Я люблю время

Глава 5

В сущности, с какой стороны ни гляди на это дело – ствол остается стволом, а охота – охотой. Почему при этом добыча и охотник так сильно разнятся в своих эмоциях – для меня тайна. Быть может, потому что я всегда охотник, даже если выгляжу добычей?

– Бергамот, кофе! Без молока, эспрессо, с кофеином, некрепкий.

Обычно-то я с молоком пью. И какао готовлю почти сам, а вот чай и кофе – так… под настроение. Сегодня у меня настроение пить кофе не из моей любимой коричневой чашки, монотонной, совершенно без рисунка, а из другой, которую я сам себе подарил без повода: на красном фоне барашки, барашки, а среди них-то – волк в овечьей шкурке. В торжественных случаях я тоже пью кофе, но из несерьезной фарфоровой кружечки с орнаментом в цветочек, стоящей на маленьком блюдечке.

Молодое лето на дворе, поэтому день очень длинный, а ночь хиленькая, бледненькая – только и названия, что белая, и что я в ней нашел? А ведь влюблен в это природное явление, обязательно радуюсь ему, когда живу в высоких северных широтах… Или в симметричных по отношению к экватору нижних южных, но там неинтересно. Впрочем, у нас в Петербурге и зимой бывают белые ночи, но только в светлое время суток.

Посижу малость, да смотаюсь в Пустой Питер, развеюсь слегонца. Нет, теперь я уверен, что можно тщательно осматривать место происшествия, не боясь нарваться на скорый и будничный ответ всем моим загадкам и вопросам. Дела забавные, ничего не скажешь, хоть руки потирай от предвкушения… Зачем люди так делают: сомкнут две ладони, повернутые перпендикулярно полу, сгорбятся и ну тереть одну о другую?! И непременно взад-вперед трут, а не вниз-вверх, и похохатывают при этом, или хихикают… Не понимаю, ведь ничего магического нет в потирании конечностей и красивого не особенно много. Сколько бы у кого ни спрашивал, ни заглядывал в самые тайники подсознания – ничего похожего на толковый ответ я так и не увидел. Принято – и все тут! Вспоминаю первую супругу моего долгого приятеля, Короля-Солнце, Луи Четырнадцатого: испанская царевна, маленькая, нескладная, несчастная, по-супружески верная, очень набожная и очень добрая. Когда король, в погоне, видимо, за извращенным разнообразием, жаловал ее супружеским ложем, назавтра весь двор всегда об этом знал, потому что она потом непременно бегала причащаться и целый день как раз хихикала, ручки потирала – довольнехонькая!… Но у меня лично подобных позывов не бывает – никогда не тру, даже если провожу ночи с принцессами или королевами, своими и чужими.

Какой урожайный на неожиданности оказался первый «командировочный» денек! Начать с того, оно же и главное, что магическую блямбу со Светкиной груди, так называемый морок, я не снимал. Мог бы и я, мне это не трудно, хотя крепко было присобачено, весьма прочно, но – не для меня, разумеется. Нет, не я. И не напарничек мой, судя по всему.

Грешным делом, когда я руку на Светкино плечо возложил, я пребывал в некотором научно-исследовательском шоке, я был уверен, что… И ошибся. Я-то подумал, что мы все трое на галере с веслами оказались, то есть не простыми людьми, а такими… крутыми и многосильными с разнообразными паранормальными особенностями. Да, я конкретно был обескуражен, когда девушка пошла в туалет, клейменая мороком по груди, а вышла из туалета – пречистая, ничем не гнетомая! Как это я, думаю, обмишурился, не рассмотрел столь мощную колдунью под самым боком, перед самыми ноздрями и зрачками!? Может, думаю, переборщил я в своем хуманистическом ориентализме – стремлении быть похожим на слабосильного человека? За большим шоком – еще один последовал, поменьше: цап я Светку за ауру (ах, не за грудь!), «прозвонил» – а она прозрачный человечек! Прелестна, глуповата, несчастна, добра, молода – почти как эта самая французская королева Мария-Тереза, только бесконечно красивее; превосходный экземпляр, эталонный, я бы сказал – хоть в кино сниматься, хоть детей рожать, но – абсолютно, кристально обычная девушка, без магии, без колдовства.

Мой визави тоже сидел причумевши, я заметил. И тоже вроде бы как девушку на возможности «проверил»… Короче, ставлю пять против одного, что и не он морок с нее снимал. Ставлю – да принимать некому, а так бы я заграбастал куш. Вернее, не он лично. Я с огромным трудом переборол себя, чтобы не пощупать «мальчишечку» на количество крутизны, однако удержался и воздержался. Все должно быть честно, пока мне это выгодно. А что может быть выгоднее интриги и приключения с непредсказуемым финалом и запутанным сюжетом? Особенно, когда у тебя в дальнем резервном кармане весь набор козырей собран и ждет в походном положении?

Так кто тогда расколдовщик? Кто… или что? Ладно, будем гадать и анализировать пофакторно, растягивая, как это модно говорить в окультуренном за последнюю сотню лет пространстве, интеллектуальное удовольствие.

– Бергамот, чай! Убери это пойло. Как, неужто я и вправду кофе попросил? Вот в этой вот, с позволения сказать, чашке??? Что называется – задумался. Или ты обмануть меня вознамерился, презренный джинн кухни? Шучу, шучу я, действительно задумался, забылся малость. Черный, с сахаром, без «присадок». – Терпеть не могу фруктового привкуса в чае. А когда-то любил все эти ќарсенэ…

Угадает Бергамот, или нет? Угадал, впрочем, как всегда: эту кружку, попавшую во внезапную немилость, убрал, а коричневую, только что «опальную», наполнил, чаек заварной, сахар не в кружке, а рафинадными кусочками на блюдечке. Когда я мыслю очень уж напряженно, я люблю чай вприкуску: кусочком похрумкаю, глоточек сделаю, опять похрумкаю, опять прихлебну… Оно и думается вперед, а не на месте. А лимон? Неужели я не пожелал лимона? Значит, не пожелал, раз его нет.

Эврика. Нашел. Какой же я, все-таки, удалец-мыслитель! Отсеки лишнее – получишь Венеру Милосскую! Решение-то всегда нетрудное, когда найдено! То есть, по основному направлению нынешнего моего бытия-события, по «детективному», я и до сих пор не возьму в толк, как тело Андрюши Ложкина, лишенное всех видов документов и приготовленное всмятку, очутилось на краю Васильевского острова, но и это от меня не уйдет, а вот с мороком, что на Светку навесили – разобрался путем умозаключений во время чаепития: Лента! Она же Магистраль. Это такая магическая субстанция прожорливая, только почуяла – ам! – и дотянулась, слизала наброшенную магию споро и с жадностью. Светку, как непричастную к делам колдовским да волшебным, не тронула, а морок пожрала. Остроумно! Надо четко вспомнить – кто из нас кого подпихнул на этом месте праздновать? Я его, или он меня? Если он меня – значит его извилины быстрее моих и он все заранее понял да спланировал. Если я его… Тогда случайность. Если, конечно, не он меня исподволь направил так, чтобы я его подначил, чтобы мы пошли в то кафе. Люблю драматизировать и в духе Достоевского вить из простых ситуаций закоулки безумных рефлексий… Но редко люблю, а обычно – напротив, терпеть не могу! Будем проще и техничнее в рассуждениях, оставив гадания на кофейной гуще гуманитариям и невеждам.

Он явно бывал в этом кафе раньше. Мне показалось по первичному наблюдению, что и обстановка ему знакома, и девушки из персонала ему улыбались, как своему. Но они и мне так же точно улыбались… Впрочем, и я там бывал когда-то и не один раз, и по без рабочей группы. Занятно… Ладно, предоставим сомнениям отлеживаться в подсознании, а сами предадимся спортивному оздоровительному бегу. У меня часто так: думаю об одном, а подсознание роется совсем в других проблемах, и тут уж кто кого опередит в поиске верных решений…

– Баролон! Ролики.

Ну да, роликовые коньки надеваю, я же в Пустой Питер собрался, там свои порядки и правила, которые я вовсе не собираюсь нарушать, ибо этим миром весьма дорожу. Можно сказать, трясусь над ним, чтобы ничего нигде не повредить, не изменить в его законах и обычаях.

Ролики у меня высший класс, я за ними по всей виртуальной Европе и Америке… Долго искал… Равнинные, как я их для себя называю. Сами колесики крупные, маневренность в них – так себе, надо будет подправить, кстати, сказать об этом Баролону, но зато разгоняются – любо-дорого. На хороших, конечно, ногах и по хорошим дорогам.

Баролон почтительно помогает мне приладить рюкзак на спину, не тот, с которым я на работу хожу, а более объемистый и с двумя лямками, но тоже голубовато-серый, нетуго набитый. Термос с чаем, пара котлет без гарнира, именуемых в местном питерском общепите бифштексами рублеными, трубка от бинокля двадцатикратного, ракетница, сменная обувь… Ночи-то сейчас белые, зачем бы и ракетница, а все же никогда не забываю, беру с собой. Не для дела, просто из хулиганских побуждений, но мог бы и полезный прецедент случиться – подумай я заранее… Помню, однажды в марте, оказался я без ракетницы (само собой, что без ракетницы, мне до этого случая и в голову такая мысль не приходила!) в Удельнинском парке в два часа ночи. Дело, естественно, в Пустом Питере происходило и во времена, когда с электричеством в фонарях было весьма туго. Я проклял (понарошку, без магических последствий) все на свете в ту ночь, реально чуть не взбесился, култыхаясь из сугроба в сугроб, из лужи в лужу, из болота в болото, утеряв всякое представление о времени и местности. Снег – он, может, и белый был на фоне черных деревьев, да только и от него проку ни малейшего: новолуние, хоть глаза выколи, сугробам нечего преломлять и отражать, они только талую воду в себя сосут и становятся для пешехода препятствием не хуже глиняного грязевого болота; а звезды, понятное дело, свету дают еще меньше, чем деревья. И на звук не сориентироваться – тишина абсолютная, почти лунная, если не считать моих бранчливых выкриков. Но уж те-то, думаю, далеко разносились, может быть и до самого Купчино. Последний час я конкретно с собой боролся, унимал дичайшее желание решить все не умом и мускулами, а простым пожеланием выкорчевать все налысо к чертям собачьим! Выбраться-то я выбрался, и даже до рассвета успел, утешив тем самым самолюбие, но и напсиховался как самый простой смертный. Только что пена из ушей не шла. Потеха! Потом я специально, в самовоспитательных целях, восстановил маршрут моих ночных скитаний – ой, позорище: вместо того, чтобы неукоснительно пробиваться в любом, четко выбранном направлении, ориентируясь, хотя бы, по тем же звездам, я как пьяный возле фонаря топтался, хоровод с тенью водил, кренделя выписывал.

Ах, как хорош первый миг погружения в Пустой Питер! Он не столь безмятежно гедонистичен, как нырок в Вековековье, с его запахами, мухами, гомоном, и предвкушением-ощущением того, что попал в сказочный театр для простодушных, не так тревожен и мандражен, как появление в хищном и грозном Древнем Мире, не так романтичен и… Часы забыл, раззява. Что теперь – возвращаться? Возвращаться в начале пути – это, конечно, примета самого дурного свойства и я бы непременно вернулся – да не верю я в приметы. Хы'х, еще бы я – и верил!…

Обойдусь. С чем его сравнить, этот миг? Представьте себе июньское утро на северном полушарии, где-нибудь в районе Квебека, или Калуги, вдали от человеком сотворенного шума, всех этих механических тарантаек, телевизоров, полицейских сирен, детского визжания… Утро, уже рассвело, а солнце пока за горизонтом. И вот выходишь, такой, на крыльцо, подсознательно ожидая, что сейчас тебе будет жарко, как днем, потому что в комнатах жарко, либо что сейчас тебя продерет холодком утренним и ты, весь разморенный и вспотевший, будешь мелко дрожать, зубами постукивать, ежиться, словно презренный какой-нибудь… И что комары начнут садиться на тебя с удалыми привизгами и кусать, и питаться тобой. А ничего этого нет: легчайший ветерок подлетел и окатил тебя… свежестью, трепетными травяными и листочковыми шелестами, наивными запахами леса, воды и неба. И ты шлепаешь, босой, вниз, на землю, которая еще чуть влажная, но вовсе не холодная и не вязкая. Ну… туда-сюда, дань природе в ближайший куст и дальше, шажок да шажок, подальше от дома. Вся гармония природы нарушается только твоим сопением и пыхтением – в наглой попытке вобрать в себя все окрестные излишки кислорода – и… ничем больше не нарушается, потому что ты и сам начинаешь соображать и проникаться, и сливаться, и вести себя соответственно. И как же хреново бывает вдруг встретить в эти счастливейшие минуты какого-нибудь сельхозпролетария, громыхающего своей хлеборобной и иной техникой навстречу трудовым будням, или компанию юных шалопаев после ночной гулянки… Встретишь – и волшебство утра закончилось, и ты уже не богоравный философ, а простой плебейский обыватель, бурдюк с инстинктами и кишками. И тут уже и комары в подмогу прозе мысли, и навоз, и пыль по траве, и радиола в избе. Хотя сейчас радиол и не осталось никаких, но всегда что-то их с успехом заменяет.

А в Пустом Питере – тишина. Да такая, что только мне впору и выдерживать ее, не опасаясь за психику… В Пустом Питере – полная тишина, если не считать меня, единственного в нем звукопроизводителя – а я очень люблю тишину и одиночество, когда я человек.

Через несколько минут неизбежно отвлечешься на свои мысли и острота первых впечатлений сглаживается, но эти первые – ох, хороши…

Дверь за спиной хлопнула, клацнула, Баролон, как это и подобает смиренному джинну прихожей, небось, растворился в воздухе, вместо того чтобы безобразничать в прихожей, пользуясь отсутствием ответственного квартиросъемщика, а я, вместо того чтобы спускаться по ступенькам, либо на лифте, уже стою возле парадной. Это значит, что я вошел в другую, потайную комнату своей квартиры, выбрал Вход=Выход, шагнул на него, не смущаясь видимой разницей в наших с ним размерах, – и оказался в своей же квартире, но входная дверь не в общую прихожую выводит, не на лестничную клетку, а прямо на улицу. Когда обратно буду возвращаться – другое дело: до самых дверей все реалии будут соблюдены, точно скопированы с Полного Питера. Кроме наличия живых существ и механизмов на улицах.

Все так же вокруг. Да не так. Во-первых – небо. Ночью и в сумерках оно темное, либо черное, в зависимости от времени года, утром и вечером – блеклое, с красным горизонтом, а днем – непременно синее, потому что нет в Пустом Питере ветра и облаков. Тумана на бывает. Ну, а поскольку нет туч и облаков, то и осадки не выпадают. Вернее, они выпадают, конечно, как результат, только я этого процесса никак застать не могу. Бывало выйду – лужи кругом, все мокрое: дома, деревья, улицы и площади, – а небо синее, пустынное, и солнышко по нему беспрепятственно бежит, согласно сезону и времени суток. Хотя нет… Солнце то на месте стоит, то рывками перемещается, вслед за тенями… И Луна то же самое. Но так всегда в Пустом мире, и я привык. Знаю, что в это время был сильнейший снегопад в Полном Питере, и здесь бы ему теперь быть, но – тихо! А вернусь через 10 минут на покинутый кусок пространства – сугробов навалило, поверх моих же следов, и в воздухе ни снежинки… Надо сказать, что Пустой Питер по времени ровно на сутки отстает от Полного Питера, еще и этим ценен для меня: я словно в машине времени оказываюсь.

Ни дымка из заводских и фабричных труб, ни единого децибела от всех видов транспорта. Воздух чист, свеж… и неподвижен. Я качусь вперевалочку, вдыхаю последние лоскутки местного «прихода», любуюсь диковатым в своей сверхобыденности пейзажем, пока не раскатываюсь в полную силу, жду «трассы», что называется, то есть когда дорога пойдет поровнее, без колдобин. Но все равно невольно «поддаю пару» – скорость сейчас как у хорошего бегуна-спринтера, и поток воздуха навстречу должен был бы искусственно образоваться, лицо и уши обдувать – и образовывается и обдувает. И, тем не менее это «пустой» ветер, ненастоящий, в нем нет жизни, он молчит. А так, чтобы воздушные потоки перетекали туда-сюда, подчиняясь разнице в давлении и температуре, над ухом бы завывали, облака гоняли, мусор – нет, этого здесь не бывает. Таков феномен Пустого мира. В остальном физика его почти ничем не отличается от нормальной и привыкнуть к ней гораздо проще, чем во «второй Кваке», или «Контрстрайке». Я ведь иногда возводил себе игровое пространство, тщательно копировал у современных игровых хитов, и воевал там по неделям. А уж ботов (противников, которых конструирует во время игры сам компьютер) я моделировал будьте нате, на самых современных процессорах. Там забавно, в этих играх, однако рано или поздно прискучивает, а Пустой Питер – никогда. Точнее – ни разу. И он надоест, понятное дело, но чувствую, еще не в этом веке.

– А-а-а! – кричу я во все горло. – Эгей! Ау!… Слышно ли меня? Я здесь!!!

Эхо мелкое, дробное, глухое, кое-как – но откликается мне, в отличие от любого поколения, которое всегда и мое поколение. Мне очень смешно и уютно – я абсолютно один, даже домашних джиннов с собою не взял. Дело к вечеру, хотя до сумерек еще не один час, солнце низко стоит, то и дело за домами прячется, глаз у него пустой, скучный, без прищура – по одному только солнцу можно легко отличить Пустой Питер от Полного, именно тем, что и в солнце нет огня, а только дежурные свет и тепло. Не знаю, понятно ли я излагаю свои мысли…

А я шурую прямо по проезжей части, километров тридцать с хвостиком в час – легко! Был бы асфальт получше, как в том мире, где к моим услугам на километры вокруг ровнейшая бетонная поверхность, я бы показал как молнии летают, но там скучно, понимаешь! Здесь превосходно – но дороги дрянь, а я им не асфальтовый каток, не бесплатный дед мороз с мешком услуг, человечкам этим глупым и суетным; нет, я за них строить не собираюсь.

Маршрут мой прост: до Коломяжского проспекта, потом через переезд, потом мимо «Черной речки», через Ушаковский мост, потом… О, нет, ни на стадион, через Мало-Крестовский мост, ни тем более через 1-й Елагин я пока не пойду, путь мой на Васильевский остров лежит, туда, к заливу, как я и собирался. Осмотрюсь, подумаю, может быть, меня честным образом некая счастливая мысль озарит, а то и идея…

Мчусь я, как уже говорил, прямиком по проезжей части, не разбирая знаков и светофоров. Да, ноль внимания на перекрестках – и не боюсь попасть в ДТП, ни на «кузовные», ни на какие иные: машин-то нет ни одной! Ни грузовых, ни легковых, ни трамваев, ни троллейбусов с автобусами… Ни мотоциклов, ни даже детских колясок. А трехглазые светофоры исправно перемигиваются, как им и положено, регулируют.

– Эй, светофоры, мать вашу! Кого регулируете, а? Уж не меня ли? Канальи! Не видите, кто прет?

Людей также нет, кроме меня, но уж я зато исправно выполняю роль человека и стараюсь в этом качестве свинячить не меньше, чем за четверых зенитовских болельщиков: помочиться в любом неподходящем месте, плюнуть, бумажку обронить, просто проорать какую-нибудь непотребность (или стишок Маршака – без разницы) – все от души делаю, по первому позыву – но, увы, некому оценить и отреагировать. Животных и птиц, включая вездесущих голубей, воробьев, крыс и бродячих кошек с собаками – тоже ни одной души.

А звуки-то есть, от тех же релеек светофорных: если я стою рядом и тихо-тихо, дыхание удерживая, то слышатся щелчки, видимо, во время переключений. Я в Пустом Питере много чудил, эксперименты все ставил: однажды купил сверхчуткий цифровой магнитофон со сверхчутким микрофоном, прикрепил возле источника звука, а сам ушел из поля видимости, недалеко и ненадолго. Возвращаюсь – нет моего имущества, как сгинуло! Да и на самом деле сгинуло, иного адекватного термина и не подобрать: сгинул мой хваленый пончик-япончик, вместе со звуками и годовой гарантией. Я даже и ругаться к продавцам не ходил, там правды не добьешься… Ни чужого запаха, ни вражеского умысла, ни моей собственной амнезии, настоянной на лунатизме – ничего я не почуял, а – пропало надежно. Тоже и с мусором и с другими свидетельствами моего здесь пребывания. Я потому и мусорю здесь, что назло: ах, крадете, неведомые гады, так вот вам бумажка, плевок, огрызок, жвачка – хватайте и пользуйтесь!

Следы на снегу – только пока я на них смотрю. Чуть зазевался, отвлекся – чисто все опять. Говорят, когда суеверные люди делают слепок со следа, они с его помощью могут причинить хозяину – автору следа – некие неприятности. Странно: я как-то так не боюсь подобных глупостей – пробуйте, пока я добрый. Но уж если рассержусь – и без следов не обессудьте: размажу.

Вот он кинотеатр «Восточный фантом», на Большом проспекте, где я смотрел «Властелина Колец», а почти за век до этого «Понизовую вольницу», а вот, по левую же руку, и кафе «Еруслан», где мы сегодня – а для Пустого Питера завтра – втроем так славно посидели. Девушку мы доставили на такси до самого дома, до самой двери – в квартиру уж не пошли, ни он, ни я.

Сначала я хотел поставить защиту на двери, но – никак: мой визави вроде бы и пьян, и весел, а глазки такие внимательные – рукой не шевельнешь, не то что заклинание наложить. Впрочем, и я бы не упустил, засек бы, задумай он проявить себя, размять мускулы. Все же, уходя, мне удалось подвесить сторожок-звоночек, просто чтобы знать, на случай, если господин брокер задумает поплотнее познакомиться с опальной и обманутой подружкой своего шефа, Арсения Игоревича…

Магистраль, она же Лента – на месте, но здесь она… как бы тусклая, без пульсаций, без игры… Как солнце. Вот что значит нет в округе живого материала. Живого и к нему приравненного, если говорить о нечисти и нежити… Ведет туда же, на Елагин… А может, повернуть, пока не поздно?… Но мне там сегодня нечего делать, я же сказал! Вот ведь порода человеческая! Пробивается сквозь все кордоны со своим мартышечьим любопытством и пытается диктовать – мне! Мне – диктовать! Какова наглость, а? Спокойствие и смирение, смирение и спокойствие: я же человек и ничто ленинское мне не чуждо. Не испить ли мне влаги, дабы смочить пересохшее горло и первую жажду утолить?

– Нет, – строго отвечаю я сам себе: рано взалкал, изопью, но только когда осмотрю место, гляну в стороны. Вот доберусь до точки назначения, осмотрюсь пристальным, фандоринским, все подмечающим взором, опрошу живых и мертвых свидетелей, напыжу грудь, сколько дыхания хватит, возьму на карандаш малосущественные, а на самом деле архиважные детали – тогда можно будет и попить, и облизаться. Мусора-то сколько на улицах! Это только мой исчезает, стоит мне отвернуться, а чужой – да распожалуйста! Ни ветерка, чтобы сдуть его, или хотя бы шелохнуть. И собачье дерьмо в целости и сохранности, на каждом видном месте. Но не пахнет! Впрочем, на проезжей части дерьма совсем не бывает – городские собаки мудры…

Прошлой зимой я пешком переходил Малую Неву, вдоль Тучкова моста, по льду, что редкость по нынешним тепличным временам. Теперь лето, и мне приходится переправляться поверху, через мост, как все простые граждане. И здесь феномен, который я себе не могу уяснить: вода рябит, волнуется – а течет бесшумно, ни шепота, ни плеска. Я не раз, и не два специально спускался к самой воде: рукой бултыхал, камень бросал – есть звук, ничем не отличающийся от обычного, Нева как Нева, а сама по себе – молчит. Чудеса!…

Нечисти в Пустом Питере тоже нет, по крайней мере – ни разу не видел я ее, не слышал и не чуял. Бывало, когда кураж в мышцах есть, спустишься в шахту метро и па-ашел бегом по путям да тоннелям – только станции одна за другой как бусы нанизываются. Так вот побегаешь, покричишь, а потом идешь себе тихо, возвращаешься пешочком… И постепенно обстановка начинает давить… Темь в тоннелях, тишина ватная и невидимый пейзаж от нее ничуть не отвлекает, станции освещены, да лучше бы черны были – очень уж мрачно они светятся, тускло даже после тоннеля… Только дай волю нервам – такие страхи примерещатся, что куда там «кваковым» уровням. Но и в метро никого я ни разу не встретил и ничего не испугался. Вот, кстати, одна из проблем, мешающих мне в полной мере наслаждаться смиренным бытием: отсутствие страха. Мне так трудно по-настоящему убояться кого-то или чего-то! Приходится дополнительно умерять свои возможности в шляниях по мирам, создавать искусственные опасности. В Древнем Мире – там да, нарывался… Вот именно. То есть, не могу сказать, что совсем уж бесстрашный, но редко, редко когда доводится. А и тоже: повстречаю свой ужас – и душа в пятки! Очень, очень плохо себя чувствую с испугу… Но зато потом вновь полон ощущения жизни во мне и открыт для новых впечатлений. Кстати, но уже по другому поводу: в чем дело, а? Я имею в виду последние дни в моем обычном мире. В Полном-то Питере нечисть мелкая как раз очень уж развоевалась, не припоминаю на своем веку, чтобы они так обильно шныряли по городу, да еще среди бела дня. Словно что их взбаламутило… А?… Надо будет обдумать…

А что тут думать? – только по Малому проспекту и никак иначе. На Большом дорога ровнее, но неохота крюка давать, здесь, если держаться центра улицы – вполне подходяще. Эх, а все-таки классно так мчаться по городу, который принадлежит тебе и только тебе! Не мэру, не бомжу, не обывателю с детьми, не птице, не зверю, не комару подвальному, не двигателю дизельному, а равно бензиновому – но тебе и только одному тебе, да!

Город быстро меняется: мгновение, как проскочил один Большой проспект, что на Петроградской – а тебе уже Василеостровский Большой готов под ноги лечь, но вот мы его когда-нибудь после навестим; только успел привыкнуть к вывескам, к деревьям – ан уже не пивная, а выставочный зал, деревья спилены за трухлявостью, вместо коммунизма призывают помнить, что курение опасно для здоровья (а сами яркой пачкой подманивают попробовать), настенные райтеры отбомбились поверх конкурентов, но тоже почерк не разобрать.

Вот здесь он грякнулся, Андрюша, подобно метеору, расплескав нечистые мозги и внутренности по окрестному граниту… Я нахожусь в недалеком прошлом, примерно часов за 17–18 до того момента, как мы втроем прибыли на это место, но в Полном Питере. Теперь можно не спеша оглядеться, приглядеться, принюхаться, не маскируя от своих новых коллег и соратников столь острого интереса. Это я фигурально выражаюсь насчет приглядеться и принюхаться, речь идет, конечно же, о некоторых внечеловеческих возможностях моих, которые пора и уместно включить. Удивительно! Это покруче Светкиного соскока с морока будет: никаких следов убийства с помощью механизмов, магии, либо мышечной силы. Никаких! Труп есть, а убийцами не пахнет.

Самоубийство!!!

В первый момент меня накрывает разочарование от столь будничной развязки, но во второй я уже облегченно смеюсь и мысленно показываю себе средний палец, как интеллектуально незрячему лоху и недотепе: самоубийством тоже «не пахнет». Да оно, кстати говоря, гораздо круче было бы представить – как он так сумел, если сам? Сам летать Ложкин не умел, это стопудово: простейшие порча и отвод глаз – вот и все его невеликие таланты. Карлссона, что ли, нанял? Нет, это и не самоубийство. Все, что мне удалось «нащупать», это легчайший, призрачнейший следчишко – туда, на Крестовский, к стадиону имени товарища Мироныча. Ну так я его и в Полном Питере почувствовал и даже, по-моему, слегка «облажался», дал заметить это окружающим. Значит, завтра мы поедем туда смотреть да разбираться. А может даже и дальше, за стадион, на самый Елагин следочек приведет. Хорошее место, славное, бодрящее… Раньше я очень любил там бывать, а в последние годы слегка подразлюбил, дал волю человеческому в себе, допустил под сердце печаль. Человеческое сострадание – это полезно, в качестве прививки и лекарства, если не желаешь раньше времени превращаться в материк или океан, но – хлопотно сознанию, щемяще, так сказать…

Однако, я хочу пить. Вся избыточная вода, что во мне была, вышла тремя доступными ей стезями: через жаркое роллерское дыхание, сквозь потовые железы и с помощью мочепроводящих путей: прямо с Тучкова моста – но заставил-таки Малую Неву побулькать, дабы не притворялась глухонемою. Теперь организм пищит, требует влаги. О, на самом деле хотение попить – это ничто, блеф изнеженной плоти, ложная потребность. Хочется – это когда забываешь почти обо всех социальных условностях, отделяющих тебя от зверя, это когда готов выпить чужую кровь, чтобы не дать загустеть своей. Жажда испытывать жажду – это так по-человечески. Я ставил на себе и других эксперименты испытания жаждой – по неделе и больше: я же и оказался устойчивее всех и живучее. Единственное общее: моральные нормы в каждом из нас, в объектах эксперимента, иссякли с одинаковой неизбежностью, хотя и чуть в разные сроки. Равно и с едой – пропасть между голодом и аппетитом так широка, что редкая духовность долетит до ее середины. И это неумолимо: не инстинкты при нас, а мы при инстинктах.

Вот и попить-пожрать в Пустом Питере – тоже целая философская проблема: если я зайду в лавку и возьму оттуда банку лимонада – а ей судьба быть купленной через несколько часов, что тогда будет? Если съем чужой, предназначенный другому человеку пирожок, – что будет с пирожком, со мной и с человеком? Правильный ответ: со мной ничего не будет, остальное не знаю. Я не пробовал так делать, хотя каузальные, причинно-следственные парадоксы мне не безразличны; потом как-нибудь обязательно поэкспериментирую, а сейчас предпочитаю прохладно сгорать от любопытства, оттягивая познание на потом. Сладкий горячий чай утолил мою жажду со второго «колпака» (пластмассовый колпачок термоса служит мне кружкой), а вот поесть я решаю в другом месте. Это тоже одно из моих невинных развлечений: зайти наугад в чужое жилище. На этот раз я выбрал левый берег реки Смоленки, помчался на роликах наобум – и остановился напротив старинного панельного дома… Почти трущобы, ё-маё, хуже тех, в которых я сам живу. Пару минут я колебался – не сменить ли ролики на кеды, да поленился – стар, что ли, становлюсь? – так и поперся на этажи в роликах. Лень ленью, но я еще ого-ого: не дал себе потачки, стремглав доковылял до самого двенадцатого этажа, думаю, что и лифт обогнал бы, во я какой ухарь-удалец! Дошел и стал методично пробовать все двери, по тому же принципу, как я парадную выбрал: которая сама открыта, чтобы с замком и кодом не возиться. На этот раз теория вероятности мучила меня меньше минуты: там же, на двенадцатом, открылась одна дверь, а в двадцати сантиметрах за нею – вторая, внутренняя… Может там люди бесстрашны и склеротичны, а может быть, как раз в эти секунды хозяйка ведро с мусором выносит…

– Здрассте вам! Это Дедушка Мороз! Ау-у… Не ждали??? – Нет, сюрприза не получилось: никто не выбежал на мой заполошный крик, ни встречать, ни прогонять… Там-то, в Полном Питере, сутки назад они, наверное, на месте были, да и сейчас, небось, имеются – квартира обжитая, вся пропахла едой, мебелью, пылью – ну, одним словом, домашним уютом, а вот здесь, в Пустом Питере – никого, один я, вторженец наглый… Простая двухкомнатная квартирка, с очень маленькой кухонькой. Нет, у меня гораздо просторнее, даром что в однокомнатной живу. И не потому что я разгоняю бытовое пространство в разные стороны, но потому, что стараюсь не обрастать вещами. А тут – боже мой, склад в сундуке! Так… Стенной шкаф – в нем какая-то рухлядь, это явный пылесос… а это?… Похоже, стиральная машина позапрошлого века… Ага, а действующая «вятка-полуавтомат» в ванной, как положено, чтобы там шагу некуда было ступить… Антресоли – битком. Балкон… пардон, лоджия – битком. Стенка, двуспальная кровать, комод а-ля товарищ Микоян, ковры… Как же без ковров. Книги, «макулатурные» издания семидесятых, все новехонькие – любо-дорого в руки взять и раздвинуть девственные бедра… Аж хрустят… «Рассказы о Дзержинском». Раньше над ними тряслись, кровным родственникам первой очереди жмотились давать прикоснуться, а теперь и разрешили бы, да на фиг они кому нужны – не дефицит, а так, хлам, который и применить некуда, и выбросить жалко. А раньше – валюта была на черный день и из надежнейших… Вот те на: часы показывают половину второго – это абсурд, братцы-хозяева: завели себе электрические – извольте же менять батарейки! Стол посреди гостиной комнаты круглый и почти пустой, а на столе-то клееночка в цветочек – превосходно. Я не чинясь выкладываю пластмассовую тарелочку с бифштексами: на улице и в желудке тепло, съем без подогрева, руками. И запью последней чашечкой чайку. Обо что бы такое не пыльное вытереть пальцы, а? Во всем есть свои издержки, вот и моя несносная воспитанность чуть ли ни за шиворот влечет меня к умывальнику и полотенцу. Зачем, спрашивается, когда есть вполне приличные занавески, да я и облизаться способен не хуже и гораздо антисептичнее?… Ох, грехи наши тяжкие, ох, гордынюшка… Тут даже и горячая вода наличествует.

Это, как я понимаю, пульт от телевизора. Нажимаем – и пульт работает!… Везет мне сегодня. Телефоны никаких видов не функционируют в Пустом Питере, ни «атээсные», ни «мобильные трубки» от любых провайдеров.

В свое время я только с помощью телевизора и убедился, что попадаю в «прошлое суточное»… Свет включается, телевизор тоже. Холодильник – если он в принципе работает – всегда хранит холод, но никогда при мне не фырчит, не гудит. То же и с водой в кранах: включу – льется, а в трубах никогда никакого гудения и бульканья не услышишь. Вечерние вчерашние двадцатитрехчасовые новости. До полуночи осталось меньше часа. Чудесно! А мне еще с Васильевского через все острова переть на своих двоих: ой-ёй-ёй! На механизированных, правда… Мне глубокий пофиг, с точки зрения колдовских дел – полночь или заполночь, просто – поздно, усталость накапливается, и привычка к заведенному распорядку требует в это время суток домашнего халата и света лампы бра. Хотя… Существуют, не спорю, многочисленные магические ситуации, которые требуют, для вящей эффективности, именно полуночного периода: где-то с полуночи до двух – идет временной оптимум, когда лучший результат достигается с меньшими усилиями, а далее идет спад и резкий обрыв у самого рассвета. Недалекие люди связывают это с так называемым криком петуха… Ну да, корреляция четкая, это следует признать, петух, половозрелая курица мужского пола, очень чуткая птица к уровню и обстановке волшебства, но сам он – ни при чем, никакой такой силы, колдовской и магической, в нем нет. А люди думают, что да. Зря.

И не то чтобы я есть хотел, что за стол уселся, бифштексы уминать, но прикольно мне бывает очутиться посреди чужого быта, заглянуть в чужую жизнь. Одно время я увлекался бытовым вуайеризмом: подсматриванием за чужой приватной жизнью, но потом это мне прискучило… Вернее – набило оскомину, перестало забавлять. В любом ведь мире, в любой стране, в любой социальной прослойке все очень похоже: домашние свары, примирения, микромуравейник на микропространстве, сон, пьянки, адюльтер, жадность, болезни, интриги, драки, хлопанье дверью, до крови нерешаемые проблемы гигиены мест «общего пользования»…

Гораздо веселее мне здесь и сейчас, в подлинном быту, каков он есть не для чужих глаз и ушей, но без человечков; представлять, догадываться, фантазировать – но не видеть. Правила этого мира, Пустого Питера, предполагают, что радость от обладания им содержится не только в самом праве и факте обладания, но также и в соблюдении установленных в нем принципов и обычаев, а иначе – разве отличался бы он от груды бесформенного мусора в пыльном уголку пространства?

Парень я абсолютно беспринципный, и поправить, одернуть, наставить меня на путь истинный – некому. Поэтому я дважды делал для себя исключения: однажды на велосипеде в Пустой Питер махнул, а второй раз на мотоцикле. Особенно на «Харлее» прельстительно рассекать по безлюдному городу! Мотор ревет от ужаса перед дураком-водителем, колеса и стальные каблуки аж дымятся и искрят на поворотах! Зрителей нет, вот беда, никто не плюется и кулаками вслед не машет… Но не только это, и другое неудобно оказалось: свое кровное хоть к ноге привязывай, а отвернулся – уж не твое больше, и концов не найдешь: как на Сухаревке когда-то… Но чтобы нарушать местные порядки дальше, последовательно, вводя для удобства и комфорта все новые и новые усовершенствования и уточнения – нет, нет и нет. Уж кто-кто – а я-то знаю, куда вымощена дорога из благих пожеланий.

На город наваливается тусклое небесное пространство, вверх глянешь – светло, а по сторонам – нет былой четкости в вывесках, и фонари не горят. Ночь.

Я представляю себе на несколько секунд, что город вовсе не пуст, просто население его дружно уснуло, оставив улицы безлюдными и тихими. Светофоры работают, а уличные фонари не горят – почему так? Может, я так сгоряча пожелал когда-то, а потом забыл?… Нет, вроде бы, не припомню такого… Светка, невидимый и невесомый вчерашний фантом ее, спит, небось, в своей постели, вдали от мужа и любовника, и того не знает, что завтра утром, которое уже для нас в Полном Питере закончилось, ждут ее великие потрясения и изгнание из служебно-романного эдема.

Да, сумел вообразить, будто бы нет никакого пустого Питера и все здесь просто спят: люди, дома, эскалаторы, домжи и звери. И… страшновато мне становится, просто мороз по коже! И откуда бы морозу взяться, когда я пру на роликах на всех скоростях, тружусь как лось и весь в поту?… И «угрозить» мне по-настоящему никто не может, во всех мирах… почти. И бывал я здесь ночью множество раз – а избавиться от этого обычного человеческого наваждения не в силах. В силах, конечно, однако – не хочу. Что это – подсознательный мазохизм, замешанный на потребности в страшных сказках? Или часть концептуального «самоочеловечивания», дабы с природой не слиться, однажды соблазнившись жаждой познания? Одно знаю точно: когда выскакиваю на открытое пространство, без домов и деревьев: на площади, на мосту, по набережным, где горизонт чуточку раздвигается – страх отступает. Либо вспомнить, что это не Полный Питер, не обычный, а пустой во всех смыслах. Странно, да? Все время стремлюсь жить в гущице народной и вдруг боюсь наличия людей, а не отсутствия оных. О, я уже на переезде – и не там где собирался, задумался – и проскочил аж к Старой Деревне. И то хлеб, маршрут не стал от этого дальше или хуже. Джинны, небось, заждались меня: переругиваются, кому первому мои поручения достанутся, кто чьи границы нарушил в пределах квартиры. Шучу, конечно, спят они или вообще отсутствуют, как таковые, пока я порог не переступлю. Да, а что? – Именно отсутствуют… кроме как в моем сознании… Ведь если я, предположим, исчезну навсегда, сгину или… То и они тогда… Нет, этак я скачусь в простейший солипсизм. Может быть, на время моего отсутствия пусть они не утрачивают материальное воплощение, так и ждут в нем? Все память от меня останется, если что с моим бессмертием произойдет.

Надо подумать. Ключ один – код на двери… Ключ два – замок на лестничной клетке. Ключ – три поворота! Я дома, наконец.

Ой, хорошо!

– Баролон! Прими и разгрузи. Это я сам расшнурую.

– Баромой! Ванну. Джакузи сделай.

– Боливар! Новости пошукай. Если есть – происшествия в Питере, желательно странные. Даже если про барабашек и НЛО – все равно суй в отдельное файло. Иму Сумак нашел? Понятно… Ищи все равно.

– Бергамот! Какао хочу. Что? Передашь Баромою в ванную, через Баролона. – Вот бюрократы, а? Дармоеды! День деньской сидят тут в небытии, не делают ни хрена! Что, если джинн – так и бездельничать можно? Всех по лампам законопачу! Кстати…

– Бруталин! Але, некогда мне лампу тереть! Ты где?

– Да, сагиб?

– Поищи по всем книгам, у себя и на кухне – с Бергамотом я договорюсь – по всем газетам поищи, насчет… ну, аэродинамики. Как там турбулентные завихрения образуются и тэ дэ и тэ пэ. Понял?

– Да, сагиб. Поискать в бумажных и к ним приравненным носителях все, что касается закономерностей, управляющих воздушными и иными потоками.

– Во-во. Боливар – учись, сукин сын, понимать. Да, и самостоятельно формулировать постановочные задачи согласно моим желаниям, даже если они и высказаны бездарно и косноязычно! А то пока ему задачу корректно поставишь, пока объяснишь да сформулируешь, да разжуешь… Чуть ли ни на ассемблере требует. Видано ли дело?…

– Так, господа семейство… Кто у нас остался неохваченным заданиями? Брюша? Ага.

– Брюша, я тут уже в город кое-что отнес и там оставил, ты уж не обессудь. Ладно, давай сейчас, перед ванной. Значит, так… Стульчак сегодня обычный, кресло с дыркой, как у Луи-Солнце. Запомнил? Время – неважно, нынешнее или прошлое тысячелетие. Место – средняя полоса, конец мая, солнце и небольшая облачность. На косогоре где-нибудь. Музыки не надо, никакого специального оживляжа не надо. Понял? Никаких постановок из звериной и гуманоидной жизни. Хватит всякого там шелеста, мелкой живности, типа, пусть шныряют туда-сюда, меня не касаясь. Я не включен – ощущаю, обоняю, слышу – но не участвую. И обоняю не дерьмо, это понимаешь, надеюсь? – а природу. Действуй. А, чуть не забыл: день, конечно, в районе полдня.

Брюша самый простоватый из джиннов, ему иногда все приходится растолковывать подробно, почти как Боливару, но тот хоть джинн компьютера, а Брюша у нас неказистый джинн, туалетный работник… Но если я хочу – и он становится изобретательным и сметливым в самый раз! Его задача – эстетизировать мне минуты, проведенные в сортире, и по мере сил вплетать в них чувство прекрасного.

Что со Светкой-то будем делать, уж очень симпатичная?… Секси-супер, что называется. Если по уму встречать – то, да, вполне возможно, что воспитывалась она в интеллектуально неблагополучной семье, но ведь и мне с ней не теоремы доказывать.