Я - лузер

Глава 25

Я уже заканчивал набирать последнюю главу эпической книги "Империя: преданная и проданная", уже был мною уяснен подлейший план, сообразно с которым евреи-империалисты расправились с Союзом, не подозревая еще, что скоро явится Путин и им вновь придется несладко. На этой оптимистической ноте книга заканчивалась. Ей-богу, мне оставалось напечатать буквально пару страниц, как произошло следующее.

К Геннадию Петровичу приперся гость, такой же дед-пердед со странным прозвищем Макарек, и они принялись квасить. Я все печатал, стараясь быстрее закончить и свалить из этого притона для пенсионеров.

Вскоре я заметил, что деды начали разговаривать на повышенных тонах. Видимо, водка оказала свое живительное воздействие. Прислушавшись, я к удивлению своему обнаружил, что предметом столь горячего спора является личность генералиссимуса И.В.Сталина. Вот же заняться нечем людям.

- А то, что он столько народу в лагеря пересажал, это как? - тонко кричал Макарек.

- Страну поднял, промышленность, атомной державой сделал. Войну выиграл, самую кровавую в истории. Гитлера одолел. Принял страну с деревянной сохой, а сдал с атомной бомбой. Ты, Макарек, Сталина-то не трогай, нос у тебя не дорос, - кричал в ответ Геннадий Петрович.

- Ученых травил, генетиков уничтожал, кто лысенковской диалектической ерунде следовать не хотел, кто хотел настоящую науку делать. Это тирания, не должно быть такого в нормальном государстве. Королев сидел, Туполев сидел, Вавилова замучили. Да все лучшие умы страны сидели, если только до этого их не уничтожили. За что их расстреливали? - не унимался Макарек.

- Ты пойми, это время диктовало, условия такие были. Разруха после Первой мировой и Гражданской, империалистическое окружение, плюс нарождающийся фашистский режим под боком. Или жесткие меры, или всей стране кирдык. Он святой, что на себя всю эту кровь взял, всю эту ответственность, горше которой в истории не было. Иначе гораздо хуже было бы.

- Да куда уже хуже? Сколько зеков, скажи, поумирало на этих стройках: БАМ, Беломорканал, Норильскстрой? Миллионы!

- Миллиарды! Всех Сталин лично расстрелял! А еще младенцев на завтрак ел! Наслушался либерастов сраных. Лучше бы умного человека послушал. Наливай давай, тошно и говорить с тобой.

Они, видимо, выпили, потому что на какое-то время стало тихо, а потом снова принялись за свое. Спорщики вспомнили Солженицына, коллективизацию, Якова Сталина и его плен, Пильняка, Фрунзе, Черчилля, тридцать седьмой и тридцать восьмой годы, Шакарима Кудайбердиева, закон «о трех колосках», депортацию чеченцев и ингушей и т.д. и т.п. Я благоразумно решил не вмешиваться. Знаю я эти околосталинские полемики. Даже по телевизору бурные обсуждения вопроса, кровавый то был тиран или усатый няша, спасший страну, ни разу на моей памяти миром не окончились. И хорошо, если все сводилось к банальным оскорблениям оппонента, а бывало, что и водой кого обольют или съездят по очкастой физии. Ну его, пускай сами разбираются.

Наконец изложенная в тринадцати общих тетрадях книжка ударившегося в писательскую амбицию старого маразматика окончилась. Не вспомню даже, когда еще я был так счастлив. Я понес благую весть Геннадию Петровичу, но, увы, опоздал. Как раз к этому моменту накал страстей достиг высшей точки. Войдя в комнату, я увидел, что старички вскочили на ноги, опрокинув пустую водочную бутылку, и хватают друг друга чахлыми кулачками за грудки. Не успел я вытащить телефон, чтобы снять забавное видео, как взъярившийся Макарек вырвался, схватил с этажерки бюстик Лермонтова и хватил им Петровича по голове. Тот осел на пол, словно сосенка, во сыром бору под смолистый корень подрубленная. Макарек ничуть не смутился, аккуратно поставил Лермонтова на место, пихнул поверженного фаната Сталина ногой, знаменуя торжество либеральных воззрений, и пошел себе вон из комнаты.

- Эй, как вас там, Макарек, - позвал я, несколько ошеломленный развернувшейся передо мной баталией и ее последствиями. - Куда это вы намылились? А вдруг он того? Ну, отъехал?

- Молодой человек, - с необычайным достоинством ответил Макарек, нахлобучивая на голову облезлую меховую шапку и надевая старенькие боты, отороченные искусственным мехом, - я, как вы изволили выразиться, намылился домой. Что же касается этого приверженца тирании, то вы зря беспокоитесь. Во-первых, ему не впервой, во-вторых, если голова из чугуна, то причинить ей вред невозможно. Всего наилучшего.

В подтверждение его слов Геннадий Петрович застонал и пошевелился. Макарек воспользовался моим замешательством и шмыгнул за дверь.

Я побежал в ванную и намочил холодной водой застиранное полотенце. Блин, не хватало мне тут мертвого старпера. Почему со мной всегда такая чепуха происходит?

Выйдя из ванной, я обнаружил, что в квартире появился новый персонаж. В оставленную открытой дверь вошел еще один пенсионного возраста чел - довольно полный, осанистый, с надменным взглядом. Наверное, я не заметил у подъезда Геннадия Петровича вывески, зазывающей всякого, кто помнит Кобзона молодым, посетить эту квартиру, чтобы оттянуться напоследок. Иной причины для такого наплыва морщинистых сединоносцев я придумать не мог.

Настроение в тот момент у меня было ни к черту. Только что вроде бы все было так замечательно, так нате вам! Потому я довольно негостеприимно рявкнул вновь прибывшему:

- Что надо? Геннадий Петрович занят, зайдите завтра, давайте, давайте.

Осанистый дед явно опешил, а потом горделиво вскинул сильно приплюснутый нос:

- Э, пацан, ты голосишко-то придержи. Совсем охамел, что ли?

Нервы мои были на пределе, потому я просто выставил наглеца за дверь, ухватив за шиворот, да хорошенько поддал под зад коленом. Будет знать, как в чужие дома ломиться.

Через пару минут я привел Геннадия Петровича в чувство. Тот кое-как взобрался на диван и откинул голову назад. На мой вопрос, вызывать ли «скорую», он лишь отрицательно покачал головой:

- Нечего их по пустякам беспокоить. Да и врачам я нынешним не доверяю. Вот при Союзе…

В этот момент кто-то заколотился в дверь, не дав Геннадию Петровичу в полной мере предаться ностальгии о славных временах развитого социализма.

- Кто это? Иди открой.

Я подошел к двери и поглядел в "глазок". В квартиру рвался давешний вытуренный мною дед. Вот же настырный какой.

- Что надо? Завтра приходи, - гаркнул я.

- Открывай, пацан! Убью!

Только я собрался открыть дверь и высказать деду все, что я о нем думаю, как зазвонил мой телефон. Это была Айгуль.

- Что там у вас происходит?

- В смысле?

- Мне сейчас папа звонил, говорит, ты его из квартиры Геннадия Петровича выгнал и ударил ногой.

Я похолодел. Значит этот назойливый пузан - Айгулин батя? Вот и наладили отношения.

- Черт, недоразумение вышло.

- Какое еще недоразумение? У него пистолет с собой, имей в виду. Говорит, убьет тебя.

В этот момент Геннадий Петрович, окончательно перезагрузившись, обрел способность самостоятельно передвигаться на расстояния более метра и выперся в коридор.

- Что тут происходит?

- Геннадий Петрович, открывай! - загремел с той стороны двери омерзительный голос.

- Аманбек? - удивился Геннадий Петрович. - Открывай, парень, что ж ты стоишь.

- Погодите! - выкрикнул я. - Тут недоразумение вышло.

- Да отойди ты. Совсем молодежь в идиотов превратилась. Все из-за игр этих компьютерных, из-за порнографий ваших, - ворча, раненый пенсионер отодвинул меня в сторону немощной рукой и пошаркал открывать. Я лихорадочно соображал. Судя по рассказам Айгули, батя ее - человек горячий, из тех, кто сначала стреляет, а потом выслушивает объяснения. Конечно, можно воспользоваться превосходством в физической силе и попросту настучать ему по лысеющей голове, а пистолет, спилив мушку, засунуть куда следует, но что-то подсказывало, что Айгуля примет такое обращение со своей плотью и кровью близко к сердцу со всеми вытекающими. Что же делать? Эврика! В момент острого интеллектуального озарения, коими я так славлюсь, мне пришла в голову мысль, что Петрович живет на втором этаже. Оконные рамы у него старинные, деревянные, не оснащенные новомодными противомоскитными сетками. Не успев додумать эту мысль, я уже схватил обувь и верхнюю одежду и бежал в кухню. Рванул щеколды, распахнул окна, срывая скотч, которым они были заклеены во избежание зимних сквозняков, и сиганул в сугроб.

На бегу обуваясь и одеваясь, я уже собрался бежать в сторону автобусной остановки.

- Стой, гад! - раздалось сзади. Обернувшись, я увидел, что Айгулин отец с безобразно перекошенным от злости лицом целится в меня из травмата. Хотелось бы мне сообщить, что он промахнулся, но врожденная порядочность не позволяет. Хорошо еще куртка из кожзама и толстый свитер уберегли от серьезных последствий. Две пули попали в спину, одна - чуть пониже. Чертов Аманбек Абаевич, видать, в свое время соблазнил Айгулину маму, щеголяя значком "Ворошиловский стрелок". Потирая ушибы, я мигом скрылся из зоны поражения, проклиная всех активных пенсионеров. Вот и помогай после этого людям.

Домой я пришел в ужасном настроении. Выпить бы хоть водки стакан, да и того нельзя. Ей-богу, жизнь моя в последнее время превратилась в нечто непотребное.

Вскоре пришла с работы раздраженная Айгуль.

- Что там у вас произошло? Папа злой как черт, я еле отговорила его сюда на разборку ехать.

- Это он-то злой? Это я, блин, злой! - я рассказал ей, как все было, она созвонилась с отцом, с Петровичем, сличая показания, и, надо отдать ей должное, в кои-то веки приняла мою сторону.

- Больно было? - спрашивала она, когда я показал оставленные ее метким батей синяки.

- А то. Тем более совсем же без вины пострадал. У пожилых людей, кажись, обострение сегодня какое-то. Магнитные бури, наверное, или атмосферное давление скакнуло. Совсем с ума сбрендили.

- Ладно, перетерпишь. Зато доброе дело сделал. Что ж, будем считать, что с моим отцом вы познакомились. Вряд ли в ближайшее время вам стоит встречаться.

Что ж, и на том спасибо. Никакого желания встречаться с престарелым маньяком, которому из-за возмутительного попустительства соответствующих органов разрешили приобрести травматическое оружие, у меня не было. Ладно бы еще какой-нибудь гопник залетный меня подстрелил, так нет же, благообразный пенсионер. Пацанское мое самолюбие ныло сильнее, чем седалище.

Ночью я долго не мог заснуть, размышляя о Сталине. Столько лет прошло, как его вместе с усами закатали под Красную площадь, а, вон, люди по сию пору готовы глотки друг другу рвать за него. Что за сила в нем была? Какой волшебный сорт он заколачивал в свою знаменитую трубку? Удастся ли мне хоть раз в жизни покурить такой? Размышляя об этом, я уснул, обняв Айгуль.