Взгляды

20. Сталин и германский вопрос

По официальным подсчетам советский народ потерял в Отечественной войне 20 миллионов человек. Кроме того, множество людей стали инвалидами, а другие попали в плен к фашистам, а затем — в советские лагеря.

Победа, таким образом, оплачена очень дорогой ценой.

Для того чтобы выяснить, почему так дорого обошлась нам победа, нужно вернуться к довоенному периоду. Прежде всего, нужно ответить на вопрос: как и почему удалось Гитлеру и его клике захватить власть в Германии? А затем: почему наша страна оказалась неподготовленной к нападению, и в начале войны терпела поражение за поражением, отступая и отдавая врагу обширные территории?

Я думаю, что эти два вопроса связаны. Я думаю, что поражения и огромные потери, понесенные нами в первый период войны, являются непосредственным результатом тупоумной и слепой политики Сталина, который сначала, противодействуя в Коминтерне союзу немецких коммунистов с социал-демократами, облегчил приход Гитлера к власти, а затем, предпочтя союзу с западными демократиями договор с фашистской Германией, облегчил ей нападение на Советский Союз.

Рассмотрим, как развивались события в Германии в 1930–1933 годах.

14 сентября 1930 года состоялись выборы в германский рейхстаг. Коммунисты получили на выборах 4 миллиона голосов, социал-демократы — 8,5 миллионов, национал-социалисты — 6,5 миллионов.

Казалось бы, тактику подсказывала сама жизнь. И логика, и мораль, и здравый смысл, и забота об интересах рабочего класса подсказывали двум пролетарским партиям объединиться, несмотря на все свои разногласия, в борьбе против самого страшного врага — фашизма. И если бы они это сделали, они не допустили бы прихода Гитлера к власти. Ведь коммунисты и социал-демократы вместе собрали 12,5 миллионов голосов против 6,5 миллионов голосов, поданных за нацистов.

Но Коминтерн, повинуясь Сталину, призвал германскую компартию «отвергнуть всякое соглашение с социал-демократами против фашизма и сосредоточить огонь на социал-демократах». Германская компартия выполнила директиву. Тогдашний ее руководитель Эрнст Тельман писал в Коминтерн по поводу итогов выборов утешительные реляции:

«Мы… не впали в панику. Мы констатировали трезво и серьезно, что 14 сентября было в известном смысле наилучшим днем для Гитлера, после которого наступят худшие дни».

На чем, собственно, был основан столь оптимистический прогноз? На отказе компартии от всех мыслимых союзников? На ругательстве «социал-фашисты», глубоко оскорбившем рабочих социал-демократов, которым фашизм угрожал так же, как коммунистам?

Благодаря тактике Сталина, на радость фашистам произошел раскол рабочего класса Германии и разрыв его передовых слоев с немецкими крестьянами и ремесленниками, которых Гитлер сумел привлечь на свою сторону.

Это предсказывал и от этого предостерегал Троцкий. Да, тот самый Троцкий, которого Сталин и его группировка обвиняли в том, что он никогда не понимал ленинской политики в отношении крестьянства и мелкой буржуазии. Троцкий понимал, что ситуация в Германии 1930–1933 года ни капли не похожа на ситуацию в России в 1917 году и что повторять ленинские зады не значит применять ленинскую тактику. А Сталин и Тельман именно повторяли зады. Они утверждали, что они ленинцы, потому что относились к германским социал-демократам в 1933 году так, как Ленин относился в 1917 году к русским меньшевикам. Хотя ничего общего в политической ситуации этих двух стран и в этих исторических периодах не было. В 1917 году стояла задача отобрать власть у буржуазии, и меньшевики, заключив союз с буржуазными партиями, мешали выполнению этой задачи. В 1933 году в Германии стояла задача преградить путь к власти фашистам, которые угрожали социал-демократам не меньше, чем коммунистам. Социал-демократы могли быть естественными союзниками коммунистов в борьбе против фашизма, и отказ от этого союза фактически был предательством.

В момент выборов в рейхстаг германским канцлером был Брюннинг. Ни Тельман, ни Сталин, ни руководство Коминтерна не делали различия между фашизмом, социал-демократией и Брюннингом. Они валили все в одну кучу и считали это «классовой линией».

Л. Д. Троцкий считал такую линию сугубо вредной и опасной. Обращаясь к Коминтерну и к компартии Германии, он писал:

«Вы ошибаетесь, что Гитлер и Брюннинг одно и то же. Вы ошибаетесь потому, что вы боитесь трудностей… Вы сдаетесь до того, как борьба началась, и провозглашаете, что уже потерпели поражение. Вы лжете. Рабочий класс расколот, ослаблен, но еще не уничтожен, его силы еще не исчерпаны. Брюннинг — переходная стадия — к чему? Либо к победе фашизма, либо к победе рабочего класса. Два лагеря готовятся к решающей битве».

Сталинское руководство Коминтерна и германской компартии не в состоянии было понять это. Они не поняли ни конкретной ситуации, сложившейся в Германии в 30-х годах, ни характера и особенностей участвовавших в политической борьбе партий, ни характера деятелей, стоявших во главе этих партий. В результате коммунисты противопоставили себя всем немецким политическим партиям, а значит и всем стоявшим за ними социальным слоям рабочим, крестьянам, городской мелкой буржуазии. Короче — германская компартия оказалась изолированной от германского народа.

До какой степени руководители германской компартии не понимали сложившейся ситуации, видно хотя бы из заявления, сделанного одним из этих руководителей Реммеле: «Пусть Гитлер возьмет власть. Он скоро обанкротится, и наступит наш час». Отвечая на это бахвальство, Троцкий с болью и негодованием писал: «Можно с уверенностью сказать, что народ, допустивший авантюриста захватить власть, не способен лишить его этой власти потом».

И это предсказание Троцкого оправдалось. Немецкий народ не смог самостоятельно освободиться от Гитлера: его устранила от власти, длившейся 13 лет, только победа во второй мировой войне антигитлеровской коалиции СССР и западных демократий. Той самой коалиции, от которой Сталин отказался в пользу союза с Германией, той самой коалиции, которая, будь она заключена раньше, могла бы предотвратить мировую войну или, во всяком случае, сделать ее менее длительной и кровопролитной.

Десятки раз говорил Троцкий о том, что только единый фронт коммунистов и социал-демократов способен преградить Гитлеру путь к власти. Он предупреждал, что в противном случае крайне правые партии Германии преподнесут власть Гитлеру.

«Они (правые) раздваивались между надеждой с помощью Гитлера разбить рабочих и боязнью, что это может привести к гражданской войне с непредвиденным исходом. Решительные действия левых усилили бы в глазах правых риск связаться с поддержкой Гитлера. Дезорганизация и бездействие левых снижали риск, толкали буржуазию, армию и Гинденбурга в объятия фашизма».

И толкнули. Когда немецкая буржуазия убедилась, что союз коммунистов и социал-демократов исключается, что германская компартия не в состоянии повести за собой ни расколотый рабочий класс, ни мелкую буржуазию, она сочла момент для кровопускания удобным и передала власть Гитлеру, который это кровопускание и осуществил.

Анализируя этот период, Троцкий писал:

«Ежедневные сталинские толки о социал-фашизме непрерывно увеличивали раскол в рабочем классе, давали главарям социал-демократии подходящий повод для антикоммунизма и облегчали им возможность проведения губительного курса. Только искренний и убедительный призыв к социал-демократическому сознанию и к уяснению собственных интересов, работа в гуще рабочего класса могли бы сломить барьер между двумя партиями».

Разумеется, ни Коминтерн, ни руководство компартии Германии не вняли предостережениям Троцкого, объявленного «агентом международной буржуазии». Наоборот, «Правда» и «Роте фане» обвинили Троцкого в паникерстве, в защите буржуазной демократии. Они утверждали, что без победы над социал-демократией не может быть обеспечена победа над фашизмом.

Только после того, как фашизм будет разбит, коммунисты смогут эффективно бороться против социал-демократов. Он не питал иллюзий насчет немецкой социал-демократии, прекрасно понимая реакционную сущность ее руководства. Но за германской социал-демократией шло громадное большинство немецких рабочих, а победить фашизм можно было только объединенными усилиями всего рабочего класса с привлечением мелкой буржуазии. Враг был общий: приход к власти Гитлера одинаково грозил и социал-демократам, и коммунистам. Спорить и бороться надо будет после победы.

Казалось бы, разница между тактикой революционной партии в период подъема и в период спада революционного движения должна была быть ясна руководству Коминтерна и Германской компартии. Нет, они нацеливали партию не против фашизма, а против социал-демократии и, конечно, против Троцкого.

«Троцкий, — заявлял Э. Тельман на заседании Исполкома Коминтерна, дает только один ответ. Коммунисты должны протянуть руку социал-демократам. Либо коммунистическая партия будет действовать совместно с социал-демократами, либо немецкий рабочий класс потерян для революции на 10–12 лет. Это теория полного банкротства, фашистская и контрреволюционная, наихудшая, наиболее опасная и преступная теория Троцкого за все последние годы его контрреволюционной пропаганды».

Жизнь показала, кто на деле оказался политическим банкротом, а кто до мельчайших деталей предсказал фактическое развитие событий.

«Приближается, — писал Троцкий, — один из решающих моментов истории, когда Коминтерн как революционный фактор может быть зачеркнут на политической карте для целой исторической эпохи…»

Все подтвердилось. И немецкий рабочий класс был потерян для революции, и германская партия благодаря послушному выполнению сталинской концепции (социал-демократы — «враг номер один») оказалась разгромленной и отброшенной от активного участия в политической жизни страны — не только на двенадцать лет господства фашизма, но и на последующие десятилетия (и посейчас она находится на задворках политической жизни). И Коминтерн как революционный фактор был зачеркнут и уничтожен. И, конечно, главное то, что именно благодаря принятой Коминтерном предательской политике Сталина Гитлеру и его клике была открыта дорога к власти.

Сталин не мог простить и не простил Троцкому его прогноз, в котором ясно и точно отразилась его, Сталина, постыдная роль в победе фашизма, его ответственность за цену, заплаченную за это и Россией, и Германией, и всей Европой, и делом пролетарской революции в особенности. Еще в вымученных политических процессах 1936–1938 годов он заставил бывших друзей Троцкого «признаваться» в своих и Троцкого связях с тем самым Гитлером, на борьбу с которым Троцкий призывал и коммунистов, и социал-демократов. Сталин мстил Троцкому за разоблачение его как пособника германской контрреволюции. Он окончательно отомстил Троцкому, вложив ледоруб в руку убившего его маньяка.

Сталин, помимо всего прочего, не понимал, с каким врагом предстоит иметь дело не только германскому рабочему классу и международному рабочему движению, но и мировой демократии и цивилизации вообще.

Троцкий это понимал.

«Поставлены под удар, — писал он, — не только завоевания германского рабочего движения, но и будущее цивилизации. В случае победы Гитлер не только сохранит капитализм, а сведет его к варварству. Взбесившийся мелкий буржуа отвергает не только Маркса, но и Дарвина, и XX веку противопоставляет мифы Х и XI веков, мистику расы и крови… От экономического материализма к зоологическому материализму… Все, что общество при нормальном развитии отвергает как экскремент культуры, теперь изрыгается через горло капиталистической цивилизации, которая извергает непереваримое варварство…»

Немногие в те времена, еще до прихода Гитлера к власти, были способны на такое глубокое и точное определение сущности гитлеризма, на такое предвидение последствий деятельности варварской фашистской машины.

В сравнении с дифференцированным анализом Троцкого, особенно жалкое впечатление производит политический лепет Сталина-Тельмана, для которых накануне взятия Гитлером власти все кошки были серы, все политические партии, кроме коммунистов, одинаково вредны.

Политически вопрос стоял тогда так: должна ли компартия Германии в условиях отлива революции и наступления фашизма поддержать коалиционное правительство Брюннинга-Брауна или выступить против него, что практически означало поддержать партию Гитлера?

Казалось бы, ответ ясен. Справедливо критикуя коалиционное правительство за непоследовательность и нерешительность, компартия должна была поддержать его против Гитлера, подталкивать к более решительной борьбе с фашизмом, а не выдвигать лозунг: «Долой правительство Брюннинга!» Такой лозунг был подарком Гитлеру, который стремился, устранив Брюннинга, стать на его место. Совершенно ясно было, что компартия и ее лидер Тельман не имели шансов в одиночку победить Гитлера, а шансы Гитлера победить Брюннинга с каждым днем росли. Поэтому, выдвигая лозунг «долой правительство Брюннинга!», германская компартия практически помогала Гитлеру расчищать путь к власти.

Следует отметить, что еще тогда, в начале 30-х годов, в приемах разрешения германской проблемы проявилось характерное для Сталина хамелеонство, стремление в целях политической выгоды использовать чуждые рабочему классу и компартии взгляды (позже это пышно развернулось во внутренней политике СССР). Так, поскольку Гитлер в демагогических целях, используя действительно отчаянное положение германских трудовых масс, выдвинул лозунг «народной революции», которая якобы должна освободить германский народ от произвола финансового капитала Антанты, — компартия Германии, стремясь переиграть Гитлера на патриотическом фронте, тоже выставила лозунг «народной революции». Сталинское руководство Коминтерна поддерживало такую тактику германской компартии еще и потому, что считало главным будущим противником СССР не Германию, а Францию и Англию. Сталин намеревался использовать в своих целях кампанию Гитлера против Версальского договора, надеясь таким образом отвлечь его от идеи похода на Восток.

Всю эту беспринципную возню ясно видел и решительно осуждал Л. Д. Троцкий, который еще тогда проницательно заявил, что угроза миру придет со стороны Германии.

«Сталинская бюрократия, — писал Троцкий, — старается действовать против фашизма, используя оружие последнего, заимствуя краски из политической палитры фашизма и старается перещеголять фашизм на аукционе патриотизма…»

И дальше:

«Угроза войны придет со стороны Германии, где политические и экономические противоречия достигнут новой остроты. И развязка близка. На много лет судьбы Европы и всего мира будут решаться в Германии. Только если рабочие преградят путь Гитлеру к власти, СССР и весь мир будут спасены от катастрофической политики Сталина в Германии, направленной против жизненных интересов Советского Союза, как и германского коммунизма».

Так и случилось. Роковая политика Сталина в германском вопросе предопределила приход Гитлера к власти и на много лет предрешила судьбы СССР, Европы и всего мира.

Возможность прихода Гитлера к власти была вполне реальной, и на этот случай Троцкий предлагал начать превентивную войну с Германией, пока Гитлер не успел создать мощную армию. Троцкий надеялся, во-первых, на то, что немецкий рабочий класс будет на стороне СССР, во-вторых, на общепризнанную мощь Красной Армии, возглавлявшейся тогда такими полководцами, как Тухачевский, Егоров, Уборевич, Якир и другие. Следует отметить также и разработанную в СССР новейшую революционную тактику вождения войск, массированного применения авиации и танков и прочего, чем немецкая армия в то время не обладала. Троцкий предостерегал: если ждать, пока Гитлер с помощью немецких монополий перевооружится, то война повлечет за собой не только разгром германской компартии и немецкого рабочего класса, но и многомиллионные жертвы с обеих сторон.

Коминтерновская печать назвала Троцкого «поджигателем войны». Но ни Коминтерн, ни германская компартия ничего не сделали ни для преграждения Гитлеру пути к власти, ни для того, чтобы помешать ему развязать истребительную войну. Сталинская линия в германском вопросе была равносильна преступлению и перед своим народом, и перед человечеством. Теперь это общеизвестно, и даже такой сталинист, как М. А. Суслов, был вынужден в 1969 году признать:

«В деятельности Коминтерна, несомненно, были и ошибки. Неоправданным был тезис о том, что социал-демократия представляет наибольшую опасность, и потому против нее был нацелен главный удар, что, по сути, привело к сектантству. К сожалению, в последние годы на деятельности Коминтерна отрицательно сказались и последствия культа личности Сталина». («Правда», 26.III.1969 г.)

Разумеется, Суслов, даже вынужденный в чем-то опровергнуть своего кумира, делает это весьма мягко и с многочисленными передержками. Не об ошибках идет речь, а о предательстве дела рабочего класса, и не о «последних годах», а о начале 30-х годов, времени прихода Гитлера к власти.

Фашистское движение возникло в Италии в 20-х годах, еще при Ленине, и позиция Владимира Ильича по отношению к нему была совершенно четкая и недвусмысленная: Ленин считал фашизм главным врагом рабочего движения. И чрезвычайно характерно, что Сталин, в противовес Ленину, главным врагом рабочего движения объявил социал-демократию.

Яркую картину того, к каким последствиям привела предательская тактика Сталина, дает журналист-международник Эрнст Генри в своем известном письме к Илье Эренбургу:

«…Сталин публично назвал социал-демократов «умеренным крылом фашизма». Еще в январе 1924 года он заявил: «Нужна не коалиция с социал-демократами, а смертельный бой с ними как с опорой нынешней фашистской власти».

Слова Сталина были таким же приказом Коминтерну, как его указания Красной Армии или НКВД. Они отделили рабочих (социал-демократов и коммунистов) друг от друга, как баррикадой. Помните? Старые социал-демократические рабочие были не только оскорблены до глубины души, они были разъярены. Этого коммунистам они не простили. А коммунисты? Они же, стиснув зубы, выполняли приказ о смертельном бое. Везде, как будто спятив с ума, коммунисты и социал-демократы неистовствовали друг против друга на глазах у фашистов. Я хорошо это помню. Я жил в те годы в Германии и никогда не забуду, как сжимали кулаки старые товарищи, видя, как все идет прахом, как теория социал-фашизма месяц за месяцем, неделя за неделей прокладывала дорогу Гитлеру. Сжимая кулаки, подчинялись «уму и воле» и шли навстречу смерти, уже поджидавшей их в эсэсовских застенках.

Отказался Сталин от теории социал-фашизма только в 1935 году, когда уже было поздно. Гитлер смеялся и над коммунистами, и над социал-демократами».

Таков был итог сталинской политики в германском вопросе. При повторных выборах в рейхстаг в 1932 году коммунисты и социал-демократы вместе собрали 13,5 миллионов голосов, а национал-социалисты — 10,5 миллионов голосов. Если бы была возможна коалиция между коммунистами и социал-демократами, Гитлер к власти не пришел бы. Но президент Германии Гинденбург, убедившись, к своему удовлетворению, что коммунисты и социал-демократы заняты взаимной грызней, поручил сформировать правительство Гитлеру. Сталин хорошо поработал на Гитлера!

21. Сталин и политическая подготовка к войне

Большое количество споров среди журналистов, историков и дипломатов вызвал вопрос об оценке политики Сталина в период, предшествовавший второй мировой войне.

Советские журналисты, историки, полководцы и дипломаты, как по команде свыше, отстаивают такую мысль, что пакт с Германией, подписанный в 1939 году, был с советской стороны вынужденным и подписан вслед за отказом Англии, Франции и Польши заключить «соглашение о совместной борьбе против гитлеровской агрессии».

И в 1939 году, и после окончания войны наши историки считали подписанный Сталиным и Молотовым пакт чуть ли не гениальным выходом из того тяжелого положения, в котором оказался Советский Союз по вине Англии и Франции, стремившихся любыми путями направить гитлеровскую военную машину на Советский Союз.

«Центральный Комитет партии и Советское правительство, — писал маршал А. М. Василевский в журнале «Новый мир» № 4 за 1973 год, — соблюдали указания ХVIII съезда ВКП(б) не дать провокаторам втянуть нашу страну в войну.

Убедившись в нежелании Англии, Франции и Польши заключить соглашение о совместной борьбе против гитлеровской Германии, Советский Союз принял предложение Германии заключить пакт о ненападении. Подписав 23 августа этот пакт, СССР расстроил планы международной реакции и повернул ход событий в более благоприятную для себя сторону».

Все сказанное маршалом Василевским не соответствует фактам и внутренним планам Сталина. За мир Сталин был готов заплатить очень дорогой — чтобы не сказать любой — ценой. И не потому, что он ненавидел войну, а потому что он смертельно боялся ее последствий. Сталин прекрасно понимал, что путем гигантского террора против бывших революционных кадров СССР, с которым он обрушился в 1930-е годы, он не только выполнил поставленную перед собою задачу окончательно подавить в стране всякую оппозицию, но что одновременно с этим он также сильно ослабил политическую и военную мощь Советского Союза.

В момент переговоров о союзе с Англией и Францией он больше всего боялся, что при первом ударе со стороны мощной гитлеровской военной машины развалится созданное им с таким трудом государство. Он считал, что нужно еще несколько лет, прежде чем страна станет готовой к военному столкновению с таким сильным и опасным врагом, как фашистская Германия.

Дружба с Гитлером означала бы прямое устранение военной опасности с Запада и тем самым чрезвычайное ослабление опасности с Дальнего Востока. Союз с Англией и Францией означал лишь возможность получения поддержки и помощи на случай войны. Если не оставалось ничего другого как воевать, то выгоднее было иметь союзников, чем оставаться изолированным.

Но основная задача Сталина была не в том, чтобы создать более благоприятные условия на случай войны, а в том, чтобы вообще избежать войны в ближайшие годы. В этом был скрытый смысл неоднократных заявлений Сталина, Молотова, Ворошилова насчет того, что СССР «не нуждается в союзниках».

Соглашение с Гитлером означало страховку границ СССР, при условии выключения Москвы из европейской политики. Ничего лучшего Сталин не хотел.

Союз с Англией, Францией страховал границы СССР лишь постольку, поскольку он страховал все другие европейские границы, превращая Советский Союз в их поручителя и тем самым исключая возможность нейтралитета. Для Гитлера такой союз означал бы, что он будет отныне иметь против себя одновременно все три государства, какую бы из границ он не нарушил. Перед лицом такого риска, он вернее всего избрал бы наиболее гигантскую ставку, то есть поход против СССР. В этом случае страховка Англии и Франции могла легко превратиться в свою противоположность.

Как Троцкий оценивал взаимоотношения Англии и Франции с Германией и с Советским Союзом и отношения СССР с указанными странами?

«Основные пружины политики Кремля, — писал тогда Троцкий, — с начала и до конца определяются интересами правящей касты, которая отказалась от всех принципов, кроме принципа самосохранения. Динамика внешней политики Гитлера обеспечила Германии командующее положение в Европе… Если бы Гитлер смирился, Лондон снова повернулся бы спиною к Москве. С другой стороны, ожидаемый с часу на час ответ Москвы на лондонские предложения зависел гораздо больше от Гитлера, чем от Сталина. Если Гитлер откликнется, наконец, на дипломатические авансы Москвы, Чемберлен получит отказ. Если Гитлер будет колебаться или сделает вид, что колеблется, Кремль будет изо всех сил затягивать переговоры. Сталин подпишет договор с Англией только убедившись, что соглашение с Гитлером для него недостижимо». (Подчеркнуто мной. — Авт.)

Почему Гитлер, который вел переговоры с западными странами, вдруг неожиданно отбросил — казалось бы, наиболее соответствующий его духу вариант соглашения, направленный против СССР, его главного врага, и подписал пакт о ненападении с Советским Союзом?

Камнем преткновения между Германией с одной стороны и Францией и Англией с другой была Польша. Гитлер хотел избежать войны на два фронта. Для этого он думал при поддержке Англии и Франции, или в худшем случае при нейтралитете последних, напасть на Советский Союз. Но для того, чтобы совершить поход на Восток, ему нужно было как-то уладить вопрос с Польшей, расположенной между Германией и Советским Союзом. Англия и Франция были гарантами независимости и целостности Польши перед лицом своих парламентов и общественного мнения своих стран, они не могли уклониться от ее защиты.

Гитлер оказался вынужденным подписать соглашение с Советским Союзом о разделе Польши. При этом он рассчитал, что если Франция и Англия, в ответ на нападение на Польшу, объявят Германии войну, он будет иметь защищенный тыл с Востока, т. е. будет иметь войну на одном фронте.

Если же западные страны примирятся с поглощением Польши, Германия, обеспечив себя границами, непосредственно примыкающими к СССР, сможет, при нейтралитете Англии и Франции, напасть на Советский Союз. В том и другом случае, считал Гитлер, Германия будет воевать на одном фронте. Так оно и получилось. Советский Союз не только обеспечивал Германии надежный тыл, но снабжал ее сырьем, нефтью и продовольствием, что в условиях английской блокады имело для Гитлера важнейшее значение. Именно так, а не иначе, расценивала услуги Советского государства Германии немецкая печать.

«С момента заключения этого пакта, — писала газета «Мюнхенер Нейесте Нехрихтен», статью из которой цитировала «Правда» от 26-VIII-1940 года, Германия создала себе свободный тыл. Опыт мировой войны, когда Германия сражалась на нескольких фронтах, на этот раз был учтен. Победоносный поход в Польше, Норвегии, в Голландии и Бельгии и, наконец, в Северной Франции был бы значительно более трудным, если бы в свое время не было достигнуто Германо-Советское соглашение… Благодаря договору успешно развивается германское наступление на Западе».

Дни, предшествующие подписанию пакта о ненападении с Германией, для Сталина были днями, когда он мобилизовал всю свою хитрость и вероломство. Нужно было найти выход из тупика, в который зашла принятая им международная политика.

С одной стороны, было заманчиво пойти на длительную коалицию с Ф. Рузвельтом. Во имя дружбы с Рузвельтом Сталин был готов отказаться от марксизма, ленинизма и социализма. С другой стороны, Сталин боялся связываться с Рузвельтом, потому что в этом случае первый удар Гитлер мог нанести по СССР. Этот удар мог быть нанесен раньше, чем США смогут нам помочь.

«Пожалуйста, поймите меня, — говорил Сталин Литвинову, — мы не должны действовать преждевременно. Опасность исключительно серьезна. Мы не можем себе позволить получить первый удар… Наиболее страшный удар этой машины войны, самой грандиозной, какую свет когда-либо видел… Если мы его получим, мы будем преданы, и нас прикончат».

М. М. Литвинов считал, что Сталин не до конца изложил ему свою концепцию.

«Я не думаю, что он был искренен со мною, — писал Литвинов, — мне показалось, что у него было еще что-то на уме, что он скрывал…»

И Литвинов не ошибался. Не забудем, что этот разговор происходил накануне подписания пакта с Гитлером и удаления Литвинова с поста Наркоминдела, как подарок Гитлеру за подписание пакта.

Сталин понимал, что соглашения с Рузвельтом и Чемберленом будут строго ограничены, так как и тот и другой в своих действиях были связаны со своими парламентами и потому не смогут пойти на далеко идущие секретные соглашения. Иное дело Гитлер. С ним можно заключить любое соглашение. Про себя Сталин думал, что ему удастся использовать Гитлера. Это видно из следующих реплик Сталина и Ворошилова.

Сталин: «Я могу одурачить любого человека, даже Гитлера»

Ворошилов: «Подождите, папаша, мы еще покажем этому гитлеровскому сброду, что к чему. Дайте нам время…»

Сталин был уверен, что он сможет перехитрить Гитлера. Чтобы вызвать к себе доверие последнего, он пошел не только на подписание пакта о ненападении, но и на договор о разделе Польши и на договор «о дружбе и нейтралитете». Он был уверен, что в переговорах с Гитлером с глазу на глаз сумеет убедить последнего в искренности своих намерений и необходимости длительной дружбы между двумя странами. Он был также уверен, что при помощи дружбы с Гитлером он сумеет окончательно укрепить свое положение в СССР и в мире. Так думал Сталин, идя на подписание Германо-Советского пакта о ненападении, — расчеты, весьма далекие от принципов марксизма.

Иначе думал Гитлер. Разгромив немецких коммунистов и социал-демократов, он не мог, в первые годы, ослаблять свою внутреннюю политику путем сближения с марксистской Москвой. Важнее были, однако, соображения внешней политики.

Чтобы побудить Англию закрыть глаза на нелегальное вооружение Германии и на пересмотр Версальского договора, Гитлеру необходимо было представить себя в качестве защитника европейской культуры от большевистского варварства.

Обе причины, однако, ослабели после того, как Гитлеру удалось осуществить разгром коммунистической и социал-демократической партий Германии, и после того, как «в Москве от марксизма остались только плохие бюсты Маркса» (Троцкий). Создание нового привилегированного слоя в СССР и отказ от политики международной революции, подкрепленный массовым истреблением революционеров, чрезвычайно уменьшили тот страх, который Москва внушала капиталистическому миру. «Вулкан потух, лава остыла». Они не рассматривают больше эту страну как очаг революции. Нужды в вожде для предстоящего похода на Восток больше не ощущается.

Сам Гитлер раньше других понял социальный смысл московских чисток, ибо для него-то уж, во всяком случае, не было тайной, что ни Зиновьев, ни Каменев, ни Бухарин, ни Тухачевский, ни десятки, ни сотни других революционеров, государственных людей, генералов, дипломатов не были его агентами.

Гитлер понимал, что Сталин хочет перехитрить его, и в свою очередь хотел сделать то же самое в отношении Сталина.

Верно ли было рассуждение тех историков, дипломатов и военных деятелей Советского Союза, которые утверждали, что перед лицом натравливания западными странами гитлеровской Германии на СССР, у Сталина не было другой альтернативы, как только принять предложение Гитлера и подписать пакт о ненападении? И правильно ли было такое безапелляционное утверждение Сталина, что «мы не могли себе позволить получить первый удар»?

Неверно, что у Сталина не было другой надежной для спасения СССР альтернативы, как только подписать пакт о ненападении с Германией. Гитлер не мог напасть на Советский Союз прежде, чем Польша позволила бы войскам Германии пройти через ее территорию.

Как известно, Польша не соглашалась пропустить через свою территорию ни немецкую, ни советскую армии. В этих условиях Сталин должен был использовать сложность польского узла противоречий, чтобы не допустить развязывания Германией мировой войны и не допустить, чтобы Германия стала соседом СССР.

Англия и Франция, которые по договору с Польшей были гарантами неприкосновенности ее территории, в ходе переговоров с СССР настаивали, чтобы Советский Союз также гарантировал неприкосновенность Польши. Если бы Сталин присоединился к их предложению, то гитлеровская Германия не смогла бы начать войну, не натолкнувшись на два фронта.

«Адвокаты Кремля, — писал в этой связи Л. Д. Троцкий, — ссылаются на то, что Польша отказалась допустить на свою территорию советские войска. Хода тайных переговоров мы не знаем. Допустим, однако, что Польша ложно оценила свои собственные интересы, отказавшись от прямой помощи Красной Армии. Но разве из отказа Польши допустить чужие войска на свою территорию вытекает право Кремля помогать вторжению германских войск на территорию Польши?» (Троцкий: «Германо-Советский союз», бюллетень No№ 79–80 от VIII-Х-1939 года).

Ошибка Сталина была в его примитивизме и абсолютном непонимании международной обстановки. Он с детства усвоил одну истину, что Англия всегда решала мировые проблемы руками своих партнеров по коалиции, что английская дипломатия наиболее хитрая и коварная. Сталин больше всего боялся быть использованным английской дипломатией, не верил любой информации, поступающей из английских источников. Он не исходил из трезвого анализа международной обстановки, потому что был не в состоянии сделать такой анализ. Но самое главное, он не умел прислушиваться к таким людям, как М. М. Литвинов, которые эту международную обстановку знали хорошо и умели ее анализировать.

Утверждение Сталина и его последователей о том, что Англия и Франция в любом случае предали бы СССР, оказалось совершенно неверным. Если б это было так, то почему перед тем, как Гитлер напал на СССР, Англия, к которой Гитлер неоднократно обращался с предложением мира, не пошла на это? Почему после того, как Гитлер напал на СССР, Англия не поддержала Германию, чего, кстати, больше всего боялся Сталин, и не осталась нейтральной, а сразу, на другой день после нападения Германии на СССР, объявила себя союзником СССР и обещала полную поддержку в борьбе против гитлеровской Германии?

Все, кто утверждали, что подписание пакта было вынужденным, не учитывали и не понимали демократической системы Англии. Парламент не позволил бы Чемберлену стать на сторону гитлеровской Германии. Внутри консервативной партии было сильное оппозиционное крыло, возглавляемое У. Черчиллем, которое стояло за соглашение с Советским Союзом и против соглашения с гитлеровской Германией. Лейбористская партия также была против соглашения с Германией. Черчиллю удалось добиться отставки Чемберлена, и этого также не учитывали все те, которые говорили о вынужденном шаге Сталина.

Литвинов убеждал Сталина не подписывать пакта с Германией, а идти на соглашение с Англией, Францией и США. После того, как Сталин не послушал его и подписал пакт с Гитлером, Литвинов записал в дневнике:

«Это случилось… Какой позор! Кто мог подумать, что это возможно!.. Советская Россия и фашистская Германия поделили Польшу… Ильич перевернулся бы в своей могиле. В конце концов, это не Брест».

…Аморальный, но существенный мир. Никто не вынуждал нас принимать участие в гитлеровском насилии. Литвинов со всей категоричностью утверждал, что акция эта аморальная, а в защиту ее приводились недействительные доводы. Все утверждения Чаковского, Василевского, Р. Медведева и многих других защитников Сталина в своей основе ложны.

Неправильно было и другое утверждение Сталина, что «мы не могли себе позволить получать первый удар».

Сталин после подписания пакта считал, что он обманул и перехитрил как Англию и Францию, так и Германию. Вместо того, чтобы оказаться под ударом гитлеровской военной машины, состоящей, к тому же, из свежих, хорошо обученных кадровых войск, он если и будет воевать с Германией, то только после того, как немецкая армия станет основательно потрепанной. Идя на соглашение с фашистской Германией, Сталин сильно переоценивал мощь немецкой армии и недооценивал силу Советской Армии. В советской исторической науке установилось такое мнение, что Сталин в своей военной стратегии неизменно исходил из такой догмы, что советская армия «будет воевать только на территории противника».

Действительно, такая теория лежала в основе всей сталинской военной пропаганды конца 1930-х годов.

Однако не везде Сталин последовательно исходил из этой теории. После захвата германской армией Саара, Австрии, Чехословакии, Сталин и не помышлял о том, что советская армия сможет отразить удар гитлеровской военной машины и перейти в наступление на территорию Германии. И хотя официально он нигде не отрекся от этой догмы, фактически он не пошел на соглашение с Англией и Францией только из-за боязни необычайной мощи германского Вермахта. В беседе с Литвиновым он сказал:

«А если мы выйдем из строя как инициаторы мирового фронта против фашизма?.. Никто не будет реально защищать нас… Мы получим первый удар… Британия не имеет сухопутных войск. Франция получила все, что она хотела в 1918 году. И даже если Германия была бы разбита в результате мировой войны, в России был бы уже не советский режим. Со временем Россия понесла бы поражение. Мы были бы первыми, кто бы скатился вниз».

Он боялся первого удара, перед которым может не устоять созданный им тоталитарный строй. Он понимал, что благодаря уничтожению 70-ти процентов высшего и среднего командного состава, Красная Армия сильно ослаблена. Он также понимал, что все его кровавые дела не прошли бесследно, что в стране имеется скрытое недовольство им.

На что же он рассчитывал?

Он надеялся на то, что война будет отодвинута от наших границ. Он хотел избежать первого удара свежих фашистских сил. Когда это не вышло, он после 22 июня 1941 года впал в состояние полной паники.

Формула Сталина — это формула трусости, неверия в силу советского строя. Отсюда отказ его от интернационализма и поворот в сторону патриотизма. Он боялся, что созданный им режим развалится еще до того, как будет разбита немецкая армия. «Мы были бы первыми, кто бы скатился вниз», таков лейтмотив всех его мыслей. М. М. Литвинов совершенно правильно предостерегал, накануне подписания с Гитлером пакта о ненападении, против двух заблуждений Сталина:

во-первых, он предупреждал его, что никто не может точно предсказать, какой путь изберет Гитлер? Изберет ли он путь дружбы с СССР, на что надеялся Сталин, или при первом удобном случае будет атаковать Советский Союз, в чем был уверен М. М. Литвинов;

во-вторых, он предупреждал Сталина, что Гитлер может быть остановлен не с помощью пакта, а только с помощью мирового барьера. Только в результате коалиции, мощной и неисчерпаемой по своим ресурсам, гитлеровская машина может быть остановлена и разгромлена.

Здесь я хочу остановиться на ошибочной позиции, которую занял Л. Д. Троцкий в вопросе об отношении к новой империалистической войне.

Л. Д. Троцкий считал, что партии IV Интернационала должны занять пораженческую позицию, независимо от того, находятся ли они в демократической или фашистской капиталистической стране. Палестинская секция IV Интернационала выступила с правильным заявлением, напечатанным в «Бюллетене» No№ 75–76, в котором она выразила свое несогласие с позицией Троцкого. Она предложила две линии в этом вопросе. Одну — для демократических, и другую — для фашистских стран.

«Победа над Германией или Италией, — писали они, — равносильна падению фашизма».

Отвечая им, Л. Д. Троцкий писал:

«Победа над армиями Гитлера и Муссолини сама по себе означает лишь военное поражение Германии и Италии, отнюдь не крушение фашизма… В случае победы Франция и Англия сделают все для того, чтобы спасти Гитлера и Муссолини и избежать хаоса…»

«Если бы были основания думать, — продолжал Л. Д. Троцкий, — что новая победа хорошо знакомой нам и слегка постаревшей Антанты (минус Италия) может произвести столь чудесные, то есть противные социально-историческим законам результаты, то нужно было бы не только «желать» этой победы, но и оказывать ей всемерное содействие. Тогда правы были бы англо-французские социал-патриоты…»

«…Есть более близкие шансы того, — писал Троцкий, — что победа демократического капитализма только упрочит прогнившие французскую и английскую демократии».

«Разумеется, — писал он, — начать борьбу легче в тех странах, где рабочие организации еще не подверглись разгрому. Но борьбу надо начать против главного врага, который по преимуществу находится в собственной стране (?). Неужели же передовые французы скажут рабочим Германии: «Так как вы взяты фашизмом в тиски и не можете освободить себя, то мы поможем нашему правительству разбить вашего Гитлера, т. е. задушить Германию новой Версальской петлей, а потом… потом мы будем вместе с вами строить социализм». На это немцы могут ответить: «Позвольте, эту мелодию мы слышали от социал-патриотов уже во время прошлой войны и отлично знаем, чем это закончилось».

«Тщетно ложна, смертельна маска политики, которая пытается возложить на пролетариат неразрешимую задачу: предотвратить все опасности, порождаемые буржуазией, ее политикой войны».

«Но ведь фашизм может одержать победу!», «Но ведь СССР угрожает опасность?», «Но ведь вторжение Гитлера будет означать разгром рабочих?» и т. д. без конца. Конечно, опасностей много, очень много. Всех не только невозможно представить, но и предвидеть».

«Если пролетариат попытается, за счет ясности и непримиримости своей основной политики, гоняться за каждой опасностью в отдельности, он неизбежно окажется банкротом». («Бюллетень» No№ 75–76 март — апрель 1939 года).

В другой своей работе: «Что такое СССР и куда он идет?», написанной 4-VIII-1936 года (изд. Гарвардского университета), эта мысль отражена еще более определенно и неверно:

«Как борьба буржуазных и мелкобуржуазных партий от самых реакционных до социал-демократических затихает перед непосредственной опасностью пролетарской революции, так и империалистические антагонисты всегда найдут компромиссы, чтобы помешать военной победе Советского Союза…

Судьба СССР будет решаться, в конечном счете, не на картах генштабов, а на карте борьбы классов. Только европейский пролетариат, непримиримо противостоящий своей буржуазии, в том числе и в лагере «друзей мира», сможет оградить СССР от разгрома или от «союзного» удара в спину…

Никакая военная победа не спасет наследие Октябрьской революции, если в остальном мире удержится империализм». (175–176).

Но в действительности демократические страны Запада, о которых Троцкий говорил с позиций догматика, заняли в конфликте Советского Союза с фашизмом именно ту позицию, какую он считал немыслимой, как «противное социально-историческим законам».

Предположение Л. Д. Троцкого, что в случае победы демократических стран они сделают все для того, чтобы спасти Гитлера и Муссолини, также оказалось неверным. В действительности, западные державы не только не пытались спасти вождей фашизма, а наоборот, наперекор догмам большевизма, сделали все, чтобы наказать вплоть до казни через повешение не только лидеров, но и рядовых фашистов, участвовавших в преступлениях против человечности.

Вся пораженческая концепция Л. Д. Троцкого оказалась построенной на ложном основании и не имела успеха. Отношение сталинской клики к фашизму и к демократическим странам накануне подписания германо-советского пакта и сразу после него было одинаковым. Вот как это было сформулировано в «Политическом словаре»:

«С началом второй империалистической войны в Европе во всех капиталистических государствах, в том числе и в так называемых буржуазно-демократических, буржуазная реакция развернула поход против рабочего класса и трудящихся масс, установила режим военной диктатуры. Таким образом стирается различие между так называемыми буржуазно-демократическими и фашистскими государствами». (1940 год. Госполитиздат, стр. 598. Подчеркнуто мной. — Авт).

После подписания договора с Германией советская печать начала восхвалять заслуги Сталина, сумевшего установить дружественные отношения с гитлеровской Германией. В том же «Политическом словаре» было записано:

«В результате бесед, имевших место в Москве между германским министром иностранных дел Риббентропом и товарищем Молотовым при участии товарища Сталина, 23 августа 1939 года был подписан договор о ненападении между СССР и Германией… Этот договор… знаменовал собою конец вражды обеих стран, искусственно вызывавшейся стараниями англо-французских империалистов». (Там же, стр. 130).

Тот же словарь под редакцией таких приближенных Сталина, как Г. Александров, П. Н. Поспелов и др., писал:

«Дальнейшим блестящим успехом советской внешней политики явилось заключение 28 сентября 1939 года советско-германского договора о дружбе и границе между СССР и Германией». (стр. 96).

Суть этого договора, до сих пор тщательно скрываемого сталинскими историками, была более или менее открыто изложена в «Политическом словаре» в 1940 году.

«Договор устанавливает точную границу между обоюдными государственными интересами на территории бывшего польского государства и предусматривает, что необходимое государственное переустройство проводится на одной части этой территории Германским, на другой — Советским Правительством. Это переустройство рассматривается обеими сторонами как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между народами Германии и СССР. Обе стороны устраняют всякое вмешательство третьих держав в это решение, не признавая ни за кем права вмешиваться в дела двух соседних государств, желающих жить в мире и дружбе независимо от различия в мировоззрениях и политических системах». (стр. 517).

Сталинская клика все делала для того, чтобы представить фашизм как приемлемую систему. Даже ось Берлин-Рим-Токио, известную как соглашение, направленное против СССР, «Политический словарь» изобразил следующим образом:

«Острие германо-итальянского военно-политического союза направлено главным образом против Англии и Франции».

Как показал ход последующих событий, пакт с Германией, подписанный Советским Союзом, не только не оказал положительного влияния в военном отношении, а наоборот, сыграл резко отрицательную роль в подготовке к войне и на начальной стадии войны, ибо усыпил бдительность советского руководства, в том числе самого Сталина, советского командования и советского народа.

Писатели, полководцы и историки, такие как Чаковский, Василевский, Р. Медведев и др. утверждали, что:

1. Сталину было нелегко пойти на подписание пакта.

2. В результате подписания пакта наша страна жила два года в условиях мира, в то время как на Западе бушевала война.

3. Пакт далеко отодвинул наши границы на западе.

Особо неверные утверждения были сделаны Чаковским, который, дополнительно к изложенному, писал что:

1. Пакт, подписанный Молотовым, не был пактом покорности.

2. Советское правительство, подписав пакт, продолжало зорко следить за всеми происками врага.

3. Когда было необходимо, советское правительство не боялось говорить с Гитлером голосом великой державы. «Разве Молотов ехал в Берлин, как проситель?» — восклицал Чаковский.

Рассмотрим по порядку аргументацию сторонников пакта. Когда Чаковский говорил, что Сталину нелегко было пойти на подписание пакта, он думал о принципиальной стороне вопроса. На самом деле Сталин меньше всего думал о принципах. Сталинская клика прежде всего думала о том, как продержаться у власти. О каких принципах могла идти речь, если Молотов, выступая 31 октября 1939 года, назвал так называемый освободительный поход Красной Армии «ударом, приведшим вместе с ударом немецких войск к распаду польского государства — уродливого детища Версальского договора». Эта оценка, данная Молотовым, находилась в противоречии с исторической правдой и с целями освободительного похода советских войск. («История Великой Отечественной войны», том I, стр. 249).

Как можно говорить о каких-то идейных переживаниях Сталина и Молотова, если они пошли на раздел Польши?

Р. Медведев пытается опровергнуть мнение тех историков, которые назвали советско-германский пакт четвертым разделом Польши, хотя сам Медведев в своей книге привел выписку из секретного протокола, приложенного к «договору о дружбе и границах», в котором было записано:

«В случае территориальных и политических изменений на территории, принадлежащей польскому государству, сферы интересов Германии и СССР будут разграничены приблизительно линией рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о том, соответствует ли интересам обеих сторон существование независимого польского государства, и каковы должны быть его границы, может быть окончательно решен только в ходе дальнейших политических событий. Во всяком случае, оба правительства (Заметьте — не польский народ, а Германия и СССР. — Авт.) будут решать этот вопрос в духе дружеского понимания (А не интересов польского народа. — Авт.)».

Авторы «Истории Великой Отечественной войны» пытаются завуалировать этот предательский акт коммунистов Сталина и Молотова разговорами об освободительном походе Красной Армии. Совершенно непонятной является поддержка задним числом этого раздела Польши Р. А. Медведевым.

«Предотвратить нападение Германии на Польшу СССР уже не мог (Но ведь само нападение стало возможным только после согласия СССР и подписания им «договора о дружбе и границах»! — Авт.). Необходимо было поэтому, — писал Медведев, — оградить государственные интересы СССР в данном районе и укрепить наши позиции, имея в виду возможность в будущем агрессии Германии. Тем более, что речь шла в данном случае не о собственно польских землях, а о белорусских и украинских территориях, население которых давно уже боролось за свое национальное освобождение».

Только одной этой сентенцией Р. Медведев перечеркнул весь свой многолетний труд как марксиста и интернационалиста. Непонятно только, являются ли такие рассуждения Медведева, а их, к сожалению, в его трудах много, следствием ошибочного понимания или продуманной уступкой властям. Во имя чего?

Наименование этой акции, задним числом, освободительным походом, соответствует правде так же, как завоевание Скобелевым Средней Азии соответствует наименованию «добровольного присоединения к России». Нужно вещи называть их именами.

Р. А. Медведев занял в этом вопросе позицию более националистическую, чем авторы «Истории Великой Отечественной войны».

«Советский народ, — писали авторы этой «Истории…», — никогда не считал Польшу «уродливым детищем Версальского договора»… Советские люди глубоко понимали прогрессивное значение восстановления независимого польского государства, что стало возможным не вследствие Версальской системы, а в результате победы Великой Октябрьской социалистической революции». (том I, стр. 249).

Бесспорно, правильным было отрицательное отношение коммунистической партии к довоенному режиму Польши. Но разве таким способом социалистическая страна может осуществлять «освободительный» поход. Нужно еще доказать, что украинское и белорусское население было при Сталине более свободно, чем при правительстве польских полковников.

Если мы понимали «прогрессивное значение» независимости Польши, то как мы могли посметь без народа Польши, а в содружестве с Гитлером, совершить этот «освободительный» поход?..

Неверно, что предотвратить нападение на Польшу СССР уже не мог (Медведев). Само нападение Германии на Польшу не состоялось бы, если бы СССР не подписал пакта с Гитлером. Но не это главное. Самое важное состояло в том, что СССР, как страна социалистическая, не имел морального права принимать участие в такой акции, да еще с фашизмом.

Следующим аргументом в защиту пакта, подписанного СССР и Германией, было утверждение историков, что благодаря пакту наша страна прожила лишних два года в условиях мира, в то время как на Западе бушевала война.

Этим признанием подтверждается правильность обвинения Сталина со стороны западных историков и дипломатов в том, что он сознательно натравил Германию на западные страны. Если это так, то как же наши историки, военные и дипломаты могут обвинять западные правительства в том, что они хотели натравить на нашу страну Германию?

Но ведь они только хотели, а Сталин осуществил эту вероломную операцию.

Верно, что мы прожили по сравнению с западными странами лишних два года в условиях мира. Но при правильной политике СССР вообще мог не допустить войны и остановить Гитлера от нападения, если б он был поставлен перед фактом союза СССР с Англией, Францией и США.

А как были использованы эти два года для подготовки к войне? И чем обернулись для советского народа эти два года мирной жизни? Какие потери понесла наша страна и армия в начальный период войны?

Об этом более подробно я буду говорить в следующем разделе настоящей главы.

В защиту пакта, подписанного СССР и Германией, Чаковский, Василевский и другие указывают на то, что наша страна приобрела территории, которые отодвинули границы СССР на 250–300 километров на запад.

А что это дало Советскому Союзу в смысле реального стратегического выигрыша? Гитлеру потребовалось всего несколько дней, чтобы овладеть всей территорией, приобретенной в результате пакта с Германией.

22-го июня началась война, а 27-го июня немецкие войска были около Минска. Если бы наша армия осталась на старых оборонительных рубежах, советское командование, по указанию Сталина, не разрушило бы мощную линию обороны, проходившую по старой границе, на оборудование которой были затрачены десятки миллиардов рублей, и не затратило бы миллиарды рублей на сооружение оборонительной линии вдоль новой границы, которая практически, как и старая линия обороны, не сыграла своей роли и не была использована в войне.

Как видно из приведенных данных, проигрыш был явно сильнее мнимого выигрыша.

Чаковский утверждал, что пакт о ненападении не был пактом покорности.

Сталин и Молотов подписали с Гитлером договор о дружбе. После подписания этого договора в советской печати появились статьи, рассматривающие фашистов — социалистами и прекратилось публичное наименование их фашистами.

«Когда в 1939 году Сталин заключил пакт с Гитлером, — писал Эрнст Генри Илье Эренбургу, — и приказал компартиям во всем мире, тут же, моментально, прекратить антифашистскую пропаганду и выступить за мирное соглашение с Гитлером, стало совсем скверно… Сталин в то время уже не ограничивался разобщением коммунистов и социал-демократов. Теперь он начал дискредитировать и разоружать самих коммунистов на западе. Укрепив свой тыл в Германии и во всей Западной Европе, со злорадством наблюдая, как антифашисты грызли друг другу глотки, Гитлер мог начать войну, и он ее начал».

Как назвать такой пакт? Пактом идейных друзей, пактом победы или пактом покорности?

Или другой факт. Его приводил И. Эренбург в своей книге «Люди, годы, жизнь». Арестованного Н. Н. Иванова, бывшего поверенного в делах во Франции, в 1941 году допрашивал следователь:

«Когда в 1954 году Н. Н. Иванова реабилитировали, ему показали приговор особого совещания. В сентябре 1941 года Иванов был приговорен к пяти годам «за антигерманские настроения». Трудно себе это представить, — продолжал И. Эренбург, — гитлеровцы рвались к Москве, газеты писали о «псах-рыцарях», а какой-то чиновник Г. Б. спокойно оформлял дело, затеянное еще во времена германо-советского пакта».

Здесь Эренбургом освещены два момента. Один, на котором акцентирует внимание Эренбург, говорит о бюрократизме в аппарате Госбезопасности. Другой, особо существенный, состоит в том, что наши органы госбезопасности привлекали к суду советских граждан-интернационалистов за «антигерманские (читай — антифашистские) настроения».

И это не случайное явление, как может показаться с первого взгляда. Это вытекало из текста договора о дружбе, к которому был приложен протокол. Текст этого, так называемого, второго протокола гласил:

«Обе стороны не допустят на своей территории какой-либо агитации, которая нанесет вред другой стороне. Они будут подавлять на своей территории все зачатки такой агитации и будут информировать друг друга относительно мер, предпринятых по этому поводу».

Таким образом, следователь законно обвинял Н. Н. Иванова за «антигерманские настроения». Можно не сомневаться, что гитлеровская клика не привлекала членов национал-социалистической партии «за антисоветские настроения». Как можно назвать такое поведение Сталина? С моей точки зрения, его поведение можно оценить как идейную близость с Гитлером, или как факт, свидетельствующий о покорности Сталина. Сам Сталин первоначально был против дружеского соглашения с Гитлером. За месяц до подписания этого протокола он отверг предложенную Риббентропом преамбулу, в которой подчеркивался дружественный характер договора о ненападении по следующим соображениям:

«Советское правительство не могло бы честно заверить советский народ в том, что с Германией существуют дружественные отношения, если в течение шести лет нацистское правительство выливало ушаты помоев на советское правительство». (П. А. Жилин «Как фашистская Германия готовила нападение на Советский Союз», 1966 год, стр. 61).

Почему же позднее Сталин изменил свою позицию и согласился подписать далеко идущее дружеское соглашение?

Можно предположить, что это произошло из-за личного сближения лидеров двух сторон или в порядке покорности Сталина перед лицом опасности для СССР. Чаковский писал, что, идя на пакт, наше правительство зорко следило за всеми происками врага. И это утверждение Чаковского является лживым и лицемерным.

Вся история с предупреждениями Сталина о подготовляемом Германией нападении на СССР, которые он получал: от разведывательных органов, пограничных застав, от военных округов, посольств в западных странах, от иностранных дипломатов, перебежчиков, от населения приграничных районов и т. п., и то, как он реагировал на эти предупреждения, свидетельствуют о том, что наше правительство зорко следило за тем, чтобы, не дай бог, не обозлить Германию, не вызвать недовольства Гитлера и его клики. Чаковский и другие апологеты сталинского режима утверждали, что когда было нужно, советское правительство не боялось говорить Гитлеру голосом великой державы. Но такое утверждение противоречит фактам. Известно, что на протяжении нескольких месяцев перед войной вражеская авиация, немецкая разведка систематически и совершенно безнаказанно нарушали советскую границу. Немцы знали, что наши пограничные войска имеют директиву не трогать их, и действовали, совершенно не маскируясь. Эта директива была дана лично Сталиным, чтобы не допустить столкновений и не спровоцировать немцев на нападение. А гитлеровская Германия в это время проводила ряд неотложных мероприятий по подготовке к войне. Немцы заняли своими войсками все пограничные с нами страны: Румынию, Болгарию, Венгрию, Финляндию.

Сталин знал об этом, так как вскоре после Мюнхенского соглашения секретарь Коминтерна Дмитров огласил точный календарь будущих завоевательных походов Гитлера.

По этому календарю, Венгрия должна была стать союзником Германии весною 1939 года. Польша должна была быть подчинена Германии осенью 1939 года. Очередь Югославии должна была наступить в следующем году. Осенью 1940 года немецкие войска должны были войти в Румынию и Болгарию. Весною 1941 года Германия должна была начать войну против Франции, Бельгии, Голландии, Дании и Швейцарии и, наконец, осенью 1941 года Германия должна была напасть на Советский Союз.

К моменту нападения на СССР немцы отозвали из своего посольства большую часть работников в Германию.

Всем судам, находящимся на пути в Советский Союз и находящимся в советских портах, было приказано возвращаться в Германию и покинуть порты не позднее 21-го июня 1941 года. Начиная с марта месяца 1941 года, Германия прекратила поставку всех товаров и материалов по договорам с СССР, хотя Советский Союз продолжал активно поставлять в Германию нефть, сырье и продовольствие. Обо всем этом ежедневно доносили Сталину наши разведывательные органы, посольства, иностранные государства и отдельные лица. Ведь только глухим было не слышно, слепым не видно и недоумкам не ясно, что означали все перечисленные и многие другие мероприятия немцев перед началом войны. А Сталин был нем и глух ко всем этим воплям и продолжал свою политику заискивания перед гитлеровской кликой.

Весь советский народ знал об опасном состоянии наших отношений с гитлеровской Германией. И вот Сталин не нашел ничего лучшего, как опубликовать накануне войны известное сообщение ТАСС, в котором заискивающе выгораживал фашистов и всю вину за слухи сваливал на врагов, стремившихся столкнуть СССР и Германию.

Незадолго до начала войны, Сталин провожал на Ярославском вокзале японского министра иностранных дел, с которым только что был подписан пакт о ненападении между СССР и Японией. На вокзале он встретился с германским послом и военным атташе. Он обнимал посла и всячески выражал ему знаки внимания. Он угодливо высказывал надежду на то, что СССР и Германия навеки останутся друзьями. О чем говорят все изложенные выше факты? О том ли, что советское правительство говорило с Гитлером голосом великой державы, или совсем наоборот?

Василевский и Чаковский ссылаются на то, что Молотов, при поездке в 1940 году в Берлин, поставил все эти вопросы перед Гитлером со всей остротой, как это положено великой державе. Это неверно. Так информировать советских граждан, как это делают Василевский и Чаковский, могут только фальсификаторы истории. На совещании историков при ИМЛ 16 декабря 1966 года, в связи с обсуждением книги Некрича «1941 — 22 июня», выступили Мельников из института истории и Гнедин, и сообщили, о чем говорил Молотов в Берлине:

«Коснемся вопроса, которого до сих пор нельзя было касаться, — говорил Мельников, — так как на него наложено табу — о ноябрьских 1940-го года переговорах Молотова с Гитлером в Берлине. Рассмотрим обстановку. Заканчивается составление плана «Барбаросса». Началась передислокация германских войск к советско-германской границе. Гитлеровские дипломаты усилили деятельность на Балканах, в Финляндии. Чтобы скрыть эти приготовления от советского правительства, Гитлер предложил устроить встречу на высоком уровне. В Берлин едет председатель СНК Молотов. Гитлер выдвинул перед ним план раздела мира, но очень общий. Молотов конкретно потребовал проливов, Болгарии, Румынии, Финляндии. Пускаться в эти детали Гитлер не хотел, так как боялся, что эти сведения просочатся к будущим союзникам. В ответ на требование Молотова он предложил Советскому Союзу вступить в тройственный пакт. Молотов выехал в Москву. 25 декабря 1940 года Сталин официально ответил согласием вступить в антикоминтерновский пакт!!! Это показывает его линию и принципы действий».

Бывший во время переговоров Гитлера с Молотовым заведующим отделом печати министерства иностранных дел СССР Гнедин на этом же совещании историков ИМЛ говорил:

«Я в течение 2-х лет давал информацию Сталину и Молотову. Она вся проходила через мои руки… В нашей литературе утвердилось мнение, что Сталин стал во главе правительства 5-го мая 1941 года, чтобы подготовить страну к обороне. Сталин на самом деле палец о палец не ударил в деле обороноспособности СССР. Мы имеем все основания предполагать, что Сталин стал во главе правительства не для того, чтобы подготовить страну к обороне, а чтобы договориться с Гитлером. Ноябрьские переговоры 1940 года показывают, в какой контакт Сталин хотел войти с Гитлером».

О том же писали Некрич в своей книге «1941 — 22 июня», и другие.

Все эти свидетельства подтверждают, что Сталин стремился установить с Гитлером идейный контакт, либо искал пути отодвинуть надвигающуюся опасность нападения Германии на СССР.

Дочь Сталина Светлана Аллилуева писала в своей книге «Только один год»:

«Он не угадал и не предвидел, что пакт 1939 года, который он считал своей большой хитростью, будет нарушен еще более хитрым противником. Именно поэтому он был в состоянии такой депрессии в самом начале войны. Это был его огромный политический просчет. «Эх, с немцами мы были бы непобедимы», — повторял он, когда война была окончена».

Он думал, что именно с Гитлером ему будет лучше всего осуществить свою мечту — раздел мира. То, что он думал об этом даже после победоносной войны, лишний раз подчеркивает его моральную суть, позволяет заглянуть в его внутренний мир, полный мрачных замыслов, и убедиться в состоянии его идейного и теоретического уровня. Когда Германия напала на Советский Союз, Сталин от неожиданности был потрясен до глубины души. Он испытал физический страх. Об этом говорил Н. С. Хрущев в своем закрытом докладе на ХХ-м съезде партии. Н. С. Хрущев говорил делегатам съезда о дезертирстве Сталина в первые дни войны. Узнав о неудачах и поражениях наших войск, он считал, что все погибло, и наступает конец. В это время он не руководил ЦК и страной и не участвовал в решении кардинальных военных вопросов.

О том, в каком подавленном состоянии он находился в момент объявления немцами войны, писали не только Светлана Аллилуева, Н. С. Хрущев, но и Г. К. Жуков:

«И. В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку. Он сказал:

— Надо срочно позвонить в германское посольство.

Через некоторое время в кабинет быстро вошел В. М. Молотов.

— Германское правительство объявило нам войну. И. В. Сталин опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная и тягостная пауза». (Г. К. Жуков «Воспоминания», стр. 248).

Чаковский в книге «Блокада» писал, что Сталин не показывался несколько дней, а по другим источникам он не выходил из дому до 1-го июля 1941 года.

Н. С. Хрущев в том же докладе сообщал, что его вытащила из Кунцево в Кремль группа членов Политбюро, специально приехавшая за ним.

Дочь Сталина С. Аллилуева сообщила о том, как испугался отец в августе месяце 1941 года, когда немецкие войска подошли к Москве.

«…В начале войны, — писала она, — в августе месяце 1941 года отец разговаривал с Евгенией Аллилуевой (сестрой его бывшей жены) и советовал ей эвакуироваться с детьми на Урал. Она передала мне этот разговор позже:

— Я никогда не видела Иосифа таким подавленным и растерянным, говорила она. — Я приехала к нему, думала найти поддержку, надеясь, что он подбодрит меня. Только что сдали немцам Новгород, где я родилась и выросла, я была в панике. Каков же был мой ужас, когда я нашла его самого в состоянии близком к панике. Он сказал: «Дела очень плохи, очень, уезжайте, эвакуируйтесь, в Москве оставаться нельзя…»

Я ушла совершенно потерянная, мне казалось, что это конец».

Если бы Сталин был действительно смелым и уверенным в себе вождем, то он, по мнению многих специалистов, должен был, после того как Германия напала на Англию и Францию, объявить мобилизацию армии и устроить демонстрацию на границах с Германией, или даже начать войну. Об этом думал и этого больше всего боялся Гитлер, что видно из его записей опубликованных на Западе.

«Наша главная проблема сводится к тому, — писал Гитлер, — чтобы удержать Россию по возможности больше от выступления. И меня лично терзал кошмар, что Сталин может проявить инициативу раньше меня».

Сталин не сделал этого потому, что больше всего боялся столкновения с Германией и предпочитал пойти на любые уступки, чтобы только наладить с Гитлером дружественные отношения. В связи с этим следует остановиться на отношении историка Р. А. Медведева к вопросу о том, как должен был поступить Сталин после начала сражений между Францией-Англией и Германией?

«Как должен был вести себя в этой обстановке Советский Союз? — спрашивает Медведев. Некоторые историки считают, что СССР должен был объявить войну Германии, образовав именно летом 1940 года антигитлеровскую коалицию. Подобные мнения нетрудно, однако, высказывать, когда уже известно, как именно развивались последующие события. Но ведь летом 1940 года было трудно себе представить, что англо-французская армия потерпит поражение и что Франция капитулирует уже через несколько недель после начала немецкого наступления. Поэтому казалось более целесообразным выждать дальнейшего развития событий».

Странная логика. Выходит так, что если англо-французская армия выстояла бы длительное время, тогда следовало подождать. Для чего? Чтобы облегчить немцам возможность быть сначала на одном западном, а потом на одном восточном фронтах? Так этого только и хотел Гитлер. А не правильнее было бы нанести поражение гитлеровской Германии одновременно на обоих фронтах, с затратой неизмеримо меньших жертв, чем СССР затратил, борясь первое время почти один на один?

По поводу утверждения Чаковского, что Сталин не боялся говорить с Германией голосом великой державы, мне хотелось бы привести еще один пример из прошлой истории.

В марте 1941 года правительство Югославии в лице Цветновича присоединилось к гитлеровскому блоку. Это вызвало сильное недовольство общественности и офицерского корпуса Югославии. Цветнович был свергнут, а пакт денонсирован. Советский Союз признал новое правительство Югославии и 5 апреля 1941 года подписал с ним пакт о дружбе и ненападении. Немецкие войска напали на Югославию и после ожесточенных боев, длившихся 3 недели, оккупировали ее. Какой голос подала в этом случае великая держава СССР? Она даже не откликнулась на это варварское нападение Гитлера на Югославию.

Став на путь жесточайших репрессий против ленинских кадров, Сталин постоянно чувствовал страх возмездия. Он боялся заговора против себя. Особенно он опасался военных, из числа тех, которые прославились в гражданскую войну. Он боялся, что в ходе войны, после первых неудач его могут отстранить от руководства. Он дал команду органам безопасности арестовать основную головку Красной Армии, выросшую в гражданскую войну и воспитанную на революционных традициях.

Каковы, однако, действительные причины истребления советских генералов, спрашивал Л. Д. Троцкий в июле месяце 1937 года? Его ответ на этот вопрос совпадает с позднейшими рассказами лиц, близко соприкасавшимися со сталинской кухней.

Тысячи и тысячи чиновников и командиров, писал он, вышедших из большевизма или примкнувших к большевикам, поддерживали до недавнего времени Сталина не за страх, а за совесть, но последние аресты военных пробудили в них страх за судьбу режима и за собственную судьбу. Те, кто помогли Сталину подняться, оказывались все менее пригодны для того, чтобы поддержать его на головокружительной высоте. Сталин вынужден был все чаще обновлять орудия своего господства. В то же время он боялся, что и эти обновленные орудия поставят во главе себя другого, более надежного вождя.

Особо остро стояла эта опасность в отношении армии. Когда бюрократия освобождается от контроля народа, военная каста неизбежно стремится освободиться от опеки гражданской бюрократии. Бонапартизм всегда имеет тенденцию принять форму открытого господства сабли.

Независимо от действительных амбиций Тухачевского, писал Л. Д. Троцкий, офицерский корпус должен все больше проникаться сознанием своего превосходства над диктаторами в пиджаках.

С другой стороны, Сталин не мог не понимать, что полицейское командование над народом, которое он выполнял при помощи иерархии партийных секретарей, проще и непосредственнее мог осуществлять один из «маршалов» через военный аппарат. Опасность была слишком очевидна. Заговора, правда, еще не было. Но он был возможен. Бойня имела превентивный характер. Сталин воспользовался «счастливым» случаем, чтобы дать офицерству кровавый урок.

Были арестованы и уничтожены все крупные военачальники: Тухачевский, Егоров, Уборевич, Якир, Пуйна, Эйдеман, Блюхер, Корк, Викторов, Орлов, Примаков, Кожанов и сотни других крупных военачальников, а вместе с ними тысячи командиров соединений, полков, кораблей. Всего было арестовано и расстреляно почти 3/4 всего высшего и среднего командного и политического состава Красной Армии.

В своих воспоминаниях об этом периоде генерал Тодорский, сам тоже пострадавший в эту кампанию, но оставшийся в живых, дал полный должностной перечень репрессированных командиров, начиная с командира полка и выше до маршала включительно.

«Я пытался понять, — записывает у себя в дневниках Литвинов, — для самого себя нужду или исторический смысл такой кровавой бани. Но это нелегко. Однажды, когда Мехлис был пьян, он сказал мне, что если война придет, то расстройство, потери должны быть неизбежны, на первой же стадии. Было необходимо избавиться от всех тех, кто может воспользоваться ситуацией, чтобы расшатать, вызвать колебания в момент первого военного удара…»

Мехлис заявил, что полная политическая стабилизация режима важнее, чем высшее командование. «Мы найдем командиров». В этом, как раз, состояла вся суть сталинских репрессий против политических, военных и других кадров советского государства. «Полная политическая стабилизация режима», то есть безграничная, никем не оспариваемая власть Сталина, важнее, чем идейные и опытные, выросшие под руководством ленинской партии кадры, которые не были преданы лично Сталину. Лучше и точнее не скажешь. Такая формула целиком совпадает с оценкой, данной Л. Д. Троцким на этот счет, приведенной мною выше.

Для того чтобы оценить те потери, которые понесла Красная Армия от ее обезглавливания, мне хочется дать краткую характеристику ведущим ее политическим и военным деятелям.

Ян Гамарник — начальник политического управления республики. Уже во время гражданской войны выделялся своими политическими и административными способностями. В 1923 году он примыкал на Украине к троцкистской оппозиции. Стремясь оторвать молодых, способных партийцев от оппозиции, руководившая тогда партией тройка (Зиновьев, Каменев и Сталин), переместили Гамарника с Украины на Дальний Восток, где он быстро поднялся по административной лестнице, радикально покончив с «троцкизмом». Когда перевоспитание Гамарника были завершено, его перевели в Москву и поставили во главе Политического управления Республики (ПУРа). Десять лет Гамарник занимал ответственный пост в самом центре партаппарата, в повседневном сотрудничестве с органами НКВД. Почему же Гамарник, после таинственного самоубийства, попал в списки «врагов народа»? После самоубийства Я. Гамарника по Москве ходили слухи, в кругах ответственных работников, что он вел подготовку к дворцовому перевороту и удалению Сталина от руководства.

Убедившись в том, что Сталин отходит от ленинского курса в сторону личной диктатуры, Гамарник стал привлекать к участию в перевороте крупных военачальников. С этой целью он повел переговоры с маршалом Блюхером. Последний, выслушав Гамарника, сказал ему, что он считает себя обязанным донести его предложение до сведения Политбюро. Вслед за этим разговором, 31 мая 1937 года, Гамарник покончил жизнь самоубийством.

Не исключено, что эти сведения, поступившие к Сталину от Блюхера, и послужили для него толчком к ликвидации главных деятелей Красной Армии.

М. Н. Тухачевский не принадлежал к старой большевистской гвардии. Он выдвинулся во время гражданской войны с благословения Л. Д. Троцкого. Тухачевский, несомненно, проявил себя как человек, обнаруживший выдающийся талант военного стратега. После окончания гражданской войны он неутомимо повышал свои знания, учился военному делу. Ему принадлежала идея массированного применения танков и авиации, а также осуществление десантных операций в тылу противника. Почему же Радеку было поручено назвать во время судебного следствия имя М. Н. Тухачевского? Тухачевский не мог не дорожить даровитыми военачальниками, за которых он выступал в защиту. Этого одного было достаточно, чтобы убрать его с дороги. А может быть, стало известно, что он вместе с Гамарником состоял в заговоре против Сталина? Об этом были сигналы от Бенеша.

Якир из молодого туберкулезного студента стал красным командиром. Уже на первых порах он обнаружил воображение и находчивость стратега: старые офицеры не раз с удивлением поглядывали на тщедушного комиссара, когда он спичкой тыкал в карту. Свою преданность революции и партии Якир имел случай доказать с гораздо большей непосредственностью, чем Тухачевский. После окончания гражданской войны он серьезно изучал военное дело. Авторитет, которым он пользовался, был велик и заслужен. Рядом с ним можно поставить менее блестящего, но вполне испытанного и надежного полководца гражданской войны И. Уборевича.

Этим двум военачальникам была поручена охрана западной границы СССР, и они годами готовились к своей роли в будущей великой войне.

К. Е. Ворошилов. Не секрет, писал о нем Л. Д. Троцкий, что старый большевик Ворошилов — чисто декоративная фигура. Во время гражданской войны Ворошилов, наряду с несомненной личной храбростью, проявил полное отсутствие военных качеств, вдобавок захолустную узость кругозора. Единственное его право на пост члена Политбюро и наркома обороны состоит в том, что он еще в Царицыне, в борьбе с казачеством, поддерживал оппозицию Сталина против той военной политики, которая обеспечила победу в гражданской войне. Ни Сталин, ни остальные члены Политбюро не имели, впрочем, никогда иллюзий насчет Ворошилова как военного вождя. Они стремились поэтому подпирать его квалифицированными сотрудниками. Действительными руководителями армии за последние годы перед войной до 1937 года были Тухачевский и Гамарник.

Какова роль Ворошилова в аресте Тухачевского и других, спрашивал Л. Д. Троцкий и отвечал, что связь со Сталиным гораздо больше определяла его политику, чем связь с армией. К тому же, Ворошилов, ограниченный и деспотично-взбалмошный, не мог не глядеть неприязненно на своего даровитого заместителя.

После разоблачения «культа личности Сталина», на ХХII съезде партии, выступил начальник КГБ Шелепин, который рассказал о роли Ворошилова, самой гнусной и постыдной роли, какую он сыграл в разгроме талантливых и преданных партии и советской власти полководцев Красной Армии.

С. М. Буденный. Самым выдающимся после Буденного начальником кавалерии был, несомненно, Примаков. Можно без преувеличения сказать, что после процессов во всей Красной Армии не осталось ни одного имени, кроме того же Буденного, которое могло по своей популярности, не говоря уже о талантах и знаниях, равняться с именами неожиданных преступников.

Пристального внимания заслуживает организация суда: под председательством низкопробного чиновника Ульриха группа старых генералов во главе с Буденным оказалась вынуждена выносить своим боевым товарищам приговор, продиктованный из секретариата Сталина. Это был дьявольский экзамен на верность. Остающиеся в живых военачальники отныне были закабалены Сталину тем позором, которым он намеренно покрыл их.

Сталин боялся не только Тухачевского, но и Ворошилова. Об этом свидетельствует, в частности, назначение Буденного командующим московского военного округа. В качестве старшего кавалерийского унтер-офицера, Буденный всегда презирал военный дилетантизм Ворошилова. В период совместной работы в Царицыне, как сообщал Л. Д. Троцкий, они не раз грозили друг другу револьверами. Высокая карьера сгладила внешне формы вражды, но не смягчила ее.

О том, как отразилась сталинская чистка на боеспособности армии, написано много в воспоминаниях почти всех оставшихся в живых военачальников. Я приведу несколько свидетельств:

«Советский Союз, пока строил новый мир один, — писал Г. К. Жуков, находился во враждебном капиталистическом окружении, иностранные разведки не жалели сил и средств, чтобы помешать нашему народу. Но страна и армия быстро крепли год от года, пути экономического и политического развития были ясны, всеми приняты и одобрены, в массах господствовал трудовой энтузиазм.

Тем более противоестественными, совершенно не отвечающими ни существу строя, ни конкретной обстановке в стране, сложившейся к 1937 году, явились необоснованные аресты, имевшие место в тот год.

Были арестованы видные военные, что, естественно, не могло не сказаться в какой-то степени на развитии наших вооруженных сил». (Г. К. Жуков «Воспоминания и размышления», Москва, 1969 г., стр. 147).

В другом месте той же книги Г. К. Жуков возвращается к этому вопросу:

«…Во главе частей и соединений были поставлены командно-политические кадры, еще не освоившие оперативно-тактическое искусство в соответствии с занимаемой должностью… Вопрос о командных кадрах вооруженных сил в 19401941 годы продолжал оставаться острым. Массовое выдвижение на высшие должности молодых, необстрелянных командиров снижало на какое-то время боеспособность армии. Накануне войны при проведении важных и больших организационных мероприятий ощущался недостаток квалифицированного командного состава, специалистов танкистов, артиллеристов и летного технического состава». (Там же, стр. 234).

Значительно правильнее и более искренно написал об этом военный историк генерал Григоренко, боец-историк, в своей статье по поводу книги А. М. Некрича «1941 — 22 июня»:

«Войска Красной Армии, лишенные своих высокообразованных, опытных и авторитетных командиров, вступили в войну во главе с людьми малоподготовленными к командованию, а нередко и вовсе к нему не подготовленными. При этом войска не имели представления о ведении боевых действий по-современному». (П. Григоренко «Сокрытие исторической правды преступление перед народом»).

22. Сталин и Вторая мировая война

По вине Сталина и Ворошилова не только была уничтожена целая плеяда высокоталантливых, преданных революции полководцев, но вместе с их умерщвлением была отброшена, как вредительская, их стратегия и тактика, разработанная ими для предстоящей войны.

«Все пишущие на эту тему подчеркивают, — писал военный историк генерал Григоренко, — что наша военная теория значительно опередила военную мысль капиталистических стран, разработав еще в конце двадцатых и начале тридцатых годов многие положения, получившие подтверждение в ходе второй мировой войны: принципы применения больших танковых масс, массированное применение авиации, высадку и действия в глубоком вражеском тылу крупных вооруженных десантов и т. д. У Германии до 1933 года еще не было тех принципов, с которыми она начала войну. В 1932–1933 годах немцы только начали перенимать их у нашей армии.

…Мы в 1941 году не основывали свою военную теорию на тех принципах, которые были разработаны у нас в конце 1920-х и 1930-х годов. Эти новые военные идеи были отброшены нашей армией в порядке ликвидации последствий вредительства Тухачевского, Уборевича, Якира и др.».

Сталин, этот «великий полководец всех времен и народов», «гениальный стратег», благодаря своей преступной политике и амбициозности, не только допустил Гитлера к власти в Германии, не только обезглавил Красную Армию накануне войны с фашистской Германией, не только разоружил страну подписанием пакта с гитлеровской Германией, не только не дал возможности военным подготовиться к началу войны, он, кроме того, ослабил мощь Красной Армии, отменив теорию и организационную структуру Красной Армии, разработанную ведущими ее полководцами.

Он отказался от блистательной военной теории, которую перенял у нашей армии германский генеральный штаб, победоносно применивший ее затем на полях сражений с Польской, Французской, Английской и другими армиями, а также с успехом применял ее против Красной Армии, особенно в начальный период войны, когда Красная Армия еще не успела вернуться к старым принципам построения своих войск.

Эта правильная мысль генерала Григоренко была подтверждена многими ведущими военачальниками нашей страны.

«Быть может, читатель помнит, — писал Г. К. Жуков, — что наша армия была пионером создания крупных механизированных соединений бригад и корпусов. Однако опыт использования такого рода соединений в специфических условиях Испании был оценен неправильно, и механизированные корпуса в нашей армии были ликвидированы.

Необходимо было срочно вернуться к созданию крупных бронетанковых соединений».

Из приведенной выдержки, полностью подтверждающей мысль генерала Григоренко, видно «в какое болото мы слетели» (Ленин) благодаря ошибкам и преступлениям Сталина и Ворошилова.

В конце войны Красная Армия приступила к формированию механизированных бронетанковых соединений.

«В 1940-м году начинается формирование новых механизированных корпусов, танковых и моторизированных дивизий, — писал маршал Жуков. — …И. В. Сталин, видимо, не имел определенного мнения по этому вопросу и колебался. Время шло, и только в марте 1941 года было принято решение о формировании просимых нами 20-ти механизированных корпусов… К началу войны нам удалось оснастить меньше половины формируемых корпусов. Как раз эти корпусы и сыграли большую роль в отражении первых ударов противника».

Г. К. Жуков не сообщил, как происходило само формирование механизированных корпусов. Об этом писал в своей статье генерал Григоренко:

«Переформирование было начато в самое тревожное время, накануне гитлеровского нападения на нас и проводилось явно несуразным образом. Танковые батальоны стрелковых дивизий расформировывались и обращались на формирование механизированных корпусов, которые после расформирования в 1937 — 1938-х годах снова восстанавливались.

Расформирование (танковых батальонов) произошло очень быстро. Те из корпусов, куда поступили и люди и материальная часть, новую организацию освоить не успели и вести бой в новых организационных формах не сумели. Но это еще полбеды. Вся беда состояла в том, что часть корпусов из числа значившихся на бумаге представляли из себя сборище невооруженных людей… Это по сути дела — организованно подготовленные кадры военнопленных». (Григоренко, там же).

Вместо того чтобы формирование механизированных корпусов и их обучение произвести в тылу и для этого отвести в тыл танковые батальоны стрелковых дивизий, формирование бронетанковых корпусов производилось в приграничной полосе. Те из механизированных корпусов, которые были укомплектованы, но за краткостью срока не обучены, вступили в войну неподготовленными в новых организационных формах. Те корпуса, которые обеспечили людьми, но не успели обеспечить техникой, стали действительно организованными кадрами военнопленных.

Чем же объяснить, что формирование механизированных соединений проходило так медленно и нелепо?

Все дело состояло в том, что на формирование механизированных соединений Сталин шел нехотя, как об этом писал Г. К. Жуков. Поэтому, начавшись в 1940-м году, оно не было закончено к началу войны. Только в марте 1941 года Сталин принял решение о формировании 20-ти механизированных корпусов.

Если, как пишет об этом Жуков, сформированные в канун войны механизированные соединения «сыграли большую роль в отражении первых ударов противника», несмотря на то, что войска еще не успели освоиться с новыми организационными формами, то можно себе представить, какую роль они могли сыграть в начале Великой Отечественной войны, если бы они не были расформированы в 1937–1938 годах.

Г. К. Жуков издал свою книгу в 1969 году, когда руководство КПСС делало все, чтобы реабилитировать Сталина. Поэтому он очень вежливо и осторожно пишет об ошибках Сталина.

Что означают слова Жукова, что «Сталин не имел определенного мнения по этому вопросу и колебался», по вопросу, который, как показал опыт войны, имел решающее значение для успеха наших войск?

Это и значит, что Сталин из соображений престижа не хотел признавать свою ошибку в части расформирования механизированных соединений в 1937 1938 годах и потому шел нехотя на создание танковых корпусов.

В силу этого создание таких соединений затянулось до кануна войны, армия не успела освоиться с новой организацией, а некоторые из этих соединений, не успевшие закончить свое формирование, стали «организованно подготовленными кадрами военнопленных».

Как известно, Сталин не спешил с подготовкой войск к войне с фашистской Германией. Вопреки всем донесениям, он считал, что опасности войны в ближайшие один-два года нет. Он был убежден в надежности подписанного с Гитлером пакта о ненападении.

«Было ясно, — писал главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов, — что генштаб не рассчитывал, что война начнется в 1941 году. Эта точка зрения исходила от Сталина, который чересчур верил заключенному с фашистской Германией пакту о ненападении, всецело доверялся ему и не хотел видеть нависшей грозной опасности». (Н. Н. Воронов «На службе военной», 1963 г., стр. 170–175).

Для характеристики мирных настроений Сталина и Молотова накануне войны, приведу одну выдержку из книги Жукова. После его назначения начальником генштаба, в феврале 1941 года, он поставил перед Сталиным вопрос о том, что

«необходимо принять срочные меры и вовремя устранить имеющиеся недостатки в обороне западных границ и в вооруженных силах. Меня перебил В. М. Молотов: «Вы что же, считаете, что нам придется воевать с немцами?» Молотов и Сталин были до того увлечены своей дружбой с Гитлером, что даже не представляли себе, что между СССР и Германией возможна война».

Г. К. Жуков вспоминал, что от момента назначения его начальником генштаба и до начала войны с Германией оставалось всего три месяца. Ознакомившись с состоянием армии, он пришел к выводу о полной неподготовленности советских вооруженных сил к такой серьезной войне, какая предстояла в ближайшее время. Он сокрушался, что оставалось мало времени для того, чтобы «можно было все поставить на свое место». С этим были связаны, по его мнению, упущения в подготовке к отражению первых ударов врага.

А если бы история отвела для начальника генштаба Красной Армии Г. К. Жукова больше времени, чем 3–3,5 месяца, удалось бы ему наверстать упущенное?

Позволил бы ему Сталин осуществить все мероприятия, которые он задумал, для отражения первого удара врага?

Размышляя над ответами на эти вопросы, Г. К. Жуков писал:

«В период назревания опасной военной обстановки мы, военные, вероятно, не сделали всего, чтобы убедить И. В. Сталина в неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время и доказать ему необходимость проведения в жизнь срочных мероприятий, предусмотренных оперативно-мобилизационными планами».

Жуков возлагает на Сталина вину за просчет в оценке времени возможного нападения Германии на Советский Союз. Он проводил в книге мысль о том, что Сталин, в соответствии со своим личным прогнозом, не заставил все военные округа, флот, авиацию и министерство обороны вести подготовку войск и строительство оборонительных сооружений.

В результате страна и армия оказались неподготовленными к отражению первых ударов противника.

Сталин больше всего боялся первого удара гитлеровской военной машины. Об этом писали все близко соприкасавшиеся с ним военачальники. Поэтому он пошел на соглашение с Гитлером, всячески остерегался спровоцировать Германию, запрещал приводить в действие оперативно-мобилизационный план.

Но фактически вышло так, что всю свою практическую политику подготовки Красной Армии к войне он вел таким образом, что сделал этот первый удар гитлеровской военной машины наиболее разрушительным для СССР и наиболее эффективным для Германии.

Военные специалисты, окружавшие Сталина, видели и понимали назревающую опасность нападения на СССР гитлеровской Германии. Они предлагали целую систему мероприятий, ограждающих нашу страну от первого удара врага, но Сталин неизменно отклонял их предложения.

Проводить подготовку вооруженных сил к отражению нападения врага без Сталина было невозможно, так как это, прежде всего, было связано для военачальников всех рангов с опасностью применения против них крутых мер.

В чем же, в таком случае, была вина военачальников, о которой говорят и пишут историки и сам Г. К. Жуков в своих воспоминаниях?

Их вина состояла в том, что они не сумели убедить Сталина «в неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время»? Все, кто писали об этом, прекрасно понимали, что убедить Сталина в необходимости приведения в действие оперативно-мобилизационных планов Красной Армии было невозможно, что настойчивые требования, от кого бы они ни исходили, об осуществлении этих планов ни к чему хорошему привести не могли. Г. К. Жуков, по-видимому, хотел дать читателям понять, что Сталин как политический руководитель страны должен был лучше, чем военные, разбираться в международной обстановке. И если, несмотря на это, военные должны были убеждать Сталина в назревающей опасности, то вина за то, что они не смогли этого сделать, никак не может падать на военных.

О том, что Г. К. Жуков думал именно так, а не иначе, о том, что он не выгораживал Сталина, свидетельствует следующее место из его книги:

«Я говорил уже о том, какие меры принимались, чтобы не дать повода Германии к развязыванию военного конфликта. Нарком обороны, генеральный штаб и командующие военными приграничными округами были предупреждены о личной ответственности за последствия, которые могут возникнуть из-за неосторожных действий наших войск. Нам было категорически запрещено производить какое-либо выдвижение войск на передовые рубежи по плану прикрытия без личного разрешения И. В. Сталина». (стр. 242–243).

Большинство журналистов, военных, дипломатов, и в их числе Чаковский, как при жизни Сталина, так и теперь, задним числом, стараются доказать, что правительство Сталина делало все для подготовки к войне. При этом перечисляется, сколько было мобилизовано людей в армию, как перестраивалась промышленность, как Сталин проводил совещания по производству новых видов вооружения т. д.

Если даже принять все это на веру, разве дело было только в этом? Главное было — привести войска в состояние полной боевой готовности к ответу на первый удар, чтобы он не был неожиданным для народа и армии.

«…Оборона страны зависит не только, иногда даже не столько, от числа людей, танков и самолетов, имеющихся на вооружении, — писал б. Наркомвоенмор Н. Г. Кузнецов, — но, прежде всего, от готовности немедленно привести их в действие, эффективно использовать, когда возникнет необходимость… Подготовка к войне — не просто накопление техники.

…Думал ли об этом Сталин? Многое, очень многое делалось. И все же нечто весьма важное было упущено. Не хватало постоянной, повседневной готовности к войне. А только в этом случае дивизии могли сыграть роль, которая им предназначалась».

Сталин и Ворошилов хвалились подготовленностью войск к войне. На деле все делалось наоборот. Вот эта готовность дивизий немедленно вступить в действие была парализована сталинской политикой, и потому, несмотря на то, что на западных границах было расположено 170 советских дивизий, они с первых часов войны были дезорганизованы, отброшены от границ или взяты в плен, а вместе с ними громадная часть техники попала в руки врага.

Все попытки Жукова, Тимошенко и других военачальников привести их в действие натыкались на категорический запрет Сталина. Даже в ночь на 22 июня, когда перебежчик сообщил, что немецкие войска начнут наступление 22 июня, и Тимошенко с Жуковым предложили Сталину дать директиву о приведении в действие плана прикрытия, И. В. Сталин заметил:

«Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть (?) вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений». (Г. К. Жуков «Воспоминания и размышления», стр. 242–243).

Г. К. Жуков раскрывает перед читателями линию Сталина, который после подписания пакта с Гитлером последовательно, вплоть до нападения на СССР, считал, что войны с немцами можно избежать, если не поддаваться на провокации реваншистских кругов Германии. По его представлениям, Гитлер был решительно против войны с СССР. За войну с Россией выступали якобы генералы вермахта и стоящие за ними монополистические круги. На самом деле, как свидетельствуют об этом мемуары генералов вермахта, немецкий генералитет был решительно против войны с СССР. Решение о нападении на Советский Союз исходило лично от Гитлера. Этот факт является еще одним свидетельством «дальновидности» Сталина.

Г. К. Жуков знакомит нас с директивами Сталина ко всем военным организациям сверху донизу, о их полной ответственности за любые действия войск, которые могут спровоцировать ответные действия немецкой армии. Ослушаться этих указаний Сталина было невозможно, так как малейшее отклонение от директив рассматривалось Сталиным как провокационное, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Как же при таких условиях Жуков надеялся убедить Сталина в неизбежности скорой войны с Германией?

Если военные считали себя виноватыми перед страной за то, что не смогли убедить Сталина в неизбежности войны, то какова должна быть вина самого Сталина, претендующего на роль вождя советского народа, которого нужно было убеждать и который не только не понимал, в какую пропасть он тянул весь советский народ, но и не давал возможности окружающим его людям разъяснить ему обстановку.

Фактически ни Жуков, ни никто другой из числа военных и политических деятелей, окружавших Сталина, не посмел ему прямо сказать в лицо, что он ведет страну по опасному пути. Все знали, что Сталин не будет считаться с мнением других, даже самых приближенных к нему людей.

«Сталин по-прежнему полагал, — писал главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов, — что война между фашистской Германией и Советским Союзом может возникнуть только в результате провокации со стороны фашистских военных реваншистов и больше всего боялся этих провокаций. Как известно, Сталин любил все решать сам. Он мало считался с мнением других».

Читая воспоминания маршалов, генералов и других участников войны, диву даешься, как все они, по сути рядовые люди, видели нарастающую опасность нападения фашистской Германии на СССР и как этого не видел и не понимал «гениальный вождь» и «великий полководец генералиссимус Сталин».

Все попытки Тимошенко и Жукова, Кузнецова и командующих военными округами повлиять на Сталина, чтобы ускорить ввод в действие «мероприятий, предусмотренных оперативными и мобилизационными планами» оказались тщетными.

«Введение в действие мероприятий, предусмотренных оперативными и мобилизационными планами, — писал Г. К. Жуков, — могло быть осуществлено только по особому решению правительства. Это особое решение последовало лишь в ночь на 22 июня 1941 года.

В ближайшие предвоенные месяцы в распоряжениях руководства не предусматривались все необходимые мероприятия, которые нужно было провести в особо угрожаемый военный период в кратчайшее время».

Мало того, что округам не разрешалось вводить в действие оперативные планы. Военным приграничным округам приказывали проводить разнообразные учения в лагерях, которые отвлекали войска от передовых линий и настраивали их на мирный лад.

«Просьбы некоторых командующих войсками округов, — писал маршал Р. Малиновский, — разрешить им привести войска в боевую готовность и выдвинуть их ближе к границе И. В. Сталиным единолично отвергались. Войска продолжали учиться по мирному: артиллерия стрелковых дивизий была в артиллерийских лагерях и на полигонах, саперные части в инженерных лагерях, а «голые» стрелковые дивизии — отдельно от своих лагерей. При надвигающейся угрозе войны эти грубейшие ошибки граничили с преступлением. Можно ли было этого избежать? Можно и должно». («Военно-исторический журнал», № 6, 1961 год, стр. 7).

Но особенно вредной была линия Сталина в самые предвоенные дни. Маршал Р. Малиновский в уже цитированной статье писал:

«На уточняющий вопрос, можно ли открывать огонь, если противник вторгнется на нашу территорию, следовал ответ: на провокации не поддаваться и огня не открывать».

Даже после того, как война началась, округам не разрешалось полностью вводить план прикрытия. В переговорах с заместителем командующего войсками западного округа генералом Болдиным маршал Тимошенко предупреждал:

«Тов. Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу предупредить Павлова, что тов. Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.

— Как же так? Ведь наши войска вынуждены отступать? Горят города. Гибнут люди, — сказал Болдин.

— Никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки вглубь территории противника на 60 км». (Болдин «Страницы жизни», 1961 г., стр. 81).

Война началась, а Сталин все еще продолжал считать, что это провокация со стороны реваншистских кругов, а не приказ Гитлера.

Такая политика, сейчас кажущаяся, по меньшей мере, странной, тогда вызывала удивление даже у безусловных любимчиков Сталина.

«Совершенно непонятно, — писал в своих воспоминаниях авиаконструктор А. С. Яковлев, — почему нашим войскам, «впредь до особого распоряжения» запрещалось переходить границу? Почему авиации разрешалось наносить удары только на глубину до 100–150 км на германской территории? Война уже шла, а командование не знало, что это — случайное вторжение? Ошибка немцев? Провокация?»

Когда война началась, и стало ясно всем, включая самого Сталина, что нашим руководством была допущена непоправимая ошибка, когда вследствие этого войска противника быстро продвигались вглубь нашей страны, уничтожая подавляющую часть техники и захватывая сотни тысяч пленных советских солдат, Сталин для оправдания своих ошибок и преступлений выдвинул «теорию» «внезапного нападения», которая должна была объяснить массе советского народа причины быстрого продвижения фашистской армии по нашей территории и безостановочное отступление наших вооруженных сил вглубь советской территории. Печать получила установку разъяснить народу, что враг оказался вероломным, нарушил договор о ненападении, подписанный с СССР.

Как об этом свидетельствуют неопровержимые факты, приведенные нами выше, внезапным это нападение было только для Сталина. Утверждение о внезапности нападения находилось в противоречии со всей пропагандой, проводимой Сталиным и Ворошиловым в конце 1930-х годов. Так, например:

«В докладе на четвертой сессии Верховного Совета СССР товарищ Ворошилов указал, что «Красная Армия и Военно-морской флот горды сознанием, что вместе с вооруженными силами Советского Союза всегда и неизменно весь наш замечательный народ и правительство, партия Ленина-Сталина и наш мудрый вождь Сталин спокойно и усиленно работают над тем, чтобы каждый миг быть в полной боевой готовности. Советский Союз не будет застигнут врасплох международными событиями, как бы они ни были внезапны и грозны».(«Политический словарь», 1940 г. стр. 967, подчеркнуто мной — Авт.).

Приведем еще одно свидетельство человека, близко соприкасавшегося со сталинской кухней, главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова:

«Между тем, тревожных данных было немало, и наши люди, побывавшие в Германии, подтверждали, что немецкие войска движутся к советским границам. Мало того, даже Уинстон Черчилль нашел нужным еще в апреле предупредить Сталина об опасности, грозящей Советскому Союзу со стороны фашистской Германии.

Итак, за два месяца до начала войны Сталин знал о подготовке нападения на нашу страну. Но он не обращал внимания на все тревожные сигналы».

Несмотря на неопровержимые доказательства, наши исторические исследования продолжают утверждать, что нападение фашистской Германии было внезапным и неожиданным. В чем же все-таки причина того, что Сталин вопреки непрерывным сообщениям, поступавшим к нему от службы разведки, — которая не просто ссылалась на какие-то слухи, а оперировала совершенно достоверными и убедительными материалами и документами, поступающими от разведчиков, непосредственно находящихся в Германии; от разведчиков, работающих в других странах, в том числе от такого выдающегося разведчика, находившегося в Японии, как Р. Зорге; от премьер-министра Англии Уинстона Черчилля; от госсекретаря США Уоллеса, который передал эти данные, через посла СССР в США Уманского, и из многих других источников, — поступал так, как будто имел материалы значительно более веские и убедительные, чем материалы, поступавшие к нему на стол официальным, хотя и более секретным путем, которые позволяли ему принимать решения вопреки настойчивым требованиям военных привести в действие оперативные планы и планы прикрытия. Почему Сталин после того как Молотов съездил в Берлин для переговоров с Гитлером, не уразумел всего того, что поняли бывшие там с Молотовым дипломат Бережков, генерал Василевский, посол СССР в Германии Деканозов и другие, которые, если верить их воспоминаниям, увидели в ходе переговоров, как Молотов «припер к стенке Гитлера», когда требовал от последнего ответа на вопрос о причинах передислокации немецких войск в Румынию, Венгрию, Болгарию, Финляндию, на который Гитлер ответить не мог? Все они вынесли совершенно твердое впечатление от своего пребывания в Германии, что фашистское руководство готовится к нападению на Советский Союз.

Почему этого впечатления не вынес Сталин, которому они все подробно и обстоятельно доложили? Совершенно бесспорно, что Сталин, помимо всех этих данных, располагал еще какими-то материалами, которые были известны только ему и которые позволяли ему верить, вопреки всем очевидностям, в то, что все еще уладится мирным путем.

Что же это за материалы?

Частично эта тайна приоткрывается Г. К. Жуковым, который писал:

«Естественно возникает вопрос: почему руководство, возглавляемое И. В. Сталиным, не провело в жизнь мероприятия им же утвержденного оперативного плана?

В этих ошибках и просчетах чаще всего обвиняют И. В. Сталина. Конечно, ошибки у Сталина, безусловно, были, но их причины нельзя рассматривать изолированно от объективных исторических процессов и явлений, от всего комплекса экономических и политических факторов… Сейчас у нас в поле зрения, особенно в широких общедоступных публикациях, в основном факты предупреждений о готовящемся нападении на СССР и сосредоточении наших войск на наших границах и т. д.

Но в ту пору, как это показывают обнаруженные после разгрома фашистской Германии документы, на стол к И. В. Сталину попадало много донесений совсем другого порядка». (Там же стр. 232–233).

Очевидно, Жуков знает, о каких материалах идет речь, каким документам, попадавшим к Сталину на стол, тот доверял, не доверяя данным собственной разведки. Знает, но назвать их не может. Мы же можем только догадываться об этом. Дезинформация, которой снабжали Сталина различные службы нацистской разведки? Очень возможно. Личные письма Гитлера Сталину? Весьма вероятно. Чуть-чуть приоткрылась завеса над этим таинственным вопросом на обсуждении в ИМИ книги Некрича «1941 — 22 июня», где Д. Мельников из института истории Академия наук СССР и Е. Гнедин, бывший зав. отделом печати МИД СССР говорили не только о пакте о ненападении и пакте о дружбе с нацистской Германией, но и о готовности Сталина присоединиться к тройственному пакту, то есть по сути о договоренности с Гитлером насчет раздела мира.

Жуков, собственно, намекал, на то, что нельзя рассматривать поведение Сталина в предвоенный период как ошибку, что его надо рассматривать как неотъемлемую часть определенной политики. Поэтому-то Жуков и писал, что, только рассматривая вопрос в целом, можно понять и правильно оценить поведение Сталина в канун войны.

Это, конечно, верно. Наивна, если не лжива, попытка некоторых советских историков утверждать, что Сталин хитрил, пытался обмануть Гитлера. С моей точки зрения, это была отнюдь не хитрость, а попытка всерьез наладить с Гитлером коалицию, которая должна была решать будущее человечества. Это косвенно подтверждается словами Сталина, сказанными им уже после победы и сообщенными Светланой Аллилуевой: «Эх, с немцами мы были бы непобедимы».

Гитлер импонировал Сталину. И не столько личность Гитлера, сколько созданная им тоталитарная система. С США и Англией договориться о разделе сфер влияния было труднее: разные там парламенты, пресса, различные политические партии, в общем, — «прогнившая демократия». С Гитлером, казалось Сталину, было проще: два диктатора поймут друг друга и договорятся — на длительное время, во всяком случае. Вот почему он до последней минуты доверял своим «личным контактам» и сведениям, поступавшим к нему от нацистов, больше, чем данным советской разведки и сообщениям, поступавшим к нему из других стран, особенно из Англии.

Оправдывает ли это Сталина? Наоборот, это усугубляет его вину. Добиваясь власти над человечеством, он готов был договориться с самым злобным врагом человечества, и во имя дружбы с ним закрывал глаза на самые очевидные факты. В этом и заключалось предательство собственного народа.

В предвоенный период налицо были факты, которые нельзя было толковать иначе, чем однозначно. К ним относились, прежде всего, вступление немецких войск во все граничащие с СССР государства и сосредоточение больших масс немецких войск вдоль всей границы СССР. Толковать такую передислокацию войск иначе, чем бесспорное свидетельство агрессивных намерений Германии, было невозможно. Но Сталин, завороженный мощью гитлеровской Германии и будучи не в силах отказаться от своей идеи союза с этой мощью, проявлял, как пишет Жуков, «осторожность при проведении основных мероприятий оперативного и мобилизационного плана». Оказалось, что этот «гениальный стратег» и «великий политический вождь» не умеет отделить в поступающих к нему на стол документах информацию от дезинформации, что он, будучи сверхосторожным и сверхнедоверчивым со своими, полностью доверяет врагу. Он проявлял «осторожность» в интересах противника, вместо того чтобы проявлять осторожность в интересах своей страны.

Насколько можно судить сейчас, свои далеко идущие расчеты на длительный и прочный союз с нацистской Германией и ее военной машиной Сталин держал в тайне даже от своего ближайшего военного и политического окружения. Это понятно: прямо заявить о том, что ближайшим военно-политическим союзником СССР должен стать фашизм, он еще не мог. А иначе объяснить свою «тактику» в критической ситуации кануна войны тоже не мог. Именно этим объясняется то, что в этой критической ситуации Сталин, как отмечает маршал Н. Н. Воронов, даже не предприняв попытки посоветоваться с военными деятелями, категорически запретил привести в действие оперативный план и вывести войска на оборонительные рубежи. Завороженный мощью фашистской Германии и готовый на любые уступки Гитлеру, Сталин для того и занял пост председателя Совнаркома, чтобы самому, а не через посредников, с глазу на глаз вести переговоры с Гитлером.

О готовности Сталина идти на любые уступки Гитлеру, чтобы сохранить союз с ним, многократно упоминается в мировой прессе и в мемуарах. Приведу одно из интересных свидетельств. Летом 1941 года, как сообщает тогдашний советник германского посольства в Москве Хильгер:

«Все указывало на то, что он (Сталин) полагал, что Гитлер собирается вести игру с целью вымогательства, в которой вслед за угрожающими передвижениями войск последуют неожиданные требования экономических или даже территориальных уступок. Он, по-видимому, верил, что ему удастся договориться с Гитлером, когда будут эти требования выставлены».

Как показал ход исторических событий, эта слепая вера Сталина в Гитлера не оправдалась. Вероятно, это к лучшему и для нашего народа, и для человечества в целом: страшно подумать, что ожидало бы людей, если бы союз этих двух чудовищ закрепился на длительное время. Но и так длившаяся два года политика умиротворения и задабривания фашизма дорого обошлась советскому народу. Крах сталинской «стратегии», за который сам «великий полководец» поплатился только десятидневной депрессией, обошелся нашей родине в миллионы человеческих жертв и колоссальные потери в технике (в первые дни войны немцы захватили и уничтожили около 60 % советских самолетов, танков и артиллерийских орудий, расположенных в прифронтовой полосе).

Недаром Сталин впал в панику и, как говорят, ожидал отставки от руководства. Впрочем, члены Политбюро оказались неспособны на такой шаг: они приехали в Кунцево и привычно униженно просили «вождя» взять в свои руки бразды правления. Сталин успокоился и вошел в свою обычную роль диктатора.

Известна официальная цифра советских потерь в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. — 20 миллионов человек. Но нигде советская пропаганда (печать, радио, телевидение, кино) не анализирует причин этих гигантских потерь, не показывает, из чего они складывались. Даже 20-ти серийный документальный фильм «О Великой Отечественной войне», созданный режиссером Р. Карменом, целиком построен на той же ложной концепции «внезапности» нападения гитлеровской Германии, чем косвенно оправдывается гигантская численность жертв, понесенных в этой войне советским народом. Но если пристально вглядеться в цифры, из которых складываются эти двадцать миллионов, станет ясно, что основной причиной таких огромных потерь является не внезапность нападения врага, а все та же преступная политика Сталина.

В самом деле, вот в третьем фильме Р. Кармена сообщается: «В Белоруссии на оккупированной территории было уничтожено 2 миллиона человек, и на Украине — 4 миллиона. Это из 20 миллионов человек в войне 1941–1945 гг.»

Но ведь были еще жертвы на оккупированных территориях Латвии, Литвы, Эстонии, Молдавии и, прежде всего, — России. В одном Ленинграде погибло около миллиона человек. А всего на оккупированных территориях погибло не менее 10–11 миллионов человек. Если добавить к этому 2 миллиона солдат и офицеров, погибших и попавших в плен в первые же дни войны, то общая цифра потерь на оккупированных территориях составит 13 миллионов человек, или 65 % всех потерь, понесенных Советским Союзом в войне 1941–1945 гг. Таких гигантских потерь, конечно, не было бы, если бы не сталинская «стратегия», фактически разоружавшая наши войска перед лицом гитлеровской агрессии. Как справедливо пишет маршал Н. Н. Воронов:

«Если бы вероломно напавшие на нас немецко-фашистские захватчики на рассвете 22 июня 1941 года встретили организованный отпор наших войск на подготовленных рубежах, если бы по врагу нанесла удары наша авиация, заблаговременно перебазированная, рассредоточенная на полевых аэродромах, если бы вся система управления войсками была приведена в соответствие с обстановкой, мы не понесли бы в первые месяцы войны столь больших потерь в людях и в боевой технике. Тогда ход войны сложился бы совершенно иначе, не были бы отданы врагу огромные территории советской земли, народу не пришлось бы перенести столько страданий».

Умалчивать о том, кто является подлинным виновником этих страданий преступление. Не меньшим преступлением является попытка смягчить эту вину.

К числу таких попыток относится утверждение ряда советских историков, что благодаря «мудрой» политике Сталина, заключившего советско-германский пакт, войну удалось-де отсрочить на два года.

Такое утверждение имело бы смысл, если бы авторы его могли доказать, что Сталин использовал эти два года для укрепления обороны страны. Но факты доказывают обратное.

Генерал Григоренко образно формулирует итоги этой двухлетней передышки так:

«За это время было сделано все, что ослабляло нашу оборону, и не успели сделать того, что ее укрепляло».

Наиболее показательна в этом отношении чудовищная история того, как была разрушена линия укреплений на западной границе Советского Союза.

Вот что пишет об этом генерал Григоренко:

«В связи с тем, что западная граница была отодвинута на 200–250 км, постепенно уничтожили старые укрепленные районы — всю огромную дорогостоящую оборонительную линию от моря и до моря».

И почти слово в слово — высказывание маршала А. М. Василевского:

«Чтобы ускорить создание оборонительных сооружений на новых рубежах, приняли решение о разоружении и демонтаже большей части укреплений, с таким трудом и огромными затратами средств создававшихся на протяжении ряда лет вдоль нашей прежней государственной границы».

Военные считали, что старую линию оборонительных сооружений следует сохранить. Советский генштаб предлагал держать главные силы Красной Армии на хорошо укрепленной и изученной старой границе, а в новые области выдвинуть лишь части прикрытия.

Сталин не утвердил этот план, и по его требованию он был генштабом переработан. Мало того, вопреки возражениям наркома обороны маршала Тимошенко и начальника генштаба генерала Жукова, он приказал снять со старых укрепленных районов вооружение и перенести его в новые укрепленные районы.

В результате к началу войны укрепленные районы вдоль старой границы были разрушены, а новая оборонительная линия не была завершена.

Ни старая, ни новая оборонительные системы (на которые были затрачены гигантские средства) не смогли, таким образом, сыграть своей роли и на сколько-нибудь продолжительное время задержать противника. Где же в таком случае военный выигрыш, полученный страной за два года в результате раздела Польши? Ведь уже 27 июня 1941 года 2-я танковая армия немцев достигла окраины Минска и начала окружение советских войск, расположенных в этом районе, а к 9 июля здесь все было кончено. Всего 5-10 дней понадобилось, чтобы лишить нашу армию того преимущества, которое она получила, отодвинув границы СССР на 200–250 километров.

О политическом выигрыше и говорить нечего. За два года управления присоединенной насильственно территорией — Западной Украиной, Западной Белоруссией, Литвой, Латвией, Эстонией, Бесарабией — наша администрация не только не привлекла симпатий населения этих территорий к советской власти, но и вызвала ненависть жителей этих покоренных стран чинимыми ею жестокостями и насилием.

«Уже к 25 июня, — писал маршал Василевский, — части противника углубились на 120–130 километров. К середине июля Красная Армия оставила Латвию, Литву, часть Эстонии, почти всю Белоруссию, Молдавию и часть Украины (восточной)».

Итак, за два года, на которые оттянулось начало войны, не было сделано главное — не была подготовлена оборона нашей границы.

За эти же два года «успели снять с вооружения 45-мм противотанковую пушку и противотанковое ружье» и «не успели с производством их замены» (Григоренко). Как показал опыт войны, 45-мм пушка была снята с вооружения без всякого основания: все танки противника, действовавшие до появления «тигров» и «пантер», и эта пушка, и противотанковое ружье прекрасно пробивали и были эффективны даже в стрельбе против «тигров» и «пантер» (как известно, в ходе войны пришлось возобновить производство и противотанковой пушки, и противотанкового ружья).

Тем не менее, перед войной было принято решение снять их с вооружения. Ни Жданов, который на этом настаивал, ни Сталин, утвердивший это решение по докладу маршала Кулика, не посчитались с возражениями бывшего министра вооружений Ванникова, заявившего Жданову: «Вы перед войной допускаете разоружение армии». Может быть, именно это его заявление повлекло за собой арест Ванникова, которого после начала войны пришлось срочно возвращать из тюрьмы?

Так что же «успел» и чего «не успел» сделать Сталин за два года — с 1939 по 1941 год?

Наиболее красочно говорит об этом генерал Григоренко, и следующая страница моей работы представляет собой простой пересказ соответствующего места его статьи.

Успели расформировать танковые батальоны стрелковых дивизий, но не успели сформировать и обучить новой стратегии механизированные корпуса.

Успели удвоить численность вооруженных сил, но не успели привести войска в боевую готовность.

Успели сосредоточить мобилизационные запасы в угрожающей близости от государственных границ, но не успели обеспечить их сохранность, и в первые же дни войны все они попали в руки врага.

Успели упрятать в тюрьму ряд ведущих конструкторов вооружения и военной техники (некоторых успели даже расстрелять, в том числе автора впоследствии знаменитой «Катюши»), но не успели организовать массовый выпуск новых средств вооружения, законченных разработкой в 1939 году (так, не были запущены в производство новые истребители, пикирующие бомбардировщики и штурмовики, отличные танки «Т-34» и «КВ»; что касается «Катюши», то не успели даже создать опытный образец).

Успели, как сказано выше, разрушить укрепленные районы на старой границе, а новые создать не успели.

Не успели также произвести перестройку промышленности на военный лад, ибо мобилизационный план был принят только в июне 1941 года.

Перечень мероприятий, которые успело и не успело провести советское правительство в порядке подготовки к войне, можно было бы продолжить. Но и сказанного достаточно для убедительного показа того, как использовал Сталин те два года, которые он якобы «выиграл», подписав с фашистской Германией дружественные пакты. Колоссальные людские потери, отдача врагу огромных территорий, захват фашистами нашего вооружения, промышленных предприятий, сельскохозяйственных угодий, обращение в рабство населения оккупированных территорий — вот результат сталинской «подготовки к обороне страны». Можно ли дать более убийственную оценку политической и военной деятельности Сталина, чем дает простое описание его деятельности в предвоенный период?

Даже в «Истории КПСС» в краткий период «оттепели» было записано (правда, с характерной сдержанностью):

«Более чем полуторагодовой период с момента заключения между Германией и СССР пакта о ненападении не был в должной мере использован для укрепления обороноспособности страны».

Сейчас, кажется, даже эту сдержанную характеристику стараются не вспоминать.

23. Роль Сталина в войне 1941–1945 гг

Есть еще такой вариант легенды, пытающейся обелить Сталина: «Да, Сталин совершал ошибки перед войной, да, он растерялся в первые дни войны, но потом он оправился и показал себя выдающимся полководцем, благодаря которому мы, в конечном счете, победили».

Это тоже фальсификация, что я надеюсь доказать.

Сталин предвоенного и Сталин военного периода был один и тот же Сталин — ограниченный, некомпетентный, не умеющий широко и глубоко мыслить, никому не доверяющий диктатор. Как в дни мира, так и в дни войны он приписывал себе чужие заслуги, а за свои просчеты, ошибки и преступления заставлял расплачиваться других. Неограниченная власть позволяла ему никогда ни за что не отвечать. Так было до войны, во время войны и после войны. Поэтому «исправить» его «ошибки» чаще всего было невозможно.

Так было, например, с разработкой плана стратегического развертывания вооруженных сил СССР. Разрабатывая в 1940 году этот план, генштаб, возглавляемый маршалом В. М. Шапошниковым, предусматривал, что главным направлением в войне с Германией будет район севернее реки Сов.

«Соответственно в плане предлагалось развернуть наши главные силы в полосе от побережья Балтийского моря до Полесья, т. е. на участке Северо-Западного и Западного фронтов». (Василевский).

Сталин же был уверен, что враг вначале попытается захватить у нас наиболее богатые промышленные, сырьевые и сельскохозяйственные районы, то есть, прежде всего, Украину, и приказал переработать стратегический план согласно этому его прогнозу. Переработали. Согласно новому плану, главная группировка наших войск была сосредоточена на юго-западном направлении, и это причинило большой ущерб нашим позициям в начальный период войны. На это указывает в своих воспоминаниях Г. К. Жуков:

«В плане были стратегические ошибки. Вследствие этого пришлось в первые же дни войны 19-ю армию и ряд частей и соединений 16-й армии перебрасывать на западное направление с Украины.

…И. В. Сталин для всех нас был величайшим авторитетом, никто тогда и не думал сомневаться в его суждениях и оценках обстановки. Однако указанное предположение Сталина не учитывало планов противника на молниеносную войну».

Почему Сталин решил, что Гитлер прежде всего ринется на Украину? Потому что этот «великий полководец» мыслил устаревшими догмами, опираясь на привычные примеры прошлого, не умея самостоятельно проанализировать современную обстановку.

В 1917–1918 годах Германия, длительное время находившаяся в блокаде, действительно больше всего нуждалась в русском хлебе и сырье, и поэтому при первой возможности двинула свои войска на Украину. Но в 1941 году у Гитлера были другие задачи: молниеносно сокрушить СССР, а для этого надо было нанести удар по центрам Советского союза — Москве и Ленинграду. А сырья и продовольствия в 1941 году у Германии, не в пример 1918 году, хватало; на нее работала вся Европа, да и Сталин помог своими предвоенными поставками.

За эту недальновидность, ограниченность, тупую диктаторскую самоуверенность Сталина тяжело расплатились миллионы советских людей. Среди них были и люди, расстрелянные по личному приказу Сталина за его, Сталина, вину.

Кто был повинен в том, что уже к полудню 22 июня наша авиация потеряла около 1200 самолетов, что в течение первых двух-трех недель войны западные военные округа потеряли до 90 % танков и более половины танкистов, что в июне-сентябре 1941 года Красная Армия потеряла более трех миллионов человек убитыми и пленными (только на Западном направлении, согласно сообщению немецкого генерала Типпельскирха, с 22 июня по 1 августа 1941 года взято в плен 755 тысяч человек, захвачено 6000 танков и 5000 орудий)?

На чьей совести эти чудовищные цифры, взятые нами не только из статьи генерала Григоренко, но и из официальных советских источников (фильм «Война в воздухе»; «Коммунист» № 17 за 1966 г., стр.49 и др.)?

Как явствует из всего, написанного ранее, главный, если не единственный виновник — СТАЛИН. И именно он, а не кто-либо другой, приказал расстрелять за эти потери советских генералов, которых он обвинил в предательстве. Так, вскоре после начала войны были арестованы и расстреляны ныне посмертно реабилитированные: командующий Западным военным округом Д. Г. Павлов, начальник штаба Западного военного округа В. Е. Климовских; начальник оперативного управления того же округа В. Н. Семенов; командир механизированного корпуса С. И. Оборин; командующий 4-й армией Коробков — и другие.

Никто иной, как Сталин — это, опять же, видно из приведенных выше данных — повинен в том, что миллионы советских солдат и офицеров в самом начале войны были обезоружены, окружены и попали в плен. И именно по приказу Сталина наша страна была единственным государством, бросившим на произвол судьбы своих соотечественников, оказавшихся в плену. Именно Сталину принадлежат чудовищные, беспрецедентные слова: «У нас нет пленных, есть предатели».

Чтобы скрыть от народа свои преступления, Сталин не только расстрелял ряд советских генералов, не только предал миллионы оказавшихся в плену солдат и офицеров, — он и его окружение создали еще одну легенду — о так называемом «подавляющем техническом превосходстве» германской армии в начальный период войны.

Но, как свидетельствуют и советские, и зарубежные источники, легенда эта ничего общего с действительностью не имеет. Фактическое соотношение сил отнюдь не было столь разительным в пользу Германии, как об этом пишут советские историки.

Вот таблица о соотношении советской и германской боевой техники к началу войны, приведенная генералом Григоренко:

Тех, кто не склонен доверять «диссиденту» Григоренко, отсылаем к официозному советскому изданию — к «Истории Великой Отечественной войны». Данные о вооруженности противоборствующих сторон к моменту нападения фашистской Германии на СССР в обоих источниках полностью совпадают — один к одному. Только генерал Григоренко делает к своей таблице примечание, свидетельствующее о добросовестности автора.

«В составе наших военно-воздушных сил, — пишет он, — имелось 2700–2800 боевых самолетов новейших конструкций, которые во многом превосходили немецкие. По количеству танков мы превосходили противника примерно в четыре раза, но все пишущие делают акцент на том, что только 9 % было машин новых образцов — это тоже 1700–1800 танков».

Если бы эти новейших конструкций самолеты и танки не были застигнуты врасплох, расстреляны и уничтожены на приграничных аэродромах и полигонах, если бы к моменту нападения немецкой армии они были сосредоточены на решающих направлениях, а не разбросаны по всем частям, если бы танки и самолеты вместе со стрелковыми частями были вовремя приведены в боевую готовность — наступление немецкой армии неминуемо захлебнулось бы с первых дней войны и, во всяком случае, сразу получило бы мощный отпор.

Но в том-то и дело, что фашисты не встретили организованного сопротивления Красной Армии на рубежах нашей страны, ибо ее к этому сопротивлению не готовили. Причины были все те же: уверенность Сталина в незыблемости подписанного им с Гитлером пакта о ненападении и вытекающие отсюда ошибки в определении срока начала войны и запрет вовремя ввести в действие план стратегического развертывания войск на границах. Вот почему не только не были использованы, но прямо были загублены огромные потенциальные возможности наших вооруженных сил. Впрочем, об этом прямо (правда, не называя Сталина) говорится и в «Истории Великой Отечественной войны». (т. II, стр. 49)

«Запоздалая разработка плана прикрытия, несвоевременный ввод его в действие, а также медлительность советского военного командования в сосредоточении и развертывании Красной Армии в условиях непосредственной угрозы войны привели к тому, что группировка советских войск к моменту нападения немецко-фашистской армии оказалась не соответствующей требованиям обстановки.

Этим в значительной мере можно объяснить то, что огромные возможности, которыми располагали советские вооруженные силы, не были использованы в полной мере для успешного отражения удара врага».

Так все-таки, научил ли чему-нибудь Сталина провал его стратегии и тактики, которыми он руководствовался в предвоенный период? Проявил ли он себя в ходе войны как — не скажу выдающийся, но хоть сколько-нибудь вдумчивый — полководец?

Нет, и этого не было. И после того как война началась, Сталин продолжал некомпетентно и неуклюже вмешиваться в непосредственное руководство военными действиями, сплошь и рядом мешая генеральному штабу и командующим фронтами.

Так, в первый период войны, в условиях разгрома советской обороны, разъединения и окружения крупных частей Красной Армии и быстрого продвижения немецких армий вглубь советской территории, все советские военные специалисты предлагали единственно возможную тактику: отвод войск из-под ударов врага и сосредоточение их на новых рубежах. Сталин же безапелляционно и необоснованно требовал невозможного — немедленного развернутого наступления по всей линии фронта. Это не только не помогало войскам выйти из окружения, но, наоборот, вносило неразбериху и сумятицу в управление войсками.

Вот что, например, вспоминает Г. К. Жуков:

«Н. Ф. Ватутин сказал, что И. В. Сталин одобрил проект директивы № 3 наркома и приказал поставить мою подпись.

— Что это за директива? — спросил я.

— Директива предусматривает переход наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома противника на главных направлениях, притом с выходом на территорию противника.

— Но мы еще точно не знаем, где и с какими силами противник наносит свои удары, — возразил я.

— Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное…» (стр. 25I).

Директива № 3 была нелепа, безграмотна, а главное — совершенно бессмысленна: выполнить ее было невозможно. Она требовала от отступавших по всему фронту от границы, потерявших всякую связь друг с другом, командованием и генштабом, потерявших значительную часть вооружения и частично окруженных противником войск немедленного перехода в наступление и выхода на вражескую территорию. Ни о чем, кроме потери чувства реальности самой опасной потери для полководца, — такая директива не свидетельствовала. Но Сталин не только подписал ее, он со свойственной ему манерой перекладывать ответственность на чужие плечи потребовал, чтобы ее подписали не согласные с нею руководители генштаба. И те, повинуясь приказу, подписали.

Гибельное вмешательство Сталина в оперативные дела сказалось также при решении вопроса об отводе войск из Киева.

Уже в августе 1941 года в районе Киева под угрозой окружения находилась крупная группировка войск Юго-Западного фронта — свыше пяти армий, несколько сот тысяч воинов. Начиная с 20 августа, маршал В. М. Шапошников, генералы Г. К. Жуков, А. М. Василевский, Кирпонос, Тупиков и другие компетентные военные специалисты ставили перед Сталиным вопрос об оставлении Киева и отводе войск за Днепр. Однако Сталин категорически запретил оставлять Киев. 7-го сентября командующий Юго-Западным фронтом генерал Кирпонос направил в адрес генштаба и командования тревожное донесение о реальной опасности окружения всей группировки. Но никакие попытки Василевского и Шапошникова убедить Сталина в необходимости отвода войск успеха не имели.

«При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев, — писал А. М. Василевский, — Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание».

Потерпел неудачу и Жуков, также настаивавший перед Сталиным на оставлении Киева и отводе войск за Днепр. В результате Сталин отстранил Жукова от поста начальника генштаба. Киев мы, конечно, все равно потеряли, но одновременно потеряли и всю киевскую группировку войск, окончательно окруженную немецкими войсками.

Когда Сталин разговаривал по прямому проводу с командующим Юго-Западным фронтом Кирпоносом, еще можно было спасти сотни тысяч советских воинов. Но Сталин исходил не из интересов советского народа, не из соображений сохранения человеческих жизней, не из азбучной для всякого специалиста военной логики. Его волновали только соображения личные, престижные. Он требовал вот сейчас, сию минуту доказать справедливость его довоенной концепции насчет того, что война будет вестись на чужой территории, хотя она уже реально велась на нашей земле, и гибли наши люди.

Еще до войны, в 1936 году, Л. Д. Троцкий в книге «Что такое СССР» писал:

«Нынешняя официальная формула внешней политики, широко разрекламированная не только советской дипломатией, которой позволительно говорить на условном языке своей профессии, но и Коминтерном, которому полагается говорить на языке революции, гласит: «Ни пяди чужой земли не хотим, но не уступим и вершка своей земли». Как будто дело идет о простом столкновении из-за чужой земли, а не о мировой борьбе двух непримиримых социальных систем». (стр.147).

Как явствует из предвоенной политики Сталина, он вовсе не считал эти социальные системы непримиримыми и охотно шел на сговор с фашизмом. В результате он ослабил нашу армию, ухудшил позиции наших войск и облегчил врагу условия для захвата большой территории с богатыми землями и мощными промышленными предприятиями. И теперь он хотел заставить забыть об этом приказами, требовавшими немедленного продвижения вперед.

Большинство историков признает, что именно Сталин был виновником тяжелых поражений нашей армии в начальный период войны. Те, кто пристально анализируют ход войны, считают также, что Сталин играл отрицательную роль и во многих дальнейших военных событиях. Это признают даже официальные советские авторы. Так, в статье, напечатанной в «Военно-историческом журнале» (№ 10 за 1965 г. стр. 33) говорится:

«Историк не может не отметить, например, того большого вреда, который принесла нашей стране и армии разработанная еще перед войной Сталиным концепция, основанная на двух догмах: «ни пяди своей земли не отдадим врагу» и «будем вести войну на территории противника». Под влиянием этих догм Сталиным были отвергнуты различные предложения некоторых военных относительно создания на западе нашей страны глубоко эшелонированной обороны. Стратегический план возможной войны, как его представлял Сталин, исключал возможность прорыва противником нашей обороны и сколько-нибудь значительного углубления на советскую территорию.

Поэтому ни промышленные предприятия западных районов, ни население не были подготовлены к возможной эвакуации. Это создавало возможность окружения и крайне мешало использованию войсками естественных рубежей (реки Неман, Августовского канала и пр.). Поэтому, хотя для защиты границы были дислоцированы 12 армий, этих сил оказалось мало для отражения концентрированного по отдельным направлениям немецкого наступления».

А вот что говорит о сталинском руководстве военными действиями «История Великой Отечественной войны»:

«Требование Ставки во что бы то ни стало удержать занимаемые рубежи, даже в условиях фланговых обходов и охватов, осуществляемых противником, а также отсутствие у некоторой части командного состава Красной Армии необходимого опыта в руководстве крупными соединениями часто являлись причиной того, что группировки советских войск не выводились вовремя из-под ударов врага. Обычно это заканчивалось тяжелыми боями в окружении и влекло за собой большие потери в людях и в боевой технике». (т. 1, стр. 58).

Можно ли списать все это со сталинского счета, ибо мы победили? Можно ли, как это делают некоторые историки сталинской школы, приписать Сталину честь этой победы? Что думают об этом люди, которые этой победы добились?

Характерна сдержанная формулировка Г. К. Жукова, когда в его мемуарах всплывает вопрос о полководческих заслугах Сталина. Жуков задает себе риторический вопрос: «Действительно ли Сталин являлся выдающимся военным мыслителем в области строительства вооруженных сил и знатоком оперативно-стратегических вопросов?» Но далее, не отвечая на поставленный им вопрос, он пишет:

«Лично Сталину приписывали: (подчеркнуто мной — Авт.) ряд принципиальных разработок, в том числе о методе артиллерийского наступления, о завоевании господства в воздухе, о методах окружения противника, о рассечении группировок врага и уничтожении их по частям и т. д.

Все эти важнейшие вопросы военного искусства являются плодами, добытыми на практике, в боях и в сражениях с врагом, плодами глубокого размышления военачальников и самих войск». (стр. 297)

Сказано осторожно, но недвусмысленно. Достаточно такого выражения, как «лично Сталину приписывали…», чтобы в прах разлетелась сочиненная угодливыми подхалимами легенда о «десяти ударах товарища Сталина», якобы обусловивших победу Советского Союза над фашистской Германией. К этому можно только добавить, что такое «приписывание» происходило по указаниям самого Сталина.

Еще более откровенную оценку Сталину как полководцу дает в своих воспоминаниях маршал Советского Союза Бирюзов:

«Не Сталин преподносил нам готовые рецепты, где, когда и как ударить противника. Планы этих ударов создавались коллективным умом многих людей больших и малых военачальников. А осуществлялись они волей и несгибаемым мужеством всего советского народа, воодушевленного идеями защиты социалистического отечества». (Бирюзов, «Советский солдат на Балканах», стр. 56).

«Анализируя сейчас факты военных лет, — продолжает Бирюзов, убеждаешься, как далеко он стоял от армии. Сталин был Верховным Главнокомандующим, но войска никогда не видали его на фронтах, и сам он ни разу не лицезрел солдата в боевых условиях. Больше того, в самый тяжкий начальный период войны действующая армия не получала даже оперативных документов, подписанных самим Сталиным… Только тогда, когда советские войска стали одерживать одну победу за другой, появились приказы за подписью Сталина». (там же, стр. 247).

Как видим, тот же почерк: от ответственности за просчеты и провалы уклониться, а чужую славу присвоить себе. Да и некомпетентное, необоснованное вмешательство в оперативные дела Сталин позволял себе в течение всей войны, от чего неоднократно гибли и попадали в окружение советские воины.

А Р. А. Медведев утверждал, что не было раздела Польши, и одобрял действия Советского Правительства, связанные с присоединением части Польши к СССР.

Примером такого преданного отношения к Сталину является Якир, который, будучи арестован, был уверен, что Сталин ничего не знает о том, что творится. Умирая, он выкрикивал: «Да здравствует Сталин!»

На расположении запасов вблизи государственной границы настаивали, в частности, Г. И. Кулик, Д. З. Мехлис, Е. А. Щаденко. Мотивировали они, как вспоминает маршал Василевский, это тем, что «агрессию удастся быстро отразить», и «война во всех случаях будет перенесена на территорию противника».

Известно, что в сталинских лагерях длительное время сидели такие выдающиеся ученые-конструкторы как С. Королев, А. Туполев и многие другие.