Взломщик, который изучал Спинозу

Глава 22

Нависла гробовая тишина. Ошеломленный Колкэннон поспешил повторить, что я сошел с ума.

– Этот человек только что сам признался, что он взломщик, а мы сидим развесив уши. Кто дал ему право обвинять других в воровстве и убийстве? Кому как, а мне это надоело. Я ухожу!

– Не хотите остаться на угощение? Пожалеете.

Раздувая ноздри, он кинул на меня испепеляющий взгляд и вышел из ряда. Но тут чья-то рука взяла его под локоть. Он круто обернулся.

– Спокойно, – сказал ему Рэй Киршман. – Почему бы нам не остаться до конца? Может, Берни еще чего интересного скажет.

– Уберите руки! – прорычал Колкэннон, хотя его рычание напоминало скорее тявканье пуделя, чем рявканье овчарки. – Кто вы такой?

– Я из полиции, – добродушно сказал Рэй, – а вот вы, как считает Берни, – убийца. У него на такие делишки нюх прямо-таки собачий. Раз уж он завладел мячом, пусть гонит его дальше, а?

Куда-то я его загоню?

– Мистер Колкэннон в одном прав, – продолжал я. – Да, я вор-взломщик. Точнее, букинист, старающийся отделаться от дурной привычки воровать. И уж точно я – не полицейский. Выдвинуть против него обвинение в убийстве – это действительно дело полиции. Но я, думаю, сумею подсказать полиции, с чего начать. Первым делом надо обратить внимание на его материальное положение: Колкэнноны – люди состоятельные, у них куча ценных вещей, но у богатых тоже случаются финансовые затруднения, как и у простых смертных. Что навело меня на такое подозрение? Когда я открыл сейф, там были только дамские часы, пара серег, одна-единственная редкая монета и деловые бумаги. Люди, которые тратятся на устройство стенного сейфа, обычно хранят там нечто более существенное, особенно те, кто держит сторожевых собак. У таких людей дом действительно неприступная крепость. Вчера я сделал несколько телефонных звонков, и мне удалось установить, что мистер Колкэннон распродает монеты, которые он приобрел за последние годы.

– Это ничего не доказывает! – выкрикнул Колкэннон. – У человека могут измениться интересы, и он продает одно, чтобы приобрести что-то другое.

– Бывает и так. Однако в данном случае дело, думаю, обстоит иначе. Недавно вы вложили средства в некоторые крупные операции и, как свидетельствуют биржевые сертификаты в сейфе, понесли серьезные убытки. Затем вам стало известно, что продается никель 1913 года, но за него просили, думаю, гораздо больше, чем полученные мистером Питтерманом двадцать тысяч. У вас не было такой суммы, но вам приспичило приобрести эту монету, так как вы человек по натуре жадный, а алчность, если верить Спинозе, – это вид сумасшествия, хотя непосредственно здоровью не угрожает.

Вы лезли из кожи, чтобы заполучить заветный никель, и это в то время, когда вы судорожно искали средства, чтобы расплатиться по другим обязательствам. А тут еще настала пора вязать вашу собаку – опять расходы, и немалые, правда, вы вернули бы свои деньги, когда у Астрид появились бы щенки. Вы едете в Пенсильванию и в целях экономии не остаетесь там ночевать, а катите на ночь глядя назад в Нью-Йорк. Между вами и вашей женой вспыхивает ссора – может быть, в театре или после спектакля, за ужином, – не знаю. Пусть полиция выясняет подробности, хотя ей придется покрутиться.

Так или иначе, вы возвращаетесь домой вдвоем и находите полный разор и разгром. Не исключаю, что у вас уже зрели планы продать кое-какие ценные вещи, – и вот они исчезли. Допускаю, что кое-что из вещей не было застраховано. Ручаюсь, что вы и не думали страховать столовое серебро – кто в наше время это делает? Но внезапно в последние годы цены на серебро подскакивают, и вы уже мечтаете сорвать порядочный куш, когда отделаетесь от надоевших вам сервизов, подносов, ваз. Однако и здесь вас ждало разочарование: серебра как не бывало. И, может быть, в эту самую минуту жена делает какое-нибудь неуместное язвительное замечание. Чаша вашего терпения переполнилась. Или же вы неожиданно вспоминаете, что у вас в сейфе хранятся страховые полисы на вас и вашу жену. Если один из супругов умирает, другой получает премию в полмиллиона долларов. В обоих документах особо предусмотрена выплата, если смерть наступила в результате несчастного случая. Не знаю, почему страховые компании подводят убийство под категорию несчастного случая?.. Это же явное противоречие, вы не находите? Ведь убийство, как правило, совершается преднамеренно! Может быть, сначала вы вспылили и ударили жену и только потом подумали о полумиллионной премии. Вы окинули взглядом разграбленные и разгромленные комнаты, и вам пришло в голову, что варварское ограбление – прекрасная дымовая завеса для совершения убийства. Так было дело или иначе – покажут следствие и ваше признание. А в том, что вы признаетесь, мистер Колкэннон, не может быть никакого сомнения, потому что преступники-дилетанты раскалываются при малейшем нажиме со стороны следователя. Вы профессионал по части хватательных движений, сэр, но в злодейских преступлениях вы – совершенный дилетант.

Я думал, что Колкэннон признается позже, в полицейском управлении, отнюдь не при всем честном народе. Однако по лицу его тотчас пробежала тень, губы задрожали. Я умолк, уступая ему место. В камере. На виске у него дергалась жилка.

– Я не хотел ее убивать!.. – выдавил он.

Я посмотрел на Рэя, Рэй на меня. Рот у него расплылся в ухмылке.

– Сначала я просто ударил ее, почти машинально. Она довела меня. Это в ее характере. Она и замуж за меня вышла по расчету, это ни для кого не секрет. И вот, когда мы оказались в стесненных обстоятельствах... – Он вздохнул. – Я размахнулся и ударил ее. Будь рядом собака, я не посмел бы поднять на нее руку... Она упала и, должно быть, ударилась обо что-то головой.

Что ж, выдумка подходящая, но я-то видел фотографию. Женщину били методично, пока она не скончалась. Колкэннон старался сохранить хорошую мину при плохой игре. Бог с ним, пускай. Клин в кокосовый орех всажен, еще немного, и он расколется.

– Я пощупал у нее пульс. Она уже не дышала. Я испугался, почувствовал, что и мне конец, а потом подумал: в доме же были налетчики, надо все свалить на них... Я связал жену и нанес себе палкой несколько ударов по голове. Это было мучительно, уверяю вас, но я выдержал. И только потом позвонил в полицию. Я боялся, что меня будут допрашивать, но они увидели разграбленные комнаты и этим удовлетворились.

Рэй закатил глаза. Я понял, что некоторым его коллегам по управлению будет не очень-то приятно услышать такое.

– Но Абеля Крау я не убивал! – продолжал Колкэннон в порыве праведного возмущения. – Ради чего мы, собственно, все собрались здесь? Чтобы справить панихиду по скупщику краденого? Я лично никогда не встречался с Абелем Крау. Даже имени его не слышал. Не убивал я его, и точка.

– Верно, не убивали, – подтвердил я.

– Я и понятия не имел, что моя монета у него. Я думал, она у вас.

– Совершенно верно.

– Я думал, она у вас, потому и притащился сюда, на Булыжный Холм, будь он неладен. Как вы можете обвинять меня в убийстве Абеля Крау?

– В этом я вас не обвиняю.

– Да, но...

Я обвел глазами публику, ловившую каждое мое слово, и остановил взгляд на убийце Абеля Крау. Его лицо не выражало ничего, кроме напряженного интереса, как и у всех других.

– Я только думаю, что вы могли его убить, чтобы заполучить назад свою монету, – сказал я, обращаясь к Колкэннону. – Как я понимаю, сегодня днем вы собирались убить и меня – только бы не платить мне двенадцать тысяч за никель... Да, вы не знали и не могли знать, что монета у Абеля Крау.

– Если только Абель сам не сказал ему об этом, – пискнула Каролин. – Может быть, Абель хотел сбыть ему никель обратно?

Я покачал головой.

– Абель не мог действовать опрометчиво, и у него просто не было времени. Допускаю, что он намеревался договориться со страховой компанией, но на этом этапе он не знал, что монета не застрахована, и уж, конечно, в мыслях не держал продавать ее назад предполагаемому прежнему владельцу.

Сначала я думал, что Абель пригласил к себе какого-нибудь возможного покупателя, чтобы тот посмотрел вещь. Но эта версия означала бы, что он жестоко ошибся в человеке, что на него не похоже, и поплатился за это жизнью. И вообще сомнительно, чтобы он начал с этого.

Будем рассуждать логически, – продолжал я после небольшой паузы. – Абелю Крау приносят монету, стоимость которой оценивается предположительно шестизначной суммой. Приносит вор, который украл ее у человека, которого мало кто знает и о котором уж никто не предполагал, что эта монета может быть у него. Что должен сделать профессиональный перекупщик? Прежде всего установить, не попала ли к нему подделка. Абель – человек опытный и мог определить подлинность никеля сам путем тщательного осмотра. Но как человеку опытному ему нужно подтверждение эксперта. Мистер Руслэндер, например, получил монету из уважаемого учреждения и тем не менее счел необходимым провести обычную процедуру просвечивания рентгеном. И Абель наверняка намеревался сделать то же самое.

Он и сам говорил, что прежде всего займется именно этим. «В другое время, – сказал он, – я бы мог проверить подлинность монеты, не выходя из этого дома». Я так это понял, что он мог бы попросить зайти какого-нибудь опытного нумизмата, но таких специалистов по ночам не вызывают, и я потом сообразил, что он имел в виду совсем другое.

Он, возможно, имел в виду, что опытный нумизмат живет в его собственном доме, но и это предположение пришлось отвергнуть. Я понял, что Абель вряд ли захотел бы, чтобы в нумизматических кругах узнали о его приобретении. Никель 1913 года – слишком редкая и известная монета, а эксперты в этой области – люди исключительно щепетильные, ни один не станет заниматься ворованной монетой.

Так я пришел к выводу, что Абелю нужно было не просто чье-то мнение, – он непременно хотел просветить монету рентгеном.

Я оглядел собравшихся. Убийца Абеля был так спокоен, что я на секунду усомнился в своей правоте. Впрочем, только на секунду. Каролин энергично закивала. Она смекнула, куда я гну.

– Где есть рентгеновский аппарат? В приемной какой-нибудь больницы? В кабинете рентгенолога? Но для этого надо выйти из дома. Может быть, у зубного врача? В доме есть дантист, доктор Григ. Он, кажется, специализируется на пломбировании коренных зубов.

– Да, он по коренным, причем совершенно без боли, – неожиданно высказалась миссис Померанц, – но деньги берет несусветные.

– Не он один такой, – раздались голоса, – все несусветно дерут.

– Не думаю, чтобы Абель нуждался в услугах доктора Грига. У него протезы. Но независимо от этого он мог быть с ним в хороших отношениях и мог пользоваться его рентгеновской установкой для просвечивания редких монет и драгоценностей. Однако он не был пациентом доктора Грига и вообще близких друзей среди соседей не завел.

Тем не менее он поддерживал знакомство с кем-то из соседей, у кого был рентгеновский аппарат. Дело в том, что Абель жаловался на ноги. Не знаю, был ли у него синдром Мортона или, что еще хуже, размягчение хрящей, но ноги у него действительно побаливали. И его значительный вес увеличивал нагрузку на них. Обувь, стоящая у него в шкафу, вся сделана на заказ и снабжена различными хитроумными приспособлениями, которые не купишь в соседней аптеке.

Я опять посмотрел на убийцу. На лице его читалось беспокойство, в глазах появилась тревога. Бородка и усы не давали разглядеть рот, однако подозреваю, что и губы у него задергались.

– По поводу ног Абель часто наведывался к Меррею Файнзингеру. Ясное дело, он не принадлежал к категории бегунов и танцоров, но его лечебная карта свидетельствует, что он был постоянным пациентом этого ортопеда. Кстати, в тот день, когда его убили, ему был назначен прием.

– Неправда! – возмущенно выкрикнул Файнзингер. – Приема на этот день я ему не назначал. Абель Крау был моим пациентом, это верно, но не только пациентом. Он был также моим другом. Вот почему я пришел на панихиду, но вместо этого попал на суд инквизиции.

– Не назначали? Странно! Запись о приеме имеется в регистрационной книге и в его карте. – Никаких записей вплоть до минувшей ночи там не было, но, как говорится, к черту подробности. – Он ведь не первый раз пользовался вашей рентгеновской установкой?

Файнзингер пожал плечами.

– Да, он иной раз заходил ко мне, спрашивал, может ли включить рентген. Мне-то что? Близкий человек, пациент – пусть включает. Но в то утро он, кажется, не приходил или я просто не обратил внимания – у меня было много пациентов.

– Вот именно. Вы подождали до перерыва на ленч. Когда народ разошелся, вы поднялись к нему и попросили показать монету. Он показал, и вы убили его и взяли никель.

– Зачем мне это делать? В деньгах я не нуждаюсь. У меня отличная практика, дела идут как никогда. Я даже не коллекционер. Зачем мне его убивать?

– Просто-напросто элементарная жадность. Да, вы не коллекционер. Но не только коллекционеры знают о никеле 1913 года. О нем разве что младенцы не слышали. Говорите, отличная практика? Чем лучше у вас идут дела, тем сильнее вас тянет к роскоши. Вы сами об этом сказали, когда выписывали мне ортоэластики.

«Что-то с ними теперь будет? – подумал я. – Заказ уже спущен в мастерскую. Как они попадут ко мне, если мой ортопед будет арестован? Впрочем, Бог с ними, ортоэластиками».

– Ответ мы снова находим у Спинозы, – сказал я, открывая книгу на заложенной странице. – «Когда мы видим, что кто-то получает удовольствие от какой-либо вещи, у нас появляется желание обладать этой вещью, дабы испытывать такое же удовольствие. Но исполнению желания нашего мешает тот факт, что этот предмет принадлежит другому, посему мы пытаемся устранить это препятствие». – Я закрыл книгу. – Другими словами, вы видели, как дорога Абелю эта монета, и вы захотели ее заполучить. Поэтому вы убили его, то есть устранили препятствие, и взяли монету.

– Вы этого не докажете, – возразил он. – У вас нет никаких доказательств.

– Доказательства – дело следствия. Думаю, что в данном случае следствие не подкачает... Далее. Вы не ограничились тем, что присвоили никель. Вы взяли и другие вещи, которые я выкрал у Колкэннона, – изумрудные серьги и золотые дамские часы фирмы «Пьяже». Не удивлюсь, если они обнаружатся где-нибудь в вашем приемном кабинете, например в среднем ящике стола.

Файнзингер не сводил с меня глаз.

– Это вы их туда подбросили!

– Каким образом? Я не волшебник. Но и это еще не все. Вы взяли ключи от квартиры и, уходя, заперли за собой дверь. Это затруднило обнаружение тела и помогло вам лучше замести следы. Вы, конечно, избавились от них?

– Конечно, – вырвалось у Файнзингера. Он тут же спохватился и затряс головой: – Не брал я никаких ключей! Повторяю: я не убивал его, не брал монеты и ничего другого! И ключей не брал.

– Брали, брали, и у вас недостало сообразительности избавиться от этой улики. Ключи находятся в том же ящике вместе с серьгами и часами.

Ключи, конечно, были в ящике. Правда, не те самые, которыми пользовался он, но кто это узнает? Однако он знал.

– Вы сами подбросили вещи, чтобы сфабриковать против меня дело!

– И никель подбросил я?

– Никакого никеля вы у меня не найдете!

– Вы так думаете? Полиция учинит обыск, перетрясет каждую вещь – и не найдет? Вы в этом уверены? Подумайте хорошенько.

Думал Файнзингер недолго. Очевидно, мои слова звучали убедительно, и, очевидно, он был более высокого мнения о способности полиции найти иголку в стоге сена, чем я. Прежде, чем кто-либо успел сообразить, что происходит, он резким движением отодвинул стул, быстро протиснулся мимо сидящей рядом с ним женщины и побежал к выходу.

Рэй в одно мгновение выхватил пистолет, но стрелять не мог. Между ним и Файнзингером находились люди. Все повскакали с мест, замахали руками, раздались крики.

«Пусть бежит, далеко не убежит», – подумал я, и тут же рука непроизвольно потянулась под пиджак за пистолетом. Я крикнул Файнзингеру, чтобы он остановился, но он – ноль внимания. Тогда я выстрелил шприцем и утихомирил сукина сына.