На перекрёстках костры коптят.
Догорает номер «Известий».
Петроград – бивуак,
весь мир – это театр,
театр
военных
действий.
Из-за кулис выплывает Улисс,
на дредноуте HMS,
а вот обычный российский министр
натягивает чепец.
Город —
– купиной неопалимой
горит,
буржуям гибель пророчит,
к нему стекаются пилигримы,
изводит чернила неровный почерк.
Ветер на улице снег поволок,
сидит,
согревает кости,
Российский Поэт,
Александр Блок,
к нему идёт Маяковский.
Будто бы скорбью,
согбен
и сгорблен,
греется Блок, над костром нависши,
разрезан тьмою и пламенем облик.
Маяковский позвал его.
Он не услышал.
Тогда подошёл,
ледоколом настырным,
тронул —
– дёрнулся рвущимся швом,
Спросил —
– ответил:
«Горят костры»
и каково? —
– хорошо,
хорошо!
А после застыл сухими костями,
а потом помутнел и скрючился будто:
«Библиотеку…
сожгли…
крестьяне…».
Час Быка наступил, предвещая утро.
Присел Маяковский немного поодаль,
помолчал,
а всё же сказал, как хотел:
«Жалко, а всё же за годом годы,
сколько построят библиотек!
Не унывай,
Александр Блок,
бежали твои незнакомки и дамы,
но всё же ложится за блоком блок
счастливому новому миру в фундамент.
Нужно нынче смелых и умных,
вырвать,
значит,
подмокшие перья.
Азиаты
и скифы,
и грубые гунны,
кому как не нам работать теперь!
На поминки давно прогнившего мира
варвара зазывает лира!
Нам ли трусливо скулить и мяукать,
ложиться под проститутку-моду,
что же, поэт, подай мне руку!
И поэту
поэт
руку
подал.