Я твой, Родина

Глава 19

Николай потерял много крови и впал в забытье. Точно сквозь сон он слышал, как гудели и лязгали, удаляясь, танки. Потом его трясло и подбрасывало на рессорах автомобиля. Откуда-то раздавался голос начальника санитарной службы бригады: «Скорей, скорей». Затем над ухом трещал самолет. Опять качало в машине. Какой-то женский голос шептал «Осторожнее»… «Группа крови по Янскому». — Интересно, кто такой Янский? «Триста кубиков», «триста кубиков»… И кто-то будил, тыча в руку булавками.

Очнулся он от душистого табачного дыма, приятно щекочущего ноздри. Раскрыл глаза и увидел потолок с огромной люстрой. Но свет был от переносной электролампы сбоку. Рядом женщины, девушки — все в белом. Мужчина перевязывал марлей лицо, выпуская изо рта дым ароматной папиросы.

Николай попытался встать.

— Бригада, наверное, ушла?

В него остро кольнуло. Он повалился обратно. Прохладные, пахнущие спиртом руки, осторожно взяли его за голову. Ласковый, похожий на материнский, голос унимал:

— Успокойтесь, больной. Бригада давно уехала.

Николай медленно припоминал все, что произошло. Понял, что он на операционном столе. Горькая обида сжала сердце, словно идет ожесточенный бой, а он потерял оружие.

Он сообразил, что перебита правая нога. Пошевелил пальцами — действует. «Это хорошо!» Но в бедре нетерпимо жжет. «Пуля осталась? Ну да. Будут вынимать. Вон врач одевает резиновые перчатки. Скорей бы. Пока бригада не умчалась далеко».

Он с надеждой посмотрел на лысоватого мужчину в медицинском халате:

— Вы быстро можете вырезать пулю?

— Откуда вы знаете, что пуля?

— А как же? — улыбнулся Николай. — Ведь не снаряд там застрял.

— Больной, разговаривать нельзя, — прервал ласковый женский голос.

Откинули простыню. Врач покачал головой. Николай сделал усилие, чтобы взглянуть на распухшую ногу.

Руки женщины с материнской нежностью обняли его за плечи и прижали к столу. Он завел глаза под лоб, но так и не увидел, чьи это руки. Приятно холодила ватка, который обтирали вокруг раны. Стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть от уколов в бедро. Нога онемела. Щекотнул хирургический нож.

— Какая пуля? — спросил врач.

— Браунинг, «шесть-тридцать пять».

— Откуда вы знаете?

— С пяти шагов выстрелил, гад…

Хирург оторвался от работы и задержал взгляд на лице оперируемого: — «Обыкновенная русская физиономия. Только энергичный подбородок выдается вперед. Да глаза под нависшим лбом сидят глубоко, и какого они цвета, сразу не разберешь».

Продолжая операцию, врач начинал нервничать. Наконец, сказал резко:

— Отнесите его в палату. — И отошел в сторону.

— Вынули? Дайте посмотреть, — попросил Николай. Но ему не ответили.

Когда его клали на носилки, услышал разговор:

— Что отметить в истории болезни?

— Напишите: сделана первичная обработка, — отвечал хирург. Заживет — будем извлекать. Нужна рентгенограмма.

«Ничего, — успокаивал себя Николай. — Прохожу с пулей. Потом, как-нибудь после войны, вырежут». Его принесли в палату. — Какой это город?

— Заганберг, — ответил санитар. — Знаешь?

— А как же? Брали. — Николай представил дорогу от города на запад по маршруту бригады. «С попутными машинами можно добраться до своих за несколько часов», — решил он и попросил. — К радиоприемнику — поближе.

Его подтащили к кровати в углу. Он попробовал перелезть с носилок сам и грохнулся на постель от нестерпимой боли в ноге.

— Врача! Врача, — вскрикнул он.

Санитары ушли, участливо пожав плечами. По радио звенели позывные: «Ши-ро-ка-а стра-на-а мо-я род-на-а-я».

На соседней кровати поднялся и сел весь перевязанный рослый танкист. Только кончики пальцев на руках и один восторженно сверкающий глаз не были у него перебинтованы после ожогов.

— Приказ передавать будут, — сообщил он.

— С какой бригады, земляк? — спросил его Николай.

Тот ответил, и Николай обрадовался.

— Соседи? Да ну? Здорово!

Они молча, серьезно, в полную силу пожали друг другу руки.

— Скучища здесь, — сказал обожженный, еле шевеля губами под повязкой. — Из танковых частей в палате — никого…

— Тише, черти танковые! — закричали на них со всех сторон.

Палата ожила, словно собирался бурный митинг. По радио торжественный голос читал: «Приказ Верховного Главнокомандующего»… Все тянулись к приемнику, никто не мог молчать.

— Нашему фронту опять!

— Тише!

— Тише, обормоты! Дайте послушать.

— Ого! Мы брали…

— Вот драка была!

— Тише!

— Наш комдив!

— Наш генерал!

Когда диктор, перечисляя войска, произнес: «танкисты», обожженный сосед Николая вскочил, подмигнул незабинтованным глазом и схватил с тумбочки гармонь. При имени полковника командира своей бригады Николай уткнулся в подушку, чтобы скрыть отчаяние. Полжизни, нет больше — всю жизнь он сейчас отдал бы за то, чтоб снова оказаться у лобового пулемета на броне грохочущего танка.

По радио транслировали салют. А обожженный растянул гармонь, надорвал бинты у рта и запел сиплым, простуженным голосом:

— Санита-ар! — закричал Николай. Больше он не мог крепиться. Он перевернулся на спину, ухватил одной рукой табуретку и поднял ее.

Санитарка, прибежавшая на зов, всерьез струхнула.

— Что вам, больной?

Он отдышался и произнес:

— Врача… Полчаса прошу.

— Сейчас, сейчас.

Танкист перестал играть на гармошке и внимательно глянул свободным глазом:

— Тебе кровь вливали? Ну, вот — она и дает знать. Попалась от какой-нибудь взбалмошной девчонки.

В сопровождении сестры пришел врач. Спокойный и немного насмешливый. Он удивленно поднял брови, отобрал табуретку и устало сел на нее, положив прохладную ладонь Николаю на лоб:

— Что случилось, гвардия? Почему буяните?

Доктор невзначай распахнул халат, доставая носовой платок. Николай увидел два ордена на гимнастерке, гвардейский значок под ними и сконфузился. Он приготовился было требовать, скандалить, настаивать, задать жару этим медикам, которые не понимают, что человеку надо быстрее выздороветь, и готовы лечить и лечить — только попадись им в руки! Но теперь все замыслы Николая мигом разлетелись.

— Температуру меряли? — спросил врач у сестры.

— Нет еще, товарищ майор, его только что принесли из операционной.

— Дайте термометр. Историю болезни. Ну, я вас слушаю, — повернулся он снова к Николаю.

— Мне нужно… пулю… вынуть, товарищ гвардии майор, — тщательно подбирая слова, начал Николай. — Тогда я сразу встану на ноги.

— Потерпите. Рана зарастет — будем искать.

— Как зарастет?.. Сколько времени пройдет?..

— Полмесяца, месяц — не больше.

— И потом опять полмесяца? А нельзя сейчас? Я вас очень прошу, товарищ гвардии майор, о-очень. — Глаза Николая обиженно замигали. — Мне не выдержать столько. Я совершенно здоров. Ведь только она мне мешает. Вот здесь, вот.

— Ну-ка, лягте на живот.

Врач сперва осторожно, потом все крепче и крепче начал сдавливать Николаю ногу. Ему показалось, он нащупал что-то твердое. Стиснув еще раз распухшие мускулы, он поглядел на больного. Тот не охнул ни разу, замер, спрятав лицо в подушку. Врач, закончив осмотр, тронул его за плечо: уж не потерял ли сознание.

— Как? — обернулся Николай, смахивая холодный пот со лба.

«Крепкий парень», — подумал доктор, и распорядился:

— На рентген.

— Сегодня вырежете? — оживился Николай.

— Посмотрим, что снимок скажет. А лучше подождать. Пусть подживет, тогда будем оперировать.

— Сейчас же, сегодня, товарищ майор. — Огонек надежды затеплился в Николае. — Хоть вставать смогу, а то лежу пластом: она тянет проклятая.

— Температура у вас повышенная.

— Чепуха. У меня нормальная тридцать семь и две всегда, — выдумал он. — Сделайте операцию. Товарищ гвардии майор, — Николай особенно выделил звание гвардии.

— Хорошо, хорошо. Что рентген скажет.

Ночью Николай снова лежал на операционном столе, теперь спиною кверху. Хирург последний раз смотрел рентгеновский снимок бедра. Пуля, не задев кости, прошла насквозь и застряла в мышцах сзади.

— Готовы? — еще раз спросил врач. — Делаю без наркоза. Замораживать нельзя: нога опухшая. Кричать не будете?

— Не буду. — Николай вцепился пальцами в край стола.

Пока операция длилась, Николай не издал ни звука. Врач, закончив, не сказал ему обычное «все». Обмывая руки под краном, он с любопытством посмотрел на него и спросил:

— Вы биографию Дзержинского читали?

— Нет, — признался Николай.

— Почитайте. Огромной выдержки был человек. Железный Феликс — так его и звали. Нате ваше сокровище, — положил он пулю перед глазами Николая. — И больше в палате не буяньте.

Начав ходить на костылях, Николай не вставал на больную ногу, берег ее. «Как только раны подсохнут — убегу», — твердо решил он. Под матрацем у него уже было припасено обмундирование и палка.

Он заставил себя смириться с положением «больного», как называют раненых в госпиталях. Выполняя все требования врачей, старательно ел, принимал порошки по расписанию, ходил на перевязку. Все мысли были в бригаде.

Светило солнце. На дворе стояла еще не одетая зеленью весна. Вольный воздух обжег легкие, когда Николай вышел в госпитальный сад и заковылял в самую дальнюю аллею. Было решено попробовать двигаться без костылей, и он взял с собой палку. У скамейки, под кустами акации с набухшими почками, он передохнул, посмотрел по сторонам, положил костыли, постоял в раздумье на одной ноге.

Затем он заткнул полы халата за пояс, оперся на палку, ступил на больную ногу и резко покачнулся от боли. Закружилась голова, он чуть не шлепнулся на землю. Его поддержали чьи-то руки. Николай оглянулся — Соня. Он опустился на скамью, изумленный. Она стояла перед ним в байковом халате с книгой в руках, смеясь и жмурясь от весеннего солнца.

— Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант. Вы так вышагиваете на костылях, что за вами не угонишься.

— Соня?.. Да, ну?.. Здравствуй, товарищ гвардии сержант! — Николай схватил ее за руку и притянул на скамью, не выпуская. Она села, осторожно высвободив руку из его пальцев, но потом незаметно для себя снова положила ее ему в ладонь.

— Вы давно здесь?

— Уже девять дней, — сразу помрачнел Николай.

Соня подумала, что у него очень плохо с ногой, встревожилась и замолчала. Она старалась украдкой заглянуть ему в глаза, запавшие глубоко под бровями. Но на них будто легла какая-то тень. Он посмотрел ей в лицо. Она опустила голову, приложив ладонь обратной стороной ко вспыхнувшему лицу, и постаралась прервать молчание.

— Все живы-здоровы?

— Юрий жив.

— А «Гроза»?

— Какая гроза?

— Майор, комбат. С трубкой.

— Василий Иванович Никонов? Как же? Жив, конечно.

Разговор не вязался. Оба были так взволнованы встречей, что слова вдруг пропали.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Николай, не заметив, что сказал «ты».

— Хочу убежать отсюда обратно в бригаду, — ответила она просто.

В зрачках Николая блеснула лихая искорка. Соня уловила этот огонек и успокоилась. Думая здесь, в госпитале, о Николае, она всегда почему-то прежде всего вспоминала этот живой блеск его прищуренных глаз.

Николай рассматривал похудевшую девичью руку. Он ощутил, как учащенно в нежных жилках на, запястье бьется кровь. Девушка испугалась, что их увидят в такой позе, и выдернула руку. Николай опомнился, выпрямился и растерянно произнес:

— Что это за книга?

— Некрасов, «Русские женщины». Читали?

Николай кивнул. Соня оживленно продолжала:

— Какие бывают на свете сильные люди. Правда? И как любили раньше.

— Раньше? — протянул он, перелистывая страницы и не глядя на них.

Девушка склонила голову. Темнорусые волосы упали ей на лицо. Она смахнула их в сторону и отвернулась. Потом поспешно встала. Что-то хотела ответить, но не сказала. Сорвала ветку акации и начала обрывать набухшие душистые почки.

— Смотрите, вот-вот распустятся… Скоро будут цветы… Да, я и забыла! Сегодня вечером в клубе кино. Вы будете? Мне сегодня обмундирование выдать обещали.

— Обязательно буду. А ты? Пойдем вместе, — предложил он.

Они снова помолчали. Люди, привыкшие каждый день воевать вместе со всеми, идя навстречу опасностям, преградам, работать до того, что усталость сваливает с ног, чувствовали себя неловко в спокойной обстановке тихого сада, залитого солнцем.

Каждый ясно представлял, что может быть сейчас бригада ведет бой, что там друзья и товарищи, до предела напрягая силы своих нервов и мускулов, бьются, удерживая взятое до подхода своих. А они сидят здесь на скамеечке под акациями и дышат мирным воздухом весны. Но сознание законного права раненого в бою разрешало думать о постороннем, о том, о чем не приходилось говорить на передовой.

День был так необычайно ярок, воздух так густ ароматами весны, небо так чисто, что хотелось говорить друг другу какие-то хорошие особенные слова. И Николай с Соней были смущены нахлынувшими на них чувствами. Так бывает, когда в мирное время неожиданно встречаются однополчане, спасавшие когда-то друг другу жизни на войне. Так бывает, когда после долгих лет встречаются взрослые люди, у которых когда-то, в ранней юности, начиналась пылкая любовь, не успевшая расцвесть и оставившая на всю жизнь теплые воспоминания.

Они молчали. Выручил сигнал на врачебный обход по палатам, когда всем больным надо быть на местах. Они поднялись, оба смущенные, но лица их светились большой радостью. Девушка поддерживала его. Николай, опираясь на ее руку, сделал несколько шагов.

— А костыли? — воскликнула Соня.

Костыли и палка стояли забытые у скамейки. Соня вернулась, взяла и ликующе замахала ими над головой:

— Забыл, забыл!

Они пошли по аллее. Солнце било в глаза. В свежем воздухе опьяняюще пахли набухшие почки акаций.

Николай, опираясь на палку, отправился в свою палату. Он нес подмышкой костыли, и думал: «Хорошая Соня! Вот приехать бы после Победы вместе с нею на Урал, домой. Как мама обрадуется…» Но тут же он решил, что не надо сейчас об этом мечтать, и повернул свои мысли на другое: «Что-то сейчас делают мои ребята? Или ведут бой, или спят, или на марше навстречу опасности?» Ощущение какого-то внутреннего, пока неосознанного счастья росло в нем и росло, разжигая и без того неутоленную жажду деятельности. Хотелось немедленно побежать в бригаду, драться до падения Берлина, а потом помчаться быстрее на завод, в цех, к мартену… Он представил, как они с Соней поедут вместе в бригаду, во что бы то ни стало догонят своих. Их там встретят. Все будут чертовски обрадованы. Юрий будет доволен больше всех… Как-то он там сейчас?

Мысль о том, что Юрий любит Соню, заставила его передумать: «Поеду в бригаду один».

Лежа на койке, при обходе Николай спросил врача:

— Можно выписаться досрочно?

— Когда? Сейчас? И не думайте. Вам еще не меньше месяца надо лечиться.

— Сумасшедший, — прошептала медсестра.

Николай пошевелил ногой. Немного ныло в бедре после того, как походил без костылей. Но радостное возбуждение, которое началось там, в саду, готовом расцвесть, зазеленеть, разгоралось в нем все больше. Значит, можно ходить, раз костыли забылись. Он твердо решил уйти из госпиталя. И сегодня же.

«А как Соня? Нет! К чорту! Друг воюет, а я, пользуюсь тем, что ранен, буду тут с его любимой? Нет, в бригаду, в бригаду. Скорей на танк. А с Соней и встречаться больше не нужно».

После обеда Николай надел гимнастерку, брюки, сапоги. Повесил через плечо планшет. Взял палку. Попрощался с обожженным танкистом.

— Ты куда? — спросил тот.

— В бригаду. Хватит. Врач сказал, что не пройдет и месяца, как заживет.

— Правильно. Эх, завидую тебе. Ну, как мне показаться в таком забинтованном виде. Комбат сразу выгонит. — Он развел перевязанными руками, взял гармонь, заиграл вальс: «Ночь обнимет простор — Запоет твой мотор…» — смял вдруг мелодию оглушительным аккордом и бросил гармонь на постель.

Николай направился к воротам, чтоб выйти на шоссе и попроситься на попутную машину. Лавины грузовиков с боеприпасами, горючим беспрерывно двигались к переднему краю. «Хорошо бы — попалась машина нашей бригады».

Он твердо зашагал вперед, но его окликнула Соня. В гимнастерке, раскрасневшаяся, радостная, она сняла пилотку и, размахивая ею, догнала его.

— Вы куда, товарищ гвардии лейтенант?

— Так, просто вышел посмотреть, нет ли земляков.

— Как не стыдно, — с нарочитой обидой, смеясь, упрекнула она. — Назначаете девушке свидание, обещали пойти в кино, а сами куда-то собрались. Пойдемте в сад, там хорошо.

Она потащила его на ту же самую аллею, где, сидели днем.

Николай искоса глядел на девушку.

Шуршал под ногами песок. Палка оставляла глубокие следы на дорожке сада.

Соне стало тревожно. Она быстро села на скамью. Николай стоял перед нею. Видно, что он хотел сообщить ей нечто важное. Но он ничего не сказал, а взглянул на часы. Соня спросила:

— Вы куда-то торопитесь?

Он шагнул, к ней. На лице твердая решимость. Он хотел ей предложить сейчас же, вместе о ним уехать на передовую.

— Знаешь что, Соня?

— Что?

— Сержант Потапова, — раздался в саду голос санитарки. — Вас врач вызывает.

Соня поднялась.

— Извините, я сейчас.

Николай смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом аллеи. Он обвел взглядом тихий сад и мирные окна госпитального здания за кустами акаций. Покой наполнял этот уголок земли. И тут он услышал, как где-то, недалеко, в стороне по шоссе проходила колонна танков. Он ощутил, как вздрагивает почва под ногами, — и все решилось разом.

Соня вернулась в сад огорченная. Она спешила к той скамье, где оставила Николая, чтоб предложить ему бежать в бригаду вместе. Она подавала рапорт, и ей не разрешили выписаться досрочно, уговаривали вообще остаться — потом работать в госпитале.

Николая нигде не было. Вечером за ужином ей вручили записку. На листке из полевой книжки размашистым почерком было написано несколько слов: