Я

Глава 2

Следствие — следствием, а съемки шли своим чередом. Мы-то снимали фильмы сугубо коммерческие, чтобы наши боссы смогли получить прибыль с проката этого кинобреда, так что пришлось снова впрягаться в лямку. Неприятно, конечно, сознавать, что кто-то очень хочет тебя убить — но еще менее приятно оказаться без зарплаты. Ну и без премии тоже — а премии платились исключительно после сдачи очередной серии. Причем сдачи не начальству, а покупателю.

А покупатели были, хотя первое время я и удивлялась по этому поводу.

В группу я попала уже после того, как половина первого сезона была отснята и народ как раз активно обсуждал факт показа сериала по какому-то местному каналу в провинции. Причем обсуждался даже не сам факт попадания "фильмы" на телеэкраны, а то, что там успели показать целых четыре серии перед тем как выкинуть его из сетки вещания. Видно, в провинции народ закаленный — я бы такое перестала смотреть еще в середине первой серии.

Но по каким-то непонятным русскому человеку причинам наше творение обрело невероятную популярность в телевизорах братского Китая и не очень дружественной Японии. Про Китай не знаю, а японцы сроки по каждой серии сезона выставляли очень жесткие… в общем, сачкануть в связи с утратой душевного спокойствия не вышло. Впрочем, понервничать пришлось недолго.

Денег на требуемое (восточным зрителям) качество в компании не жалели: как только наметился первый успех, оператором тут же был взят Петер фон Кёстлин — довольно известный профессионал из Германии. И довольно капризный — ну, первое время. В группе мы оказались одновременно, и уже через три месяца Петька спокойно жрал шаурму и закусывал водку сухим "Дошираком", а к началу третьего сезона на площадке орал так, что мама могла бы считать его лучшим учеником. Правда, тут ее влияние и сказалось: я Петюне дала почитать маменькину книжку… зато он, как и моя мама, при всей выразительности общения никогда не использовал вульгарной матерщины, хотя мужская половина группы и пыталась внести свою лепту в образование "дремучего германца". Все же фонское воспитание сказывается…

Платили Петьке как немцу, конечно — но, выяснив, что "монтажные сборки" германского оператора вполне удовлетворяют заказчика, из группы тут же выгнали отечественного режиссера (невзирая на его громкую фамилию) и монтажную группу целиком: если разницы не видно, то зачем платить больше? И не стали платить, да и вообще хозяева экономили на всем — если качество не страдало. А ведь сгонять двадцать человек в Калининградскую область, где нашлось подходящее кладбище, всяко дешевле чем это кладбище на компьютерах рисовать, так?

Так что Петенька повесил на свое кресло табличку "Фошызд" — означающую, что ему лучше сейчас вообще не перчить, за оставшиеся два дня все эпизоды на этом кладбище, нужные для пяти следующих серий, были отсняты и мы отбыли обратно в Москву. Довольно неприятные для меня два дня, но во-первых "Фошызд", а во-вторых, полиция и нанятая Петькой местная охранная фирма в эти дни оберегали меня чуть ли не круглосуточно. Ну, не только меня — от Лесиной охрана вообще не отходила…

А в Москве охрану уже никто ко мне не приставлял. Правда, полиция меня и тут нашла: оказалось, что мое "дело" из Калининградской области тоже переправили в столицу. И районное отделение, в которое "дело" это попало, решило в максимально короткие сроки его закрыть — для чего им понадобилась моя персона.

— Здравствуйте… Оливия-Хлоя Устиновна… — как-то робко встретила меня молоденькая следовательница с двумя звездочками на плечах. — Присаживайтесь… Мы… извините, а можно вас как-то иначе называть? А то я все время сбиваюсь…

— Зовите меня просто Оля — согласилась я: все же последний раз меня полным именем называли лишь при вручении диплома в институте.

— Мы, Ольга Устиновна…

— Просто Оля. Я все же не Ольга, а Оливия-Хлоя…

— Извините… А я — Таня. Мы, Оля… мы сейчас закрываем ваше дело, поэтому я попрошу вас прочитать вот это постановление и вот здесь расписаться…

— Интересно… меня кто-то хочет убить, нанимает наемного убийцу — а вы закрываете?

— Да никто вас убить не хочет! — встрял сидящий в противоположном углу комнаты майор. — Этот бомж видимо хотел вас просто попугать, чтобы вы ему денег немного дали…

— А как же специально изготовленный штык, да еще редким ядом намазанный?

— Девушка, — каким-то усталым голосом поинтересовался майор, переставив стул поближе к Таниному столу и усевшись на него верхом. — Вы когда-нибудь сами еду готовили? Дома? Вам ножи кухонные точить приходилось?

— Конечно готовила! И ножи точила!

— Чем?

— Что — чем?

— Чем ножи точили?

— Станком точильным, конечно… в мастерской гарнизонной автороты…

Майор очень удивился. Нет, понятно, что выглядела я как Вандербильдиха, а в отечестве нашем этот бренд очень четко увязывается с определенным типом дам…

Это все Марион. Ну, жена Фрэнка. Замечательная женщина, и именно она, кстати, наглядно продемонстрировала мне, что значит "единство и борьба противоположностей". В отличие от Фрэнка — мужчины высокого и корпулентного, Марион была дамой миниатюрной (почти что моих габаритов). Кроме того, если Фрэнк был настоящим профессором-филологом, то Марион к филологии вообще ни малейшего отношения не имела. Она была как раз инженером-конструктором, основательницей и владелицей небольшой компании по выпуску высокоточных станков и мелких промышленных роботов — которые она сама же и проектировала. И еще на полставки работала профессором в университете соседнего графства, где читала курс робототехники. Понятно, что в такой семье чуть ли не ежедневно возникали дискуссии на тему "чей университет паршивее" — не в части качества преподавания, а в части "кому меньше денег от правительства достается"… но друг друга Фрэнк и Марион любили буквально до безумия. Виданное ли дело: они как тридцать пять лет назад поженились, так ни разу и не развелись! Правда, в остальном семья была все же типично американской: старший их сын за год один раз только к родителям заскочил — приехал в командировку в соседний городок и решил сэкономить на гостинице. А про дочь они знали, что она еще жива и вроде как вышла замуж: за два года до моего приезда она прислала родителям фотографию своего ребенка, а фамилия чада была указана уже другая…

И вот Марион первым делом повела меня в магазины, чтобы "одеться так, чтобы не выделяться". То есть в джинсу — и выбор пал на джинсу как раз компании "Вандербильд", такую же, в какой и сама Марион ходила. По ее словам, "на наши фигуры никто другой хорошо одежду не делает". Ну а так как по американским понятиям переодеваться требовалось ежедневно, у меня таких костюмов (с яркой надписью "Вандербильд" на кармане куртки) появилось с дюжину — и я дома почти все время в них и ходила. А майор-следователь, видимо по привычке "все замечать", успел эту надпись прочитать.

Ну и удивился, узнав, что ножи я точить умею…

— На станке… в гарнизоне… понятно. Так вот, это не станок. Та штука, который вас хотел то ли пырнуть, то ли попугать бомж, служит для заточки ножей у тех, кто не располагает гарнизонной авторотой, называется "мусат" и продается в любом хозяйственном магазине. Правда, этому кто-то заточил кончик, но тоже давно, много лет назад.

— А бороздки с ядом?

— Этот конкретный мусат бомж из какого-то дерь… навоза наверное выкопал, поэтому и столбнячные микробы на нем оказались в ассортименте. Да к тому же ржавый… он ведь еще советского выпуска. Кто-то выкинул наверняка, а этот — подобрал.

— Ну а фотография моя? — с вызовом спросила я у майора. Таня за своим столом сидела тихо как мышка, и даже, похоже, шевельнуться боялась.

— А это не ваша фотография!

— Как не моя?

— А вот так! Вам сколько лет? Извините… просто эта фотография, по данным экспертизы, отпечатана на бумаге… секундочку… — он быстро перелистал бумаги в папке, достал одну и зачитал "торжественным голосом":

— Вот, отпечаток выполнен на бумаге "Унибром", выпущенной Переславским химическим комбинатом в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году… и еще… поскольку следов противовуалевых препаратов не найдено, можно сделать вывод о том, что отпечаток был выполнен не позднее чем в течение двух лет после выпуска бумаги… ага, вот тут смотрите: характер старения подложки указывает на то, что при хранении в комнатных условиях отпечаток сделан не менее тридцати лет назад.

— Но как же…

— Действительно, лицо очень похоже. Но не могли же вы перенестись в какой-нибудь семьдесят пятый год?

Он еще что-то говорил, но я майора уже почти и не слушала. Честно говоря, я саму-то фотографию только минут пять и видела: получив ее в фотосалоне, я там же ее подписала и, запечатав в конверт, запихнула в почтовый ящик, висящий у входа в салон. А всякие мелочи… фотограф, помнится, меня для именно "салонной картинки", сам еще и причесал немного, шарфик какой-то шелковый уложил на плечи… действительно, при таких раскладах могло просто похоже оказаться. И тут я услышала еще кое-что:

— Кстати, это провинциальный пинкертон умолчал об одной важной детали: фотография была обнаружена не на трупе, а на земле рядом с помойкой, из который он и вылез…

— Труп вылез?

— Ну… вы поняли. Ладно, Татьяна, продолжайте…

— По материалам следствия имел место спонтанный инцидент, поэтому дело следует закрыть в связи со смертью единственного подозреваемого… вы подпишите?

— Таня, — вдруг попросила я, подписывая бумагу в указанном ей месте, — а вы не можете сделать мне копию этой фотографии?

— Конечно, конечно… вы подписали? Подождите пару минут в коридоре, я сейчас…

Из райотдела я вышла с фотографией. Даже с двумя: Таня, как истинный сыщик, отпечатала мне копии обеих сторон, да еще на каждую копию поставила на обороте штамп "Копия материала по делу №…" и этот самый номер вписала. Очень ответственно подошла к просьбе клиента.

А на самом деле забавно узнать, что где-то может быть все еще ходит некая старушка, которая много-много лет назад выглядела точно как я сейчас. Причем не родственница: на маму я совсем не похожа, да и большинство родственников в лицо знаю. Хотя, говорят, все мы на Земле родственники в четвертом-пятом колене. Интересно было бы с той старушкой встретиться…