Я украду твой голос

Глава 13

Майским вечером 1949 года восемнадцатилетний Марк Ривун возвращался на троллейбусе в центр Москвы. Он любил в свободное время путешествовать по городу, в надежде услышать что-то новое и необычное. На этот раз поездка оказалось пустой. Все тысячи звуков, коснувшихся Марка, были давно ему известны, систематизированы и уложены в бездонные ниши памяти.

Троллейбус ехал по набережной мимо Кремля. Зудение электрического двигателя, трение контактов и дрожь проводов отражались от высокой кирпичной стены, даря хоть какое-то разнообразие. Но как только троллейбус обогнул угловую башню и свернул к Манежной площади, Марк ощутил среди привычных шумов нечто новое. Он еще не понимал, чтоэто и откуда, но уже почувствовал то особое волнение, всегда предвещавшее необычную находку.

На ближайшей остановке он вышел. Как только звенящий троллейбус отъехал, организм юноши превратился в единую мембрану, улавливающую самые незначительные звуковые колебания. В этом состоянии он был способен услышать шелест отдельных страниц в читальном зале библиотеки имени Ленина, расположенной в паре сотен метров от него. Но необычный звук исчез. Что это было? Что его взволновало? Технический шум? Игра весеннего ветра? Нет. Волнение воздуха имело музыкальную природу.

Марк сконцентрировался и по-своему обнажился перед невидимым океаном звуков, вывернув наизнанку все чувствительные рецепторы нервной системы. Он отсеял городской шум, ресторанный балаган «Националя», песенку из громкоговорителя на улице Горького и услышал, что в Большом театре, в километре от него, идет опера. Музыка была знакомой и не представляла интереса. Пел мужчина — обычный оперный певец. Разочарованный юноша уже собирался сжать распахнутый живой локатор своей души в обычное состояние, сдуться, как потасканный за праздники воздушный шарик, но в этот момент он услышалголос. В опере зазвучала партия певицы.

Вот оно!

Марк пошел навстречу чудесному женскому пению. Его тянуло к необычному голосу. Чем ближе он подходил к театру, тем четче понимал, что исполнительница умеет делать то, что пока не полностью удается ему.

Благодаря знаменитому дяде Альберту Норкину, Марка знали в каждом музыкальном театре. Пользуясь этим, он свободно вошел через служебный вход за кулисы Большого. К тому времени первое действие оперы только что закончилось. Мимо Марка, шелестя кринолиновым платьем, проплыла невысокая полная женщина с картофельным носом и густо напудренным угреватым лицом.

— Красавица, — прошептала пожилая костюмерша ей вслед.

— Кто это? — удивленно поинтересовался Марк. Живя в столице четвертый год, он уже разбирался в общепринятых стандартах женской красоты. Прошедшая дама средних лет им никак не соответствовала. Возможно, у пенсионерок другие вкусы.

— Серебровская из Кировского, — с придыханием произнесла костюмерша. — Приехала на гастроли. У нее заглавная роль сегодня.

В это время в коридор ворвался бравый подполковник в орденах с букетом алых роз. Он кинулся к певице, входившей в гримерку, с пламенной речью:

— Вероника Ильинична, прошу принять скромный букет от влюбленного почитателя.

В глазах подтянутого офицера, припавшего на одно колено, легко читалось обожание. Певица остановилась, гордо повела накрашенной бровью и шевельнула указательным пальцем.

— Подите прочь. Я от вас устала.

— Вероника Ильинична! Только цветы! И я смиренно удаляюсь.

Певица снисходительно улыбнулась и передразнила:

— Только цветы. А вы рассчитывали на нечто большее? — она звонко рассмеялась и кивнула костюмерше: — Прими и помоги мне переодеться.

Пожилая женщина кинулась исполнять волю солистки, а подполковник рассыпался в благодарностях.

Марк всё понял. Он не раз наблюдал, как невзрачная дурнушка ангельским голоском и ласковым смехом мгновенно меняла впечатление о себе. Она оставалась всё той же серенькой девушкой, но в глазах собеседников, благодаря необычному голосу, превращалась в красавицу. В их сознании отпечатывался совсем другой образ — лишенный изъянов, обворожительный и прекрасный. Он давно знал, что искристый, слегка вибрирующий голосок нужной тональности являлся источником обаяния. Марк и сам мог «приукраситься» голосом, но сейчас он столкнулся с совершенно другим уровнем очарования, словно среди унылых однообразных холмов перед ним открылась прекрасная горная вершина. Именно этот удивительный голос оперной дивы он скорее почувствовал, чем услышал, в нескольких километрах от театра в гудящем троллейбусе.

Молодой человек нашел свободное место на балконе самого высокого яруса. Певица вышла в самом начале второго акта вслед за первыми тактами музыки. Зал благоговейно стих и раскрылся в предвкушении приятного. Зрители еще не освободились от прежнего влияния ее чар, и Серебровская сразу же окутала их облаком нового прелестного обаяния. Ее голос делал с публикой то, чего никак не мог достичь он. Прекрасное пение заставляло людей плакать от умиления и любить, по-настоящему ЛЮБИТЬ исполнительницу. Она казалась им неописуемой красавицей. Мужчины сгорали от страсти, женщины мечтали быть похожими на нее.

На поклонах Веронику Серебровскую забросали цветами. Пораженный услышанным, Марк Ривун надолго замер в кресле. До сегодняшнего дня он считал, что обладает самым совершенным голосом, и ему подвластно всё. Придавая собственному звучанию нужную окраску, он легко входил в доверие, мог убедить, напугать, приказать, разжалобить, вселить ужас, банально обмануть и даже понравиться. Но он не в силах был безотчетно влюбить в себя собеседника. Так было и в школе-интернате с красивой девочкой Марусей, и в дальнейшем, после долгих тренировок, ему ни разу не удавалось приблизиться к тому уровню воздействия, свидетелем которого он только что оказался в концертном зале. Почему немолодая женщина с двойным подбородком и заплывшей талией способна влюбить в себя публику, а он нет? В чем секрет ее обаяния? Чем она отличается от него? Где скрыта тайна ее голоса?

В опустевшем театре Марк услышал, как переодевшаяся Серебровская покинула гримерную комнату. За дверью ее поджидал всё тот же настойчивый офицер с новым букетом роз. Прославленная солистка с надменным видом прошла мимо него, но, увидев толпу поклонников около служебного входа, изменила свое решение.

— Офицер, как вас зовут? Я запамятовала, — поманила она его пальчиком в тонкой перчатке.

— Федор Хромов, — отрапортовал подполковник.

— Ну что ж, Федор. Поручаю вам довести меня до гостиницы. Но незаметно, инкогнито. Понимаете значение этого слова?

— Слушаюсь, Вероника Ильинична! — взревел обрадованный офицер. — Как не понять! Мне это — раз плюнуть, в разведке служил.

— Но ползать я не собираюсь, разведчик, — игриво пригрозила певица. Ее руки, облаченные в длинные атласные перчатки, приняли протянутый букет. Серебровская вдохнула аромат свежих цветов и вздрогнула от укола. — Шипы! Придется его оставить. Чересчур заметен.

— Ради конспирации согласен. Надвиньте шляпку и следуйте за мной. Мы применим обходной маневр.

Специально для примадонны открыли служебный вход с противоположной стороны театра. Офицер с певицей выскользнули в переулок и растворились в московских сумерках. Они проделали солидный круг, чтобы незаметно подойти к гостинице «Метрополь». У центрального входа в отель певицу поджидали несколько ушлых репортеров. Вероника Серебровская сморщила узкие губы под пухлым носиком.

— И здесь! Надоели, смерть, как надоели.

— Не стоит волноваться, Вероника Ильинична, — заверил офицер, сжал локоть певицы и решительно двинулся за угол.

Парочка проникла в гостиницу через кухню ресторана. Повара и официанты понимающе отнеслись к подобному маневру. Надувшийся от важности подполковник гордо сопровождал знаменитую певицу сквозь облако аппетитных запахов.

Но все эти предосторожности нисколько не мешали Марку Ривуну. В глубоком трансе он брел вслед за Серебровской по параллельным улочкам, ловя шорох ее одежды, стук каблучков и каждое произнесенное ею слово. Он был опьянен непринужденной мощью ее обаяния. Неведомая всепоглощающая сила тянула его прикоснуться к удивительному горлу, проникнуть в тайну обворожительного голоса и завладеть им.

В этом состоянии Марк оказался около гостиницы. Он слышал мягкие шаги певицы по ковровым дорожкам, ее переливистый хохоток перед дверью номера, учащенное дыхание обалдевшего от счастья подполковника, хруст сжимаемого платья и быстрый щелчок захлопнувшегося замка. Он «видел», как растерянный офицер, брошенный в коридоре, несколько раз раздраженно ударил по дверному косяку и выкрикнул имя певицы. Его настойчивость была вознаграждена. Серебровская приоткрыла дверцу и разрешила поцеловать себя в щечку. После этого Вероника погрозила ухажеру пальчиком и обещающе шепнула:

— Федор, вы слишком нетерпеливы. Ждите меня завтра, после спектакля.

Дверь номера окончательно закрылась. Осчастливленный поцелуем, подполковник брел по незнакомым коридорам гостиницы, пока не оказался на служебной лестнице у раскрытого окна. Он расстегнул верхние пуговицы мундира, курил одну сигарету за другой, переживая случившееся чудо, и с вожделением мечтая о завтрашнем свидании. Здесь его и застала перепуганная горничная.

— Вот он! — в страхе указала девушка, прячась за плечо возбужденного милиционера. — Он ломился в номер к Серебровской.

Молодой сержант милиции выхватил пистолет и приказал:

— Стоять! Одно движение — и я стреляю!

Совершенно счастливый подполковник глупо улыбался.

За пятнадцать минут до этого странного ареста Марк Ривун бесшумно поднялся на нужный этаж гостиницы и остановился в пустом коридоре перед номером Вероники Серебровской. Еще внизу он слышал, как она заказывала по телефону легкий ужин в номер. Молодой человек постучал и уважительным тоном улыбчивого лакея сообщил:

— Извините, ваш заказ прибыл.

Серебровская небрежно распахнула дверь и, не глядя на официанта, указала:

— Туда, на столик.

Она не заметила, как он подошел сзади, а когда почувствовала чужое дыхание на затылке и повернулась, цепкие пальцы сомкнулись на ее шее. Безумные мутно-серые глаза душителя не замечали ничего вокруг. Неподвижные зрачки жадно вглядывались лишь в разинутый от страха рот жертвы. Композитор не стремился задушить певицу, он сжимал и расслаблял пальцы, позволяя Серебровской издавать стоны, кряхтение, а порой и сдержанный крик. Некоторые звуки приводили его в восторг. Даже в криках страха он улавливал ту удивительную тональность, которая заставляла толпу боготворить примадонну. В такие моменты он благоговейно ослаблял давление. Перепуганная певица пользовалась этим и пыталась отбиваться, ломая ногти об его одежду. Марк вновь с силой сдавливал шею. Он любовался напряженным горлом певицы, пытаясь заглянуть как можно глубже. Брызги слюны его не смущали, но мешал вздыбленный язык.

Марк огляделся. Его внимание привлек раскрытый несессер с ножницами, щипчиками и пилочками. Теперь он знал, что будет делать в следующую минуту.

Запястья напряглись, пальцы сомкнулись мертвой хваткой, бездыханной тело великой Серебровской рухнуло на кровать. Композитор взял ножницы и надрезал щеки певицы в углах губ. Маленькие лезвия плохо справлялись с натренированными мимическими мышцами артистки. Он схватил толстые щипцы для ногтей и стал кромсать ими лицо певицы. Когда кровавая улыбка доползла до ушей, Марк ударом кулака выбил нижнюю челюсть. Теперь ничто не мешало ему разглядывать открывшееся горло.

Почему она может, а он нет? С помощью какого секрета этой женщине удавались обворожительные звуки?

Марк заметил отсутствие коренных зубов на нижней и верхней челюсти. Возможно это. Что еще?

В дверь постучали.

— Ваш заказ из ресторана, — прокудахтала официантка. Она повторила фразу несколько раз и нажала дверную ручку.

В последний момент перед открытием двери Марк успел спрятаться в ванную. Официантка вкатила тележку в узкую прихожую, толкнула ее в комнату и замерла на пороге. Прежде чем она успела заорать при виде растерзанной певицы, Марк вышел из укрытия, ткнул ей в спину зубную щетку и голосом подполковника Хромова предупредил:

— Повернешься, убью.

Официантка рухнула без чувств.

Композитор бесшумно покинул номер. Дверь он не стал закрывать, помня про скрип несмазанных петель. Оттопыренные уши просканировали лестницы и коридоры, выбирая безопасный путь. Через несколько минут, никем не замеченный, он вышел из гостиницы.

В жестоком убийстве знаменитой певицы обвинили боевого разведчика подполковника Федора Хромова. Многие видели, как он входил с Серебровской в гостиницу, слышали, как требовательно барабанил в дверь, а главное, его голос легко опознала очнувшаяся официантка.

На следующий день Марк Ривун сидел в кресле дантиста.

— Помилуйте, у вас хорошие зубки. Зачем же их все выдергивать? — суетился старый еврей, принявший молодого человека по просьбе дирижера Норкина. — Ну, разве что, правый нижний. Там развивается кариес. Хотя я рекомендовал бы вам маленькую пломбочку.

Но Марк был непреклонен.

— Лечить не будем, выдирайте. Они мне мешают.

— Сразу все?

— Да.

— Но это же больно. Вы несколько дней не сможете полноценно питаться.

— Потерплю. Приступайте, доктор. Мне вас рекомендовали как самого лучшего специалиста.

После этой фразы, произнесенной доверчивым и вместе с тем убедительным голосом, благодарному дантисту оставалось лишь взяться за инструмент.

— Кто бы в этом сомневался. Есть еще Либензон, но он в Одессе. Хотя с вашим случаем, молодой человек, и кузнец справится. А вот если вам понадобятся золотые короночки, милости прошу. Всё исполню в лучшем виде. Ради Альберта Михайловича. С него — контрамарочки.