Взломщик, который изучал Спинозу

Глава 7

Ленч у нас с Каролин обычно общий. По понедельникам и средам продукты закупаю я, и мы едим в ее собачьем салоне. По вторникам и четвергам еду приносит она, и мы закусываем в «Барнегатских книгах». По пятницам мы, как правило, закатываемся в какой-нибудь недорогой ресторанчик с национальным колоритом и гуляем. Естественно, этот распорядок всегда можно было нарушить, если у меня или у нее менялись планы. Сегодня была среда, и когда я не явился к ней в полдень, она поняла, что у меня что-то изменилось, и махнула поесть одна. «Салон для пуделей» был заперт, изнутри на стеклянной двери висела картонка и циферблат с передвижными стрелками. На картонке была надпись: «Вернусь в...» – стрелки показывали половину второго.

Я заглянул в кафе у поворота на Бродвей, но Каролин там не было. Хотел оттуда же сделать звонок, но телефон-автомат висел на людном месте. Пришлось пройти еще квартал и заглянуть в восточный ресторанчик – и снова никого, зато автомат находился в укромном уголке. Я заказал чашку кофе и сандвич с пряностями. Голоден я не был, но, помимо булочки на завтрак, с утра не ел и потому решил, что стоит подкрепиться. Сандвич я не доел, кофе выпил весь и попросил десятицентовиков, когда мне давали сдачу.

Первый звонок я сделал Абелю Крау. Дневная «Пост» была уже в киосках, но я даже не посмотрел на нее – знал, что вся третья полоса занята Вандой Колкэннон. Убийство ее могло попасть и на первую полосу, если его оттуда не потеснит что-нибудь чрезвычайное, вроде прогнозируемого вторжения из Южной Америки каких-нибудь жалящих насмерть пчел. Помню, когда было шумное дело Сэма Берковица, «Пост» поместила во всю первую полосу фотографию спящего в камере маньяка, сопроводив ее кричащей надписью: «Сэм спит!!!»

Слух об убийстве наверняка разнесся повсеместно и должен был дойти до Абеля по радио, телексу или с печатной страницы. Любая краденая вещь стоимостью, исчисляемой шестизначным числом, – штука довольно горячая, можно и обжечься. А тут убийство! Считай, пожар разгорелся. От такого Абель будет не в восторге. Хорошего настроения ему мой звонок не прибавит, зато хоть я ему повторю еще раз, что, может быть, мы и плохие, но в мокром деле не участники.

Я держал трубку ровно двенадцать гудков, пока мой десятицентовик не выскочил из аппарата назад. Подумав полминуты, я набрал номер снова. Бывает, что ткнешь палец не туда, куда надо, или вдруг связь забарахлит.

Нет, молчит. Я набрал его номер по памяти, телефонной книги под рукой не было, поэтому я на всякий случай позвонил в «Справочную», и выяснил, что память меня не подвела. Я позвонил Абелю в третий раз, но результат был тот же самый. Может быть, как раз в это время он торгуется с покупателем из-за нашего никеля. Может быть, он зашел в свою любимую кондитерскую на Западной Семьдесят второй и скупает все, что попадается на глаза. Или дрыхнет, прикрыв телефон подушкой. Или мокнет в ванной. Или же прогуливается в Риверсайдском парке, искушая тамошнее хулиганье... Все может быть.

Я снова позвонил по 411 и попросил номер галереи «Нэрроубэк» на Западном Бродвее в Сохо. После четырех гудков я уже подумал, что мне вообще не суждено сегодня до кого-нибудь дозвониться, но тут услышал хриплый от беспрерывного курения голос Дениз Рафаэлсон.

– Привет, – сказал я. – Мы готовы к ужину?

– Берни?

– Он самый.

Последовала небольшая пауза.

– Что-то я перепутала, – сказала она наконец. – Работаю, как зверь, голова от красок раскалывается. Мы что, на сегодняшний вечер договаривались?

– Вроде так. В прошлый раз идея родилась. Значит, умерла, не успев родиться.

– Надо записывать, – сказала она. – А я этого не делаю. Извини, Берни.

– У тебя другие планы?

– Планы? Да нет. Хотя, если я забыла о свидании с тобой, то уж о прочем и подавно. Насколько я помню, сегодня у меня вечеринка. Придут Трумен и Гор, Хилтон хотел посмотреть мои последние работы – ему предстоит писать обзор в воскресную «Таймс». Энди обещал привести Мэрилин, если только она в городе. Ты знаешь, что это такое – принадлежать к кругу людей, которых узнают по одному имени? Я? Что я? Да будь я хоть Джеки, все равно спросят документы, если захочу получить в банке деньги по чеку.

На телефонные хохмы Дениз мастерица. Я познакомился с ней тоже по телефону, совершенно случайно, когда разыскивал одного художника, о котором я не знал ничего, кроме фамилии. Она посоветовала, что надо сделать, мы разговорились, и пошло-поехало. С тех самых пор мы встречаемся время от времени, и если наши свидания оставались эпизодическими и не переросли во что-то более прочное, то это все равно не самое худшее в том, что теперь принято называть межличностными отношениями.

– Я знаю, что должна была сделать – притвориться, – говорила Дениз. – Когда ты спросил, готова ли я к ужину, надо было сказать «да» и точка. Какая жалость, что я не употребляю наркотики! Тогда можно было бы сказать, что только что выкурила травку, вот в голове все и перепуталось. Ты поверил, что это от красок?

– Конечно, поверил.

– Потому что я действительно свободна сегодня вечером. Даже если я и забыла о свидании, ничто не мешает мне на него прийти. Мы условливались, где встретиться?

– Почему бы мне не заскочить к тебе? Примерно в половине восьмого.

– Правда, почему бы и нет?

– Тогда я заскочу.

– Я буду ждать. Что-нибудь приготовить?

– Нет, мы куда-нибудь сходим.

– Звучит многообещающе. Может быть, я успею закончить эту проклятую картину. Тогда полюбуешься. А может быть, и нет. «Берни в 7.30». Знаешь, я записала. Теперь уж точно не забуду.

– Я верю тебе, Дениз.

– Одеться как-нибудь по-особому?

– Простенько, но со вкусом и с улыбкой.

– Хорошо.

Я попробовал позвонить Абелю еще раз, но напрасно. Было уже половина второго, и я пошел в «Салон для пуделей». Каролин только что освободилась.

– А, это ты! – встретила она меня. – А я ждала-ждала, вижу – тебя нет. Пошла к тебе, но магазин заперт. Пошел, думаю, за ленчем. Вернулась сюда, снова подождала, потом махнула рукой и пошла поесть одна.

– Ни в кафе, ни у Мамуна тебя не было.

– Захотелось чего-нибудь горяченького внутрь, а то от вчерашних сладостей... Господи, ну и утро!

– Тяжелое?

– Голова была как футбольный мяч после матча с участием Пеле. Ты хоть представляешь, что это такое – возиться с большим шнаузером, когда у тебя сахарное похмелье?

– Нет.

– Вот счастливчик! Значит, в кафе был и у Мамуна? Искал меня?

– Вроде того.

– Просто так или понадобилась?

Мне ужасно не хотелось портить Каролин настроение, но выхода не было.

– Хотел сказать, что ты потеряла перчатку. Резиновую перчатку с вырезанной ладонью.

– Твою мать!..

– Не надо так говорить, нехорошо. Отдает мужским превосходством.

– Плевать я хотела на мужское превосходство! Я поняла, что потеряла ее, когда ложилась спать. Вторую я сама выкинула. Не хотела ничего тебе говорить. Как ты узнал? Рылся в моем мусорном ведре, что ли?

– Только и знаю, что подбирать за тобой мусор. Началось как извращение, а стало привычкой.

– Так оно всегда и бывает.

– А в твоем мусорном ведре я не рылся. Если интересуешься, могу сказать. Перчатку ты выронила в садике у Колкэннонов.

– Правда? Господи, теперь меня посадят! Но откуда ты узнал? Неужели ходил туда? Нет, не может быть.

– Мне ее показали.

– Но кто... – Каролин наконец поняла. Лицо ее вытянулось. – Неужели полицейские?

– Угадала.

– Тебя арестовали?

– Нет, но в управление возили.

– А потом?

– Потом отпустили. Рука у меня больше твоей. Перчатка не налезла. И Колкэннон меня не опознал.

– Как же он мог тебя опознать? Он тебя в жизни не видел.

– Вот именно. Вижу, за ленчем газет не смотрела?

– Только утром перелистала «Таймс»... А что?

– Длинная история, но ты должна ее знать, – сказал я. – Слушай сюда.

Пока я рассказывал, дважды звонил телефон. Каролин включила автоответчик, чтобы звонившие могли при желании передать сообщение. Потом в салон зашел невысокий человек с грустными глазами и накладными волосами. Он справился о видах услуг и расценках. Если собаки, как утверждают, похожи на своих хозяев, то у него, должно быть, была такса.

Когда я закончил рассказ, Каролин покачала головой.

– Не знаю, что и сказать. Эта перчатка... Погано с моей стороны.

– Что делать, бывает.

– Хотела помочь, а сама напортачила. Это все равно что разбросать позади себя крошки от хлеба.

– Не совсем. Крошки бы птицы склевали.

– Ага... Даже не верится. Ванда Фландерс Колкэннон – мертвая! В голове не укладывается.

– Еще как укладывается, если посмотреть на снимок.

Каролин всю передернуло.

– Ограбить кого – это интересно, но убить человека...

– Да уж.

– Не понимаю, как это случилось. Ведь эти подонки забрались до нас.

– Точно.

– Перевернули все вверх дном, набрали того-сего и смылись.

– Точно.

– А потом снова вернулись? Зачем? Только не говори, что преступник всегда возвращается на место преступления.

– Если и возвращается, то для нового преступления. Мы ведь не знали, что Колкэнноны собирались оставить Астрид, верно? Мы думали, что они там заночуют.

– Я и здесь дала маху.

– Ты тут ни при чем. Я хочу сказать, что эти подонки тоже так думали. Нахватали что под руку попало – и давай мотать через крышу. Но потом, может быть, спохватились и решили еще разок сейф попробовать. В первый раз у них не было с собой никакого инструмента, и о сейфе они ничего не знали. А тут раздобыли горелку или дрель, а впереди целая ночь. Почему не попробовать? Попытка не пытка.

– И в это время заявляются хозяева?

– Видимо, так.

– Но если так, разве бандиты не могли заставить Колкэннона сказать им шифр?

– Могли, но, может быть, они уже взломали сейф.

– А если взломали, чего им торчать в доме?

– Они и не торчали. Стали выходить и столкнулись в дверях с Колкэннонами.

– Зачем им дверь? Могли уйти, как пришли – через крышу.

– А ты, пожалуй, права, – сказал я и нахмурился. – Есть еще одна вероятность. Третья группа!

– Третья группа грабителей? Сколько же народу знало, что проклятую сучку везут трахнуться в Пенсильванию?

– Может, это были не настоящие грабители. Может, просто молокососы, шныряющие по крышам, или доходяги, ищущие порошок или травку. Увидели разбитую крышу – и вниз. Там еще было чем поживиться. Шпана клюет на мелочевку – приемник, например. Как раз на пакетик героина.

– Еще телевизор, а на втором этаже – стерео.

– Вот и говорю. Для жуликов низкого пошиба навар всегда найдется. Только вот живых денег там не было. А мелкое жулье воспринимает это как личное оскорбление. Знаешь, что хулиганы иногда избивают людей, у которых нет при себе бабок?

– Слышала об этом.

– Так вот, новичок в нашем деле тоже чувствует себя обманутым. Вполне представляю себе пару панков – лезут сквозь разбитое стекло внутрь, берут приемник и переносной телевизор, а потом ждут хозяев, чтобы и карманы еще обчистить. – Я хотел было развить тему, но, подумав, бросил и сказал: – Впрочем, это не так уж важно. Что с нами будет? Ничего не будет. Ну, потрясусь недельку, поджидая гостей в форме, но в принципе у них против нас ничего нет. А ту шпану они быстро прищучат. Это убийство много шуму наделает. И Ришлер прав: кто-нибудь обязательно проболтается по пьянке, а другой стукнет. Большинство преступлений так и раскрывается.

– Значит, ты уверен, что нам ничего не грозит?

– Ничего. Колкэннон опознает тех, кто прикончил его жену. Он уже установил, что меня среди них не было. Все, что у них есть, – это перчатка, но как я мог ее надеть, если она на несколько размеров меньше. Нам здорово повезло, что перчатку потеряла ты, а не я.

– Если б мне от этого было легче...

– Во всем надо видеть не только плохое. И хорошо, что Колкэннон жив. Если бы и его прикончили, кто бы засвидетельствовал, что меня не было на месте преступления?

– Знаешь, я об этом не подумала.

– А я подумал. – Я взял телефон со стола. – Надо позвонить Абелю.

– Зачем?

– Сказать, что мы никого не убивали.

– Он должен сам об этом догадаться. Жаль, что мы с тобой сами не видели «Пост». Там, наверное, говорится, в котором часу ее убили.

– Вероятно, говорится.

– Та-ак... Мы пришли к нему примерно в половине двенадцатого. Когда он проверял «пьяже» по твоим часам, было 12.07. Это я хорошо помню. Колкэнноны приехали домой после полуночи. Абель сообразит, что это не мы.

– Господи, – протянул я. – Выходит, он – наше алиби!

– Факт.

– Будем молить Бога, чтобы нам не пришлось привлечь его в качестве свидетеля. Только вообрази эту картину. Доказывая свою непричастность к ограблению, ты ссылаешься на то, что в это самое время ты сбывала барыге вещи, украденные у жертвы этого ограбления!

– В твоей формулировке это и вправду звучит до жути нелепо.

– То-то и оно, – сказал я и начал набирать номер. – Все-таки позвоню, обрисую ситуацию. Очень может быть, что он забыл, как мы проверяли время, и думает на нас. Мне бы этого не хотелось.

– А как ты считаешь, он не отказался бы иметь дело с монетой?

– С чего бы это?

– Ну, если бы мы убили...

Я слышал гудки – третий, пятый, седьмой...

– Абель – скупщик краденого, а не судья. Кроме того, мы никого не убивали, и я заставлю его в это поверить. Черт, он когда-нибудь подходит к телефону?

Я положил трубку. Каролин сморщила лоб, потом сказала:

– Бизнес – это бизнес при любых обстоятельствах, правда? Ванду убили, но это ничего не меняет. И Абель должен продать этот никель – не важно когда, через несколько дней или через несколько месяцев. А мы получим свою долю, как будто ничего не произошло.

– Совершенно верно.

– Мне кажется, это несправедливо. Не могу объяснить, почему.

– Но ведь не мы ее убили, Каролин.

– Знаю, что не мы.

– Мы вообще не виноваты в ее смерти.

– И это знаю. Виноваты другие, к которым мы не имеем никакого отношения. Я все это прекрасно понимаю, и все же... Сколько мы получим?

– Что, что?

– За монету.

– А-а... Не знаю.

– Откуда мы узнаем, за сколько он ее продал?

– Он нам скажет.

– Я спрашиваю: он не обманет нас?

– Кто, Абель? Не исключается.

– Правда?

– Что ты хочешь? Человек скупает краденые вещи и знает, с кем имеет дело. Он прожил долгую жизнь, и я допускаю, что он иногда лгал. Я отнюдь не убежден, что он дал себе зарок не делать этого впредь. Причем солгать в данном случае – легко. Потому что мы об этом никогда не узнаем.

– Тогда как мы можем ему верить?

– Да в известном смысле нам и не следует верить. Во всяком случае, он может быть не до конца честным с нами. Если ему повезет и наш никель купят... ну, например, за полмиллиона, он может сказать, что продал его за двести тысяч. Нам достанется половина плюс досада на то, что нас крупно нагрели. Но кому пожалуешься? И возмущаться мне трудно, если учесть, что пятьдесят тысяч – это за один вечер.

– А если он скажет, что продал за пятьдесят тысяч?

– Тогда это скорее всего будет правда. Чем дороже он его продаст, тем больше вероятность обмана с его стороны. И он будет предельно честен, если продаст дешево. В любом случае наша с тобой доля – не меньше семнадцати с половиной тысяч. Эту сумму он предлагал выдать сразу, помнишь? Отсюда следует, что мы получим больше, если подождем. Но если вдруг монета все-таки окажется поддельной, вот тогда все полетит к чертям.

– А такая вероятность есть?

– Не думаю. Уверен, что она подлинная. Предполагаю, что дело закончится пятьюдесятью тысячами – по двадцать пять на нос.

– И нам ничего не остается делать, как только ждать?

– Да, ждать. Как говорил немецкий офицер нашему военнопленному в том фильме: «Для вас, дружище, война кончилась». Отмечу окончание нашей войны тем, что открою магазин на пару часов. Что-нибудь вечером делаешь?

– Прошвырнусь по нашим барам. А что, хочешь пригласить меня на ужин?

– Извини, не могу. У меня свидание.

– С кем? Я ее знаю?

– С Дениз.

– С художницей? У которой недержание речи?

– Она остроумна, и великолепное чувство самоиронии.

– Хочется верить.

– Я когда-нибудь критикую твоих женщин?

– Критикуешь, хотя у меня хороший вкус.

– М-да, – сказал я и встал. – Пойду продам пару-тройку книг. Я тебе звякну, если узнаю что-нибудь новенькое. Приятного вечера, привет лесбе.

– Постараюсь. Привет Дениз.