Я останусь

— Эй, подруга, у тебя все в порядке?

Приоткрываю глаза и сталкиваюсь с синим встревоженным взглядом. Улыбаюсь, но, похоже, это не успокаивает подругу, а наоборот. Она закусывает губу, хмурится. И даже ее рыжие веснушки на белоснежной коже тускнеют. Выдыхаю.

— Жить буду, Ритуль.

— Точно? — и смотрит подозрительно. Киваю.

— От любви еще никто не умирал, — и с усмешкой беру бокал и выпиваю залпом. Вино чуть терпкое и нисколько не пьянит, а так хочется, чтобы забыть этот день, как страшный сон.

— Ну да, в основном же по дурости, чего уж. А ты не дура.

— Факт.

— И кто он? — продолжает допрос Ритка, переставив бутылку вина.

— А оно тебе надо, Ритуль?

Подруга пожимает плечами. Как-то не приходилось моим девчонкам сталкиваться с моей личной жизнью и уж тем более такой, что вышибает из колеи. Как меня сегодня. Привыкли, что я всегда разруливаю все патовые ситуации. А тут…мат в два хода. И выхода нет.

— Он тебя обидел, да? — и смотрит сочувственно.

Обидел? Нет. Он просто заменил свою жену мной. Он же мужик. У него потребности. А я лишь суррогат. И все его эмоции не для меня, а для той, что прикована к инвалидному креслу. Так что нет, не обидел он меня. Он меня растоптал.

Поднимаюсь с табурета, наливаю себе полный бокал вина и выпиваю, не чувствуя вкуса. Ритка подскакивает и порывисто обнимает меня. Гладит по волосам, словно меня нужно успокаивать. Не нужно. В истерике биться не стану. Переросла, наверное.

— Ну хочешь я Тимуру расскажу, — отстраняется, — и он его…

— Не хочу, — перебиваю подругу. — Он меня не обижал, Ритуль. Он просто женат.

— Тю, тоже нашла проблему, — она встает рядом, плечом упершись в угол холодильника. — Бороться надо, Гроза! Выгрызать и никому не отдавать.

Становится смешно. И я действительно смеюсь.

— И что смешного? — фыркает Ритка. — Если он с тобой, значит…

— Да ничего это не значит! — перебиваю, со звоном поставив бокал на стол. — Не с кем бороться. Не с кем!

— Что, сдрейфила подруга? — прищурившись заявляет подруга. — А не ты ли все время нам твердишь, что за любовь нужно бороться. А сама что? Хвост поджала и…

— Да с кем бороться?! С кем?! — неожиданно ору я. Подруга аж вздрагивает. — С инвалидкой бороться?! Нет уж, увольте.

И ухожу. Ритка не бежит следом, не останавливает. И на том спасибо. Но в дверях я все равно задерживаюсь и бросаю короткое: «Я ушла».

Уже в такси приходит сообщение от Ритки:

«Береги себя. И мы всегда на твоей стороне».

А следом еще одно. Неизвестный номер, но такие знакомые цифры. И всего пять слов, от которых все внутри сжимается от боли:

«Я все равно тебя найду».

Но уже через мгновение сменяется злостью. Найти? Черта с два! В универе я Вишневская, а не Корф, и только самые-самые в курсе моих родственных связей. Подруги не сдадут, а отец тебя в порошок сотрет, соседушка, даже если ты вдруг узнаешь, кто я. И шальная идея новым цветком расцветает внутри. Прошу таксиста остановиться у ближайшего салона красоты, благо время еще не позднее.

Услышав мое пожелание касательно прически, мастер долго пытается меня отговорить – жаль срезать такие роскошные кудри. Но я не сдаюсь и уже через час на моей голове красуется стильная стрижка с небрежно торчащими ультракороткими прядями и длинной челкой, выкрашенными в белый. Черным остается лишь выстриженный под «ежик» затылок. Взъерошив пальцами короткие волосы, улыбаюсь собственному отражению, совершенно не слушая ахи-охи парикмахера.

Так вот, мой дорогой соседушка, ты никогда не узнаешь обо мне, потому что той Маруси, что плавилась в твоих объятиях, — больше нет. Зато есть я, Мария Корф, которую ты никогда не встречал.

Родители шокированы, увидев на пороге родную дочь, совершенно на себя не похожую, да еще и почти ночью. С тех пор, как папа купил квартиру, я редко оставалась ночевать в родительском доме. И то, как правило, после долгих маминых уговоров или веского папиного слова. Против папы не попрешь – это факт. А тут сама явилась, да еще такая…необычная.

Но мама быстро оценивает ситуацию и признает, что новая прическа мне очень идет, как и цвет волос. Делает ярче, заметнее и бесшабашнее. Последнее ей говорить не стоило, потому как и без того прифигевший папа исчезает из кухни, где мы расположились, а возврашщается уже с бокалом коньяка.

— И каковы причины таких кардинальных перемен? — осушив бокал, все-таки спрашивает отец.

— Взрослею, папочка, взрослею.

— Взрослеешь, значит, — он задумчиво чешет затылок. — Взрослеть – это хорошо. Но раз уж пошла такая пьянка – огласи-ка весь список, пожалуйста.

Мама фыркает, а я успокаиваю родителя, попутно варя себе кофе.

— Папочка, не боись. Кроме татухи ничего кардинального больше не планируется.

Папа кивает, улыбнувшись.

— Ну татухами нас не испугаешь, да, Печенька? — и озорно подмигивает маме. Та смеется, прижимаясь к отцовскому боку. Улыбаюсь, глядя на их идиллию. А у самой внутри воет боль. Глухо. Безнадежно.

— И еще, — подхватываю турку, выливаю в чашку смолянистый напиток, сажусь напротив счастливых родителей, — ты предлагал мне поработать у тебя, в немецком офисе.

Отец изгибает бровь и ждет продолжения.

— Так вот, если все в силе – я не против.

— А как же твое занятие аэрографией? Ученики? — это уже мама, встревоженная моими словами.

Дергаю плечом.

— Говорю же – взрослею.

Да только моего проницательного отца так легко не проведешь. Он молчит долго, накручивая на палец локон маминых волос.

— Я позвоню деду, пусть встретит, — наконец, разбивает тишину отцовский голос. — Погостишь у него, он будет рад. Присмотришься. Глядишь, сыщешь себе занятие поинтересней душного офиса и скучных сделок.

Я смотрю во все глаза и не узнаю своего отца. Он так долго и так яро прочил меня в преемницы, ненароком вводил в курс дел Ювелирного дома, а тут вдруг такое неожиданное предложение. Я уже было рот раскрыла, чтобы спросить, с какого перепугу такие перемены, но спотыкаюсь о стальной взгляд, такой пронзительный и все понимающий, что вовремя прикусываю язык и лишь молча киваю.

Улетаю я первым утренним рейсом.

Часть вторая. Пять месяцев спустя

Глава 1.

1. Июнь.

Она стояла на подоконнике. В распахнутом окне бесновался ветер, трепал ее длинные темные волосы. Белое платье липло к ее телу, рвалось с треском. Створки окна стучали о стены, звенели стекла. А она смотрела в вывернутое наизнанку небо. То прорывалось дождем и безумными всполохами молний.

Игорь замер в пороге, боясь сделать лишнее движение. Он знал, что ее нельзя пугать, иначе сорвется.

— Маша, — тихо позвал он, но раскат грома украл его голос, эхом прокатился по темной комнате, будто смеясь. Игорь поежился и все-таки сделал шаг. К ней. Еще два и он снимет ее оттуда, а уже тогда вытрясет всю дурь. А хотелось сразу сдернуть ее с окна, но он останавливал себя, сжимая кулаки до хруста в пальцах. И злость взяла под ручку страх, холодным потом скатывающийся по спине. И кривые молнии вспороли ночь. — Маша, — уже громче.

Она запрокинула голову, подставляя лицо дождю.

— Зачем ты вернулся? — а голос хрустел, что осколки под ногами. — Уходи, ты уже все сказал. Ты мне не нужен.

— Хорошо, — согласился Игорь. — Я уйду, но сперва ты спустишься оттуда, ладно? Давай, — и шагнул снова, протягивая руку.

Она обернулась и в ее взметнувшихся волосах запуталась ночь, а на губах застыла шальная улыбка. Игорь сразу все понял. Они шагнули одновременно: он к ней, а она в ночь…

Телефонный звонок вплетается в вязь ночного кошмара. Игорь отвечает машинально и не сразу соображает, кто звонит. Он еще там, на мокром подоконнике кошмара, тяжело дышит, вдыхая холодный ветер.

— Грозовский, проснись! — окрик приводит в чувства, и Игорь резко садится на кровати. Боль прошивает грудь, спину под лопаткой, сдавливает дыхание. Она же окончательно вытряхивает Игоря из кошмара. Он выдыхает. Но голос в трубке теребит боль, мешает сосредоточиться на словах собеседника.

— Стоп, — перебивает хрипло, — повиси немного.

В голове воет ветер: то ли от боли, вывернувшей каждую клеточку, то ли эхом откатившегося кошмара. И Игорю это совершенно не нравится. Он кладет на подушку телефон и на ощупь добирается до ванной. Не включая свет, безошибочно находит кран и открывает до упора. Вода обнимает холодом, дает передышку от ветра в голове. С полочки над раковиной берет пузырек с таблетками, проглатывает сразу три, запивая горстью воды. И еще одну под язык. Дышит глубоко, уравновешивая сердцебиение. И когда то утихомиривается, в кромешной темноте Игорь возвращается в спальню и к разговору. Он уверен – собеседник ждет – и не ошибается: тикают часики соединения.

— Слушаю, — садится, откинув голову на подушку, прикрывает глаза.

Теперь он слышит и понимает суть просьбы собеседника. И бесконечно рад, что тот позвонил. Сегодняшняя ночь – самое то для задачек. А собеседник подкидывает непростую головоломку: спрятать девчонку да еще такую строптивую будет сложно. Особенно учитывая их непростые отношения.

— А может ты сам?

— Да она бегает от меня, как заяц от лисицы, — фыркает в трубку собеседник. — Прилетела неожиданно, квартиру сняла, а где – понятия не имею. И найти не могу, представляешь? — а в голосе восхищение пополам со злостью.

Игорь усмехается: оно и не удивительно. Девочка своенравная, вот и не покоряется никому, даже родителям. У них это наследственное, видать.

— И ребят моих за версту чует, — вздыхает.

— Так я тоже вроде твой, — не унимается Игорь. — К тому же не телохранитель, а финансист вроде.

Неохота ему в это ввязываться, чует – боком все вылезет. И фестиваль еще на носу. Да и не факт, что у него вообще все получится. Заартачится красотулечка и сбежит снова. А ему очень нужно кое-что с ней прояснить.

— Грозовский, что ты ломаешься, как девственница. Кто, если не ты? К тому же тебя она не знает, — Игорь лишь усмехается. И хорошо, что собеседник не видит его, давно бы все просек. — Короче, считай это моей личной просьбой. И твоим отпуском. У тебя там фестиваль вроде и отцовский юбилей, — на этих словах Игорь морщится. Вот уж куда, а к отцу его не приглашали. Да он давно там нежеланный гость. — Вот и проветришься и за девочкой моей присмотришь.

— Окей, — вздохнув, соглашается Игорь, хотя прекрасно понимает, что выбора у него нет. Да и не отказался бы он. Самому девочка эта позарез нужна. — Только инфу мне скинь на электронку.

— Уже.

— Кто бы сомневался, — хмыкает Игорь. — А если я сейчас послал бы тебя нахрен?

— Это вряд ли. И да, — и голос каменеет, из дружеского превращаясь в начальничий, — держи свое хозяйство в штанах. А то не приведи Господь…

— Не поминай в суе, — отмахивается Игорь, потому что пообещать другу ничего подобного не может. Нужна она ему. Она одна. Он уже вообще на баб реагировать перестал. Брат вон даже по доброте душевной шлюх ему присылал – не прокатило. Только головную боль заработал от их дешевых духов.

Игорь морщится: впрочем, с такими ночками он не только шлюх, всех существ женского пола нахрен посылать будет. Видать, прав Димыч: надо психиатру показаться, а то так и до психушки недалеко. Да и до второго инсульта допрыгаться можно. А ему и одного хватит: вся жизнь коту под хвост. Выдыхает, отгоняя непрошеные мысли. Поганая ночка.

А у Димыча надо обязательно координаты взять: он хорошего специалиста рекомендовал. Но не сейчас. Сейчас Игорю на свежий воздух хорошо бы, а потом уже с ясной головой к решению задачки. И никакой личной заинтересованности. Как минимум, пока не окажется с ней в безопасном месте. Так легче. А там видно будет. А пока – пробежка, как лекарство.

Спортивный костюм, бейсболка, пуговицы наушников в ушах и привычный маршрут: через парк, по мостовой вдоль реки, снова парк и полупустой двор. Ночь медленно уступает место предрассветным сумеркам. Город дышит утренней прохладой, чтобы через пару часов снова подыхать от жары. И мысли о кошмаре отпускают, прячутся, чтобы вернуться следующей ночью и вновь завладеть настоящим Игоря. Он выдыхает, остановившись. Несколько движений, чтобы выровнять дыхание после пробежки. И чья-то тень в проулке между домами. Он не видит, скорее, чувствует, что там опасность. Выдергивает наушники, прислушивается и улавливает приглушенный женский плач, какую-то возню, а потом удар. Не думая, Игорь двигает на звуки и возникает в проулке как раз в тот момент, когда нависший над девушкой мужик рвет на ней блузку. Она пытается оттолкнуть его, но как-то вяло. Заторможено прикрывает оголившуюся грудь и тихо просит отпустить ее.

Игорь в три шага настигает парочку, хватает за шкирку мужика, отшвыривает от девушки.

— Вы как? — заглядывает в зареванное лицо и сразу же ее узнает: Маруся. — Твою мать, — рычит сквозь зубы, ощупывая девушку. Та совсем не реагирует, а в серых глазах — наркотическая муть. — Не было печали, — вздохнув, Игорь накидывает ей на плечи свою ветровку.

— С-спасибо, — заикаясь, шепчет Маруся.

Игорь оборачивается к мужику: тоже молодой еще, не больше двадцати, тощий, хоть и одет с иголочки. Маруся бы с ним влегкую справилась, ежели б не наркота. Вот же ж… А тощий пытается сесть, держась за затылок. Видать, хорошо его Игорь приложил. И славно. Игорь приседает рядом.

— Ну? — и злость сбивает дыхание.

— Да она сама! — стонет тощий. — Весь вечер глазки строила, а как до дела дошло – продинамить решила.

— И ты, значит, вздумал проучить девчонку, да?

— А чо она?

— «Чо» - по-китайски жопа.

— Чего?

— Говорю, в полной жопе ты.

— Слышь, мужик, сама она. Да она же шалава – пробу негде…

Осекся, зажав рукой сломанный нос. Игорь сжимает и разжимает кулак. И ярость покалывает пальцы, ей мало одного удара.

— Значит так, герой, — почти шепчет, чтобы не сорваться. Послал же ему черт эту девчонку! — Жить хочешь?

Тот кивает, что-то гундося.

— А коль жить хочешь, дам тебе совет: убирайся из города.

— Да ты чо? Из-за какой-то шал… — перехватывает взгляд Игоря, сглатывает, — девки. Да ты знаешь…

— Я знаю, что если я тебя еще хоть раз увижу – инвалидом сделаю, усек? — и пятерней в лоб толкает. Тот отшатывается, запрокинув голову. Кивает.

— Вот и замечательно. А теперь вали отсюда, герой.

Дважды тощего просить не приходится: уматывает, только пятки и сверкают. Только тогда Игорь возвращается к Марусе. Она сидит на корточках почти в отключке и отправлять ее домой в таком состоянии – сродни убийству, ибо сама она точно загнется к утру. К отцу тоже не вариант – прикопает где-нибудь в лесочке, и разбираться не станет, виноват Игорь или мимо проходил. Скорую бы вызвать, но та пока доедет – рак на горе свиснет. Зато завтра вся пресса раструбит, что дочка миллионера чуть кони не двинула от передоза. И хоть это по большей части – вранье. Кому это интересно? Никому. Все поверят. А он друга подставит, которому сейчас головняка и без него хватает.

— Откуда же ты свалилась на мою голову, а? — вздыхает Игорь, поставив Марусю на ноги.

Хлопает по щекам, та открывает глаза, но смотрит куда-то мимо него. — Тааак, — протягивает Игорь, слегка встряхнув девушку. — Что принимала: экстази, кокаин, травку или еще какую синтетическую дрянь?

Она встряхивает волосами и смотрит внимательно, слегка прищурившись. А взгляд-то осмысленный и зрачки вроде в норме, хотя в полутьмах хрен разберешь.

— Иди в жопу, — слегка заикаясь, выдыхает Маруся.

— Ну и фантазии у тебя, красотулечка. Не ожидал, — хмыкает Игорь.

Одним движением перехватывает Марусю под колени и перекидывает через плечо. Она взвизгивает, требует, чтобы Игорь ее отпустил. Он не реагирует. Но Маруся не сдается. Игорь останавливается у дороги.

— Запоздалая у тебя реакция, красотулечка, — ставит ее на тротуар. Та слегка покачивается, но вцепляется в руку Игоря. Злится, растирая другой ладонью переносицу. А потом вдруг сгибается пополам и, отвернувшись, содрогается в спазмах. Успокоившись, долго стоит, упершись ладонями в колени, и часто дышит.

— Домой хочу, — вдруг выдыхает она. Всхлипывает. Час от часу не легче. — Отвези меня домой.

Желание, конечно, хорошее. И надо бы так и поступить, все-таки дома ей будет спокойнее, а помочь он везде может, но вот где она живет – непонятно. И как скоро приедет такси, и как она поведет себя в машине. А он свою, как назло, у Сани оставил. Да и вообще в последнее время редко садится за руль. Значит, выход только один.

— Домой так домой, — соглашается Игорь, подхватив Марусю на руки. И замирает ненадолго, внутренне приготовившись успокаивать ее. Но она обхватывает его за шею и утыкается носом куда-то в плечо. Ну вот и хорошо. — Рассказывай, давай.

— Что? — надреснутым голосом.

— А все: с кем была, где, что пила, ела и какой дрянью все это зажевывала.

— Перетопчешься, — выдыхает зло.

— Ладно, сам выясню.

— Удачи.

И до самой квартиры больше не говорит ни слова, только тихо сопит ему в плечо. А он тормошит потихоньку, чтобы не спала. Нельзя. Она что-то мычит в ответ, хоть глаз и не открывает. Ну хоть как-то реагирует, уже хорошо.

Когда он добирается до квартиры – она уже белее мела, а губы синие.

— Твою мать! — рявкает Игорь, усаживая ее на полу прямо в коридоре. Хлопает по щекам. — Не спать! Кому сказал! Давай, Маша! Что пила?! Ну же!

— Отвали, а, — морщится она и на бок заваливается. Игорь подхватывает ее. Встряхивает. — Не помню я…

— Коньяк? Водку? Коктейли какие?

Она только кивает. Твою ж бабушку! Да с таким набором алкоголя, даже аспирин убьет. Игорь спиной прислоняет ее к стене, а сам двигает на кухню. Лезет в ящик с лекарствами. В чайник высыпает хренову тучу белого порошка, делает раствор. Возвращается к Марусе. Она дышит рвано. Игорь садится на корточки рядом, хлопает ее по щекам. Она вздрагивает, открывает мутные глаза.

— Ты кто? — одними губами.

— Конь в пальто, — огрызается Игорь. Обхватывает ее затылок, притягивает к себе, а к ее губам подносит «носик» чайника.

— Давай, красотулечка, пей. Ну же.

Она мотает головой, отпихивает его руку.

— Не хочу. Домой хочу.

— Дома, дома ты уже, девочка моя. Все хорошо. Выпей, ну же. Давай, будь хорошей девочкой, Марусечка.

— Мне плохо, Игорь, — выдыхает. Узнала, совсем прекрасно.

— Вот и пей. Это лекарство. Сразу полегчает. Пей, пожалуйста. Давай.

Придерживает ее голову. Маруся пьет. Захлебываясь, выпивает пару стаканов. А в нее бы литра два влить. Но и то хорошо.

Подхватывает ее на руки и несет в ванную. Ее снова тошнит. Игорь придерживает ее. А волосы-то короткие совсем, только челка постоянно на глаза падает. Ее-то Игорь и заправляет на макушку. Еще и выбелила зачем-то. А в переулке и не увидел, что блондинка. В переулке вообще ничего не видел, кроме нее: перепуганной и едва живой.

Ее рвет долго и мучительно. Слезы струятся по щекам. Игорь умывает ее, протягивает полотенце и снова дает раствор. Она выпивает еще пару стаканов. А потом он раздевает ее. Ткань трещит под его пальцами. Хотел аккуратно, но ведь сдохнуть можно, пока ее разденешь! Рвет к черту. Она не сопротивляется. Безвольная. Кукла.

Игорь заталкивает ее в душ, врубает холодную воду. Тугие струи сразу приводят Марусю в чувства. Она встряхивается, начинает дрожать. Скулит, что ей холодно, просит отпустить ее, но Игорь не слушает. Сам стоит с ней в ледяном душе, пока выдерживает. Потом растирает ее до красна, переодевает в чистую, теплую и свою одежду, заворачивает в теплое одеяло. Усаживает на кровать. Отпаивает лекарствами и крепким чаем. Жаль, кофе нет, но бежать за ним он не будет.

— Не спать! — рявкает, когда она заваливается на бок, отключаясь.

Рано еще. Должна начать связно мыслить, разговаривать. И он задает ей кучу вопросов. Требует повторить первую пришедшую на ум скороговорку. И лишь когда она повторяет – расслабляется. Теперь можно и отдохнуть.

Маруся засыпает быстро, едва голова касается подушки. А вот Игорю совсем не до сна. Укутывает девушку в одеяло, как в кокон, и выходит из спальни. На кухне заваривает себе чай и набирает номер брата.

— Не разбудил? — глупый вопрос, конечно, учитывая, что на часах давно за полночь, но другого в голову не приходит.

— Нет, я все еще сплю, — бурчит в трубку брат. — Что случилось? — уже серьезнее.

— Нужна твоя помощь, — Игорь усаживается на подоконник, отпивает обжигающий чай. — У меня девушка траванулась. Что делать?

— Чем? — задает вопросы Димыч. — Когда? Где?

— Синтетическую дрянь какую-то запила нехилой дозой алкоголя. Вечером, часа два-три назад. Ну я ей желудок промыл. Она вроде в сознание пришла, разговаривать стала внятно. Сейчас спит.

— В больницу ее надо, супермен хренов. Или ты всех обиженных и обездоленных привечаешь? — не сдерживает сарказма братец. — Или может вы вдвоем?

— Охренел, что ли?! — злится Игорь. — Маруся это.

— Тогда это все объясняет, — констатирует Димыч. — Жди, через двадцать минут буду.

Глава 2.

2.

Июнь — март.

Димыч точен, что часы. И сразу с порога раздает приказы: что принести, куда поставить и вообще не мешать ему работать. Игорь и не мешает, только из спальни упрямо не уходит. Наблюдает, как брат осторожно будит Марусю. Та спросонья пугается, но Димыч как-то уж быстро ее успокаивает. Игорь видит, как она расслабляется, ложится на спину. Димыч задает вопросы, а она не помнит ничерта, вернее наркотиков не помнит. А то, что пила – да. И много. Даже умудряется названия напитков перечислить. Игорь приходит в ужас. Как она кони не двинула при таком коктейле?

— Повод был? — ненавязчиво выспрашивает Димыч. Ему бы в следователи, а не в медики. Сам распаковывает ампулы, флакончики приматывает скотчем к раздобытой Игорем швабре, ту фиксирует между стульями.

— Замуж выхожу, — бросает зло. Игорь усмехается. Димыч же откровенно веселится.

— О, это, безусловно, повод напиться вдрызг, — болтает, но дело делает и Марусю уже к капельнице подключил.

А Игорь не сводит с нее глаз и подмечает все новые детали: на правом запястье черные птички, а на левой руке цветет черная роза, расписав кожу от плеча до локтя; на тонких пальцах нет колец, а на шее – красный след от цепочки. Игорь задумчиво выходит из спальни. Он не помнит цепочки на Марусе. Да он вообще ничего не помнит, кроме злости. В ванной перетряхивает ее одежду. Что-то звякает о кафель. Приседает на корточки, а потом и вовсе садится на пол, затылком прислонившись к дверному косяку.

Серебряная цепочка хитрого плетения порвана аккурат в замочке. Им порвана, когда он стягивал с нее шмотки. А на широкой ладони поблескивает серебряная кошка и золотой ободок кольца с голубоватым камнем. Игорь сжимает цепочку в кулаке, ощущая, как откатившая было боль возвращается, с упованием вгрызаясь туда, где по уверениям врачей билось его сердце.

Игорь никогда не считал себя трусом, но в тот мартовский вечер он боялся до дрожи в коленях. Стоял напротив ее дома и любовался вечерним Мюнхеном, чтобы хоть немного утихомирить разрывающее грудную клетку сердце. Множество огней пестрых витрин и загорающихся фонарей отражалось на мокром асфальте, серебряные нити дождя лениво опадали из черного бархатного неба и прохожие торопливо прятались под куполами зонтов. А он стоял под дождем, не сводя глаз с темных окон на третьем этаже. Он знал, что Маруся дома. Знал, что сегодня им никто не помешает. И глубоко вдохнув, на выдохе шагнул в подъезд, сжимая в кармане ключи. А на пороге его встретила перепуганная Маруся с битой в руке. Он увернулся в последний момент и тяжелый удар пришелся по стене, выбив кусок краски.

— Ты? — изумленное, а следом оглушительный грохот упавшей на пол биты.

— Тень отца Гамлета, — выдохнул он и шагнул к ней.

А в следующее мгновение она уже выворачивалась из его рук, лягалась и даже укусила его за плечо. Но Игорь лишь сильнее придавил ее к стене собственным телом и покрывал ее лицо короткими поцелуями. Она вертелась, но все время натыкалась, то на его плечо, то на грудь. Маруся дышала тяжело, а он целовал отчаянно, шепча ее имя. Не отпускал, подчинял и, убеждая самого себя, что она здесь, рядом, в его руках. Такая страстная, такая дикая и такая родная. Короткий удар сердца и она замерла, запрокинув голову, позволяя его губам коснуться бьющейся жилки на шее, лизнуть. Игорь поднял голову, заглянул в ее серые глаза, в которых бушевала такая буря эмоций, что Игорь даже опешил. Никогда он не видел столько ярости в этом прекрасном взгляде. Ярости, перемешанной со страстью. Он шумно выдохнул, коснулся пальцем ее щеки, очертил контуры ее приоткрытых губ, поймал короткий локон, выбившийся из-под пестрой банданы, закрутил.

И вдруг ощутил, как ее кулачки уперлись ему в грудь, норовя оттолкнуть. Да что же такое?

— Что ты здесь делаешь? — и от ее тона он невольно передернул плечами, столько в нем было арктического льда.

— Это что ты здесь делаешь? — с досадой. — Бегаешь от меня зачем-то. В чем дело, Маруся?

Но вместо ответа она впилась в его губы настойчиво-требовательным поцелуем.

— Ты чего здесь? — голос Димыча возвращает в настоящее.

Игорь рассеянно смотрит на сжатую в кулак ладонь и в груди неприятно колет. Димыч приседает рядом, перехватывает запястье брата, считает пульс.

— Пациент скорее жив, — с облегчением. Игорь смотрит на брата, и усталость ложится на плечи многотонным прессом, придавливает к полу. Он подтягивает колени к груди и одним рывком поднимается, но внезапная слабость подкашивает колени. Игорь покачивается, но упирается кулаком в стену. Димыч качает головой. — Пожалел бы себя, Гарик. Ты спал давно?

— Пару часов назад. Как Маруся?

— Это не считается, — не отстает Димыч. — Ты нормально спал когда в последний раз?

Игорь вопросительно изгибает бровь.

— Нормально – это значит, не просыпаясь среди ночи от кошмаров, — понимает без слов Димыч. — Нормально – это восемь часов как минимум. Так когда?

— Дим, выключай доктора, — хмурится Игорь, — бесит.

— Бесит его, — фыркает Дима. — Хочешь, чтоб тебя парализовало нахрен? И кому ты тогда нужен будешь, ковбой? Марусе твоей?

Игорь морщится: боль сдавливает виски, гулко бьет по темечку. Еще пять месяцев назад у него были грандиозные планы на эту жизнь, пока одна взбалмошная девчонка не разбила их вдребезги. А сейчас она спит в его кровати, сама разбитая и потрепанная. Игорь подходит к раковине, открывает кран и умывается холодной водой. Под хмурым взглядом брата достает пузырек с таблетками, выпивает сразу три, запивая из горсти.

— А на этот случай у меня волшебная инъекция имеется, — криво усмехается, глядя на собственное отражение в зеркале: бледная рожа с сизой щетиной, воспаленные от бессонницы и боли глаза. — Красавчик, — выдыхает со смешком.

— Придурок, — возражает Димыч беззлобно.

— Не без этого, — соглашается Игорь. Димыч лишь качает головой.

— Значит так, Гарик, я очень надеюсь, что ты в состоянии присмотреть за девочкой.

— Даже не сомневайся, — прячет цепочку в карман спортивок.

— Тогда идем.

Они возвращаются в спальню. Маруся лежит на спине с закрытыми глазами, а от руки тянется трубочка капельницы, по которой течет спасительное лекарство. Димыч рассказывает, что нужно сделать, когда бутылочка опустеет. Игорь слушает внимательно, но взглядом блуждает по осунувшемуся личику с темными кругами под глазами, по впалым щекам и уже порозовевшим губам. По хрупкому телу, накрытому теплым одеялом, вспоминая его изгибы, крутизну бедер и родимое пятно на попе. И обжигающее желание бурлит в крови, схлестывается с дурной злостью и сплетается в тугой узел в солнечном сплетении.

— Дим, — хрипло, сквозь стиснувшую горло жажду остаться вдвоем с Марусей. Наедине со своими собственными страхами и диким, необузданным голодом, кольцами скрутившимся в паху. Наедине с той, что одним своим присутствием заставляет его сердце срываться в галоп и не видеть никого больше, кроме нее. Сейчас такой беззащитной, но не менее желанной.

И Димыч все понимает по одному взгляду. Уходит, на прощание хлопнув Игоря по плечу. А он еще долго стоит, привалившись плечом к двери, и смотрит, смотрит, смотрит. А после медленно, едва дыша, как циркач на канате под куполом, подходит ближе, садится на край кровати. Ей плохо: Игорь видит мелкие бисерины пота на лбу, тонкие струйки по вискам; слышит рваное дыхание. И совершенно теряется, мозг словно впадает в спячку, отказываясь анализировать то, что он делает. На уровне инстинктов или еще черт знает чего, но как будто со стороны наблюдает, как его пальцы касаются ее влажных волос, ероша затылок, убирают упавшую на глаза челку, очерчивают контур острой скулы и замирают от тихо вздоха. Ее. Такого тихо, слетевшего с чуть приоткрывшихся губ, и такого болезненно, что у Игоря все сжимается внутри от отчаяния и тоски. Он так и лежит, чуть повернувшись на бок, с застывшей на девичьей щеке ладонью, пока из бутылочки не падает последняя капля лекарства. Облегченно выдохнув, освобождает Марусю от капельницы, недолго держит согнутой в локте ее руку, останавливая кровь, и только после этого забирается к ней под одеяло, прижимает крепко и проваливается в спасительный сон без сновидений.

Но в эту ночь его явно сглазили, хоть он и не верит в эту чушь. Ну а как иначе объяснить, что стоило ему, наконец, расслабиться и заснуть, как кто-то решает припереться в гости. И это в почти четыре утра! Злясь на весь мир и того, кто явился к нему с рассветными лучами, Игорь распахивает глаза и с его губ тут же срывается протяжный стон, дрожью прокатившийся по напряженным мышцам и застывший острым желанием в паху и тихой радостью где-то в солнечном сплетении. Маруся лежит рядом, клубочком свернувшись на его руке. Одеяло сбилось в ногах, обнажив ее голую спину в пупырышках и бисеринах пота. Сдержать себя просто невозможно, как невозможно не касаться мягкой смуглой кожи, острых позвонков, причудливых ямочек на пояснице и округлой, такой аппетитной попки. Невозможно не улыбаться, наблюдая, как ее тело отзывается на его ласку, неосознанно тянется к теплу его ладони, которая сейчас пылает, будто огня зачерпнула. Невозможно не тронуть острое плечико губами, поймав чуть солоноватую каплю пота и не пощекотать кончиком языка за ушком в самом ее чувствительном месте. И прошептать какую-то несусветную чушь в это самое милое аккуратное и розовое ушко, даже зная, что Маруся все равно не слышит. Впрочем, хорошо, что не слышит. Иначе ткнула бы ему под ребра за наглость.

А незваный гость все так же звонит в дверь, точно уверенный, что Игорь дома. И лишь немногие в курсе места его обитания этой ночью: Самурай, Димыч и профессор. И ни один вариант Игоря не устраивает. Но открывать все равно надо, потому как чутье Игоря редко подводит. А сейчас оно просто вопит, что тот, кто явился в такую рань – позарез нуждается в его помощи.

И каково же его удивление, когда он, чуть дыша выбравшись от Маруси, открывает входную дверь и видит перед собой дрожащую белокурую девушку в коротком васильковом платье.

— Полина? — выдыхает изумленно и рывком втягивает девушку в квартиру, чтобы через пять минут отпаивать обжигающим кофе с коньяком, пережидая ее тихую истерику.

— Паулина, — тихо произносит девчонка, когда Игорь уже начал думать, что она так и отмолчится. А его неустанно тянет в спальню, к своей девочке. И желание сбежать, запереться на все замки и нырнуть под одеяло, прижаться к горячему телу, жжет пятки. И Игорю стоит огромных усилий, чтобы не плюнуть на все и не сделать, как хочется. Тем более что он уже давно так не поступал. Посмотрев на сжавшуюся в комок девчонку, так не похожую на ту оторву, что сносила башню его другу, тяжело выдыхает, почесав затылок и выгоняя непрошеные мысли из головы. Ненадолго, пока не разберется, что эту красотку привело к нему посреди ночи, да еще одну. И куда только профессор смотрит?

— Ну если это тебе так важно, Паулина, — с легким сарказмом. — Может, наконец, объяснишь, что случилось?

Она смотрит на него заплаканными глазами, в которых столько отчаяния и черной вязкой боли, и колючее предчувствие толкает в спину. Все внутри холодеет, когда он вдруг понимает, что Полька может находиться здесь только по одной причине: с профессором что-то случилось.

— Что? — неожиданно хрипло, балансируя на грани: он не перенесет еще одной потери. Не сейчас, когда он только собрал себя по кускам. Только не сейчас. И прикрывает глаза, спрашивая с надеждой, что ему померещилось и предчувствие обмануло: — Что с Тимом?

— Он меня бросил, — тихо всхлипнув, шепчет девчонка.

Игорь смотрит ошарашено. И то холодное, липкое, что успело связать его по рукам и ногам, медленно расслабляет свои путы.

— Бросил, — повторяет девчонка. — Просто развернулся и уехал в ночь. А я…я сказала, чтобы он больше не возвращался, раз ему гонки важнее меня. Раз ему плевать на себя и…меня. Искала, его искала. Нашла, — горькая усмешка трогает ее тонкие губы. — Лучше бы не находила. Нет, я понимаю. Не пара я ему, вот только люблю его. И ребенок…и…я не знаю, что мне делать. Совсем не знаю, — и снова утыкается в чашку.

— Твою мать, Полина, — зло, едва сдерживая подкравшуюся ярость. — Ты поплакаться ко мне пришла среди ночи? Я не твоя подружка, Полина! Я, черт, — устало садится на стул. Облегчение укрывает теплой волной. Ничего не случилось и самые близкие люди живы. Главное, живы. С остальным он разберется.

— А подружка тоже меня бросила, — вдруг произносит со смешком. Нет, кажется, она решила сегодня его добить.

— Тоже уехала в ночь? — подтрунивает Игорь.

Но Полина лишь пожимает плечами.

— Может быть. У нее жених француз, — вздыхает. — Гроза только и понимает меня.

А Игорь замирает, вслушиваясь в каждое случайно оброненное девчонкой слово.

— Я вообще-то к ней и приехала. У нее девичник сегодня…был. А я не поехала. И вот…думала, она уже дома. А ее нет. И телефон не отвечает. А потом я вспомнила, что ты живешь в соседнем подъезде, вот и…

Вот это да! Улыбается, затылком упершись в стену. Вот так повороты судьбы. Он купил эту квартиру четыре месяца назад, когда понял, что вернуться в свою – нет никаких сил. Ходить каждый день мимо Маруськиной квартиры, через лестничную клетку, где они познакомились, было невыносимо. Садомазохизмом попахивало. Сначала он подумывал выкупить ее квартиру, но не смог. Переступить порог не смог, присел на корточки в дверях, положил ключи на пол коридора и ушел, захлопнув за собой двери. А теперь они снова соседи. Только теперь Марусю притянуло к нему. Похоже, не отвертеться им друг от друга, как бы она ни старалась. Теперь-то уж точно. Теперь она от него не сбежит. Он не отпустит. Черта с два! Она его! И никакой француз ему не помеха.

— Игорь… — тихий шепот. Переводит взгляд на поникшую девчонку, подрагивающую то ли от холода, то ли от беспокойства. И ее слова эхом проносятся в голове: «И ребенок…и…я не знаю, что делать…»

— Зашибись вы и придурки, — качает головой, не понимая, как его рассудительный друг мог вот так запросто оставить девчонку беременную среди ночи. А она тоже хороша! Одна! Беременная! Среди ночи перлась к нему через весь город. И что-то подсказывает Игорю, что о такси девчонка вряд ли вспомнила.

Резко встает, отдергивает занавеску и всматривается в сереющую улицу. Так и есть: зеленый «Кавасаки» брошен в тени липы. Идиотка, вот ей-богу. Была бы его – ноги вырвал. А так… Не обращая внимания на притихшую Полину-Паулину топает в спальню. В недрах шкафа отрывает чистые шорты и футболку, прихватывает полотенце и возвращается на кухню. Девчонка так и сидит, вперившись в пустую чашку: сгорбилась, словно подвоха ожидает. Или, как минимум, удара в спину. Зло выдохнув, шмякает стопку шмоток на столешницу. Полина дергается как от удара, вскидывает голову, впившись в него злым и недоуменным взглядом.

— Значит так. Ты сейчас в душ, переоденешься. Еда в холодильнике. Лекарства в спальне на тумбочке. Пациентка там же.

— П-пациентка? — дрожащим голосом.

Так и знал, что замерзла, безмозглая. А нечего в летнем платьице на байке рассекать. Пусть и июнь на дворе.

— Ключи, — протягивает раскрытую ладонь.

— В…там… — машет рукой за окно. Игорь матерится тихо. Точно без тормозов и не в адеквате, раз даже ключи от своей любимой игрушки бросила в зажигании. Наскучило играться? Жизнь доконала?

— Что же с вами так сложно? — выдыхает Игорь, совсем не ожидая ответа.

— Зато с вами легко: трахнул и адьё, поминай, как звали, — неожиданно зло отвечает Полина, сузив свои невообразимые синие глазищи. — Романтика!

Препираться желания нет, как и доказывать что-то. Не поймет ведь, маленькая еще. Ему бы со своей разобраться. Пусть только очухается сперва – он ей всыплет по первое число. Вздумала бегать от него. Махнув рукой, Игорь стягивает с вешалки куртку – рассветное время всегда холодное, хоть зимой, хоть летом — впрыгивает в кроссовки и уходит, заперев за собой дверь на все замки. Хватит на сегодня побегов.

У спортивного байка цвета скошенной травы Игорь оборачивается на окна своей квартиры, представляя реакцию Полину, когда в спальне она обнаружит свою потерявшуюся подругу. Усмехнувшись, седлает мотоцикл и срывается в рассветные сумерки.

Дорога стелется серым полотном, туман щекочет лицо, не скрытое шлемом. Он никогда не любил мотоциклы, хотя катает с юности. И не садился за руль железного коня чертову тучу лет: с того самого дня, как разбился его лучший друг. И страх скользит меж позвонков, сковывает мышцы, пульсирует в висках, сплетается в тугой узел с горечью воспоминаний. Но сегодня ему нельзя об этом думать, иначе сорвется. Иначе снова накроет. Но от прошлого не отмахнуться: одно дает передышку, чтобы тут же оглушить совсем другим, не менее болезненным.

И вот Игорь уже съезжает на набережную, давая волю воспоминаниям, возвращающим в промозглый март Мюнхена.

…Маруся целовала его горячо, вжимаясь в него, без слов требуя большей близости. У ее губ вкус миндаля, а у поцелуя – полыни и отчаяния. Но Игорю было плевать. Главное – она рядом, такая желанная и податливая в его руках. И даже тот факт, что целуются они в коридоре, а еще немного и любовью займутся просто на полу у входной двери – его не смущал. Напрягало другое: противный червячок, засевший в мозгу и зудящий о неправильности происходящего, сбивающий с толку все инстинкты и отфутболивающий неистовое желание. Неправильно, черт бы побрал все на свете. Понимать Игорь начал, когда ощутил на губах солоноватый привкус ее слез. Потом ее тихий всхлип и дрожащие пальцы, лихорадочно стягивающие с него куртку, отрезвили окончательно. Коротко выругавшись, он саданул кулаком в стену над плечом замершей Маруси. Потом еще и еще.

— Черт, — прорычал, другой рукой взъерошив волосы на затылке. — Что происходит, Маруся? Что, черт возьми, происходит?! — и заглянул в глаза, блестящие от слез. Она молчала, закусив губу, и не отводила взгляд. И на самом его дне плескалось такое, что вешаться впору. — Почему нельзя просто поговорить, а? Почему, Маруся? Зачем бегать? Зачем…

Он не договорил, вздрогнув от вибрации телефона в кармане. Чертыхнулся, сбросив вызов, даже не взглянув на дисплей. Но телефон ожил снова. Звонил Димыч и от него уже светилось четыре пропущенных. И как только Игорь не заметил? Что-то нехорошее шевельнулось внутри. Игорь провел пальцем по дисплею, принимая вызов.

— Гарик, ты какого лешего трубку не берешь?! — взъярился брат, но было в его голосе еще что-то, что заставило Игоря прикусить язык и не послать брата ко всем чертям. И тревога обняла холодными пальцами. — У мамы инфаркт… — донеслось до Игоря будто из другого мира.

— Жива? — чужим ломающимся голосом.

И короткое: «Нет», — приговором.

Игорь отступил от Маруси на шаг, не разрывая зрительный контакт. Понимал, если отведет взгляд – все рухнет. Весь его мир разлетится к чертям. А он не готов. Жизнь его так и не научила держать удар.

— Гарик! — голос брата все еще звучал в трубке. Он что-то растолковывал, просил и даже требовал, а потом вдруг пропал. А Игорь видел только серые глаза с рыжей окантовкой, сейчас потускневшие от боли. Куда этим глазам еще и его собственную?

Приняв решение, Игорь поднес трубку к уху и выдохнул, сдерживая рвущийся из груди крик:

— Буду через три часа.

И только после этого отвел взгляд. Повернулся спиной к так и застывшей у стены Марусе и ушел, чувствуя, как его привычная жизнь летит в тартарары. А он так и не научился держать удар.

Глава 3.

3.

Июнь.

— Гроза? — удивление в хриплом голосе неподдельное. Игорь переводит взгляд с темного, катающегося волнами, моря на взъерошенного друга, которого он хотел найти и который нашелся сам.

Тим бледен, на лице – трехдневная щетина, в глазах – дикая усталость. Он стоит напротив Игоря, с непониманием косясь на зеленого монстра своей подружки, широко расставив ноги и спрятав руки в карманы джинс. Вся его поза говорит, что он готов разорвать в клочья даже лучшего друга.

— Ты знаешь, у Маруси точно такое же прозвище, — говорит Игорь, и легкая улыбка трогает губы. — Когда-то она смеялась, что у нас одно прозвище на двоих. А хочется, чтобы не только прозвище, понимаешь?

Тим кивает осторожно.

— А еще я очень часто представляю, какие у нас с ней будут дети, — улыбка становится шире. — До одури хочется дочку: такую же красивую и упрямую, как мама. Мы могли бы назвать ее Юлей, в честь Марусиной бабушки. Она очень любила свою бабушку. Скажи, Тим, ты боишься чего-нибудь? — без перехода спрашивает Игорь, наблюдая за растерянным другом. Тот подходит к кромке воды, и легкие набеги волн лижут носки его ботинок. Но Тим не обращает внимания, кажется, погрузившись в свои собственные мысли. Игорь встает по правую руку от друга.

— Да, — только и отвечает Тим. Но Игорь не торопит друга. Он не знает, что произошло сегодня, но вряд ли что-то пустяковое. Тим давно вырос из того возраста, когда азарт и адреналин для него превыше всего. Игорь никогда не поверит, что профессор поставил гонки выше любимой женщины. Что-то крылось за сегодняшним поступком. Что-то серьезное и далеко невеселое. — Боюсь, что ничего не значу для нее. Иногда мне кажется, что она просто играет со мной. Ты же помнишь, какой она всегда была?

Игорь помнил. Белокурая проказница со странным именем Паулина выросла у них на глазах. Дерзкая, относящаяся к парням свысока и вечно подтрунивающая над патлатым рокером, коим в то время выглядел профессор. Она доводила его до белого каления. Из-за нее Тим бросил институт и ушел в армию. А когда прислал фотку себя лысого – Игорь помнил, как некрасиво рыдала Паулина, размазывая по щекам тушь со слезами. А потом она с родителями уехала в Италию на родину матери. Тим благополучно вернулся из армии, закончил институт и неожиданно для всех подался в науку и очень стремительно защитил кандидатскую, а после и докторскую, и подался в преподаватели. А год назад Полина-Паулина вернулась в родной город. И у профессора сорвало крышу окончательно.

— Вокруг нее же всегда мужики вились один краше другого, — продолжает Тим. — А я…Я ее с пятнадцати лет люблю, и это сводит с ума, — он пинает прибившийся волной камушек. — А теперь…

— А теперь она сидит на моей кухне, зареванная, продрогшая и уверенная, что ты ее бросил, — перебивает Игорь неожиданно зло. Взрослые ведь люди, а ведут себя хуже детей. И сам себя ловит на мысли, что они с Марусей ведут себя не лучше.

— То есть как это на твоей кухне? Зачем? Как? — Тим окончательно растерян и сейчас невообразимо похож на того пацана, который впервые завис на наглой малолетке.

— Полагаю, вот на этом звере и прикатила, — Игорь кивает на зеленый Kawasaki за спиной. — И, между прочим, в одном сарафане. А в ее положении это…

— В каком положении? — а Игорь думал, что больше удивить нельзя. Оказывается, можно. Сейчас Тим выглядит так, словно его каток переехал. Дважды, как минимум.

— Скажи мне лучше, где тебя носило всю ночь? — снова Игорь переводит тему в другое русло.

— А? Что? Ааа, — Тим чешет затылок, растрепывая и без того всклокоченные волосы. Снова отрастил, как Паулина нарисовалась на горизонте. — Да у меня сводная сестра вляпалась по дурости, спасать пришлось.

— На гонках? — Игорь хмурится, а Тим злится. Не хочет говорить о случившемся, по глазам видно. А еще ему очень хочется узнать об интересном положении своей подружки. — Ты же завязал, Тим, — напоминает Игорь.

— Пришлось вспомнить молодость, — скалится недобро.

— Расскажешь? — спрашивает, понимая, что нет, не расскажет ничего профессор. И тот в ответ лишь качает головой. — Может, помощь нужна какая? Ты же знаешь, мы с Саней…

— Сам разберусь, — отрезает хмуро.

— Сам – это хорошо, — не отстает Игорь. Нельзя отпускать профессора одного в таком состоянии и все как есть оставлять нельзя. Впишется в дерьмо какое-нибудь, как потом Полинке в глаза смотреть. — Но ты бы о женщине своей подумал. О ребенке…

— Что?! — взрывается Тим, наступая на Игоря. Тот невольно пятится, увязая в песке. — Что ты сказал?! — хватает Игоря за грудки, встряхивает. Тот не сопротивляется, хотя быть безвольной тушкой – сомнительное удовольствие.

— Я сказал, какого хрена твоя беременная женщина шляется одна посреди ночи?! — Игорь перехватывает запястья друга, отлепляет от себя.

Тим смотрит ошалело.

— Беременная? — спрашивает тихо, отшатнувшись. — Полька беременна? Моя Полька?

Игорь кивает, и наблюдает, как Тим с диким ором рушится спиной в темную воду, взметая ввысь снопы брызг.

— Идиот, — выдыхает Игорь, устало опускаясь на песок, — но счастливый.

Тим выбирается из воды нескоро, отряхиваясь и отфыркиваясь. В нетерпении переступает ногами перед Игорем.

— Поехали. Чего расселся?

Фыркнув, Игорь резко поднимается на ноги. Ну, поехали.

До дома доезжают быстро: Игорь на байке впереди, Тим сзади на своем желтом Porsche. Все время подгоняет профессор, а Игорь веселится, в красках представляя встречу этих двоих. Посмеивается и даже насвистывает веселую мелодию, хотя самому совершенно не до смеха.

В квартиру входят тихо и тут же натыкаются на две пары глаз: лучистых синих и изумленных серых. И мир вокруг исчезает. Сжимается до одной девушки, измученно прислонившейся к двери спальни. Девушки, что снова приготовилась от него сбежать в одежке с чужого плеча. И в груди сжимается так, что дышать невозможно. Он смотрит только на Марусю, а она – на него. И сейчас ему плевать, что рядом есть еще кто-то. На все плевать, даже на то, что в серых глазах рыжими точками проступает злость. Однажды он ее предупреждал, говорил, что не мальчик и все эти детские игры, к которым так привыкли маленькие девочки – не по нему. Он вырос и давно знает, чего хочет. А сейчас он хочет эту уставшую, растерянную и злую девчонку. Хочет давно и навсегда. Всю: от пальцев на ногах до кончиков волос. Хочет каждое утро просыпаться рядом с ней, видеть ее озорную улыбку и сходить с ума от ее всхлипов на пике наслаждения. Ему одной ночи с ней хватило, чтобы это понять. А ей понадобилось пять месяцев, чтобы снова сделать неправильные выводы о его жизни и его чувствах.

Он делает шаг к той, что вихрем ворвалась в его невыносимую жизнь, вытащила из болота, в котором он старательно себя топил, но острая боль протыкает насквозь, рвет грудную клетку. Дыхание срывается. Он покачивается, рукой упершись в стену. Чей-то встревоженный голос окликает. Тим. Игорь рассеянно кивает: с ним все в порядке. Такое бывает. Сейчас он таблетку…

— Ч-черт, — выдыхает, силясь сделать новый вдох. И понимает, что не может. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. И что еще чуть-чуть и его грудная клетка с треском лопнет от раздувшегося в ней сердца. Из последних сил запускает руку в карман, ища спасение, но пальцы нащупывают тонкую цепочку. Мгновение он рассеянно смотрит на кулон на ладони.

— Таблетки?! — встряхивает Тим. — Где таблетки?! — шарит по карманам, но тщетно. Сегодня Игорь не рассчитывал умирать. Видимо, зря.

— Не смей, — нежный требовательный голос не дает отключиться. — Не смей умирать, слышишь? Игорь! — холодные ладошки касаются лица, обнимают, не позволяют упасть. А чьи-то другие всовывают в дрожащие пальцы стакан с водой, вкладывают таблетки.

— Пей, — снова Тим. Но стакан выпадает из пальцев, оглушая звоном битого стекла. Пальцы немеют. Медленно Игорь сползает на пол, закрывает глаза, выжидая спасительную темноту. Там не будет боли – проверено. И кошмаров не будет. И Маруси…

— Ма-ша, — срывается хриплое.

— Я здесь, — такой родной голос и запах: миндаля и ванили. — Я останусь, слышишь? Только не умирай.

Игорь кивает. Пытается разлепить веки, цепляясь за этот запах, силой вырывая себя из полузабытья. Боль нещадно сдавливает сердце, скручивает позвоночник.

— Вот, — дрожащие пальчики касаются его губ, вкладывают спасительную таблетку, поят. — И под язык. Давай, мой хороший.

Таблетка горчит, но усмиряет боль. И дыхание возвращается. Игорь делает вдох и чувствует, как горло обволакивает сладко-горький аромат его девочки. Самой родной и любимой.

— Люблю… — тихо, на излете дыхания. «Люблю», — улыбкой по обветренным губам, усмиряя сошедшее с ума сердце. — Люблю… — и все равно, что никто не слышит.

— Гроза, твою мать! — Тим злится. Да уж, лопухнулся Игорь сегодня. Не рассчитал как-то силы и нервы. Видать, прав Димыч: давно пора нормальное обследование пройти. Да ему все некогда: фестиваль на носу. Без него ребята не справятся. Да еще и Самурай девчонку свою подкинул. Впрочем, против девчонки Игорь ничего не имел – самому нужна, как воздух.

— Нормально все, — хрипит Игорь в ответ, прислушиваясь к себе: сердце стучит ровно, под лопаткой немного тянет, но это уже мелочи. — Живы будем, не помрем.

— Шутник, мля, — рычит Тим. — Сам встанешь или помочь?

— Отвали, папаша, — хмыкает Игорь. — Сам справлюсь.

— Ну и черт с тобой, — отмахивается Тим и уходит, утянув за собой всхлипывающую Польку. Вот и славно. Пусть сперва между собой разберутся. А он до своей кровати как-нибудь доберется. Вот сейчас посидит чуток. Рядышком устраивается Маруся, плечом касаясь его.

— Как ты? — спрашивает, помня, в каком состоянии она была, когда он уходил.

— Штормит, — ровно отвечает Маруся. — А ты? Давно это с тобой?

— Пять лет.

— Ох, — только в ответ. Игорь усмехается. Да уж, потрясение еще то. — А как же ты…

— Как-то.

Маруся молчит. Да уж, странный разговор. А как найти силы на большее сейчас, когда и дышишь с трудом? Игорь тихо вздыхает, обнимает Марусю за плечи, притягивает к себе, заставляя ее положить голову ему на плечо. Маруся подчиняется и он зарывается носом в ее макушку. Наслаждается.

— Я так и не сказала тебе спасибо, — говорит, щекоча его запястье.

— Всегда пожалуйста, — с улыбкой отвечает Игорь куда-то в ее всклокоченную макушку.

— И ты даже не спросишь, за что? — она удивлена.

— А разве это важно, — он не спрашивает, потому что это действительно неважно. Хотя он прекрасно понимает, о чем она. Не может не понимать, как и забыть тот день. И те тюльпаны. И ту Марусю, забывшую о страхе и по-настоящему счастливую.

Глава 4.

Для4.

Июнь – май.

— Марусь, — шепот Игоря отгоняет сон. Оказывается, я уже успела задремать.

— Ммм, — просыпаться не хочется, только прятаться в его руках, согреваясь ровным дыханием и горячим боком.

— Девочка моя, — пальцы мягко касаются щеки, трогают губы. И я невольно трусь о его ладонь, нежась лаской. А еще недавно я хотела выгнать его взашей или уйти самой. Только бы не видеть. Не думать ни о чем. А потом страх, острый, обжигающий, пронзил насквозь, натянул до предела каждый нерв, и я поняла, что ничего не хочу. Только быть с ним рядом. Пусть ненадолго. Пусть. Главное, снова вдыхать его запах, слушать его хриплый голос, дышать им. — Надо бы до кровати добраться, — вздыхает Игорь, поглаживая мою шею. — Сможешь? А то я… — снова вздыхает. Открываю глаза, прислушиваясь к себе: слабость еще есть, слегка подташнивает и голова немного побаливает. Но в целом до кровати я доберусь и на своих двоих.

— А ты? — и заглядываю в его глаза цвета расплавленного золота. Красивые. Самые красивые на свете.

— И я, — улыбка трогает обветренные губы. А я не могу не смотреть на него. Он изменился. В темных отросших волосах блестит седина, скулы заострились еще больше, того и гляди – порежешься. Похудел и зачем-то отрастил бороду, которая ему чертовски идет. Интересно, а она у него такая же жесткая, как непослушные волосы? Не разрывая зрительный контакт, большим пальцем провожу по скуле, и некоторое время смотрю на подушечку пальца, не веря, что не порезалась. Усмехаюсь и очерчиваю контур его лица, щекоча пальцы короткими и мягкими волосками. И вдруг чувствую, как дыхание Игоря срывается. Он перехватывает запястье и касается губами ладони. Я вздрагиваю. А он целует маленькую родинку на линии жизни и небольшой шрам вдоль линии сердца. Целует каждый пальчик, а после прижимается щекой к ладони и тяжело вздыхает.

— Я не могу, — выдыхает хрипло. И от его голоса по коже табун мурашек проносится. — Я так хочу тебя, что сейчас сдохну.

С губ срывается нервный смешок.

— Да уж, веселенькая перспективка: затрахать мужика до смерти, — и тут же жалею о сказанном под пронзительным взглядом. — Извини, — бормочу, чувствуя, как краска заливает лицо.

— А что? Идеальная смерть, — оскаливается Игорь и пытается встать.

С третьей попытки у него удается, только дыхание становится тяжелым, по вискам катится пот, а губы становятся белее мела. Он упирается в стену кулаком, а другим постукивает по бедру, словно успокаивается. Зубы стиснул и на виске пульсирует вена. Злится. и от моей помощи отказывается.

— Может, мне вообще уйти? — не выдерживаю и я. В конце концов, ничего обидного я не сказала, а он тут характер показывает.

— Валяй, — бросает он зло, и обида скручивается внутри ядовитой змеей, еще не опасной, но уже приподнявшей голову. — Твой ночной бойфренд спит и видит, в какой бы темный переулок тебя снова затащить. А я, извини, сейчас не в форме, — и криво усмехается.

— К-какой бойфренд? — переспрашиваю, ощущая себя полной идиоткой.

А ведь даже не задалась вопросом, как я оказалась в квартире Игоря. Я вообще никакими вопросами не задавалась, потому что едва очухалась, как живот скрутило и меня вырвало. А потом я отсиживалась в ванной, прислонившись затылком к холодному кафелю стены, ненавидя себя за то, что поддалась на уговоры девчонок и таки напилась, а еще за то, что все-таки совершила самую ужасную ошибку и вновь поверила Игорю. Других причин находиться в, несомненно, его ванной - я не видела. Нужно было уходить и выгнать этого чертового соседушку из своей жизни раз и навсегда. Нужно, вот только сил не было даже встать. Лишь когда в голове немного устаканилось, а желудок перестал танцевать брейк, услышала женский голос и пошла на него. И в коридоре сразу же столкнулась с Игорем. И все. Время застыло. Все перестало существовать, кроме его напряженного взгляда и полуулыбки, застывшей на обветренных губах. А потом…потом все случилось так быстро, что я опомниться не успела, как с лица Игоря схлынули все краски, а в глазах янтарем застыл страх. И собственная боль вмиг забылась, стерлась за гранью возможной потери. И силы взялись откуда-то. Упросить, уговорить, выторговать его жизнь у него самого.

А теперь он отмахивается от моей помощи, выгоняет. Злится и боится. Сжатый кулак на бедре, зубы стиснуты, а по виску стекает капля пота, прочерчивает дорожку по небритой щеке. И я смотрю на эту каплю, на заострившиеся черты бледного лица и понимаю, что черта с два я уйду. Не сейчас – это уж точно. И не позволю ему злится на мои глупые слова. Не позволю выставить меня за дверь. Сама уйду. Потом. А пока…подныриваю под его руку, перекидываю через плечо, оплетаю руками талию.

— Идем, нам нужно отдохнуть.

И он поддается. Тяжело дыша, не говоря ни слова и почти не опираясь на меня. Он ложится на самый край, скручивается в клубок, как маленький беззащитный котенок. Куда же делся тот сумасшедший и вечно раздражающий меня соседушка? Тот балагур и несносный мужчина, сводящий с ума. Что изменилось за те пять месяцев без меня? И не спросить, потому что не ответит. А если…

Подбираюсь к нему, обнимаю со спины, подстраиваюсь под него и с удивлением отмечаю, как идеально мы подходим друг другу, даже в такой вот напряженной позе. И ощущение, будто я, наконец, дома. Так, словно мой дом – этот горячий и подрагивающий мужчина. Вздыхаю, затихая за его спиной, дыханием щекоча его затылок. Кому я вру? Мой дом там, где он. Рядом с ним.

— Что… — произношу и осекаюсь, не зная, что спрашивать. Как спрашивать? О чем? Что сломало тебя, мой дорогой соседушка? Что так перемололо и выплюнуло доживать, ведь не жизнь это вовсе с такими-то приступами? Игорь молчит. Даже странно, ведь раньше он умел читать мои мысли. Почему же сейчас молчит? Уснул? Легкое касание пальцев обжигает мое запястье. Нет, не спит. Ждет. — Почему ты ушел? — я не уточняю, когда. Он должен понять, а если нет – я больше не буду задавать вопросы.

Он понимает.

— Мама умерла, — сипло, на рваном выдохе. И жгучая обида разматывает свои ядовитые кольца. Ему сообщили тогда, по телефону? Я помню, как изменился его взгляд: стал жестким, ледяным. Но подо льдом таились живые эмоции. Они ярились, норовя выплеснуться наружу. Чем? Помню, как запнулась на этом его взгляде и не смогла пошевелиться. Даже после его ухода я еще долго стояла в распахнутых настежь дверях, не веря в произошедшее. А он…он ничего не сказал. Не позволил…не дал мне шанса быть с ним рядом, когда ему это было нужно. Или нет? С чего я вообще решила, что нужна была ему? Я, а не его жена? От мысли о той женщине горечь оседает на языке, и тошнота застревает в горле.

— Марусь, — Игорь притягивает меня, вжимая в свою широкую спину, одним голосом загоняя поглубже непрошеные мысли. — Расскажи что-нибудь.

— Сказку? — хмыкаю, не сдерживая сарказма в голосе.

— Сказку, — я не вижу его лица, но уверена – он улыбается. — Мне мама всегда на ночь читала. Пока я в училище не поступил. Но даже в общаге, знаешь, я заснуть не мог, пока ее голос не услышу. Пацаны надо мной смеялись.

Он рассказывает о матери, о своей учебе в летном училище, согревает своими воспоминаниями, и губы сами расплываются в улыбке. Ну и кто кого просил сказку рассказать?

Я слушаю тихий голос, короткий смех, обрывающийся тягостным молчанием. А потом снова голос, сорванный, как после долгого крика. И узнаю столько нового, что боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть его откровение. Такое нужное еще пять месяцев назад. И такое болезненное сейчас. Но я слушаю, запоминаю каждое слово. И невольно улыбаюсь его нежности, когда он говорит о семье. Делится, как его старший брат Дима из-за неразделенной любви бросил карьеру в столице и умотал на Алтай рядовым спасателем. И как сам Игорь до одури полюбил горы, заменившие ему утраченную высоту. Вспоминает, как с Саней Зубиным корпел над планом его первого веревочного парка, как придумывал трассы и первым проходил каждую, не единожды балансируя на грани. И я перестаю дышать, когда он говорит об опасности, как о чем-то обыденном. Как будто рисковать жизнью для него – норма. И это пугает до спазмов.

Он замолкает на полуслове, переворачивается на спину и укладывает меня на себя. Щекой устраиваюсь на его груди, пальцами выводя узоры по его футболке, ноги прячу под его, обхватившими, связавшими, чтобы не сбежала. Да я и не собираюсь. Нет сил. Даже возмущаться не хочется, просто наслаждаться тем, что он рядом. И плевать на все. Игорь гладит меня по спине, нежно, а в его груди мерно стучит сильное сердце, убаюкивая.

- Марусь, у меня к тебе просьба, - голос Игоря звучит тихо.

- Угу, - сейчас я, пожалуй, соглашусь на что угодно, лишь бы вот так согреваться в его сильных руках и понимать, как же мне этого не хватало. Все те пять месяцев, что я выжигала из себя все мысли об этом человеке, эмоции, ощущения – мне, оказывается, не доставало его горячего дыхания, сильных рук, будоражащих кровь, его прикосновений. Его не хватало, как бы я себя не обманывала.

- Марусь, что скажешь?

Кажется, я что-то пропустила.

- Для меня это очень важно, - продолжает уговаривать Игорь, поглаживая мои плечи, вдоль позвоночника опускаясь все ниже, задерживается на талии и снова вверх, не позволяя себе переступить одному ему видимую черту. А я не могу понять, чего он от меня хочет. Мне бы только поспать. Спать хочется до одури, а его руки мешают, рождая в теле мягкий огонь, тугим комком скручивающийся в солнечном сплетении. Черт, а ведь он только гладит мою спину! Сон ветром сдуло. Упершись подбородком в грудь Игоря, заглядываю в его напряженное лицо. Вид серьезный, только в глазах цвета золота странный блеск. – Это просто вопрос жизни и смерти.

- Серьезно? – не сдерживаюсь я, изогнув бровь. – Чьей?

- Моей, - покаянно вздыхает Игорь. – Моей счастливой холостяцкой жизни, Марусь. У моей мачехи просто идея фикс женить меня. И стоит мне появиться в пределах ее видимости, как рядом со мной оказывается очередная претендентка на мою фамилию.

- И ты тоже, Брут, - усмехаюсь, наблюдая, как Игорь изгибает в удивлении бровь…

… - Мари, это вопрос жизни и смерти, - канючит Фил, наматывая круги вокруг моего рабочего стола. Мешает, гад, отвлекает. И камни рассыпаются по поверхности, так и не собравшись в узор. Да чтоб тебя, француз чертов! Сколько раз просила не мешать мне, когда я работаю. Нет же, приперся и снова на жизнь жалууется. И зачем я ему только ключи дала? Ох, я тебе устрою, Фил. Вдох-выдох. Откладываю в сторону пинцет, снимаю очки и смотрю на взъерошенного блондина, изображающего молящего кота из Шрека.

- Чьей жизни, Фил? – скептически смотрю на друга.

- Моей, Мари, - вздыхает Фил, зарывшись пальцами в и без того взлохмаченные волосы. – Моей счастливой холостяцкой жизни, Мари.

- Даже так? – откидываюсь на спинку стула, скрестив на груди руки. – Что на этот раз, Фил? Снова перепил и оказался в постели с барышней? Или у твоей новой пассии нашелся защитничек?

- Очень смешно, - кривится Фил. – Только все гораздо хуже.

- Что? – наигранно округляю глаза. – Ты оказался в постели с парнем? Фил, не может быть…

- Мари! – в его голосе звенит ужас. Прыскаю со смеху. – Все гораздо хуже.

- Что, очередная девица-таки охомутала тебя? – продолжаю подтрунивать над другом. Его растроенный и растрепанный вид меня забавляет. Невозможно поверить, что у такого ловеласа, как Фил, может стрястись что-то серьезное. Максимум – очередная его барышня решила окольцевать блондинистого. Впрочем, не в первой. И каждый раз Фил умел состряпать из этого целую драму.

- Отец звонил, - тяжело вздохнув, Фил бухается прямо на пол. Отношения у Фила с семьей непростые. А все потому, что вместо семейного бизнеса Фил выбрал танцы. И надо сказать преуспел, раз уж пять лет танцевал в лучшем шоу-балете Европы. Правда, в последние полгода ему пришлось перекраивать жизнь и карьеру из-за травмы. В этот непростой момент мы и познакомились: Фил тогда бухал по-черному, а я собирала себя по кускам после побега. В общем, отец занятие отпрыска не одобрил, грозился лишить сына наследства, но Филу как-то и не нравится заниматься отцовским бизнесом, к тому же он отчаянно боится высоты и всего, что летает, да и себе на жизнь сам зарабатывает. И неплохо, даже с учетом его рухнувшей карьеры танцора.

И то, что звонок отца не на шутку встревожил Фила, становится ясно по его отчаянию, читающемуся в синих глазах, когда он посмотрел на меня, сидя на полу.

- Что на этот раз, Фил? – я выбираюсь из-за стола, сажусь рядом и он тут же утыкается лицом мне в колени. Разбитый, запутавшийся мальчишка, хотя старше меня на восемь лет.

- Софи, - выдыхает мне в колени. А сам напряжен, как струна. Значит, действительно что-то серьезное. Фил безумно любит свою младшую сестру и если с ней что-то случилось – реальный повод для переживаний.

- Что с Софи, Филипп? – и собственный голос звучит неожиданно глухо.

- Отец решил выдать ее замуж. Замуж, Мари! А ведь ей всего семнадцать! – теперь в его словах отчаяние. А я не сдерживаю усмешки: что ж папаша у них такой повернутый на свадьбе. С сыном не вышло, за дочь взялся. А та, судя по рассказам Фила – девочка творческая, мягкая, не способная пойти против отца. Выходит, нашел-таки родитель слабое место сына. Зачем, интересно?

- Ну и что тут плохого? Иногда девушки хотят замуж, - говорю я и тут же ловлю на себе осуждающий взгляд.

- Софи – художница, Мари! – выдает он так, будто одна его фраза все мне объясняет. Я лишь пожимаю плечом. И что? Какая разница, кто она: художница, модель или просто глупая разрисовщица машин, - замуж хотят все молоденькие девочки. И чем невиннее девочка, тем мечты ее острее, ярче, а их руины тяжелее. – Ей учиться надо, понимаешь? – он резко вскакивает на ноги, меряет шагами кабинет, в один момент заполняя собой все пространство. Энергичный, неудержимый, порывистый. Как его можно приручить? И зачем? Я не понимала его отца. Ведь только такой Фил настоящий, такой он живой. А лишить его самого себя – равносильно смерти. И только смотря на Фила, я понимаю, как мне повезло с отцом. Он никогда не пытался меня сломать, даже когда чуть не свернула себе шею на его байке. Мне тогда пятнадцать было. Мы с матерью поссорились и я рванула в ночь. Отца дома не было, но я знала, где хранятся ключи от его «сапсанчика». Я не знаю, как он оказался тогда на шоссе. Но знаю одно – в ту дождливую ночь я едва не сбила собственного отца. Затормозила, слетела в кювет, отделавшись распоротой ладонью и разорванной одеждой.

- Мари, - озадаченный голос Фила возвращает в реальность. Встряхиваюсь. И к чему вспомнилось? – Ты в порядке? – теперь он сидит напротив меня на корточках, с беспокойством заглядывая в мое лицо.

- Все хорошо, Фил, - поднимаюсь с пола, подхожу к окну, всматриваясь в огни вечернего Мюнхена. – Так что с Софи? Отец поставил тебе условие?

Фил кивает.

- Он прочит Софи в мужья своего пасынка.

Я удивлена. Со сводным братом Фила я знакома шапочно, но и этого хватило, чтобы понять: он типичный маменькин сынок и прожигатель жизни. У него таких, как Софи – вагон и маленькая тележка. А мачеха Фила спит и видит своего сыночка наследником мужа. Да уж, шикарное средство давления. Если конечно, отец Фила все так же понимает, как я.

- Что думаешь делать?

- Жениться, - обреченно выдыхает Фил и мрачно оскаливается.

- Поздравляю, - улыбаюсь я, только криво выходит, видимо, раз Фил морщится. И теребит что-то в пальцах. – Кто невеста?

- Ты.

Глава 5.

5.

Июнь - май.

— Да что ты говоришь?! – смеюсь я, глядя в его абсолютно серьезное лицо. – Не помню, чтобы я соглашалась.

— Сейчас как раз удачный момент, — и протягивает мне кольцо: тонкий золотой ободок с маленьким камушком. Красивое, простое и нереально дорогое.

— Фил, ты часом не падал вниз головой? – хмурюсь.

— Нет, Мари. С головой у меня все в порядке.

— Сильно сомневаюсь, — фыркаю, отворачиваюсь к окну. Дождь тонкими дорожками стекает по стеклу, размывая силуэты домов.

— Мари, послушай, — Фил обнимает за плечи, утыкается в макушку. И мурашки рассыпаются по коже. — Я ничего от тебя не прошу. Все останется по-прежнему.

— По-прежнему? — горечь скользит по горлу, камнем оседает где-то в желудке. – По-прежнему это как, Фил? Ты будешь шляться по бабам, а я терпеливо ждать тебя дома и варить борщи?

— Что, прости? – Фил озадачен. Кажется, ему невдомек мое упорство. Действительно, чего упираться, когда такой завидный жених предлагает себя со всеми потрохами.

— А если ты детей захочешь, Фил?

— Детей? – он отстраняется, разворачивает меня лицом. – Мари, что с тобой?

А я не знаю, все расплывается перед глазами. И тошно. Снова тошно.

— Да в порядке все со мной, — отмахиваюсь, выворачиваюсь из его объятий. Прикрываю глаза. Вдох-выдох. Ничего, я справлюсь. Не впервой. Запрокинув голову, загоняю поглубже слезы. – Ты говоришь, все останется по-прежнему, да?

— Ну да, — кажется, Фил растерян.

— Окей. А если твой отец внуков потребует, что тогда? Будем рожать?

— Брось, Мари, — теперь он злится. – Это же не по-настоящему. Мне главное Софи в академию отправить, а там разберемся. Слышишь, Мари? Или ты мне не веришь?

— Верю, Фил. Тебе верю, — прошлое отпускает понемногу. Оказывается, это больно. Я никогда не думала, что мне когда-нибудь станет больно от этого. Я давно свыклась с мыслью, что не могу иметь детей. Да и не хотела я никогда детей. Замуж никогда нехотела. Что мужики? Видела я вон как Фил баб меняет как перчатки, а Розетта – мужиков. И ничего, счастливы. А дети…еще в приюте я зареклась иметь детей. Какая из меня мать? Нет уж, увольте. И судьба, знаете, штука странная – взяла и облегчила мне жизнь страшным, на первый взгляд, диагнозом. Врачиха тогда все твердила, что маленькая я и ничего не понимаю. Она просто не жила так, как я. Она просто не знает, каково это, когда родная мать оставляет тебя в приюте, где тебя ненавидят только потому, что ты – это ты. «Брошенкой» называют. Лишь потому, что мама у тебя есть, но ты ей не нужна. Тогда я была рада приговору врачей – бесплодие. Тогда я была рада, что у меня нет критических дней и я не маюсь дикими болями, как Ритка. И сексом можно заниматься без опасности залететь. Всюду сплошные плюсы. Если бы не одно «но». Порой бессонными ночами мне до одури хотелось забеременнеть именно от Игоря. Чтобы сейчас во мне жил его ребенок, так похожий на него. Хотелось, чтобы от него осталось хоть что-то. И чтобы это был его сын с такими же яркими янтарными глазами и сумасбродной улыбкой. Такой же красивый и любимый. Но увы. Судьба та еще сука.

— Мари? – и снова кольцо на ладони. Красивое, которое я не могу принять.

— Ладно, Фил. Я согласна, только кольцо на пальце носить я не стану. Извини. И никакого секса!

Он кивает, пряча улыбку. А я растегиваю цепочку и рядом с лукавой кошкой поселяется тонкий золотой ободок. Вот так будет правильно.

— Мари, а что ты говорила о детях? – неожиданно спрашивает Фил. – Ты не хочешь детей?

— Фил, даже не начинай, — грожу ему, ткнув указательным пальцем ему в грудь. А он вдруг взрывается гомерическим хохотом и подхватывает меня на руки, закруживая. Чокнутый!

И этому чокнутому вздумалось тащить меня за сотни километров. Отец, видите ли, потребовал его присутствия на фестивале воздухоплавания, приуроченному к юбилею месье Леграна, отца Фила. И плевать ему, что у меня аукцион на носу и на этом аукционе Дом Ямпольских выставляет три моих лота. Три! Я должна быть там. Должна представить каждый, ведь никто не знает их лучше меня. Это же я их сотворила. Я! Но Фил засранец применил грубую мужскую силу и просто-напросто запер меня в машине и вот мы уже третий час в пути и я тихо бешусь, придумывая, чем бы отходить этого засранца да потяжелее, чтобы совесть имел. И отец не звонит. Что там с лотами – неизвестно. И Фил молчит всю дорогу, даже радио не включает, а ведь любит музыку и поет обалденно.

Вздыхаю тихо. Достаю из кармана мобильный, в плейлисте нахожу любимую «Numb», врубаю на полную. Я тоже умею петь. Фил косится подозрительно, а потом подхватывает меня. И ехать уже веселее, подпевая Беннингтону на два голоса. И я невольно зачаровываюсь мягкими переливами его баритона. А он постукивает пальцами по рулю в такт музыке, головой качает. Мог бы – станцевал наверняка. И я уже не сдерживаю улыбки. Все-таки невозможно долго обижаться на этого засранца. И все же…

— И все же ты, гад, Легран.

— Я знаю, милая, — смеется он в ответ.

— И не называй меня милой, — кривлюсь, шутливо толкая его в плечо.

— Почему же? – отточенным движением изгибает светлую бровь, нереально тонкую, любая барышня обзавидуется. — Ты действительно милая, когда злишься. А когда поешь – вообще улетная. Я уже подумываю, не влюбиться ли, а? Раз уж такая возможность появилась.

— Бесполезно, Фил. Блондины не в моем вкусе.

Он бросает беглый взгляд на мое серьезное лицо и снова смеется. И я заражаюсь его весельем.

— Ну… — и вдруг сворачивает к появившемуся на трассе магазинчику. Я смотрю удивленно, ведь остановок Фил не планировал, ибо время поджимало. Но когда я увидела его покупки, думала, умру от смеха. В пакете набор для окрашивания волос и черная краска. Я смотрю на него широко распахнутыми глазами, не веря, что он это всерьез. А он останавливается на обочине через пару километров, усаживается на зеленеющую траву, подставив лицо закатному солнцу, и принимается распаковывать свои приобретения.

— Фил, только не говори, что ты серьезно намерен перекрасить волосы? – и почему-то становится страшно, что именно это он и собирается провернуть.

— А что? Мне пойдет быть брюнетом? – и снова утыкается в инструкцию.

— Фил, — зову я. – Прекращай этот балаган, слышишь? Я тебя и так люблю.

— Правда? – и смотрит с надеждой.

— А то! – и плюхаюсь на траву рядом, вынимаю из его рук всю эту химическую дрянь.

— Я так и знал, — хмыкает он и сгребает меня в охапку. – Слушай, — задумчиво протягивает, пятерней взъерошив мой короткий затылок. – А может, тебе вернем природный цвет, а? Я видел твои фотки – ты такая красоточка-брюнеточка.

— И где это ты мои фотки видел? – настораживаюсь я.

— Да так, в журнале одном, — добавляет после недолгой паузы. — А что?

В журнале? И тут же вспоминаю, что несколько месяцев назад действительно была звездой прессы и мои фотки с гадом Федькой не печатал только ленивый. Впрочем, Фил мог их и в сети видеть наверняка. Ладно, что было, то прошло и быльем поросло. А пока нужно ехать дальше. Только теперь веду я, а Фил дрыхнет на заднем сидении почти до самого Амстердама.

На место мы приезжаем поздним вечером, и Фил сразу утягивает меня в номер спать. А утром мы снова едем, на этот раз на огромную взлетную площадку под Амстердамом. Вернее, это громадное зеленое поле, утыканное каплями разноцветных воздушных шаров. И Фил лавирует среди них, попутно здороваясь с кем-то, улыбаясь симпатичным девушкам, пожимая руки брутальным мужчинам в деловых костюмах и странным типам в бейсболках, банданах и рваных джинсах. Он здесь, как рыба в воде. Даже странно, учитывая, что ко всему этому имеет лишь шапочное отношение. А вот Леграна-старшего мы так и не встречаем. И Фил сердится, что придется задержаться. А я не свожу взгляда со своего телефона, дожидаясь звонка отца. Ну почему он не звонит? Аукцион уже прошел, а на официальном сайте нет никаких данных о лотах, о моих лотах. Почему? Неужели не продались? Но тогда так было бы и написано на сайте, тем более что вхожу я туда под своим именем администратора. А тут полная ерунда. Задумавшись, совершенно забываю о Филе. А тот что-то рьяно мне объясняет, а я сути не уловлю никак.

— Мари, — он резко останавливается, и я со всего маху врезаюсь в его широкую грудь.

— Ох, — зажимаю пульсирующий нос. — Фил, ядрена вошь, — ругаюсь сквозь зубы на родном русском. Фил смотрит на меня как на инопланетянку. А я трогаю нос, убеждаясь, что тот цел и не кровит. — В чем дело, Фил? – снова на французском.

— Мне нужно найти отца, а тебе побыть пассажиркой вон того транспорта, — и указывает рукой за свою спину на громадный белый шар с черной кошкой. И что-то екает внутри, и сердце пропускает удар. Не может быть. Вот так совпадение. И рука сама тянется к шее, находит цепочку, на которой звякают золотое кольцо и серебряная кошка.

— Фантастика, — выдыхаю я.

— Да, — протягивает Фил с тоской. — Пилот этого судна один из лучших в мире. Отец мечтает заполучить его себе, но что-то у них не складывается.

— Мало денег предлагает?

— Его не интересуют деньги, — качает головой Фил, — и он не тщеславен. Он просто Бог неба, Мари. И я совершенно не понимаю, зачем отец хочет, чтобы переговоры вел я. Понимаешь, — Фил закусывает губу, ерошит волосы, переминается с ноги на ногу – верные признаки нервозности, — отец не знает, что я боюсь высоты.

Я смотрю во все глаза, начиная понимать, к чему клонит мой новоиспеченный жених. И страх скользит по позвоночнику, скручивает внутренности, выхолаживает кровь.

— А мне нужно понять, что в этом парне такого особенного, что отец изводится столько лет. А я…в общем, мне не на кого больше рассчитывать. Мари?

Я перевожу взгляд с громадной черной кошки на куполе шара на Фила, молящего меня о помощи, и киваю.

— Как здорово, Мари! — улыбается он широкой белозубой улыбкой и звонко чмокает в щеку.

А я вдруг понимаю, что сегодня непременно умру там, в небе. Или закачу некрасивую истерику и опозорю Фила. Нет, надо срочно сказать Филу, что я тоже боюсь высоты.

Но он опережает меня, остановившись возле огромной гондолы шара-убийцы. А как еще назвать это творение, непонятно каким образом парящее в небе и совершенно не подчиняющееся воле человека. Куда дунет ветер, туда и полетим. Хоть над трассой, хоть на острые пики гор, хоть в разломы ущелий – и разобьемся к чертовой матери. Я вцепляюсь в ладонь Фила, ощущая, как противная дрожь расползается по телу. Но Фил ничего не замечает, знакомя меня с экипажем этого монстра. И кошка на его куполе уже не кажется красивой и знакомой – она страшна и ее зеленые глазищи выжигают внутри дыру. Но я упрямо держусь на ногах, киваю и даже улыбаюсь, хотя лица размываются. И даже сколько человек летит вместе со мной – я не знаю. Ничего не знаю. И папа не звонит. Почему папа не звонит? Может, он сумел бы меня успокоить. Но он не звонит и его телефон недоступен. Недоступен.

Я прихожу в себя от тонкого запаха мужского парфюма, такого знакомого, что невольно встряхиваюсь, открываю глаза, а ведь даже не помню, когда успела зажмуриться, и обнаруживая себя сидящей в углу, прижав колени к груди. Страх по-прежнему не отпускает из своих острых щупалец, разносится по венам вместо крови, но я уже могу дышать и не запугивать саму себя собственными необоснованными опасениями. Я ведь даже не знаю, как управляется эта штука. Может, все не так страшно, кто знает. А еще с осознанием самой себя приходит облегчение, что на меня никто не обращает внимания. Все люди заняты собой или друг другом. Некоторые, видимо, члены команды – тихо переговариваются между собой какими-то непонятными мне терминами, что-то настраивают и старательно не смотрят в мою сторону, как будто избегают. И вот тут я, наконец, соображаю, что рядом со мной кто-то сидит. И его бедро, затянутое джинсой, касается моего, а прикосновение плеча обжигает кожу даже через ткань моей куртки. И запах…запах того, кто сидит рядом, тревожит и будоражит. Смешивается со страхом, рождая дикую смесь эмоций. Я медленно поворачиваю голову в сторону моего попутчика и не верю собственным глазам. Сердце срывается в галоп и с разгону врезается в ребра, больно, надрывая дыхание, воруя застрявший в горле вскрик. Зажав рот трясущейся рукой, смотрю на заросший щетиной профиль того, кто снился мне ночами, не отпуская, не давая и шанса, чтобы забыть.

— Я не знал, что ты боишься высоты, — тихо, почти шепотом, говорит Игорь, но я слышу его так, словно он орет во все горло. И слабо улыбнувшись, ловит мой растревоженный взгляд: — Добро пожаловать ко мне на борт, Маруся.

На борт? К нему? Это значит…Нет, не может быть. Фил не мог знать. Или мог? Если мог, тогда он последняя скотина. Такой подлости я от него не ожидала. А если нет – мог хотя бы имя назвать своего Бога неба, блин. Уронив голову в ладони, протяжно выдыхаю. Ну что за дрянь эта судьба? Почему нельзя просто оставить меня в покое? Почему нельзя дать жить спокойно и не сталкивать постоянно с тем, кого я пытаюсь забыть?

— Маруся, — взволнованный голос совсем близко, легкое касание за плечо, — если тебе плохо, мы можем сесть. Слышишь меня?

Плохо? О нет, я не доставлю ему такого удовольствия. Поднимаю на него уставший взгляд.

— Скажи, – горло дерет, — почему тебя называют Богом неба?

Он смотрит странно, не веря, что я задаю ему такой вопрос. Так, словно мы расстались не четыре месяца назад, а буквально вчера.

— Им виднее, — усмехнувшись, отвечает Игорь.

— Кому?

— Тем, кто называет.

— Я не знала, что ты занимаешься этим, — киваю на людей в гондоле.

— Ты не хотела знать.

— Давно? — предпочитаю не слышать его явного отсыла к прошлому. Незачем оно мне.

Игорь встает, упирается ладонями в бортик, смотрит вдаль и молчит. И чтобы получить ответ мне тоже нужно подняться. Но как, если ноги отказывают и внутри все по-прежнему дрожит. Словно уловив мое настроение, Игорь вдруг протягивает мне руку.

— Это не страшно, Маруся. Просто поверь мне. Я хочу кое-что тебе показать. Тебе понравится, — и его губ касается легкая улыбка, яркими всполохами отражается в рыжих глазах, смягчает заострившиеся черты осунувшегося лица.

А я смотрю на его широкую ладонь и понимаю, что нет у меня выбора. Осторожно вкладываю свою руку в его, поймав себя на очередном дежавю: такое гармоничное переплетение наших пальцев. Я встаю медленно, не разрывая наши взгляды. И страшно заблудиться в его затягивающих, подобно зыбучим пескам, глазах. И отвести взгляд жутко до дрожи.

А его рука ложится на талию, бережно разворачивая меня лицом к горизонту. Я зажмуриваюсь, ощущая, как ветер омывает лицо и заполошно бьется мое сердце. Другая рука — поперек живота, крепко прижимая к широкой груди, где ломает ребра еще одно сердце в унисон моему: сильное, разгоняющее жар по мужскому телу и впрыскивающее адреналин в мою кровь.

— Не бойся, Маруся, я с тобой, - такие знакомые слова эхом из прошлого. Того, где мы были вместе и где я была бесстыдно счастливой. — Ну же, смелее.

Я распахиваю глаза, вцепившись пальцами в бортик гондолы. И замираю, пораженная восторгом. Под нами до самого горизонта разостлано лоскутное одеяло, пестрящее всеми цветами радуги. От восхищения сводит горло, и слезы срываются с ресниц. Живое одеяло из цветущих тюльпанов! Самых прекрасных из всех цветов. И даже здесь, на высоте кучи километров я ощущаю их едва уловимый запах.

— Откуда? — шепчу, резко обернувшись и столкнувшись с сияющими глазами цвета солнца. А в загоревших пальцах – радужный букет тюльпанов, пьянящих сладковатым ароматом лета.

— Это все для тебя, красотулечка моя, — вместо ответа. И нежное прикосновение к щеке губами сводит с ума и неожиданно оказывается болезненным. Не просто удар в спину — толчок, выбивающий почву из-под ног. И я ощущаю, как лечу в пропасть, потому что это невозможно – так любить и мучиться от этой любви. Невозможно сходить с ума от одного его запаха. От того, что он делает, когда кажется, что все – больше ничего никогда не будет. С ним не будет. И вот он снова рядом, выдергивая меня из моего мира.

— Весь мир для тебя, девочка моя, — хрипло, щекоча дыханием шею. Да, он подарил мне весь мир, всего лишь вознеся на небо и положив к ногам миллиарды тюльпанов. И маленький букет в шуршащей бумаге, сжатый моими пальцами, лишь подтверждает, что все это на самом деле. И что я больше не боюсь высоты. Улыбнувшись, вновь смотрю туда, где буйством красок горят тюльпаны. Нежность плавится теплом по венам, опаляет горячим дыханием, согревает объятиями самого нужного человека на планете. И я позволяю себе забыть о том, что будет, когда мы приземлимся. Здесь, на высоте, в ослепительно-синем небе есть только я и он. И плевать, что за нашими спинами еще люди. Никого нет, только я, Игорь и наше небо...

— Завидный жених, значит? – вытягиваю себя из воспоминаний, только горечь оседает на языке. И головная боль стучит по вискам.

— Нее, — протягивает как-то странно, словно тоже вспоминал. Интересно, что? И руки его каменеют на моей талии. – Я давно и безнадежно занят, только не верит никто.

— А меня, стало быть, увидят и поверят?

Кивок мне ответом.

— Прости, Игорь, но я занята, — отвечаю, делая попытку выбраться из его загребущих рук. Мне отчего-то перестает нравиться наше положение. — Ты попроси ту, кем занят, — слова срываются прежде чем я успеваю подумать. И боль долбит по темечку.

— Занята, говоришь? — ухмыляется он, выпуская меня из рук. Я перекатываюсь на противоположную сторону кровати, пытаюсь встать, но ноги предательски подкашиваются и перед глазами все идет кувырком. Вдох-выдох. Зажмуриваюсь, вцепившись пальцами в простыню. — Слышал я о твоей занятости, — на тыльную сторону ладони падает что-то звонкое и холодное. Смотрю. Тонкий золотой ободок кольца на порванной цепочке. Хватаюсь за шею и судорожно выдыхаю – моя, никаких сомнений. Как же я не заметила, что она порвалась? Только на цепочке нет кошки. Беру цепочку, убеждаясь, что кулона действительно нет. А где? Перевожу вопросительный взгляд на Игоря. Он сидит ко мне вполоборота и вертит в пальцах маленькую серебряную кошку – талисман, подаренный им пять месяцев назад. Он надел мне его на шею в наше последнее совместное утро. — Замуж собралась за одного — насмешка скользит в каждом его слове и она хуже ненависти или презрения, — а в постели милуешься со мной. Занятно, не правда ли?

— Не тебе меня судить, — бросаю зло, глотая слезы обиды. Таких слов я от него не ожидала. Все, что угодно, но только не так. Кем он меня считает? И тут же горько усмехаюсь: а не все ли равно? Он ведь прав. Во всем прав. — Но знаешь, по крайней мере, он честен со мной. И к тебе я не напрашивалась.

— Это да. Но тут уж, извини, воспитание, мать его, — как-то обреченно заключает Игорь. — Не могу я бросить близкого человека в беде. Даже если наши пути давно разошлись.

Он встает, обходит кровать, вкладывает мне в ладонь кошку. И от его прикосновения мурашки разносятся по коже.

— Ложись спать, Маруся, и не выдумай больше ничего, ладно? Я все равно тебя никуда не отпущу, даже не надейся.

И уходит. А я смотрю на маленькую кошку, лукаво подмигивающую мне зеленым глазом, и всеми поджилками чую, что с размаху угодила в ловушку. И выбираться из нее совершенно не хочется.

Ложусь поперек кровати, сжимая в кулаке кошку с кольцом, и закрываю глаза. И снится мне синее-синее небо, утыканное пестрыми каплями воздушных шаров.

Глава 6.

6.

Июнь.

Игорь давно бросил курить, еще в училище. Бывало, срываясь, он выкуривал сигаретку-другую, но крайне редко, а потом и вовсе вычеркнул сигареты из своей жизни, как-то работа не позволяла ему такую вольность. Да и зачем, когда он бредил только небом и отличное здоровье — фундамент к построению его мечты. Высшие оценки, стремительная карьера, любимая жена дома – чего еще желать молодому офицеру, не имеющему равных в своем деле? Детей, разве что, да звезду героя. Со вторым повезло больше.

Игорь выбивает из пачки, забытой пару дней назад Самураем, коричневую сигарету, закуривает. Табачный дым дерет горло, саднит в груди, и сердце болезненно сжимается от неожиданной дозы никотина. Криво улыбнувшись, Игорь наблюдает за сизым дымком, стелящимся по стеклу окна, усаживается на подоконник. За крышами высоток розовеет небо. Совсем скоро выползет солнце, разливая свое золото по синему летнему небу. Жара задушит город. И до фестиваля никакой возможности вырваться в небо. А хочется до одури. Вдыхать пахнущий озоном воздух, ловить на ладони солнечных зайчиков и обнимать Марусю. В небо хочется с ней. Там с ней легко и будоражаще. Она подарила ему другое небо: наполненное страхом и неудержимым желанием доказать ему, что она может все. Она смогла. И Игорю даже показалось, что у него все получилось. Ее прерывистое дыхание и чистый, ничем незамутненный восторг в серых глазах: так искренне радуются только дети. И ради этого счастливого сияния в ее взгляде, ради ее широкой улыбки он готов был на все. Кроме одного: видеть ее в объятиях другого.

Игорь стряхивает столбик пепла в пустую чашку, как-то не сложилось у него с пепельницами – последнюю разбил Саня Зубин неделю назад. Игорь смотрит на красный огонек тлеющей сигареты, ухмыляется, отпуская на волю воспоминания. Так странно думать об этом наяву, сознательно насилуя собственную память, не позволяя забыть. Мазохизм, ей-богу.

Он прикрывает глаза, упирается затылком в оконный откос, делает затяжку, ощущая, как горький дым обволакивает горло. Игорь возвращает себя на персональную точку отсчета новой жизни. Ему понадобилось пять лет и одна встреча, чтобы понять – прошлое больше не имеет значения. Чтобы отпустила обида и злость ослабила тиски. Вот только от чувства вины никак не избавиться: оно вновь и вновь сводит с ума снами и серыми все понимающими глазами той, что искалечила три жизни.

Впрочем, он сам виноват. Он и никто больше. Он подбил друга на бессмысленную гонку доказать кто круче. Взрослые мужики, мля. Обоим по тридцатнику, а глупцами были, что подростки. Дождь, скользкая трасса, темная, как сама ночь и крутой поворот. Игорь вошел плавно, злость подхлестывала в спину, а перед глазами жена в объятиях друга, как красная тряпка для быка. Игорь не увидел, почувствовал, как Пашка вылетел с трассы. Мотоцикл в хлам. И Пашка. Игорь материл его, тряс, наверное, пытался душу вернуть обратно. А он лишь улыбался. Так и умер…с улыбкой на губах.

Поразительно. Он простил ей измену, а смерть Пашки не смог. И себе до сих пор не смог. Вот только Пашка ему не снится, а преследует она, шагающая из окна.

В тот день он приехал за вещами. Ее голос до сих пор звенит в ушах, а ветер – в голове. Она шагнула в ночь и…Игорь помнит лишь белоснежное платье на черном асфальте. Он слетел по ступенькам в считанные секунды. Она лежала на асфальте точно сломанная кукла: неживая, ненастоящая. Машинально он прижал пальцы к сонной артерии: пульс трепыхался на последнем издыхании. Он переполошил весь дом, но вызвал скорую. Та приехала на удивление быстро. Машу спасли, только ходить она так и не смогла. А он не смог быть рядом с ней в ту ночь. В ту ночь он сорвался в небо. В ту ночь он отдавал себя разыгравшейся грозе, лавируя между ослепительными зигзагами молний. В ту ночь у него было рискованное испытание новой машины в экстремальных погодных условиях. Боль ослепила у самой земли: огненная, как белоснежные молнии. И тьма подружилась с ним надолго. А потом приговор врачей: микро-инсульт и никаких нагрузок. В тридцать лет! Ему перекрыли кислород, у него отняли небо. Никаких полетов на высоте более тысячи метров. Это предел, его предел. За ним - смерть.

О, как он злился. И бесился, снова пытаясь доказать, что это не про него. На высоте полторы тысячи он чуть не сдох. Напарник спас, не пустивший Игоря одного. Через некоторое время после выписки он и встретил Самурая. Тот вытащил его из болота саморазрушения и дал работу. Оказалось, в Грозовском чуть не умер финансовый гений. Цифры, деньги, договора на некоторое время дали передышку от жутких мыслей и выворачивающих снов. Он заработал денег и стал помогать Машке. Сначала просто переводил ей деньги. А потом случайно встретил их общую знакомую и понял, что к его деньгам она так и не притронулась. Тогда он приехал сам. Так и стал ездить, возил продукты, деньги. С ним Машка начала выходить на улицу, вернее он ее вывозил на прогулки, возил за город. Она стала улыбаться, а он в их встречи загонял поглубже прошлое, которое находило лазейку по ночам. А потом…потом Самурай свозил его на экскурсию на воздушном шаре и Игорь понял, что больше не сможет без неба.

Он делал бизнес легко и быстро соискал славу «Бога неба», хотя так и не знал, почему. Впрочем, он никогда и не вникал в причины. Пусть называют, как хотят. Ему плевать, ведь он, наконец, вернул себе небо.

Взъерошив волосы, Игорь находит свой телефон, вспоминая, что так и не предупредил о Марусе. Набирает короткое сообщение: «Мари со мной», — и ждет ответа. Спустя минуту телефон тренькает входящим сообщением: «Обидишь ее – морду набью». Игорь фыркает, отложив телефон.

Марусю он встретил случайно: столкнулся в дверях подъезда, но она тогда даже не обратила на него внимания. Бросила короткое: «извините», — и умчалась. А он понял, что попал. И что в этот раз все намного серьезнее, чем в далекие двадцать. Выяснить, в какой квартире она живет не составило труда. Он видел ее почти каждый день. Намеренно поджидал ее возле подъезда или высматривал в окно. Просто наблюдал и медленно сходил с ума, когда ее обнимал какой-то хлыщ на дорогой тачке. А она и не замечала его рук на своей талии, хохотала над чем-то, запрокинув голову. А Игорь мысленно прикидывал места, куда будет бить этого мажора, и руки сами сжимались в кулаки. Он не был романтиком, тот умер в нем вместе с браком, но идея родилась сама собой. И теперь каждое утро на пороге Марусиной квартиры лежал цветок. Ромашка, роза, астра, хризантема, — каждый раз другой цветок. И каждое утро она передаривала его соседке снизу, милой старушке, живущей с сыном. Игорь перебрал всю флору, отыскивая тот цветок, что она оставит себе. Нашел. Нежно-розовый тюльпан, чуть распустившийся, пахнущий весной. Она выскочила из подъезда, подставив лицо осенним лучам солнца, улыбнулась соседке и, отсалютовав ей тюльпаном, нырнула в ожидающую ее у порога Daewoo Matiz. Игорь, наблюдая за девчонкой из окна, лишь улыбнулся. А потом приключилась елка и Маруся на его пороге, приглашающая на свидание. Маруся, одним махом разогнавшая все его кошмары. И сумасшедшая ночь в ее постели. Не одна ночь. Не один день, прожитый вместе. Не одна улыбка, подаренная только ему. А он подарил ей лупоглазика. Игорь улыбается, вспоминая ее ошалелый взгляд и трепетные прикосновения к яркой тачке.

О страсти Маруси к спортивным машинам и скорости Игорь выведал у Польки. Юркую красную машинку, принадлежащую сестре Польки Розе, Грозовский узнал сразу. Сложить два и два оказалось не сложно. Хотя он и не рассчитывал, что Полина тоже дружит с Марусей, все-таки у них приличная разница в возрасте. Он ошибся. Полька души не чаяла в своей подруге, но сдавать все «явки и пароли» так легко не намеревалась. Пришлось заключить с ней сделку: информация о Марусе в обмен на тоже только касательно Тима. Разговор вышел долгий, но зато Игорь теперь знал о Марусе если не все, то многое.

Звонок в дверь отвлекает от воспоминаний. Игорь топит окурок в чашке с остывшим чаем. А ранний гость не спешит уходить, трезвонит настойчиво. Игорь открывает. На пороге стоит злой и взъерошенный Самурай. Если бы Игорь не знал, что Маруся спит в его спальне – струхнул бы серьезно. А так…

— Пустишь? — в голосе Самурая с трудом сдерживаемая ярость. — Разговор есть.

— Только не шуми, — пропуская друга в квартиру, просит Игорь.

— Не бойся, не спугну сон твоей пассии, — язвит Самурай, безошибочно входя в кухню. Усаживается за стол. Игорь с усмешкой встает у окна. Знал бы друг, кого назвал пассией Игоря. Но ерничать не хочется. Слишком зол Самурай. Зол и напуган. С чего бы?

— Что случилось, Крис? — тревога цепляет и сердце Игоря. Самурай так переживать может только из-за своих женщин.

— Машка пропала, — выдыхает Самурай. — Была в каком-то клубе на девичнике. А полчаса назад позвонила ее подруга и сказала, что Машка не отвечает на звонки, да и дома ее нет.

— У жениха спрашивал? — интересуется Игорь, осторожно прощупывая, что мог рассказать француз.

— Сказал, что Машка должна была ночевать у Розетты. Рвался со мной на поиски. Он хороший парень.

Игорь кивает. Действительно хороший, кто ж спорит. И Марусю любит – это факт.

— Розетта сказала ее адрес, — продолжает Самурай, — и в квартире ее действительно нет и…

— И не было, — перебивает Игорь, ощущая, как тревога откатывается, позволяя свободно выдохнуть. — Потому что спит твоя Машка в моей спальне. Живая и здоровая, — заканчивает под цепким взглядом стальных глаз.

Игорь не успевает среагировать, как оказывается прижатым к стене, а горло в смертельных тисках друга. И взгляд черный, вынимающий душу, обещающий убить. Но Игорь не боится этого взгляда – у него в арсенале отрезвляющий трюк. Короткий удар костяшками пальцев в солнечное сплетение, как кастетом. Другого может и убить, а Самурай лишь морщится, дыхание его срывается и хватка ослабевает.

— Угомонись, Самурай, — выдыхает Игорь, перехватывая бешеный взгляд зверя. Холодок лижет позвоночник, опутывает липкими нитями страхами, которые Игорь стряхивает нервным движением плеч. Он не боится. — Сам просил приглядеть за дочерью. А я ее и пальцем не тронул, — хотя хотелось до одури ее всю и не отпускать никуда и никогда. И сейчас хочется так, что пальцы сами сжимаются в кулаки. — Хотя, знаешь, лучшего парня твоей мышке тебе не сыскать, — и осклабился.

— Грозовский, не нарывайся, — рычит Крис, ероша волосы от затылка к макушке.

Игорь в ответ лишь пожимает плечами, сознавая, что туго ему придется, когда Самурай узнает все. Остается надеяться, что его план не сорвется и к тому времени Маруся уже будет его по всем законам этой жизни. Главное, не напортачить самому. С остальным француз справится. Игорь вздыхает, отвлекая себе от мыслей.

— Она в порядке? — спрашивает Самурай, понизив голос до шепота.

Врать непросто, но раскрывать все карты Игорь не собирается. Незачем Самураю волноваться, а то еще не приведи Господь сыщет того мажора да покалечит под горячую руку. Хотя «пробить» его, наверное, все-таки стоит в свете последних неприятностей. Врать непросто, да и Самурай легко распознает ложь — звериное чутье, мать его, — поэтому Игорь лишь кивает хмуро.

— Я взгляну? — но ответа не ждет, да и не нужен он ему. Неслышно проходит в спальню и замирает на пороге. Игорь следом не идет, потому что стоит ему взглянуть на Марусю и Самурай все поймет. И тогда будет хреново, а Игорь сейчас совершенно не готов к этому.

— Какие планы, Игорь? — возвращается в кухню, усаживается верхом на стул, подбородок кладет на скрещенные на спинке руки.

— Тебе бы отдохнуть, свалить куда-нибудь на недельку-другую.

Самурай задумчиво трет виски, морщится.

— У меня свадьба на носу…

Через две недели – Игорь в курсе.

— Перенесите. Не думаю, что сейчас удобное время для торжества. К тому же, сам знаешь, свадьба – наилучшее место, многолюдное и никто не запоминает прислугу в лицо.

— Ладно, я поговорю с Филом, — соглашается Самурай неохотно. — А ты не ответил на мой вопрос.

— Ничего особенного, Крис. Съездим к моим на юбилей, потусим пару деньков. Могу и на фестиваль ее с собой взять, если ты не возражаешь.

— Как будто тебе требуется мое разрешение, — огрызается Самурай. Игорь смотрит с подозрением, не догадался ли о чем. Но Самурай погружен в свои мысли. Минуту-две. А потом резко встает, ставит на место стул.

— Значит, мотнем с Катей на море, близняшек с собой прихватим. Кстати, тебе от них привет.

Игорь кивает, расплываясь в улыбке.

— Плаху здесь оставлю на подхвате. И если что – я всегда на связи.

— Все будет хорошо, Самурай, — успокаивает Игорь, пожимая руку друга. Тот перехватывает его взгляд.

— Смотри, за Машу головой отвечаешь. Если что – я лично тебе шею сверну. Понял?

— Да как тут не понять, — язвит, но тут же осекается. — Самурай, все будет в порядке. Со мной Маша в безопасности.

Самурай коротко усмехается и уходит. А уже через полчаса Игорь понимает, что сдержать обещание будет не так просто.

Глава 7.

7.

Июнь.

Марусю лихорадит. Она метается на кровати, что-то шепчет, кого-то зовет. Мокрая, раскрасневшаяся она горит от непомерно высокой температуры. Бредит. И страх впервые за долгие годы прорывает крепкую броню Игоря, сковывает ледяными объятиями, ворует дыхание. Еще немного и паника накроет с головой. Еще немного и он потеряет связь с реальностью и превратится в истеричку. Еще немного…Глубокий вдох. Переключиться на автопилот. Слова Димки всплывают в голове. Игорь шагает к тумбочке, ловко вскрывает необходимые ампулы, набирает лекарство в шприц. Он помнит, что для быстрого эффекта колоть лучше в вену. Оборачивается к Марусе, сбросившей подушки, смявшей простыню, беснующуюся в бреду. И как? Как попасть в вену? Как обездвижить и не причинить боли? В вену при таком раскладе ему не попасть, но укол он поставит. Игорь зажимает зубами шприц с лекарством, седлает Марусю. Одним рывком переворачивает ее на живот. Молча, сосредоточенно. Маруся брыкается, оставляет синяки на его теле. Переживет. Садится ей на ноги, одной рукой сжимает за спиной хрупкие запястья. Маруся кричит отчаянно, срывая голос до хрипа. И боль скручивает нутро Игоря, когда он вдруг понимает, что это не просто лихорадочный бред. Что-то было с ней…что-то, от чего она отбивается до сих пор. Ругнувшись сквозь зубы, оголяет ее попу и, не церемонясь, вгоняет шприц на всю длину иглы. Маруся воет раненым зверем. Игорь быстро вводит лекарство, отшвыривает пустой шприц, перекатывается на бок, не выпуская Марусю. Фиксирует ее ноги своими, спиной прижимает к груди, обхватив руками поперек живота, переплетая свои руки с ее. Она еще долго пытается вырваться, поскуливает, а потом притихает.

Игорь тоже расслабляется, утыкается носом в коротко стриженную девчачью макушку. Втягивает носом ее запах. Без духов и прочей косметической фигни. Запах любимой и желанной женщины. Игорь улыбается собственным мыслям.

Вспоминает, как выискивал ее в разношерстной толпе аэропорта. Скользил взглядом по головам, ища черную копну кудрей. И доводил себя до сумасшествия, понимая, что опоздал. Вспоминает, как провожал взглядом ее самолет, вспарывающий утреннее небо. И удивление Самурая, встретившего встрепанного приятеля на парковке. Тогда Игорь впервые поймал себя на мысли, что за несколько лет знакомства с Самураем, в то утро он впервые побывал у него дома. Как-то так получалось, что Игорь ни разу не переступал порог семейного гнездышка Корфов. И дочь Криса Игорь не видел ни разу в жизни: Самурай не хвастался своей дочуркой, тыкая всем подряд ее фотку. Он вообще оберегал дочь от любых чужих взглядов. Была бы его воля – вообще запер бы ее нафиг. Но не мог. И мириться с упрямством и вольнолюбием дочери ему было ох как непросто. Но свою мышку Самурай обожал и редко ограничивал ее свободу.

В то утро Игорь приехал к нему за помощью. Двери открыла Катерина, пригласила на чай, рассказывая, что Крис уехал провожать дочь в аэропорт. Сама она осталась дома из-за вновь подкинутых ей близняшек, которые умудрились заболеть.

Первое, что бросилось Игорю в глаза – тюльпаны. Еще не распустившиеся, уже отцветающие и слегка приоткрывшие свои лепестки они яркими пятнами раскрашивали светлую гостиную. Наполняли огромное пространство густым ароматом. Второе – огромное во всю стену панно, расписанное множеством лиц. Нежные цвета, мягкие полутона. Невольно Игорь делает шаг к панно, всматриваясь в лучистое детское личико, взрослеющее плавными переливами в красивое женское с пронзительным серым взглядом. Острые черты, чувственные губы, разлет тонких бровей и черная прядка волос, упавшая на глаза. Нет, это не разные лица, а одно. Марусино.

- Это Маша, - голос Катерины возвращает Игоря в стеклянный дом друга. А следующие слова заставляют сорваться с места : - Наша дочь.

Он мчал в аэропорт, выжимая дух из своей «Эскалады», подрезая мешающихся на пути водил, лавируя в бешеном потоке машин. Он так старался успеть и все-таки опоздал. И на несколько недель потерял Марусю. Зато стал частым гостем в доме Корфов. И близняшки, нагло пользуясь его к ним любовью, едва ли не записали его себе в няньки. Мать их, с которой он так и не имел чести познакомиться, работала как проклятая, а он развлекался с малышней, попутно вспоминая школьную программу, и был в курсе всех Марусиных передвижений по великой и могучей Европе. Он стал ее тенью, срываясь на выставки и фестивали в любую точку Европу, если только там в тот момент была она. С энтузиазмом согласился лично провести некоторые зарубежные сделки, сопровождать Криса, устраивать проверки. Он делал все, чтобы быть к ней ближе. Так он узнал, что Маруся с головой ушла в творчество. Она творила такие украшения, что никаких денег не хватит оценить их ценность. Ювелирные украшения настолько тонкой работы, что казался невозможным тот факт, что их автором была девятнадцатилетняя девчонка. Его девчонка! И гордость за нее грела сердце. Он следил за каждым аукционом и даже курировал официальный сайт, как финансовый директор. Он же устанавливал цены на все лоты, в том числе и Марусины работы: простые, но изящные и в своем изяществе невероятно дорогие и пользующиеся бешеной популярностью среди любителей драгоценностей. Он же договорился со знаменитым мастером-ювелиром о мастер-классе для Маруси. В итоге она стала брать у того частные уроки. И через несколько месяцев в списке лотов появилось три новых работы Маруси: колье, золотая подвеска-тюльпан с россыпью агатов и обручальные браслеты с гравировкой: «Я буду всегда держать тебя за руку». Но интересным был механизм браслетов: если один из супругов пытается его снять – браслет распадается на части и собрать его невозможно. В описании к лоту говорилось, что идея механизма впервые появилась в Древнем Риме, так мужчины контролировали верность своей супруги. Такую красоту Игорь отдать в чужие руки не смог. Он выскреб все свои сбережения, но выкупил лот по установленной самой девчонкой цене. Тогда у него уже был пошагово продуманный план возвращения своей девочки, в который браслеты удачно вписывались.

План работал безотказно, безукоризненно воплощаемый блондинистым дружком Маруси.

С ним Игорь встретился за пару недель до встречи с Марусей в ее квартире.

Меньшее, что Игорю в тот момент хотелось – стереть наглую улыбку с холеной рожи или переломать руки, по-хозяйски обнимающие его Марусю. Он сдержался с трудом. Но когда блондинистый проводил Марусю домой, отвел жаждущую отмщения душеньку.

Усмехнувшись, вспоминая реакцию француза и как они после напивались в ближайшем пабе, Игорь натягивает на себя с Марусей одеяло и, зарывшись лицом в шелковые волосы, засыпает.

Его будит взгляд: жаркий, изучающий и распаляющий дикое желание. А следом невесомое прикосновение пальчиков к груди, теплое дыхание, щекочущее шею. И тихий, хриплый ото сна голос:

- Я тебя раскусила, - Маруся смеется тихо, зарывшись лицом в его шею. – Хватит притворяться. Я знаю, что ты не спишь.

- Не хочу, - возражает Игорь, а сам забирается руками под толстовку, в которой уснула Маруся, гладит ее спину. Хриплый стон сводит с ума. Ему бы только сил побольше, он бы показал этой проказнице, как он по ней скучал.

- Почему? – наивно спрашивает она, продливая только ей понятную игру.

- Тогда ты прекратишь шалить, - улыбается. Его глаза по-прежнему закрыты, но он ощущает, как она напрягается в его руках. И наверняка смотрит воинственно. Он тихо посмеивается, наслаждаясь ее близостью. И тем, что она не спешит вырываться из его рук, а наоборот, прогибается как кошка, подставляясь его ласкам. Чтобы ему было удобнее касаться ее там, где ей особенно приятно.

- По-твоему я шалю?

Игорь кивает, запустив ладонь пот резинку брюк и сжав ее попку. Маруся охает.

И снова жарко шепчет в ухо:

- Да я тебя хочу так, что сейчас сдохну, - копирует его недавние слова. Игорь распахивает глаза и долго смотрит в ее лучащееся лицо. Лишь темные круги под глазами напоминают, что ночь прошла не самым лучшим способом. Да уж, потрепало их этой ночкой нехило. Какой уж тут секс после такого. Хотя какой вообще нафиг секс? Нет у них никакого секса. Нет, не было и не будет. С этой чертовкой Игорь согласен только на любовь. И никак иначе.

- А уж я как… - выдыхает хрипло, опустив ее ладошку на свой пах, показывая степень своего желания.

Маруся сдавленно смеется, поглаживая его пах ладошкой, срывая с его губ тихий рык.

- Ты решила меня убить? – спрашивает, прикрывая глаза от острого наслаждения, что дарят такие умелые и нежные пальчики, ловко забравшиеся к нему в трусы.

- Я решила тебя любить, - парирует Маруся, на миг выпустив его плоть.

Она усаживается ему на ноги и стягивает с себя толстовку. Игорь смотрит ошалело на ее красивое тело: на плавные изгибы, на маленькие грудки с темными ореолами сосков, набухших от возбуждения, на черную розу, распустившуюся на смуглой коже плеча. Он гладит ее, вспоминая нежность ее кожи, очерчивает контур татуировки, ощущая, как сбивается ее дыхание, а тело покрывается мурашками. Кладет ладони на ее грудки, взвешивая, оценивая, как идеально они ложатся в его ладони, словно созданы именно для них. Но Маруся не позволяет ему насладиться их приятной тяжестью, перехватывает инициативу, заводит его руки за голову.

- Без рук! – наказывает строго. И Игорь кивает, вцепившись пальцами в спинку кровати. Маруся щелкает его по носу, довольно улыбаясь. – Если будет плохо – говори и я перестану.

Снова кивок в ответ. Не может он говорить. От одного вида ее обнаженного тела у него крышу рвет. И хочется до одури ее. Войти в нее, чувствуя жар ее тела, и двигаться в ней, доводя ее до пика, отпуская себя только вместе с ней. И чувствовать ее удовольствие, как свое собственное. Быть с ней единым целым. И любить ее до изнеможения. Но сегодня он не сможет. Просто не выдержит, помня, какая она страстная и ненасытная в постели. Он все помнит. И ее губы на своей плоти. Да он готов кончить только от мысли, как она ласкает его ртом.

А она…он вдруг понимает, что она задумала. Твою мать!

- Маруся… - пытается ее остановить, хватает за плечи. Но она сбрасывает его руки. Смотрит хмуро.

- Я же сказала: без рук!

Игорь прячет руки за голову, но вразумить эту девчонку продолжает пытаться.

- Маруся, тебе же плохо ночью было…куда ты…зачем…не нужно…ох…твою мать… - рычит он, когда она снимает с него брюки вместе с боксерами и ладонями проводит по ногам, подбираясь к его паху.

А когда ее пальчики обхватывают его плоть, он не сдерживается, подавшись вперед, в ее ладошку, поощряя. Маруся усмехается и он перехватывает ее шальной взгляд. И уже не отпускает. Он просто не в силах оторваться от того, как она это делает. Он сдавливает спинку кровати до боли в пальцах, отрезвляя себя, не позволяя сорваться. Боясь пошевелиться. Только смотрит, как она ласкает его пальчиками, то нежно, то сжимая, набирая темп. Как целует, обхватывая губами, посасывая и щекоча язычком. Только чувствует, как срывается с ритма и без того свихнувшееся сердце, как пульс барабанит в висках и тело выкручивает судорогами удовольствия. Только чувствует ее мягкие губы, шаловливые пальчики и сводящий с ума ритм ее страсти. Только видит ее удовольствие в ее почерневших глазах. И нет больше сил сдерживаться. Иначе он просто сдохнет от наслаждения. И он не выдерживает, срывается, резко подавшись вперед бедрами, выгибаясь дугой от охренительного оргазма, подаренного ему самой любимой девочкой на свете.