Ябеда

Глава 38

В библиотеке висят картины. На картинах — лица. Равнодушные глаза взирают на меня сверху вниз. Я иду вдоль стены, разглядываю людей на картинах, шепотом спрашиваю у них: а вы видели то, что видела я?

— Считается, что среди них есть и ценные.

Я не оборачиваюсь, хотя мне следовало бы вздрогнуть, развернуться с круглыми глазами, охнуть, начать оправдываться, уверять, что я ужасно занята, извиниться и убежать.

— Наш Палмер — страстный коллекционер живописи.

Эдам стоит у меня за спиной, на расстоянии дыхания, от его близости горит шея.

— Чтобы по-настоящему оценить картину, нужно время. — Я вовсе не это собиралась сказать, и вообще я собиралась улизнуть со своей стопкой чистого белья.

— Ну-ну, продолжай. — Таким тоном учитель подбадривает запнувшегося ученика. Эдаму невдомек, до чего мне тяжело вести с ним сейчас этот разговор. Прошлое, как выясняется, мчится резвее настоящего, оно куда проворнее. Миг — и оно становится будущим.

— Просто на каждую картину у художника уходит уйма времени. Поэтому и смотреть на них следует не торопясь, чтобы должным образом оценить работу мастера. — Не зная точно, где он стоит, я осторожно поворачиваюсь и оказываюсь нос к носу с Эдамом.

И совсем некстати принимаюсь хохотать.

— Боже правый, это еще что за вид?

Эдам делает удрученную физиономию: грустный клоун с намалеванной улыбкой.

— Разве тебе не нравится мой костюмчик?

— Не то чтобы не нравится… Просто любопытно, с чего это ты вырядился в желтое трико, розовую рубаху в полосочку, голубой кудрявый парик… — я прячу ухмылку за ладонью, — и шутовские башмаки.

— Да я в этом каждый день хожу! — театрально возмущается он. — Ты что, не в курсе? Сегодня школьный благотворительный забег. Ты разве не получила сообщение по электронке? Всем рассылали.

— Нет, не получила. У меня ни электронного адреса, ни компьютера.

— И сколько времени?

— Что?.. — Эдам меня совсем запутал.

— Сколько, по-твоему, нужно было времени, чтобы написать эти портреты? — Его мысли, как и мои, скачут между прошлым и настоящим.

— Для начала, здесь работы не одного художника. — Я пробегаю взглядом по ряду из десяти-двенадцати портретов. — Четыре различных стиля. А вот эта последняя картина — просто бесподобна, в точности Матисс. Какие цвета, композиция, свет. Мне очень нравится. Если бы я собралась вкладывать деньги, то в нечто подобное.

— Впечатляющие познания, только здесь пять художников. — Грим и парик забавно контрастируют с серьезным выражением лица Эдама.

— Вряд ли ты…

— А электронный адрес у тебя есть, как у всех сотрудником школы, — твои инициалы, потом фамилия, школьный домен, точка, net.

— Правда?

От пестрого разноцветья Эдама хочется зажмуриться. Глаза он себе обвел темными кругами, отчего нос с легкой горбинкой еще заметней выдается над ярко разрисованным клоунским ртом от уха до уха.

— У нас в Роклиффе почту надо проверять регулярно. Вот прочла бы сообщение — смастерила себе похожий нарядец и приготовилась пробежать-пройти-проползти восемь километров вокруг деревни в благотворительных целях. — Он поправляет съехавший набок парик. — И мне не пришлось бы упрашивать тебя пойти со мной.

Улыбка сползает с моего лица. Долго ли мне еще улыбаться, морщась от боли? Зарубцуется ли когда-нибудь окончательно порез на щеке, но главное — заживут ли ссадины внутри, из-за которых приходить жить с каменным лицом?

— Тогда действительно жаль, что я его не видела, — говорю я и мысленно отмечаю: не забыть поинтересоваться насчет электронной почты и Интернета для сотрудников.

— Стало быть, ты любишь Анри Матисса, — констатирует Эдам. — Одно очко в мою пользу: я еще кое-что про тебя выяснил.

— Ведешь счет? — недоверчиво переспрашиваю я.

— Не хочешь в выходные посетить галерею? В Лидсе выставка, которая должна тебе понравиться.

— Я не художественный критик. Мне нужно убрать школьную форму и вычистить спортивную форму и… — Я трясу головой и иду прочь, но представляю себе пустынную дорогу, голый пейзаж собственной жизни — и останавливаюсь. — Может, когда-нибудь мы и сходим в галерею. Пожалуй, я бы с удовольствием.

Еще с каким удовольствием — не передать.

— А если все-таки передумаешь насчет забега, я тебе одолжу свой парик! — кричит мне вслед Эдам.

Я с улыбкой качаю головой. Ноги отказываются уводить меня от него.

Флис и Дженни обещали молчать, хотя я их здорово напугала, когда не выдержала и разревелась над клавиатурой.

— Мисс? Что с вами, мисс?

Я подняла голову. Девчонки топтались у двери, горя желанием поскорее удрать, пока их не застукали. Им еще и сочинение сдавать.

— Ничего, идите. — Я благодарно кивнула, и они убежали.

А я осталась рыдать над столом. После только что увиденного тоска превратила меня в тряпичную куклу.

Когда Дженни очухалась от восторга, в который ее повергли цветы, присланные виртуальным приятелем, она занялась нужными мне поисками в «Afterlife». В результатах поиска оказалось восемь Джозефин Кеннеди — не такое уж редкое имя. Та, которую я искала, была третьей в списке.

— Вот! — выдохнула я. Пораженная непривычными чертами, я не могла отвести глаз от крошечной фотографии. Под именем значилось: место жительства — Портисхед. Сердце помчалось галопом, замерло, снова понеслось: сейчас я загляну в ее далекий мир.

Дженни кликнула мышкой на имени.

— Она почти две недели не выходила в сеть.

— Откуда ты знаешь? — Я вцепилась в край стола. Весточка. Уже больше, чем я ожидала.

— Здесь значится, смотрите. — Дженни покрутила курсором по панели информации. — Последний вход в систему 10 октября.

Теперь я знаю, что Джозефина Кеннеди делала 10 октября. Так просто, но я пришла в восторг.

— А это что значит? — спросила я. Мне хотелось еще. Рядом с ее именем выстроилось в ряд несколько иконок.

Флис и Дженни переглянулись, вздохнули.

— Это относится к игре. Краткие данные о том, как она играет, что делает. — Девчонки наслаждались собственным превосходством.

— Вот это сердечко означает, что она ищет любовь, — ухмыльнулась Флис.

— Правда? А это что?

— А это — что засекретилась. Если вас нет в списке ее друзей, вы не сможете прийти к ней в гости.

— И что нужно сделать, чтобы попасть в список ее друзей? Зарегистрироваться и стать участником игры, так?

Дженни кидает взгляд на часы, потом на дверь.

— Так.

Я уже было решила прекратить расспросы и поблагодарить девочек за то, что дали хоть одним глазком заглянуть в эту неведомую жизнь, когда иконка Джозефины Кеннеди вспыхнула и под ее именем замигало зеленым неоном: «в сети».

— Что происходит? — Я чуть не носом ткнулась в монитор. Руки не слушались, с мышкой я не совладала бы.

— Повезло, — хмыкнула Флис, — она вышла в сеть. В «Afterlife» всю дорогу ошивается кто-нибудь из твоих знакомых, в этом самый прикол!

— Она прямо сейчас за компьютером? — У меня перехватило дыхание.

— Само собой! — Дженни была потрясена моим невежеством. — Хотите поздороваться? Можно послать поцелуйчик или улыбку. Это типа «здрасьте», ни к чему не обязывает.

— Нет-нет, не надо. — Я не отрывалась от экрана, и он вдруг снова замигал.

Дженни обновила страничку.

— Смотрите. Она поменяла свое настроение и девиз.

— В каком смысле? — Сквозь пелену в глазах я с трудом разбирала мелкие буковки.

— Поставила себе «переменчивое» настроение, — сказала Флис.

— А девиз у нее теперь просто «Почему?». Вообще-то сюда обычно вставляют любимую цитату или поговорку, — озадаченно добавила Дженни.

Рука тянется к экрану, я будто пытаюсь окутать виртуальную жизнь Джозефины Кеннеди сеткой безопасности. Стены кабинета информатики расплываются, я вижу только экран и радужный ореол вокруг ее слов.

— Потому что у меня не было выбора…

От беззвучного шепота и горло перехватило намертво, я крепко зажмурилась, а когда снова открыла глаза, Джозефина Кеннеди исчезла из сети, словно никогда там и не была.

Обитатели деревни Роклифф высыпают на улицу, чтобы полюбоваться ежегодным зрелищем. Одни нарисовали плакаты, другие вывесили на окна флаги, и все громкими возгласами приветствуют пробегающих мимо девочек, бросая в маленькие ведра монетки.

— Я и не подозревала, что… настолько… не в форме! — А еще я не подозревала, что нелепый вид помогает отвлечься. Оказывается, помогает. На мне розовая балетная пачка и прозрачные крылышки, выуженные с самого дна ящика с театральными костюмами. Кто-то из шестиклассниц одолжил мне полосатые гольфы, а Лекси намалевала ярко-бирюзовые круги вокруг глаз и алый рот. До профессионального гримера ей, конечно, далеко, но благодаря ее стараниям я теперь идеальная пара для Эдама, с которым мы дружно трусим по деревне. — Ради чего… это все? Хорошо бы ради чего-нибудь стоящего. — Я пробую улыбнуться.

— Ради местного детского дома, — отвечает Эдам. Он даже не запыхался! — Мы такое устраиваем каждый год. Детдомовских ребят на целый день везут в Скарборо, а мы собираем на дорогу, кормежку, гостинцы и все такое.

Я останавливаюсь, будто наткнулась на стену.

— Детский дом?

— Да. В Харрогейте. Заведение муниципальное, деньжат маловато. — Эдам тоже останавливается и, забыв о своем шутовском костюме, добавляет серьезно: — Это дело чрезвычайно близко моему сердцу.

Я хватаю ртом воздух, мысли разбегаются.

— После того как детский дом в Роклиффе закрыли, местные жители загорелись желанием собрать деньги для другого. Говорят, все были потрясены, ведь прямо у них под носом творились страшные злодеяния, и хотелось хоть как-то загладить свою вину. А теперь это стало традицией.

— Не понимаю, как несколько брошенных в ведерко монеток помогут…

Эдам не слушает. Он ступает на тротуар и тянет меня за собой — нас минует дюжина мужиков в костюмах санитарок. Зрители улюлюкают и хлопают в ладоши.

— Поначалу деньги собирали только деревенские, но когда здание было продано и в нем открылась школа, стали звать на подмогу и школьниц.

— Вот оно что, — киваю я и чувствую, что пульс почти возвращается к норме. — Значит, детский дом в Харрогейте не имеет отношения к… — Я машу рукой на школу за спиной.

Эдам качает головой:

— Ни сотрудники, ни ученицы никак не связывают события восьмидесятых с сегодняшней жизнью школы. И директор не распространяется на эту тему с родителями потенциальных учениц.

— Так Палмер в курсе того, что здесь происходило? Он знает об… убийствах? — с трудом выговариваю я.

— А как же, — удивляется Эдам. — Он в те времена был учителем деревенской начальной школы. Местный, можно сказать, до мозга костей.

Вопли толпы сбивают меня с мысли. Мистер Палмер был учителем в начальной школе. Как шелестящие на ветру страницы фотоальбома, перед глазами проносятся образы: дети, школьные годы, стоптанные башмаки, леденцы, беззубые ухмылки, побои и окровавленные спины. Я ощущаю запах древесного дыма, вкус мерзкой еды, отчаяние и одиночество, в который раз вижу безликую фигуру мужчины.

Мистер Палмер. Нет, имя не вызывает никаких ассоциаций.

— С чего это вдруг такая заинтересованность? Книга, что ли, моя разожгла интерес к тайне?

— Просто я всегда осторожничаю, когда дело касается пожертвований. Предпочитаю точно знать, на что идут мои деньги.

Ядовитые цвета его наряда режут глаз. По лицу видно, что Эдам мне не верит.

— А я-то уж обрадовался, что ты поможешь мне побеседовать с кем-нибудь из местных.

— Пошли. Мы здорово отстали.

Так и есть — пестрая карнавальная группа протрусила по главной улице Роклиффа и теперь мелькает вдали флагами, пятнами ярких цветов. Я слышу обрывки приглушенных возгласов. Эдам припускает за ними, но по клоунской физиономии проплывает тень разочарования: теперешнюю его скорость не сравнить с тем, как мы начали. А когда мы равняемся с домишком Фрейзера Бернарда, он и вовсе останавливается посреди улицы.

— В чем дело? Сдаешься? — Я нетерпеливо оборачиваюсь к нему. Хочется скорей с этим покончить и вернуться к своим простыням и биркам.

— Давай зайдем в пивную, выпьем чего-нибудь? — предлагает Эдам.

— Ты же говорил, что хочешь принять участие в благотворительном пробеге? Пивная вроде из другой оперы?

— А если я внесу пятьдесят фунтов от нас обоих? Тогда пойдешь?

Группа бегунов в конце улицы почти скрывается из виду, но еще слышно, как со звоном падают монеты.

— Обещаешь? — Я представляю себе ребят, распевающих в поезде на Скарборо, вижу их счастливые лица, измазанные мороженым, слышу треньканье пинбольных автоматов, когда дети бросают в них монетки из наших ведерок, — и мне немедленно хочется вывернуть карманы.

— Да если будет нужно, я сам отвезу ребят в Скарборо! — Эдам стаскивает парик. — Признаться, терпеть не могу бегать.

Волосы у него на макушке стоят дыбом. Он замечает мой взгляд и приглаживает шевелюру. Удивительно — Эдам в этой йоркширской деревушке точно у себя дома, хотя с его акцентом, рыжими вихрами и загаром ему самое место на австралийском пляже. Он снова ерошит волосы, почему-то вдруг засмущавшись.

— Только засиживаться не будем. — Я мысленно охаю: с ума сойти, согласилась пойти с Эдамом в пивную! Несмотря на чувство вины, мне все равно приятно. — Когда девочки вернутся с пробега, в спальнях начнется светопреставление.

Эдам хочет курить, поэтому мы устраиваемся на улице. Для конца октября еще довольно тепло, и хозяин «Утки и куропатки» выставил несколько столиков на тротуар. Я сажусь на скамейку верхом и принимаюсь за эль, который принес Эдам. А сам он пока скручивает сигарету. Пятна солнечного света, юная парочка за соседним столом, переброшенный мне пакетик чипсов с сыром и луком, даже потешный костюм — все заставляет меня почувствовать себя обычной женщиной. Чуть-чуть, на один процент.

— У меня проблемы. — С губ Эдама свешивается незажженная сигарета, вихрь мыслей проносится в ярко-синих глазах. Он полагает, что я понимаю, о чем речь.

— А именно? — спрашиваю я, хрустя чипсами.

— Да с книгой, конечно. Всегда с книгой! Ни на чем другом не могу сосредоточиться.

— Думаешь, книга поможет тебе разыскать сестру?

Эдам прожигает меня взглядом, словно ему одному дозволено вспоминать ее, и долго молчит.

— Так ты поедешь со мной в Лидс? Я видел афишу, выставка открыта еще несколько дней. Называется «За пределами экспрессионизма». Правда, здорово?

— Ты не ответил на мой вопрос, Эдам, — тихо, смиренно, почти шепотом говорю я, и его зрачки расширяются, несмотря на яркое солнце. Что на меня нашло?

Он пожимает плечами и отзывается так же тихо и примирительно:

— Работая над книгой, я надеюсь разузнать о ней, а не разыскать ее. — Мы словно осторожно кружим друг вокруг друга в причудливом танце. — А теперь ты расскажи о своем увлечении живописью.

— Разве я что-нибудь такое говорила?

Это в характере Эдама — докапываться и доискиваться, на то он и историк.

— Достаточно было увидеть, как ты с полными руками белья разглядываешь портреты в библиотеке. И твои слова насчет того, что нужно время, чтобы оценить картину. Так оно и есть. Большинство людей ограничиваются мимолетным взглядом. А если представить, сколько времени и труда…

— Ты поможешь мне разобраться со школьным Интернетом? — перебиваю я, чтобы положить этому конец.

— Конечно. — Сигарету он так и не зажег.

— Я тоже кое-кого ищу, — вырывается у меня. — Только этот человек не пропал.

Эдам вынимает изо рта сигарету и выдыхает, как будто было что вдыхать. Прищурившись, словно глаза режет несуществующий дымок, он тянет эль.

— Ты, мисс Джерард, как непрочитанная книга. — Прежде чем я успеваю отстраниться, Эдам проводит пальцем под шрамом у меня на щеке. — На каждую историю можно взглянуть больше чем с двух сторон.