Выстрел собянской княжны

Эпилог

— Да уж, Леопольд Евграфович! — жизнерадостно разлагольствовал Розенберг, расхаживая решительно по кабинету. — Зря вы, милейший, не дождались конца заседания!

— Не охоч я до экзекуций над женщинами… — проворчал Станевич.

— Вы полагали, присяжные долго совещаться будут, а они менее получаса там просидели! По чашке чаю выпили, да совещательные записки пересчитали, не более! Слава богу, основательных людей пустыми турусами не проведешь, не что этого нашего пылкого Ромео!

Михаил Карлович сурово кивнул в сторону Кричевского, одиноко сидевшего на стуле для допросов перед столом, где сажали прежде Сашеньку.

— Виновна по всем пунктам, и десять лет каторги-с! Вот так-то! То-то щелчок по носу этой знаменитости! Молодец Морокин… а я, признаюсь, поначалу предполагал в нем пустого балагура! Ну, ладно, это все высокие материи… у нас тут свои прения-с! Итак, господин Кричевский, признаете ли вы, что в нарушение устава и данной вами присяги готовили побег из помещения полицейской части находившейся тогда под следствием, а ныне осужденной Рыбаковской? Пиши, Макарыч! Виновным себя признал!..

Писарь Макарыч, сидевший теперь напротив Кости за трехногим столиком, подслеповато щурясь, заскрипел пером. Становой пристав неодобрительно вздохнул, не радуясь вовсе Костиному чистосердечию, поднялся и вышел вон. Через непродолжительное время за дверями кабинета и во дворе началась какая-то суета и беготня. Розенберг выглянул в окошко, тотчас схватился за форменную фуражку.

— Батюшки святы! Господин подполковник с вод вернулись! — и выбежал навстречу.

За дверью раздались громкие веселые голоса, и в сопровождении станового пристава и Розенберга вошел немолодой, загорелый полицейский чин среднего возраста, с завитыми усами и глазами заядлого сердцееда. Это был подполковник Миронович, и Костя, как ни был удручен, встал во фрунт, приветствуя начальника.

— Конюшня отчего не чищена, Михаил Карлович? — по-хозяйски потягиваясь, спросил Розенберга Миронович. — Поди, голубчик, распорядись! Что тут у нас, Леопольд Евграфович? Разбирательство какое идет? В чем провинился, голубь сизокрылый?

И, не внимательно слушая тяжеловесные объяснения Станевича, взял исписанный лист, выдернув его из-под локтя присевшего было писаря.

— Ерунда какая… Стар ты стал, Макарыч, одни каракули пишешь! Это что у тебя за буква?!

Он сунул лист на стол, да так неловко, что чернильница опрокинулась и залила все, что нацарапал писарь за последние полчаса.

— Экий ты обалдуй, однако! — беззлобно ругнулся подполковник. — Да выкинь, выкинь этот лист… Новый заведи! Пиши на нем коротко: обвинения в свой адрес нахожу беспочвенными и полностью отрицаю!.. Отрицаю… Написал? Теперь дай Кричевскому, пускай подпишет! Покажи!

Он помахал листом в воздухе, чтобы высохли чернила на подписи.

— Кинь на стол Розенбергу, пусть приобщит, куда хочет, да позови ко мне в кабинет этого старого доносчика, Матвеича! Я ему вправлю мозги! Или вы лучше этим займитесь, Леопольд Евграфович!.. Тоже мне, додумались, позорить часть, сор из избы выносить! Мало ли чего у нас тут бывает… сами разберемся!

Оставшись один на один с Костей, подполковник внимательно, с любопытством заглянул в глаза молодому человеку, осмотрел с одной и с другой стороны.

— М-да… Фрукт! За милой в Сибирь торопишься? Сдавай дела и должность! Назначение тебе пришло, в коляске у меня лежит! Господин Морокин, Андрей Львович… Знаешь такого? Берет он тебя к себе, в прокуратуру, с предоставлением проживания в городе на казенный кошт… Везунчик ты, Кричевский! Чего не радуешься? Не кори себя! С нашим братом из-за баб чего только не бывает! Грешен — сам их люблю!