Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2

Бен Чессел Звук, который будит вас

Вы никогда не услышите звук, который будит вас. Он остаётся в мире сна, когда вы входите в мир бодрствования.

Томас выпрямился, подобно сгибаемой доске, и попытался заставить себя открыть глаза. Он спал на гладких чёрных камнях возле наковальни. Хорошее место для сна, особенно когда зимний холод накатывался от Серых гор, подобно волнам, оставляя к утру иней на камнях. Однажды ночью горн выплюнул искру и поджёг траву и мох, когда он спал, но, в отличие от его отца, сон Томаса не был столь крепок.

Его отец! Пьерро ковал разную всячину для жителей деревеньки Монтрей, расположенной в зубчатой тени Серых гор, на севере Бретоннии. Томас понял, что как и каждое утро, звуком, разбудившим его, был первый удар молота отца по наковальне, за которым, с механической неизбежностью, следовал второй.

Каждый удар молота словно бы говорил Томасу «доброе утро», перед тем как покинуть кузницу, чтобы разбудить созданий леса, и безжалостно напоминал ему о том — немалом — количестве бренди, которое он и Люк употребили накануне вечером. Томас разлепил глаза и сквозь узкую щель, которую он сумел проделать в заборе своего сна, оглядел комнату в поисках рубахи и сапог.

Маневрируя вокруг своего отца, Томас начал медленно одеваться. Оба словно бы не замечали друг друга. Томас поднял рубаху над головой и одновременно впихнул ноги в сапоги, в то время как Пьерро склонился над горном, делая могучий выдох с каждым ударом молота: человеческие мехи. Отец Томаса упорно трудился и редко покидал кузницу, делая исключение лишь для ухода за рощей старых дубов, что росла на окраине общинных пастбищных земель.

Это было обязанностью его отца, и отца его отца, и так далее, вплоть до самых корней его генеалогического древа. Когда-нибудь, как предполагал Томас, это станет и его обязанностью. Одевшись и собравшись, Томас тотчас же покинул кузню, как делал каждое утро.

В дверях он встретил Марка, который был подмастерьем Пьерро и занимал должность, которую некогда занимал Пьетро. Старший брат Томаса был самым многообещающим кузнецом, которого видел Монтрей с более светлых дней юности Пьерро и старой власти. Марк был достаточно способен и упорен на своём пути, и они с Томасом были дружны, что объяснялось тем фактом, что Марк выполнял работу, которую, по праву, должен был бы выполнять Томас. Когда пришло его время, Томас отказался стать подмастерьем отца, и лишь благодаря молитвам его матери, которая уже потеряла одного сына, Пьерро позволил Томасу продолжать жить под крышей его дома. Томас приносил в дом немного денег, выполняя различные поручения окрестных фермеров, а подмастерьем кузнеца стал Марк. Они обменялись вежливыми приветствиями, и Томас окунулся в яркий серый мир.

Множество различных толков ходило по расположенной на окраине леса деревне о причинах разлада в семье кузнеца. Жители задавались вопросом, был ли причиной Томас, который отказался от наследуемых обязанностей, или Пьерро, отказавшийся от выполнения обязанностей родителя. В конце концов, в чём бы ни была причина (а на самом деле верны были оба предположения), это было счастьем для Монтрей, что молодой Марк, отец которого погиб в клетках маркиза, смог вмешаться и заполнить пустоту.

Все эти мысли гуляли в голове Томаса, пока он не обогнул кузницу и не сунул голову и плечи в бочку со льдом и водой. Томас практиковал эту процедуру почти каждое утро, как будто это могло закалить его так же, как отец закалял раскалённое лезвие. Томасу была нужна твёрдость железа, если он собирался избавить Монтрей от Жильбера, Жильбера де ла Розари, маркиза, держателя полномочий короля — и деспота.

Монтрей являлся политической загадкой, политическим конфузом. Зажатая, как камень между пальцами ног гиганта, деревня лежала у северных отрогов Серых гор. Расположенная даже дальше к северу, чем великий город-курорт Куронн, Монтрей почти не имела ценности для лежавшего во многих днях пути на юг процветающего сельского сердца Бретоннии.

Однако король, использовавший сложную феодальную систему Бретоннии, словно хорошо наточенный клинок, нашёл деревушке применение. Он даровал землю в тех краях одному из вельмож, чьи откровенно воинственные взгляды были немодны в те времена разрядки напряжённости. Эта комиссия, эта почётная высылка, была дарована Жильберу Элен, который стал маркизом Жильбером де ла Розари более тридцати лет назад, когда верой и правдой — пусть иногда и излишне кроваво — служил королю в войнах его юности.

Большинство жителей догадывались, и совершенно справедливо, что король совершенно забыл о существовании Монтрей и человека, который правил там. Жильбер Монтрей же, что было вполне естественно, вёл себя так, словно деревушка была его собственностью, а отряд пограничников — дюжина старых солдат и сержантов — его королевской армией.

Эта плачевная ситуация и была тем, что Томас был полон решимости разрушить. Приближавшийся к своему двадцатилетию, Томас был полон бунтарства юности и чувства непобедимости, которое приходит вместе с ним. Он всё время мечтал о том, чтобы призвать сотню жителей деревни к оружию и изгнать тирана с его двадцатью людьми. Конечно, были и практические проблемы. Солдаты, которых местные жители называли «сержантами», ибо большинство из них получили как минимум данное звание в рядах национальной армии, прежде чем их амбиции забрали из них всё лучшее, были единственными вооружёнными людьми в деревне. Один из многочисленных законов маркиза запрещал жителям деревни владеть чем-либо более существенным, кроме охотничьих луков и ножей для резки мяса.

Что делало это ограничение ещё более невыносимым для Томаса, так то, что его собственный отец изготавливал мечи и копья, которыми люди маркиза устанавливали его власть. Каждый шлем, каждый нагрудник начинали свою жизнь в кузне на задах дома Томаса, рядом с горном которой он спал каждую ночь, и там ещё оставался не один клинок.

Одного этого было достаточно, чтобы отдалить отца и сына, но ситуация для Томаса усугублялась ещё и тем фактом, что его отец, Пьерро, отказывался говорить с ним о любом аспекте собственной работы, после того как Томас отказался стать его подмастерьем. Пьерро был талантливым кузнецом, и на бедре самого Жильбера висела рапира с рукоятью, украшенной золотом и неогранёнными топазами, которую изготовил отец Томаса. И, кроме того, жители Монтрей были раздражающе миролюбивыми людьми, и принимали каждую новую несправедливость просто как ещё одно испытание, которое молчаливо сносили.

Увлечённый этими мыслями, Томас вышел из леса и начал подниматься вверх на пригорок, возвышавшийся над деревней. Овцы и козы, только недавно покинувшие свои зимовища, выбирали скудную весеннюю траву, проросшую на каменистом склоне. Томас направился к собранной из тёмных сосновых брёвен хижине пастуха, в которой содержался скот, которому не повезло быть выбранным для стола.

Томас знал, что после вчерашней попойки Люк будет дрыхнуть, пока его овцы бродят, где им вздумается, не защищённые от волков, медведей или угонщиков скота.

Бренди воздействовал на Люка намного сильнее, чем на Томаса, кроме того, пастух терпеть не мог покидать свою кровать без какого-либо серьёзного повода. «Впрочем, как и любой другой житель деревни, — размышлял Томас, пока выбирал на земле камень побольше, чтобы объявить о своём присутствии. — Счастливо дрыхнувший, но ждущий только нужного сигнала, чтобы проснуться». Томас широко размахнулся и бросил камень в стенку хижины, с удовлетворённым видом глядя, как тот с громким стуком отскочил от брёвен. После чего уселся на камень и стал ждать.

Люк выбрался довольно-таки скоро и, поняв, как сильно проспал, начал в тревоге озираться в поисках источника шума. Томас поднял ещё один камень, поменьше, и по дуге отправил его в сторону молодого парня. Он попал ему в бедро, и Люк резво развернулся и увидел ухмыляющегося нападавшего. На его лице отразилось облегчение и Томасу пришло в голову, что Люк был больше обеспокоен встречей с владельцем овец, пришедшим проведать стадо, чем с волком, собравшимся ими позавтракать.

Люк был достаточно простым парнем, по мнению Томаса, хотя и было в нём что-то, что более взрослый сын кузнеца никогда не мог до конца понять. Они позавтракали вместе на камнях и возвратились к вчерашнему разговору. В сером утреннем свете, их планы казались куда менее выполнимыми, чем при живом свете танцующего огня.

— Свет огня всё делает возможным, Томас.

— Но разве мы не согласны, что всё, что нужно — это искра правды, которая запалит трут?

— Томас, мы и правда так решили, но тогда в нас говорила уверенность бренди, — Люк сделал паузу, чтобы прожевать кусок хлеба. — К тому же мы не знаем, ни как разжечь этот огонь, ни куда поместить эту искру.

— Да слышал я это от тебя, слышал, — дважды ткнув в воздух куском хлеба, проворчал Томас. — Но что, если я скажу тебе, куда должна быть помещена искра, что, если я скажу тебе, что более не намерен ждать?

— Я бы не поверил тебе и сказал, что ты всё ещё пьян.

— Но мы ничего не делаем! Даже когда мой брат был убит, отец ничего не сделал. Он принимает удары судьбы с кротостью твоих овец, попадающих в пасть волка.

— Томас, твой брат убил «сержанта»…

— Который убил его возлюбленную…

— Которая вылила вино ему на голову и выкинула из таверны…

— Это бессмысленно, Люк. Важно лишь то, что здесь никто ничего не делает, кроме как работает, жрёт и дрыхнет. А я так не могу.

— Я хочу того же, что и ты, Томас, но…

— Хорошо, тогда бери свой кремень.

— Сейчас?

Люк перестал жевать, когда разговор, который уже не раз вели приятели, вдруг резко изменился.

— Сейчас.

— Но, мои овцы…

— Овцы могут и сами за собой присмотреть, у нас же есть другое стадо, забота о котором куда важнее.

Приятели — Томас впереди, Люк следом за ним — спустились по тропе, ведущей к Монтрей. Вид, который представал взгляду с летних пастбищ, показывал крошечную деревню, теснящуюся вокруг зелёного выгона, от которого усаженная деревьями улица вела к усадьбе. Большой дом, скорее даже своего рода небольшой замок, был окружён оградой из шиповника и роз, словно подчёркивая родовое имя маркиза, «Розери». Ограда была скорее декоративной, нежели служила для обороны, хотя любому злоумышленнику и пришлось бы потрудиться, чтобы продраться сквозь её колючки и шипы, а весной, как и сейчас, её усеивали довольно красивые белые и красные розы.

Деревенским было запрещено брать цветы для украшения собственного дома или делать вырезку из древних зарослей. Иногда маркиз дарил букет девушке, выбранной им для собственного развлечения, но в остальном он лишь любовался его красотой. Именно к этой изгороди и скрывающемуся за ней дому и вёл Томас приходившего во всё большее беспокойство Люка.

Несмотря на то, что в такую рань не было никакой охраны, Люк остановил Томаса в последней роще деревьев перед живой изгородью. Он ничего не говорил, лишь пристально посмотрел на Томаса, то ли желая его пересмотреть, то ли ещё что-то. Томас посмотрел в ответ, ожидая увидеть неуверенность, но вместо этого увидел испытующий взгляд. Впрочем, неважно, какую истину увидел и какой вопрос хотел задать его приятель, но спустя мгновение Люк торжественно вручил ему кремень и трут и приготовился взобраться на дуб, чтобы смотреть за готовящимся преступлением.

— Если ты не вернёшься через полчаса, я приду глянуть.

Томас кивнул, молча проследил взглядом, как его приятель забирается на дерево, а затем развернулся и зашагал к своей цели, когда широкая загорелая рука опустилась с дерева и посигналила Томасу. Достаточно успокоившись, Томас пригнулся и побежал. На заднем углу поместья был особенно заросший участок изгороди, и как раз к нему и отправился Томас. Там скрывалось начало прохода, который вёл сквозь злобную чащу и был опасным вызовом для детей Монтрей. Томас неоднократно проделывал этот путь, выигрывая эль, сладости или просто восхищение. Наказание в случае поимки зависело от того, кто из сержантов нёс караул и насколько он в тот день был пьян. Ни разу не будучи пойманным, Томас стал своеобразным чемпионом деревни в этой игре и в последние годы совершал эти вылазки скорее ради себя, чем ради похвалы. Сегодня эти проделки детского бунта казались воспоминаниями другого мальчишки.

Чтобы обнаружить вход в туннель, ему пришлось приложить некоторые усилия — всё-таки с последнего раза, когда он был здесь, прошло несколько лет. Действительно, архитектура этого места изменилась, как, впрочем, форма любого убежища детства, в которое возвращаешься вновь. Размеры изменились, и не только потому, что зритель вырос, но и из-за лет, проведённых вдали от этого места. Некоторые вещи были более важны для Томаса сейчас, чем когда он последний раз пробирался сквозь колючую сердцевину прохода, и эти вещи изменили сам облик туннеля сквозь изгородь.

Он заполз внутрь и замер. С той стороны лужаек, отделявших изгородь от усадьбы, доносились звуки пробуждающегося поместья. Маркиз Жильбер по-прежнему спал, но горничные и садовники уже приступили к работе. «Сержанты» спали в длинной низкой казарме на другом конце дома, и Томас не мог узнать, сколько их бодрствует в это время. Кое-кто из воинов старался поддерживать воинскую форму, так что регулярно упражнялся с мечами (выкованными его, Томаса, отцом) на идеально подстриженных лужайках, которые окольцовывали усадьбу, словно яркий зелёный ров. Томас упорно пытался расслышать стук металла по металлу, звук, который сын кузнеца знал более чем хорошо, но было тихо. Тогда он принялся за работу.

Самой горючей частью изгороди были верхние ветки, однако для более сильного пожара, следовало развести огонь поближе к земле, так что Томас поставил перед собой цель собрать внизу как можно больше сухостоя.

Карабканье кверху изгороди было процессом, который стоило проводить как можно более медленно и осторожно, но даже так совсем избежать царапин было невозможно. После четырёх рейсов верх и вниз, и примерно получаса работы, Томас имел кучу растопки, которая была ему по пояс и почти вровень со старым воробьиным гнездом.

Тогда он сделал паузу и присел, посасывая глубокий порез на руке, от острого, словно дверной гвоздь, шипа. Другой рукой он вытащил овчинный мешочек, в котором хранился кремень Люка, и положил его на ковёр из шипов и листьев, укрывший землю у основания ограды из кустов роз.

Некоторые действия, некоторые расстояния кажутся намного, намного больше, чем есть на самом деле, когда их предстоит пройти именно вам, Таковым было и крошечное падение, которое совершила искра до сушняка, когда Томас ударил сталью о серый камень. В своё время — каждый вечер, пока ему не стукнуло пятнадцать — он разводил множество костров, но ещё никогда они не были столь же жаркими.

Сначала ему показалось, что искра не смогла зацепиться — часть топлива покрывала роса, а другая часть уже очень давно валялась в земле — но всё-таки огонь разгорелся. Томас подкармливал его до той точки, когда он уже сам мог о себе позаботиться, задабривая пламя небольшими ветками и сухой травой из гнезда. Последним, несколько поэтическим движением он выдернул свой собственный волос и бросил в пламя, глядя, как он вьётся и сворачивается в клубок, едкий запах потерялся в сладком аромате горящего розового куста. На обратном пути, продираясь сквозь палисадник, уже полный дыма, от которого слезились глаза, Томас получил ещё несколько царапин и ссадин на руки и щёки. Заключительной частью плана было просто бежать, пригнувшись и быстро шевеля ногами, а затем забраться на холм и наблюдать за дальнейшим разворотом драмы.

Томас начал свой бег, отчаянный и упорный, к дереву, где оставил Люка. Неожиданно он услышал, как кто-то зовёт его по имени. Голос Люка, но не спереди, а сзади. Томас обернулся, споткнулся и упал, перекатился и вскочил на ноги. Впервые оглянувшись назад, он был поражён, как быстро проявились плоды его трудов. Огонь резво продвигался вверх, и стена пламени достигала пятнадцати футов, облизывая уже вершину живой изгороди. Распустившиеся розы огненным дождём упали на землю, когда верхние ветви согнулись, щёлкнули и рухнули в голодное пламя. Затем Томас увидел Люка.

Часто случается что-то совершенно незначительное, но совершенно непредсказуемое, что разрушает великий план (или даже не очень великий), и Томас с ужасом увидел, что Люк стоит так близко к огню, как только может, и зовёт: «Томас!»

Томас колебался. Сержанты, из тех, что уже проснулись, могли с минуты на минуту явиться на пожар и увидеть Люка. Он побежал обратно, чувствуя, как горит земля у него под ногами, и ощущая сильный жар огня. Он не осмеливался позвать Люка по имени, опасаясь, что его могли услышать наймиты маркиза. С тем, что Люк звал его по имени, уже ничего нельзя было поделать, но и позволить, чтобы спалили их обоих, тоже было нельзя.

Младший парнишка почти ослеп от огня и не видел Томаса, пока тот не подобрался к нему почти вплотную. Добравшись до своего младшего товарища и выкашливая дым, который с каждым вдохом заползал в лёгкие, Томас посмотрел в сторону усадебных ворот. Два сержанта выбежали из дома и, сняв пояса, размахивали ими в воздухе, разгоняя дым, чтобы иметь возможность получше оценить размеры пожара.

Томас врезался Люку в спину, и они вдвоём упали на землю. Дважды перекатившись, Люк последовал за Томасом и убрался за угол изгороди. Там они поднялись и со всех ног бросились к относительной безопасности деревьев, росших позади усадьбы. Добравшись дотуда, они рухнули на землю, и Томас, тяжело дыша, вытер чёрные слёзы.

Люк лежал в папоротнике и смотрел на Томаса.

— Прости. Я испугался. В саду были люди. Я хотел тебя предупредить.

Пока Люк говорил, Томас не смотрел на него: всё его внимание было направлено на огонь, который уже пожрал весь восточный угол и добрался почти до ворот. Он прикусил губу и ничего не ответил.

Над воротами была тонкая арка из ветвей изгороди и терновника, длиной где-то футов двадцать. Огонь извивался на одном её конце, пока сержант пытался сбить его мечом. Работы было слишком много, а жар слишком велик, так что, к тому времени, когда ему удалось выполнить задуманное, было уже поздно — огонь прошёл по всей арке и перекинулся на другую сторону. Изгородь была обречена.

Томас увидел достаточно, так что взял Люка за руку, чтобы увести.

— Люк, ты назвал моё имя, — с удивлением услышал он свой упрёк.

Когда они, наконец, расстались, новость уже успела облететь всю деревню. Дым стоял столбом. Томас присоединился к непрерывному потоку зрителей, которые осторожно шли к поместью, чтобы поглядеть на пожар. Так что к тому моменту, когда розовый куст-изгородь рухнул вовнутрь кучей углей и золы, рядом собралось большинство жителей Монтрей. В какой-то момент огонь угрожал даже самой усадьбе, но нескольким молодым сержантам удалось сдержать пламя, залив его вёдрами воды из ручья. Наступил полдень, серый и унылый, представление закончилось, и начались разговоры.

Томас смешался с толпой и с удовлетворением прислушивался к слухам, пока те всё разрастались. Некоторые говорили, что это были приезжие, другие — что одна из многочисленных любовниц Жильбера, третья басня порождала врагов из прошлого маркиза. Томас присоединялся к некоторым разговором, с энтузиазмом поддерживая толки, причём не особо важно — какие. Он испытал облегчение от того, что ни из чьих уст не прозвучало его имя.

Когда начали разгонять толпу, Томас развернулся, собираясь смыться — и уткнулся прямо в кожаный фартук, который его отец носил от рассвета до заката, и на работе, и вне её. Он не знал, сколько Пьерро стоял там, его лицо отсвечивало золотым в отблеске догоравшей изгороди. Имя Томаса было на губах его отца, а его рука тяжело легла на плечо сына.

— Томас, пошли со мной. Немедленно.

Отец оттащил Томаса подальше от толпы, которая уже почти разошлась, а затем они пошли обратно к кузнице. Томас не чувствовал страха от того, что должно было произойти. У него были более серьёзные проблемы, чем привычное уже наказание, и, кроме того, то, что он сделал этим утром, закалило его до точки, в которой удары кожаного ремня отца были не сильнее, чем лёгким пучком травы. Пьерро опустил шкуру, служившую дверью в кузницу, и обернулся. Томас склонил голову и опустил руки вдоль бёдер. Он ждал, что его отец снимет ремень и выдаст положенное наказание. Вместо этого Пьерро посмотрел на сына, долго и внимательно. Томас нашёл в себе силы встретиться с ним взглядом, но ростки тревоги зашевелились в его желудке. Никогда раньше отец не смотрел на него так.

Когда Пьерро, наконец, заговорил, то не тем тоном, и произнёс не те слова, которые ожидал Томас.

— Пойди, попрощайся со своей матерью.

— С моей матерью?

— Разве ты не слышал меня, Томас? — раньше отец называл его «мальчик». — Она уже оплакала твою потерю.

— Какую потерю?

— Они будут здесь с минуты на минуту.

— Откуда ты знаешь? Как ты мог узнать? — гнев Томаса был порождён не только страхом, но и от потери контроля за разговором.

— У меня есть друзья среди сержантов, — спокойная уверенность отца испугала Томаса ещё больше, но не потушила его гнев.

— Ты им друг, потому что помогаешь им обижать всех, кто живёт в Монтрей, потому что ты предал даже свою собственную семью!

Пьерро вздохнул, его фартук опустился и поднялся вместе с воздухом, вышедшим из его, подобных кузнечным мехам, лёгких.

— Нет, Томас. Потому что восстание, о котором мечтают такие, как ты, должно быть должным образом спланировано, и для него должно быть тщательно выбрано время, иначе погибнет много хороших людей.

Томас пытался понять смысл этого последнего, очень неожиданного ответа. Он проиграл, тонул в неопределённости, и отчаянно ожидал, что отец бросит ему верёвку.

— Ты думал, Томас, что я с радостью сносил эту несправедливость, что я подружился с тираном ради собственного блага? — в голове Томаса внезапно прояснилось, и он прислонился к глиняной, тёплой стене горна. — Кровь, которая течёт в твоих жилах, мой сын, была моей прежде, чем стала твоей. Именно по этой причине я не злюсь так, как должен был бы. В некотором смысле, прости меня Владычица, я даже горжусь.

Пьерро остановился, поскольку они оба услышали голоса за стенами кузницы. Кузнец глянул через дырку в шкуре-двери и снова повернулся к Томасу с серьёзным выражением. Не говоря ни слова, он взял сына и посадил его на верхушку кузнечного горна, как делал это неоднократно в детстве, чтобы Томас мог согреть подошвы ног в холодное зимнее утро. Затем снял кожаные перчатки и передал Томасу, который надел их, не понимая, зачем.

— Иди к роще и жди меня там. Я должен подумать, что делать дальше.

Снаружи было отчётливо слышно, как несколько всадников слезли с лошадей. Пьерро пристально посмотрел в глаза Томасу, а затем, прикоснувшись к горячей металлической трубе, бывшей дымоходом горна, сказал лишь одно слово: — Лезь.

Томас наблюдал за последовавшей сценой сквозь дыры в соломенной крыше дома, в котором он провёл всю свою жизнь. События, которые произошли, казались ещё более нереальными, обрамлённые этим, обычнейшим из обычных, окружением. Удивление Томаса можно было понять, когда его отец вытащил меч из-под груды слитков необработанного железа, и, обернув фартуком, взял в правую руку. Подобное ему даже в голову не могло прийти. По сравнению с этим даже зрелище самого маркиза, вместе с четырьмя своими людьми остановившегося во дворе, не вызвало у него шока. Томас заизвивался на соломенной крыше, которую сам же и помогал крыть, и увидел, как его отец вышел из кузни и подошёл к мужчинам. Когда начался разговор, ему уже казалось, что он готов ко всему, и ничего из того, что могло произойти, не смогло бы его удивить. Он ошибался.

Томас не мог разобрать, о чём именно шёл разговор, а голоса доходили до него только тогда, когда спор стал жарче. Его отец стоял к нему спиной, кожаный фартук был свёрнут и висел на его правой руке. Томас не мог расслышать ни слова из того, что говорил Пьерро.

Маркиз по-прежнему сидел верхом, недосягаемый на своём чёрном насесте, в то время как его люди разбрелись вокруг, их руки всегда были рядом с рукоятями мечей. Они явно искали Томаса. Откуда они знали, причём были в этом абсолютно уверенны, что он несёт ответственность за дым, пахнущий розами, что прицепился к долине, Томас так никогда и не узнал. Возможно, они услышали крик Люка, возможно, всему виной были слишком громкие пьяные речи самого Томаса после обеда на празднике солнца. Независимо от источника информации, они были разгневаны отказом отца. Маркиз пронзил воздух рукой в перчатке и, словно чтобы придать вес своим словам, взмахнул рапирой, которую выковал ему отец Томаса. Лезвие казалось тупым в солнечном свете, но Томас знал, что клинок отлично наточен. Его пальцы ухватили пук соломы, пока он сам дышал трухой и пылью, наблюдая за происходящим. Двое мужчин вошли в дом, в то время как другие продолжали следить за Пьерро.

Маркиз упёр лезвие в грудь кузнеца и надавил, чтобы подчеркнуть серьёзность своих намерений. Пьерро отступил назад, оказавшись рядом с двумя сержантами, которые тут же сдавили его плечами. Остальные вышли из дома, не сумев найти Томаса. Мечи обоих были вытащены из ножен, а один нёс в дополнение к мечу кусок раскалённого железа из гона. Томас задушил крик.

Позднее, рассказывая подробности последних минут своего отца, Томас никогда не мог точно объяснить, что именно произошло.

По сигналу маркиза, двое сержантов, стоявших за спиной Пьерро, схватили его за руки и с усилием развели их в стороны. Фартук упал на землю, открыв взглядам меч Пьерро. Жильбер истерично взвизгнул и указал на него своим. Сержанты, широко распахнув глаза, уставились на кузнеца, после чего один из солдат маркиза бросился к Пьерро, чтобы отобрать клинок. Он получил в награду удар ботинком в лицо и рухнул под ноги маркизовой лошади. Отец Томаса свёл вместе свои могучие руки и два сержанта, вцепившихся в них, с треском кости врезались головами. Он высвободил руки из их хватки и отскочил назад, подняв с земли меч и фартук. Пьерро осторожно отступил к дому и сержант, который оставался невредимым, энергично последовал за ним. Человек Жильбера присел и махнул руками, пытаясь заставить их вспомнить давно позабытые тренировочные площадки и пехотные манёвры своей юности. Он сделал выпад и Пьерро отбил его прочь обёрнутой в плотный кожаный фартук левой рукой. Затем, со зловещим криком, который Томас никогда прежде не слышал от своего отца, Пьерро набросил фартук на голову атакующего и сломал ему колено, после чего вновь отскочил. Человек упал, и Пьерро поднял голову, чтобы оценить свои возможности.

Маркиз в безопасности сидел на лошади, пока его люди окружали Пьерро, оттесняя коваля к стене кузницы. Томас прокрался немного вперёд по крыше, когда его отец отступил под карниз. Он не мог больше его видеть, зато видел лица его противников. По команде маркиза все трое одновременно бросились на кузнеца в простейшей атаке. Все участники сражения скрылись с глаз Томаса, так что теперь он мог видеть лишь лицо Жильбера, рычавшего от гнева. Один сержант вновь появился в поле зрения, поддерживая другого и пытаясь остановить хлещущую из него кровь. Смерть своего отца Томас не видел — но он слышал.

Когда он слезал с крыши позади дома, то почувствовал кровь во рту и понял, что прокусил язык. Звук смерти отца всё ещё стоял в ушах Томаса: крик и жуткий звук упавшего на землю тела. Спрыгнув с соломенного навеса, он стремглав бросился в лес, не разбирая дороги.

Томас не знал, слышали ли они его или нет, да это его и не волновало. Он продолжал бежать, виляя между деревьями, словно лиса, уходящая от погони. Он остановился только тогда, когда добрался до дубовой рощи, густой и тёмной в послеполуденном свете солнца. Томас прижался спиной к самому большому дереву и соскользнул на землю, тень кроны опустилась вниз и заключила его в свою клетку. Тогда Томас заплакал. Он сидел и плакал, и смотрел, как тени растут и изгибаются и, наконец, исчезают, когда бледное солнце закатилось. Он думал о своём отце. Он думал об их последнем разговоре, и звуке, раздавшемся, когда его отец упал на землю. Он ощущал себя маленьким мальчиком. Томас, наконец, решил, что должен был сделать, и лишь тогда смог заснуть.

Он проснулся перед рассветом, когда тёмно-зелёные купола дубов собирали туман и перегоняли его в кристаллические капли. Одна из таких капель упала на нос Томаса и покатилась вниз, слившись между губ. Он открыл глаза и попытался приспособиться к плоскому серому свету. На другом конце рощи, едва видимые сквозь завесу тумана, стояли четыре фигуры. Томас глубоко вдохнул. Он неподвижно лежал и рассматривал группу. Они не походили на сержантов: силуэты были слишком стройными, да и оружия было не видно. Они тихо разговаривали друг с другом, и изредка то один, то другой поглядывали на Томаса. Томас лежал, не шевелясь, между костистыми корнями дуба. Незнакомцы знали, что он был там, но не знали, что он проснулся. Томас решил продолжать делать вид, что спит, пока не сможет понять, кто они.

Четверо, между тем, стали шестью, когда со стороны деревни пришли ещё двое. Точнее, прибежали, и тотчас начали разговор с остальными задыхающимися голосами. Их вести явно были очень важными, хотя Томас и не мог разобрать ни слова. Меньший из двоих прибывших вцепился обеими руками в рубашку того, к кому обращался, чтобы подчеркнуть важность своих слов. Томас изучал силуэт посланника, чётко вырисовывавшийся в свете восходящего солнца. Он узнал форму плеч и шеи, и задумался, какая такая серьёзная причина заставила Люка проснуться в такую рань. К тому времени как окончательно рассвело, шестеро стали девятью, а потом двенадцатью, и Томас смог увидеть, что все они были мужчинами из деревни, людьми, которых он отлично знал: фермеры, пастухи и Людо-трактирщик. Они вступили в жаркий спор. Неожиданно, они, похоже, приняли решение, и все повернулись лицом к дереву, у корней которого лежал Томас.

— Томас, проснись.

Томас медленно встал и оглядел их. Лица мужчин были мрачными и не очень-то дружелюбными. Они, казалось, оценивали его.

— То, что ты сделал то, что сделал — было смело, мы признаём, — говорившим был Поль, худощавый фермер и друг отца Томаса. — Сейчас же нам нужно знать, насколько отважным будет то, что ты собираешься делать теперь, — мужчины, казалось, придвинулись к Томасу, заслонив утреннее солнце.

— Какая значение имеет то, что я буду делать?

— Очень важное значение.

— Я не понимаю. Я тот, кому надлежит бежать и прятаться. Это мой отец умер, пусть Владычица присмотрит за ним.

— Ты говорил с ним, прежде чем он отдал жизнь ради твоего спасения? Твои глаза хоть немного раскрылись? — теперь к Томасу обращался молодой парень, чей гнев был ощутим. Жерни-мельник положил ему руку на плечо и продолжил допрос.

— Он дал тебе своё благословение?

— Он сказал мне, чтобы я пришёл сюда.

В компании поднялся глухой шум по поводу того, что бы это могло означать. Некоторые считали, что последняя просьба Пьерро имела большое значение, и он предвидел разговор, который должен был состояться. Другие были настроены более скептически, ссылаясь на более чем неидеальные отношения между отцом и сыном. На некоторое время, все почти забыли о существовании Томаса. Люк выбрался из рядов горячо спорящих деревенских и тихим голосом спросил Томаса: — Что ты будешь делать?

Томас жёстко посмотрел на него.

— Ты всегда был частью… частью этого, чем бы оно ни было?

— Не сердись, Томас. Твой отец хотел знать, о чём ты думаешь, что говоришь.

— И ты рассказывал ему?

— Всё.

— И кем же был отец для всех этих людей?

— Он был их лидером.

— Он был, кем?

— С самого начала.

— Лидером, лидером в чём?

— Ты что, совсем ослеп, Томас?

— Что это за встреча? Зачем ты здесь?

— Для того, чтобы решить, что должно быть сделано, — Люк отвёл взгляд. Он мог бы сказать и больше, но в этот миг Поль повернулся к Томасу.

— Что бы сделал ты на нашем месте, мальчик? Что бы ты сделал?

Ничего из того, что мог бы ответить Томас, не удовлетворило бы их. Их ожидания были основаны на уважении и памяти о погибшем, и ощутимом разочаровании от его замены.

— Я отправлюсь в поместье, чтобы прикончить маркиза или присоединиться к моему отважному отцу, вот и всё.

Мужчины на мгновение задумались. Однако перед тем как кто-то из старших успел открыть рот, заговорил Люк.

— Мы могли бы пойти с тобой. Возможно, тебе и не нужно умирать.

— Это означало бы войну. Мы не можем бороться с солдатами палками, Люк.

— Деревня уже полна сержантов, ищущих нас, и к тому же… — Жерни усмехнулся и подошёл к дубу, среди корней которого спал Томас. Мельник пошарил рукой в норе около ствола и вытащил большой дерюжный мешок, зашитый с обоих концов. Он бросил свёрток у ног и аккуратно разрезал шов ножом.

Томас всё ещё не мог понять, что он видел, когда яркие клинки рассыпались на траве. Кое-какие из простых и элегантных изделий из железа были ему знакомы, о других же он понятия не имел, что это такое.

— Откуда они взялись?

— Твой отец, парень. Пьерро выковал это за годы хитрой, секретной работы. Слиток железа здесь, пара дополнительных часов там. Оплаченные маркизом и сделанные его собственным кузнецом. Предназначенные для его свержения. Конечно маловато, но придётся обойтись и этим. То есть, если у тебя нет идеи получше, — горечь в словах Поля ранила Томаса и его глаза защипало.

— Мой отец?

— Твой отец.

Мужчины разобрали оружие и подновили кожаную обмотку рукояток, где это было нужно. Они заточили лезвия на камнях, которые очень кстати и вроде бы случайно, нашлись в роще. Кто-то провёл день тренируясь, другие готовили еду. С наступлением темноты они были готовы. Не было никакого обсуждения, никто не предложил какой-то конкретный план, но как-то так получилось, что все согласились — действовать надо ночью. Было решено, что сержанты знали, что-то должно было произойти, но и близко не были готовы к тому, что должно было случиться на самом деле. Томас чувствовал, что не может претендовать на меч, когда столь многим не хватало оружия, так что он вцепился в нож так, словно кто-то хотел вырвать его из рук.

ПОЖАР воистину хорошо почистил земли вокруг поместья, и огромный дом лежал странно обнажённым в лунном свете, когда они вышли на позиции. Они спрятались на краю леса и довольно долго наблюдали, выяснив, что четыре сержанта патрулировали округу, и что по всей территории усадьбы были разожжены костры. Однако они не знали, сколько солдат оставалось в деревне, а сколько — в казарме. Оказавшись пред лицом сразу всех бойцов маркиза, они окажутся в смертельном меньшинстве. Их единственной надеждой было разобраться со своими врагами по частям. Расстояние между лесом и усадьбой — всего лишь около трети мили — казалось непреодолимою бездной открытой земли.

Томас услышал, как сам произнёс то, что выглядело как приказ, и в дальнейшем удивлялся, как легко это к нему пришло.

— Сюда. Следуйте за мной.

Томас, Поль, Жерни и Люк пошли вперёд, пока остальные остались в лесу в ожидании сигнала. Четверо разведчиков подкрались к рубцу изгороди и вжались в землю. Не осталось ничего, лишь несколько скрученных чёрных костей большого куста, да двухфутовый глубокий ров, полный углей и золы. Томас почувствовал на лице всё ещё исходящее от рва тепло, и немного утешился этим. Они подождали, пока пара сержантов пройдёт мимо, а затем Томас продемонстрировал свою идею. Он нашёл большую груду пепла и набрал две пригоршни. Затем вымазал лицо и одежду в чёрный и серый цвет и практически слился со сгоревшей изгородью. Остальные последовали его примеру, а затем все четверо подкрались к линии изгороди, пригибаясь к земле, почти невидимые со стороны главных ворот, у которых стояли на страже двое солдат. Ворота выглядели заброшенно и глупо со своими каменными столбами, одиноко стоявшими в поле и не имевшими изгороди, чтобы оправдать их нахождение.

Томас, Поль, Жерни и Люк подползли настолько близко, насколько осмелились, и снова остановились, быстро глянув друг другу в глаза и ожидая того, что должно было последовать. Томас посмотрел на почерневшее лицо Люка и увидел его карие глаза ярче, чем пепел, широко раскрытые и испуганные. Жерни подобрался к Томасу, производя, на взгляд сына кузнеца, слишком много шума, и спросил: — Какой твой план теперь, мальчик?

Томасу не понравилось такое обращение, но он был вынужден согласиться, что сомнения более старшего мужчины были вполне оправданы. Он быстренько раскинул мозгами.

— Я отвлеку их, а вы с Полем наброситесь на них сзади, — на слух довольно неплохой план.

— А я? — прошептал Люк.

— Ты можешь вернуться назад и привести остальных к остаткам изгороди, — Люк явно испытал облегчение, получив такой приказ. Он тихо вытащил свой меч из-за пояса.

— Отдай мне свой нож, Томас. Тебе сильнее пригодится это.

Томас взял меч и почувствовал его успокаивающий вес. Он мельком осмотрел простое, но крепкое металлическое изделие в лунном свете и подумал о своём отце.

«Не сейчас, — сказал он себе. — Не сейчас».

Они посмотрели, как Люк отполз от границы ограды и растворился в чёрном шраме — ещё одна серая кучка — и вернулись к своей задаче. Поль посмотрел на луну.

— Пора выдвигаться, Томас, — Томас был благодарен, что на этот раз его не назвали «мальчик». — Как ты собираешься привлечь их внимание?

— Приготовьтесь и скоро вы всё узнаете, — Томасу хотелось бы дать более чёткий ответ, вот только у него его не было. Поль, однако, принял его резкость за свидетельство того, что у него всё под контролем. Поль и Жерни спокойно переместились в нужном направлении.

Томас подполз к ограде и воротам. Теперь он мог ясно разглядеть двоих мужчин, и ему даже показалось, что он узнал одного. Ален, старший сержант, достаточно часто приходил на кузницу, чтобы подогнать доспехи под своё увеличивающееся брюхо. Томас пожелал, чтобы в голову пришла хоть бы одна умная мысль, но там по-прежнему было пусто, так что он прибег к первому, что пришло на ум. Он встал, отошёл на несколько шагов от ограды и пошёл к воротам. Он попытался было посвистеть, но губы дрожали так сильно, что у него ни черта не вышло.

Ален и его напарник не замечали Томаса, пока он не подошёл к ним почти вплотную.

— Кто здесь?

— Это я, Томас. Я пришёл увидеть маркиза.

— Ты, что?

— Жильбер. Я пришёл навестить его.

Солдаты уставились в ночь, пытаясь узнать, один ли пришёл Томас. Ален сделал шаг вперёд и посмотрел на мальчика во тьме.

— Давай-ка ещё разок всё проясним. Ты пришёл, чтобы увидеть маркиза. Мы искали тебя весь последний день и ночь, а ты заваливаешься сюда и, как всегда нагло, просишь встретиться с боссом?

— Ага.

— Ну что ж, мальчик, яйца у тебя есть, даже если мозгов нехватка, — к удивлению, и некоторому испугу Томаса, он начал испытывать удовольствие от происходящего.

— Пожалуйста, не называйте меня «мальчик». Меня зовут Томас, — он надеялся, что Поль и Жерни не понадобится ещё больше времени, и был вознаграждён звуком крадущихся шагов. Если бы он мог отвлечь внимание охранников ещё чуть-чуть… напарник Алена присоединился к беседе.

— Ну что ж, мальчик, маркизу будет очень приятно встретиться с тобой, вот только без этого меча у тебя на бедре. Где ты достал его? — Томас уже забыл об оружии, заткнутом за верёвку, перепоясывающую его клетчатые штаны. Он всё ещё не видел Поля и Жерни, но понимал, что если они не явятся сию же секунду, то серьёзные неприятности ждут его так и так.

— Этот меч? — переспросил он, продолжая тянуть время.

— Да, мальчик, этот меч. Что ты собираешься с ним делать?

— Я собираюсь воткнуть его в нежное брюхо Жильбера и смотреть, как льётся его яркая кровь.

Мужчины на секунду остановились и переглянулись, а затем вытащили свои клинки. Томас вытащил из-за пояса свой. На мгновение он оказался лицом к лицу с опытными бойцами, держа в руках оружие, которое взял в руки впервые в жизни. Он прикусил язык и, открыв вчерашнюю ранку, почувствовал железистый привкус крови.

Если бы Жерни и Поль синхронизировали свою атаку получше, то всё закончилось бы намного быстрей. Однако, как вышло, так вышло. Младший сержант рухнул на землю, получив двойной удар в шею: не очень красивый, но жестоко эффективный удар. Ален резко выдохнул, когда его напарник упал, развернулся и поднял руку навстречу удару Жерни. Кончик лезвия проколол его неоднократно ремонтированную кольчугу в нижней части груди и оба упали на землю. Ален был крупным мужчиной и ранее уже неоднократно получал ранения. Он ударил мельника в зубы рукой в кольчужной перчатке и Жерни отшатнулся, выплёвывая кровь и выбитые зубы.

Поль был всё ещё занят, и тогда Томас покрепче обхватил рукоять своего меча и пошёл к пыхтевшему Алену. У толстяка возникли проблемы с тем, чтобы вытащить свой меч, застрявший под его могучей тушей, так что, когда Томас приблизился, всё внимание Алена было сосредоточено на этой задаче. Он посмотрел в лицо Томасу.

— Подожди, мальчик…

Томас со всей силы ударил мечом по руке солдата, и двинул ногой в лицо. Глядя вниз на ветерана, прижимающего сломанные пальцы к окровавленному лицу, Томас на мгновение замер, но быстро пришёл к выводу, что зашёл уже слишком далеко для раскаяния. Он схватил меч обеими руками и опустил его вниз так сильно, как только мог. Краткая битва закончилось, и трое мужчин пытались восстановить дыхание.

Они едва-едва успели сделать по три долгих вздоха, как раздался крик Люка.

— Томас!

Так далеко и в такой темноте было трудно разглядеть, что происходит, но, присмотревшись, они разглядели трёх человек у ворот. Люк, должно быть, нарвался на другой патруль и теперь нёсся по открытому пространству наперегонки с двумя сержантами, преследующими его по пятам. Не отягощённый бронёй Люк был быстрее, но постепенно солдаты нагоняли его.

Поль схватил Томаса: — Быстрее, мы должны помочь!

Томас вырвался.

— Нет, подождите.

— Они вызовут подмогу.

— Мы знали, что нам предстоит сражаться. Подождите.

Люк почти добрался до края леса, когда споткнулся и упал. Он развернулся и попытался встать, но снова упал на землю. Видно повредил ногу или вывихнул лодыжку. Спустя мгновение сержанты уже схватили его. Но тут из-за деревьев, что так манили Люка, обещая безопасность, раздался рёв, и на стоявших над парнишкой солдат набросились восемь жителей деревни. Сержанты сделали быстрый подсчёт и попытались улизнуть. Им это не удалось. Фермеры поймали их, и что происходило дальше, Томас уже не мог разглядеть в водовороте тел и клинков. Когда всё закончилось, он с некоторым облегчением насчитал восемь человек, которые остались стоять. Однако он не мог сказать, был ли среди них Люк. И тут двери в конце дома распахнулись и оттуда выбежали шесть вооружённых сержантов, несущих факелы, и устремились к лесу. Поль снова вцепился в руку Томаса.

— Мы им нужны. Они не справятся с обученными солдатами, — дверь оставалась распахнутой, и из неё лился свет.

— У нас не будет другого шанса попасть в дом, — Томас услышал звук возбуждённых голосов со стороны казармы, расположенной на другой стороне дома.

— Их порежут на куски.

— Сейчас или никогда.

В конце концов, Поль побежал назад, чтобы помочь остальным, а Томас и Жерни бросились к дому.

Они, пригнувшись, со всех ног рванулись к дому и без малейшего колебания нырнули в ярко освещённый огнём кухни дверной проём. Томас первым, Жерни за ним. Если бы они хоть на мгновение остановились у двери, чтобы поразмыслить, то, Томас был в этом уверен, он никогда бы не нашёл в себе мужества, чтобы зайти внутрь. На кухне было пусто, как они обнаружили, когда отлепили себя от деревянных половиц. Жерни скользнул под стол и остановился, воткнувшись в мешок муки. Облако белого снега накрыло его с головой. Томас зацепился локтем за дверной проём, из-за чего его развернуло и отбросило к каменной ванне в углу. От удара из ванны выплеснулась пригоршня воды, замочив лицо Томаса и пол за ним. Если напрячь слух, то Томас всё ещё мог слышать звук битвы где-то снаружи. В доме же было тихо. Томас и Жерни обменялись взглядом «ты первый», прежде чем вытащили мечи и пошли дальше внутрь дома.

Тяжёлые ковры, лежавшие на полу и висевшие на стенах, поглощали их шаги, так что, когда Томас и Жерни завернули за угол, то чуть ли не нос к носу столкнулись с двумя сержантами, сидевшими за столом. Встреча оказалась полной неожиданностью для тех и для других. Один из мужчин клевал носом, в то время как другой напряжённо читал в свете оплывшего огарка свечи. На столе валялась бутылка, поддерживая книгу. Сержанты находились в карауле у главной лестницы, которая вёла к личным комнатам самого маркиза. Четверо мужчин смотрели друг на друга, не уверенные в том, что делать дальше.

Если бы Жерни и Томас были опытными ассасинами, то исход был бы простым и быстрым, но борьба во тьме у ворот не подготовили их к хладнокровному убийству. Сержант с книгой, молодой человек в очках, толкнул, будя, одной рукой своего товарища, в то время как другой снял очки и заменил их мечом. Спящий вздрогнул и вопросительно проворчал, приоткрыв глаза. Однако он довольно быстро пришёл в себя и вскочил на ноги, выхватывая нож и расчищая место для схватки.

Томас и Жерни немного разошлись и обменялись нервными взглядами. Шансов практически не было. Сержанты были ветеранами, а старший ещё и облачён в доспех. Томас и Жерни были фермерами, лишь несколько часов назад взявшими в руки оружие. Ни одна из сторон, казалось, не решалась сделать первый шаг. Томас понял, что сержанты лишь выигрывали от ожидания, а вот он мог потерять всё. Вряд ли битва за стенами дома продлится долго, и скоро вернётся ещё больше солдат. Томас подавил желание убежать и спрятаться. Из-за стен дома больше не были слышны глухие крики, и ждать он больше не мог. Солдаты продолжали стоять за столом, блокируя путь на лестницу. Жерни нерешительно топтался за спиной, бесцельно водя остриём меча перед лицом.

Наконец, уверенный в том, что это станет последним и самым глупым поступком из всех им совершённых, Томас рванулся вперёд, выставив меч и практически закрыв глаза в безмолвной мольбе к памяти своего отца.

Вы никогда не услышите звук, который будит вас. Однако он был совершенно уверен, что что-то неладно в его доме, так что маркиз Жильбер сел, атласная простыня соскользнула и открыла его голую, безволосую грудь. И он что-то услышал: глухой стук и треск, раздававшиеся снаружи его спальни. Он быстро, но неумело, оделся, ощущая отсутствие отпущенного им на вечер камердинера. Посмотрев в полированное зеркало, он, как и каждое утро, нахмурился на своё брюшко. Маркиз был вынужден признаться самому себе, что уже не тот худощавый и опасный человек, как в годы своей молодости, однако, вряд ли что-то, что теоретически могло находиться в его доме, смогло бы заставить его попотеть. Он пристегнул рапиру, которой ни разу за всю свою изысканную жизнь не нанёс вульгарный рубящий удар, и подобрался, рискнув бросить ещё один мимолётный взгляд в зеркало, прежде чем отодвинуть запоры на двери и выйти в коридор.

На верхней ступеньке лестницы стояли два мальчика. У одного из них — судя по виду, старшего — сильно текла кровь из пореза на щеке. Жильбер посмотрел вниз. Там, у подножия лестницы, лежали двое его людей, само собой убитые, когда преградили дорогу этим малолетним бунтовщикам. Огарок свечи на столе освещал одну из его книг, очки и пустую бутылку, в которой некогда, очевидно, был портвейн, его портвейн.

Он фыркнул. Его никчёмные солдаты пьяными проводили больше времени, нежели трезвыми. Взгляд Жильбера поднялся по лестнице и вновь упёрся в мальчишек. Они держали в руках мечи. Держали, слегка отдалив от себя, словно опасаясь, что кровь на лезвиях клинков могла их отравить. Хороший фехтовальщик любит свой клинок, особенно окровавленный Жильбер тихо пошёл к «воинам». Один из них, младший, что-то невнятно выкрикнул и рванулся к нему вдоль балкона. Другой, из щеки которого текла кровь, остался на месте. Жильбер встал в фехтовальную стойку и ждал. Атакующий малец понял, что он один, пробежав где-то три четверти пути к цели, и обернулся, открыв спину. Старший мальчик был явно слишком напуган, чтобы атаковать. Умный мальчик.

Жильбер, оттолкнувшись ногой для более дальнего прыжка, рванул вперёд и обрушил лезвие своего клинка на спину мальчишки, прочертив кровавый рубец от плеча до поясницы, и парень упал, крича от боли. Жильбер аккуратно сломал ему нос, наступив на затылок каблуком ботинка, и направился поприветствовать второго, испуганного, гостя.

Казалось, парень нашёл в себе крупицы мужества, когда расправил плечи и встал лицом к лицу с маркизом, а не бросился вниз по лестнице, как, очевидно, ему хотелось. Жильбер совершил простенький обманный выпад, и мальчик последовал за ним, словно форель за червём. Колено маркиза встретилось с его лицом, и парень крутанулся через голову и покатился вниз по ступенькам, сталкиваясь с каждой третьей, словно жаждал поскорее добраться до самого конца. Он остался лежать неподвижно, и Жильбер обернулся.

Мелкий снова поднялся. Браво. Жильбер встал в дуэльную позицию со всеми соответствующими расшаркиваниями и деталями, а после, как и следовало по правилам поединка, дал понять, что его противник может начать, когда будет готов. Когда мальчик посмотрел в его глаза (какой гнев, однако!), пришедший в отличное расположение духа Жильбер отметил, что это был тот самый негодяй, которого они искали. Как символично, что он мог убить его здесь, да ещё и клинком, сделанным его собственным отцом. Хотя Жильбер сомневался, что ребёнок в силах оценить иронию момента.

Маркиз начал играть со своей маленькой жертвой. Он уходил с пути всё более отчаянных атак, вращаясь и кружась, словно танцор. В промежутках между очередным выпадом мальчишки он кончиком лезвия оставлял ему небольшой порез на лице или руке. В конце концов, Жильберу надоела эта игра, и ему пришло в голову, что было бы неплохо выяснить, есть ли ещё бунтовщики в его доме. Он представил себе, с некоторой долей мрачного веселья, как взыщет сполна с того, кто был ответственен за сей жалкий бунт, и вновь развернулся к своему противнику.

Мальчик сделал выпад, явный и скучный, медленно и неуклюже. Жильбер был большим поклонником встречных контратак, манёвров, в которых один фехтовальщик, вместо того, чтобы отражать наступление своего оппонента, атакует первым, ловя противника на встречном движении. И сейчас он использовал этот свой излюбленный приём, в результате чего лезвие его рапиры прошло мимо клинка мальчика и упёрлось в основание его рёбер. Рапира с позолоченной рукоятью немного вошла в тело, а затем согнулась — и щёлкнула.

У Жильбера был краткий, очень краткий момент, чтобы понять грозившую ему опасность, прежде чем клинок мальчика глубоко вошёл в живот. Оба упали на пол, и кровь хлынула из ран. Только мальчик сумел встать.

В последний миг к Жильберу пришло осознание, что он на самом деле никогда полностью не доверял кузнецу, и что для него не стало сюрпризом, когда он обнаружил, что сын кузнеца был смутьяном.

«Каков отец, таков и сын», — подумал он, умирая.

Время после битвы стало временем печали для Монтрей. Выжившие сержанты, большая их часть, покинули деревню, когда выяснилось, что маркиз больше не сможет им платить. Один остался и женился на деревенской девушке, когда их роман выплыл на свет, а другой завязал со своим ремеслом и устроился на мельницу, которая пустовала после смерти Жерни.

Томас недолго оставался в Монтрей, и далеко не все огорчились, когда он ушёл. Хотя никто не жалел о смерти маркиза, но многие считали, что цена была слишком высокой, да и всё не было уж так плохо. Томас никому не сказал, куда идёт, кроме, возможно, своей матери.

Усадьба большей частью пустовала, одиноко стоя на своём конце деревни, и быстро пришла в негодность. Вскоре стало своеобразной традицией жителей Монтрей, когда текла крыша или отвалилась дверная петля, съездить в усадьбу и воспользоваться добром маркиза для ремонта своих жилищ.

Розовая изгородь со временем вновь разрослась, но ей уже не давали вырасти столь же высокой, поддерживая её где-то на уровне пояса взрослого человека. А на празднике в честь Владычицы деревня скрывалась под букетами роз.

И то были лишь домыслы местных жителей в память погибших, что новые цветы ярче и ароматней прежних.