Я буду брать Тулоны в одиночку. Стихи не то корсиканца, не то новосибирца

3.Отправляйтесь… в сорную корзину истории!

Мимо истории,

гроз

и молний,

жили девицы,

шили,

парлекали,

а теперь подожжён революцией Смольный,

рабочим полнится человеком.

Дым табачный в зале́ стоит коромыслом,

с возвышения что-то там вякает Дан,

тишина буржуем в петле повисла,

вдруг по залу —

– чьё-то басистое «Мдааа…».

Как высшая мера для трусов «мда»,

значит,

«пули погуще по оробелым!»

«Мда» как по контре первый удар,

«в гущу

бегущим

грянь, парабеллум!»

Поджали хвосты,

объявили бойкот —

обыкновенно струхнули!

Чуть только ударит по кремню бойком —

на дрова костыли

и ходули.

Прочь побежала разная шваль,

Ильич взошёл на трибуну,

и оглушил,

как не оглушал

клич приветствия Ленина бурный.

«Я,

товарищи,

буду краток.

Стукач не выдаст,

свинья не съест,

двадцать лет эмиграций,

тюрем

и каторг,

всё затем,

чтоб открыть этот съезд.

И были зубатовские провокаторы,

но зубы они обломали об нас.

Ведь за газетами

и за плакатами,

как заплата,

виден тот,

кто продаст.

Но довольно словесную воду в ступе

толочь.

Отвлекаться нельзя.

К насущным делам,

новостям приступим —

приступом

Зимний

взят,

низложено Временное Правительство,

кто перед нами льстиво витийствовал,

кто жизнь затушёвывал лживой ретушью

отныне стали истлевшей ветошью».

На возвышенье,

парят над залом,

улыбчивы лица,

открыты забрала,

революции речи яростным залпом,

прёт революция минным тралом,

давит буржуев,

попов,

генералов,

слёзы по Каутскому у тихони:

«За что Шингарёва?!

Зачем Духонин?!»

Теперь мы дорогу

новую

торим.

На обочинах слёзы льют крокодилы.

Отправляйтесь в корзину ошибок истории,

возьмите с собой кошельки и кадила!

Били приказы,

были декреты,

и шаг громыхал,

чеканен и кован.

Знамя взвивалось красной ракетою

над новорождённой Россией.

Новой.

Ух, холодрыга!

Охота погреться,

примёрзла нога к нестиранной онуче,

а в груди

оголтело

стреляет сердце.

Время перевалило за полночь.