскочила во двор.

Это уже было драгоценной находкой — примета, по крайней мере одного жулика, надежная.

Лейтенант Меженцев пошел с хозяйкой повидать девочек. Антон, с трудом удерживающий Пика, отпустил, наконец, поводок, коротко скомандовал:

— След!

Впрочем, Пик не нуждался уже в понукании. Плотно прижав уши к затылку, он ринулся из комнаты в коридор, вывел на лестничную клетку, взлетел на три ступеньки вверх по лестнице, ведущей на второй этаж (вор, должно быть, кого-то испугался и пережидал), и тут же устремился во двор. Здесь он пробежал у самой стены, почти касаясь ее боком, невольно повторив осторожную повадку жулика, и уверенно выбежал на улицу.

За воротами Петрова нагнал Меженцев и, пристраиваясь к его крупному частому шагу, довольно подтвердил:

— Точно! Один со шрамом на левой щеке!

С ночи подморозило, день выдался холодный, серый, по бокам тротуара нетронуто лежал мелкий сухой иней. Пик уверенно бежал по асфальту, наклонив голову, неутомимо ловя вздрагивающими ноздрями чужой, одному ему ведомый запах. Возбуждаясь все больше, собака пошла крупными ровными скачками. Удлинившему поводок Антону и следовавшему за ним Меженцеву пришлось бежать.

Квартал, второй, третий. Прохожие предупредительно уступали дорогу, с любопытством оглядывались на рослую овчарку и молча бегущих за ней двух офицеров милиции.

С Почтовой Пик свернул на Чапаевскую, пробежал квартал и вдруг, тревожно фыркая, закружился на месте: здесь Чапаевскую пересекала центральная магистраль города — Ленинская, до блеска накатанная троллейбусами, автобусами, автомобилями. В острой смеси запахов бензина, гари, сотен пешеходов потерялся, исчез запах одного-единственного человека. Пик стоял на самом перекрестке, словно перед крутым обрывом, опасаясь неверного шага. Подняв голову, он нетерпеливо и жадно втягивал воздух, используя свою последнюю возможность — «верхнее чутье», но в этот раз не помогало и оно.

— Потерял? — огорченно спросил Меженцев, вытирая влажный лоб.

Антон растерянно топтался на месте, оглядывался, потом решился — пересек Ленинскую и на противоположном углу снова отпустил поводок.

— След! След!

Пик метнулся влево, затем вправо, описал полукруг — шерсть на загривке поднялась, собака резко рванула поводок.

— Все! — облегченно крикнул Антон.

Пик пробежал несколько домов и сразу же за кинотеатром уверенно, словно он много раз бывал здесь, свернул во двор.

Здоровый рыжий пес с лаем бросился на Пика. Тот мгновенно остановился, предостерегающе лязгнул зубами.

— Альма, назад! Альма! — закричала женщина, убирающая с натянутой веревки стираное белье.

Теперь на первый план выдвинулся Меженцев. Пока Антон отводил в сторону Пика, начавшего уже заинтересованно обнюхиваться с рыжей Альмой — инстинкт иногда сильнее всякой выучки, — лейтенант Меженцев поздоровался с женщиной, начал расспрашивать, кто живет во дворе.

— Скажите, а вот такого жильца нет: высокий, ходит в пиджаке и сером свитере, а вот здесь у него на лице большой шрам?

— Как же, как же, есть! — узнала женщина. — Митясов вроде его фамилия. Из заключения он недавно. Пустила его соседка на квартиру, да и сама не рада. Пьет все время и дружков таких же водит. Сейчас, поди, спит: я утром на базар шла, он мне в воротах встретился — ну, скажи, в дымину пьяный. Это с утра-то пораньше! Вон в этом флигельке живет.

Меженцев энергично крутнул рукой — пошли!

Пик, уже поборовший минутную любовную вспышку, летел к флигелю, стоящему в глубине двора.

В сенях офицеров встретила пожилая женщина. Когда ее спросили, дома ли жилец, она горько вздохнула:

— Дрыхнет, наказанье господнее! Замаялась я с ним!

Митясов снимал отдельную угловую комнату. Меженцев открыл дверь. В лицо ударил тяжелый, муторный запах водочного перегара. Антон, пропустив вперед Меженцева, на секунду замешкался в дверях, ослабил, поводок. Пик рванулся, одним прыжком перемахнул комнату и, кляцнув клыками, рванул спящего на голой койке человека за штанину.

Человек приподнял красные, опухшие веки, вскочил, испуганно и зло закричал:

— Убери собаку! Убери, говорю!..

Антон сказал коротенькое «фу», и Пик, ворча, отошел в сторону, послушно встал у левой ноги хозяина.

— Вы Митясов? — коротко спросил Меженцев.

Все еще испуганно косясь на возбужденную овчарку, Митясов буркнул:

— Ну, я. Дальше что?

— Покажите паспорт.

— Пожалуйста. — Митясов порылся под подушкой, протянул новенький зеленый паспорт.

Меженцев бегло проглядел его, положил на стол.

— Давно из заключения?

— Без году неделя. Месяц.

— Работаете?

— Нет.

— Почему?

Митясов, наконец, оправился от испуга, мутными с похмелья глазами посмотрел на лейтенанта, почесался.

— Работы подходящей нет.

— Где успели напиться?

— В Доме колхозника, — с видимым удовольствием отозвался Митясов.

— Там водку не продают.

— Ну, значит, в другом месте, — невозмутимо согласился Митясов.

— На какие деньги пьете?

— Были, — уклончиво ответил Митясов, снова начиная почесываться.

Внимательно слушая ответы Митясова, Петров пристально всматривался в его опухшее безбровое лицо с расплывшимся на левой щеке шрамом, невольно задавался вопросом: как, каким путем докатывается человек до подобного скотства?

— Куда дели вещи, украденные сегодня на Почтовой? — резко спросил Меженцев.

— Это еще доказать нужно.

Меженцев кивнул на Пика:

— Доказал вон!

Митясов уже без всякой опаски посмотрел на овчарку, равнодушно пожал плечами.

— Это не человек — зверь. Она любого схватить может. Ты докажи!

— Ладно, докажем, — пообещал Меженцев. — Одевайтесь.

Митясов потянул висящий на спинке кровати пиджак. Из кармана, тускло блеснув, выскользнули часы.

Меженцев подхватил их на лету, упрекнул:

— Осторожно надо с вещью, тем более — чужой.

Митясов дернулся — Пик злобно заворчал. Меженцев, словно не заметив порывистого движения Митясова, спокойно читал надпись на крышке:

— «Машинисту И. Г. Колобову — за долголетнюю безупречную службу». Так, сточить не успел?

— Ладно, чего там. — Митясов вяло зевнул. — Веди.

— Может, сразу назовешь сообщника?

— Веди, там погляжу.

Высыпавшие во двор обитатели соседних домов удовлетворенными взглядами провожали маленькую выразительную процессию. Впереди, нахмурив красивые черные брови, ни на кого не глядя, шел молодцеватый лейтенант в синей шинели; за ним, надвинув на. самые глаза кепку, — Митясов; замыкал шествие скромный молодой человек в форменной фуражке и ватнике, на поводу у которого бежала рослая овчарка, не спускающая настороженного взгляда с узкой спины задержанного.

3

Питомник расположен во дворе управления милиции. Огороженная глухим забором просторная площадка похожа одновременно и на зверинец и на спортивный городок.

Слева, вплотную одна к другой, стоят шесть клеток с зарешеченными проволокой дверьми — вольеры. В них на свежем воздухе собаки отдыхают и едят, переговариваются на своем собачьем языке с соседями. Спят собаки во втором, крытом, отделении, куда ведет просторная лазейка. Там, за этой лазейкой, два помещения: одно легкое, летнее, второе — утепленное, зимнее.

Справа невысокий деревянный бум, двухметровый дощатый барьер, круто прислоненные к стене лестницы. Площадка подметена, снег утоптан множеством лап. Здесь под наблюдением своих проводников, как заправские спортсмены, служебные собаки тренируются.

Пик стремительно вылетел из клетки и, радуясь встрече с хозяином, с размаху вскинул на плечи Антона сильные лапы. Пик, конечно, не знал, что всякие «нежности» со служебной собакой запрещены, что ему предписаны только служебные функции, и смотрел на Антона преданным осмысленным взглядом. «А сахару принес?» — помимо всего спрашивали умные черные глаза.

— Пик, фу! — укоризненно сказал Антон.

Пик мгновенно убрал лапы, сел, ожидая дальнейших указаний.

Касаясь жесткой лоснящейся шерсти, Антон подвел Пика к буму, повелительно выбросил руку.

— Вперед!

Ощупывая когтями холодное скользкое дерево, Пик уверенно поднялся по наклонной, вышел на ровный брус.

— Сидеть!

Пик удобно уселся, поджав задние ноги, готовый, немедленно перебросить тяжесть тела на передние. Но проводник подал другую команду:

— Лежать!

Собака послушно вытянула передние лапы.

Команды следовали одна за другой.

Разбежавшись, Пик взлетел в воздух, повис передними лапами на барьере, уперся задними и перемахнул препятствие.

— Привет, лейтенант! — сказал вошедший в питомник старший инструктор Афанасьев, сухощавый, немолодой человек с сосредоточенным лицом и неулыбчивыми серыми глазами. Впрочем, сейчас на тонких губах старшего лейтенанта блуждала легкая улыбка. Это было так неожиданно, что Антон, поздоровавшись, поинтересовался:

— Андрей Николаевич, случилось что?

— А? Да нет, ничего. — Афанасьев взглянул на Петрова, словно прикидывая, поймет ли он, и опять удивил незнакомой мягкой усмешкой. — Понимаешь, встреча у меня сейчас какая была!.. Работал я проводником с Арсом, до тебя еще, ты его не знаешь. Восемь лет работал. А полтора года назад выбраковали мы его — слышать плохо стал, поизносился. Продали в универмаг. Кража у них там была, вот они собаку и попросили. На ночь оставляют. Слух у него неважный, а нюх — дай бог каждой медалистке! Жалко, конечно, было — привык я к нему, как ни говори. По телефону когда спросишь, как он там, а смотреть — ни разу не посмотрел. Зря это — собаку тревожить, пусть уж к новому скорее привыкает. Долго, говорят, скучала... Ну, вот. А сейчас иду мимо универмага, только это с угла повернул — собачища как на плечи прыгнет и лижет, и лижет! Арс! Тот-то, кто вел его, перепугался: первый раз это у него, чтобы собака к кому то бросилась. Народ смотрит, а я, знаешь, сухарь сухарем вроде, а тут расстроился. Арс, говорю, Арс!..

— Еще бы! — поддакнул Антон. — Вот мой Пик...

— Пик молодой, — перебил Афанасьев, — а это ведь столько времени прошло! Верное, брат, сердце у собаки — друг! Ты про собаку путешественника Седова читал?

— Нет, — смутился Антон.

— Обязательно почитай — полезно знать. Был у него в собачьей упряжке вожак — Фрам, любимец его. Так вот, когда Седова похоронили на острове Рудольфа, Фрам этот остался на могиле хозяина, не пошел со всеми. Представляешь: безлюдный обледенелый берег, могила и рядом собака, сама на смерть осталась. Не каждый человек на такое отважится!..

И, словно устыдившись своей растроганности, будничным, суховатым тоном Афанасьев осведомился:

— Ну, как тут у нас — все в порядке? Андрианыч ушел?

— Насмешил ныне Андрианыч, — улыбаясь, вспомнил Антон.

— Что так?

— Подошел я к питомнику, слышу, кто-то разговаривает. Я еще удивился — рано больно. Приоткрыл дверку, смотрю: ходит старый, прибирает в клетках и командует. Все наши команды усвоил: стоять, лежать, на место, вперед. Даже покрикивает. Командует, да так это серьезно, а собаки — ноль внимания. Ну, старик и рассердился, ворчит, слышу: ходи за вами, ироды, а вы без всякого уважения.

— Петров! — громко крикнули за забором. — К майору!

Чугаев пригласил стоящего навытяжку лейтенанта сесть; секунду-другую его узкие глаза оценивающе а упор разглядывали Антона.

— Так оно... Как настроение?

— Отличное, товарищ майор!

— Дело такое. В Рязановской школе похищен сейф, в нем полторы тысячи — месячная зарплата всех учителей. Поезд через сорок минут. Поедете один, на месте вас ждет капитан Савин — из райотдела. Помогите ему. Задача: найти не только преступника, но и деньги. Размотать их еще не успели — кража произведена ночью. И, судя по тому, что в деревне никто из чужих не ночевал, — местными. Вопросы есть?

— Нет, товарищ майор!

Через два с половиной часа Антон и Пик спрыгнули со скорого поезда на маленькой, выбеленной снегами станции. Здесь их уже ждали. Горбоносый старик в тулупе уверенно подошел к Антону, поздоровался.

— Выходит, паря, за тобой я — по собаке признал. Эх, добрый песик!

Старик пошевелил огромной рукавицей, намереваясь погладить Пика. Тот злобно заворчал.

— Гляди-ка! — поразился старик, предусмотрительно пряча рукавицу за спину. — Всякая живность меня признает, а этот нет! И ученый?

— Ученый, дедушка, — подтвердил Антон. — Год учился.

— Видал! — еще больше удивился старик. — Я полгода в школу ходил, а он год. Песик-то поученее меня, выходит!

Приговаривая таким образом, старик привел Антона к лошади, помог надеть тулуп и, когда Антон и Пик уселись в санки, легко не по годам вспрыгнул на облучок.

Добрый конь взял с места крупной рысью. Через несколько минут маленькая станция исчезла за сугробами. Шел первый час, редкое январское солнце вызолотило снега так, что больно было смотреть.

— Сколько до вашей Рязановки?

— Чего тут — пустяк один, — повернулся старик. — Верст пять не будет, мигом домчим. На машине оно бы, конечно, побыстрее, да куда ей, машине, по такому снегу!

— А есть машины?

— Сказал, паря! А как же? И грузные имеются и легкая одна — все, как положено, не хуже, чем у людей!

— Что ж там у вас произошло?

Старик привязал вожжи к передку и, готовясь к обстоятельному разговору, повернулся.

— Сам, паря, слыхал, наверно: кассу в школе забрали. Сказывают, почти две тысячи, как одна копеечка!

— Ну, и что в народе говорят?

— Да ведь по-разному болтают — кто в лес, кто по дрова.

— А по-вашему?

— Да что тебе до меня? — Старик пытливо посмотрел на Антона. — По-моему, паря, выходит так, что кто-то из своих и взял.

— Это почему же?

— И спрашивать тут нечего! — Седые, заиндевевшие брови старика насупились. — Сам подумай: мужик на такое дело не пойдет. Мужик свою копейку трудно добывает. Оттого он и на чужую не позарится. А больше, выходит, кому? Чужих в деревне нет, ищи, значит, на месте, в школе то есть.

— А кто из школы мог? — допытывался Антон.

— Экой ты, паря, настырный! — добродушно засмеялся старик, показывая беззубые, как у ребенка, десны. — Ты вон какую механизму везешь, — показал он варежкой на Пика, — тебе и козырь в руки!

Старик проверил, не отвязались ли вожжи, и, когда снова повернулся, улыбки на его морщинистом, красном от холода лице как не бывало. Из-под лохматых бровей серые глаза смотрели умно и доброжелательно.

— Это хорошо, паря, что ты с человеком говоришь. А то заявился к нам поутру капитан из района, так мужчина из себя видный, а сразу ошибся. В школе походил, в правлении посидел, а с народом — ни здравствуй, ни прощай. Зря! Он, народ-то, смотришь, и присоветует что, сказать не всегда сумеет, а все подскажет. Ежели ты сам с сердцем, — поймешь.

— Верно, отец! — горячо отозвался Антон.

— То-то и есть, что верно! — подтвердил старик. — Было у меня одно сомнение, пошел я к энтому капитану, а он меня сразу в тычки: гражданин, посторонним здесь делать нечего! Ну, нечего, так нечего, хрен с тобой. Повернулся я да и ушел.

И просто, не ожидая расспросов, старик поделился своими соображениями:

— Я, паря, в деревне каждого знаю, даром что деревня большая. Покажи мне какого голопузого — враз скажу: чей, когда рожден. Любопытно мне, что из человека образуется, по какой он дорожке пойдет. И вот как на духу скажу тебе: чистый у нас народ! Чтоб там какое баловство дурное — это ни-ни! Как себя помню — один только раз кобылу у нас и свели, да и то не свои — цыгане. А я, мало ли, много ли, восьмой десяток расходую... Ну вот, из пришлых-то у нас одни учителя и живут. Люди — дай бог каждому, есть которые чуть ли не с революции живут, этих мы от своих и не делим. Вот ты и скажи: народ они образованный, ласковый, робят наших учат — так неужто кто из мужиков обидит их? Да ни в жизнь!.. Ты, паря, приговорку такую слыхал, что в доброе стадо шелудивая овца иногда забредет?.. Вот, по моему разумению, и у нас такая завелась. Учителем один, руками махать учит, физрук называется. Есть у нас еще один — физик, так тот больно хороший мужик! А этот по корню вроде тоже физик, а цена не та! Живет он у нас второй год, на глазах мельтешит побольше другого, а уважения ему такого нет. С бабами больно нехорош — двух девок попортил, а у самого, слышь, где-то дите имеется, по листу платит. И опять — выпивает сильно. Пить-то, не совру, и у нас пьют. В праздник гуляют так, что земля стонет! Так ведь время знают. А этот — ну, скажи, каждый божий день тепленький!..

Согревая руки, старик похлопал рукавицами, доверительно заглянул внимательно слушающему Антону в глаза.

— К нему, паря, у меня подозрение и есть. — И, заметив, что седок, кажется, разочарован, добавил, по своему понятию, веский аргумент: — А тут еще стакнулся он с Сенькой Еремеевым, пустой такой парень, ни себе ни людям. Приехал из Бекетовки к двоюродному брату да вот уж вторую неделю и гостит. Про братенника-то плохого слова не скажешь — работник! А Сенька никчемный, пустой цвет. Зеленый еще, а, слыхать, уж в отсидке за что-то побывал. Вот я тебя, паря, и спрашиваю: какая такая дружба промеж них может быть? Каждый вечер вместе, вечор я их тоже рядком на улице видал — оба под мухой... Ну вот, гляди, и прибыли — Рязановка эта самая наша и есть!

— Спасибо, отец, — горячо поблагодарил Антон.

— За что, паря, спасибо? Не за что! Мне поболе твоего охота, чтобы такое дело на нашей деревне не висло, стыдно это! — Старик лукаво поглядел на Антона, дернул заиндевевшей бровью. — Я, может, затем и поехал, так-то ноне не мой черед... Стой, Гнедко!

На крыльце школы Антона встретил представительный крупнолицый человек в черном, с опушкой, полушубке и в белых бурках.

— Долго, лейтенант, — протянул он прохладную крупную руку. — Капитан Савин. Пойдем.

В длинном теплом коридоре было тихо, в классах шли занятия. Для Антона, живо еще помнившего школьные годы, это была заповедная тишина, и он внутренне досадовал, слушая сопровождаемый острым поскрипыванием бурок громкий, уверенный голос капитана.

— Предполагаю, что кража произведена не местными гражданами. Преподаватель Погодин показал, что поздно вечером он видел отъехавшую от школы подводу, запряженную парой. В район я уже сообщил.

— Это не физрук?

— Точно. — Савин обернулся. — Ты что, знаешь его?

— Нет, слышал, — уклончиво ответил Антон, сразу же вспомнив своего кучера.

— Активный парень. — Капитан явно собирался сказать еще что-то, но промолчал.

— Какие еще доказательства насчет проезжих?

— Видимых следов нет. — Савин иронически усмехнулся. — А за невидимыми ты и явился сюда.

В небольшой учительской было пусто, только у самого окна, за выдвинутым особняком столом, неподвижно сидел маленький горбатый старик в очках. Он, казалось, застыл в каком-то оцепенении. Покрасневшие глаза смотрели сквозь обтянутые стальным ободком стекла тупо, не мигая.

— Кассир Махонин, — кивнул капитан. — Приехал из банка поздно, положил деньги в сейф, в присутствии директора, а утром сейфа не оказалось. На этом вот стуле стоял... Окно было открыто, одно звено выдавлено. Снег под окном весь затоптан: до меня тут все село побывало. Ну, что еще? Да вот посмотри, если интересуешься, протокол — там все записано.

Горбун-кассир сидел все так же неподвижно, ошеломленный свалившейся на него бедой. Антон просмотрел протоколы опроса и легко выделил все, что так или иначе относилось к подсказанной ему стариком-кучером версии: начинать надо было с какого-либо одного предположения.

А факты убеждали, что первоначальное предположение могло оказаться верным. Сторожиха показывала, что преподаватель физкультуры Погодин приходил вечером в школу — чего-то возился у себя с лыжами, ненадолго заходил в учительскую; что он там делал, она не знала — мыла в это время в коридоре полы. Затем Погодин ушел домой, часов так в десять, еще извинился: «Прости, тетя Паша, беспокою тебя». Часов в двенадцать сторожиха закрыла школу, сбегала на часок домой — жила она тут же, во дворе школы. Вернувшись, легла в коридоре подремать — тут всегда теплее; под утро зашла в учительскую затопить печь и перепугалась: нижнее стекло в окне было выдавлено, в учительской гулял холодище.

Не отрицал своего прихода в школу и Погодин. Свои показания он и начал с этого: проверив крепления лыж (утром у него два часа подряд занятия на воздухе), Погодин ушел домой. На квартире, по его словам, у него сидел знакомый Еремеев; они вместе поужинали, поговорили — Еремеев очень интересуется лыжным спортом. Потом Погодин пошел проводить его. Было это часов в двенадцать. Оба они видели, как от школы промчалась пара. Кто сидел в санях, Погодин, конечно, не разглядел: темно было. Плохого он ничего тогда не заподозрил, что и считает своей ошибкой.

Прозвенел звонок, учительская начала заполняться. Первой вошла подвижная пожилая женщина в темном шерстяном платье — директор школы.

Она крепко пожала маленькой сухой рукой руку Антона, удрученно и просяще посмотрела на него.

— Помогите, пожалуйста, на вас вся надежда теперь! Позор на мою седую голову — никогда такого не было!

Педагоги входили, с любопытством рассматривали скучающего Пика, негромко переговаривались. Кто-то невесело пошутил:

— Улетела наша зарплата!

Последним, задержавшись с ребятами, в учительскую вошел Погодин. Антон сразу узнал его по лыжным брюкам и красному свитеру. Молодой светловолосый человек с тонкими подбритыми бровями еще в дверях весела спросил:

— Что нового, товарищ капитан?

— Ничего, — хмуро покачал головой Савин.

Увидев незнакомого лейтенанта, Погодин поздоровался, бросил на Пика быстрый любопытный взгляд.

— Восточно-европейская?

— Да, — кивнул Антон.

— Солидная. Килограммов сорок весит?

— Сорок пять, — коротко подтвердил Антон, незаметно присматриваясь к Погодину.

— Далеконько вам придется побегать, — улыбнулся Погодин, намекая на умчавшихся ночью похитителей.

— Попробуем, — неопределенно пообещал Антон и с интересом посмотрел на Пика. Раздувая ноздри, собака принюхивалась. Проследив за черным собачьим носом, Антон сразу понял, в чем дело: разговаривая, Погодин подошел почти вплотную; от его ног исходил неприятный острый запах — должно быть, ноги у него сильно потели.

Звонок возвестил конец перемены, учительская снова опустела.

— Действуй, лейтенант, — недовольно поднялся Савин. — Время идет.

Осмотр учительской, вернее, того угла, где стоял небольшой сейф, ничего не дал. Пик вел себя совершенно инертно, и понятно почему: с утра угол учительской успели осмотреть десятки людей. Теми же праздно любопытствующими был плотно утрамбован и снег под окном. Интересным оказалось только одно наблюдение: мелкие осколки выдавленного стекла нашлись не в учительской, а снаружи, под окном. Сам собой напрашивался вывод о том, что стекло было вышиблено не с улицы, а из учительской. Факт этот укрепил намерения Антона.

Оставшись наедине с капитаном, Антон изложил план действий, коротко повторил рассказ своего возницы Матвея Кузьмича. Антон ожидал, что Савин поднимет его на смех. К его удивлению, капитан признался:

— Была и у меня такая мысль, да что-то непохоже. Хотя... — Савин решительно взмахнул рукой. — Действуй, лейтенант. Официальный повод — расспросить хозяйку квартиры о посещении Еремеева. По пути зайдем в сельсовет, возьмем с собой председателя. Пошли!..

Председатель сельсовета, рослый человек в матросском бушлате, не утративший еще морской, слегка покачивающейся походки, вывел Савина и Петрова переулком к крепкому пятистеннику, уверенно нашел вертушок калитки.

— Встречай гостей, Марь Петровна! — шутливо объявил он хозяйке.

— Милости просим, гостям завсегда рады! — гостеприимно и певуче отозвалась полная краснощекая женщина. — И пироги нынче стряпала — поотведайте!

— Товарищи побеседовать, — пояснил председатель. Антон, почувствовавший вдруг, что он голоден, незаметно проглотил слюну.

В комнате было прибрано, русская печь дышала теплом и вкусным запахом печеного.

— Давайте пройдем в ту комнату, — показал Савин на дверь.

— Мы с мужиком-то здесь живем, — замялась хозяйка, — а ту учителю сдаем.

— Не надолго, Марь Петровна, — успокоил председатель, — Сюда войти кто может, а товарищам потолковать надо. Дело такое...

В комнате Погодина стояла кровать, застланная зеленым одеялом, на стене, прикрытые сползшей газетой, висели на плечиках два хороших костюма. Непритязательную холостяцкую обстановку дополняли стол у окна, полочка с запыленными книжками и веером прибитые над нею к стене фотографии четырех молодых женщин.

Савин сел. Под столом что-то упало и зазвенело.

— Фу, черт! — ругнулся капитан, отодвигая буркой две пустые поллитровки.

— Попивает, — объяснила хозяйка. — Слаб насчет этого.

Пока капитан и председатель расспрашивали хозяйку о Еремееве, незаметно сводя разговор на учителя. Антон оглядел комнату, отпустил на поводке начавшего проявлять беспокойство Пика.

— След! След! — негромко приказал Антон.

Пик ткнул носом в войлочный туфель — знакомый раздражающий запах потных ног бил в ноздри — и резко потянул к дверям.

Антон вскочил; вслед за ним, ничего не объяснив недоумевающей хозяйке, выбежали и его спутники.

Пик вывел на улицу, покружил у колодца и потянул вдоль плетня на зады. «Зачем?» — на бегу раздумывал Антон.

Позади дома — там, где неогороженная усадьба сливалась с молочно-белыми полями, уходящими к горизонту, стояла ветхая уборная. Пик уверенно добежал да нее, вильнул в сторону и замер. Антон ударил в снег концом сапога, выбросил темный сверток. Это был синий, в оранжевую полоску носок, словно подавившийся затисканными в него пачками денег.

— Хитро! — поразился председатель сельсовета.

— Чей это носок? — спросил Антон подоспевшую хозяйку, показывая ей находку.

— Его, квартиранта, — сразу же узнала хозяйка. — Вон и пятку я штопала.

Антон молча отогнул края носка, показал плотные пачки денег.

— Ох, ты! — испугалась женщина. — Да кого ж это я в дом пустила? Батюшки!

— Твоей вины тут нет, Марь Петровна, — хмуро сказал председатель. — В душу к каждому не влезешь!

Назад возвращались молча и быстро. У школы стояла группа людей, в которой еще издали Антон разглядел Матвея Кузьмича, как-то странно отощавшего без тулупа, и Погодина, в черном пиджаке, с краснеющим на груди треугольником свитера. Кивнув на приближающихся, физрук что-то сказал. Стоящие вокруг него люди засмеялись.

Когда трое с собакой были уже вблизи, Погодин неожиданно забеспокоился. То ли он почувствовал что-то недоброе для себя в сосредоточенных лицах приближающихся, то ли смутную тревогу снова вызвало эта четвероногое чудовище, еще там, в учительской, заставившее Погодина вспотеть, когда Пик неожиданно стал принюхиваться к его ногам, то ли, наконец, что-то подсказала интуиция. Размышлять, во всяком случае, было некогда, и, повинуясь первому порыву, слегка побледневший физрук постарался оказаться за чужими спинами.

Но было уже поздно.

Послушный короткой команде «ищи», Пик легко, как игла, проскользнул между отшатнувшихся людей и рванул за ногу, издававшую все тот же возбуждающий, противный запах пота.

— Укусит! — закричал Погодин. На его бледном лице жалко и беспомощно прыгали подбритые брови. — Это не я!.. Я скажу!

— Гражданин, пройдемте! — сказал капитан. В его крупной руке предостерегающе закачался пистолет.

В учительскую ввалились едва ли не все, кто стал свидетелем необычного для Рязановки события.

Тщетно старающаяся ободрить старика-кассира директор школы выжидательно поднялась. Маленький горбун, ничего не видя и не слыша, остался сидеть за своим столом.

Капитан вытащил из носка пачки денег, кучкой подвинул их под нос кассира.

— Считайте.

И, оглянувшись, ткнул пальцем в понуро стоящего Погодина:

— Вот он.

Директорша ахнула, схватилась за спинку стула.

— Как же так?.. Федор Андреевич? Так опозорить весь коллектив!..

— По пьянке... подбили... — жалко бормотал Погодин, не смея поднять головы.

Целую минуту, не веря, кассир неподвижно смотрел на деньги, потом из-под очков у него брызнули слезы; худыми прыгающими пальцами он начал пересчитывать пачки.

Всем, даже невозмутимому капитану, стало как-то не по себе; в тишине слышался только легкий шелест кредиток.

— Тысяча! — Кассир вскочил из-за стола, оказавшись, к удивлению Антона, не таким уж маленьким, с ненавистью посмотрел на Погодина. — А где остальные? Куда дел остальные? Пра-хвост!

— У Еремеева...

— В Бекетовку ушел, позвонили уже, — успокоил председатель. — Возьмут!

— Граждане, прошу не расходиться! — громко объявил капитан. — Подпишите протокол.

Поскрипывая бурками, Савин снял полушубок, плотно уселся за стол и принялся священнодействовать над бумагой.

— Второй раз приходится видеть собаку в деле, — негромко заговорил за спиной капитана председатель сельсовета. — С поличным возьмут — крутится, отпирается, а как с собакой — сразу признается! С чего это? — И, помолчав, сам же объяснил: — Психология.

— Во, во, паря! — согласно закивал старик-кучер, показывая младенческий беззубый рот. — У него, у пса-то, этой психологии полный рот, схватит — так сразу скажешь!

В учительской грохнул хохот. Пик, не догадываясь, что речь идет о нем, невозмутимо размалывал влажными клыками кусок сахару.

4

Окно было открыто, с улицы в кабинет струился тонкий медвяный запах цветущей липы. «Рано она в этом году зацвела», — размышлял Антон, поглядывая со второго этажа вниз, — туда, где в зеленой листве и золотом мареве шумел город.

Майор Чугаев оглядел собравшихся, поднялся. Бритоголовый, в синей тенниске, обтянувшей его плотную, начавшую полнеть фигуру, он больше походил сейчас на благодушного дачника, нежели на офицера милиции. Но та же шелковая тенниска как бы подчеркивала прямые, квадратные плечи человека, привыкшего носить погоны.

— Так оно, — негромко начал майор. — Пригласил я вас вот зачем. В течение последнего месяца за городом, в районе Дубков, произошли три ограбления. Опрос потерпевших показал, что во всех случаях действовало одно и то же лицо. «Работает» всегда одинаково: высматривает одиночку, выходит из кустов на дорогу, финку показывает и преспокойно берет, что есть — часы или деньги... Оперативные меры пока ничего не дали. Ставили засаду и, наверно, чем-то себя выдали... О приметах говорят неопределенно, совпадает одно: высокий, пахнет от него махрой, фуражку надвигает на глаза. Немного, в общем...

Чугаев пытливо оглядел слушавших его офицеров и двух старшин из отделения, едва заметно усмехнулся.

— Но грабитель выдал себя. Мы обратили внимание на такое обстоятельство. Во всех трех случаях ограбленными оказались жительницы Марьевки и Алферовки. А из Зеленого Лога, который поближе к городу, — никого. Девчат же из Зеленого Лога в городе работает не меньше, а то и побольше, чем из Марьевки и Алферовки. Почему это, спрашивается? Конечно, потому, что бандит опасается быть узнанным. Напрашивалась мысль, что сам он из этого села. Мы проверили такое предположение и не ошиблись. Лейтенант Меженцев, расскажите товарищам. Можете сидеть.

Меженцев все-таки встал, заботливо одернул новый, идущий к его смуглому лицу белый китель.

— В Зеленом Логе я прожил два дня. Прочитал по поручению горкома комсомола лекцию, познакомился с молодежью. Хорошие есть ребята! Они и подсказали, что у одной из колхозниц, Архиповой Пелагеи, скрывается ее племянник Алексей Лазкин. В прошлом году он был осужден за кражу кожтоваров из артели «Новый быт». Сегодня выяснилось, что Лазкин бежал из заключения, но разыскивали его почему-то в Саратове...

Лейтенант старался говорить сдержанно, не торопясь, и, слушая его, Антон улыбался. Гора даже начал немного сутулиться, так, самую малость, — под капитана Бухалова!

— Из ребят его случайно видели только двое, — продолжал лейтенант Меженцев. — Он им пригрозил финкой, чтоб молчали. Председатель сельсовета пробовал говорить с Пелагеей Архиповой — замечено было, что она несколько раз покупала в магазине водку, а сама живет с дочкой. Плачет, божится, что ничего не знает. Чувствуется, что боится. Племянник, наверно, и ей пригрозил. Ребята подсказали, что ночует Лазкин в саду, в смородине. Примерный план я сделал. Сад большой, хуже всего, что он не огорожен и слился с соседними садами — один сад получается. Но взять, конечно, можно!.. Все как будто, товарищ майор.

— Я продолжу, — кивнул Чугаев. — Пока мы все это выясняли, Лазкин отличился снова. Вчера вечером, все в тех же Дубках, он остановил одну деваху, тоже алферовскую. Денег у нее не было, он попытался изнасиловать. Спасло ее только то, что Лазкин был пьяным. Девахе этой, кстати сказать, семнадцать лет, а оказалась похрабрее иных взрослых — поцарапала ему физиономию и убежала. Это было вчера, а сегодня полковник разнес меня в пух и прах и сказал, что мы даром едим народный хлеб. Так оно!

Майор пристукнул ладонью по столу, выждал паузу.

— Насчет хлеба, правда, полковник не говорил, но ничего это не меняет. Терпеть дальше такой истории нельзя. Сегодня будем брать Лазкина. Все присутствующие здесь включены в опергруппу. Возглавить ее приказано мне. Сейчас шестнадцать двадцать. До часа ночи можете отдыхать. Сбор здесь в час тридцать. В два выезжаем. Оружие брать непременно. Если есть вопросы — давайте, если нет, — по домам...

В кабинете остался один Чугаев — отдыхать ему было еще некогда.

Каждый из сотрудников уголовного розыска вел какое-либо одно, максимум два дела, начальник же отвечал за все дела. Летом обычно происшествий бывает больше, а за всякий случай спрашивают — дай бог!..

Майор прошелся по кабинету, сделал несколько резких движений руками, чтобы взбодриться, и снова уселся за письменный стол. Минуту, отдыхая, он сидел неподвижно, потом раскрыл толстую серую папку — дело об ограблении сберегательной кассы...

Не сразу ушел домой и лейтенант Петров, хотя ему и не терпелось повидать жену: у Тони шли последние дни декретного отпуска.

Антон зашел в питомник взглянуть перед предстоящей операцией на Пика, столкнулся у клеток с младшим лейтенантом Маркиным. Открытое простодушное лицо Маркина, с детскими пухлыми губами, было встревоженным.

— Артур не ест, Антон Семенович!

Антону нравился этот паренек, недавно приехавший из школы, и он, помня, как трудно на первых порах новичку, в меру своих возможностей старался помогать ему.

— Ничего страшного, Сергей. Переутомился. Полежит, отдохнет, а вечером поест. Не тревожься, это у всех бывает. Нос у него как?

— Нос-то холодный.

— Ну и все. Если нос холодный и влажный — значит, собака здорова. А вот если горячий и сухой, тогда уж лечи. Да и не мог он заболеть — прививки недавно делали.

— Досталось ему вчера! — Сквозь озабоченность в голосе ясноглазого паренька с тонкой ребячьей шеей отчетливо звучала откровенная гордость. — Классно работал!

Вчера вместе со своим питомцем Артуром Маркин принял первое боевое крещение — нашел воров, обобравших в одном из пригородных сел промтоварный магазин. Антон от души поздравил товарища и еще раз посоветовал не тревожиться.

— Может, его побаловать чем? — неуверенно спросил Маркин.

— Вот это уж нет! — решительно возразил Антон. — Никаких баловств, да еще в неурочное время. Собака должна знать часы своей кормежки. Это закон!

— Да это так, — согласился Маркин, но на его простодушном лице было написано такое огорчение, что Антон рассмеялся.

Проводник, если он не абсолютно черствый человек (а такому вообще незачем работать в собаководстве), привязывается к своей собаке, как к разумному существу. И чем моложе, неопытнее и непосредственнее проводник, тем труднее ему удержаться от дружеских знаков внимания к своей собаке. А опыт подсказывает, что добрые намерения в собаководстве оборачиваются во зло. Побалуй сегодня собаку вкусным — завтра она не возьмет своей пищи; накорми ее сегодня в неурочное время — завтра весь ее режим, а с ним и работоспособность полетят насмарку. Нет, добрые намерения выражать надо по-другому: удачный поиск — дай своему четвероногому помощнику кусок сахару, пусть запомнит; захотел ободрить — дотронься до жесткой блестящей шерсти рукой. Собака поймет и оценит твою ласку. Но во всех остальных отношениях — строгость, требовательность и никаких послаблений! Так будет лучше и для проводника, и для собаки, и, в конечном итоге, для дела, которому они оба служат.

Пик чувствовал себя великолепно и, терпеливо ожидая, пока хозяин кончит разговаривать, сидел в вольере, высунув красный, с лиловой родинкой язык. Жарко!

Как только Антон подошел к клетке, Пик вскочил на ноги; его черные глаза светились любопытством и нетерпением. «Идем на работу?» — казалось, спрашивали они, и Антону, который только что сам говорил Маркину, как вредно рассеивать внимание собаки незнакомыми словами, хотелось ответить: «Нет, Пик, пока отдыхай, поедем ночью». В глубине души, по молодости, Антон верил, что Пик великолепно поймет его...

...В два часа утра крытый брезентом «ГАЗ-69» отошел от белого трехэтажного здания управления милиции, начал подниматься по Международной в гору. Постовой милиционер проводил знакомую машину понимающим взглядом, хотел козырнуть и не успел: машина была уже далеко.

Непривычно выглядел город в этот ранний час. Пустые улицы, казавшиеся без прохожих шире, чем они были на самом деле, темные квадраты зашторенных окон, цепочки горящих фонарей и редеющая с каждой минутой ночная темень: восток играл уже нежными, переливающимися голубовато-зелеными красками.

Впрочем, видеть все это могли только шофер и старательно борющийся с дремотой Чугаев: он так и не успел отдохнуть. Позади, в машине, было темно; за спиной майора часто и аппетитно позевывал Меженцев. «Прогулял», — думал Антон.

Антон сидел в самом углу и старался не шевелиться. Устроившийся в ногах Пик положил ему на колени теплую голову и, казалось, спал; изредка, при толчках, его холодный нос касался руки Антона. Но Пик, конечно, не спал: на поворотах, когда машину заносило, он, удерживая равновесие, привставал. Антон коленями чувствовал его сильное, напружинившееся тело.

Напротив сидели старшины Семенчук и Филатов. Оба курили — поочередно разгораясь, малиновые огоньки освещали их спокойные, сосредоточенные лица. Ехали молча, хотя никто разговаривать не запрещал.

Город остался позади, пахнуло свежестью. Машина шла дубовой рощей — теми самыми Дубками, в которых до сих пор безнаказанно бесчинствовал Алексей Лазкин. Потом роща кончилась, в машине сразу посветлело: навстречу бежали поля, залитые синим, неживым светом. В низинах клубился лиловый туман, и сейчас, в редкие по безмолвию минуты, в природе это было единственным движением.

За спиной Чугаева раздался сочный зевок.

— Прогулял, лейтенант?

— Прогулял, товарищ майор! — чистосердечно признался Меженцев.

— Неплохой из тебя оперативник получается, один только недостаток — не женат... Скоро приедем?

Меженцев наклонился, посмотрел через синее стекло.

— Сейчас будем спускаться в низину, там и Зеленый Лог.

В машине словно ветерок прошел: все задвигались, поправляя ремни и кобуры. Антон, как всегда волнуясь перед операцией, погладил Пика и снова порадовался: треугольные уши собаки стояли торчком, настороженно: чуткая овчарка мгновенно уловила перемену в настроении людей.

С выключенным мотором машина бесшумно скатилась под гору, проскочила первые дома и остановилась.

Вел группу лейтенант Меженцев. Головки сапог, теряя блеск, покрывались росой, темнели. Село еще спало, только у одного плетня, отвернувшись, сосредоточенно стоял бессонный дед в нижнем белье. Увидев посторонних, дед стыдливо поддернул кальсоны, мелкой рысцой затрусил в избу. Словно посмеявшись над ним, во дворе коротко и звонко кукарекнул петух.

Меженцев свернул в проулок. Здесь, обрезанные узкой полосой дороги, начинались сады, сбегающие вниз, к речке. Минута — и по короткому кивку Чугаева, разомкнувшись, группа исчезла в густой влажной зелени.

Антон шел посредине, держа на длинном поводке Пика. Овчарка бежала спокойно, озабоченная, кажется, только тем, чтобы в уши не попала роса, — каждый раз, ныряя меж мокрых кустов смородины, Пик плотно прижимал уши, встряхивая головой. Слева, бесшумно раздвигая гибкие ветви, шел Чугаев, по еле колеблющимся кустам наблюдавший за движением группы.

Антон перешагнул через трухлявые жерди, остатки былого забора, шевельнул поводком.

— Ищи!

Сад здесь был запущен еще больше, чем вначале: яблони, вишни, разросшаяся смородина — все это смешалось, переплелось. Сплошные заросли! Пробираться стало труднее, но шаг пришлось ускорить: Пик втянул ноздрями воздух, забеспокоился, натянул поводок. Справа мелькнуло немолодое напряженное лицо старшины Филатова. Одной рукой он раздвигал ветви, вторую держал на кобуре. «Тоже волнуется», — отметил про себя Антон.

Пик резко рванулся. Антон прибавил поводок и побежал. Под ногами гулко, как выстрел, треснул сухой сук.

Впереди, за несколько метров от Антона, кто-то с шумом вскочил. Впечатление было такое, словно из кустов взлетела огромная тяжелая птица.

— Стой! — загремел голос Чугаева. — Стой!

Еще секунду назад полный безмолвия сад ожил, наполнился голосами, топотом ног. Не обращая внимания на хлещущие по лицу ветви, Антон догнал Пика, отстегнул поводок.

— Пик, фасс!

Огромным скачком Пик перемахнул куст смородины, исчез в зеленой чаще.

С минуту в саду только хлопали ветви да гудели шаги бегущих людей. Затем кто-то громко и отчаянно взвизгнул.

Антон, а за ним Чугаев выскочили на поляну и остановились.

Под яблоней, испуганно косясь на собаку, смирно, точно связанный, лежал здоровый босоногий парень с разодранной штаниной. Пик сидел рядом. Черная блестящая шерсть на его спине дыбилась. Антон взял Пика за ошейник, успокаивая, погладил теплую собачью голову с торчащими треугольниками ушей. Позади, часто дыша, встали Меженцев и старшины.

— Так оно! — удовлетворенно констатировал Чугаев. — Ну, вставай, Алексей Лазкин.

— Я не Лазкин, — тяжело поднимаясь с земли, буркнул парень. Его вывороченные наружу мясистые «заячьи» губы покривились в нагловатой и трусливой усмешке.

— Кто же ты тогда, скажи нам?

Парень покопался в кармане штанов и, покосившись на заворчавшего Пика, протянул потрепанный паспорт. Чугаев мельком посмотрел паспорт.

— Саженов? — Майор внимательно оглядел высокого, здорового парня, с запутавшимся в волосах куриным пухом и помятым с похмелья лицом. — По росту ты, пожалуй, Двухсаженов, а по фамилии — нет. Липа, грубая работа!

— Как знаете, — пожал плечами парень.

— Оружие есть?

— Какое оружие? Спал я, никого не трогал...

— Выбросил, значит? Финка ведь у тебя есть.

— Никакой финки нет! За что берете?

— Сам знаешь — за Дубки. — Чугаев оглянулся на Петрова. — Антон Семенович, пошли собачку поискать.

Антон отпустил Пика, коротко приказал:

— Аппорт![2]

Пик убежал. Лазкин, не скрывая любопытства, искоса следил за мелькающей в кустах овчаркой. Потом собака исчезла — напряженное ожидание на лице Лазкина спало, он, морщась, переступил с ноги на ногу.

— Пошто кусать даете?

— А ты не бегай, — невозмутимо ответил Чугаев. — Зачем бежал?

В кустах раздался шорох. Пик вынырнул из смородины и выпустил из зубов, у ног Антона, длинный самодельный нож.

— Видишь, Лазкин, — упрекнул Чугаев, — а ты говорил — нет.

— Не Лазкин я, — упрямо повторил тот.

— Не Лазкин, так не Лазкин, — сговорчиво согласился Чугаев. — Идем поглядим на твое логово. Идем, идем, — теперь уж слушайся!

В кустах смородины Лазкин действительно устроил себе настоящее логово. На расстеленном полушубке лежала смятая подушка в ситцевой красной наволочке, чуть поодаль — сапоги. Под кустом валялась пустая поллитровка.

— Удобно, товарищ майор, — в холодочке! — сказал Меженцев.

Лейтенант поднял подушку — под ней оказались дамские часы и несколько смятых десятирублевок.

— И часы и деньги, конечно, твои? — с насмешливой уверенностью спросил Чугаев.

Лазкин понял насмешку, передернул плечами.

— Чего там — веди. Все одно убегу!

— Ну и дурак! — горячо вырвалось у Меженцева.

Чугаев хотел одернуть лейтенанта — оскорблять задержанного не разрешается, но вместо этого поддакнул:

— Правильно, что дурак! Не надоело тебе как волку жить? Прятаться, людей бояться? А ведь ты еще молодой. Отбудь честно наказание и живи, как все люди, — солнцу вот радуйся! Семью заведи!

Лазкин угрюмо молчал.

— Пошли к Архиповой, потом в сельский Совет, — посуровел Чугаев. — Проведем опознание.

— Тетку не трогайте, — глухо сказал Лазкин. — Неволил я ее...

— Честных людей не трогаем! — отрезал Чугаев. — Не тебе о них беспокоиться!

В селе скрипели калитки, мычали коровы — начинался обычный день, полный знакомых и радостных звуков пробуждающейся жизни. Лазкин шел посредине, косил по сторонам тоскливыми глазами.

...Зеленый «ГАЗ-69» погудел и въехал в распахнувшиеся ворота. Антон выпрыгнул из машины, отвел Пика в питомник. Когда он вернулся, у машины стоял полковник, окруженный офицерами, и что-то оживленно рассказывал.

— Вот он! — шагнул навстречу полковник, увидев Петрова. — Поздравляю, лейтенант!

— Спасибо, товарищ полковник, — смутился Антон. — Пик хорошо работал!

Глаза полковника заголубели.

— Да я не о Пике, лейтенант. С дочкой вас поздравляю! Утром сегодня...

Но Антон уже не слышал. Он выскочил в ворота, перебежал в недозволенном месте улицу, едва не сбив с ног постового милиционера.

— Гражданин, — начал было милиционер и, пораженный, умолк: нарушителем правил уличного движения оказался... офицер милиции!

— Прости, друг! — крикнул на бегу Антон. — Дочь родилась!

Обескураженное лицо постового прояснилось, он лихо вскинул руку к козырьку.