Я иду к тебе

8

Перед подъездом большого сталинского дома — «академического», как его называли в народе, — Ника на секунду замешкалась.

— Волнуешься? — спросил Андрес.

— Немного, — со вздохом призналась она. — Я так хочу, чтобы вы понравились друг другу.

— Все будет хорошо. — Он ласково обнял ее и подтолкнул к дверям. — Обещаю.

Однако, когда они стояли у квартиры и Павел Феликсович отпирал свои бесконечные замки, Нику снова стала бить нервная дрожь. Она помнила, как первый раз привела к Старцеву Кирилла, тот вечер стал одним из самых неприятных в ее жизни. Кирилл всячески старался произвести впечатление и блеснуть эрудицией, которой у него не было. Павел Феликсович сначала помалкивал, периодически подергивая себя за бородку, а потом стал отпускать ехидные замечания. Чего-чего, а ехидства Никиному крестному было не занимать. Кирилл так и не понял, что над ним издеваются, и продолжал самонадеянно рассуждать об искусстве, а Нике было за него стыдно. «Ладно, — успокоила она себя, — Андрес — не Кирилл». Однако ее жениху предстояло нелегкое испытание. Павел Феликсович любил Нику как родную дочь и ревниво относился к ее поклонникам. Очевидно, он считал, что ни один мужчина не достоин его маленькой девочки. А если уж она собралась замуж — будущий муж должен быть полным совершенством во всех отношениях.

Наконец с запорами и замками было покончено.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте. Проходите, очень рад.

Павел Феликсович, седой и благообразный, в коричневом бархатном пиджаке — ни дать ни взять московский барин девятнадцатого века — стоял на пороге. После церемонного представления они были приглашены в комнаты. Увидев безупречно сервированный стол, белоснежную скатерть, всевозможные серебряные блюда, судочки и соусники, Ника про себя вздохнула. Именно этого она ожидала и боялась. Раз на столе фамильное серебро — значит, на приготовление обеда была мобилизована Анна Григорьевна, а это серьезно. Анна Григорьевна — кухарка и домработница живущего в том же подъезде приятеля Павла Феликсовича, старенького академика Ненашева, — приглашалась только в исключительных случаях, для приема иностранцев или высоких гостей, пожелавших осмотреть его коллекцию.

Ника украдкой бросила взгляд на Андреса, тот был невозмутим, словно каждый день обедал в таких домах.

— Что ж, молодые люди, — радушно сказал Павел Феликсович, беря с массивного буфета пузатый графин, затейливо оплетенный соломкой, — по рюмочке перед обедом?

— Не откажусь, — улыбнулся Андрес.

Несмотря на переживания, Ника чуть не фыркнула: ситуация как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», когда Шурик наливает Ивану Грозному стаканчик… Для полного сходства с Юрием Яковлевым Андресу следовало хлопнуть рюмку и спросить: «Водку ключница готовила?» А что, Анна Григорьевна вполне сойдет за ключницу…

Дальше все пошло на удивление гладко. За закусками мужчины степенно беседовали о жизни, Павел Феликсович деликатно поинтересовался, что за учебное заведение Андрес закончил и в какой области работает. Андрес назвал Рижский политехнический институт, не забыв упомянуть, что ему предлагали остаться в аспирантуре. Ника в беседе участия не принимала, налегая на свою любимую маринованную корюшку, — и откуда только крестный достает эту рыбку! Сильные переживания всегда будили у Ники зверский аппетит.

Потом Павел Феликсович попросил ее быть за хозяйку и принести из кухни горячее, так что Нике поневоле пришлось удалиться, оставив Андреса на растерзание Старцеву. Отсутствовала она минут десять. Пока подогрела кастрюлю с неподражаемой солянкой Анны Григорьевны — настоящей, из семи видов мяса — пока наполнила массивную серебряную супницу… Когда она вернулась в комнату, за столом уже шел разговор об архитектуре классицизма. Но удивительно: говорил-то в основном Павел Феликсович, а Андрес лишь изредка вставлял почтительные замечания. Ника изумилась: она-то знала, что Старцев обычно предпочитает помалкивать, слушать собеседника и задавать провокационные вопросы. Это был его испытанный способ составить мнение о незнакомом человеке. Как это Андресу удалось — применить тактику Старцева к нему самому и за такое короткое время — это для Ники осталось загадкой.

— В чем отличие мастеров русского классицизма от западных? Не только линии, но использование цвета. Какие цвета вдохновляли мастеров того времени на Западе — в Италии, во Франции? Желтый, красный, черный — излюбленные цвета помпеянских росписей. А русские мастера предпочитают в основном различные сочетания синих, зеленых, розовых тонов и почти не применяют оранжевых. Вспомните Павловский ансамбль Камерона: главные цвета там — белый и золотистый.

— Лоукомсли отмечал, что соединение мрамора и бронзы — очень русская особенность, — негромко вставил Андрес.

— Вы читали Лоукомсли, юноша? — вскинул брови Павел Феликсович. — Что именно?

— «Чарльз Камерон». У меня есть лондонское издание 1943 года.

— Но русского перевода не существует! Вы читали в подлиннике? — Изумление Старцева росло.

Андрес улыбнулся:

— Я неплохо владею английским. По крайней мере, читать могу.

— Но зачем это вам? При вашей специальности… То есть я, конечно, не о языке говорю, — поправился Павел Феликсович. — Зачем вам читать Лоукомсли в подлиннике? Это специальная литература, с использованием специальной терминологии…

— Хобби, — опять улыбнулся Андрес. — И скромный инженер-компьютерщик может иметь такое хобби. Кроме того, в студенческие годы я часто наезжал в Питер и почти каждый раз бывал в Павловске. Смею думать, что Павловский дворец изучил неплохо.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Старцев, — и что вы думаете о подборе цветовой гаммы, использованной в отделке помещений?

— Весьма последовательное использование принципа архитектурного начала в распределении функций между отдельными орнаментальными частями. Этим достигается рациональность назначения каждой части, и все в целом получает логическую завершенность.

Ника во все глаза смотрела на своего жениха. Такого она не ожидала. Откуда он все это знает? Как будто долгие годы занимался колористикой… А Андрес продолжал:

— В орнаментах росписей подчеркнута тектоника композиции: вертикальные линии четко пересекаются горизонтальными, и все это строго симметрично. Интересно решение, подчеркивающее плоскость, на которой расположены росписи: коричневый, гризайльный колорит, не передающий материальной фактуры, и гладкий белый фон.

Для Ники все это было китайской грамотой. Нет, она, конечно, не была совершенной невеждой в таких вопросах: благодаря крестному она неплохо знала историю архитектуры, разбиралась в стилях, но вот изучить все до тонкостей…

А Павел Феликсович оживился, получив в собеседники столь сведущего молодого человека, и с интересом спросил:

— А в чем вы видите особенности русской системы настенной живописи в отличие, скажем, от Франции?

«Как на экзамене», — подумала Ника. Впрочем, наверное, Старцев и расценивал их визит как своеобразный экзамен.

— О, во Франции покрывают орнаментом всю стену целиком, не оставляя ни одного неукрашенного места. Вспомните хотя бы оформление стен в Версале. А в России в настенных росписях много свободного от орнаментации пространства, как говорят, «воздуха». Да и техника другая — у нас пейзажное панно часто писали прямо по штукатурке клеевой краской, а это органически связывало роспись со стеной. — Отлично, отлично, — Старцев потер руки от удовольствия. — А вы бывали в Версале, юноша?

Андрес слегка пожал плечами:

— Приходилось.

— Интересно, интересно…

Беседа в таком духе продолжалась до подачи второго блюда. За расстегаями разговор благодаря Версалю перешел уже на французскую живопись. Обсудив достоинства Энгра и Жака Луи Давида, книгу Эжена Делакруа «Мысли об искусстве и о знаменитых художниках» (тут Ника смогла вставить замечание-другое, потому что книгу тоже читала), мужчины углубились в теоретический спор, можно ли импрессионизм отнести к последнему реалистическому течению, или это уже первая ступень модернизма. Исхода спора Ника не услышала, так как где-то на середине дискуссии начала убирать со стола, чтобы подать десерт.

Когда она в очередной раз вошла из кухни в комнату, говорили уже об античных камеях. Это был конек Старцева — у него у самого было неплохое собрание камей и гемм. Ника удовлетворенно улыбнулась: она уже знала, что будет дальше. И точно: Павел Феликсович встал из-за стола и предложил перед десертом и чаем посмотреть «кое-какие любопытные экземпляры». Его собеседник, разумеется, с готовностью согласился.

Мужчины перешли в кабинет — наслаждаться видом сокровищ крестного. Когда Ника спустя десять минут заглянула в дверь, Андрес, сидя в глубоком кожаном кресле, рассматривал через лупу сердоликовую головку Амура периода ранней Римской империи. Ника поняла, что в этом раунде Андрес шутя одержал победу: Павел Феликсович допускал к своим любимым камеям только избранных.

От Старцева они ушли уже глубокой ночью. За камеями последовал подробный осмотр римских монет, потом перешли к французской миниатюре…

Перед уходом Андрес почтительно испросил разрешения как-нибудь на днях зайти и продолжить осмотр и разговор. Разрешение ему было дано с великой радостью: уж Ника-то знала своего крестного и видела, что он в восторге от слушателя и собеседника. Следующий визит решено было не откладывать в долгий ящик, так как Старцеву через десять дней нужно было лететь на конференцию в Иерусалим. Договорились встретиться в ближайшие выходные.

— А знаете что, юноша, — сказал Павел Феликсович, уже прощаясь, — если у вас будет время и на недельке, то заходите не церемонясь. Милости прошу. Попьем чайку, и я вам покажу замечательные экземпляры фламандских гравюр. Интересуетесь?

— У вас есть и фламандцы? — оживился Андрес.

— Немного, но все — как на подбор.

— Ладно, дорогие мои, — Ника потянула Андреса за рукав. — Уже почти час ночи. Тебе, дядя Павел, давно пора спать, у тебя режим. Андресу вставать завтра ни свет ни заря. А нам еще до дома добираться.

— Ладно, ладно, — добродушно сказал Павел Феликсович. — Спасибо тебе, что познакомила нас. Молодец.

Он проводил их до лифта, поцеловал Нику в щеку, пощекотав седой бородкой, потом пожал руку Андресу… Двери лифта закрылись, а он все стоял на лестничной площадке — такой седой и благообразный в своем бархатном пиджаке и такой одинокий.

Утром Андресу действительно надо было вставать в семь — в девять у него была назначена деловая встреча, и они, разумеется, абсолютно не выспались. У Ники сегодня в двенадцать была запись у «Петра и Марка», но она встала раньше семи, чтобы приготовить Андресу завтрак. Он не заставлял ее, даже просил не беспокоиться и поспать подольше, но ей самой страшно хотелось. Разумеется, он и сам мог приготовить себе бутерброды и яичницу! Зато Ника сегодня провожает его на работу, как и положено жене.

Приняв у порога прощальный поцелуй своего любимого и закрыв дверь, Ника отправилась на кухню мыть посуду. Даже это неприятное занятие было теперь в радость. Горячая вода веселой струйкой лилась на Никины любимые тарелки с каемочкой из васильков и тонкие фарфоровые чашки. Потом настала очередь кастрюльки и сковородки. Вдохновившись, Ника решила заодно навести в кухне образцовый порядок и начистить донышки всех кастрюль, стоящих на открытой полке. Натирая их до блеска жесткой щеточкой, Ника во все горло распевала так пришедшуюся к случаю старую песню Пугачевой. Журчала вода, за окном слышался шум машин с Беговой, в комнате был включен телевизор — передавали новости, а Ника пела: «Любовь, похожая на со-о-н, счастливым сделала мой до-о-м, но вопреки законам сна пуска-ай не кончится она…»

В эту какофонию звуков вполне вписался бешено затрезвонивший телефон. Ника, не успев даже руки вытереть, подлетела к аппарату и схватила трубку. Почему-то она была уверена, что звонит Андрес.

— Алло, алло! Дорогой, это ты?

В трубке нерешительно хмыкнули, а потом робкий женский голос неуверенно сказал:

— Простите… Это квартира Вероники Войтович?

— Да, — удивилась Ника. — Вы с ней и говорите.

— Вероника! Еще раз простите… Я вас… тебя не разбудила?

— Да нет, ничего страшного.

Голос казался странно знакомым, но Ника не могла сообразить, кто это был. Однако долго ломать голову не пришлось.

— Вероника, это Мара. Ну, помните? Из Каунаса.

— Мара! — Ника от удивления чуть не села мимо стула. — Мара! Но ведь я же тогда… Откуда ты знаешь, как меня зовут?

— Андрес, когда приезжал, оставил Раймонду твой телефон и все рассказал.

— Послушай, — Ника покраснела, — мне ужасно стыдно, что пришлось тебя обманывать. Я не хотела, просто так получилось.

— Сейчас это неважно, — нетерпеливо сказала Мара. — У меня мало времени, я звоню из автомата, чтобы Раймонд ни о чем не догадался.

— Почему?

— Потому что… Впрочем, неважно. Я хочу тебя предупредить — Андрес не совсем тот человек, за кого себя выдает.

— Как? — Ника не понимала. — Ты шутишь? Хочешь меня разыграть?

Но голос Мары был серьезен. Даже слишком.

— Он не любит тебя. Он тебя просто использует, поверь мне.

— Зачем? — Ника никак не могла взять в толк, что происходит. — Как можно меня использовать?

— Я сама ничего не знаю, просто подслушала один разговор. Случайно. Ты ему зачем-то нужна, и все должно совершиться в ближайшие две недели. Или даже раньше.

— Что должно совершиться?

— Ох, не спрашивай! — Нике показалось, что Мара всхлипнула. — Порви с ним, порви поскорее. Пока они не сломали и тебе жизнь.

— Но…

— Все. Извини, больше я все равно ничего сказать не могу. Поверь мне, пожалуйста, поверь! Я и так многим рискую. Если Раймонд узнает, что я тебе звонила… Но ты ведь не скажешь? Пожалуйста, никому не говори!

— Мара! Я никому ничего не скажу, но объясни…

— Не могу. Порви с ним поскорее. — В телефоне дали отбой. Ника какое-то время слушала короткие гудки, потом осторожно положила трубку на рычаг. По-прежнему в комнате звучал телевизор, и из кухни слышался звук льющейся воды, но радостного настроения как не бывало. Ника медленно поднялась со стула, прошла в комнату, выключила новости, потом вернулась на кухню и завернула кран. Наступила тишина. Она машинально вытерла мокрые руки о фартук и присела на краешек табуретки у плиты.

Ну и что все это значит? Дурацкий розыгрыш? Не похоже. Слишком встревоженно звучал голос Мары. Действительно хотела о чем-то предупредить? Тогда почему ничего не объяснила? Ника симпатизировала молоденькой танцовщице, но на слово верить всяким гадостям об Андресе она не будет. Может быть, Маре просто показалось? Она подслушала какой-то разговор, ничего толком не поняла и кинулась звонить… Ника покачала головой. Судя по тому впечатлению, которое Мара на нее произвела в Каунасе, эта девушка не из тех, кто быстро поддается панике. И что за разговор? Если бы Мара дословно передала, что Андрес говорил! Нет, тут явно какая-то ошибка! Надо будет спросить у него самого!

Эта мысль вернула было Нике душевное равновесие, но она вспомнила, что Мара просила — нет, даже умоляла — оставить ее звонок в тайне. Господи, вот наказание! Из-за каких-то Мариных страхов, скорее всего выдуманных, столько переживаний! Но подводить молоденькую танцовщицу она не собиралась. Нет, не из-за Андреса: Ника была уверена, что, услышав о Мариной панике, он лишь посмеется и объяснит, что именно он сказал и какие его слова Мара не так поняла. А вот Раймонд… Еще тогда, в Каунасе, Раймонд Нике не понравился. Он действительно может устроить Маре скандал, если узнает, что она что-то предприняла от него тайком. Еще и ударит — он на это способен! Что же делать?