Я, Люцифер

«Сейчас мы вам покажем знакомый предмет, за­печатленный в необычном ракурсе. Если вы назовете этот предмет, вы заработаете десять очков».

Поверьте, мне вовсе не хотелось опознавать ни­какие предметы. Смесь всеобъемлющего блаженства и едва сдерживаемой паники то подбрасывала меня вверх, то швыряла вниз, словно выброшенную на берег рыбу, до тех пор, пока Харриет — да хранит ее ад — не утихомирила меня, забравшись сначала на постель, а потом и на меня.

В этот самый момент — «тсс, — повторяла она, — все в порядке, тсс» — боюсь, в этот самый момент я сказал свое последнее слово в этом спектакле: я на­ложил в штаны и расплакался.

♦

Идра — это небольшой остров в Эгейском море к югу от Пароса и к северо-востоку от Спеце, три часа от Пирея на гулком пароме — и вы избавлены от голов­ной боли, вызванной запахом дизеля и солнцем. На острове нет никаких машин. Вообще нет транспорта, работающего от мотора; лишь ослы с длинными рес­ницами и клячи, помнящие и лучшие времена, они терпеливо стоят у дока под солнцем в состоянии эк­зистенциального небытия или неторопливо цокают копытами по розовым и серебряным булыжникам, перевозя грузы, туристов, багаж; их блестящие ляжки выглядят не менее сексуально, чем намазанные мас­лом бедра стриптизерши, их худые тени, приметан­ные к копытам, покрываются рябью.

Оказавшись здесь, вы попадаете в другой часовой пояс. Местное население насчитывает менее двух тысяч жителей. Гавань образует изгиб с мозаичной полосой ювелирных магазинов и ресторанов, на одном краю которой находится старый форт, а на другом — вытянувшийся коктейль-бар. Пришварто­ванные лодки раскачиваются из стороны в сторону и клюют носом. Солнечный свет, отскакивая рико­шетом от поверхности воды, окропляет их корпуса. Небо представляет собой простертую в вышине уль­трамариновую оболочку. Иногда где-то очень далёко проплывают облака. Царящую атмосферу изредка оживляют грозы. Летом жара и тишина вступают в заговор; закройте глаза и положитесь на них, а они уж унесут вас в царство пустоты или снов. От вас ничего не требуется. Ночной клуб на холмах служит пристанищем странствующей молодежи и безрассуд­ным местным подросткам (рай для них стал ловуш­кой, и они умирают, чтобы выбраться из нее), но в гавани есть тихие бары с гибким режимом работы и капризными ценами, где вы сможете разговаривать, не повышая голоса. Здесь тратят деньги на замысловатые коктейли, которые, словно десерт, подают в стаканах, размером с суповую тарелку. Здесь есть и кинотеатр под открытым небом: внутренний дворик без крыши с шумным кинопроектором и опускающимся экраном, где вы, спрятавшись под крылом звездного Лебедя или под юбками небесных Плеяд, можете смотреть голливудские фильмы, о которых остальной мир уже шесть лет как не говорит. Пере­рыв — это просто непростительная остановка показа в самый напряженный момент фильма, который, как всем кажется, выпал именно на его середину (фильм обрывается на половине сцены, на полуслове, на полуслоге); а пока можно выпить густой, словно ртуть, кофе в крошечном пластиковом стаканчике, размять ноги, покурить «Мальборо». Дети бегают здесь без присмотра вплоть до самой ночи. К сожа­лению, с ними ничего не происходит.

Бездарные художники, занимающиеся лишь под­ражанием (панамы, желтые от никотина пальцы, перегар, кажущиеся неухоженными волосы), эмиг­рируют сюда, чтобы стать крупной рыбой в мелком пруду Идры. Их кожа быстро загорает, а удовольствия становятся менее изощренными, и они дают волю своим чувствам: клоки седых волос вокруг сосков, как на груди Тиресия¹⁴⁷, смазанное маслом пузо, напоми­нающее потемневшую супницу, костлявые колени, медлительные движения, редкие поездки в Афины на суетные пирушки. С их молчаливого согласия прежняя жизнь с уязвленным самолюбием незаметно отошла на второй план — осознание этого было бы для них ненужной обузой. Туристы покупают их ра­боты, потому что они и понятия не имеют, у кого покупают. Это обеспечивает их шелковыми рубашка­ми, сигаретами, виски.

Каждые два часа на остров прибывают катера на подводных крыльях, подпрыгивая при швартовке, будто космические корабли, и временно размещают здесь партии туристов, возвращая их позже назад на континент. Иной раз заявляется паром, гораздо более медленный, но более мощный, он неторопливо от­крывает свою утробу и изрыгает бесконечные вере­ницы бормочущих пассажиров: это одно из тех мест, где туристы останавливаются на час или два; жителей Бирмингема можно узнать по рассеянному внима­нию — Родж, там ведь и нет ничего такого в этих магазинах, рассчитанных на отдыхающих? — а собст­веннически настроенных уроженцев Нью-Йорка — по лаконичным советам, как переделать меню, ос­лов, язык и сам остров. Пьяные усатые папаши и их развеселые дочки в белых фартуках ведут дела в тавернах; папаши весь день курят, читают газеты, выпивают, время от времени поднимая тяжелую от грога голову, чтобы прикрикнуть или наорать на де­вушек, которые не обращают на них никакого внимания, потому что знают: это лишь пустые угрозы и блеф, знают, что эти старые пьяницы находятся в их власти. Но папаши все не унимаются. Подобное за­пугивание — лишь демонстрация власти перед посе­тителями (которых в любом случае им не удается одурачить), но, чего им по-настоящему хочется, — просто остаться в гамаке, расслабившись после полу­денного спиртного, чтобы их убаюкали то и дело покачивающиеся перед глазами бедра снующих мимо дочерей.

А к чему вообще все это? Реклама путеводителя?

О ребята, как бы мне хотелось, чтобы это было именно так. Как бы мне хотелось, чтобы это было так просто. Послушайте, что я вам скажу.

— Который сейчас час?

— Семь тридцать три. Успокойся.

— Да, я должна, неужели должна? Боже мой. Блин. Как твоя голова?

— Сейчас получше.

— Ты уверен, что сказал им, что приедешь со мной?

Виолетта сидела рядом со мной на высоком стуле за стойкой бара гостиницы, скрестив свои ножки. Короткое черное платье для коктейлей, черные чул­ки, черные туфли на высоком каблуке, одна из туфель болтается на ее пальцах. (Она не знала, стильно это или пошло так вот свешивать туфлю. Она все еще экспериментировала.) Она была невероятно обидчи­ва. Чувство обиды постоянно окутывало ее, словно силовое поле, создавая тем самым — стоит заметить — умопомрачительную сексуальную привлекательность в окружении молочных, щедро осыпанных веснуш­ками плеч, грудей размером с авокадо, добавьте сюда бесстрастные голубые глаза и волосы, как у женщин на картинах прерафаэлитов. Видите, она, как и ос­тавленная мной в покое Трейси, — не красавица, но являет собой воплощение всего человеческого, она испещрена физическими несовершенствами (я бы с удовольствием провел день, изучая бежевые родинки и сердоликовые узелки на ее коже) и насквозь про­низана психическими. Образ заплаканной Пенелопы, сидящей в вагоне метро, стоял у меня перед глазами. Я не мог — просто не мог — ни отделаться от него, ни отделить его от того идеала самолюбования, который она собой являла, стоя перед зеркалом, висящим на двери ее ванной комнаты. Не удивительно, что у меня так раскалывалась голова.

Хотя вряд ли это можно назвать разумным, я все еще подозревал, что затевается нечто темное, чувст­вовал какое-то движение на периферии своих чувств, на какой-то грани, какой-то заговор, какой-то холо­док...

— О боже мой. Боже-боже-боже мой. Деклан, это... Деклан?

Трент, Харриет, А.Н. Некто. Некто, кого вы опи­сали как исключительно знаменитую кинозвезду с привлекательной внешностью. Пожалуй, вы бы опи­сали этого человека именно так. Что касается меня, то на меня несколько сложнее произвести впечат­ление.

— Ты знал? Черт, Деклан, ты знал?

Конечно нет. Я вообще, как оказалось, не знал, что он в городе. Виолетта, будь она благословенна, дабы сдержать понятное восхищение, схватила меня за бедро с такой силой, что это могло бы выставить меня перед всеми слабаком, не случись того, что вдруг произошло.

Когда у меня на затылке поднимались волосы и раздалось не то едва уловимое эхо, не то голос хозя­ина тела: «Делай так-делай-так делай...», — кто-то слегка хлопнул меня по плечу и какой-то давно зна­комый голос сказал: «Можно вас на пару минут, мис­тер Ганн»?

Я повернулся. Как-то странно. Мучительно мед­ленное движение шарниров; все смазалось и куда-то понеслось: столы, стулья, бокалы, лица. Затем все прошло, и я увидел его: стройный темноглазый гос­подин с коричневато-желтой кожей, вытянутым ли­цом и чувственной улыбкой, в льняном костюме кремового цвета, с кроваво-красным галстуком, и, кроме того, в нем было то, чего я не чувствовал уже с... с...

Явившийся свету голос Ганна поразил меня своей незначительностью и надломленностью. «Рафаил», — сказал я, почувствовав, что нечто странное происходит внутри меня, словно неловко распускается какая-то сжатая орхидея. Кажется, легкая паника.

Он откашлялся, улыбнулся из-за моего плеча все еще затаившей дыхание Виолетте, затем снова по­смотрел на меня и спросил:

— Можно поговорить с тобой наедине, дружище?

— Ты, должно быть, шутишь.

— Нет, дорогой мой, я вовсе не шучу.

— Для начала брось это свое «дорогой мой». На днях у меня возникло предположение, что я мучаюсь от быстро развивающейся доверчивости.

— Ты хотя бы послушай, что я тебе скажу.

— Это, наверное, шутка. Ты сам-то как думаешь? Смешно до упаду. Обоссаться можно. Ты — предста­витель рода человеческого. Умора.

Бедная Виолетта, Полагаю, она наконец выдохну­ла. Попытка заметить Очень Знаменитую Кинозвез­ду не увенчалась успехом: через весь бар Трент крикнул «Деклан!» и затем стал жестикулировать, изображая напиток, это означало лишь то, что они вот-вот к нам присоединятся. Я засобирался, желая все разузнать. У выхода я бросил взгляд на Виолетту. Она уже не си­дела, скрестив ноги, а руки ее теперь сжимали колен­ные чашечки. Туфля, свисавшая с пальцев ее ноги — стильно, пошло, все равно как, — теперь упала. Бармен опустил голову, якобы старательно надраивая желобок для шампанского, но я увидел, что он заметил мой неожиданный уход и хотел знать, где она ее потеряла, эта босая на одну ногу распутница супругами маленькими грудями и эффектными волосами.

А дальше сырая ночь на Пиккадилли и кавалькада кашляющих автомобилей, кротко дышащие деревья Грин-парка, высокий опустошенный небосвод, усе­янный звездами, с быстро плывущими по нему облаками.

— Мне нужно кое-что тебе рассказать и пока­зать, — сказал он. — Но здесь неподходящее место. Ты поедешь со мной?

— Куда, ради всего святого?

— В аэропорт.

Я его никогда не видел таким. Я его никогда не видел таким, в оболочке из плоти и крови, но я вовсе не это имею в виду. Я имею в виду, что я никогда не видел его таким настойчивым. В старые добрые време­на он был... В общем, он был моим соратником. И теперь он не стал тщательно обдумывать каждое свое слово. Только твердил, что я могу ему доверять. Что я могу доверять его любви. Что он одинок и безоружен. Что борьба будет недолгой. Что мне ничего не нужно было с собой приносить. Паспорт Ганна был у него во внутреннем кармане. «А ты поправился с тех пор, как был сделан этот снимок», — сказал он, обращая внима­ние на фотографию в паспорте во время регистра­ции. Если бы не крайне возбужденное любопытство, я бы толкнул его в один из магазинчиков, торгующих беспошлинными товарами, и отправился назад в «Ритц». Но как бы не так. Я и любопытство едины.

Ночной полет в Афины, поездка в такси по изви­листой дороге до Пирея, последний катер, остров, спящие улицы, эвкалиптовые деревья и хаос холмов, вилла. Рафаил, благословенный архангел Власти и совместно с Захариилом правитель Второго Неба, теперь — Тассо Мандрос, владелец ресторана, филан­троп, вдовец, грек.

— Боже, боже, боже, — сказал я, хихикнув.

— Люцифер, пожалуйста. Проявляй уважение. Все-таки это мне причиняет боль.

—Ты, наверное, знаешь, что попусту теряешь время.

Его вилла смотрит на восток, прямо на море. Мы сидели с большими бокалами узо¹⁴⁸, наши босые ноги ощущали недавно вымытые камни веранды. До рас­света оставался час. Я прикурил «Силк Кат» и жадно затянулся полной грудью. Ну как тут обойтись без сигареты, когда перевоплотившийся ангел, которого я не видел несколько биллионов лет, только что со­общил, что мне вот-вот позвонят.

— Ну не надо.

— Но это правда.

— Это потому, что время заканчивается.

— Люцифер, ты не понимаешь.

— Что я должен понять? То, что написано в книге? Бог побеждает, а я навечно отправляюсь в ад? Гран­диозное предприятие. В любом случае никто не об­ратит внимания: я был здесь. Представь себе. Я живу здесь. Я это переживу.

Первый луч солнца разжигал угрюмое горнило далеких облаков. Море чего-то ждало, как невеста в первую брачную ночь. Рафаил пошевелил ногой. В его бокале звякнул лед.

— Это ведь совсем не похоже на ад, — заметил он.

— О да. Это совсем другой ад. И сколько там?

— Люцифер, послушай. А тебе никогда не хотелось узнать, что в тебе не в порядке?

— Со мной-то как раз все в порядке, мой дорогой. Абсолютно все, кроме как ничего. Я полагаю, ты имеешь в виду «не в порядке» совсем не в этом смыс­ле. А в противопоставлении Порядку с заглавной буквой П?

— Ты недавно не...

— О, не начинай, будь добр.

— Если бы ты знал, с каким трудом я добивался разрешения сообщить тебе...

— Я бы сменил тон.

— Прояви хотя бы братскую учтивость по отноше­нию ко мне и выслушай то, что я хочу тебе сказать. От этого зависит твое существование в вечности.

— Ну ладно, слушаю, — сдался я. И, как мне кажет­ся, я слушал, хотя моя травмированная совесть боль­шей частью была далеко отсюда. Мягкое покачивание морщинистого моря, горько-сладкий запах оливко­вых рощ, камень и прохладная пыль у меня под ногой, ледяное анисовое зернышко, беспрестанный скрежет цикад, шелест утреннего бриза...

—Ты был ни при чем, — сказал Рафаил, и будто на долю секунды вся земля и все на ней перестало ды­шать. Я посмотрел на свой напиток. Лед почти пол­ностью растаял. Вдруг откуда ни возьмись прилетел воробей, он сел на балкон, повернул голову, быстро осмотрел меня и со свистом улетел.

— Кажется, ты собирался мне что-то объяснить? — сказал я.

— Ты был ни при чем, — повторил он. — Все поня­ли, что ты считал себя ответственным... Ты... не не­сешь никакой ответственности.

Как странно, думал я, каждую ночь погружаться в темноту и каждый раз ждать рассвета. Конечно, не все в этом ритме так неприятно. Я тихонько хихикнул.

— Мне кажется, ты не воспринял это всерьез.

— Прости, — сказал я. — Правда, виноват. Дай уловить... Никак не соображу. Это с той самой опромет­чивой поездки в Манчестер... — успокоился я. Было ужасно трудно остановить взрывы смеха, я бы сказал, что меня щекотали изнутри.

— Люцифер, ты меня понимаешь? Зло в мире—твоя цель. Всеми твоими поступками двигала мысль о том, что ты можешь хоть как-то пребывать среди людей и пытаться сбить их с пути истинного. В этом была твоя индивидуальность, так ведь? Твоя суть, raison d'être¹⁴⁹?

— Я предпочитаю считать это своим неотврати­мым хобби.

— Как бы ты ни считал, ты ошибся. Зло, совершае­мое людьми, — я знаю, тебе будет сложно принять это, — не имеет к тебе никакого, отношения. Я понятно выразился? Ну что, у тебя прояснилось?

— Совершеннейшим образом. Но что все это зна­чит? Мы теперь стали экзистенциалистами?

— Я знаю, что ты боишься. Не стоит. Не надо ду­мать, — пожалуйста, не надо, — что смех каким-то образом может скрыть страх. Мы с тобой знаем, что это не так. Смертные живут так, как они сами хотят, Люцифер. Они обладают свободой, свободой воли, Ты думаешь, что твои обращения к ним были для них красноречивее всяких других слов, ты представлял себе, как записями твоих искушений наводнятся ги­гантские библиотеки, — так оно и будет. Но только ни одно слово из них не достигло ушей ни одного смертного. Твои слова, дражайший Люцифер, про­никали в глухие уши.

— В таком случае тебе придется снять шляпу перед тем, чего они смогли достичь.

— Пожалуйста, старик, поверь мне. Я знаю, что от этого всего больнее. Но время истекает. Я умолял Небеса отпустить меня для того, чтобы я мог помочь тебе.

—Помочь мне в чем?

— Принять правильное решение.

— Что ты имеешь в виду?

— Принять предложение о прощении.

Усмехаясь, я закурил еще одну сигарету.

— Рафаил, Рафаил, мой дорогой глупый Рафаил. И ты лишился крыльев ради выполнения столь без­успешного поручения?

— Ну кто-то же должен был тебя предупредить.

— Теперь я буду считать себя предупрежденным.

— Нельхаил не найдет душу писаки в чистилище, Люцифер.

Признаюсь, это заставило меня немного заволно­ваться. Но я не был бы самим собой, если бы не при­творился. Я глубоко вдохнул и выпустил несколько больших колец. Первые лучи солнца уже покрывали горизонт. Где-то неподалеку кто-то вел по булыжникам лошадь. Я слышал, как человек закашлял, отхарк­нул слизь, плюнул, откашлялся и пошел дальше.

— Я вижу, ты удивлен, — заметил Рафаил.

— Да ты что? Но, может быть, ты еще обратил внимание на то, что мне, — я перевернул бокал, и остатки узо прямиком отправились в мою раздражен­ную глотку, — нужно обновить. Неплох этот необыч­ный напиток. Да, эти греки. Анальный секс, силлогизмы, хорошие анекдоты... Будь другом, налей мне еще стаканчик. Ты, в конце концов, сообщил мне тягостные вести.

Не могу описать, как я себя чувствовал. (Положение писателя навеки, аминь.) Конечно, я немного выпустил воздух. Не просто от того, что нечем было заняться, а... Впрочем, вы ведь надеетесь. Я понимаю, вы прежде всего мечтаете, но в то же время и надеетесь...

— А что ты собирался делать с душой Ганна, если бы ты ее нашел? — спросил он, возвратившись из прохлады дома в сопровождении звяканья охлажден­ных напитков.

Я засмеялся с искренним великодушием еще не разоблаченного плута.

— Ну не знаю, — ответил я, — отправил как-нибудь в ад. А потом через черный ход на Небеса. Думаешь, не­льзя дать кому следует на лапу? Ты живешь в мире фан­тазий, Раф. В любом случае тело осталось бы незаня­тым. Уверен, что ты оценил притягательность всего вокруг. Роскошный новый дом и все остальное. Здесь совсем не плохо, правда ведь? Согласен? Слушай, у тебя синяк под глазом. И вот еще один. Надеюсь, ты не оби­дишься на мои слова, мистер Тассо Каламари Мандрос. Не похоже на то, что ты провел здесь время, расписы­вая манускрипты и реставрируя шпили башен.

Он тяжело вздохнул:

—Кажется, ты не слышал ни слова из того, что я тебе сказал.

— Неправда.

— Ты действительно думал, что можешь все это делать, и Он об этом не узнает?

— Нет, естественно, нет. Но посмотри на это с моей точки зрения. Тебе просто нужно самому все попробовать. Есть такое понятие, как создание бое­вого духа, когда исполняется все, что говорится. Ты знаешь, мои ребята там внизу обожают это. Я просто подумал насчет таймера для тебя.

— Сомневаюсь, дорогой, что ты намеревался раз­делить с кем-нибудь свое сокровище.

— Ах ты, старый циник.

— Люцифер, пожалуйста, выслушай меня.

— Я и так слушаю. Мне бы просто хотелось, чтобы ты сказал что-нибудь осмысленное.

— Ты знаешь, что означает Судный День?

Я зевнул и потер глаза. Дотронулся большим и указательным пальцем до верхней части носа — так обычно делают, когда начинает болеть голова.

— Ты не возражаешь, если я немного вздремну? —сказал я.

Он обхватил лицо своими ладонями с длинными пальцами.

— Какая потеря времени, — сказал он, будто обра­щаясь к невидимой третьей стороне.

— Послушай, Раф, я знаю, что все это ужасно важ­но, и в особенности все остальное, но, если я сейчас немного не посплю, завтра от меня не будет совер­шенно никакой пользы. Я подумал, мы могли бы по­летать завтра с парашютами над морем.

Он как-то напряженно смотрел на меня в течение нескольких секунд. Солнце уже полностью вошло в свои права, и мне определенно захотелось уйти в дом. Его лицо было исполнено печали и жажды чего-то. От этого я почувствовал себя нехорошо.

Он резко задвигал челюстью, выражая тем самым свои эмоции, а затем сказал: «Пойдем, я покажу тебе твою комнату».

Когда я проснулся, было темно. Сон о пламени, воспоминания о первом сильном огне ада. Бормоча что-то, я проснулся в холодном поту Я лежал на жи­воте и напускал слюней на подушку. Рядом с кроватью лежала раскрытая книга, а в ней была записка, написанная отвратительным почерком:

Дорогой Л.,

надеюсь, что ты хорошо выспался. Мне при­шлось отлучиться в Специс для встречи с од­ним из моих менеджеров. Вернусь вечером около девяти. Все, что тебе понадобится, в твоем распоряжении. Знаю, вчера ты был расстроен, но я хочу, чтобы ты знал, как мне приятно видеть тебя снова после стольких лет. Пожалуйста, не поступай опрометчиво, нам еще предстоит о многом поговорить.

Я чувствовал себя ужасно. Узо высадило свой рву­щийся в бой десант прямо ко мне в череп, здесь он и встал биваком. Книга, разумеется, была выбрана не случайно. «Дуинские элегии» Рильке¹⁵⁰. Какое-то чувство говорило мне, что воплотившийся в человеческий облик Рафаил выберет именно такой стиль поведения. Заметки, греческие острова, поэзия. Вы-то меня знаете. Пришлось почитать священные стишки:

Preise dem Engel die Welt...

Ой, извините. Имеется в виду:

Восславь Мир этот, Ангел: не какой-то невыразимый метафизический мир; его не поразят совершенные ощущения... В этом космосе вы недавно, а он чувствует глубже... так покажите ему нечто простое. Что-то несложное, что создавалось не одним поколением; что-то близкое к нам, что-то рядом живущее подле руки или глаза. Расскажи ему о вещах. И он удивится...

Выругавшись, я швырнул книгу в стену. И вот наступил момент — осмелюсь сказать, что вы с подоб­ными моментами знакомы не понаслышке, — когда каждая деталь ситуации, в которой я находился, при­соединялась к другим, и из них складывался огромный, внезапно ощущаемый призрак гнетущего сознания, и каждое последующее мгновение становилось для меня все невыносимее. Стоны и тошнота букваль­но раздирали меня на части, тогда, намереваясь по­кончить с этим нелепым кошмаром раз и навсегда, я попытался вырваться из тела, сон которого был нарушен, и вернуться в знакомые — пусть даже огнен­ные — места, где, по крайней мере, что-то имело смысл, пусть тягостный.

Даже в самый мучительный момент лихорадки я знал, что это будет болезненно. Я знал, что меня уди­вит боль, испытываемая моим духом, лишенным плоти. Я приготовился, как я считал, осклабиться (или погримасничать) и вынести эту муку.

Но — о, геенна огненная! — я не был готов к тому, что меня ожидало. Как все могло быть настолько плохо? Как я вообще мог существовать в таком гор­ниле бешенства и боли все эти, блин, годы? Просто невозможно поверить. Впервые за все время я совер­шенно ясно представил себе, сколько долгих мучи­тельных лет мне понадобится, чтобы снова привык­нуть к этой муке. И мой дух корчился от боли в поис­ках воды.

Это было отвратительно. Я к этому не был готов. Мне понадобится больше времени, чем я рассчиты­вал. Может быть, разомнусь, используя агрегат Ганна как источник физической боли. Похожу по горячим углям. Посещу стоматолога-любителя. Уст­рою себе электрический стул. Приму кислотную ванну. Хоть что-то должно же вернуть меня в форму. О том, чтобы покинуть остров прямо сейчас в своей бестелесной оболочке, вопрос даже не стоял. Пред­ставляете, я заявляюсь перед братвой в таком состо­янии. Боже мой, меня же просто засмеют. Могу себе только представить, как бы поиздевался над этим Астарот.

Рафаил нашел меня в кино под открытым небом. «Список Шиндлера»¹⁵¹. Не то чтобы я обращал внима­ние на звуки или образы. Просто это было как раз то, что мне нужно: темнота и молчаливое присутствие плоти и крови других. Он пришел почти к концу, господин Мандрос, Тассо, покровитель музея и вла­делец ресторанов греческой кухни. Какая-то местная жирная мамаша с огромной копной темных волос прогнала своего мальца, чтобы освободить для него место. Ему здесь нравилось, его уважали. Такова жизнь. Я знал, почему он прибыл сюда. Много тыся­челетий назад он не мог последовать за мной в ад, но он последовал с благословения Старика за мной на землю.

«Тот, кто спасет хотя бы одну жизнь, — говорит Бен Кингсли Лайану Низону, — спасет весь мир».

Я почувствовал отвращение, и это заставило меня встать и выйти.

— Люцифер, подожди.

Он догнал меня на улице. Я направлялся к таверне у пересечения каменистых дорог, ее темнота манила, а пустота притягивала, поэтому я не останавливался. Его шаги поравнялись с моими, но он не произнес ни слова до тех пор, пока мы не сели в одну из каби­нок. Отделка темным деревом, нелепая морская ат­рибутика, запах моллюсков и подгоревшего расти­тельного масла, музыкальный автомат, выглядящий так, словно он работает на газе. Я заказал виски «Джек Дэниэлс», причем, когда владелец бара увидел, кем я был, мой заказ списали на счет заведения, мис­тер Мандрос взял узо и велел принести оливки и фисташки. Пока не ушли официанты, я сидел и смот­рел на него, не отводя глаз.

— Все это дерьмо, — сказал я. — Две недели назад, нет, погоди, три недели назад я получил послание от нашего общего друга о том, что Старик хочет запо­лучить мою подпись на одном договоре. Человече­ское представление подходит к концу, а я — болтаю­щийся конец веревки, которую нужно завязать. И мне ничего не остается, как прибегнуть к искуп­лению. Все, что мне надо сделать, — прожить остаток жизни этого жалкого бедолаги, не совершая никаких гнусных поступков. Молиться перед сном, ходить на пасхальную и рождественскую мессу, любить лю­дей и прочая подобная фигня. Для меня это вызов. А как же моя гордость и все такое, а как же то, что я второе по могущественности существо во Вселен­ной, а как же моя привычка быть Абсолютным Злом? Поэтому я подумал, какого фига? Я возьму все, что мне причитается за этот месяц, поживу в теле, а первого августа пусть Он и приходит, и пусть засунет это свое спасение куда подальше. И вот объявляешь­ся ты в костюме, как у Богарта¹⁵² в «Касабланке» со своей шашлычной империей и говоришь мне, что все мое существование было иллюзией и что ад, ко­торый мне знаком, вовсе не тот ад, в который я со­бираюсь.

— Да.

— И я, по-твоему, должен все это воспринимать всерьез?

— Да. Ты знаешь, что я не лгу.

— Нет, ты не лжешь, Рафаил, но у тебя точно не все дома. — На это он как-то грустно и немного застенчиво улыбнулся. — Ну, хорошо, мистер Тассо Муссака Мандрос, — продолжал я, — скажите, что же такое, по-вашему, я должен знать?

— Он знал о том, как ты поступишь. Он знал, что ты не пойдешь дорогой смертных.

— Ах да, всеведение к твоим услугам.

— Мы все знали. Мы все наблюдали.

— И при этом несомненно дрочили.

Наступила странная короткая пауза: он уставился на свое узо, а я тем временем зажег «Силк Кат».

— Он знает, что ад не боится тебя. Слова смерт­ного Иоанна являются словами, символизирующими все слова невысказанные. Он знает тебя, Люцифер, хотя ты думаешь, что Он не знает. Он знает тебя.

— Но уж точно не в библейском смысле.

Пришла его очередь тереть глаза. Он сделал это проворно, словно пытаясь отогнать внезапный при­ступ сонливости.

— Ад будет повержен, — сказал он. — Полностью и навсегда. Не останется ни твоих падших братьев, ни каких бы то ни было следов мира. Ты это пони­маешь?

— Да, понимаю.

Бедный Рафаил. Как он разрывается. Он протянул через стол свою руку и положил ее на мою. Его паль­цы были жирными от оливок.

— Ты ведь не считаешь, что о тебе забыли, Люци­фер, — сказал он, и у него на глаза навернулись сле­зы. — Хотя нет, ты как раз так не считаешь.

Мне совсем не понравилось чувство, которое я при этом испытал. В голову ломился «Джек Дэниэлс», а где-то в глубине таверны звучала сюрреалистическая версия «Лестницы на небо» в исполнении курчавого певца в сопровождении какого-то греческого инстру­мента. Я бессмысленно допивал виски. Охренеть.

— Ну, хорошо, мистер Мандрос, — сказал я, совла­дав с самим собой и жестом велев полусонному бар­мену повторить, — если у тебя есть ответы на все вопросы, скажи мне, если все, что ты говоришь прав­да, если Судный День близок, а вместе с ним и гибель

моего Царства, если Сариил, Фаммуз, Рамиил, Астарот, Молох, Белфегор, Нельхаил, Азазиил, Гавриил, Люцифер и все славные легионы ада будут истребле­ны, почему бы мне не упокоиться в забвении? Лучше уж править в аду, чем служить в раю, да. Лучше уж не существовать вовсе, чем прислуживать. А разве я хоть чуть-чуть боюсь смерти?

Глаза бедняги Рафаила избегали встречаться с моими. Когда он говорил, он словно обращался к столу, к скатерти, на которой виднелись пятна от некогда разлитого пива. Он говорил так однообразно, что казалось, будто произносил заклинание.

— Бог поглотит души праведников и ангелов. Мир? Вселенная, материя — все сотворенное будет унич­тожено. Останется лишь Господь на Небесах. Ад вместе со всеми своими обитателями будет разру­шен. На его месте будет находиться Ничто, совер­шенно отделенное от Бога. Вечное Ничто, Люци­фер. Состояние, из которого ничего не появляется и в которое ничего не переходит. Ничего совершен­но. Находящийся в таком состоянии будет сущест­вовать в полном одиночестве и отстраненности от всего остального. Вечно. Один. Навсегда. В состоя­нии Ничто.

Ад — разве я еще не упоминал об этом? — это от­сутствие Бога и присутствие Времени.

После продолжительной паузы — унылая интер­претация «Лестницы на небо» сменилась теперь бесконечным треском и шипением, которые выдавал голос певца, — я поднял глаза и встретился взглядом с печальными глазами Рафаила.

— О, я понимаю — произнес я.

(Было о чем подумать во время полета назад в Лондон. Дискуссия склонила меня к тому, чтобы — не ища смысла — попытаться поверить во все сказанное. Когда задумываешься об этом, чувствуешь себя побе­дителем. Последний живой человек, и все такое. Но если посмотреть на это с другой точки зрения... Правда, похоже на то.)

— Это все?.. Точно? — задал я Рафаилу риториче­ский вопрос ночью накануне отправления в Лон­дон. — Что может быть лучше? Мы с тобой на каком-то греческом островке читаем Рильке и управляем десятком ресторанчиков, тогда как Старик весь на

нервах перед тем, как опустить занавес.

— Бывает и хуже, — сказал он. Мы снова были на веранде. К тому времени, истощив свою страсть, спокойно село солнце. Его закат мы наблюдали с за­падной стороны острова, отправившись туда верхом на гнедых Рафаила, предварительно подкрепившись оливками, помидорами, фетой¹⁵³, холодной куряти­ной, темно-красным вином со светловатым оттенком. Я растянулся под эвкалиптом, тени которого играли

на мне, а он ушел рыбачить. Чтобы позволить мне хоть немного насладиться свободой. А потом мы сидели за усадьбой и наблюдали за тем, как море становилось все темнее, а на небе появлялась россыпь звезд. Смешно думать о том, что исчезнут звезды. Смешно думать о том, что исчезнет Все. Пожалуй, за исключением меня. Смешно.

— Я считал, что тебе понадобится... (Он собирался сказать «помощь», предположил я.) ...компаньон. Ведь нелегка она, эта смертная жизнь.

Я вдруг вспомнил фотографию матери Ганна и печальные углы квартиры в Клеркенуэлле.

— Совсем нет, если ты готов попробовать, — сказал я. — Большинство смертных к ней совершенно не готовы. Мы всегда это знали. И вся эта фигня превра­щалась в бессмысленную трату времени.

— Как у Уайлда, потратившего свою молодость на девиц.

— Это был не Уайлд, — оборвал его я, — а Шоу¹⁵⁴.

Позже это несколько пикантное общение, уста­новившееся между нами, стало напоминать убогие попытки изгнать из меня дьявола, — он приходил в мою комнату после полуночи. Я не спал и знал, что он знает об этом. Поэтому мне не нужно было при­творяться спящим. Луна, одинокий лепесток цело­мудрия, отбрасывающий сероватый свет на море, спящая бухта, холм, веранда, terra cotta¹⁵⁵, мои обнажен­ные руки. Его глаза блестели, словно агаты. Было бы здорово, если бы кровать произвела какой-нибудь дурацкий звук, когда он сел на нее — какой-нибудь брынь или трынь, — но матрас был спокоен и тверд, помощи не дождешься. Я выпил слишком много, но еще недостаточно.

— Нет, Рафаил, — сказал я.

— Я знаю. Я просто имею в виду... Ну, не думай об этом, ладно?

— Было бы совершенно непростительно пренеб­речь, коли у нас есть плоть.

— Пожалуйста, прекрати со мной эти игры.

— Извини, я знаю. Но дело в том, что я мог бы тебе кое-что предложить. — Он не понимал. — Нечто от­вратительное, — сказал я. Его грудь была обнаже­на, — на нем были лишь бледные штаны от пижамы. На загорелом теле Тассо Мандроса едва ли можно

было заметить по-настоящему крепкие мускулы, зато бросался в глаза небольшой, сплошь наполненный пафосом животик, который так любила умершая жена; ее призрак был всегда рядом с ним, образуя вокруг него полумесяц сердечной теплоты. Животик

вполне шел Рафаилу.

— Скажи мне кое-что, — попросил он.

— Что?

— Почему тебе так трудно признаться в том, что ты задумывался об этом?

— Задумывался о чем?

— О том, чтобы остаться.

Я едва сдержал смешок, пытаясь необычным для себя образом подавить его как кашель. Медленно дотянулся до сигареты и зажег ее.

— Я полагаю — хоть мне и тяжело это обсуждать, — что ты имеешь в виду остаться здесь, остаться в облике человека?

— Я знаю, что ты думал об этом, я знаю, как соб­лазнительна плоть.

— Как много вы знаете, мистер Мандрос. Интерес­но, а почему вы тогда утруждаете себя всеми этими вопросами?

— Я знаю, как ты склонен к самообману.

— А я знаю, как в тебе развита доверчивость. А еще больше гомосексуальная страсть.

— Ты сам себе лжешь.

— Спокойной ночи, Бигглз.

— Ты намеренно отворачиваешься от истинного призыва мира?

— И к чему же он призывает... к чему конкретно? К раку? К групповухе?

—К концу.

Я ведь только что разоблачил всю эту ерунду. Действительно, ему повезло, что мы были старыми друзьями. А то... Но, принимая все в расчет, я был рад тому, что реакция, неизбежно последующая с моей стороны, не причинит ему какого бы то ни было вреда.

— Люцифер, — сказал он, положив свою руку мне на бедро. — Неужели мирное прощение так ужасно, чтобы принять его? Разве спасение — не самый бес­ценный дар, который Он мог бы нам дать? Неужели тебе за все эти годы ни разу не захотелось вернуться домой?

Я вздохнул. Иногда, как я понял, это как раз то, чего требует ситуация. Лунный свет на моем лице напоминал прохладную вуаль. Двери моей спальни, открытые на сторону веранды, белая стена, непости­жимая геометрия созвездий. Время для прозрения, подумал я. Рассказ о ком-нибудь другом, построенный на лирическом описании анального секса, он мог бы превратить в прилив и отлив. Рассказ о каком-нибудь другом жеребце.

— Рафаил, — сказал я, и затем, не выходя из образа, добавил: — Рафаил, Рафаил, Рафаил.

Никакого эффекта, на который я мог бы рассчи­тывать, это не произвело. Несмотря на все мои ста­рания.

— Разреши мне сказать тебе кое-что, дорогой мой. Ты думаешь, я отчаялся?

— Люцифер...

— Ты думаешь, что я постоянно пребываю в состо­янии отчаяния?

— Конечно. Конечно, это так, мой дорогой, но то, что я пытаюсь тебе внушить, это...

— Я не отчаялся. -Что?

— Ты слышал. -Но...

— Отчаяние — это когда ты видишь перед собой лишь поражение, забыв о всякой надежде на победу.

— О, Люцифер, Люцифер.

— Я повторяю: я не отчаялся. А теперь, ради всего святого, иди спать.

Но он не пошел. Он сидел рядом со мной, опустив голову и положив свою ладонь мне на бедро. Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что его глаза блестели от слез. (И хотя я знаю, как это отвратительно, но я на самом деле почувствовал возбуждение в мошонке, что было знаком предстоящей эрекции. Столь обычной.)

На этот раз он вздохнул и сказал:

— Что ты будешь делать?

— Я собираюсь в Лондон.

— Когда?

— Завтра. Мне нужно... — А что мне было нужно? Квартира? «Ритц»? Закончить сценарий? Книгу? Вы­яснить все детали предстоящей авантюры? (Я ведь с самого начала сказал, что буду рассказывать не обо всем...) — Мне нужно обдумать все наедине с самим собой. Все, о чем ты мне говорил. И дело совсем не в том, что я тебе не верю...

— Ты не веришь мне, Люцифер, я знаю. А с какой стати ты должен верить? С какой стати ты должен верить, что за всем этим кроется нечто большее, чем подвох, который имеет целью... имеет целью...

Он так и не смог закончить предложение. Встал и неслышно подошел босяком к двери, там он оста­новился и сказал, обращаясь к черепице:

— Я просто хочу, чтобы ты знал: я здесь. Я сделал свой выбор.

— Месячное злоключение? — спросил я.

Я видел, как его зубы сверкнули в лунном свете.

— Я давно не был дома, — сказал он. — Теперь это мой дом, — затем снова, обращаясь к полу: — ...и твой тоже, если он тебе понадобится.

♦

Не знаю, как вы это называете. Сойти с ума, рехнуть­ся или отправиться в желтый дом... (С той лишь разницей, что для меня желтым домом был весь Лон­дон.) Кажется, подойдет прощальная гулянка. Или пьянка. Попойка. Кутеж. Я собирался провести по­следнюю неделю в Манхэттене, но смена часовых поясов не прошла бы даром, а дорог был каждый час. Перво-наперво я отправил по электронной почте большое сообщение Бетси со всеми замечаниями по поводу рукописи и прояснения всех неясностей. Если бы не мысль о том, что, покинув тело Ганна, я снова подвергнусь мучительной боли, я бы оставлял тело и время от времени заскакивал к владельцам баров или еще к кому-нибудь, чтобы хорошенько к ней (пьянке, кутежу, попойке...) подготовиться; но воспоминание о боли, которую я испытал в полете, было еще совсем свежим. Нет никакой нужды повторять, пока это не станет действительно необходимым. Но самое глав­ное — я занялся исключительно собой. Вы когда-нибудь окуривали комнату сушеным манго? В моей комнате теперь так много цветов, что мне удается ублажить не более трех девиц из «ХХХ-клюзива», не разбив при этом какую-нибудь вазу или не повредив цветок. Я день и ночь бродил по городским паркам и садам, наслаждаясь всевозможными ароматами, начиная с запаха свежевыстиранных простыней и заканчивая собачьим поносом. Я подрался в Сохо и прыгал в Темзу, пристегнувшись тросом. Я попробо­вал три крутые дозы боливийского кокаина, а потом блевал, а еще был героин, кислота, спешка, укол, возбуждение, кайф, потеря сознания. Теплый ветер меня просто приводил в восторг, а дождь промочил до костей. Кровь — это сок удивительно редкого ка­чества... О, я, кроме того, кого-то жестоко избил. Да, камень, вода, земля, плоть... Вчера ночью плавал в море. Не смейтесь — в Брайтоне¹⁵⁶, где оживленная духота (сахарная вата, мидии, хот-доги, попкорн) и дурацкий саундтрек произвели в моей голове эффект разорвавшейся бомбы, на мгновение выбив меня из колеи, и на поверхности оказались осколки детства Ганна. Я поплыл, а чуть позже перевернулся на спину, словно молодой морской тюлень. Темная соленая вода обволакивала меня. Небо открывалось предо мной великолепным куполом. Я был чертовски по­давлен (не говоря уже о том, что я чертовки замерз — пять секунд теплого блаженства после того, как я опорожнил мочевой пузырь Ганна) из-за того, что находился в полном одиночестве и периодически поглядывал на вереницу прибрежных огоньков. Кста­ти, я чуть не утонул: последствия кокса как раз тогда, когда я направлялся к берегу. Интересно, где бы я тогда очутился? (В последнее время мне многое стало интересно. Для вас, должно быть, вся жизнь — игра в интересные вопросы и ответы.) Но время — это Новое Время, как оно летит, — делало то, что оно и дальше будет делать. Каждый час проходит, несмотря на тот ужас, какой вы испытываете...

Фанк, джайв, буги, рок-н-ролл... Вес тела тянет вас вниз, к процессии, состоящей из людей в черном, и к торжественной музыке. Это не подходит ни для вас, ни для меня. Завтра последний день после неде­ли настоящего экстрима, а я чувствую странную привязанность к маленькой квартирке в Клеркенуэлле. Даже самые скучные закоулки жизни обладают своей неповторимостью: звон ложечки в чашке; окно, запотевшее от пара, когда вы не выключили чайник; старомодная музыка полов, состоящая из скрипов и стонов; непрестанное жужжание компьютера; безна­дежная кампания вентилятора по борьбе с лондон­ским летом, выставившим против него своих лучших боксеров и головорезов. (Мне кажется, что тело Ганна сейчас не в очень хорошей форме. В белках его глаз кое-где дрогнули капилляры, а зрачки лишились спокойствия. В спине невыносимая боль, а зубы по­стоянно ноют. Черепные протоки сильно стучат и скрипят от слизи, и даже Харриет дважды подумала бы прежде, чем позволить этому грязному языку, буквально заросшему мхом, подобраться поближе к ее чувствительным местам.) Кроме того, мне нужно какое-нибудь укромное место, чтобы подумать и на­конец закончить все это.

Представьте, что все это правда. Понятно же, что это неправда, но перед вами мазохист, у которого остались последние пятнадцать минут. Не может... просто не может быть правдой. Но все же представь­те, что все это правда. Никто не станет возражать, что жизнь со всеми удобствами подобна комнатам релаксации — мистер Мандрос устроит зону комфор­та, услуга для вновь прибывших, — если посмотреть на это с теоретической точки зрения, пусть живут себе со своей умеренной этической благопристой­ностью; ведь в сфере ощущений такое количество наслаждений, что им будет некогда сажать меня за решетку или отправлять на электрический стул: тюльпаны, поцелуи, снег, закаты, путешествия, и так до смерти, до самой границы чистилища, а потом дом. Дом.

Дом? Сколько времени уже это слово обозначает для меня не ад, а нечто другое? Оно напоминает мне о том, что... ах... Воспоминание о том, как моя бесте­лесная сущность чувствовала себя некоторое время назад, все еще не померкло. Другими словами, как это, блин, меня убивает. Не могу не думать о том, насколько это мне мешает. Нужно было предвидеть заранее. Нужно было проводить каждую ночь вне тела. Нужно было придерживаться такого графика.

Конечно, я буду продолжать в том же духе, коли я уж подумываю об этом. Подумываю о том, чтобы остаться. Подумываю о том, чтобы быть Декланом Ганном. Конечно, я буду продолжать в том же духе, будто в какофонном вихре нет никакого совершенно нового припева. Конечно, я буду...

Ну все.

Я не включаю свет в квартире. Горячий сумрак и непрекращающийся дождь успокаивают меня. По­добно солнечному свету и тишине Идры, они усып­ляют меня. Гроза не прекращается с самого утра. Никогда не видел грозу снизу, как вы. Неужели она не заставляет вас усомниться в том, чему вас учат в школе? Когда вы слышите гром, разве вам не прихо­дит в голову, что все рассказы про атмосферу — это чушь; небо сделано из железа, оно иногда двигается и грохочет, листы и плиты весом в биллионы тонн испытывают такие же тектонические передряги, что и земля, вызывая тем самым неботрясение. Если погода налаживается на какое-то время, то это лишь благодаря удивительным маневрам. Я наблюдал за вспышками молний — такое впечатление, что небо страдает от страшного варикоза. Словно охваченный религиозным или политическим фанатизмом, дождь с огромной скоростью направлялся к земле. У обла­ков был такой вид, будто они страдают от внутренне­го кровотечения. И когда подобное случается, вы лишь отводите взгляд от журнала? Или жмете на па­узу игровой приставки?

Я забываю о себе. А вы-то уж нет. Конечно же нет. Главный труд моей жизни должен уберечь вас от это­го. А как я-то мог забыть?

Летом, когда погода... Как летят минуты! Шесть минут седьмого, пятая секунда превращается в шес­тую в тот момент, когда мои глаза смотрят на элект­ронные часы. Маленькие красные цифры в темноте. Кто-то пытается морочить мне голову? Бетси придет­ся закончить самой. У меня нет времени, чтобы...

♦

На этом заканчивается работа моего брата Люцифера, и я принимаюсь за выполнение своего долга.

Слишком официально, Рафаил. Его голос даже те­перь находит время для наставлений. Не пиши так, словно ты толстозадый пидор.

Я не могу не улыбаться. Ему следует заниматься делом, но он все равно находит время для критики моего стиля. Итак, попытаюсь сделать ему одолжение.

Я прервал его последнее предложение. Несмотря на все то, что он говорил на Идре, я не мог допустить, чтобы он противостоял своей дилемме в одиночестве. Я прибыл в Англию самолетом, который обошел все грозы вплоть до Хитроу. По словам второго пилота, грозы были повсюду. Удивительно. Страх перед смертью охватил моих попут­чиков, подобно тлеющему костру. Длань Божья не охраня­ла нас, но пилот проявил мастерство, и мы благополучно приземлились. Я взял такси прямо до квартиры в Клеркенуэлле. Вдалеке рдели зарницы.

— Ты что, не видишь? Я занят, — сказал он.

— Ты должен принять решение, — сказал я ему. Он вы­глядел нездоровым. Цвет лица у него был болезненный, землистый. Угревая сыпь вокруг уголков губ.

— Ты наносишь оскорбление своему воинству, — сказал я ему. — Ты знаешь, мой дорогой, что тебе не удастся по­стоянно так просто отмахиваться.

— Мы снова перешли на «мой дорогой»? Послушай, Рафаил, я знаю, что ты имеешь в виду, но...

— Как ты поступишь?

— Что?

— Ты слышал меня, — отпарировал: уж мне-то не знать, как он предпочитает отвечать.

— Что ты будешь делать? Останешься или уйдешь?

Он соединил руки за спиной и выпрямил спину, так,как делают это беременные.

Уже лучше, болван. Вот ты почти наловчился. Хотя сравнение с тлеющим костром совсем неубеди­тельно.

— Я заполню ванну водой, вот чем я сейчас займусь, — ска­зал он. — Большую, глубокую, горячую ванну. Если интересно, можешь посмотреть, хотя Ганну-то особенно нечем похвастаться в плане половых органов. Но, как говорит моя мисс Безупречность из «ХХХ-клюзива», повторяя эти слова слов­но молитву: «Знаю, что с ним делать. А это главное».

Я прождал полчаса, рассматривая тем временем обста­новку в квартире. То, что он здесь появлялся от случая к случаю, сказалось самым отрицательным образом: мусор, разбитые бутылки, нестираное белье, остатки еды на полу, страницы рукописи, полные пепельницы, перевернутое мусорное ведро, ни одной вымытой тарелки... Ничего уди­вительного. О, Люцифер, сын утра, зачем ты покинул небеса...

Гмм... Простите...

Но я просто терял время. Более того, я потворство­вал тому, что и он терял время. Менее чем через пять часов он должен решить. Менее чем через пять часов они придут узнать его ответ. Совсем неподходящий момент, чтобы нежиться в ванне. Слегка постучав в дверь, я вошел.

— Никак не мог дождаться? Думал, застукаешь меня за тем, как из меня выходит масло для ванн?

Он, по-видимому, добавил еще горячей воды, потому что крошечная комната была заполнена паром.

— Как видишь, здесь я целомудренно моюсь и предаюсь серьезным размышлениям. Ради всего святого, закрой дверь.

Он, кроме всего прочего, еще курил сигару (поэтому не только пар, но и дым), а в ладони у него покоился шар без ножки, остаток бокала для бренди, почти доверху запол­ненный золотистой жидкостью. Ничто не говорило о том, что он здесь занимался 1},еломудренным мытьем или серьез­ными размышлениями. Он выглядел так, будто его только что разбудили.

— В твоей части острова есть проститутки?— сказал он, сделав глоток. — Я имею в виду, смогу ли я общаться с представительницами противоположного пола?

— Не в таких масштабах, как ты привык, — сказал я. — Ну, а вообще — да, уж если не на Идре, то в Спеце и, конечно же, в Эгине.

Конечно же, в Эгине. Звучит как название какого-то дурацкого стихотворения Лоренса Даррелла.

— Судя по твоим богохульствам и ошибочным наблю­дениям, я могу заключить, что ты пьян, — сказал я, ощу­щая, как во мне— признаюсь, от отчаяния— закипает на него гнев.

— Жидкость здравомыслия, — сказал он, поднимая шар.

— Жидкость малодушия, — возразил я. — Неужели ты не видишь, что твое время истекает?

— Ты переоцениваешь время. Вот деньги...

Я вздохнул и присел на край ванны.

— Обычно рекомендуется раздеться, прежде чем погру­зиться, — сказал он.

Я провел рукой по лбу. (У Мандроса чувствительные руки, и они надолго запоминают многие предметы.) Уста­лость — как сильно устали кости и нервы — поднималась вверх от самых стоп. Упрямство, с каким он уходил от ответа, словно образовало отдельную сущность, которая присутствовала здесь вместе с нами, испытывая на проч­ность мои силы.

— Люцифер, — начал я,—ради любви и жизни послушай меня. Ты должен остаться. Либо со мной, либо один, либо с кем-то еще. Разве ты не понимаешь, что ты не можешь вернуться? Разве ты еще не понял, что все скоро закончит­ся, что ты... что ты будешь...

— Да, — сказал он медленно и, кажется, с неподдельной серьезностью. — Да, мой дорогой, я все понял. Как всегда, я все понял. Теперь, если тебе не трудно... подай «Суон Вестас», вон там... Я, кажется, лишился сил...

— Люцифер!

— Гм?

— Ты хочешь провести вечность в аду под названием Ничто?

— Конечно же, я не хочу провести... — о, блин, блин, блин, блин, блин!

Выйдя из себя, он попытался сесть прямо, поскользнул­ся и шарахнулся головой о заднюю часть ванны. Он пролил большую часть бренди, и у него выпала сигара.

— Бог ты мой! Бог ты мой! Долбаный Бог!

(Мне больно даже печатать это, но я обещал передать все добросовестно.) Я помог ему сесть поудобней, бокала он не оставил.

— И не пытайся одурачить меня, мистер Мандрос, претворяясь, что ты собираешься выловить еще и сига­ру, — сказал он, прищурив от боли глаза.

— Это нелепо, — сказал я.

Он на секунду задержал на мне свой взгляд и сказал с натянутой улыбкой:

— Боюсь, ты не прав, мой дорогой.

Кажется, удар головой о ванну отрезвил его. Он аккурат­но положил ножку бокала на край ванны. Именно тогда я заметил бритвенные лезвия, все они были запакованы, кро­ме одного, покрывшегося легким налетом ржавчины.

— Немое, — сказал он, — Ганна. Он собирался порезать вот это. — Люцифер поднял кисти рук, чтобы показать мне. — Нет ни одного варианта, кроме того, что я окажусь в полном одиночестве в Ничто. Ни одной веревки, на кото­рой можно было бы повеситься, ни одного горшка, куда можно было бы поссатъ.

— Совершенно верно, — говорю я, — надеюсь, это означа­ет, что ты наконец-то начинаешь понимать что к чему.

— Мне пришло в голову еще кое-что, — сказал он. — Если Бог избавится от всего, кроме меня, тогда я окажусь точно там, где начинал Он. Смешно, не находишь? Люцифер заканчивает свои дни там, где начинал Бог.

— Ты знаешь ведь, что это не одно и то же.

— Как же так?

— Потому что ты не можешь ничего создать.

И тогда мне показалось, что мир подступил совсем близко. Через мгновение он произнес бы слова, которые позволили бы мне ощутить его поражение, поражение са­мого известного ренегата в царстве эфира, но он отвернул­ся. Если бы слова, которые он собирался произнести, были бы когда-либо произнесены...

Но этого не произошло.

Это было своеобразным тестом на то, что в моей при­роде еще осталось нечто от ангела, поскольку я почувство­вал приближение кого-то из Перворожденных за несколько секунд до его появления. Люцифер тоже знал об этом. Сте­ны задрожали, и крошечное оконное стекло в ванной трес­нуло; здание удивительно неслаженно артикулировало своими шарнирами и балками, а сгусток дыма в комнате превратился в необычный узелок. И тут появился он, а ма­териальный мир плавно продолжил свое безмятежное су­ществование.

— Нелькс! — крикнул Люцифер, широко улыбаясь и разводя руками в знак приветствия. — Блин, как же при­ятно тебя видеть...

— Господин, я должен...

— Кстати, мне хочется, чтобы ты взглянул на...

— Господин, пожалуйста, послушайте!

— Вот, блин, ну, выкладывай, что там у тебя?

— Война, Господин.

Эти два слова наполнили ванную комнату тишиной. Мы не виделись с Нельхаилом с самого падения. (Днем мой ангельский взор притупляется, но в тот час тонкая ката­ракта ничуть не мешала.) Его появление меня не обрадовало, но было просто приятно видеть, в каком состоянии он на­ходился: кости его разрушались и начинали гнить, он исте­кал кровью и от него исходил невыносимый запах разложе­ния — очевидно, он прибыл сюда прямо с поля боя с его огнем и грохотом. Его состояние позволило мне также заметить, как он был удивлен, увидев рядом со своим хозяином еще од­ного Перворожденного (причем совсем не падшего). Люцифер встал.

— Астарот, — сказал он. — Я так и знал. Что он совер­шил?

— Нет, Господин, не Астарот. Астарот, как подобает вашему верноподданному, сражается за сохранение вашего суверенитета...

— Тогда к...

— Уриил.

За этим последовало молчание, а в раковине что-то радостно забулькало.

— Уриил?

— Вместе с теми, кто в свое время покинул рай, Госпо­дин. Он контролирует теперь добрую половину ада!

— Люцифер, брось свою затею, — сказал я. — Неужели ты не видишь, что это освобождает тебя? Разве ты не видишь Его волю в действии?

Но глаза Люцифера светились таким огнем, который не мог принадлежать смертному.

— Блин, — выплюнул он. — Предатель... мать... Он должен был... Он должен был дождаться, пока...

— Под его знамена пришла половина рая, Господин.

— Ну, а чего, собственно, еще можно было ожидать? Боже мой.

— Он сказал нам, если мы присоединимся к нему, у нас будет такая мощь, которой хватит для новой атаки на рай.

— И ведь он сказал вам правду, Нелькс. Послушай, у меня здесь есть один озорник...

— О нет, — вмешался я в разговор. — О нет, нет, нет.

Люцифер повернулся ко мне и усмехнулся. Он выловил сигару и воткнул ее, мокрую, между зубами. Пена для ванны блестела у него на голове и на пояснице.

— Начали без меня, — проговорил он. — Вы можете... можете себе представить такую наглость?

— Люцифер, пожалуйста, прекрати и подумай.

— Он сказал нам, Господин, — продолжал Нельхаил, понизив голос (и не пытаясь скрыть свой любопытствую­щий взгляд, остановившийся на странной телесной оболоч­ке хозяина), — что вы... что вы... простите меня, ваше величество, но он сказал, что вы покинули ад, чтобы жить как смертный!

— Знаешь, Нелькс, — сказал Люцифер, почесывая голову и бессмысленно посасывая промокшую сигару,—раньше ведь всегда соблюдали правила чести среди воров.

Ему пришлось подняться, чтобы встретить Нельхаила. А теперь, улыбаясь, он снова плавно погрузился в ванну. (Он уложил тело в ванну так, словно укладывал туда тело любимого друга.) Наблюдая за тем, как его хозяин готовил­ся ко сну, Нельхаил не мог понять, что происходит.

— Господин, умоляю вас, вернитесь и распорядитесь о защите вашего...

— Расслабься, Нельхаил, — ответил он. — Иди. Возвра­щайся. Исчезни. Я последую за тобой через некоторое время, и это займет меньше Нового Времени, чем требуется на варку яиц. Передай всем, кто мне предан, что я скоро буду и что Уриил преклонится предо мной. Никакая кампания ему не удастся. В атаку вас поведу я. Дам вам свой... Ну, в общем, передай им это. А теперь иди.

Что еще можно сказать? Повторить бесполезные про­сьбы? Мне, как ангелу, нетрудно распознать неизбежное.

На протяжении нескольких секунд мы молча смотрели друг на друга. Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что его руки немного дрожали.

— Ты ведь думал об этом, — произнес я. — Не пытайся утверждать, глядя мне в лицо, что тебе это и в голову не приходило. Люцифер?

— Закончи мою книгу, — сказал он, проглотив остаток коньяка и облизывая губы. — Это мое дитя, которое я здесь оставляю...

— Уже второй раз я теряю тебя, — начал было я, но он закрыл глаза.

— Нет времени на разговоры. Классные каникулы. Здорово провел время. Увидимся.

— Да хранит тебя Бог, — сказал я машинально. В этот момент его глаза открылись, и их блеск был сопровожден неожиданной и алчной улыбкой.

— Сделай, блин, одолжение, — сказал он. — Насчет книги. — И ушел.

Я видел, как тело ослабло, когда дух покинул его. Плечи обвисли, кишечник долго и громко испускал газы, от кото­рых булькала вода, будто при появлении морского дракона. Шар для бренди выпал из его безжизненной руки— дешевка: ударившись о ванну, он не разбился... Раскатисто гремел гром.

Словно небесное пианино, свалившееся со ступенек рая...

В наступившей тишине слышно было лишь ровное дыхание Ганна.

Я собрал бумаги, прибавил к ним свои собственные за­метки. Больше ничего не осталось. Я никогда не увижу его снова.

Если только по-настоящему не стану человеком. Или если на меня хватит этого мира и времени.

Постскриптум, 18 октября 2001

3.00

Было бы лучше, если бы я не касался этого вовсе. Что еще сказать? Вы ведь и так держите книгу в своих руках.

В тот день я получил четыре телефонных сообще­ния. Первое было от Виолетты.

«Деклан, ради бога, где ты? Я снова и снова пыта­юсь разыскать тебя. Почему ты не предупредил меня, что Он будет там? Почему ты так быстро исчез с этим парнем в костюме? Кстати, кто он вообще такой? Он кто-то... Кто-то еще? Я обожаю Трента. В нем так мно­го... энергии. А Харриет... ну... Она, кажется... Это впрямь-таки не важно, поскольку они оба не пере­ставали говорить о том, как им нравится сценарий. Какого черта, ты не написал этого много лет назад? Они хотят, чтобы мы отправились в Лос-Анджелес. Ты-то точно поедешь, а вот мне в любом случае не­обходимо будет пройти пробы — как я получаюсь при съемке...»

Второе было от Бетси.

«Деклан, привет. Это Бетси. Перезвони мне сразу, как только получишь это сообщение. Им понравилось то, что я отправила. Ты закончил, я могу это забрать? Как бы то ни было, они сделали предложение. Чудес­ные новости. Надеюсь, скоро переговорю с тобой, несносный мальчишка. Пока!»

Третье было от Пенелопы Стоун.

«Привет, Ганн. Это я. Не знаю. Не знаю, что про­изошло. Мне было приятно снова увидеть тебя. Ты о чем-то догадываешься? Я оставлю свой номер. Я пока ничего не знаю...»

Рассказывать о своих последних днях в общем-то нечего. Отказ от наркотиков, реабилитация, полное обследование сексуального здоровья. (Кста­ти, результаты теста отрицательные. Нет, в этом мире нет справедливости.) Как хорошо, что все это теперь далеко от меня. Не потому, что история о последних двух месяцах, — начиная с того момента, как я проснулся в холодной воде в ванне, словно очнулся ото сна, совершив самоубийство, и закан­чивая тем, как возвращенные мне пальцы снова манипулировали ключами, — это рассказ о метамор­фозе, а, давайте взглянем правде в глаза, из-за некоторых личностей, с которыми не нужно было соревноваться.

Мне необходимо принять кое-какие решения. Некоторые я уже принял. Другие на время отложил. Это нелегко.

Я ответил на эти три сообщения.

На четвертое ответить не удалось.

Догадываюсь, что звонили из бара. Вдалеке были слышны голоса многих людей — действительно мно­гих, — но трудно было понять, что там происходило: вечеринка или потасовка. Могло быть что угодно. Сначала я подумал, что кто-то позвонил по ошиб­ке, — мобильный в сумочке случайно остался вклю­ченным, — потому что звонивший некоторое время молчал: возможно, Виолетта или Бетси, задумавшись о чем-то другом. Я было собрался стереть сообщение, как вдруг голос, показавшийся сперва каким-то чужим, а потом удивительно знакомым, сказал:

— Встретимся в аду, писака.

Небо выглядело усталым. Поднялся ветер. Во дворе неслась пыль. Пустая бутылка из-под молока задрожала, словно пьяница, находящийся на соци­альном обеспечении. В квартире все было вверх дном. Я почувствовал себя ужасно.

Встретимся в аду, писака.

Я подумал. Может быть.

Но не сегодня.

[Надеюсь, книга вам понравилась.

Текст получен из отсканированной книги, прогнанной через распознаватель текста. Мне удалось достать сканы и то, что из них получилось, впоследствии я превратила это в новый, более читаемый и удобный для преобразования документ. По возможности постаралась исправить опечатки, привести наименования к единому виду, но не вычитывала целенаправленно. Если увидите опечатку или что-то подобное, напишите мне на почту: dasha1994@list.ru.]

[здесь информация об издании и дурацкая аннотация, на всякий случай]

Перевод с английского

Николая Хакимова

Серийное оформление и макет

Андрея Никулина

Художник

А. Ю. Никулин

Ответственный за выпуск

М. Ю. Теплова

Художественный редактор

Е. Ю. Воронцова

Технический редактор

Т. В. Исаева

Корректор

Л. А. Лазарева

Дункан Глен

Я, Люцифер/Пер. с англ. Н. Хакимова. — М.: ООО «Издательство «РОСМЭН-ПРЕСС», 2004. - 800 с. - (Чер­ная перчатка).

Люциферу, он же — Отец Лжи, Князь Тьмы, дан последний шанс: он может искупить все свои грехи и вернуться в рай, если в течение месяца проживет на земле жизнью праведного, безгреш­ного человека. Но оказывается, даже ему, создателю всех земных грехов и соблазнов (марихуана, убийства, всевозможные извра­щения и т. д.), нелегко избежать их.

В умном, ярком, ироничном повествовании известного анг­лийского писателя Глена Дункана его главный герой, Люцифер, приходит к неожиданным, парадоксальным выводам: с одной стороны, жизнь на земле прекрасна и соблазнительна, с дру­гой — можно ли винить человека, грехи которого, кажется, пред­определены его Создателем? И двойственная натура Люцифера не выдерживает...

ISBN 5-353-01604-1

Copyright © Glen Duncan, 2002

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство «РОСМЭН-ПРЕСС», 2004

Notes

[

←1

]

Перевод с латыни имени Люцифер; ис­пользуется применительно к Сатане. (Здесь и далее примеч. пер.)

[

←2

]

Вельзевул, одно из названий дьявола, с древнееврейского переводится как «по­велитель мух».

[

←3

]

Армагеддон — по Библии, место сбора сил Сатаны для решаю­щего сражения с Богом; в широком смысле — символ последней битвы добра и зла.

[

←4

]

Система экономических реформ президента Франклина Д. Рузвельта (1882 — 1945), направленная на преодоление эконо­мического спада 30-х годов.

[

←5

]

Святые таинства (лат.).

[

←6

]

Иммануил Кант(1724— 1804) — немецкий философ, родоначаль­ник немецкой классической философии.

[

←7

]

Из поэмы А. Данте (1265 — 1321) «Божественная комедия»: надпись на вратах ада.

[

←8

]

Одна из песен рок-группы «Роллинг Стоунз», включенных в альбом «Дай мне укрыться».

[

←9

]

Так автор фамильярно называет Мика Джаггера и Кейта Ричардса, участников группы «Роллинг Стоунз».

[

←10

]

Заключительные строки стихотворения Дилана Томаса (1914 — 1953) «Ферн Хилл». В нем отражен трагический взгляд поэта на собственную бурную жизнь и предчувствие смерти.

[

←11

]

Хлеб и вино (фр.).

[

←12

]

Какой сюрприз! (Фр.)

[

←13

]

Энн Бэнкрофт — американская актриса, получившая в 1962 году премию «Оскар» за лучшую женскую роль в фильме «Сотворив­шая чудо». Здесь имеется в виду большой рот актрисы.

[

←14

]

До тошноты (лат.).

[

←15

]

До бесконечности (лат.).

[

←16

]

Хоровое полифоническое многоголосье, пение без инструмен­тального сопровождения.

[

←17

]

«Слава в вышних Богу!» (лат.).

[

←18

]

Связно, плавно (итал.). Здесь подчеркивается характер песнопе­ния, раздражающий своей неизменной плавностью звучания.

[

←19

]

Лос-Аламос — город на юго-западе США, центр ядерных иссле­дований.

[

←20

]

Фюрер (нем.).

[

←21

]

Дуче (итал.).

[

←22

]

Площадь в Париже, расположенная в районе Монмартра. Центр ночных развлечений.

[

←23

]

Герой американского сериала «Стар-трек», все действия кото­рого подчинены жесткой логике.

[

←24

]

Бенидорм — городок на Средиземноморском побережье Испа­нии, излюбленное место отдыха британских туристов.

[

←25

]

Автор имеет в виду Евангелиста Иоанна Богослова, которому приписывается авторство Апокалипсиса.

[

←26

]

Джек Керуак (1922 — 1969) — американский писатель, впервые употребивший термин «разбитое поколение». Наркотики, секс, рок-музыка и т. д. — среда, в которой живут герои его наиболее известного произведения «На дороге».

[

←27

]

Джони Митчелл (р. 1943) — канадская певица и композитор, особенно популярная в 60 — 70-е годы.

[

←28

]

Ваал (Баал, Балу) — здесь: согласно финикийскому преданию, умирающий и воскрешающий бог.

[

←29

]

Лимб (от лат. limbus— кайма) — преддверие католического ада, где, согласно учению, пребывали души некрещеных младенцев, мудрецов, ветхозаветных праведников и добродетельных языч­ников, умерших до воскресения Христа.

[

←30

]

Гилберт Райл (1900 — 1976) — один из основоположников лин­гвистической философии. Он считает: наличие одинаковых грамматических форм свидетельствует о том, что объекты принадлежат к одной логической категории, а когда этого нет, возникают «категориальные ошибки».

[

←31

]

Астарта (Аштарт) — главное женское божество у финикиян и сирийцев. Священное Писание называет Астарту мерзостью Сидонскою, так как служение ей сопровождалось самыми гнусными оргиями и развратом.

[

←32

]

До сих пор овца, а точнее молодой барашек, агнец, почитается во многих католических странах как символ кротости, непороч­ности и доброты; одно из олицетворений Христа.

[

←33

]

X. Р. Гигер (1940 – 2014) — швейцарский скульптор и дизайнер, создав­ший различные существа для научно-фантастических фильмов.

[

←34

]

Д.-Г. Лоренс (1885 — 1930) — английский писатель и поэт, автор известных романов «Сыновья и любовники», «Любовник леди Чаттерлей». Описание природы в его произведениях не только подчеркивает и раскрывает чувства героев, но и выражает их сексуальную энергию.

[

←35

]

Психическое заболевание, которое характеризуется появлени­ем непреодолимого желания ругаться матом.

[

←36

]

Дж. Бэчеман (1906 — 1984) — английский поэт, с ностальгиче­ской грустью воспевающий старую добрую Англию викториан­ских времен.

[

←37

]

Филип Ларкин (1922 — 1985) —английский поэт, прозаик и кри­тик. Отсутствие романтической сентиментальности сочетается в его поэтическом творчестве с остротой чувств, утонченностью и состраданием к человеку.

[

←38

]

Харродз — один из самых дорогих и фешенебельных магазинов в Лондоне.

[

←39

]

Напротив (фр.).

[

←40

]

Женщины (фр.).

[

←41

]

Пони — поселок в штате Оклахома (США); Пизарра — поселок в Андалусии (Испания), неподалеку от Малаги; Зуни — поселок в западной части штата Нью-Мексико (США), стоящий на одно­именной реке; Занзибар — остров в Индийском океане, принад­лежащий Танзании.

[

←42

]

Название одного из английских детских шуточных стихотво­рений.

[

←43

]

Ли Марвин (1924 — 1987) — американский киноактер, обычно исполняющий роли сильных духом, мужественных героев.

[

←44

]

Уильям Блейк (1757 — 1827) — известный английский поэт и художник. На одной из его картин изображена сцена сотворения Богом человека. Элогим (или Элохим) — наиболее часто употреб­ляемое еврейское название Бога в Ветхом Завете.

[

←45

]

Здесь: сокращение от Микеланджело.

[

←46

]

Джозеф Конрад (1857—1924) — известный английский писатель, поляк по происхождению.

[

←47

]

Сэмюэл Джонсон (1709— 1784) — английский писатель и лекси­кограф, создатель знаменитого «Словаря английского языка».

[

←48

]

Буквалисты — сторонники протестанско-христианской доктри­ны о неукоснительном следовании Священному Писанию.

[

←49

]

«Леди и Бродяга» — мультипликационный фильм, выпущенный киностудией Уолта Диснея в 1955 году. Леди — ухоженная породистая собака, Бродяга — дворняга, живущая на улице, между которыми завязываются романтические отношения.

[

←50

]

Вест-Хампстед — фешенебельный район на северо-востоке Лон­дона, в какой-то мере сохраняющий вид живописной деревни.

[

←51

]

Прерафаэлиты—художественное направление в английской жи­вописи середины XIX века, избравшее своим идеалом искусство Средних веков и раннего Возрождения (до Рафаэля.)

[

←52

]

Боадицея (? — 60 н.э.) — королева кельтского племени икены, возглавившая борьбу кельтов против римских завоевателей.

[

←53

]

Нелл Гвин (1650(?) — 1687) — английская актриса, фаворитка короля Карла II.

[

←54

]

Глайд, или скольжение, — элемент дифтонга, сложного гласного звука.

[

←55

]

Режиссер фильма «Джен Эйр».

[

←56

]

Сие есть тело мое (лат.).

[

←57

]

Бигглз — главный герой рассказов капитана У. И. Джонса, мастер высшего пилотажа, смелый и способный военный летчик времен 11ервой мировой войны.

[

←58

]

Термин произошел от латинского слова incubus — инкубы; в средневековой европейской мифологии — мужские демоны, домогающиеся женской любви.

[

←59

]

Баттхед — персонаж американского мультипликационного се­риала, чьи остроты нередко пошлы и грубы. Здесь автор имеет в виду буквальный смысл имени: Баттхед — голова-задница.

[

←60

]

Не так ли? (Фр.)

[

←61

]

Ремесло (фр.).

[

←62

]

Мервин Пик (1911 — 1968) — известный английский писатель и иллюстратор, создавший в своих романах вымышленный мир замка Горменгаст.

[

←63

]

Библия короля Якова (1566 — 1625) является первым полным переводом Библии на английский язык.

[

←64

]

Смертельный удар (фр.).

[

←65

]

Полное название коктейля «Пиммз Номер Один», для его приготовления используются джин, лимонный сок, кусочки фруктов и лед.

[

←66

]

Автор намекает на походку моделей: жуки богомолы всегда держат передние лапки вместе.

[

←67

]

Иродиада — внучка Ирода Великого и сестра Ирода Агриппы I, была замужем за сыном Ирода Великого. Иоанн Креститель осу­дил ее за то, что она вторично вышла замуж за единокровного брата своего первого мужа. По настоянию Иродиады ее дочь Саломея выпросила у Ирода Антипы голову Иоанна Крестителя и поднесла своей матери.

[

←68

]

Автор имеет в виду Лукрецию Борджиа (1480 — 1519), покровительницу наук и искусств, которая собрала при своем дворе в Ферраре самых именитых художников, поэтов, писателей и ученых своего времени.

[

←69

]

Дебби Хэрри — солистка поп-группы «Блонди» в конце 70-х — на­ чале 80-х годов.

[

←70

]

Эндрю Ллойд Уеббер (1948) — британский композитор, автор известных мюзиклов: «Иисус Христос-суперзвезда», «Эвита», «Кошки», «Призрак оперы».

[

←71

]

Ничего (исп.).

[

←72

]

История (фр.)

[

←73

]

Моряк Попай — герой американского мультипликационного фильма и комикса; здесь автор намекает на то, что, когда Попай ест шпинат, его мышцы резко увеличиваются в размерах.

[

←74

]

Запретное (нем.).

[

←75

]

Пародия на литературную эпитафию Александра Попа, посвя­щенную Ньютону (1727).

[

←76

]

Сюзанна Йорк — американская киноактриса, удостоенная в 1972 году «Золотой ветви» Каннского кинофестиваля.

[

←77

]

Молчаливо (нем.).

[

←78

]

Мой дом — твой дом (исп.).

[

←79

]

Черт побери! (Фр.)

[

←80

]

Аспен — известный горнолыжный курорт в Скалистых горах.

[

←81

]

Израильский медиум, часто демонстрирующий свои удивитель­ные способности на британском телевидении.

[

←82

]

Хью Хефнер — американский бизнесмен, издатель журнала «Плейбой».

[

←83

]

Билл Уиман — бывший гитарист рок-группы «Роллинг Стоунз».

[

←84

]

Сэмюэл Бекет (1906 — 1989) — известный французский драма­тург ирландского происхождения. Пьесы Бекета лишены традиционного сюжета и узнаваемых характеров. Демонстрируя поверхность жизни, драматург пытается показать ее абсурдность и противоречивость.

[

←85

]

Роберт Джонсон (1911 —1938) — американский певец и гитарист, исполнитель музыки в стиле блюз, широко известный в 60-е годы; Джимми Пейдж — гитарист рок-группы «Лед Зеппелин».

[

←86

]

Друзья (исп.).

[

←87

]

Автор имеет в виду известного поэта-романтика, представителя «Озерной школы» У. Вордсворта (1770 - 1850).

[

←88

]

Уистен Хью Оден (1907 - 1973) - известный англо-американ­ский поэт, острый ироничный ум которого отразился и в люби­мом стихотворении Деклана Ганна.

[

←89

]

Что и требовалось доказать (лат.).

[

←90

]

Евангелие от Матфея, 4:4—10.

[

←91

]

Сеть магазинов, принадлежащая благотворительной органи­зации «Оксфам», в которых продаются подержанные книги, одежда и т. д.

[

←92

]

Автор ссылается на персонаж романа Дж. Р. Р. Толкиена «Влас­телин колец».

[

←93

]

Андреа Дворкин — американская писательница и феминистка, известна также тем, что выступает за запрет порнографии; Джер­мейн Грир — австралийская писательница и феминистка, обрела известность благодаря своей книге «Женский евнух» (1970).

[

←94

]

Энтони Троллоп (1815—1882) — английский прозаик, описыва­ющий быт и нравы викторианской Англии.

[

←95

]

«Касабланка» (1942) — один из самых известных фильмов в истории кинематографа, рассказывающий о владельце кафе в Касабланке.

[

←96

]

Во время резни в Ми-Лае американскими солдатами было унич­тожено более пятисот мирных граждан. Поначалу американское командование скрыло данные о проведенной операции.

[

←97

]

После завтрака (фр.).

[

←98

]

Благоухание (фр.).

[

←99

]

Один из видов плеток.

[

←100

]

«Malleus Maleficarum», или «Молот ведьм», опубликованный двумя инквизиторами-доминиканцами в 1486 году, описывал сатанинские и сексуальные мерзости, совершаемые ведьмами.

[

←101

]

Напускное (фр.).

[

←102

]

Дасти Спрингфилд — британская певица 60-х годов, исполни­тельница песен в жанре соул.

[

←103

]

Джеймс Браун — чернокожий американский певец 40 — 80-х годов, исполнитель церковных песен и блюзов, автор много­численных хитов.

[

←104

]

Автор имеет в виду Леонардо да Винчи, создавшего фреску «Тайная вечеря» (находится в Ватикане).

[

←105

]

В день казни Иисуса Иуда раскаялся, вернул деньги и повесился (Евангелие от Матфея, 27:5).

[

←106

]

Вторая книга Моисея (Исход, 9:12).

[

←107

]

Что написано, то написано (лат.)

[

←108

]

Серьезность (лат.).

[

←109

]

Каиафа был первосвященник в Иудее.

[

←110

]

Гручо Маркс — один из братьев Марксов, знаменитых комиков 30 — 40-х годов.

[

←111

]

Автор цитирует Евангелие от Матфея, 27:11.

[

←112

]

Синедрион — высший суд и верховный совет в Иудее.

[

←113

]

Несуразности (лат.).

[

←114

]

Здесь: с моего (фр.).

[

←115

]

Евангелие от Иоанна, 18:36.

[

←116

]

Евангелие от Луки, 23:4.

[

←117

]

Евангелие от Иоанна, 18:37.

[

←118

]

Само по себе (фр.).

[

←119

]

Олд-Траффорд — стадион футбольного клуба «Манчестер-юнай-тед»; Анфилд-Коп — стадион футбольного клуба «Ливерпуль».

[

←120

]

Автор имеет в виду Рене Декарта (1596—1650), французского философа, математика, физика, физиолога. Человек, по Декарту, связь безжизненного телесного с душой, обладающей мышлени­ем и волей. Ему принадлежит известное утверждение: «Мыслю, следовательно, существую».

[

←121

]

Шампанское с апельсиновым соком.

[

←122

]

«Галерея шепота» — галерея у основания купола (диаметр ко­торого 32 м) собора Св. Павла, знаменитая своим акустическим эффектом: слово, сказанное тихо на одной ее стороне, слышно у противоположной стены.

[

←123

]

Боб Хоскинс — известный британский актер, снявшийся в фильмах «Долгая Страстная Пятница» (1980), «Мона Лиза» 1986) и др.

[

←124

]

Джо Пески — американский актер, получивший премию «Оскар» за роль второго плана в фильме «Славные парни» (1990).

[

←125

]

Военные походы на Восток в XI—XIII веках. Первые крестовые по­ходы в Палестину имели целью освобождение Креста Господня.

[

←126

]

Партия за сохранение итальянского национализма.

[

←127

]

Дети Бога (иврит).

[

←128

]

Синди Шерман — современный американский фотограф, извест­на своими экстравагантными эротическими снимками.

[

←129

]

Джейн Моррис (в девичестве Бёрден) — жена известного ху­дожника-прерафаэлита Уильяма Морриса; он и Данте Габриэл Россетти много раз рисовали эту женщину, находя в ней черты романтической средневековой красоты.

[

←130

]

Ссылка на знаменитое стихотворение У. Вордстворта «Нар­циссы» (1798).

[

←131

]

Ссылка на драматическую, мистическую поэму С. Кольриджа «Сказание о Старом Мореходе» (1798), сделавшую его знаме­нитым.

[

←132

]

Неточная цитата из патриархально-утопической идиллии «Эндимион» Дж. Китса (1795-1821).

[

←133

]

Одна из самых известных песен группы «Реднекс».

[

←134

]

Бар, получивший свое название по одной из карт Таро «Валет Кубков».

[

←135

]

Серотонин — один из нейротрансмиттеров, вызывающих ощущение спокойствия и счастья.

[

←136

]

Чаша Грааля — чаша с Тайной вечери Христа, в которую после распятия собрали его кровь; привезенная в Англию, она таинст­венно исчезла из-за греховности хранителей; предмет поисков рыцарей короля Артура.

[

←137

]

По своему усмотрению (лат.).

[

←138

]

Томас Харрис — американский писатель, автор романа «Молча­ние ягнят», по которому снят одноименный фильм.

[

←139

]

Слова Сатаны из четвертой книги «Потерянного рая» английского поэта Джона Мильтона (1608 - 1684), в переводе А. Штейнберга.

[

←140

]

Имеется в виду главный злодей бестселлера Джоан Роулинг о Гарри Потере черный маг Волдеморт, чье имя нельзя было упоминать из страха перед возможными несчастьями, а потому его называли Вы-Знаете-Кто.

[

←141

]

Автор перечисляет имена известных серийных убийц. Джефри Дамер — сексуальный каннибал, действовал с 1978 по 1991 год в различных городах США, его жертвами стали 17 мужчин в возрасте до 20 лет; был приговорен к 1070 годам лишения свободы. Питер Сатклифф — серийный убийца, известный как Йоркширский потрошитель; действовал с 1975 по 1981 год; его жертвами стали 13 женщин; осужден пожизненно. Майра Хиндли — серийная детоубийца, действовавшая в 60-х годах; вместе со своим любовником Йеном Брейди убила пятерых подростков, исполь­зуя при этом пытки, сексуальное насилие и занимаясь фото- и киносъемкой; осуждена пожизненно. Брейди и Хиндли хоронили трупы на вересковой пустоши, поэтому их прозвали «убийцы с вересковой пустоши».

[

←142

]

«Настоящее преступление» — триллер Клинта Иствуда с Джеймсом Вудсом в главной роли, вышедший на экраны в 1999 году. Фильм о том, как стареющему журналисту поручают сделать материал о казни чернокожего парня, обвиненного в убийстве беременной белой женщины; за несколько часов он ухитряется доказать, что приговоренный невиновен.

[

←143

]

Имеется в виду известный американский актер Бред Питт.

[

←144

]

«Ангелы Чарли» — известный боевик с участием Камерон Диас и Дрю Берримор.

[

←145

]

Юстон — название вокзала в северной части центрального Лондона, откуда отправляются поезда в северном направлении (Манчестер, Бирмингем, Глазго и др.)

[

←146

]

Стиль в архитектуре и декоративно-прикладном искусстве, получивший распространение во времена правления королевы Анны (1702—1714). Столы и стулья, выполненные в этом стиле, имеют гнутые ножки.

[

←147

]

Тиресий — в греческой мифологии слепой прорицатель из Фив.

[

←148

]

Узо — крепкий алкогольный напиток, производимый в Греции.

[

←149

]

Смысл существования (фр.).

[

←150

]

«Дуинские элегии» («Дуэнезские элегии»)— цикл элегий извест­ного австро-немецкого поэта Р. М. Рильке. Наряду с религиозной тематикой, он поднимает в них вопросы жизни и смерти, рассмат­ривая смерть как переход из жизни в невидимую внутреннюю реальность, которая вместе с жизнью образует единое целое.

[

←151

]

Фильм Стивена Спилберга, снятый по книге Томаса Кинилли «Ковчег Шиндлера», герой которой, Оскар Шиндлер, австрийский бизнесмен, спасает своих работников евреев от концлагерей.

[

←152

]

Автор имеет в виду костюм, в котором известный американский актер Хамфри Богарт (1899—1957) исполнял роль Рика, владель­ца кафе в Касабланке, в фильме «Касабланка».

[

←153

]

Фета — белый солоноватый сыр, производимый из козьего или овечьего молока.

[

←154

]

Автор намекает на то, что в жизни Б. Шоу было мало женщин, особенно в молодости, а позже, в отличие от О. Уайлда, он был искренне предан своей жене.

[

←155

]

Терракота — стеганое испанское покрывало, отделанное по краю шелком.

[

←156

]

Брайтон — город на юге Англии, начиная с XVIII века популяр­ный курорт.