Я была джихадисткой. Расследование в центре вербовочной сети ИГИЛ

– При условии, что ты будешь достойно вести себя. В любом случае европейки, принявшие ислам, самые отчаянные! Как только вы приезжаете, вы сразу же хотите получить «калаш» и пользоваться им! (Он смеется, словно этот образ умиляет его.)

– Я встречу много сестер-француженок?

– Очень много!.. Бельгиек и француженок… Их тут больше всего. Клянусь тебе, они еще хуже нас! В данный момент они считают модным носить на талии «пояс смертника».

– Они играют в террористок?

– Да-а-а… Но в основном они его носят, чтобы в случае необходимости взорвать себя…

– …

– Вот еще что я забыл тебе сказать, крошка. Это важно! Очень важно! Ты должна быть укутана с ног до головы. И в перчатках. Здесь надо обязательно носить паранджу с чачваном[28]. Надеюсь, она у тебя есть?

Четверг, 22 часа

Я в недоумении смотрю на Андре. Едва мне удается ввести Билеля в заблуждение, как он упоминает о тех или иных аспектах религии, абсолютно чуждых мне, или употребляет арабские слова, которых я не понимаю, например, «чачван». Андре, сидящий передо мной на корточках с фотоаппаратом в руках, знаком дает мне понять, что он тоже не знает. Мы напрасно поспешно ищем ответ на наших смартфонах, что для меня весьма опасно под бдительным оком моего собеседника. И ничего не находим. Вероятно, это арго. В представлении такого фанатика, как Билель, чачван вполне может быть второй чадрой, которую уже укутанная женщина должна носить в соответствии с заповедями радикального ислама. Я держу удар. Мелани заявляет, что у нее есть чачван.

– Это хорошо. Если ты будешь носить все это, ты сможешь гулять. Но только в мое отсутствие. Обещаю тебе, я буду хорошо заботиться о тебе. Но ты должна понять, что я не бездельник. У меня много, очень много работы, и порой я могу отсутствовать по несколько дней. В ожидании мужа ты будешь ухаживать за собой…

– То есть?

– Ты же знаешь… Девчачьи штучки… Маленькие хитрости, чтобы, например, сделать кожу более нежной.

Иногда сердце Мелани начинает биться сильнее в такт сердцу Билеля. Но порой оно трепещет по его вине, настолько ему удается привить Мелани чувство вины за «королевский» образ жизни на Западе. Как ни странно, он продает ей образ жизни набоба в Сирии после ее посещений сиротских приютов или других заведений. Она чувствует себя подавленной, неспособной удовлетворить его требования. Но Билель завоевывает ее доверие, и она не решается предать человека, который верит в нее. Что касается меня, то я дрожу от возмущения, как и лежащий на полу Андре. Нам претит этот яд злобного и смертоносного безумия, которым Билель упорно хочет отравить психику Мелани. А ведь не прошло и недели… Похотливые инсинуации этого человека, который почти вдвое старше Мелани, преследуют только одну цель: на какое-то время Мелани должна стать игрушкой в его руках. И это нас коробит до глубины души. Мелани оставляет последнюю фразу без внимания.

– Я понимаю, что ты вовсе не бездельник, Билель…

– Мы об этом поговорим, когда ты приедешь. Но я уже давно в джихаде.

Билель говорит о джихаде точно так же, как служащий о предприятии, на котором он работает…

– Как давно ты в аш-Шаме?

– Уже год. До этого я занимался другими делами… Но я не хочу говорить об этом по Интернету, ведь повсюду шпионы.

И Билель подмигивает Мелани.

– Ты был в Ливии?

– Совершенно верно! Ты удивляешь меня, надо же… Мне с тобой все интереснее и интереснее, крошка… Бисмала[29].

Впрочем, тут нет ничего удивительного, когда знаешь, что большинство джихадистов Ливии, часто с оружием, бежали из страны, чтобы вступить в ряды ИГИЛ. Я чувствую, что Билелю хочется похвастаться своим опытом. Но он не теряет осмотрительности:

– Мне придется тебя оберегать, когда ты приедешь сюда. Я не могу рассказать тебе обо всем! Ты и так много знаешь и получила фотографии, на которых я запечатлен в действии! Но я в основном буду показывать тебе здешние красоты… Я с нетерпением жду твоего приезда!

Мы еще немного поговорили. Мне удалось собрать скудную информацию о нем, при помощи которой я пытаюсь набросать портрет человека, которым он был до того, как превратился в это существо, жаждущее реванша, доминирования.

В другой жизни Билеля звали Рашидом. Он родился в Париже, около ворот Клиньянкур. Он быстро бросил школу, которую и так посещал с перерывами. Он утверждает, что не сохранил никого из друзей своих первых 20 лет, о которых он не стал говорить подробно. По его слегка загорелому лицу видно, что он попал в затруднительную ситуацию. Мне не удается понять, лжет ли он, чтобы скрыть свое прошлое, или он был настолько одиноким, что в его памяти не сохранилось ни тени воспоминания. У меня создается впечатление, что у него нет никаких привязанностей. Он утверждает, что никогда не был женат, поскольку «одержим Аллахом. Словом, работой». Я подозреваю, что он хотел ступить на путь судьбы, но оказался, из-за многочисленных неудач, на пути религии.

Позднее полиция подтвердит мои предположения, опираясь на уголовные дела, заведенные против него. Он совершал многочисленные преступления, от торговли травматическим оружием до различных краж и ограблений. Это был способ легко добыть наличные деньги и приобрести известность в квартале. Исповедующий ислам, этот француз алжирского происхождения стремительно радикализировался в начале 2000-х годов. В то время он иногда попадал в поле зрения полиции, поскольку часто ездил в Пакистан, в страну, которую густой сетью опутала «Аль-Каида». Но Рашид ездил туда, чтобы посещать религиозные курсы: он изучал таухид[30], фундаменталистскую догму ислама. Как мне доверительно сказал один полицейский, когда мое расследование подходило к концу: «Невозможно вести слежку за всеми людьми, которые ездят в страны, живущие по законам религии, чтобы предаться духовному созерцанию. Это не делает их террористами. В этом-то вся сложность. Либо нас обвиняют в некомпетентности, либо в исламофобии». В то время власти не вели за Рашидом регулярного наблюдения, поскольку у них не было никаких веских доказательств, что он представляет угрозу для страны своего рождения.

Билель также поведал Мелани о своем желании иметь детей. Впрочем, он уже перевез почти всю свою семью на «святую землю». В частности, своих кузенов. В Сирии они образовали мощный клан: аль-Фиранзи. Однако это невозможно проверить, поскольку аль-Фиранзи означает просто «француз». Впрочем, на вопросы о своей родне он отвечает достаточно туманно. Словно что-то звучит фальшиво. Наконец-то я обнаружила в нем вполне правомерное человеческое чувство: одиночество. Официально он ищет по Интернету сторонников своего дела. Но на самом деле его прозелитизм является неофициальным способом избавиться от чувства изолированности.

Это навело меня на мысль о юных джихадистах, которые охотно предлагают дать интервью журналистам на сайте ask.com. Я всегда отказывалась от подобных предложений, поскольку эти разговоры не дают никакой полезной информации. Джихадисты лишь повторяют заученные нелепости, которые сами не понимают. Только сейчас я осознала, что они просто ищут человеческий контакт. Они хотят не только повысить уровень своей популярности, но и смягчить свое одиночество. Как все другие подростки, подмастерья джихадистов общаются через СМС-сообщения и с удовольствием используют сокращения. Для этой возрастной группы было создано бесчисленное количество текстовых шаблонов. У подростков есть собственные коды и собственная культура. На своем уровне они всегда пользовались определенной автономией в сфере технологии.

Билель, принадлежащий к другому поколению, так называемому поколению «старших братьев», нашел в религии то, что искал: признание и успокоение. Когда он проникся полнотой этого последнего чувства, в его глазах вспыхнул пока еще незнакомый мне огонь. Возможно, я наивная, но в это мгновение он мне показался искренним. Впрочем, это ощущение тут же во мне исчезло. Если бы только взгляд Билеля передавал истинную веру… Говорят, что глаза – это зеркало души. В его душе нет той полноты, которая присуща настоящим верующим. Сверкнувшая на мгновение искорка, которую я заметила, на самом деле отражает то, что он ищет всеми своими фибрами: месть. Мне предстоит установить, какой реванш он считает достойным себя, чтобы объявить себя «счастливым, поскольку он убил более 50 тысяч человек» за всю свою жизнь…

В конце концов, мы отключаемся. Андре смотрит на меня. Он просит, чтобы я сняла наряд Мелани. По крайней мере, хиджаб. Этим вечером ему особо невыносимо смотреть на мое облачение. Еще вчера при каждом перерыве в разговоре я стремительно срывала с себя чадру… Андре признательно улыбается мне, хотя внутри у него все кипит от гнева к Билелю. Андре поносит этого джихадиста на все лады. Ему хотелось бы встретиться с Билелем лицом к лицу и высказать все, что он о нем думает, а заодно «набить его мерзкую морду». Андре вспоминает о том периоде своей жизни, когда ему было 20 лет. Тогда он жил в рабочем квартале Парижа. Прежде чем стать фотографом, он какое-то время изображал из себя хулигана. О своих приключениях он поведал в увлекательной книге, в которой серьезные моменты чередуются с забавными и невероятными приключениями. Большинство действующих лиц книги, как и Билель, имели дело с полицией. Чаще всего из-за краж или наркотиков. С каждым из них Андре сохранил отношения, разумеется, кроме тех, кто умер своей или насильственной смертью. Среди них есть и те, кто встал на путь истинный и коренным образом изменил свой образ жизни. Но никто из них не радикализировался и уж тем более не примкнул к джихадистам. Это кажется Андре странным.

– Да, мы тоже играли в каидов, но просто так, а вовсе не из-за религиозных убеждений! Мы никого не убивали! Он варвар, этот Абу Билель, который вербует молодежь и оскверняет ислам. Фанатик! Преступник! Какой мерзавец!

Я не нуждаюсь в жизненном опыте Андре, чтобы разделять его мнение. Пока я избавляюсь от облачения Мелани, Андре говорит, что нужно как можно скорее закончить этот сюжет, сразу же после последнего разговора, во время которого я должна засыпать Билеля вопросами. Затем мне придется закрыть все сетевые аккаунты Мелани. Мы опубликуем статью, и – баста! – история закончится. Разумеется, Андре предлагает хороший план действий. Но мне требуется еще несколько дней, мое прикрытие не позволяет мне быть резкой и настойчивой. Мелани перед лицом Билеля – это все равно что хрупкий глиняный горшок, противостоящий мощному железному котлу. Я слишком много времени теряю на возвращение в игру Билеля, чтобы не потерять его доверия. Я уже пошла на отчаянный риск, когда решила провести этот смелый журналистский эксперимент. Было бы жаль не довести его до конца.

В редакции газеты, которой я предложила статью, никто – за исключением нескольких руководителей и моих двух коллег и друзей Лу и Адриена – не воспринимает мой сюжет всерьез. Впрочем, как и частичка меня самой. Все смеются, когда представляют, как я, вырядившись в джеллабу и чадру, говорю на верлане[31] и невнятно бормочу отдельные слова на арабском языке, да еще в присутствии Андре. Никто, даже Андре, не представляет, что это расследование вызывает у меня нечто вроде шизофрении, которую приходится сдерживать. Возможно, это видно лишь в те моменты, когда я, похолодев от слов Билеля, отключаюсь. Но это случается со мной все реже и реже. Тут Андре обращается ко мне. К Анне. У меня нет ни секунды, чтобы изменить личность. Постепенно ко мне возвращается мой естественный язык, а также желание выкурить сигарету. Нервным движением я хватаю свой палец в поисках своего кольца-амулета. Конечно, кольца нет, поскольку я не забываю снимать его перед каждым разговором с Билелем. Когда Андре сочтет, что репортаж закончен, он скажет мне: «А у тебя действительно произошло раздвоение личности… Я даже не предполагал, что этот эксперимент окажется настолько опасным…»

Через несколько дней

Большую часть дня я провожу в редакциях двух газет, на которые я работаю на сдельной оплате. Но в последнее время я в основном хожу в редакцию, которая курирует мой репортаж. Все ее сотрудники хорошо знают друг друга. Порой у нас бывают размолвки, но, прежде всего, мы образуем одну большую семью. Когорту мучеников и страстных поденщиков, преданных своей работе. От молодых поклонников группы «Стромаэ» до тертых калачей, напевающих «Богему» Шарля Азнавура, мы все питаем друг к другу нежные чувства. Мы говорим прямо и открыто. Слова не пугают нас. По мере того как бегут года, на нас обрушивается все меньше бед и несчастий. Раны в той или иной степени затягиваются. Погружение в репортажи, порой на сложные, болезненные темы, способствует сплочению коллектива.

Долгие годы мы работали бок о бок друг с другом и узнали если не обо всей, то хотя бы о части жизни каждого. Судьба репортера отличается от судьбы журналиста, сидящего перед монитором. Поездка на место событий, собственное расследование, проведенное в соответствии со своим инстинктом, являются демаршами, которые не всегда имеют точки соприкосновения с журналистикой в классическом смысле этого слова. Это очень опасный вид деятельности, который вынуждает лавировать между своими чувствами и сторонним взглядом, ибо на трактуемый сюжет просто необходимо смотреть со стороны. Порой вы остаетесь равнодушными. Но иногда вы оставляете в своих репортажах частичку себя. Часто репортер путешествует в одиночку. Это не всегда неприятно, но все же, когда каждый вечер ты оказываешься наедине с тарелкой спагетти болонезе, ты испытываешь особенные чувства. И твоим единственным собеседником является администратор гостиницы.

Когда я звоню в дверь мужа, жена которого исчезла во время оздоровительной пробежки, или матери, не получающей известий от своего сына вот уже на протяжении нескольких недель, я никогда не держу в руках блокнот, а в зубах авторучку. Я знаю, даже не задавая вопросов, какие чувства они испытывают. Я все понимаю. Для меня это никогда не является обыденным. Если дверь любезно открывается и мне позволяют проникнуть в интимный мир, в котором время словно остановилось, мы с хозяевами можем разговаривать часами. Причем часто на другие темы, отличные от сюжета, о котором я хотела бы их расспросить. В силу своих возможностей и понимания я разделяю их боль. Как и мои коллеги, я становлюсь «жилеткой», в которую можно поплакаться. Иногда газета не публикует мою статью. Разочарование, которое я при этом испытываю, связано вовсе не с уязвленным эго, а с тем фактом, что мне не удалось поведать об истории, которую мне хотелось бы предать огласке. К счастью, есть еще репортеры, которые обладают реальными возможностями, чтобы донести до общественности то, что они видели и узнали, не прибегая к помощи непрерывно поступающих телеграмм агентства France Presse. Наше начальство знает, кого послать делать тот или иной репортаж. Оно прекрасно осведомлено о наших плюсах и минусах…

Со своей стороны, мы знаем, на кого можем рассчитывать. В моей семье есть «банда молодых», как любят нас называть те, кто старше нас. Мы образуем сплоченную команду, работающую при благожелательном отношении к нам и под мудрым руководством. В нашей профессии редко встречаются союзники. Но мне посчастливилось найти весьма ценных союзников. Это Адриен и Лу, которых я горячо люблю. Они оба как-то незаметно для них самих оказались вовлеченными в жизненные проблемы юной Мелани. С течением времени, по мере того как я им все подробней и подробней рассказываю о Билеле, их беспокойство сильнее возрастает. Но в наших жизнях и до этого происходило столько событий, что, в конце концов, смех вытесняет наши тревоги.

В тот полдень я вызвала всеобщее веселье своими рассказами о воображении и находчивости, которых требует роль Мелани по сценарию, пишущемуся изо дня в день. Мы сидели в кафетерии с другими друзьями и коллегами. Первые смешки раздались, когда я показала фотографии Билеля, хвастающегося своим автомобилем. Но они так и покатились со смеху, увидев меня в наряде Мелани. Лу принялась насмехаться надо мной. Адриен не отставал от нее:

– А ты сексуальная в таком наряде, надо же!

– А твой боевик всегда подводит глаза, когда отправляется на войну? Ты могла бы одолжить ему свой черный карандаш, если у него свой закончится!

Мне становится хорошо, когда они иронизируют над этой историей. Адриен спрашивает, действительно ли Билель верит, что мне 20 лет. Адриен знает о моем прошлом в мельчайших подробностях и не думает, что меня можно принимать за столь молодую женщину. Я ответила, что, как ни странно, у террориста не возникло никаких сомнений по этому поводу. Такое впечатление, что ему нет дела до моего возраста. Он настолько уверен в себе, что, как я полагаю, не испытывает даже тени сомнения. Меня спрашивали, к каким хитростям мне пришлось прибегнуть, чтобы убедить его. Я рассказала о нескольких комических моментах, в основном об акробатических трюках Андре, незаметно фотографировавшего Мелани, сидящую перед компьютером. Однако я не стала распространяться по поводу любовного измерения, которое Билель хочет придать этой «истории».

– А как тебе удается проводить видеоконференцию по скайпу, если он тебя не видит?

– Но он меня видит!

В качестве доказательства я достаю из сумки хиджаб, который ношу с собой на всякий случай… Мои собеседники заливаются от хохота.

– Да ты сошла с ума! – развеселясь, говорят мне в один голос несколько коллег.

– А если он говорит с тобой по-арабски? – спрашивает одна из подружек.

Я достаю из сумки толстую книгу с желто-черной обложкой, свой последний довод: «Арабский язык с нуля». Я думаю, что в этот момент они чуть не лопнули от смеха. Хотя Билель и Мелани всегда разговаривают по-французски, они очень часто употребляют арабские слова и выражения. Мои друзья просят меня произнести несколько фраз, что я и делаю. Мой отвратительный акцент явно забавляет их.

Мы шутим и даже называем Билеля моим «будущим мужем». Я смеюсь, и это разряжает обстановку. Встав из-за стола, Лу отводит меня в сторонку и умоляет быть очень осторожной. Мой рассказ произвел на нее странное впечатление, она не чувствует, что из него можно сделать хороший репортаж. Прежде чем направиться в свой кабинет, Адриен предостерег меня почти теми же словами, что и Лу. Он добавил, что если я действительно вышла на крупную рыбу, то у меня выйдет неплохой сюжет. Адриен точно не знает, насколько высокое положение занимает Билель в иерархии «Исламского государства». Я тоже не знаю, хотя мне уже удалось установить, что он играет важную роль. После перерыва мы возвращаемся к своим обязанностям. На экране моего монитора появляется страница, приглашающая на экстремистский сайт Sham news. Надо собрать побольше информации, пусть даже этот сайт восхваляет ИГИЛ, а значит, не является беспристрастным.

Во второй половине дня

Потратив несколько часов на проверку утверждений Билеля, я с удивлением обнаружила на своем рабочем почтовом адресе послание Гитона, «пресс-атташе» ИГИЛ. Он-то знает, что говорит с Анной, журналисткой. Он даже не подозревает о существовании Мелани.

Гитон переходит к новостям. Такое впечатление, что он скучает на террасе, где он, как сказал мне, «наблюдает за посторонними». Я представляю, как он, взобравшись на сторожевую башню, трубит в рог в случае опасности, как в сериале «Игра престолов». В чем-то эти две вселенные похожи. Как и в сериале, «Исламское государство» защищает свои территории, если только не завоевывает новые. Жизнь ничего не стоит, там насилуют и грабят. Пролитая кровь служит оправданием борьбы за дело, хотя речь идет лишь о борьбе за территорию. Я говорю себе, что Гитон, будучи французом, должен непременно знать Билеля: он ходячий справочник «Кто есть кто» исламистов, оккупирующих Сирию!

Я говорю, что читала статью о некоем Абу Билеле. Он с ним, случайно, не знаком? Гитон отвечает утвердительно. Я ликую. Гитон продолжает: «Он не бездельник, этот Билель. Я его очень уважаю. Он обучает нас приемам партизанской войны, которым сам научился от чеченцев. Он эмир. Но, главное, он французский воин, самый близкий к Абу Бакр аль-Багдади». Гитон заканчивает фразу десятком восклицательных знаков, чтобы особо подчеркнуть важность отношений между Билелем и аль-Багдади. Вот уж действительно Гитон протянул мне руку помощи! Я невинно спрашиваю, является ли аль-Багдади главарем ИГИЛ. Я заранее знаю ответ, но я хочу увидеть, в каком виде он мне его даст. Да, отвечает Гитон, аль-Багдади действительно стоит во главе «Исламского государства». Гитон заявляет, что даже он не знает, где находится аль-Багдади. Но лидер все держит под своим контролем. Впрочем, «он скоро станет верховным халифом, как об этом написано в истории». Однако он старательно избегает моих вопросов на эту тему и рассказывает о своих обновках Nike, поскольку «в Сирии это буквально даром». Он просит меня обязательно упомянуть об этом в статье. Я прощаюсь со своим собеседником и начинаю искать в Интернете новую информацию об аль-Багдади.

Я не нахожу ничего для себя нового. Абу Бакр аль-Багдади, которого в действительности зовут Ибрагим Авад Ибрагим Али аль-Бадри и который известен также под другими прозвищами, является уроженцем Ирака. Ему 42 года. Американское правительство обещает заплатить десять миллионов каждому, кто предоставит сведения, которые могли бы позволить установить его местонахождение. Я узнаю, что иллюстрированный журнал Time назвал его самым опасным человеком на нашей планете… А я получила подтверждение, что доверенным лицом этого обстрелянного боевика-параноика является француз… Билель, который считает меня своей будущей супругой! Вчера Билель рассказывал Мелани, что они с аль-Багдади встретились в городе, расположенном на границе Ирака и Сирии… Я не поверила ему. Билель – французская правая рука главаря «Исламского государства», как такое возможно? Я вспомнила о «крупной рыбе», о которой мне недавно говорил Адриен в коридоре.

Я делаю глубокий вдох. Все будет хорошо.

Я поднимаю голову, чтобы поделиться полученной информацией с коллегами, с которыми работаю в одном бюро. Они мило подтрунивают надо мной. Я смеюсь вместе с ними. Тем временем фейсбук продолжает бомбардировать аккаунт Мелани сообщениями от Билеля. Два послания повторяются десятки раз: «Ты здесь?» и «Дитя мое! Алло!!!! Алло!!!! Алло!!!!»

Я отвечу ему вечером. Не в присутствии посторонних… Рассказывать – это одно. Стать той, на кого обращены все взгляды, – это другое. Я чувствую себя немного утомленной, но вовсе не обеспокоенной. Напротив, если я буду продолжать, хотя и с риском для себя, ломать эту комедию, история Мелани и Билеля позволит мне сделать новые, неожиданные открытия. Было бы глупо подвергать себя стольким опасностям, а потом вдруг остановиться на этой стадии. Я вращаюсь в микрокосмосе, окруженная репортерами, многие из которых прошли через первую войну в Персидском заливе в начале «арабской весны». Я вижу, как они, прихватив бронежилет, регулярно уезжают в страны, охваченные войной так, как другие спускаются в метро. Чтобы испытать, что такое страх, у меня не было необходимости ездить куда-то далеко. Мне было страшно во время смертоносных волнений во Франции, когда ультралевые противостояли ультраправым, во время манифестаций против иммигрантов, против всего, таких же как в Турции или в других странах. Но я находилась в Париже… Опасность, которую я в полной мере осознавала, казалась мне смешной по сравнению с теми, которые нависли над моими коллегами. Я чувствовала, что опасность существует, однако я не ощущала угрозы. На самом деле это происходило потому, что угроза была скрытой.

Разговоры этого дня напомнили мне знаменитое высказывание кинорежиссера Мишеля Одиара, которое любил повторять мой старший брат: «Два сидящих интеллектуала всегда пройдут меньше, чем один идущий придурок».

В тот же день, в половине шестого вечера

День подходит к концу. Я ухожу из редакции вместе с Андре. С самого утра он спрашивал меня, хорошо ли я себя чувствую. И твердил, что репортаж должен быть завершен как можно скорее. Мое спокойствие вызывало у него неподдельное удивление. Но Андре был прав. Если аль-Багдади действительно был человеком, стоявшим за злом, если его близкие отношения с Билелем подтвердятся, то действительно лучше быстрее закончить мое расследование. Я поставила в известность шефа, который курирует проект, что с этим делом может быть связан аль-Багдади. Но Андре говорить об этом не стала. Желание узнать больше, до конца сыграть свою роль репортера доминировало над моими сомнениями, но при этом оно ослабляло мой инстинкт самосохранения. Тем не менее Билель был настоящим кладезем информации. За столь короткое время у меня сложилось вполне отчетливое представление о нравах, царящих в ИГИЛ.

И это стоило того, чтобы зайти немного дальше… Совсем немного. Андре посоветовал мне сократить разговоры и задавать больше прямых вопросов. Я возразила, что это вызовет у Билеля подозрения, что если я хочу, чтобы глиняный горшок сумел одержать победу над железным котлом, то Мелани должна быть терпеливой и внимательно прислушиваться к состоянию души террориста, а это нельзя свести к одному последнему разговору. Пусть Билель самым бессовестным образом играет Мелани и ее чувствами, как, возможно, он поступает со всеми другими жертвами, с которыми обращается подобным образом, тем не менее он привязался к ней. С недавних пор я чувствую, как растет его нетерпение увидеть свою невесту, поговорить с ней. Теперь это вовсе не «болтовня в чате». Если бы Мелани, в конце концов, приехала в Сирию, думаю, она действительно вышла бы замуж за Билеля. И он не превратил бы ее в обыкновенную сексуальную рабыню, отданную во власть отдыхающего боевика. Я тем более не думаю, что он был бы примерным мужем. Я не настолько наивная. У него наверняка есть по крайней мере одна супруга, хотя он это отрицает. Но ночные разговоры, которые он ведет со своей невестой, служат ему наградой за день, проведенный в районе боевых действий. Он засыпает, думая о ней. Я не решаюсь представить, о чем именно он мечтает в эти моменты. Мое преимущество состоит именно в этом: он думает, что усыпляет бдительность Мелани, а значит, не обращает внимания на то, что это она ведет его в танце. Она смеется над его приманками, вовлекая его в свою собственную игру. Я пока еще нуждаюсь в своем сетевом двойнике. Если я буду атаковать слишком стремительно, что уже иногда происходит, то я рискую поставить свое расследование под угрозу. В конце недели я беру несколько дней от отпуска, которые проведу с Лу. В этот момент я завершу сюжет.

В Сирии 19 часов, соответственно 18 часов во Франции. С опережением на час Билель ждет Мелани, сидя у монитора. Он кокетливо одет. Чувствуется, что он принарядился специально. Боевик похож скорее на воображалу, гордящегося своим «мажорством», чем на воина, которого он старательно изображает. Я напрасно стараюсь не удивляться всему, что связано с этим человеком и ему подобными. Бывают моменты, когда разрыв между его откровенным фанатизмом и поведением отстающего в развитии подростка все же изумляет меня. Но на этом этапе истории мне больше не хочется смеяться. Впрочем, плакать тоже. Билель сидит в ободранном кресле в пустом подозрительном интернет-кафе. Когда он видит свою невесту, в его глазах вспыхивают огоньки. Он берет себя в руки и скрывает эмоции, приняв позу благосклонного каида. Слегка откинув голову назад, он надевает свои позолоченные очки с зеркальными стеклами, которые закрывают почти все лицо. Тем не менее в столь поздний час страна уже погружается в сумерки, а в тесном помещении, где он находится, темнота еще более густая… На нем плотная куртка в авиационном стиле, явно принадлежащая к другой эпохе. Наряд придает ему вид Старски, напарника Хатча[32].

Билель рассказывает Мелани о том, как он провел этот день. Но она говорит с ним только об опасностях, связанных с его «работой». Мелани боится за него. Андре подмигивает мне. Билель успокаивает Мелани. Он отважный, он и не такое видел. Его ничто не пугает. Впрочем, он не получил бы столько престижных нашивок в лоне своей организации, если бы не сумел стать стратегом. Я чувствую, что ему хотелось бы сказать «великим стратегом», однако от этого его удерживает наигранная скромность. Этот Билель такой смиренный. Мелани не может не восхищаться им. Она хотела бы узнать о нем как можно больше. Билель коротко сообщает ей новые подробности своей повседневной жизни.

Судя по ожесточенности столкновений, боевик отдыхает всего лишь несколько часов, да и то в своей машине. По ночам он спит от двух до пяти часов. Все остальное время он разрывается между Раккой, штаб-квартирой ИГИЛ, куда доступ открыт только тем, кто принес клятву верности аль-Багдади, и другим соседним городом, расположенным в 20 километрах. Нет, он не в Алеппо… Но ради безопасности Мелани ей лучше не знать, где именно он находится. В Ракке строго, буквально соблюдаются законы шариата. Билель ценит это безусловное претворение в жизнь его собственных религиозных убеждений.

Он описывает Мелани красивую, а главное, свободную жизнь с кафе, кинотеатрами, магазинами. Он и его люди освободили город. За это жители им очень благодарны и горячо выражают знаки своего уважения. (На самом деле примерно три четверти жителей хотят покинуть город. Но ИГИЛ запрещает им это делать во имя чуждых местному населению законов.) Билель – полицейский, а «Исламское государство» – его ополчение. Почти не противореча себе, Билель объясняет Мелани, что в Ракке все женщины обязаны носить полную паранджу. Им можно выходить на улицу только в определенные часы и всегда в сопровождении мужа, отца или брата. Это единственные ограничения. Если на улицах Ракки в сопровождении мужа появится «плохо закрытая» женщина, ИГИЛ обяжет супруга заплатить штраф в размере от 75 до 200 евро. Горе тому мужчине, который не заплатит за «нарушение» на месте: его жену казнят. Если муж не носит джеллабу и к тому же не отрастил бороду, его ждет штраф в размере 30 евро. Жители городов, захваченных «Исламским государством», лишены возможности приводить какие-либо доводы в свое оправдание. В общих чертах, это «иди или сдохни», зловещий рефрен диктаторских режимов.

ИГИЛ оправдывает денежные штрафы одним из пяти основных столпов[33] ислама: закятом. Обычно закят называют налогом, но при этом до конца не понимают, что он, в сущности, означает. На самом деле закят символизирует обязанность мусульманина помогать тем, кто просит подаяние. Как сказал другой Бог в Ветхом Завете: «Помоги ближнему твоему, и тебе воздастся». Закят не имеет ничего общего ни со слишком короткой бородой, ни с кое-как надетой чадрой… Парадокс заключается в том, что «игиловская налоговая полиция», которая ежедневно получает миллионы от незаконной торговли нефтью, силой вымогает деньги, предназначенные для финансирования зловещих проектов организации.

В Ракке Билель не имеет права пользоваться мобильным телефоном. В противном случае его могут вычислить. Кроме того, сеть плохо ловит. Он может общаться только по рации. Или через Интернет, если получит к нему доступ. Но только не в кафе, где все могут услышать разговор. Поэтому Билель каждое утро встает в шесть часов и ищет укромное место, чтобы послать нежное приветствие Мелани. «Здравствуй, моя взрослая детка. Думай обо мне. Мне тебя не хватает». Эти послания сопровождаются множеством иконок с изображением красных сердечек. Сначала это мне претило. Но затем я научилась над ними смеяться вместе с Андре и коллегами, посвященными в тайну моего репортажа. Потом это навязчивое общение с Билелем стало меня раздражать. Иногда мне хотелось разбить свой компьютер о пол. Но я довольствовалась только тем, что поднимала глаза к небу.

За рулем своего джипа, набитого оружием и маленькими бутылочками с шоколадным молоком, от которого он без ума, Билель каждое утро проезжает 300 километров, «чтобы вступить в бой». Никаких других подробностей он не сообщает Мелани. Даже если предположить, что он порой должен перемещаться по зонам боевых действий, я все равно почти уверена, что свои дни он проводит в Дайр-эз-Зауре, около границы с Ираком. Этот город как раз находится в 300 километрах от штаб-квартиры «Исламского государства». Билель рассказывает своей невесте, что по дороге он отдает приказы французским подразделениям. Он определяет ежедневные приоритеты. Назначает тех, кто пойдет в бой. Тех, кто будет осуществлять полицейские функции в городах, контролируемых «Исламским государством». Тех, кто займется неверными, чей «час пробил»… Приходится также организовывать курсы по изучению основ религии и языка, поскольку далеко не все массово прибывающие боевики знают арабский язык. Надо учитывать и тот факт, что сирийские моджахеды говорят на своем арабском языке. Каждая национальность говорит на собственном диалекте, поэтому из-за обоюдного непонимания общение быстро становится невозможным.

Билель – эмир, поэтому он должен предугадывать различные ситуации и оперативно решать проблемы. Он рассказывает Мелани о «секретных собраниях», которые проводит в очень узком кругу. Либо с иракцами, либо с членами «Аль-Каиды», жаждущими сменить организацию. В основном эти собрания проходят в закоулках подземных ходов, соединяющих Сирию с Ираком. Билель утверждает, что у него есть карта подземных ходов и он наизусть знает все закоулки, которые служат тайниками или местами встреч. Он даже сам вырыл несколько тайников, а потом замаскировал их. Во время таких встреч Билель «ведет переговоры о мире». Потому что он «самый высокопоставленный француз и доверенное лицо аль-Багдади». Впервые он рассказывает Мелани о своих связях с «халифом», тем самым подтверждая слова Гитона.

Недавно аль-Багдади отправил Билеля на встречу с аль-Джулани. Он говорит об этом небрежно, бахвалясь перед Мелани, для которой это ничего не значит. Но для меня в его словах содержится ценная информация. Абу Мохаммед аль-Джулани стоит во главе главной сирийской бригады «Аль-Каиды». В среде различных группировок, противостоящих друг другу в Сирии и Ираке, аль-Джулани является одной из основных, ключевых фигур терроризма на Среднем Востоке. Мне становится ясно, что раз ИГИЛ послал Абу Билеля «вести переговоры» с этим почти незримым человеком, значит, Билель занимает особо важное место в организации. Напустив на себя равнодушный вид, Мелани спрашивает, как прошла последняя встреча. Билель с гордостью отвечает, что они пришли к согласию, что скоро будет провозглашен халифат. Но кто его возглавит? «Исламское государство» или «Фронт ан-Нусра», главное сирийское подразделение «Аль-Каиды»? Мелани задает этот вопрос, чтобы показать своему столь осведомленному собеседнику, что она хорошо усвоила все, что он ей поведал. Билель раздраженно морщится. Это фундаментальный вопрос, поскольку каждый клан хочет войти в Историю. Билель объясняет, что они договорились по главному вопросу: Сирия станет исламским государством. «Аль-Каида», занимающаяся в основном созданием ячеек, предназначенных для западноевропейцев, должна активнее помогать ИГИЛ в Сирии. Словом, Билель лукавит.

Мелани, не теряя времени, спрашивает Билеля о «черном золоте». Как всегда, фанатик уклонится от прямого ответа и не будет разглагольствовать о процветающих нефтеперерабатывающих заводах. Он освобождает народ. Он должен одержать победу над неверными. Мелани восхищается его отвагой. Она не все понимает, но тем не менее находит его идеологию справедливой и благородной. Этот человек знает о жизни намного больше, чем она. Он производит на нее сильное впечатление. Она спрашивает, сколько бойцов «Исламского государства» находится в Сирии.

– Здесь говорят не «Исламское государство», а Dawla islamiyya fi Iraq wa Chaam! Мы армия, нас не меньше десяти тысяч!

– Да? Столько?

– Даже немного больше… Через полгода, судя по тому, как идут дела, нас будет пятьдесят тысяч.

– Судя по тому, как идут дела?

– Каждый день к нам прибывают новые воины. Много французов, бельгийцев, немцев. Но также очень много тунисцев. Я уже не говорю о местных суннитах, перешедших на нашу сторону, а также о бригадах по всему миру, например «Боко Харам»[34], которые принесли нам клятву верности.

Прогнозируемые цифры немного преувеличены, но все остальное является трагической правдой.

Билель сегодня склонен к откровениям, и Мелани пользуется этим.

– Я же интересуюсь тобой. И когда у меня нет новостей, я пытаюсь самостоятельно искать сведения. Думаю, я поняла, что у вас все прекрасно организовано. Но как все происходит?

– У каждого из нас есть свои обязанности. Когда ты приезжаешь и если у тебя нет опыта, ты проходишь обычный курс обучения: по утрам изучение языка, по вечерам курсы стрельбы. Ты спишь в катибе[35] вместе с другими бойцами, в основном с франкоговорящими, а также с опытными воинами, которые следят за твоей духовностью. Через две недели, если ты достаточно окреп, чтобы идти в бой, ты отправляешься в район боевых действий и принимаешь участие в секретных операциях. Или ты специализируешься в других областях, например занимаешься вербовкой или контрразведкой. Ты сможешь также выполнять благородные задачи, например навещать в больницах раненых джихадистов или раздавать медикаменты нуждающимся. Ты можешь стать проповедником и разъяснять несведущим Коран. А в свободное время ты делаешь все что хочешь! Здесь жизнь прекрасна, а цены смешные! Мы сражаемся, чтобы жить свободными!

Жить свободными… На лубочной картинке, которую Билель подсовывает Мелани, он не изображает, что в действительности большинство джихадистов являются мелкими сошками.

– Но у меня… – возражает прагматичная Мелани, – у меня нет денег. Пусть там дешевая жизнь, но ведь по законам шариата я не имею права работать. Как быть?

– Ты – совершенно другое дело. Ты моя жена. Будущая жена. Иншалла. В любом случае, организация выплачивает всем своим приверженцам месячную зарплату размером от 50 до 250 долларов[36]. В Сирии у тебя будет больше бабла, чем во Франции! Ты станешь даже богатой! Во Франции тебя поносят, а здесь мы поносим неверных французов! Но мужчины и женщины выполняют разные задачи. Я расскажу тебе об образовательной программе для женщин.

– Говорят, что те, кто становится смертниками, торопят смерть, которую с нетерпением ждут, поскольку, возможно, они хотели бы вернуться. Но они не могут этого сделать, поскольку в противном случае их посадят в тюрьму. Это правда?

Я имею в виду Никола Бона, молодого уроженца Тулузы, католика, позже принявшего ислам. Он прославился тем, что разместил видео, где он вместе со своим младшим братом обращается к президенту Олланду, призывая того принять ислам. Широко улыбаясь, Никола Бон приглашал европейцев присоединиться к нему в Сирии, чтобы совершить свой джихад. Он завербовал своего брата, который через несколько месяцев погиб в 20 лет, как пушечное мясо, во имя дела, которое никогда не было его делом. Чуть позже Никола, работавший преподавателем языка и одновременно вербовщиком европейцев, вызвался стать добровольцем-смертником, впервые с тех пор, как примкнул к ИГИЛ. Он взорвал себя в грузовике около Алеппо. В то время я нашла его последнюю фотографию, сделанную за несколько минут до того, как он отправился на тот свет. Он показывал указательным пальцем на небо, как это делают многие мусульмане, взывая к Богу. Вымученная улыбка не имела ничего общего с той улыбкой, с которой он был запечатлен на видеообращении к президенту. Его глаза казались пустыми, вернее, наполненными горьким разочарованием.

После гибели двух старших сыновей я встретилась с их отцом, главой процветающего предприятия по производству солнечных батарей. Живя в Гвиане[37] вот уже несколько лет, поскольку этого требуют интересы фирмы, Жерар Бон назначил мне встречу в довольно дождливый день в холле гостиницы унылого города, каким является Кайенна. Он крепко пожал мне руку. Пока я рассматривала его лицо, на котором, казалось, застыла вечная печаль, он сразу же определил правила игры: «Предупреждаю, для интервью я предоставлю вам только двадцать минут. Вуайеризм, слезы, журналистские сенсации – все это не для меня». Но через пять минут, когда я поведала ему об угрызениях совести его последнего оставшегося в живых сына, он расплакался.

Я встречалась с младшим отпрыском семьи накануне, а также с его приятелями, которые были приятелями и его братьев. Мне показалось, что юноша был в шоковом состоянии и испытывал комплекс вины. Я сама часто сталкивалась со смертью близких мне людей, и поэтому я знаю, как важно справиться с чувством вины, чтобы оно не поселилось в тебе навсегда. Вместо того чтобы говорить о покойных, я постаралась убедить отца семейства сосредоточиться на живых, а именно на самом младшем сыне. Я поведала ему о своем личном горьком опыте, поделившись с ним ключами, которые помогли мне. Однако никогда нельзя найти все замочные скважины. В противном случае жизнь не была бы такой, какая она есть. Этим я обязана отцу, который согласился рассказать мне о своей боли из-за утраты не одного, а двух своих детей. Этот сдержанный человек достойно предоставил мне столь же беспристрастное, сколь и горестное свидетельство. Он постоянно умолял Никола вернуться, но тот всегда упорно давал один и тот же ответ: «Я хотел бы… Но Сирию нельзя так просто покинуть, папа… Даже если я приеду, во Франции меня посадят в тюрьму». Жерар Бон рассказал мне, что Никола чувствовал себя ответственным за гибель младшего брата. По его словам, он сознательно покончил с собой, чтобы избавиться от мучившего его чувства вины.

Я едва успела мысленно вспомнить об этой достойной, но разбитой семье, как Билель ответил Мелани:

– Вовсе нет, смертники – самые сильные! Мы оцениваем твою силу по двум вещам: по твоей вере и по твоей отваге. Тот, кто решается взорвать себя во имя Аллаха, с честью отправляется в рай, уверяю тебя.

Смертниками вполне могут быть боевики, готовые пожертвовать своей жизнью. Но как правило, во всяком случае в ИГИЛ, самые слабые занимаются хозяйственными делами (водят машины, готовят еду), а «не столь слабые» взрывают себя. Одним больше, одним меньше… С каждым днем их ряды увеличиваются.

– Ты каждый день повторяешь мне, что ждешь только одного: рая. Тогда почему ты не становишься смертником?

Билель немного помолчал, прежде чем ответить.

– Я нужен здесь… мой час еще не пробил. Иншалла.

– Ты говоришь о тех, кто недавно приехал. А как дело обстоит с такими, как ты, более закаленными в боях, более старыми? Тебе тридцать восемь лет. Но у нас говорят в основном об отъезде несовершеннолетних и совсем юных людей.

Ай. Мелани оскорбила Билеля. Нахмурившись, он спрашивает:

– Как ты узнала, что мне тридцать восемь лет?

Мне так и хотелось сказать этому идиоту, который выдает себя за грозного гения контрразведки, что на его профиле в скайпе написаны: его город – Ракка, его гражданство – француз, его возраст – 38 лет. В более личном плане я просто не могла забыть, что Билель родился в 1976 году, то есть в том же году, что и один из моих братьев. По иронии судьбы эта дата мелкими цифрами вытатуирована, вдали от посторонних глаз, под моим безымянным пальцем правой руки. К счастью, они родились в разные дни. Мелани отвечает, что она видела это по Интернету. Билель реагирует, как настоящий мачо:

– Да, но я не выгляжу на свои годы. Все думают, что мне двадцать или двадцать пять лет. У меня все в полном порядке! А потом возраст – это всего лишь цифры. Если бы ты знала, сколько европеек хочет приехать сюда ради меня… Ты же знаешь, я очень привлекательный, дитя мое…

Можно с ума сойти! Теперь Билель предстает в образе рок-звезды! Андре поднимает глаза к небу. Я чувствую, что он обдумывает эти слова и с трудом сдерживается, чтобы не вспылить. Мелани следовало бы послать своему возлюбленному баночку крема, разглаживающего морщины, чтобы поддержать его образ «суперсексуального джихадиста». Я с удовольствием задержалась бы на этом аспекте современного боевика, которого я нахожу весьма непривлекательным с антропологической точки зрения, но чувствую, что Андре хочет, чтобы я побыстрее закончила.

– А что это за программа для девушек? Для тех, кто принял ислам, она другая?

– Нет! Но мы, джихадисты, предпочитаем тех, кто перешел в ислам.

Билель смеется, а мы с Андре обмениваемся удивленными взглядами.

– Почему? – спрашивает Мелани.

– Машалла! Да потому что вы более строго соблюдаете религиозные каноны и в то же время вы более открытые для жизни! Вы не такие, как эти нечестивые сирийки, которые довольствуются тем, что носят чадру, но не знают, как сделать мужчину счастливым. Иншалла.

Билель выдал себя. Он, который расхваливал Мелани Сирию, народ которой он освобождает, только что нанес тяжкое оскорбление этому народу.

– Как это мы, принявшие ислам, более открыты для жизни?

– Ты сама знаешь…

– Нет…

– Вы более кокетливые, если ты понимаешь, что я хочу сказать…

– По-прежнему нет…

– Вы более изобретательны с вашим супругом…

– А разве «быть более изобретательными» в столь интимной сфере – это не харам?

– Когда ты наедине со своим супругом, ты делаешь с ним все что хочешь. Ты всем ему обязана. Но только ему одному. Ты должны выполнять все, что он потребует. Под паранджой ты можешь носить все, что хочешь. Подвязки, кружевные чулки, все, что нравится твоему мужу… Ты любишь красивое нижнее белье, крошка?

Понедельник, половина восьмого вечера

Я прерываю соединение. Вот так, с ходу, я не могу представить себе, как могла бы ответить бедная Мелани. Я постепенно, изо дня в день лепила образ Мелани. Я полагала, что продумала все, вплоть до романтических аспектов. Но я не опускалась до эротики. Сегодня мне особенно душно в моем плотном черном одеянии. Взвинченная до предела, я срываю хиджаб, выпиваю большой стакан воды и закуриваю сигарету. В данный момент журналистки больше не существует. Человек, да. Террорист загнал меня в ловушку. Я злюсь на себя за то, что я настолько сосредоточилась на других аспектах, что даже не продумала ответ, который следовало бы дать, если он поднимет интимную тему. Я поворачиваюсь к Андре, который, отчаянно ругаясь, кружит по гостиной, словно лев в клетке.

– Но за кого он себя принимает, этот грязный извращенец, этот облезлый красавец? Как он смеет спрашивать, какое белье ты носишь? Сначала он велит тебе ехать туда, потом он хочет, чтобы ты вышла за него замуж, а теперь разговор сводится к подвязкам! Может, в следующий раз он попросит тебя предстать перед ним обнаженной? Во имя Бога? Я ненавижу этого типа.

Я тоже, но мы оба должны успокоиться. Сейчас я просто обязана как можно быстрее ответить Билелю. Он обязательно перезвонит, если Мелани будет долго молчать. Он может даже заподозрить нечто неладное. А я не должна вызывать у него подозрения. Сделав вид, будто она прониклась его средневековой идеологией, Мелани шепчет на одном дыхании, словно ее грудь сжимает корсет:

– Я буду носить все, что нравится моему супругу. Но поскольку я не замужем, я не стану обсуждать это с мужчиной.

– Правильно. Ты целомудренная, Мелани. Я это сразу почувствовал. Даже еще не увидев твоего лица, я понял, что ты красивая.

– Но ведь ты сам говорил мне, что в религии о красоте не идет речь…

– Разумеется. Но мы с тобой наделаем детей редкостной красоты… Иншалла. Ты хорошо сложена, так, как мне нравится. А я, как уже говорил тебе, красивый парень…

И на этот раз Билель явно невнимательно выслушал ответ Мелани. Прикусив губу, он молча смотрит на нее. Я опускаю глаза. Мне ничего другого не остается, кроме как с нетерпением ждать, когда пройдет этот неприятный момент. Со своего места Андре не может на экране видеть Билеля, который похотливо облизывает свои губы. Как в такую минуту я могу говорить с ним об аль-Багдади или о чем-нибудь другом? Я крепко сжимаю зубы. Еще немного терпения.

– Я в твоем вкусе? – спрашивает он.

– У меня нет каких-либо предпочтений.

– Но ты говорила, что находишь меня красивым! Если у тебя нет предпочтений, тогда позволь мне вновь попросить тебя стать моей женой…

– Но, Билель, это меня пугает, ведь я тебя совершенно не знаю. Если я отвечу тебе согласием, это будет означать, что я поклялась хранить тебе верность до самой смерти. А ведь может оказаться, что у тебя уже есть несколько жен…

Последние слова Билель пропускает мимо ушей.

– Послушай меня, ты моя драгоценность. Дом, в котором мы будем жить с нашими детьми, станет твоим королевством. Тебе надо просто приехать, и ты сама увидишь, что можешь мне полностью доверять. Могу ли я задать тебе один вопрос?

На этой стадии разговора я готова ко всему. Его вопросы порой бывают такими нелепыми. Он с удивительной легкостью переходит от ужасающих рассказов о кровавых преступлениях к россказням заурядного волокиты, которых полно на сайтах знакомств.

– У тебя длинные волосы?

– Да… Но почему ты об этом спрашиваешь?

– Они длинные или полудлинные? Потому что большинство девушек говорят, что они длинные, но на самом деле у них полудлинные волосы. Они лгут.

И что?.. Я не понимаю, к чему он клонит.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться, увидев недоумевающее лицо Андре, полностью ошарашенного поведением Билеля, столь неожиданно перешедшего от своих убийственных «подвигов» к жалким планам волокиты.

Можно подумать, что мы встречаемся на сайте знакомств adopteundjihadiste.com. Мой принцип – всегда сначала искать хорошее в человеке, каким бы он ни был, считать, что всегда существует выход из сложных ситуаций, которые неизбежно возникают в нашей жизни. Однако сейчас я не в состоянии что-либо сделать для человека. Что касается обстоятельств, то тут я тоже бессильна. Однако эти бредовые рассуждения о длине волос Мелани служат прекрасным противоядием от сбивающих с толку вопросов, на которые я вынуждена отвечать от ее имени.

– Мои волосы доходят до середины спины!

– Значит, они не длинные, а полудлинные!

– И что?

– Ничего. Просто мне безумно нравятся очень длинные волосы. А какие они? Они вьются?

– Не слишком сильно. Они волнистые.

– Замечательно. Я всегда молил Аллаха послать мне брюнетку с зелеными глазами, принявшую ислам. И вот ты вышла в мою жизнь, Мелани. Моя жена…

– Я еще не дала согласия… Пора заканчивать, моя сестра вернулась. Я должна снять хиджаб, иначе она обо всем расскажет матери.

– Унеси компьютер в свою комнату, жена моя, я буду ждать столько, сколько нужно. Но поклянись мне Аллахом всемогущим, что ты любишь меня…

– Но я сплю в той же комнате, что и сестра. Билель, я должна заканчивать.

– Хорошо. Но знай, что я засну в уверенности, что встретил ту, которую Аллах поставил на моем пути.

– Ладно, Билель. Машалла. Спокойной ночи.

– Мелани… Не забывай, что отныне ты моя жена… Ты вечно будешь принадлежать мне. Ты поняла? Не забывай!

Понедельник, 20 часов

Я выключаю компьютер. Андре садится рядом со мной на диван и молча протягивает мне сигарету. Пока я курю, мы продолжаем молчать. Впервые я спрашиваю себя, не становлюсь ли я шизофреничкой в промежуток между этими по сути смешными, даже комичными моментами и моментами, когда меня охватывает удушающая тревога. В конце концов, Андре взрывается:

– Хватит! Теперь ты должна остановиться! Сюжет завершен! Все кончено! Rhallas[38]! Ты осознаешь опасность? Завтра последний разговор с Билелем, и Мелани окончательно исчезает. Ты поняла?

Я молчу. Я согласна с Андре. Только я не знаю, что сказать. Я канатоходец, идущий по невидимому канату.

Скоро должен прийти Милан… По крайне мере, я вовремя закончила разговор. Мне не хотелось бы, чтобы он увидел меня в образе другого человека. Милан не очень хорошо понимает, над каким сюжетом я работаю. Он знает, что я регулярно разговариваю с французским джихадистом, находящимся в Сирии. Но больше ничего. Я чувствую себя выжатой как лимон, измотанной, лишенной энергии. Звонит домофон. Вероятно, это Милан. Я прошу Андре ничего не говорить Милану о нашем репортаже, открываю дверь и возвращаюсь в гостиную.

В тот же момент на компьютере появляется сигнал скайпа. Это звонит Билель. Не может быть и речи о том, чтобы я отключилась. Но Андре настаивает, чтобы я надела наряд Мелани. Возможно, Билель хочет сказать мне нечто важное. Иначе зачем он звонит, если знает, что Мелани не может говорить с ним? Я колеблюсь. Я слышу, как Милан снимает мотоциклетный шлем на лестничной клетке и быстро поднимается по ступенькам. Я чувствую себя угнетенной. Не раздумывая, я кое-как натягиваю джеллабу и хиджаб. Нажимая на зеленую кнопку, я слышу, как Милан закрывает дверь моей квартиры. Через три секунды, а именно столько времени требуется, чтобы пройти по коридору, он увидит меня в таком виде.

Это явно произведет на него неизгладимое впечатление. Я злюсь на себя за то, что не могу даже бросить на него взгляд. Андре знаком просит Милана молчать и оставаться в углу комнаты. Я пытаюсь сосредоточиться на том, что говорит мне Билель. Но одновременно я ищу краешком глаза своего настоящего друга. Наши взгляды скрещиваются. Он тут же опускает глаза. Он не узнает меня. Или узнает, но ему невыносимо видеть меня в таком виде. Он, кто почти никогда не курит, идет к окну и раскуривает сигарету. Мне так стыдно любезничать с другим в присутствии Милана! Неважно, что все это происходит в профессиональных рамках. Порой это даже еще хуже. Я никогда не думала, что однажды мне придется делать то, что я сейчас делаю. К тому же в присутствии мужчины, которого я люблю. Я не говорила ему о мрачном одеянии, обязательном для моего аватара, но я ему и не лгала… Да и о чем я могла ему лгать? Но моя неловкость явно свидетельствует не в мою пользу. Я боюсь, что он начнет задавать нескромные вопросы. Что он заснет с тревожными мыслями в голове…

– Я хотел еще раз пожелать тебе спокойной ночи, дитя мое.

Гениально! Билелю больше нечего сказать Мелани. Он просто вновь и вновь хочет громогласно заявить во все более настойчивой манере о своей страстной «любви». Мне не надо было слушать Андре и отвечать на этот последний звонок. Да еще в присутствии Милана… У меня лопнуло терпение. И Мелани не слишком любезно ответила:

– Хорошо. Спокойной ночи, Билель. Я говорила тебе, что мне небезопасно разговаривать с тобой. Я следую советам, которые ты мне даешь, пожалуйста, уважай и мои просьбы. Если бы моя сестра вошла в комнату, я была бы покойницей. Я отключаюсь.

– Ладно. Пусть тебе приснятся прекрасные сны, жена моя. Не забывай, что ты навеки принадлежишь мне.

Билель отключается. С самого начала наших разговоров моя гостиная не раз погружалась в гробовое молчание. Она слышала фразы, которыми мы с Андре обменивались ледяным тоном. Но впервые эти бессмысленные слова задели меня в психологическом плане. Билель, сам того не подозревая, нашел во мне, журналистке, слабое место. Посредством Мелани он нанес удар по моим ценностям, по моим гражданским убеждениям и по моим представлениям о человечности. В присутствии Милана он вторгся в мою личную жизнь. Но что самое худшее, это произошло по моей вине. Меня обуревают противоречивые чувства. Смущение и ярость приходят на смену чувствам, которые мне даже трудно описать. Все происходит так быстро. Сорвав хиджаб и джеллабу, я, вновь превратившаяся в саму себя, подбегаю к окну, около которого стоит Милан. Я обнимаю его сзади, а он, застыв неподвижно, курит, как человек, который не привык курить. Я шепчу, что мне очень жаль. Он нервно затягивается Marlboro Light.

Андре собирает свои вещи, понимая, что сейчас ему лучше исчезнуть. Неловко чувствуя себя, он продолжает говорить, пытаясь разрядить обстановку. Едва за Андре закрывается дверь, как Милан протягивает мне мотоциклетный шлем и просит, чтобы эту ночь я провела у него дома. Разумеется… Я прекрасно понимаю, что он чувствует. Впервые мне тоже не хочется ночевать у себя. Милан разглядывает мою мини-юбку и футболку с изображением английской группы The Clash. Мне кажется, что его взгляд изменился. Он говорит, что волнуется за меня. Конечно, он разбирается далеко не во всем, что происходит в Сирии, но ему представляется очевидным, что я подвергаю себя серьезной опасности. Раньше ему хотелось бы, чтобы я подробнее рассказала ему обо всем. Но теперь, когда он это увидел, он не хочет знать подробностей, если только у меня не возникли проблемы или если мне придется уехать туда в целях дальнейшего расследования. Это меня устраивает. Оставшийся вечер принадлежит нам. Тем не менее я корю себя за то, что вовлекла в эту историю постороннего человека. «Меньше знаешь, крепче спишь».

Я засыпаю с чувством смущения и вины. Как будто муж застал меня с любовником. Милан обнимает меня, но в его движении чувствуется скорее автоматизм, чем нежность. Этим вечером впервые история Мелани, моего аватара, наносит сокрушительный удар по моей личной жизни. По жизни, которая отнюдь не виртуальная.

Послезавтра

С тех пор как Абу Билель по всему миру растрезвонил, что он собирается жениться на Мелани Нин, у нее появилось множество сетевых друзей. Недавние послания Билеля на фейсбуке, призывающие к «гуманитарному» джихаду, обеспечили ей множество «приглашений в друзья», но, главное, Мелани стала получать частные письма. Всех девушек, которых вербуют моджахеды, зовут Ум «как-нибудь». На своем профиле они уточняют, что не допускают мужчин на свои аккаунты, и просят Мелани посоветовать им, каким путем безопаснее всего добраться до аш-Шама. Мелани получает послания, написанные на французском, фламандском, арабском и даже на немецком языках. Это настоящий языковой тигель. Даже моих друзей, бегло разговаривающих на различных диалектах арабского языка, сбивает с толку эта тарабарщина из исковерканных слов, порой принимающих значение, прямо противоположное классическому. Задаваемые вопросы носят технический, а порой и неуместный характер: «Мне брать с собой десяток пакетов прокладок или я смогу купить их там?», «Если я приеду в Сирию без мужа, мне лучше не привлекать к себе внимание стрингами в чемодане? Ведь мой будущий муж может принять меня за нечестивицу. Но можно ли там купить стринги?»… Меня поражают заботы этих добровольных кандидаток на тот свет. А потом, что я могу им сказать?

По вечерам я всегда разговариваю с Билелем. Порой мы беседуем без тайного присутствия Андре, настолько Билель становится нетерпеливым и настойчиво требует встречи с Мелани. Но я не могу уделять внимание только тому, что имеет отношение к ИГИЛ и Сирии. Я и так оставляю в стороне актуальные события, происходящие в этот момент, в частности на Украине. Перед свиданием с Миланом или в то время, когда он занят, я надеваю хиджаб Мелани и встречаюсь со своим женихом в сиянии ночи. Большую часть этих вечеров я провожу у себя дома, сидя на диване, скрестив ноги, закутавшись в чадру. Отвечать этим девушкам, чтобы обогатить свой сюжет новыми подробностями, было бы аморально. Я на это никогда не пойду. Я знаю, что молодежь отличается пылкостью нрава, но в то же время она очень уязвимая. Я предпочитаю не развивать тему. Иначе я была бы вовлечена в бесконечные бессодержательные споры. Я реагирую только в том случае, если отъезд представляется мне неминуемым. Я составила трафаретное послание, в котором Мелани отговаривает их ехать в Сирию. Я систематически копирую и отправляю это послание, в котором я избегаю делать ошибки и ставить смайлики.

«Салам, моя сестра!

Как и ты, я некогда потеряла надежду и окончательно запуталась в стране и ее законах, которые не всегда совпадают с нашими законами[39]. Ислам спас меня от разочарования и горестей. Но быть хорошей сестрой – это означает достойно, скромно вести себя и интересоваться религией даже дома, взяв за основу Коран, а не просматривая видео, которые проповедуют невесть что. Джихад совершается прежде всего в твоем сердце. Надо соблюдать все наши религиозные заповеди, быть добрым по отношению к своему обездоленному ближнему, будь он сириец или человек другой национальности. Нет никакой нужды ехать куда-то, чтобы что-то доказать. Тебе надо просто открыть глаза: вокруг тебя людям, близким тебе, необходима помощь. Если ты задаешь себе вопросы, поступи, как я: поговори об этом с родителями (я все же приняла ислам) и подумай о боли, которую ты причинишь им, если уедешь. Я тоже собиралась уехать и активно общалась с джихадистами. Я была уверена в себе. А потом я последовала тем же самым советам, которые я даю тебе, и сегодня я счастлива как никогда прежде».

Я прекрасно осознаю, что мое обращение является всего лишь каплей воды в океане погибели, в котором тонут эти девушки. Но я не могу сидеть сложа руки. Возможно, на подсознательном уровне я успокаиваю свою совесть…

К Мелани обращаются и франкоязычные джихадисты. Они вежливые и учтивые. Им от 16 до 27 лет. Три первых их вопроса всегда звучат примерно одинаково: «Ты в аш-Шаме?», «Сколько тебе лет?» и «Ты замужем?».

Но у меня нет времени, чтобы предаваться этим бессодержательным разговорам. Тем не менее я поддерживаю связь с Абу Мустафой[40], 27-летним французом, пехотинцем «Исламского государства», который кажется мне более здравомыслящим, чем все остальные. А также более честным. Абу Мустафа усердно отправляет свой культ с самого юного возраста. Он очень хорошо знает историю религий от момента их возникновения до наших дней. Он живет сообразно законам своего Бога, потому что именно так он утверждает себя. Он не нуждается в прозелитизме по отношению к своему окружению. Он не призывает к кровопролитию. Он знает, что его джихад состоит прежде всего в духовных исканиях для самого себя. Это подобно тому, как христианин совершает паломничество в Ватикан, чтобы предаться духовному созерцанию.

Джихад не обязательно влечет за собой войну. Хиджра, да. «Аль-Каида», ИГИЛ и другие организации преподносят хиджру так, как они считают выгодным для себя. Абу Мустафа отправился на Средний Восток по сугубо религиозным мотивам. В поисках самого себя он пока еще не превратился в убийцу. Он никогда не размещает в Интернете свои фотографии, сделанные на Леванте, или пропагандистские лозунги. То, что мне известно о нем, дает мне право предположить, что он не боевик. Он довольствуется тем, что публикует самые безобидные суры Корана. Он призывает только к одному: если ты по-настоящему веришь в Бога, живи в мире со своей верой. Он всегда буквально следовал канонам своей религии и полагал, что в Сирии он найдет истерзанную землю, которую ему вместе с его новыми братьями суждено освободить и превратить в исламское государство. По крайней мере, именно так он представлял себе положение дел, когда уезжал, бросив все. С тех пор, как он очутился там, куда он так стремился, он испытал огромнейшее разочарование. Порой он доверительно сообщает Мелани, что у него складывается впечатление, что он «живет во лжи». Мы обмениваемся только письменными сообщениями, но, тем не менее, я чувствую, как он мучительно одинок. Мелани спрашивает, почему он не возвращается или почему он не пытается создать семью вдали от варварства, если это, конечно, возможно.

– Я с самого раннего детства был очень набожным. Моя семья – истово верующая. Мои родные не испытывают стыда из-за того, что я нахожусь в Сирии, поскольку они знают, что мое сердце чистое. Но они боятся ИГИЛ, «Фронта ан-Нусра», армии Башара и всех тех, кто убивает во имя религии. Им хотелось бы, чтобы я вернулся… Даже если праведный мусульманин не должен бояться смерти, порой, сестра, я чувствую, что мой последний час пробил.

– Там трудно адаптироваться? Тебе не хватает твоих родных?

– Сначала мне было очень тяжело. Иншалла, тебе очень не хватает родных, семьи. Моя младшая сестра сдала выпускные экзамены сразу после моего отъезда, а большинство моих братьев с тех пор справили свои дни рождения. Я пропустил все эти прекрасные моменты. Сестра моя, вот уже год, как из моих глаз непрерывно текут слезы.

Я искренне обдумываю, что Мелани скажет ему.

– Мне действительно очень жаль тебя… Я знаю, что очень трудно покинуть Сирию, что после твоего возвращения в Европу тебя ждут другие серьезные проблемы. Но попытка – не пытка. Дома тебя ждут нелегкие испытания, но если ты сумеешь доказать, что никогда не держал в руках оружия, многие НПО могли бы тебе помочь…

Абу Мустафа долго не отвечает. Я его не знаю, но все же внимательно слежу за его губами, вернее, за экраном. Мне уже хочется позвонить Димитрию Бонтинку и попросить его помочь мне вернуть на родину Абу Мустафу. Но тут Абу Мустафа отвечает, повторяя пропагандистские слова, словно заезженная пластинка. Тем не менее я убеждена, что он действительно задумался над советами Мелани.

– Изменения не могут произойти без революции, равно как без страданий и человеческих жертв. Я принес клятву верности нашему будущему халифу Абу Бакру аль-Багдади. Он и только он один должен вести нас, мусульман, за собой. Раз я сюда приехал и продержался целый год, значит, я могу остаться здесь на всю жизнь. Басмалла.

– Если я вступлю в ряды «Исламского государства», я буду выполнять только гуманитарные задачи. Я создам семью с мужчиной, которого действительно люблю, а не просто для того, чтобы следовать модели диктуемой жизни.

– Ты замужем? У тебя есть жених?

– Да, у меня есть жених, который меня ждет…

Абу Мустафа отвечает через несколько минут. Судя по всему, он разочарован.

– Мне хотелось бы создать семью, стать отцом, найти супругу, которую буду любить. Но в Сирии это сложно… Здесь трудно, сестра моя, менталитет сириек не имеет ничего общего с нашим менталитетом… Поэтому все предпочитают жениться на сестрах из Европы.

– Почему?

– Потому что сирийки презирают иностранных джихадистов. Они боятся ИГИЛ. Да и мы сами не приемлем их веру, потому что она неправильная! В отличие от вас, европеек, они не соблюдают законы шариата. Они даже носят не паранджу, а крошечный хиджаб!

Я вспоминаю о том моменте, когда я впервые надела хиджаб. Мне кажется, что это было давно. Но это было недавно. Абу Мустафа продолжает:

– А потом, я вырос во Франции, а они – здесь. Я испытал самый настоящий культурный шок… Между нашими, западноевропейскими, привычками и их ментальностью существует полнейшее непонимание. Поэтому если бы мы могли жениться на таких сестрах, как ты, жизнь была бы превосходной.

– У них закрытая ментальность?

– Да, они ко всему закрыты. К религии, к мужу.

– Но мне говорили, что в Сирию приезжают многие европейки…

– Их надо еще найти! Они ведь не растут на деревьях!

– У нас каждый день или почти каждый день говорят об отъездах на Средний Восток. Очень часто уезжают женщины. Я сама знаю многих сестер, которые уехали туда.

– Европейки приезжают, если их ждет муж или если они действительно хотят совершить свою хиджру. Но женщины переходят к действиям реже, чем мужчины. У них не хватает мужества. Чаще всего они приезжают, прельщенные наживой, думая, что с ними будут обращаться как с принцессами. Но уже в первый же день им становится страшно. А потом они только и делают, что плачут.

Прежде чем ответить, я перебираю в памяти все, что по этому поводу Билель говорил Мелани.

– Похоже, что есть города, например Ракка, в которых, несмотря на строгое соблюдение законов шариата, ты можешь получить доступ к тем же технологиям, что и в западных странах.

– О нет! Все зависит от того, для кого именно жизнь прекрасна… ИГИЛ – это строго структурированная организация. Чем выше пост, который ты занимаешь, тем лучше ты живешь. Но уверяю тебя, здесь не райское местечко!

– Ты из Парижа? А я вот живу в Тулузе…

– Да. Даже если я страдал, поскольку не всегда мог свободно отправлять свой культ, я не держу на Францию зла. Я просто хотел жить так, как считал нужным, и в соответствии с законами, которые я уважаю.

Абу Мустафа – это не Билель. Он потерянный, но он не потерял себя. Не полностью… Разрываясь между различными представлениями о мусульманском культе и, следовательно, о противоречащих друг другу способах его отправления, он борется сам с собой. Только вот он пополнил ряды «Исламского государства». И эта принадлежность – если, конечно, Абу Мустафа решит когда-нибудь вернуться во Францию – будет для него роковой…

Джихадистов, возвращающихся на родину, сначала, как минимум, задерживают. Потом их либо отпускают, взяв подписку о невыезде, либо временно заключают под стражу, до тех пор, пока не будет установлено, какую опасность они представляют для общества. В любом из этих случаев закон применяется буквально: их обвиняют в участии в «преступном сообществе, поддерживающем связи с террористической организацией». Для многих несовершеннолетних это очень щекотливый вопрос, поскольку очень трудно провести границу между искренне раскаявшимся джихадистом, попавшим под дурное влияние, и фанатиком, который, возвратившись к себе, готов на новые преступления, как, например, Мехди Немуш, расстрелявший посетителей Еврейского музея Брюсселя, бывший тюремщик ИГИЛ. Ведь он вернулся из Леванта исключительно с целью проведения террористических актов по всей Европе.

Случаи отъезда несовершеннолетних участились после вступления в силу 1 января 2013 года закона, разрешающего французским гражданам с 14 лет путешествовать по Европе без разрешения на выезд, подписанного их родителями или законным опекуном… Пока вы думаете, что ваш подросток мечтает, сидя за партой колледжа, он вполне может находиться в самолете, летящем в Турцию, отправившись в путешествие в один конец.

Власти, которые не в состоянии справиться с этим тревожным феноменом, пытаются худо-бедно решить проблему. Однако многие их провалы внушают серьезное беспокойство, особенно когда знаешь, что во Франции в любой момент могут быть совершены террористические акты…

Бернар Казнёв, министр внутренних дел, изо всех сил старается закрыть бреши, через которые идет этот поток. Он пытается упредить и предотвратить подобные отъезды и очень серьезно относится к тем, кто возвращается во Францию. Однако положения плана Казнёва носят скорее полицейский, чем спасательный характер… Как обстоят дела с джихадистами, которые хвастаются, что они регулярно летают из Франции в Сирию и обратно?

На фейсбуке Мелани следит за пехотинцем под ником «Ты хочешь, чтобы я тебе рассказал» (именно так!). Он выкладывает фотографии Марселя, города, где он родился. В Марсель он приезжает, чтобы «повидаться с приятелями». Заодно он превозносит свое эго, выкладывая фотографии, на которых он запечатлен в образе воина без страха и упрека. «Все знают, кто ты есть, если видят, чем ты обладаешь», если говорить словами из песни «Братишка» группы IAM. А «калашников» в руках о многом свидетельствует. Через три дня «Ты хочешь, чтобы я тебе рассказал» делится своими фотографиями, сделанными в Сирии. Там он одет как европеец, причем в изделия самых престижных марок.

Билель часто давал Мелани понять, что вернуться во Францию легко. Но только если речь идет о краткосрочных визитах или если ты выбираешь маршрут, за которым Генеральной дирекции внешней безопасности или другой спецслужбе трудно проследить.

В тот вечер Билель настойчивее, чем в предыдущие дни, хочет узнать «новое исламское имя» Мелани. Поскольку для него их общее будущее не за горами, его жена должна выбрать имя, которое она будет носить в своей новой жизни… Сначала Мелани терялась. «Мы поговорим об этом позже, Билель», – всякий раз отвечала она, когда он возвращался к этому вопросу. Но перед ней, 20-летней, был мужчина, который привык добиваться всего, что он хотел. И тогда Мелани сказала: «Выбери сам…» Потом она положила конец разговору.

Подобное требование породило во мне довольно глупое чувство: пусть Мелани виртуальная, но она моя Мелани… Разумеется, она скоро исчезнет. Но достойно и в момент, который выберет она. И не Билель будет принимать это решение… Как ни странно, но требование Билеля изменить личность Мелани меня глубоко ранит. С течением времени Билель медленно убивает Мелани психологически. И вот уже, пожертвовав своей жизнью, прошлым, матерью, всеми теми, кого она любит, моя Мелани должна принести в жертву единственное, что у нее осталось от рождения: свое имя.

Я просматриваю скайп, не имея ни малейшего желания отвечать на десятки сердечек и аббревиатур, которыми джихадист бомбардирует Мелани после того, как она отключилась. И вот среди этих смешных смайликов и иконок появляется фраза. Билель пишет: «Жизнь моя, моя жена, отныне тебя будут звать Ум Саладин. Добро пожаловать в подлинный ислам!» Завтра он повторит эту фразу, глядя в глаза Мелани. Разумеется, в ответ Мелани только улыбнется.

На следующий день

Андре все реже присутствует при наших с Билелем разговорах. У него нет времени. К тому же из гостиной и из спальни он сфотографировал Билеля и Мелани во всех возможных ракурсах. Более того, он считает, что в рамках нашего репортажа мы собрали большой материал. Что мы зашли слишком далеко в расследовании сетевого джихада и что многие пробелы заполнены. Но главное, он убежден, что этот репортаж повлечет за собой возмездие и что чем дальше мы оставляем Мелани в живых, тем сильнее моя жизнь подвергается опасности. Андре сказал мне: «В любом случае, если мы не остановимся, тебе захочется узнать больше».

Что касается возмездия и опасности, нависшей надо мной, учитывая тот факт, что Билель знает меня в лицо, то тут я согласна с Андре. Что касается расследования, то я не до конца удовлетворена. Почти каждый день я получаю известия от семей, которые бросили их дети и с которыми я встречалась. Они по-прежнему пребывают в отчаянии. А я еще далеко не все узнала от Билеля и поэтому не могу оказать этим семьям эффективную помощь. Билель старается ввести Мелани, вынужденную не спускать с него глаз, в заблуждение, прибегая к эффектным, но неинтересным рассуждениям. Но похотливый джихадист не бросает мне спасительного круга, чтобы оживить беседу, заговорить о действительно важных вещах и вытянуть из него полезную информацию. Без Мелани я никогда не добыла бы столько информации и пояснений. А потом, после того, что Мелани была вынуждена, призвав на помощь все свое самообладание, выслушать, я обязана проводить ее с почестями… Но я еще не распахнула перед ней дверь, через которую она сможет убежать, спасаясь от Билеля. Выйдя за пределы профессиональных рамок, я вложила в этот репортаж столько личного, что мое любопытство стало таким же нездоровым, как и вполне законным. И я это прекрасно осознаю. Андре тоже это понимает и позволяет мне поступать так, как я считаю необходимым. Но при этом он умоляет меня соблюдать осторожность.

Поскольку Андре больше не присутствует при разговорах, Мелани не считает нужным каждый день связываться с Билелем. Это бесит Билеля. Но что касается меня, то это моя маленькая месть ему: мне не нравится его привязанность к Мелани. Мелани утверждает, что мать запретила ей пользоваться семейным компьютером, и она может связываться с ним только тогда, когда ей удается пронести надежно спрятанный портативный компьютер Mac в комнату родителей. Они разговаривали по скайпу только два раза. И в обоих случаях Билель говорил исключительно о замужестве Мелани. Мне не удалось выудить из него какую-либо полезную информацию.

Однако я продолжаю искать следы присутствия моджахедов в Интернете. На фотографиях они гордо позируют около обезглавленных ими трупов. Подавляющее большинство жертв – мусульмане. «Исламское государство», которое создало свою экспансивную силу посредством сенсационной пропаганды по типу американского блокбастера, охотно прибегает к многочисленным уловкам, чтобы убедить пополнить свои ряды, причем только свои. Еще одно доказательство? У «мучеников»[41] ИГИЛ ангельски спокойные лица и умиротворенные улыбки. А вот останки их врагов обезображены до ужаса. ИГИЛ действительно немедленно распространяет фотографии своих погибших боевиков, делая упор на выражении их лиц. Другие трупы, то есть трупы «неверных», они оставляют разлагаться под палящим солнцем, и лишь потом публикуют эти снимки, до того невыносимые, словно сама смерть прошлась по ним своей косой. Легенда всегда одна и та же: «Вы видите разницу? Наши мученики счастливы, ведь они увидели Аллаха, ибо он гордится ими и всем, что они сделали. А теперь посмотрите на жуткие тела этих кяфиров. Их наказал сам Аллах. Они точно не попадут в рай».

Гитон обожает об этом напоминать. Он с каким-то зловещим удовольствием сравнивает останки. А потом, практически сразу же, он выкладывает фотографию, на которой он, находясь в Сирии, размахивает плиткой шоколада Milka. А поскольку мясо в последнее время не часто попадает на столы в этих краях, он пересекает, когда ему вздумается, турецко-сирийскую границу в сопровождении нескольких боевиков и, с «калашниковым», перекинутым через плечо, с улыбкой на губах, он фотографирует своих веселых сотрапезников, которые обжираются ягнятиной, запивая ее американской содовой. Подпись под фотографией гласит: «Что Сирия, что Турция! Одна борьба! Мы везде у себя дома! Машалла! Это лучше и дешевле, чем во Франции, братья! Приезжайте!» Иногда он добавляет: «Привет, Генеральная дирекция внешней безопасности! Если ты шпионишь за нами!»

Билель тоже рассказывал об этом. Но он занимает слишком высокое положение, чтобы оставлять подобные доказательства в Интернете.

Сегодня, покинув редакцию, я выпила кофе со своим милым Миланом. Когда мы прощались, у меня было тяжело на душе. Я отправилась на свидание с Билелем, которого не могу больше игнорировать. Дорога домой стала для меня своего рода шлюзовой камерой перед погружением в мрачную вселенную, которая ждет Мелани. Через наушники я слушаю Just Like Heaven группы Cure, песню, служившую заставкой к легендарной передаче 1980-х годов «Дети рока». В то время я была еще маленькой, но эта песня напоминает мне о моих старших братьях. И эти воспоминания, как печенье мадлен Пруста[42], вызывают у меня сладкую ностальгию, которая убаюкивает меня до двери моей квартиры. Первое, что я вижу, открыв дверь, это наряд Мелани, отутюженный и висящий на плечиках. Можно подумать, что она и впрямь живая… Домработница, которая приходит ко мне один раз в неделю, видимо, подумала, что я купила новое платье.

В последние дни Билель все чаще шлет мне послания: утром, в полдень и вечером. Прямо какое-то наваждение. Все те же настойчивые фразы, которые он повторяет раз пятьдесят, словно Мелани принадлежит ему.

«Ты где?»

«Ты где?»

«Ты где?»

«Ты где?»

«Ты где?»

«Ты где?»

«Ты где?»

«Ты где?»

«Крошка?»

Эти «ты где?» занимают страниц десять. И в скайпе, и в фейсбуке, и даже по мобильному телефону Мелани он постоянно обращается к своей невесте. Мое близкое окружение даже начало меня спрашивать, не увлеклась ли я, журналистка, им… Я не понимаю их вопросов. Признаюсь, я дошла до того, что с какой-то нездоровой жестокостью мучаю его, оставляя Мелани невидимой во время отдельных наших видеовстреч или ставя его в тупик.

Чем дальше продвигается расследование, тем труднее мне отступать. Такое происходит впервые в моей профессиональной карьере. А ведь я расспрашивала убийц, насильников, педофилов… Мне хотелось плюнуть им в лицо. Но мое лицо не выражало никаких эмоций. В данном же случае приговор нельзя назвать ни правильным, ни соответствующим журналистской этике, но он служит лучшим объяснением моим «чувствам»: я хочу его облапошить. Втянуть в свою собственную игру. Для меня Билель не является ни истинно верующим, ни даже человеком. Этот безумный убийца проводит свое время, отнимая у других жизни и убеждая девчонок, таких как Мелани, приехать к нему, чтобы найти свою верную смерть. Я не могу сражаться с джихадистом, тем более таким могущественным, или с его армией. Но я могу сражаться с его изъянами, а именно с жаждой признания и господства. Билель считает, что с каждым разом он все больше подчиняет себе Мелани. На самом деле происходит обратное. Я смеюсь над Билелем, когда меня от него не тошнит… Мои любовные ценности основаны на доверии и благожелательности. Но мои глаза видят нечто прямо противоположное. Хотя у некоторых создается впечатление, что у меня развивается стокгольмский синдром[43], никакой опасности нет.

Впрочем, я чувствую, что часть моих собеседников настроена скептически. «В таком случае как ты можешь продолжать этот зловещий эксперимент?» – спрашивают они меня, словно выдвигая последний аргумент. Просто потому что я выполняю свою работу… А потом, потому что без него мне понадобились бы месяцы, чтобы узнать и усвоить то, о чем Билель мне рассказывает. Я много раз говорила об отвращении, которое он вызывает у меня. Но меня упрекают в том, что я приберегаю его для себя, словно это выходит за профессиональные рамки. С одной стороны, я не рассказываю обо всем из чувства стыдливости, поскольку – и я это осознаю позже – такой род репортажа всегда оставляет негативный отпечаток. С другой стороны, потому что в данном случае осторожность весьма уместна: мой репортаж предназначается для печати, а не для огласки. Кроме того, интимные моменты в отношениях Билеля и Мелани никогда не заходили дальше его словесного бреда. Он никогда не просил показать другие части тела, кроме лица. Он в этом не нуждался… Билель и так приводит в ужас, вне зависимости от слов, которые он произносит.

Итак, в тот вечер:

– А! Наконец-то, жена моя! Ты была наказана? Мы должны поговорить! Мне есть о чем тебе рассказать! У меня для тебя прекрасные новости!

– Ах… Говори! Я обожаю прекрасные новости!

– Я говорил с кади[44] Ракки. Он горит желанием поженить нас.

– …

– Ты недовольна, дитя мое?

– Я говорила тебе, что я не хочу приезжать в аш-Шам без своего кузена или не будучи замужем…

– Но по скайпу нельзя пожениться, кади не одобряет этого…

– Почему? А с точки зрения закона допустимо ли виртуальное бракосочетание?

– У нас да. Но кади считает меня слишком важным человеком и не хочет, чтобы я женился через компьютер. Он хочет, чтобы ты приехала на святую землю. Он ждет тебя с великим удовольствием. Он предпочитает, чтобы все произошло здесь.

Разумеется, не может быть и речи, чтобы Мелани, пусть неразумная девушка, но отнюдь не сорвиголова, поехала к Билелю в Сирию, чтобы своими глазами увидеть, что там происходит… У любой профессии есть свои пределы. Проще покончить жизнь самоубийством. Однажды я поеду туда, но, разумеется, не в образе принявшей ислам женщины, которая мечтает выйти замуж… Кстати, Билель полностью вычеркнул кузена Мелани из своих планов. Мелани напрасно твердит о нем, Билель остается глух к ее словам. Билель страдает выборочной, но стойкой глухотой.

– А как там заключаются браки?

– На самом деле, мы уже женаты…

– Что?..

– Мне помнится, что я почти сразу же предложил тебе стать моей женой и неоднократно повторял эту просьбу. Так вот, я сказал об этом судье, и он тут же оформил все необходимые документы. Мы официально женаты, жена моя! Машалла!

В этот момент я не знала, что предпринять, чтобы сохранить хладнокровие. Но у меня нет выбора: по ту сторону экрана Билель внимательно всматривается в лицо Мелани, находящееся в нескольких сантиметрах от его лица.

– А мне кажется, что я тебе всегда отвечала, что я, прежде чем дать согласие, хочу тебя увидеть, по крайней мере… Дотронуться до твоей кожи, почувствовать твой запах, завести разговор, во время которого я смогу взять тебя за руку…

Билель молчит. Мелани продолжает:

– И как же мы «официально» женаты?

– Едва твоя нога ступит на сирийскую землю, как наш брак станет действительным. Я тебе уже говорил, мы применяем исламские законы в соответствии с шариатом. Ты тоже будешь так поступать. Ты действительно моя жена.

– Мне очень жаль, но я не понимаю… Мне достаточно поставить один палец ноги на сирийскую землю, чтобы стать мадам аль-Фиранзи? И неважно когда?

– Да, неважно когда. Во всяком случае, пока я жив, иншалла! Ты действительно теперь принадлежишь мне…

– …

– В наш акт о бракосочетании осталось внести два важных пункта. Что ты хочешь получить в качестве приданого?

– А, я имею право на приданое? По обычаю приданое дает отец новобрачной. Но у меня нет отца. А у тебя есть деньги на приданое?

– Да что ты такое говоришь, дитя мое! Здесь я Тони Монтана![45] Только я занимаюсь не наркотиками, а верой. ИГИЛ закаленный… Да, у нас, прежде всего уважающих женщину, мужчина дает приданое своей будущей жене, чтобы показать ей, что будет заботиться о ней всю жизнь. Ну, что ты хочешь?

Обо всем этом у меня не было ни малейшего представления! Мелани медлит с ответом. Я пытаюсь выиграть время, задавая вопросы, и при этом вспоминаю прежние разговоры с этим сумасшедшим, которые могли бы подсказать мне мысль о приданом Мелани. Неожиданно мне в голову приходит забавная мысль, и Мелани произносит:

– «Калашников»?

Будущий муж покатывается со смеху. Я не знаю, как это понимать…

– Ты хочешь именно это? Все что тебе угодно, жена моя. Я горжусь тобой, но ты могла бы попросить гораздо больше!

– А, хорошо, что, например?

– Не знаю, дворец, замок, красивых лошадей… Или пролить кровь твоих обидчиков.

– Нет! Нет! «Калаш» – это сойдет!

– В любом случае эмир Ракки, один из самых уважаемых эмиров, нашел для нас красивую просторную квартиру.

Мне очень трудно представить себе апартаменты в Ракке.

– Ты очень милый… А какая она, эта квартира?

Билелю явно становится не по себе. Всякий раз, когда он врет, он опускает глаза и нервно чешет голову, слегка откинув ее назад. Я прекрасно знаю эту позу, равно как и его томные взгляды. Что за актер! С каждым днем его хвастовство все больше и больше меня нервирует.

– Послушай, она большая… Она удобная… В любом случае ты ее сама увидишь! Надо будет, чтобы ты ее украсила! Ладно, я должен задать тебе последний вопрос. Это очень важно!

– Я слушаю тебя.

– Обещай мне ответить искренне, поскольку речь идет о вещах, к которым необходимо относиться очень серьезно…

– Обещаю… Говори.

– Ты девственница?

– Да…

– Правда? Потому что кади ждет твоего ответа, чтобы вписать его в акт о регистрации брака…

– А, потому что моя девственность и ее последствия касаются всей Ракки?

– Да нет же! Просто твой будущий муж и верховная власть – это все! Ты заставляешь меня смеяться! Мелани, ты такая привлекательная и чистая!

Лично мне смеяться совсем не хочется. Билель продолжает:

– Знаешь, подобная ложь карается смертной казнью… Перед нашей первой брачной ночью женщины обязательно проверят…

Я смеюсь, но сквозь слезы.

– Э, не обманывай меня. Я всем сообщил о твоем приезде, в том числе братьям и приграничной полиции… Я поручился за тебя, поэтому не выставляй меня на смех и будь сильной. Приезжай! Ты настоящая львица, жена моя!

– Приграничная полиция? А что это? Полюбовная сделка или настоящая полиция?

Я намекаю на Турцию, которую обвиняют в том, что она закрывает глаза на переходы через границу.

– И то и другое… Я объясню тебе, когда ты будешь уже в пути… Надо держать ухо востро со шпиками и журналистами, которые пытаются всюду проникнуть. Да и с кяфирами, которые не заслуживают ничего другого, кроме смерти.

Мелани нервно смеется. Она переводит разговор на другую тему. Вот уже несколько дней как Билель обещает ей помочь совершить свой джихад. Однако он не сообщает ей никаких подробностей, а только говорит, чтобы она ехала через Голландию или Германию. Поскольку он продолжает слышать только то, что хочет, Мелани прикидывается наивной. Да, она совершит свой джихад. Для этого она поедет через Амстердам. Я знаю маршрут: одним самолетом до Стамбула, другим до Урфы или Килиса. Но Мелани спрашивает: а после Голландии?

– Кстати, мы должны поговорить о маршруте, – говорит она. – И о Ясмин.

– Кто такая Ясмин?

Билель уже забыл об этой 15-летней девочке, которой он пообещал «хорошего мужа и сказочную жизнь». Я вне себя от ярости. И эта ярость слишком громко звучит в ответе моего аватара:

– Ты серьезно? Ясмин, одна из моих лучших подружек. Ты же обещал заниматься ею так же хорошо, как и мной! Мы несколько раз говорили о ней. Я спрашивала тебя, является ли ее возраст проблемой, ты ответил, что нет, и объяснил, что шариат… Я не приеду без нее!

– Ах, да… несовершеннолетняя… Пятнадцать лет, говоришь? (Он похотливо трет свой подбородок.) Успокойся, крошка! Не надо сердиться на своего мужа, это харам… Твоей подружкой займутся. Не беспокойся.

– Что значит «займутся»? Во Франции знают об историях женщин, которые уезжают только для того, чтобы удовлетворить похотливые желания боевиков… Сестры говорят, что это рабыни!

– Да не слушай эти россказни глупых французских сестер! Их здесь нет, а я есть. Отныне ты должна слушать своего мужа, только его одного. Ты поняла? Если я тебе обещал, значит, я займусь твоей Ясмин… Накануне твоего отъезда в Голландию я сообщу тебе маршрут… Не волнуйся. В Стамбуле тебя встречу либо я сам, либо какая-нибудь высокопоставленная особа.

– Хорошо. Значит, надо ехать в Стамбул?

– Да… Но мы еще посмотрим… Машалла. Главное, чтобы вы приехали как можно скорее. Особенно ты.

– Я слышу, как по лестнице поднимается моя мать! Я должна отключиться и уйти в свою комнату.

Билель выводит меня из себя. Мне все труднее разговаривать с ним. Уж лучше бы я держала его про запас, чтобы подтвердить или опровергнуть те или иные факты и узнать немного больше об их нравах. Впрочем, сначала я так и собиралась сделать, а не бросаться очертя голову в омут безумия.

– Хорошо, жена моя. Я люблю тебя во имя Аллаха…

– Ладно. Не забудь, что послезавтра я на неделю отправляюсь с сестрами в Тунис, на курсы арабского языка. Я буду вне доступа, поскольку там нет Интернета.

– Если честно, было бы лучше, если бы ты сразу приехала сюда. Здесь ты гораздо быстрее выучила бы язык и научилась многим другим вещам.

– Послушай, я уже обо всем договорилась. Это пойдет мне на пользу перед джихадом. Идет моя мать, я покидаю тебя.

– И тебе все равно, что я говорю, что люблю тебя?

– Нет, не все равно. Но я должна отключиться. Машалла.

Наконец я отключаюсь. И ничком падаю на диван. Я чувствую тяжесть во всем теле. Я думаю о Ясмин, которую зовут так же, как одну из моих подруг, хотя между ними нет ничего общего. Абсолютно ничего. Мне хотелось бы вместе с ней поесть суши перед этим идиотским разговором. Но я должна думать о Ясмин Мелани и найти для нее более или менее правдоподобную историю. Для этого мне надо всего лишь порыться в своей памяти, которая хранит воспоминания о девушках, которых мне посчастливилось встретить на своем жизненном пути. В частности, я думаю о Венде, Марлен и Шарлен… О своих задиристых «хулиганках» из предместья Лиона, с которыми по прошествии уже шести лет я продолжаю поддерживать отношения. Да, они наделали много глупостей… И не очень-то похвальных… Но сейчас они немного поумнели и встали на правильный путь.

Но информация дня – это, безусловно, сообщение о том, что я замужем! Я отбрасываю все, о чем поведал сегодня вечером Билель Мелани, поскольку это может впоследствии навредить мне, журналистке. Я предпочитаю разрядить обстановку, позвонить Селине или Эндрю, моим постоянным наперсникам, и принять ванну, чтобы заснуть, думая о чем-нибудь другом, а не об этих женщинах, которые будут меня осматривать, чтобы проверить, девственница я или нет…

Однако войдя в ванную комнату, я вижу себя в зеркале в образе Мелани. Я опять забыла снять чадру. Внезапно у меня пропали все желания. Мне хотелось бы сразу перенестись в завтрашний день. Спать.

Четверг

В обеденный перерыв я сижу за столиком на террасе кафе вместе с Лу и тремя другими друзьями. Наше настроение соответствует солнцу, которое в этот весенний день ярко сияет. Мы едим чизбургеры, болтая о пустяках, которые вызывают у нас веселый смех. Вдруг звонит мобильный телефон Мелани. Все переглядываются, понимая, кто мне звонит. Я нажимаю на кнопку и отхожу в сторону, чтобы не играть роль своего персонажа на глазах друзей. Я ставлю личный эксперимент, и у меня нет ни малейшего желания волновать их, равно как я не хочу, чтобы они осуждали меня, если быть честной…

С тех пор как Билель объявил об их «бракосочетании», он все время хочет говорить с Мелани, в любое время суток. Он требует от нее нежных слов, которые могут придать ему мужества. Ему все сильнее не терпится узнать дату отъезда своей жены в Сирию. Разговоры длятся недолго. Мелани действует на Билеля успокаивающе. Но я, сама того не осознавая, веду себя так, что мои друзья начинают беспокоиться за меня. Через пять минут я вновь сажусь за стол, будто ничего не произошло. Потому что для меня все это рутина. Вернее, точно рассчитанная доза «кто есть кто». Пусть требования этого репортажа носят шизофренический характер, я этого не чувствую. Я точно знаю, как следует вести себя. Мне даже кажется, что я превратилась в робота, который ко всему приспосабливается и подавляет чувство отвращения. Кроме того, вся эта история подходит к концу. Сегодня мы должны определить, как мы закончим наше расследование.

Я беру горсть картошки фри, но, подняв голову, вижу, что все взгляды прикованы ко мне. Похоже, звонок Билеля лишил моих сотрапезников аппетита. Лица моих друзей внезапно побледнели. Мысль о том, что Билель может вычислить меня по мобильному телефону, ввергает их в панику. «Ты осознаешь последствия, если ему удастся это сделать?» Разумеется. Я напоминаю им, что телефон ни к кому не привязан и что все мои разговоры по скайпу и в фейсбуке происходят только после шифровки IР-адреса. Но мои объяснения не удовлетворяют их. Постепенно мне удается сменить тему, но непринужденная атмосфера нашего обеда исчезает.

Мы возвращаемся в редакцию. Но едва мы выходим на улицу, чтобы покурить, я вновь чувствую их тревогу, усугубляемую пессимизмом. И это тяготит меня. Я уже успокаивала их. Если я вновь начну это делать, они сочтут это подозрительным. Я не хочу вызывать у них беспокойство.

В тот вечер они все прислали мне по сообщению. Они были проникнуты нежностью и содержали намного больше советов, чем обычно. Тон был более строгим, а число смайликов увеличилось. Я понимала, не понимая. Разумеется, невозможно все предусмотреть. Но в данный момент я приняла все возможные меры предосторожности. Повторяю, меня окружали намного более искушенные репортеры, выполнявшие намного более опасные задания. Но за них все волновались намного меньше, чем за меня. По правде говоря, хотя забота настоящих друзей трогала меня до глубины души, до такой степени, что моя стыдливость мешает мне об этом открыто заявить, тем не менее я находила ее не совсем оправданной.

Отныне Мелани ведет с Билелем короткие разговоры, которым она задает темп и ритм. Она старается, насколько это возможно, забыть о медоточивых речах, льющихся изо рта террориста, и сосредоточиться на маршруте, этом решающем для каждого джихадиста моменте при переходе к действиям. Тем более что Мелани будет сопровождать Ясмин, несовершеннолетняя девочка. Несмотря на туманные объяснения будущего мужа Мелани, в этом вопросе нельзя идти на мировую.

В тот день я позволяю себе быстро выпить стаканчик с Адриеном, а потом бегу к Андре, который вновь вернулся к Мелани, поскольку репортаж подходит к концу. Нам осталось дополнить нашу стратегию несколькими штрихами. Никогда речь не заходила о том, что после предложения о замужестве я встречусь с Билелем в реальной жизни, ни о его фантазиях о том, что мы связаны на всю жизнь, до самой смерти. Во-первых, по этой самой причине: до самой смерти. Во-вторых, потому что сегодня поездка в Сирию равноценна самоубийству. Тем более для европейки, не говоря уже о французской журналистке. Делать репортажи всегда опасно, но это издержки профессии. Однако порой необходимо осознавать, что в случае отъезда возвращение далеко не всегда зависит от нашего желания и воли. К тому же у меня нет детей… Но чтобы замкнуть круг, мы должны отправить Мелани в это путешествие. Думаю, что так оно и будет. Мы выполним принятое нами решение.

Вернувшись домой, я лихорадочно надеваю чадру и прочие причиндалы, одним глазом читая бесчисленные любовные послания Билеля, заполонившие мой компьютер. Сегодня вечером у Мелани нет времени для игривых шуток. Завтра я уезжаю с Лу в Тунис (в то время как Билель думает, что Мелани отправляется проходить интенсивный курс обучения арабскому языку в религиозной школе), и мне хотелось бы насладиться последней перед отъездом встречей с Миланом. Мелани утверждает, что ее мать должна вернуться с минуты на минуту. Им необходимо как можно скорее обсудить маршрут, чтобы она могла приехать к нему. Он уже объяснял ей, что требуется «все бросить, ничего не оставлять за собой», даже письма матери, «чтобы исчезнуть и лишь потом, находясь уже на месте, дать о себе знать». Но он не сообщил ей конкретные детали маршрута. Я должна получить их от него, чтобы подготовить свою поездку с Андре. После обмена несколькими неинтересными фразами Билель говорит:

– Я тебе уже говорил, ты должна добраться самолетом до Голландии или Германии, как хочешь. Там ты выключишь свой мобильный телефон и избавишься от него. Купишь новый с заранее оплаченной картой и сообщишь мне номер по скайпу, чтобы я был уверен, что это именно ты. Затем я дам тебе инструкции, как попасть в Стамбул, ну и так далее…

– Нет, Билель. Ты должен рассказать мне обо всем, ведь это не простое путешествие. Тем более для юной Ясмин, которая хандрит.

– Ладно. В день отъезда ты должна убедиться, что твоя мать думает, будто ты ночуешь у Ясмин, а мать Ясмин полагает, что ее дочь задержалась у тебя. Рано утром ты выйдешь из дома с сумкой, не большей, чем обычно. То же самое касается Ясмин. Вы обе приедете в аэропорт. Смотри, не спались! Эти поганые полицейские рыщут повсюду. Ведите себе как обычно… Только не показывайте, что вы боитесь! Никогда не оборачивайтесь. Ваше место здесь, вот что вы обязаны говорить себе… Поняла? Ты львица или нет, жена моя? Если вам начнут задавать вопросы, когда вы доберетесь в Стамбул, отвечайте, – и он подмигивает, – что вы приехали с «Врачами без границ»… Главное, не забудь свой паспорт! Помни об этом! В Сирии это очень важно.

Конечно, чтобы отобрать паспорт по приезде… на случай, если новая завербованная простушка попытается сбежать.

– Более подробные указания я дам тебе по безопасной линии связи, когда вы определите начало своего маршрута, – продолжает террорист. – Я дам тебе номер мамочки, которая встретит вас в Стамбуле.

«Мамочки»…

– Ты обещаешь мне, что нас встретит женщина? Ты, кто не хочет, чтобы мужчины смотрели на женщин… ведь ты не позволишь одному из своих братьев заботиться обо мне и увидеть меня первым, да?

– Разумеется! Право, ты сумасшедшая! В любом случае, в Турции – это как дома… Там делают все что хотят! Когда ты доберешься до сирийской границы, я буду в нескольких метрах от тебя… Иншалла…

– Где?

– Я тебе скажу… В отличие от многих наших братьев я не могу ездить в Турцию… В другие страны – пожалуйста…

– В Ирак?

– Да, жена моя… Но тише. Мы тайно выполняем миссию, чтобы вернуть эту страну. И, иншалла, надеюсь, что когда-нибудь мы будем жить там вдвоем.

– Все моджахеды ездят в турецкие приграничные города, когда захотят. Они так утверждают, когда я просматриваю их аккаунты на фейсбуке… Так почему же ты не можешь?..

– Видишь ли, я особый случай… Я объясню тебе, когда буду говорить по другой линии… Впрочем, теперь, когда мы муж и жена, окончательно закрой свой аккаунт!

– Почему? Там нет ни одной моей фотографии. Я просто призываю делать добро во всем мире.

– Потому что! Теперь ты моя жена, а хорошая супруга беспрекословно слушается своего мужа!

Ладно… Мелани соглашается, но я не стану закрывать аккаунт. Пока еще рано. Право же, у Билеля, заявляющего, что он «эксперт по терроризму», странные методы. С одной стороны, он хвастается, что его бригада собирается полностью отвоевать Ирак. С другой стороны, он разыгрывает целое представление, чтобы сохранить в тайне другие «конфиденциальные сведения», явно менее важные.

– Хорошо, но мне приходится расставаться с тобой… Я сразу же встречусь с Ясмин, чтобы передать ей твои советы и обсудить дальнейшую программу. Потом я введу тебя в курс дела.

– У тебя есть деньги, чтобы купить билеты?

– У Ясмин – нет. Но я выкручусь. На месте будет тяжелее.

– Не волнуйся об этом, крошка. У меня есть все для этого и даже больше. Ты моя драгоценность, а Ракка – твой дворец. Я тебе уже говорил об этом. С тобой будут обращаться как с принцессой.

Мелани сворачивает разговор. Она ловко вворачивает фразы типа «я люблю тебя во имя Аллаха» и компании, а затем отключается.

Наконец мой репортаж начинает становиться таким, каким я хотела его видеть. Я очень много узнала. Но это еще не конец. Я решила ехать. Я знаю, что Мелани поедет в Амстердам, потому что у меня там есть контактное лицо в рамках моего расследования. В самолете, на котором я полечу, я буду внимательно всматриваться в лица молодых людей, спрашивая себя, кто из них является кандидатом на джихад. Но скоро все закончится. Мне осталось проследить за маршрутом новичков, присоединившихся к джихаду в самый последний момент, когда они уже покинули родную страну. Я засыпаю, вспоминая суры и заветы Корана, которые не имеют ничего общего с тем, чему меня учил Билель. В священной книге слово «мать» встречается 32 раза. Я думаю о «мамочке», душой и телом согласной встречать невинных девчонок, чтобы потом отдать их на растерзание убийцам…

Пятница

Наконец я встречаюсь со своей милой Лу в аэропорту. Эта передышка пойдет нам обеим на пользу. В самолете, летящем чартерным рейсом, мы объедаемся M&M’s, читаем бульварную прессу, делаем селфи. Словом, мы две нормальные подружки. С какого-то времени я перестала понимать, что такое норма, и это путешествие является для меня настоящим глотком кислорода перед последней стадией репортажа, которая должна начаться сразу же после моего возвращения. И все же я положила в чемодан наряд Мелани. Мало ли что…

Мы ждали багаж, когда телефон Мелани, который я забыла в своей сумке, завибрировал. Среди сообщений Билеля оказалось письмо некой незнакомой мне Ванессы[46]. «Здравствуй, моя сестра! Я нахожусь на шестом месяце беременности и в ближайшие дни должна ехать в Сирию. Мой муж сражается наравне с твоим мужем. Он дал мне номер твоего телефона, чтобы я спросила у тебя, не можем ли мы поехать вместе, поскольку я беспокоюсь за свой живот, который делает меня слишком заметной. Собранелла, моя сестра. Скоро мы будем там». В конце послания Ванесса сообщила мне свой адрес в скайпе, чтобы мы могли общаться.

В тот момент я не придала значения этому сообщению, уверенная, что все это слишком притянуто за уши, чтобы быть правдой. Эта выскочившая ниоткуда девица говорит, что находится на последних месяцах беременности и хочет поехать в Сирию только со мной… Странно. Неужели Билель решил таким образом проверить мою надежность? Неважно… Эти несколько дней полностью принадлежат мне. И я не стану посвящать их Мелани, тем более Билелю. И я положила мобильный телефон на дно сумки.

Войдя в гостиничный номер, мы расхохотались, увидев на кровати полотенца, на которых были изображены два обнимающихся лебедя, окруженные лепестками алых роз. Жарко, 28 градусов. Я открываю большое окно, и божественное солнце наполняет мои глаза счастьем. Прежде чем отправиться в бассейн, мы разбираем чемоданы. Мы обе захватили с собой одинаковую одежду: мини-шорты, майки, юбки, кроссовки и солнечные очки. Мы также взяли по свитеру. Когда я развернула свой свитер, Лу застыла от изумления, увидев на дне чемодана черную джеллабу моего аватара. Взяв ее кончиками пальцев, она поворачивается ко мне лицом. В глазах Лу застыл немой вопрос. Я ответила, что положила джеллабу в чемодан в самый последний момент, что я даже не собираюсь убирать ее в стенной шкаф, впрочем, как и хиджаб. Пока я надеваю легкое платье поверх купальника, она смеется, представив меня в этой чадре, которую наконец-то увидела воочию. «Хочешь, надену ее?» – спрашиваю я, тоже смеясь. Она принимается бегать по комнате, словно девчонка. «Нет! Нет! Нет!» Лу уже видела фотографии, сделанные во время наших с Билелем разговоров, и у нее нет никакого желания вновь видеть Мелани. Но мы же на отдыхе! Ради смеха я хочу немного попровоцировать ее. Когда Лу исчезает за дверью ванной комнаты, я принаряжаюсь в чадру. Лу отводит глаза, но не может удержаться от хихиканья. Потом она фотографирует меня, когда я, стоя перед зеркалом, наношу на лицо солнцезащитный крем. Из всех фотографий, сделанных в тот период, только этот снимок не вызывает у меня горьких воспоминаний.

Мы с лихвой наслаждаемся этими праздными днями. Большую часть дня мы проводим у бассейна, загорая и рассказывая друг другу «девчачьи» истории. Но однажды ближе к вечеру зазвонил телефон. Мобильный телефон Мелани, который я, сознательно или нет, забыла оставить в номере. Мы переглянулись с таким видом, будто увидели привидение. Я отвечаю и немного отхожу в сторону. С того конца провода до меня доносится голос Билеля, охваченного паникой и умирающего от беспокойства. В его голосе нет ни одной угрожающей нотки. Напротив, он очень милый, просто душка. Он не получал от Мелани никаких новостей в течение 72 часов! Она хорошо себя чувствует? Не забыла ли она его, своего мужа? Мелани шепотом успокаивает Билеля. Но связь плохая. Билель почти не слышит Мелани. А я, прохаживаясь в розовом купальнике, с кожей, натертой маслом, повторяю довольно громко буквально в двух шагах от других отдыхающих:

– Машалла, моя крошка! Разумеется, я по-прежнему твоя, но здесь нет Интернета. К тому же мне приходится много заниматься. Мы не имеем права пользоваться телефоном во время занятий.

– Ты находишься среди сестер? Носишь хиджаб? Успокой меня! Мое сердце ноет из-за того, что тебя все могут видеть.

А вот если бы он видел меня в эти минуты…

– Басмалла, здесь одни женщины, и мы все укутаны с ног до головы! Все наши помыслы связаны только с учебой.

Все это похоже на театр абсурда. Или на водевиль 2.0. Лежащие на шезлонгах отдыхающие, которые видят и слышат меня, просто ошарашены. Что касается Лу, то она, прикрыв рот купальным полотенцем, задыхается от смеха. Действительно, видя, как я, полуобнаженная, ломаю комедию, мешая французский язык с арабским, которым я владею весьма относительно, не знаешь, что делать: то ли плакать, то ли смеяться. Я отворачиваюсь, чтобы никого не видеть. Я стала красной как рак. И не знаю, куда деваться.

– А, хорошо… Ты успокоила меня, жена моя… Я думал, что с тобой поступают плохо, что тебе задурили голову, что ты больше не любишь меня.

– Нет, вовсе нет.

– Тогда почему ты ничего не сообщаешь мне о себе?

Потому что я отдыхаю, в частности от тебя, Билель! Но поскольку Билель никогда не вслушивается в слова Мелани, она терпеливо повторяет:

– Я тебя предупреждала, что у меня не будет Интернета. Здесь, где я нахожусь, в самом центре Туниса, мобильная связь работает плохо, к тому же это очень дорого…

– Хорошо, хорошо, жена моя… Мне больно слышать, что ты живешь в таких условиях… У тебя есть деньги? Вскоре я займусь всем ради нас и нашей небольшой семьи.

– Да, не волнуйся. Мой лимит заканчивается. Я храню несколько минут на всякий случай! У тебя все в порядке?

– Да, не бери себе в голову. Я потом расскажу тебе обо всех новостях.

– Да, а что такое?

– Потом. Но это хорошо для нас… иншалла. Когда ты приезжаешь?

Билель намекает на штурм нескольких крупных иракских городов, которые ИГИЛ захватит в июне, и на скорое провозглашение халифата.

– Скоро.

– Когда?

– Мы с Ясмин должны выяснить, в какой день дешевле всего прилететь в Стамбул.

– Но когда? Э, когда? Мелани? Жена моя?

За несколько минут мною вновь овладевают усталость и стресс. Все возвращается на круги своя. Чувство угнетенности, ложь, диван, на который я не могу больше садиться, поскольку он сразу же пробуждает во мне неприятные воспоминания о наших разговорах.

– На следующей неделе, точно…

– Хорошо. Ты ведь меня предупредишь?

– Конечно!

– Обещай!

– Обещаю, Билель.

И это правда. Я собираюсь ехать в Стамбул, следуя его указаниям. Только за одним исключением: меня будет сопровождать Андре, а не юная Ясмин. Мой план очень прост: Билель сказал, что нас будет встречать женщина в возрасте. Она готовится увидеть двух молодых девушек, одетых в бурку. Но она не обратит никакого внимания на двух друзей в джинсах и кроссовках, которые быстро растворятся в толпе, чтобы взять такси. Андре, мастер на тайные уловки, вне всякого сомнения, сумеет сфотографировать мамочку-сводницу. Я пойду вперед, чтобы в случае необходимости помочь найти ему эту женщину.

Пока вербовщица будет ждать Ясмин и Мелани, чтобы отвезти их неизвестно куда, мы с Андре сядем на самолет, летящий в Килис. Это пограничный с Сирией город, но самый безопасный, поскольку его контролируют курды. Килис не слышит грохота войны, но все равно с печалью думает о ней… Там мы должны взять интервью у Гитона, чтобы сравнить его ответы с ответами Билеля, Абу Мустафы и других. Репортаж завершит фотография Мелани, сделанная в нескольких метрах от сирийской границы. Там, где журналистка останавливается у ворот ада, Мелани попадает в него. Работа будет закончена, никого не придется приносить в жертву. По крайней мере, в реальной жизни. Да, мы определили конец, а следовательно, мотив, которого мне не хватало, чтобы бросить расследование и, главное, избавиться от Мелани… Будет покончено с раздвоением личности, с все более настойчивым вторжением в мою личную жизнь. Rhallas. Круг замкнется. По крайней мере, я так полагала, заканчивая разговор с Билелем в Тунисе.