Я видел как плачут животные... [СИ]

5

Это был вторник. Очередной из плеяды миллионов вторников, когда я ненавидел все, что так или иначе было связано с этим днем.

Мы должны были ехать на скотобойню. В очередной раз. Боб был здесь — он не стал дожидаться пока мы с отцом приедем на место и сам вызвался стать водителем грузовика, на котором уже многие недели я отправлялся в самое ненавистное путешествие.

Но в этот раз все внезапно изменилось. Неожиданность прокралась в стройный ряд спланированных событий и внесла свои маленькие, но такие далеко идущие, коррективы.

Мне не было известно откуда они узнали об этом, но мать рыдала почти все утро, а отец, стоя на крыльце нашего дома и дымя вместе со здоровяком Бобом сигарету за сигаретой, говорили о том, что привычная жизнь подошла к концу. И в этом действительно было нечто, что изменило все: меня, моих родителей, их отношение ко мне и к жизни, которая с этой самой секунды уже никогда не станет прежней.

Они сделали так как и велели правила. Подняли телефонную трубку, набрали нужный номер и через полчаса к дверям нашего дома подъехал автомобиль, появление которого никогда не предвещало ничего хорошего. Из него вышло двое. Два одинакового роста мужчины не останавливаясь прошли через крыльцо, отворили дверь и шагнули на встречу отцу. Здоровяк Боб отступил назад и был буквально изгнан одним из приехавших, после чего пропал где-то вдалеке за дворовым ограждением.

Они о чем-то беседовали. Сидя у себя в комнате, я слышал как сквозь открытое окно доносились обрывки вопросов незнакомца и оправдания собственного отца. Потом они исчезли и появились уже возле дверей моей комнаты.

Он вошел, за ним закрылась дверь и незнакомец, опустившись на одно колено, взял мою руку.

— Я знаю кто ты, — сказал он. — Знаю, потому что сам такой. Вот, — он потянул мою ладонь к своему лбу и легонько приложил ее, — скажи мне о чем я сейчас думаю?

Произошло то, что случилось тогда, на скотобойне. Вспышка и яркий свет, вонзившийся в мои глаза, как стрелы. Мой мозг словно подключился к его мозгу и начал впитывать каждое мгновение его жизни, запечатленное в памяти незнакомца и следовавшее строго в обозначенном порядке. Видел детство, отрочество, взросление вплоть до сегодняшнего дня. Я слышал как он шептал мне, хотя губы его оставались на месте, а глаза были закрыты. «Ты один из нас, ты такой же как и мы. С нами твое будущее».

Он говорил, говорил и говорил.

Продолжать разговаривать со мной все быстрее, а я впитывал эти слова как губка, не смотря на то, что боль в моей голове росла пропорционально тому времени, что он тратил со мной на контакт.

Затем вспышка исчезла. Рука вернулась в свое прежнее положение, а он спокойно улыбнулся.

Открыл входную дверь, окликнул кого-то. За вторым незнакомцем вошли и мои родители. Они молчали. Молча провели меня со второго этажа на первый и остались стоять на пороге, когда незнакомец, держа меня за руку, вел к машине.

Моя жизнь действительно изменилась. Во вторник той самой недели. Я не знал как реагировать. Я так привык ненавидеть этот день, что в тот миг, когда дом, в котором я провел все свое детство, исчез за горизонтом, утонув в пыли проселочной дороги, мне пришлось принять для себя одну простую истину — жизнь изменилась кардинально, хотел я этого или нет.

Больше я их не видел. Ни дом, ни родителей, ни Боба, с его вечно улыбающейся физиономией. Никого из тех, кто так или иначе напоминал мне о прошлом. Теперь моя жизнь двигалась вперед и только вперед.

Капитолий стал моим новым домом. Своего рода инкубатор для «не таких как все».

Я был в группе из двадцати человек. Нас обучали, наполняли знаниями и умениями невиданными доселе. Управлять человеком, читать его мысли, видеть обрывки памяти умершего, всего лишь дотронувшись до его лба. Это были лишь крохи того, что так сильно и упорно охранялось людьми, отдавшими жизнь за Капитолий.

Нас готовили к другой жизни. Подневольной. Никому из тех, кто пересекал гранитную ступеньку, отделявшую «тот» старый мир от нового, уже никогда не могли стать прежними. Подчинения не было, в нас воспитывали ответственность. Каждого буквально фаршировали этой идеологией, где место личному просто не оставалось. Служба на благо планеты! Знания на пользу Единому Государству!

Над нами корпели десятки учителей и наставников, прежде чем алмаз неограненный превращался в бриллиант. Затем, после шести лет обучения и четырех в резервации, где мы испытывали на других все наработки и навыки полученные в Капитолии, каждый из нас отправлялся на свое место.

Мне выпала честь (если можно так назвать), работать в корпусе внутренних дел, отдел нераскрытых убийств, где я всматривался в разложившиеся тела давно убитых людей и вытаскивал из памяти осколки их некогда яркой жизни, складывавшиеся в моем мозгу в один цельных пазл, после чего имя и фамилия убийцы уже были делом техники. Моя карьера была подобна стремительному взлету космического истребителя, поднимавшегося из шахты вертикально вверх и улетавшего в небо с невероятной скоростью. Всего каких-то пару лет и весь отдел был в моем подчинении, а каждый, кто хоть немного знал о нас и был в курсе того, чем мы владеем и какими инструментами способны оперировать в поимке особо опасных преступников, уже не относились ко мне с прежним презрением, а проявляли всяческое уважение.

Однако не все шло гладко. Были промахи, было отчаяние. Чужая память никогда не покидала меня целиком. Что-то всегда оставалось. Кадр семейного прошлого, воспоминания из детства, вкус сладкой ваты, прилипшей к губам и щекотавшая ноздри своим легким прикосновением, все это было во мне и со временем стало скапливаться, все сильнее давя на меня.

Нас предупреждали, что мы живем слишком короткую жизнь. Короткую даже в сравнении с простым человеком, чья жизнь может спокойно закончиться в районе шестидесяти лет, мы были им даже не ровня, ведь смерть приходила к нам гораздо раньше и никогда не спрашивала хотим мы этого или нет.

«Феномен ваш еще не изучен, но одно известно наверняка — еще никому из таких как вы не удавалось прожить больше сорока.»

Я пришел в Капитолий, когда мне не было и десяти и тогда. Сидя за лекционным столом в помещении, больше похожим на высеченную в громадной горе пещеру, эти сорок лет казались для меня целой вечностью, но сейчас, по прошествии почти трех десятков лет, находясь на границе между жизнью и смертью, чувствуя дыхание своего грядущего конца, я стал ясно понимать, что нельзя относиться к времени так невежественно и легкомысленно, ведь оно имеет свойство бежать быстрее, чем мы этого хотим.

Он умер. Спустя год, как сказал эти слова. Не дожив и до тридцати девяти его тело нашли в кабинете, лежавшее на столе с опрокинутой чашкой чая и сигаретой, все еще дымившейся у него в руке.

Мы не живем как хотим — это не наш выбор, но в нашем праве прожить остаток жизни так, чтобы потом, глядя на ее впавшие бледные глазницы, не жалеть ни секунду о прожитой жизни.