Я тебе не верю!

6

— Филипп! — Его мрачный вид не располагал к тому, чтобы задавать вопросы, но Элизабет почувствовала, что должна как-то развеять свои подозрения, которые постепенно усиливались. — Мне кажется, что дорога сюда не была такой длинной.

— Вы правы.

— Но я не понимаю… — Она осеклась на полуслове, когда он внезапно свернул с магистрали, по которой они ехали почти три четверти часа, на темную боковую дорогу, обсаженную с обеих сторон огромными деревьями. — Куда мы едем?

— Мы находимся в двух милях от моего дома, который и есть конечный пункт нашей поездки. — Филипп сказал это спокойно, но осторожная вкрадчивость его голоса дала понять, что он знал, как будут восприняты его слова.

— Ваш дом?! — Она почти закричала. В это невозможно было поверить! — Вы везете меня к себе домой? Даже не спросив? Разверните машину сейчас же! — Не дождавшись ответа, она бросила яростный взгляд на своего спутника. — Вы слышите меня, Филипп? Я хочу вернуться.

— Вы и вернетесь… но только позже. — На короткий момент он повернулся к ней с белозубой улыбкой, которая сверкнула в темноте на его смуглом лице. — Я только хочу показать вам мой дом, Элизабет, разве это преступление? Мне стало казаться, что вечеринка немного… скучновата, а ночь еще только начинается. Мы разволнуем моих родителей, если вернемся так скоро. Они подумают, что что-то случилось. — Последние слова были сказаны с ироническим оттенком, и это не ускользнуло от ее внимания.

— Меня не заботит, что они подумают, — бросила она. — Я хочу вернуться.

— Не будьте занудой. — Теперь его голос звучал лениво, с налетом веселой насмешки, что явно указывало на то, что он наслаждается ее реакцией. — Я покажу вам дом, мы спокойно, как два цивилизованных человека, выпьем по чашке кофе, и, возможно, даже поговорим друг с другом без драки. — Он вновь взглянул на ее сердитое лицо и громко вздохнул. — Или, может быть, в отношении последнего мои надежды напрасны?

— Вы не имели права везти меня к себе, не спросив моего согласия, — сказала она резко. — Абсолютно никакого права!

— Знаю. Но если бы я предложил вам поехать ко мне домой этим вечером, то ваш ответ нетрудно было бы предсказать. — Его брови насмешливо приподнялись. — Разве не так?

— Вы невозможны! — Деваться было некуда, и ей не оставалось ничего иного, кроме как выходить из создавшегося положения с наименьшими потерями.

— Я тоже это знаю. — В его голосе вместе с чувственными интонациями звучало неприкрытое удовлетворение, и ей захотелось ударить его изо всей силы и побольнее. Лишь благодаря тому, что «феррари» мчался со скоростью более семидесяти миль в час по неосвещенной дороге в глухую ночь, она удовлетворилась демонстрацией ледяного презрения.

Через несколько минут дорога заметно сузилась, и они въехали через широко открытые железные ворота в большой двор, где располагался пруд с обитавшими в нем утками. Как только машина подъехала к дому автоматически зажегся свет, и стало светло как днем.

— Мое убежище. — Филипп остановил машину перед большим фермерским домом, сложенным из камня желтого цвета, с разлапистой камышовой крышей. Стены были увиты благоухающими розами и гирляндами плюща. Окна в свинцовых переплетах и двери из темного дерева усиливали впечатление неподвластности времени всего этого места, а окна верхнего этажа выглядывали из-под нависавших краев крыши вместе с маленькими декоративными балкончиками, почти сплошь скрытыми алыми и розовато-лиловыми бугенвиллеями.

— О, какая прелесть! Действительно прелесть. — Когда стих звук мотора, Элизабет импульсивно повернулась к нему. — В каком чудесном месте вы живете!

— Да, это правда. — Его темные глаза внимательно наблюдали за ней, тогда как на губах, в ответ на искреннюю похвалу его дома, появилась теплая улыбка. — Конечно, это не то, что наш замок, но мне нравится.

— Что вы, это гораздо лучше, чем замок! — Она сказала, не подумав, и густо покраснела, осознав возможный подтекст своих слов. — Не в том смысле, что дом ваших родителей некрасивый, — нет, конечно, — но этот более уютный.

— Я знаю, что вы хотите сказать, и полностью согласен. Теперь пойдем и посмотрим, что внутри.

Несколько гусей двинулись вразвалку в их сторону, громким гоготом выражая возмущение тем, что был нарушен их ночной покой. И хотя Элизабет взвизгнула при их приближении, они только посмотрели на нее, перед тем как снова сбиться в кучу, продолжая шуметь, словно старые сварливые женщины.

— Откуда здесь утки и гуси? — с удивлением спросила она Филиппа, когда они подходили к старой, скрепленной скобами деревянной двери.

— Они перешли ко мне вместе с домом при его покупке, а затем я обнаружил, мне нравится их присутствие, — охотно пояснил он. — Мой стиль жизни не способствует тому, чтобы обзаводиться домашними животными, — иногда я не бываю дома по несколько дней кряду, — но они выживают здесь, имея пруд и еду, которую я оставляю для них. Женщина из ближайшей деревни дважды в неделю приходит убраться и присмотреть за порядком, но в остальном я управляюсь сам.

— Понимаю. — Она не спросила, что является причиной его частых отлучек — бизнес или дела иного свойства, так как боялась ответа.

Они вошли в дом. Ее глазам предстали простые беленые стены, увешанные великолепными картинами, балочные потолки. Розовый ковер покрывал полы всех комнат нижнего этажа, обставленных старинной мебелью из темного дерева. Огромная кухня была выдержана в стиле «ретро», и в то же время снабжена всеми современными удобствами — вплоть до большой посудомоечной машины, скрытой за резными деревянными дверцами.

Интерьер составлял единое целое с наружным обликом дома. Здесь царил безмятежный покой. Элизабет ожидала увидеть жилище Филиппа ультрасовременным пристанищем холостяка, или это могли быть апартаменты в духе ночного клуба. Но мирный старый фермерский дом с его атмосферой спокойствия поразил Элизабет до глубины души. Однако, какое ей дело до того, как он живет! Какое ей дело до него самого!

— Вы опять хмуритесь, — разочарованно протянул Филипп. — Я собирался показать вам спальни, но, учитывая столь свирепое выражение на вашем лице, это, возможно, не самая лучшая идея?

— Я не хмурюсь. Ваш дом чудесный, сплошное очарование, и я хотела бы посмотреть комнаты наверху, если вас не затруднит.

— Что вас огорчает? — Он не двинулся с места, пока она медленно шла к лестнице.

— Ничего. — Элизабет повернулась и посмотрела ему в лицо, стараясь улыбаться и говорить непринужденно.

— Этот дом не соответствует тому, что вы ожидали увидеть? — спросил Филипп, уже в который раз показывая свою проницательность. — Вы ожидали чего-то менее… гармоничного?

— Вовсе нет. — Она никогда не умела лгать, и это было тем более трудно под его пристальным взглядом.

— Не думаю, что вы говорите правду, но, как вы сказали мне однажды по другому поводу, ваши мысли принадлежат только вам. — Он приблизился к ней, обнял за талию и, ласково заглянув в лицо, произнес: — Для такого маленького создания сердце и ум поистине железные, не так ли?

— Нет…

— Нет да. — Когда она попыталась выскользнуть из его объятий, они стали еще более крепкими. — Железные. — В его глазах разгорался огонь. — Когда я впервые увидел вас в дверях лондонской квартиры Джулии, вы показались мне хрупкой маленькой девочкой — юной и до странности невинной, хотя я думал тогда, что именно вы жена моего брата. А потом я узнал, что вы сестра, притом старшая сестра Джулии — сила, с которой считаются в мире телевидения, женщина энергичная и честолюбивая…

— Филипп… — Он проигнорировал ее протест, как будто она ничего не сказала. Его голос был по-прежнему тихим и серьезным.

— Карьеристка, черствая и бездушная. Но почти сразу же эта иллюзия рассеивается, и я вижу тигрицу, которая яростно защищает свое чадо — в данном случае, сестру. Выясняется, сколь многим вы пожертвовали ради нее после смерти родителей, хотя никто не осудил бы вас, если бы вы продолжили образование, чтобы сперва самой встать на ноги.

— Послушайте, все это уже в прошлом. Мы пойдем наверх? Я хочу сказать… Вы собирались показать мне оставшуюся часть дома, — пробормотала Элизабет, так как его близость уже мутила ее рассудок и лишала самообладания.

— А затем, в доме моих родителей, я вижу вас в образе холодной старой девы, чопорной англичанки — презрительной, высокомерной и гордой.

— Филипп, пожалуйста…

— И как раз тогда, когда я решил, что вы действительно холодная и недоступная, какой хотели казаться, я узнаю, что вы были замужем и уже успели овдоветь, что вы любили мужчину и согласились подчинить ему свою жизнь…

— Филипп! — Она все же вырвалась из его объятий, ее лицо пылало. — Да, я была замужем за Джоном Макафи, и моя фамилия Макафи.

— А теперь я вижу, что это хрупкое создание, этот блуждающий огонек, который как метеор ворвался в мою жизнь, предстает еще одной стороной своей натуры — страстной, пылкой, неистовой и при этом страдающей…

— Я не хочу продолжать этот разговор, Филипп! — На сей раз она все же заставила его на минуту замолчать.

— А Робер? Возможно, он тот тип мужчины, с которым вы стали бы обсуждать такие вещи? — спросил он строго.

— Робер? — Она не смогла сразу припомнить имя, поскольку начисто забыла своего нового знакомого.

— Там, на вечеринке у Лавалей, передо мной была еще одна Элизабет, — сказал он резко. — Вы смеялись с ним, смотрели на него так… — Он остановился и, сделав глубокий вдох, продолжил: — Таким взглядом, какого я никогда не видел у вас прежде.

— Робер был забавным, вот и все. — Элизабет никак не могла до конца поверить в реальность происходящего. Каким-то образом она оказалась в доме мужчины, с которым встретилась лишь несколько дней назад. К тому же все происходило глубокой ночью, и, что было хуже всего, он ожидал, что она откроет перед ним свою душу!

Паника охватила ее. Очевидно, она представляет для него своего рода вызов — тем более Филипп сам дал это понять, — но было также совершенно ясно, что любая брешь в ее самозащите приведет к любовной связи — знойной, но быстротечной. И эта связь закончится тогда, когда ей нужно будет уезжать. Он, без сомнения, даст ей отставку и вернется в цепкие руки Мирей, а она… она будет раздавлена и опустошена.

Но этому не бывать! Конечно, нет, твердила она себе. Не бывать, потому что она не допустит этого. Ей решать. Большинство мужчин обычно берут то, что им предлагают, поэтому она не должна предлагать. Все очень просто.

— Элизабет…

— Вы привезли меня сюда, чтобы показать ваш дом. — Теперь ей не нужно было изображать холодность. — Ну, так показывайте.

Пока она говорила, Филипп преодолел разделявшее их пространство, поднял ее на руки и принялся яростно, уже не сдерживая себя, целовать. И, как прежде, несмотря на все страхи, панику, тревогу о возможных последствиях, она не могла удержаться и не ответить на его поцелуи. Элизабет не понимала, что случилось, когда он к ней прикоснулся. Этого безумного томления, поднимавшегося из самых глубин ее естества, не было даже с Джоном, но теперь оно становилось таким сладостным и могучим, что противостоять ему не было сил.

— Ты красивая — до чего же ты красивая… — Его голос был хриплым и тихим, а дрожь, которая охватила ее тело, казалось, передается ему. — Я хочу тебя… очень. Если мы пойдем наверх… — Он запнулся, когда увидел, как сильно покраснело ее лицо. — Похоже, это не очень хорошая идея. Но нам не стоит обсуждать ее, потому что тогда мы подеремся — не так ли?

Элизабет заметила веселую искру в карих глазах, хотя вначале казалось, что он хмурится, и одарила его негодующим взглядом.

— О, опять этот взгляд! Мы должны будем повлиять на него. Ну а что теперь? Теперь мы поплаваем! Мне пришлось прибегнуть к маленькой уловке. Я спросил Джулию, любите ли вы воду, и она заверила, что вы плаваете как золотая рыбка. Мой бассейн большой и теплый.

Этот разговор мог лишь привести мысли Элизабет в полный беспорядок. Его любовные домогательства заставили ее тело дрожать как осиновый лист, а он опять был хладнокровным, веселым и циничным светским мужчиной, и это ранило ее гораздо больше, чем могло бы. Все выглядело так, как она подозревала, — не более чем мимолетная игра, небольшое развлечение в его деловой жизни.

Они долго и напряженно смотрели друг на друга, не произнося ни слова, а затем она выдавила из себя:

— У меня нет купальника.

— Это не проблема. Я не нуждаюсь в таких пустяках у себя дома.

— Не нуждаетесь?.. — Элизабет представила себе его смуглое, великолепно сложенное тело, и ее лицо вспыхнуло. — Ну а я нуждаюсь, — сказала она резко.

— Ох уж вы, англичане… — Он укоризненно покачал головой. — Такие консервативные, такие стыдливые в отношении того, что дано природой. Но, как вы уже слышали, моя маленькая сирена, я не стыжусь того, чем наградил меня Бог. Иначе вы не будете столь близки к природе и свободны в водной стихии. Удивительное ощущение, когда плаваешь без стесняющей тебя одежды. Вы никогда не пробовали?

— Нет, никогда. — Она произнесла это с нажимом и искривила губы в мрачной усмешке.

— Тогда, я уверен, ваши прелести будут достаточно скрыты от глаз теннисной майкой, она будет вам до колен. Годится?

— Мне не хочется плавать, — сказала она упрямо.

— Но вы должны. Я хочу, чтобы вы это сделали, — и добавил: — Пожалуйста, Элизабет!

Ее сопротивление было сломлено скорее не его словами, а тем тоном, которым он произнес их. Филипп говорил о многоликости ее натуры, но теперь она тоже могла видеть иную грань его характера. Он предстал перед ней трогательно, почти по-мальчишески смущенным, что никак не вязалось с его внушительным ростом и могучей мускулатурой. Это убеждало больше слов, и она уже не могла сопротивляться.

— Я… — Элизабет чуть поколебалась, а затем как можно небрежнее пожала плечами. — Ну, разве что немножко. Я не хочу огорчать Джулию. И я все же воспользуюсь вашей тенниской, — добавила она строго, когда он взял ее за руку и с насмешливой улыбкой повел через задние комнаты к саду.

— Не беспокойтесь. Вы получите тенниску. — Они прошли через большую двустворчатую дверь гостиной, которая выходила прямо во внутренний дворик, мощенный камнем, с висячими корзинами и терракотовыми вазами, полными цветов. И тогда она увидела водную гладь бассейна, заблестевшую под ночным небом отражением золотых и розовых огней.

Бассейн был большим и овальным, а у его дальнего конца стояли столики со стульями под яркими зонтиками. Позади него находилось длинное каменное сооружение, когда-то, очевидно, бывшее амбаром, но теперь разделенное на два помещения. Большее из них было переоборудовано под бар, из которого через внутреннюю дверь можно было пройти в другое, где располагались кабинки для переодевания и душевые. Здесь же хранилось множество купальных костюмов всевозможных фасонов и размеров, махровые халаты, а вдоль одной из стен тянулась широкая полка, уставленная флаконами с различными шампунями, гелями, баночками с тальком и еще всякой всячиной, предназначенной для купальщиков.

— О… — Войдя в комнату, Элизабет озадаченно глянула на Филиппа.

— Видите? — Он сделал выразительный жест рукой в сторону купальных костюмов. — Вы счастливы? Можете прикрыть ваше изысканное тело настолько, насколько вы желаете. Я буду ждать вас у бассейна, — добавил он весело. — Так что не думайте, что я собираюсь подглядывать. — Его ирония явно заслуживала осуждающего взгляда, но вместо этого она одарила его слабой улыбкой, за что сразу же стала себя презирать. — А если вы чувствуете потребность в еще большей защите, то найдете настоящее изобилие теннисных маек в шкафу в конце комнаты, — протянул он лениво.

— Уверена, что купального костюма будет достаточно, — сказала она сдержанно, и ее лицо еще более покраснело. Он ответил ей усмешкой, перед тем как выйти из комнаты.

Как же все-таки ее занесло сюда? Бетти на мгновение застыла в неподвижности, пристально глядя на свое отражение в одном из длинных узких зеркал, развешанных по стенам. Дорогое вечернее платье дало ей уверенность в себе, в которой она так нуждалась нынешним вечером, а теперь она была готова сорвать его вместе с моральными запретами и остаться беззащитной и уязвимой. Она, должно быть, сумасшедшая. Элизабет снова посмотрела на стройную золотоволосую девушку в зеркале. Она играет с огнем, в самом деле, играет — и, тем не менее, похоже, не способна бросить спички.

— О, дьявол! — Она состроила гримасу, меж тем как паника охватывала ее все больше. — Что же ты делаешь, Элизабет Макафи?

Филипп был уже в воде, когда она, осторожно ступая, появилась из амбара. Его темная фигура вспарывала водную гладь с такой энергией, что ею вновь начало овладевать тревожное предчувствие. Он был таким сильным, таким мужественным, прекрасно контролировал себя… Совсем как Джон. Оба хладнокровные, обходительные, циничные, они имели явное преимущество перед рядовыми мужчинами.

По долгу службы она встречалась с множеством мужчин. Некоторые были красивыми, некоторые интересными в общении, попадались и посредственности. Но Филипп был иным. Он имел нечто такое, чему трудно подобрать название, но что безотказно действует на любую женщину от шестнадцати до шестидесяти. Джон обладал этим качеством тоже.

Как ни была Бетти ненавистна мысль о человеке, за которого она вышла замуж, отдав ему свою душу и тело, она признавала его неотразимую притягательность. Но влечение быстро улетучилось. Остался только зловонный след предательства и обмана.

Элизабет не думала, что Филипп способен на такую подлость. Она стояла в тени, наблюдая за мощными, равномерными взмахами его рук на вспененной поверхности воды. Но Филипп не принадлежал ей. У него были женщины, множество женщин; он жил холостяцкой жизнью, которой наслаждался, возможно, с благословения Мирей.

Мирей. Она вспомнила слова Робера, сказанные как бы между прочим несколько часов назад, когда во время танца они наблюдали Филиппа и его подругу: «Они составляют красивую пару, не так ли? Каждый раз, когда я вижу их вместе, как сейчас, я всегда удивляюсь, почему Мирей не обратит внимания на богатство семьи де Сернэ». Ну, когда-нибудь обратит. Элизабет горько усмехнулась. Конечно, обратит. К тому же они подходят друг другу.

Бетти сделала вдох, прежде чем погрузиться в воду, и почти сразу же испуганно вскрикнула, когда голова Филиппа высунулась из воды рядом с ней. В следующий момент он привлек ее к себе и стал жадно целовать.

— Вы же были на другом конце бассейна, — жалобно пролепетала она, а затем все дальнейшие мысли вылетели у нее из головы, когда она, ощутив его тело рядом, поняла, что на нем, в отличие от нее, нет никакой одежды.

— Вы смотритесь великолепно. — Его глаза сияли как алмазы, отражая розовые и золотые огни, а лицо казалось каким-то чужим и незнакомым. — Почему вы не решились сразу войти в воду?

— Вы наблюдали за мной? — Элизабет думала, что он был полностью поглощен плаванием и не заметил ее в тени здания, когда она любовалась его стремительными движениями.

— Все время, — сказал он хрипло. — Мне нравится наблюдать за вами.

Она чувствовала, что его тело говорит больше, чем слова, и радовалась охлаждающему действию воды на свою кожу.

А затем он отпустил ее и поплыл к дальнему концу бассейна, продвигая свое тело вперед мощными, размеренными толчками. Остановившись на полпути, он поднял руку и крикнул:

— Покажите, как плавают златовласые искусительницы!

Элизабет плавала хорошо, и теперь продемонстрировала все, на что была способна, двигаясь в воде с такой грацией, что ее тело казалось почти невесомым. Она знала, что Филипп плывет рядом, но не оборачивалась и не останавливалась, пока не достигла дальнего края бассейна, где возле гладкой мраморной стенки резким движением головы разметала свои волосы, прежде собранные в пучок на затылке.

— Я потрясен. — Он тронул упрямый завиток, который упал на ее лоб. — Вы плаваете, как мужчина.

— Вы полагаете, что это комплимент? — спросила Элизабет с насмешливой серьезностью.

Он закрыл глаза на секунду, а когда открыл их, они лучились беззвучным смехом:

— Я действительно не думаю, что мог бы сказать больше этого, — мое самомнение полностью повержено.

— Ну и денек! — Теперь она от души смеялась. И следующие полчаса, когда они плавали, ныряли и наслаждались ощущением свободы, которую получает тело в воде, Элизабет почти забыла о том, что должна быть настороже с этим мужчиной, — почти, но не совсем.

— Кофе? — Она уже начинала дрожать, и Филипп, заметив это, выбрался из бассейна и с полным пренебрежением к своей наготе, встав у кромки воды, протянул ей руку.

Элизабет попыталась сконцентрировать внимание на верхней части его тела, но это было трудно. Казалось, что глаза не желают смотреть туда, куда им велят. Она вдруг ощутила себя озорной маленькой школьницей, которая подглядывает за взрослыми. Что за нелепость! Но вид этого большого мужского тела творил что-то непонятное с ее гормонами, порождавшими мягкую, влажную теплоту в глубине ее женского естества и заставлявшими сердце биться неровными толчками.

Филипп вытянул ее из бассейна, даже не напрягаясь, и потом она стояла перед ним, дрожа всем телом, — не только от холода.

— Чем больше я на вас смотрю, тем больше вас желаю, — сказал он тихо. — Вы околдовали меня, моя холодная маленькая англичанка, которая превращается в огонь в моих руках.

Во рту у нее пересохло, а сердце застучало, словно кузнечный молот. Осознание превосходства его мужской силы над ее женской слабостью было и угрожающим и волнующим, делая ее беспомощной, испуганной и очарованной одновременно.

— Мне неприятна мысль, что другие мужчины дотрагивались до вас, целовали, — продолжал Филипп хрипло. — Вы понимаете меня? Я никогда не испытывал того, что чувствую сейчас, и мне это не нравится, но я ничего не могу с собой поделать.

Он имел в виду Джона. И вдруг ненавистное имя обернулось спасительным талисманом, способным сдержать чувство, которое было совершенно новым для нее, — свирепое, всепоглощающее, примитивное желание и что-то еще смутное, не поддающееся определению.

— Вы имеете в виду моего мужа? — спросила она, делая нажим на каждом слове.

— Вашего покойного мужа, — поправил он мягко, задетый ее тоном. — Он умер, Элизабет. Умер. Что бы вас ни соединяло, каким бы хорошим это ни было, все ушло.

— Я знаю. — Она отшатнулась от него, так как жестокость его слов отозвалась в ней душевной болью.

— Нет, я не думаю, что вы знаете. Вы не можете жить воспоминаниями, разве вы еще не поняли это? Я не предлагаю вам забыть любимого человека — вряд ли такое возможно, — но вы должны согласиться, что ничего уже не вернешь.

— Оставьте меня! — Она думала, что сможет использовать Джона как защиту против домогательств Филиппа, но теперь поняла, что ошиблась.

Джон заставил ее чувствовать себя пылью под ногами, когда взял ее невинность, использовал ее тело, а потом исчез, не сказав ни слова. Она верила ему, любила его, но волшебная сказка обернулась чудовищным обманом.

Тогда она бродила по ночным улицам, не в состоянии заснуть из-за мучившей ее душевной раны. Она смотрела на других женщин, уродливых, некрасивых, и спрашивала себя, чем же они отличаются от нее, как мужчины могут любить их? Джон, а теперь вот и Филипп заставляли ее чувствовать себя достойной лишь презрения и жалости.

— Элизабет!

— Нет! — Филипп исчез, словно растворившись в воздухе, и на его месте возник Джон. Элизабет реагировала на это превращение со всей горечью и болью, накопившимися в сердце. Она подлетела к нему, молотя его кулаками в грудь и завывая, словно раненый зверь. Ошеломленный, он на мгновение застыл неподвижно, затем быстрым движением схватил ее за запястья, поднял и быстро понес по направлению к дому.

Когда Бетти почувствовала, что ее ноги оторвались от земли, стремление кусаться, пинаться и разрушать все, что попадет под руку, сменилось бурным приступом рыданий, и теперь, пока ее несли, она продолжала оглашать окрестности истерическим плачем, совсем не похожим на простой женский плач и немыслимым для нее прежде. Это было протестом против всей несправедливости и боли, что ей пришлось вынести из-за роковой гримасы судьбы. Ведь она ни в чем не виновата, ни в чем! И разве справедливо именно ей платить такую цену…

— Выпейте это. — Элизабет не заметила, как они оказались в доме, но через минуту почувствовала себя лежащей на чем-то мягком и обнаружила, что пальцы ее руки сжимают стакан. — Выпейте все до дна.

Ей удалось сделать несколько глотков крепкого напитка, прежде чем она вновь откинулась на мягкую софу. Слезы все еще струились из ее глаз.

— Перестаньте плакать — уже хватит. Вы слышите меня, Элизабет?

Тон его голоса и ласковая теплота прикосновений, когда он взял ее руки в свои, подействовали на нее успокаивающе. Рыдания начали стихать, превратившись в короткие всхлипывания, а затем в беззвучную дрожь.

— Ну вот. Все прошло. Побудьте пока здесь, не уходите, а я схожу за чашкой кофе, согласны?

Элизабет с трудом открыла припухшие веки, смутно сознавая, что выглядит, должно быть, так же плохо, как себя чувствует. Она никогда не умела плакать красиво, даже слезами радости. Ее нос всегда становился красным, глаза опухали, а лицо покрывалось пятнами.

— Простите меня. — Эти слова сопровождались последним, одиноким всхлипыванием. — Я не хотела этого. Я не хотела…

— Это мне следует извиниться. Я был тупым и неуклюжим и говорил о вещах, которых не должен был касаться.

— Нет. — Она посмотрела на него пришибленно, так как нотка раскаяния в его тихом, почти ласковом голосе вновь усилила ее страдание. — Это моя вина. Я не знаю, почему так повела себя. Вы, должно быть, думаете, что я сумасшедшая.

— Элизабет, показывать свои чувства не преступление.

— Знаю. — Хоть бы он надел что-нибудь на себя, мысленно молила она. Элизабет знала, что у французов мало что запрещено, что натуризм обычен на французских пляжах, но в данный момент его полное пренебрежение к своей наготе породило для нее серьезные проблемы, — и он еще хотел говорить о чувствах!

— Нет, вы этого не знаете. Вы как осторожная устрица в море жизни — изо всех сил держитесь за свою раковину.

— А что происходит, когда устрицу вынуждают покинуть свою раковину? — спросила Элизабет. — Она теряет все!

— И это все, что вы чувствуете? То есть, если вы откроетесь, начнете жить опять, вы потеряете все во второй раз?

Он не понимал — она видела, что он не понимал. Но, несмотря на это, он был так близок к истине! Элизабет пристально и с тревогой смотрела на него широко распахнутыми фиолетово-синими глазами.

Филипп медленно покачал головой и вышел из комнаты.

Был ли он действительно озабочен ее чувствами ради нее самой, или все это внимание имело конечной целью затащить ее в постель? — спрашивала она себя. Филипп не делал секрета из того, кем был, и какой образ жизни вел.

Филипп вернулся, неся поднос с кофе, на нем были надеты черные джинсы, но торс оставался открытым, а ступни ног босыми. И хотя вид его мускулистой груди по-прежнему будоражил ее чувства, это было лучше, чем иметь перед глазами все его великолепное тело. Он не проронил ни слова, только передал ей кофе, но Бетти чувствовала его внимательный взгляд на своем бледном лице с того момента, как он вошел в комнату.

Наполнив свою чашку, Филипп уселся рядом с ней, и, когда она попыталась спустить ноги на пол, он помешал ей сделать это, положив руку на одеяло, которым они были прикрыты.

— Не двигайтесь, все нормально.

Его рука осталась лежать на ее ноге недалеко от бедра, и, хотя одеяло препятствовало прямому контакту, прикосновение было обжигающим как огонь. Она ожидала дальнейших расспросов, возможно, продолжения сцены обольщения, но пока они мирно сидели в тихой, уютной комнате, освещенной неярким светом, и он пил кофе молча, очевидно погрузившись в свои собственные мысли.

Его чеканный профиль был от нее лишь на расстоянии фута, и ей доставляло удовольствие смотреть на него. После купания его волосы сбились на лоб непокорными, черными как смоль завитками. Как бы она хотела, чтобы все сложилось иначе. Как хорошо было бы встретить его до Джона, когда она еще не утратила способность верить в любовь и счастье.

Что за мысли приходят ей в голову? Какая разница, когда она могла его встретить, — он всегда был таким, как сейчас. Так же, как и Джон, он никогда не был мужчиной в «домашних тапочках». Сколько раз можно повторять одну и ту же ошибку!

Это умозаключение заставило ее внезапно спустить ноги на пол, сбросив его руку, и затем подняться, не снимая одеяла.

— Я сейчас пойду и переоденусь, если не возражаете.

— Конечно. — Филипп тоже поднялся. В тоне его голоса чувствовалось недовольство, но в глазах промелькнула улыбка. — Вы смотритесь в этом одеяле замечательно, как маленький испуганный ребенок, — сказал он мягко.

— Неужели? — Ей не нравилась его улыбка, ей все в нем не нравилось. Она не могла представить какого-нибудь мужчину, говорившего подобные слова Мирей. Рыжеволосая красавица была женщиной до кончиков ногтей, независимо от того, чем было покрыто ее совершенное тело.

— Элизабет… — И тут его голос изменился, стал низким и глуховатым. Он привлек ее к себе, с нежностью заглядывая в глаза. — Вы согрелись теперь?

— Да… — Согрелась? Она была в огне, ее мысли беспомощно смешались, когда его руки проникли под одеяло и скользнули вдоль ее тела медленным, ласкающим движением, что мгновенно вызвало у нее прилив горячей истомы. Она ждала этого! Мысль пронзила ее словно молния: она ждала этого мгновения, желала его…

— Не знаю, как вы пробуждаете во мне такое желание, — пробормотал он хрипло.

— О, Элизабет…

Их губы соединились, и с этого момента все связные мысли оборвались. Одеяло соскользнуло на пол, но она едва обратила на это внимание, хотя теперь между ними не было никакой преграды, кроме миниатюрного купальника из черного шелка.

Однако теперь это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме безумного наслаждения, которое она испытывала. Поцелуй был долгим и нежным. Его руки продолжали блуждать по ее бархатистой коже. Элизабет чувствовала, как набухают и делаются упругими ее груди, соски становятся твердыми под быстрыми и нежными прикосновениями пальцев Филиппа.

— Я не могу поверить в то, что вы со мною делаете… — Знойный французский акцент добавил очарования его ласкам. — Вы невероятны, невероятны…

Его поцелуи продолжали оставаться такими же обжигающими, когда он, оторвавшись от ее губ, стал целовать шею Элизабет, а затем спустился ниже, туда, где под тонкой тканью купальника напряглись ее груди. Он спустил с ее плеч тонкие бретельки, и ощущение его горячих губ на тяжелых округлостях ее грудей было неописуемо прекрасно.

Она не подозревала, что может испытывать такие чувства. Сочетание яростного мужского натиска и нежной любовной игры превратило ее в одно трепещущее беспомощное воплощение чувственности. Ее пальцы блуждали в его волосах, и, когда он вновь поднял голову, Элизабет осознала, что бормочет прямо ему в лицо какие-то бессвязные мольбы и оправдания. Но сейчас она могла контролировать свой разум так же слабо, как и свое тело. Она была как в дурмане и не имела представления, чем все это обернется. Но вдруг он отстранил ее от себя. Встретившись с его взглядом, она замерла в недоумении.

— Еще мгновение, и я не смог бы остановиться. Ты понимаешь, о чем я говорю? Хочешь ты или нет, я буду обладать тобой. Я, Филипп де Сернэ, а не какая-то тень, живущая в твоем воображении. Послушай меня, Элизабет…

Слушать его? Она отшатнулась, покачиваясь и густо краснея, когда начала постигать смысл его слов.

— Что бы ни соединяло вас с вашим мужем, как бы вы ни любили его, он не будет, словно призрак, витать над нашим союзом. Я этого не потерплю.

— Я… — Она попыталась говорить, как-то выразить ему свои чувства, но разум и тело отказывались повиноваться, а взгляд блуждал, избегая его взгляда, пока она старалась собрать воедино свои мысли.

— Посмотри на меня! Я живой. Я из плоти и крови и способен на сильное чувство. — Он взял ее обмякшую руку и приложил к своей груди. — Послушай…

— Не надо. — Она съежилась, испуганная выражением его лица.

— Я хочу тебя, Элизабет. — Голос Филиппа был сдавленным и напряженным. — Я желаю тебя так страстно, что мог бы не устоять перед соблазном, но платить за свою слабость потерей самоуважения не хочу.

Он взял ее за плечи, молча провел через внутренний дворик в комнату для переодевания и почти втолкнул ее внутрь. Затем, повернулся, чтобы уйти.

— Филипп! — Она была совершенно сбита с толку таким неожиданным ходом событий.

— Одевайся, Элизабет. — Он уже опять держал чувства полностью под контролем. — Я буду ждать в машине.