Я убью тебя, милый

Глава 11

Я проснулась от приглушенного стона, и. открыв глаза, быстро вскочила и закричала от ужаса. Четверо девчонок накинули на Танькину шею полотенце и пытались ее задушить. Даже при тусклом свете было видно, что Танька начала синеть, изо рта ее шла пена. Не раздумывая я схватила табуретку и принялась молотить ею всех без разбора. Девчонки, не выдержав такого напора, разбежались. Танька лежала без движения.

— Убью, суки! — кричала я, брызгая слюной. — Замочу, гадины, мне терять нечего!

— Мы хотели эту интеллигенточку замочить, чтобы ей не западло было с нами из одной кружки пить, — сказала рослая деваха, вытирая кровь.

— Я вас сама быстрее замочу! — прошипела я и бросилась к Таньке.

Девчонки отошли в сторону и стали шептаться. Не обращая на них внимания, я склонилась над подругой. Она была без сознания.

— Танька, ты жива? — потрясла я ее за плечо.

Танька молчала. Я взяла ее за запястье — пульс прощупывался с трудом. Почувствовав, как на лбу выступил холодный пот, я бросилась к двери и стала стучать изо всех сил.

— Что надо? — лениво спросил дежурный, открывая «глазок».

— Быстрее, тут девочка умирает! — истошно закричала я.

Дежурный вызвал санитаров, и Таньку унесли. Я с трудом сдерживала слезы. Вскоре пришел начальник и попросил нас объяснить, что произошло. Я понимала, что если выдам девчонок, которые душили Таньку, то мне присвоят звание «стукач». Это в колонии хуже смерти. Меня будут бить на каждом шагу и подстраивать всякие гадости. Конечно, тех, кто хотел убить Таньку, накажут, но за стукачество я пострадаю ничуть не меньше.

— Ну что же вы молчите? — посмотрел на меня начальник. — Рассказывайте, что произошло?

— У Тани, наверное, астма. Ей не хватало воздуха. Я проснулась от того, что она громко стонала. Я испугалась за ее жизнь и позвала дежурного.

— Странно, — прищурил глаза начальник. — Врач установил, что осужденную душили. На шее остались синяки. Я хочу знать, кто ее душил.

Девчонки опустили глаза и напряглись, искоса посматривая на меня. Я постаралась сделать удивленный вид и растерянно пожала плечами.

— Извините, ничем не могу вам помочь. Я рассказала то, что видела сама. Может, кто-то и вправду ее душил, но я не знаю, кто это сделал. Мне очень жаль.

Начальник хмыкнул и вышел из секции, громко хлопнув дверью. Следом за ним вышел дежурный. Девчонки молча легли спать. Я лежала и думала о Таньке. Где она и что с ней? На этот вопрос мне никто не ответит. Здесь вообще не принято задавать вопросы, это я поняла с первого дня пребывания в колонии.

На следующий день мне разрешили свидание. Удивившись, я прошла в специально оборудованную комнату и увидела… Верку.

— У нас всего час. Долгосрочное свидание мне не дали, ведь я не мать и не муж, — вздохнула она.

Я не произнесла ни слова.

— Я привезла целую сумку вещей, — продолжала Верка, — еды набрала на всю зарплату. Приехала рано утром, но очень долго простояла в очереди. Затем прошмонали меня по полной программе — делали досмотр, проверяли, нет ли спиртного. Повыбрасывали половину того, что я тебе привезла. Даже вязаный шарф выкинули, сказали, что в колонию вязаное вообще привозить нельзя. Мол, заключенные могут распускать нитки и вить веревки. Фланелевый халатик тоже не разрешили. Не знаю почему. Я слышала, что в колонию можно передавать только темные вещи, светлые нельзя. Я специально съездила на базар и купила темный фланелевый халатик. Твой размерчик. Сорок четыре. Темно-синего цвета. Не взяли, заразы! Теплые сапожки не взяли. Зима на носу. Они что у вас, сдурели, что ли?

— Мне и в казенной одежде неплохо, — тихо сказала я и исподлобья посмотрела на Верку. — Телогрейку и валенки дадут. Перезимую.

— Дашенька, ты так похудела! Сама на себя не похожа… — На Веркиных глазах показались слезы. — Стала как жердь, взгляд бегающий, словно ты чего-то боишься…

— Посиди тут, я посмотрю, какой у тебя взгляд будет.

— Я тебе суп привезла, курицу, пирожки, колбасу. Наверное, пока до тебя передача дойдет, половину съедят, тебе самый мизер достанется. Дашка, ты уверена, что выдержишь свой срок?

— Постараюсь. Здесь тоже жить можно. Ты с мужем приехала или одна?

— Одна.

— Скажи, Верка, вы ходили в милицию, ведь я так и не нашла денег? — в упор спросила я сестру.

— Нет. Какая, к черту, милиция… Мы туда и не собирались идти. Просто хотелось тебя немного припугнуть, и все. Хотели, чтобы ты с Глебом помирилась и нам деньгами помогла. Неужели ты думаешь, что у нас хватило бы подлости пойти в милицию? Ты что, Дашенька! — залилась краской Верка.

Попугать, говоришь, — усмехнулась я. — Хорошо же вы меня попугали, что я на три года в колонию общего режима загремела! Пугачи! Так напугали, что до сих пор трясусь!

— Извини, мы не знали, что так получится…

— Макса нашли?

— Нет. — Веркины глаза как-то странно забегали, и я поняла, что она что-то явно недоговаривает.

— А мать его ищет?

— Ищет, только никак не может найти. Он пока числится без вести пропавшим.

— А почему меня о нем никто не спрашивает?

— Кто тебя спросит, если ты здесь сидишь? — смутилась Верка.

— Ты мне все говоришь или что-то скрываешь?

— Все, — тихо сказала Верка.

— А как мать Макса отреагировала на то, что меня посадили?

— Да никак. Она тебя знать больше не хочет.

— Моя квартира закрыта?

— Закрыта. В ней никто не живет. Дашенька, ты только не волнуйся, про Макса мы никому не расскажем.

— А я и не волнуюсь. Ладно, Верка, мне пора. Нам больше не о чем говорить. Семейного тебе счастья и побольше денег. Все-таки нехорошо как-то получилось. Я-то, дура, думала, что вы всерьез меня на пушку взяли, а вы, оказывается, просто попугать решили… — сквозь слезы улыбнулась я.

— Подожди. Мы говорим еще только двадцать минут. У нас еще сорок минут осталось.

— Хватит и двадцати. Сорок минут это слишком много.

— Ты прости меня, если можешь. За все…

— Я не злюсь. Я вас с Кириллом давно уже простила. Что мне на вас злиться? Вы для меня чужие люди. У вас своя жизнь, а у меня своя. У нас ничего не может быть общего. Я рада, сестренка, что у тебя неплохо идут дела. Извини.

Я встала и направилась к выходу.

— Даша! — окликнула меня Верка. — Стой. Я хочу, чтобы ты на меня не обижалась.

— Я уже не в том возрасте, чтобы на кого-то обижаться. Я просто не хочу тебя больше знать.

Вернувшись в секцию, я села на кровать и смахнула слезы. Ближе к вечеру мне принесли передачу. В колонии есть такой закон. Передачами нужно делиться даже с теми, кто тебе неприятен. Пожадничаешь — изобьют. Кроме того, процветает натуральный обмен. За пачку дешевого чая можно получить приличные джинсы или неплохую юбку. Впрочем, хорошие вещи забирают себе надзиратели, а нам отдают те, что похуже. Вот и халат отобрали только потому, что он новый. «Зря сестрица потратилась», — злорадно усмехнулась я.

Раздав часть передачи девчонкам, я стала думать о Верке. Она что-то не договаривает, но что? Макса до сих пор не нашли, это точно. Я в этом не сомневаюсь. Если бы его нашли, то ко мне в колонию давно бы уже прикатил следователь. В этой истории что-то не так. Верка упорно молчит, но я-то знаю свою сестру. Может, мать Макса до чего-то докопалась? Хотя, в принципе, мне нечего бояться. Нужно еще доказать мою причастность к этому делу.

Через несколько дней в отряд вернулась Танька. Я бросилась к ней на шею и радостно прошептала:

— Ну, слава Богу, все обошлось!

— Я тебе обязана, — вздохнула Танька. — Если бы не ты, еще неизвестно, чем бы все это закончилось. Я умею быть благодарной, поверь.

— Какие, к черту, благодарности, главное, что ты осталась жива. Ты лежала в санчасти?

— Да. Доктор сказал, что я чудом выжила. Ты меня, Дашка, с того света вытянула. Еще немного, и все, пришлось бы папочке гроб отсюда увозить. А так — ничего, полежала под капельницей и отошла. В санчасти здорово! Можно спать сколько хочешь и никто не стоит над душой.

— Танюш, я передачу получила. Правда, тут осталось немного, но кое-что я для тебя припасла.

Я заварила некрепкий чай, вытащила печенье с конфетами, и мы с Танькой с удовольствием перекусили.

— Не представляю, как это бабье пьет чифирь? — пожала плечами я. — Ведь так можно не только сердце посадить, но и все остальное тоже.

— Эти твари ничем не брезгуют. Кстати, они не сделали тебе ничего плохого, пока меня не было?

— Нет, побоялись.

— Даша, а кто тебя так драться научил?

— Никто, — засмеялась я. — До колонии в жизни не дралась. Даже и подумать не могла, что мне придется научиться.

— Ты такая хрупкая на вид, а дерешься, как Синди Ротрок. Откуда в тебе столько силы? — улыбнулась Танька.

— Теперь нужно быть начеку. Давай поступим так: полночи будешь спать ты, а полночи я. Обоим засыпать нельзя, иначе может повториться та же самая история.

Так мы и сделали. Спали по очереди. Дни тянулись медленно, убивая однообразием. Примерно через месяц пришел дежурный и пригласил Таньку с вещами на выход. Танька улыбнулась, пожала мне руку и сказала:

— Вот видишь, я же тебе говорила, что меня скоро освободят. Скорее всего, папику удалось доказать мою невиновность.

— Я очень рада за тебя, — с трудом произнесла я, глотая слезы.

Сейчас сяду в шикарную тачку и поеду в Москву. Отсюда до столицы часов шесть добираться, не больше. По дороге мы с папиком выпьем классного виски, а Вечером пойдем в ресторан. Наверное, папик закатит грандиозный банкет по случаю моего возвращения. Ты только не падай духом, Дашуня! Я скоро за тобой вернусь. Я оттрубила здесь семь месяцев. Ты пока сидишь шесть Ровно через месяц я заберу тебя. За месяц папик обязательно утрясет твой вопрос. Ты мне веришь?

— Верю, — прошептала я.

— Ты только держись, — хлопнула меня по плечу Танька. — Я не долго, подруга. Скоро я за тобой приеду!

Взяв сумку, она направилась к выходу. Остановившись у дверей, обернулась и громко заявила на всю секцию:

— Кто Дашку тронет — на воле урою. Узнаю, когда заканчивается срок, и прямо у ворот колонии заживо похороню. Понятно вам, кобылы?!

Когда Танька ушла, девчонки, не стесняясь меня, выматерились, но дальше этого дело не пошло. На Танькино место поселили какую-то «шестерку», которую шпыняли всем отрядом. Я сомневалась в том, что Танька вытащит меня отсюда — ведь это стоит сумасшедших денег! Больно надо папику выкладывать кругленькую сумму за какую-то неизвестную зечку… В общем, я готовилась провести в этом дурдоме еще два с половиной года.

Без Таньки стало как-то пусто. Я осталась наедине со своими проблемами и душевной мукой. Подруг на зоне я не искала, да здесь их и быть не могло. Таньку послал мне Бог, а такие подарки и на воле-то бывают редкостью.

Больше всего меня раздражали женские татуировки, которые девчонки клепали себе с неуемным энтузиазмом. На зоне это называется «набить мастюху». Все бегали в туалет, прихватив с собой тушь и иголку. Главное, чтобы не увидел начальник. Если увидит, то сразу в карцер. Я никогда не понимала, зачем уродовать себя? Почти у всех девчонок было наколото одно и то же слово: «КЛОТ», что означало: «Клянусь Любить Одного Тебя», или «САТУРН», что означало: «Слышишь, А Тебя Уже Разлюбить Невозможно». Ну и чушь!

В один из дней мы с девчонками возвращались с фабрики и присели покурить. Вскоре к нам подошел охранник и сказал:

— Ну что, красавицы, кто из вас хочет выпить?

Все замолкли и опустили глаза, но самая бестолковая из нас радостно согласилась. Он налил ей полный стакан водки из припрятанной под курткой бутылки и протянул посыпанный солью сухарь.

— А покурить нормальную сигарету хочешь?

— Хочу, — пьяно протянула она.

— Может, ты еще и потрахаться хочешь? — заржал охранник.

— А может, ты сам подрочишь за бараком, — нахально ответила она.

Все ее поддержали и стали дружно смеяться. Мужчина побагровел и крепко схватил девчонку за руку.

— Пошли.

— Куда? — испугалась она.

— Пойдешь туда, куда я тебя поведу. А если не пойдешь, то отправишься в карцер.

— Никуда она не пойдет, — сказала пожилая зечка. — Пусть вызывают дежурного. Мы все подтвердим, что это ты налил ей стакан водки и первый ее оскорбил.

— Я никому водку не наливал, — пригрозил нам пальцем охранник. — Да и кто вам поверит, ведь вы сучки, преступницы, отбросы общества. Грязные, вонючие твари! От вас разит как от скотины! Корова и то лучше пахнет, чем вы!

Мужчина силой потащил девчонку в сторону швейной фабрики. Она почти не сопротивлялась, только крикнула нам:

— Я его не боюсь! Что мне его бояться?!

— Она тут уже два года сидит, — сказала старшая. — Попробуй выдержи два года без глотка спиртного. Тут у любого крыша поедет. Водка ей в голову ударила, вот она и окосела сразу.

… Появилась она к отбою. Забилась в угол, закрыла лицо руками и долго рыдала, не отвечая на все наши расспросы. Наревевшись вдоволь, девчонка стянула платок, и мы в ужасе отпрянули. Эти изверги обрили ей полголовы, оставив волосы на макушке на манер крысиного хвоста. Тело зечки было в синяках, одежда разорвана, вся юбка в крови.

— Кто тебя так? — выдохнули мы.

— Их было много, — рыдала девушка. — Человек десять. Все это происходило в красном уголке. Я плохо помню, потому что несколько раз теряла сознание.

— Нужно идти к начальнику, — сказала одна из девчонок.

— Начальник тоже там был, — опустила голову пострадавшая. — Он сказал, что если я пикну, то он меня живьем в землю закопает. Не надо никуда ходить. Нужно просто все это пережить, а потом постараться забыть.

— Я как раз мимо красного уголка проходила, — вздохнула молоденькая зечка. — Слышала крики и мольбы о пощаде. Я от страха не могла пошевельнуться. Постояла, постояла и пустилась со всех ног от греха подальше.

— А мне ее не жалко нисколько, — сказала старшая. — Не надо быть дурой. Мы ведь заключенные, преступницы, а они менты. Им всегда верить будут, а нам веры нет. Сама виновата — схватила стакан водяры и выжрала до капли. Теперь будет знать, что на зоне на халяву никто не поит. А то возомнила! Думала, за красивые глаза будут поить! Вот и получила по заслугам.

Я слушала ее и думала о том, заберет меня Танька отсюда или нет. Мне тоже не было жаль эту девчонку. Старшая правильно сказала: не пей с кем попало и знай свое место. С того момента, как Танька освободилась, прошло десять дней. Если через двадцать дней меня не выпустят — значит, я буду сидеть столько, сколько назначил суд.

На следующий день меня вызвали к начальнику. Улыбаясь, он сказал, что за хорошее поведение я могу получить внеочередное свидание сроком на сутки в специальной гостинице. Я была уверена, что свидание выбила Верка, для того чтобы возобновить родственные отношения, и хотела отказаться. Но начальник заявил, что он уже выписал разрешение и меня ждут. «А, ладно, хоть высплюсь», — подумала я и вместе с дежурным отправилась в гостиницу. Зайдя в комнату, я не поверила собственным глазам, когда увидела сидящего в кресле Глеба. Он улыбнулся и жестом пригласил меня зайти. Как только за мной закрылась дверь, Глеб тихо сказал:

— Садись, чувствуй себя как дома. Условия, конечно, тут скотские, но, думаю, все же получше, чем в твоем бараке. Я выбрал номер «люкс». Мне его ваш начальник порекомендовал. Ваш это «люкс», можно представить себе, как выглядят остальные.

Я села на кровать и поджала ноги.

— Ты плохо выглядишь, Даша, — нахмурился Глеб. — Похудела просто ужас. Кожа да кости. Как тебе здесь?

— Нормально, — безразлично произнесла я.

Неожиданно раздался стук в дверь. Вздохнув, я испуганно посмотрела на Глеба.

— Кто это?

— Наверное, за сетками пришли.

— За какими сетками?

— Менты тоже жрать хотят. Ты думаешь, мне с тобой свидание за просто так дали?

Глеб открыл дверь и передал охранникам несколько пачек дорогих сигарет, вслед за ними последовала большая сумка с продуктами. Вернувшись на прежнее место, он сказал:

— Я им хорошо заплатил, и мне разрешили взять спиртное. Ты, наверное, забыла, какое оно на вкус? Даша, может, ты есть хочешь? Сейчас, подожди, я только суну денег, чтобы нас больше никто не беспокоил.

Глеб крикнул охранника. Затем вышел на пару минут в коридор и о чем-то поговорил с ним.

— Ну вот, Дашуля, все проблемы улажены, до утра мы с тобой будем одни. Утром мне надо ехать в Москву. Я сюда по работе приехал, ну, не сюда, конечно, а в этот городишко. Узнал, что ты тут сидишь, и решил тебя навестить. Дашенька, ты меня совсем не слушаешь?

— Глеб, а тут горячая вода есть? — спросила я.

— Нет, моя радость. Тут только холодная, но есть плитка. Сказали, что на ней воду можно подогреть.

— Жаль, а я-то думала, что смогу помыться…

— Подожди.

Глеб постучал в дверь и позвал охранника. Переговорив с ним, он радостно сообщил:

— Я все устроил! Оказывается, в цоколе гостиницы есть душевая с горячей водой и даже настоящая сауна. Сейчас там все подготовят, и мы с тобой будем париться целых три часа!

— Спасибо, — буркнула я, опустив глаза.

— Боже мой, как ты похудела!

Глеб достал спортивную сумку и принялся выставлять на стол продукты. От такого изобилия у меня заурчало в животе. Схватив мягкую булочку, я намазала ее маслом и, давясь, проглотила за пять секунд. Глеб снял пиджак, повесил его на стул и испуганно посмотрел на меня.

— Даша, ты только не переживай, — сказал он. — Я продуктов набрал немеренно. Креветки, трубач, икра красная, икра черная, нарезка… Ты говори, что ты хочешь.

— Как ты все это сюда пронес?

— Дашенька, ты же знаешь, что я умею разговаривать с людьми и имею деньги. Ты бы ела поосторожней, у тебя, наверное, за это время желудок стал, как у котенка…

Я кивнула и подумала о том, что пора остановиться. Так и помереть недолго — с голодухи-то живот набить! Отодвинувшись от стола, я молча уставилась в пол. Глеб почувствовал возникшее напряжение и спросил:

— Даша, а как насчет рюмочки виски?

— Наливай, — пожала я плечами. — Ты и рюмки прихватил?

— Все свое ношу с собой, — засмеялся он. — За встречу!

Я промолчала и залпом осушила протянутую рюмку виски. По телу разлилось приятное тепло. Все-таки виски классная вещь, сразу снимает напряжение!

Глеб изо всех сил старался казаться непринужденным. Ерзая на казенном стуле, он болтал о всякой ерунде, но я даже не пыталась вникнуть в смысл его рассказов. Странное дело, рядом со мной сидит мужчина моих грез, а я нисколько не волнуюсь. Что-то случилось с чувствами, и они не спешат просыпаться… А может, никаких чувств больше нет? А, к черту это самоедство! Приехал — молодец. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Не обращая на Глеба внимания, я накинулась на икру, от икры перешла к осетрине, от осетрины — к копченой курице. Глеб замолчал и, раскрыв рот, наблюдал за моими действиями.

— Даша, может, еще баночку икры открыть? — еле слышно спросил он.

— Попозже. Сейчас это утрамбуется, потом откроешь. Ты на меня не смотри. Мне сидеть еще два с половиной года. Ты в этот городишко вряд ли приедешь, поэтому я хочу наесться так, чтобы вспоминать об этом все оставшееся время.

— Ты ешь, Дашенька, ешь. Я много набрал. Я и охранникам несколько сеток передал и посыльным от начальства кое-что сунул. Как тебе тут живется?

— Нормально.

— Ты уверена?

— Сам подумай; как живется в колонии? — пожала я плечами. — Главное тут — никуда не лезть. Не будешь лезть — силком тебя никто не потянет. Вляпаться можно только по собственной вине. Тут нужно держать ухо востро и никого не бояться. Например, если кто-то уронит вещь, а ты нагнешься, чтобы ее поднять, то после этого на хорошую жизнь не рассчитывай.

— Как это?

— Будешь до посинения за другими подбирать. Тебе будут кидать, а ты подбирать. Не скажу, что в отряде меня уважают, но, по крайней мере, не достают. Мне для этого пришлось несколько раз пройтись табуреткой по головам. Я и сама не знаю, как смогла взять себя в руки, когда сюда попала. Сначала думала, что не выживу, хотела руки на себя наложить, но потом ничего, привыкла. Я здесь повзрослела, а может, постарела. В последнее время я замкнулась на себе. Другие заключенные для меня как бы не существуют.

— А какие тут условия?

Если эта гостиница считается здесь крутой, то представь, как выглядят наши бараки. В бараках очень сыро. Вроде бы отопительный сезон давно начался, а у нас до сих пор не топят. На стенах грибки, плесень. В секциях воняет сыростью. Вода для питья ржавая. Говорят, что эту зону построили на болоте. Так что где же ей взяться — нормальной воде? От ржавой воды летят зубы, тело чешется. Девчонки расчесываются до крови, заносят инфекцию, подолгу болеют. Тут все помешаны на сигаретах и чае. Это самое ценное из то-то, что разрешают передавать в посылках. Все чифирят, но я чифирить не могу — тошнит. Да и лицо от чифиря становится землистого цвета. Администрация у нас паршивая. Охранники трахают зечек за пачку дешевого чая, по обоюдному желанию, естественно. Впрочем, с мужиками проще, они хоть немного нас жалеют и понимают. А вот бабы-надзирательницы — те вообще сволочи каких мало. Мы их называем «эсэсовки». Они никогда и никого не слушают. Ты умирать будешь на их глазах — они не почешутся.

Я замолчала и посмотрела на Глеба. Он вздохнул и налил мне полную рюмку виски. Я выпила и принялась с аппетитом уплетать куриную ногу.

Глеб закурил сигарету.

— Я видел, как тут других шмонают, — задумчиво произнес он. — Родителей, родственничков… Это просто кошмар! С родственниками заключенных обращаются так, будто они сами в чем-то провинились. Раздевают, обыскивают сумки, все переворачивают. Правда, со мной так никто не обращался. У моего товарища в этой колонии один дядечка знакомый есть. Он тут юрисконсультом работает. Так вот, ему позвонили и хорошо заплатили, чтобы меня никто не шмонал. Как видишь, получилось неплохо: выделили самый лучший номер, разрешили пронести спиртное, сауну сделают.

— Ты же сюда в командировку приехал…

— Это я соврал, Дашка, — занервничал Глеб. — Мне просто захотелось тебя увидеть. Я нашел следака, который вел твое дело, и у него получил информацию о том, в какой колонии ты сидишь. Все устроил и приехал. Думал, ты не захочешь меня видеть, но ты молодец, пришла. Почему ты не спрашиваешь, как моя жизнь?

— Не знаю. В последнее время я больше думаю о своей. Жаль, что она проходит мимо меня. Страшно подумать о том, что впереди ничего не осталось.

— Ты злишься на меня за то, что я тебя сюда засадил?

— Нет. Тут все понятно. Я ведь хотела тебя убить. Я знала, что ты меня засадишь.

— Знала?

— Ну конечно! Ведь ты мне еще в машине грозился, когда я везла тебя, раненого, в больницу.

Я достала папиросу и закурила. Глеб посмотрел на меня округлившимися глазами.

— Даша, брось эту гадость! Разве девушки курят папиросы?

— Какая я девушка? Вот уже полгода, как я обыкновенная зечка, баба третьего сорта, отброс общества!

— Даша, прошу тебя, возьми сигарету. Папиросы курят работяги, бомжи, нищие в переходах, ноты?!

Пожав плечами, я затушила папиросу. Затем аккуратно завернула ее в клочок газеты и сунула в карман казенного халата.

— А это зачем?

— А это на следующий раз. Я выкурю эту папиросу там, где это никого не шокирует.

Взяв тоненькую сигарету, я глубоко затянулась.

— Это дамские, с ментолом. Ты их раньше очень любила.

— Я уже не помню, что было раньше. Теперь мне кажется, что сигаретами накуриться невозможно. Охранники всегда над нами издеваются. Когда посылки приходят, они вскрывают пачки и ломают сигареты.

— Зачем?

— Не знаю. Наверное, им просто хочется покуражиться. Девчонки мучаются, курят поломанные сигареты.

— Тебя хоть кто-нибудь навещает?

— Один раз приезжала сестра на короткое свидание. Мы разговаривали в кабинках, как на переговорном пункте. Они застекленные, и связь в них через телефон. Правда, аппараты там стоят такие, что в них практически ничего не слышно. Это сделали специально, чтобы заключенные почувствовали себя настоящими изгоями. Во многих кабинках кричат, стучат, многие плачут… Мы с сестрой давно уже в прохладных отношениях, поэтому свидание не принесло мне радости. Она не пришла даже на суд… Не понимаю, зачем она приехала в колонию? За полгода ни одной посылки, и вдруг заявилась… Посмотреть захотела, в какой обстановке я нахожусь. Тут есть только одно приятное место — лазарет, но туда еще нужно умудриться попасть. Некоторые расчесывают тело так сильно, что оно покрывается коростой и начинает гнить. Другие вводят в руку вазелин. Рука распухает, синеет и ужасно болит. Это тоже прямой путь в больницу.

— У тебя даже глаза другие стали, не такие, как раньше, — тяжело вздохнул Глеб.

— А какие были раньше?

— Раньше они у тебя были озорные, веселые, с огоньком, а теперь — тусклые, чужие. В них только смертная тоска, и все.

— А что ты хочешь? Ведь я и подумать не могла, что меня посадят. Сначала я была в шоке, потом привыкла. Человек ко всему привыкает, даже к таким мерзостям, после которых жить не хочется. Представляешь, когда сюда привозят, в первую очередь делают медицинский осмотр. Раздевают догола, просят раздвинуть ноги и грязным пальцем лезут во влагалище. Будто я скотина какая-то! И все это в присутствии охранника, который слюнями изошелся, глядя на мое унижение…

Когда меня кинули в карантинную камеру, я увидела там пожилую женщину. Мне так захотелось упасть ей на грудь и выплакаться всласть, но она не обратила на меня никакого внимания. Понимаешь, никакого, даже не повернулась в мою сторону. Взяв себя в руки, я тихо спросила ее:

— Вы тут давно сидите? Что вы натворили? Она окинула меня безразличным взглядом:

— Зачем тебе?

— Просто так. Мы же с вами товарищи по несчастью, значит, должны поддерживать друг друга, — грустно сказала я.

Женщина усмехнулась:

— Вижу, милая, что ты тут новичок, поэтому дам тебе ценный совет. В том месте, где мы с тобой находимся, никогда не было и никогда не будет товарищей. Если не хочешь нажить себе неприятностей, забудь эти слова.

Это был мой первый урок. А сколько последовало потом… Ты, конечно, видел фотографии преступников, ну, такие — в фас и в профиль. Так вот, когда меня фотографировали, я нечаянно моргнула. Мент дал мне дубинкой по голове да так сильно, что у меня опухло правое ухо. Он сказал, что забьет насмерть, если я испорчу еще хоть один кадр… Здесь никто не смотрит на меня как на женщину. На меня смотрят как на кусок протухшего мяса…

Замолчав, я вновь накинулась на еду. Глеб не переставая курил, нервно постукивая пальцами по столу.

— Ничего страшного, что я так много ем? — спросила я.

— Да ешь на здоровье, — растерялся Глеб.

— Я сейчас ем как крыса, — засмеялась я.

— Какая еще крыса? — не понял Глеб.

— Самая обыкновенная. Я ведь ем втихаря и ни с кем не делюсь. На зоне таких называют крысами и бьют по морде. Тебе не смешно. Извини. На зоне свои понятия и свой юмор. Просто я давно уже такой вкуснятины не ела. Курочка, рыбка, икра— это тебе не баланда из наших шлемок.

— А что такое шлемки?

— Шлемки — это миски. Здесь свой жаргон. Дальняк — туалет. Баландер — охранник, шлемки — миски.

Глеб встал, подошел ко мне, опустился на корточки и стал целовать мои колени. Я замолчала и оттолкнула его.

— Ты меня боишься? — шепотом спросил Глеб.

— Нет.

— А почему ты вся дрожишь?

— Сама не знаю.

— Даша, ты меня ни о чем не спрашиваешь. Спроси меня о чем-нибудь.

— О чем? — задрожала я еще больше.

Глеб положил голову на мои колени и прошептал:

— Успокойся, я не причиню тебе зла. Ты мне веришь?

— Верю, — чуть слышно сказала я.

— Спроси меня о том, как я жил все это время.

— Глеб, как ты жил все это время?

— Обхвати мою голову, как раньше. Помнишь, я приходил уставший, садился на пол, ты обхватывала мою голову руками и целовала шею. Даша, ты помнишь это?

— Как-то смутно. Мне кажется, что все это было не со мной.

— Ты погладишь мне голову?

— Не знаю. Я забыла, как это делается. Мои руки уже тысячу лет не прикасались к мужчине. Они держат швабру, веник, ведра, опухают от проколов иголкой на фабрике… Ты не ответил, как ты жил все это время?

— Я женат…

У меня потемнело в глазах. Женат… Женат… Значит, он все-таки женился… Господи, как больно, я не смогу вынести эту боль… Нет, нельзя распускаться, надо быть сильной, иначе я не выдержу здесь, наложу на себя руки или, что еще хуже, стану такой же, как все.

— Я женат, — повторил Глеб. — Уже полгода.

— Твою жену зовут Вероника?

— Да. Через три месяца у нас родится ребенок. Я возил жену на УЗИ. Сказали, что будет девочка. Так что в скором времени у меня появится дочь. Все идет неплохо.

— Я очень рада за тебя, — выдавила я улыбку.

Глеб поднял голову и пристально посмотрел мне в глаза. Наши взгляды пересеклись, я не выдержала и заплакала, ругая себя за это.

— Даша, почему ты не спрашиваешь, зачем я приехал к тебе, если дома у меня все хорошо.

— Глеб, почему ты приехал ко мне, если дома у тебя все хорошо?

— Моя жена очень красивая, вкусно готовит, у нее прекрасные манеры и изысканный вкус. С ней не стыдно показаться в любом обществе. Ее отец вложил большие деньги в мой бизнес. Дела мои пошли в гору, я открыл дочерние фирмы, много работаю, иногда отдыхаю. Отец Вероники подарил нам уютный домик в Австралии, мы летаем туда по выходным и купаемся в океане. Вероника прекрасно себя чувствует и должна родить здорового ребенка. Она всем хороша, но у нее есть один крупный недостаток: она не умеет танцевать…

— Что?

— Она не умеет танцевать так, как танцуешь ты.

— Для тебя это так важно?

Да, Даша. Я и сам не думал, но это так. Иногда мне хочется сесть на диван, выпить коньяка и увидеть твой танец. Вероника пытается изобразить нечто подобное, но у нее ничего не получается. Для этого нужен талант. Если таланта нет, то и пробовать не стоит. Я объездил кучу баров и видел сотни стриптизерш, но такой, как ты, не нашел. Ты сможешь сегодня для меня станцевать? Понимаешь, Дашка, после свадьбы изо дня в день я думал об одном: вот обязательно разыщу тебя, приеду на зону и попрошу станцевать. Ты не сможешь отказать, ты станцуешь так, как танцевала для меня раньше. Чтобы у меня перехватило дыхание. Попробуй, Даша. Я очень тебя прошу.

Глеб опустился на колени и с жадностью стал целовать мои ноги.

— Глеб, пожалуйста, не надо, — покраснела я. — У меня чесотка. Вдруг она передается…

Глеб еще крепче обнял меня.

— Станцуй. Умоляю тебя, станцуй, — шептал он.

— Я не смогу… Я уже забыла, как это делается… Я ничего не помню.

— Ты вспомнишь, вспомнишь… Я уверен, что у тебя получится…

— Здесь нет музыки.

— Я подумал об этом.

Глеб вскочил и достал из сумки маленький магнитофончик. Через минуту в комнате заиграла музыка, та самая, под которую я танцевала в баре. Глеб сел на стул, пожирая меня страстным взглядом.

— Подожди, милый, мне надо подготовиться, — нервно произнесла я и скинула телогрейку. Вслед за телогрейкой полетели казенные войлочные ботинки. Глеб громко захлопал в ладоши и поудобней устроился на стуле. Я низко поклонилась и начала танцевать.

На минуту мне показалось, что я нахожусь в своем баре. Нет этой страшной тюремной гостиницы, нет никакой зоны, ничего нет!!! Есть зритель, пришедший сюда, затем чтобы получить райское, неземное наслаждение. Есть сцена, пропахшая потом и духами моей предшественницы, есть шест, с которым я могу проделывать такие штучки, что даже у импотента не будет никаких проблем…

Музыка играла все громче и громче, унося меня в заоблачные дали. Я представила себя птицей, парящей в небе над бескрайними просторами моря. Скинув халат, я не думала о том, что на мне позорное грязное белье, прикрывающее расчесанное, покрытое болячками тело, я знала, что Глеб не замечает изъянов, он видит…

Глеб громко закричал, и музыка остановилась. Я быстро натянула халат и испуганно посмотрела на Глеба. Он покраснел до кончиков ушей, кашлянув, произнес:

— Извини, Дашуля, я не выдержал и кончил. Это получилось круче, чем в баре. Впервые в жизни я кончил, не расстегивая ширинки, просто сидя на ступе и глядя на то, как танцует красивая девушка. Я ласкал тебя взглядом и получал от этого удовольствие.

Глеб посмотрел на проступившее пятно и вздохнул:

— Вот черт, костюм купил за штуку баксов и так испортил! Говорят, сперма не отстирывается.

Неожиданно раздался стук в дверь, на пороге появился охранник.

— Банька готова, — улыбнулся он Глебу. — Идите, пока из начальства никого нет.

— Как раз самое время, — сказал Глеб и взял барсетку. — Это, чтобы не сперли, — пояснил он. — Даша, пошли, ты же хотела помыться.

— Там простыни и полотенца есть, — буркнул охранник и повел нас по узкому коридору в цокольный этаж.