Ядерный будильник

1

Даже при дрожащем свете огарка Миша разглядел главное. И сразу же захлопнул чемодан, чтобы этого главного не увидел никто другой. И сразу же стал думать, куда бы понадёжнее запрятать этот чемодан. И сразу же стал репетировать свои ответы на тот случай, если кто-нибудь станет докапываться: «Видел чемодан? Брал чемодан? Куда дел чемодан?» Нет, нет и ещё раз нет. Никаких чемоданов, никогда и нигде. Ни за что.

Потом он немного успокоился и сообразил, что вряд ли кто-то будет докапываться до него. Чтобы докапываться, нужно знать, что это Миша крутился возле казино. А ночь была тёмная, действовал он быстро, даже очень быстро, поскольку был жутко напуган дракой между Алексеем и охраной. На миг ему показалось тогда, что все с треском провалилось и нужно поскорее делать ноги и больше никогда-никогда не влезать в такие авантюры… Но поскольку жадности в нём было столько же, сколько и страха, то жадность словно приварила его ступни к асфальту и толкнула судорожно мечущиеся мысли в совершенно ином направлении. «Все уже сделано, — подумал Миша. — Вот валяется водитель. Деньги у него. Их должен был взять Леха, но это так же могу сделать и я. Забрать двадцать штук баксов у вырубленного водилы — это гораздо легче, чем вырубать охрану. Я смогу. Я смогу. Если очень быстро…»

И тогда он вылетел из своего укрытия, почему-то пригнувшись, словно дело было под огнём на линии фронта. Миша грохнулся на колени возле стонущего водителя и стал лихорадочно обшаривать его карманы. Ничего похожего на пачку денег там не было. Миша скривился от досады, усиленной страхом, и попятился было назад, но тут водитель застонал чуть громче и пошевелил головой. Миша злобно ткнул ему кулаком в висок, и водитель замолчал. Страх гнал Мишу прочь, но жадность подсказывала — стоп, стоп, не может быть, чтобы водила был совсем пустой. Что-то должно у него быть. Что-то ценное. Например… Например… Ключи.

Потом всё было уже как во сне, и Миша помнил только, как бежит по тёмной улице, сжимая в руке выдернутый с переднего сиденья «БМВ» чемодан.

Уже дома, наглядевшись на содержимое чемодана и сообразив, что сорвал, вероятно, самый большой куш в своей жизни, Миша вспомнил про охрану стоянки, вспомнил про мордоворотов из казино, которые были где-то рядом. Он снова испугался и удивился своей наглости и своей удаче. Чемодан был при нём, и главным сейчас было сделать так, чтобы не пришлось отдавать его обратно.

Откуда же могла исходить опасность? Его не видели, его не преследовали, значит… Значит — все хорошо. Миша нежно погладил крышку чемодана. Все хорошо, и мы не расстанемся. Он с ухмылкой оглядел свою подвальную мастерскую — всё, хватит, сваливаю отсюда. Новая жизнь начинается. Давно пора. Только вот…

И Миша вспомнил про Алексея. И снова задумался.

2

Если бы он умер той ночью, то совершенно не удивился бы. Смерть давно перестала быть для Алексея чем-то особенным. Она всегда была где-то неподалёку, этакий невидимый попутчик, который иногда чуть отстаёт, иногда просто пропадает из виду, но однажды, руководствуясь одному ему известными соображениями, вдруг поднажмёт, ускорит шаг и коснётся твоего плеча, чтобы прошептать на ухо — все, приехали.

Уже несколько раз бывало с Алексеем такое, но потом вдруг выяснялось — послышалось. Отпустили прохладные пальцы плечо. Иди, мальчик, погуляй ещё немножко. А я буду тут, рядышком.

Но он не умер. Внезапно до него дошло, что тьма перед глазами не абсолютна. Он разглядел тусклые светящиеся крошки и понял, что смотрит в ночное небо. А затылок его упирается в негостеприимный московский асфальт. И что-то липкое неприятно склеило волосы и кожу на голове.

Потом Алексей вспомнил все. Он вздохнул, перевернулся на бок и попытался встать. Это ему удалось, и Алексей немедленно зашагал — точнее, стал как можно быстрее переставлять ноги в сторону, противоположную казино. Инстинкт самосохранения гнал его прочь, и мысль об оставшихся в «БМВ» деньгах ушла куда-то на десятый план. А на первом плане невозмутимый внутренний координатор повторял команду. «Отходим. Отходим…» И Алексей отходил.

По пути он чисто автоматически миновал какие-то неровности рельефа и уже потом спохватился — откуда на асфальте пригорки? Он остановился, обернулся, присмотрелся — и вздрогнул. В паре метров друг от друга лежали те двое здоровых охранников, которые только что гнали его как зайца и практически загнали, только… Только почему-то теперь они лежат, а он, Алексей, хоть и помятый, но стоит. Причём лежали парни как-то нехорошо. Слишком уж основательно они лежали.

Алексей переводил взгляд с одного бездыханного тела на другое и не мог вспомнить, когда же это он успел приложить своих преследователей. Тем более что последним отчётливым воспоминанием было ощущение отрыва от земли в сильных и совсем недружелюбных руках одного из мордоворотов. Падать наземь и отдавать концы охранники тогда явно не собирались.

Алексей недолго ломал голову над этой проблемой. Он решил её легко и надёжно. «Ну и черт с вами!» — решил Алексей, потому что проблем у него на данный момент и так было вагон и маленькая тележка. Цеплять сюда ещё одну тележку, нагруженную внезапно рухнувшими охранниками, было совершенно необязательно. Обязательно было другое.

— Сейчас, сейчас, — приговаривал Алексей, отвечая своему внутреннему диспетчеру, который все подгонял: «Отходим, отходим!» Он как мог обшарил тела, распихал по своим карманам деньги, мобильник, кастет… И только потом уже рванул прочь. В голове надрывался диспетчер: «Быстрее, придурок, быстрее, сейчас же накроют тебя, возьмут за задницу как ленивого духа!» Мышцы постепенно оживали, и Алексей развил вполне приличную скорость, петляя по тёмным пустым улицам и прислушиваясь к редким шумам, которые могли бы оказаться звуками погони.

Но погони не было, или же она двигалась в ином направлении. Алексей устало прислонился к стене дома и перевёл дух.

«Десять сёк на перекур, — разрешил диспетчер. — А потом дальше. Некогда рассиживаться. Операцию-то провалил, Леха. Дёргался-дёргался, а в итоге — ноль». — «Да, да, — согласился Алексей. — Провалил. Бывает». — «Потому что без разведки полез и без прикрытия. Такие вещи называются операция „Халява“, понял?» Алексей все понял, тем более что внутренний голос вдруг стал выражаться фразами капитана Терещенко из разведроты. А тот умел быть убедительным. «Но хотя бы без потерь, — пробурчал Алексей. — Разбитая башка не в счёт». — «Без потерь? А как же этот, как его? Типа напарника был… Миша. Да, точно, Миша. Он куда делся? Ты уверен, что его не взяли за задницу? Ты уверен, что он сейчас не сдаёт тебя с потрохами — кто, откуда, зачем? Сунешься сейчас к нему в мастерскую, а там уже ребята из казино тебя поджидают. Не с цветами, совсем не с цветами. Этот Миша, он же штатский фраер, на него цыкнут, он и расколется. Как ты вообще мог с ним связаться? Как ты мог с ним — на такое серьёзное дело?»

«А больше не с кем было, — сказал себе Алексей. — И если правильно я этого Мишу просчитал, то как только началась заваруха, он сразу же сделал ноги. И не оборачивался. По-моему — так».

Примерно в это же время «просчитанный» Алексеем неудачливый художник Миша Розанов пришёл к выводу, что для полного счастья ему нужно сделать три вещи. Сменить пропитанную липким потом рубашку, выпить чего-нибудь бодрящего и убить Алексея.

Если тот ещё жив.

3

Всё было логично — так, по крайней мере, казалось Мише. Обнаружить причастность Миши к пропаже чемодана можно было только через Алексея. Поэтому лучше было бы Алексею заткнуться, чтобы не проговориться ни сейчас, ни потом. Это во-первых. Во-вторых, если Алексея оставить в живых, то с ним придётся делиться, что само по себе неприятно. Тем более что деньги-то в конце концов добыл не он, а Миша. И был этим страшно горд. А в-третьих, Алексей сам по себе парень опасный. Дона Педро из-за денег замочил. Кто знает, что у него на уме? Может, он тоже делиться не собирается? Тем более что у него и ствол имеется… Минуточку.

Миша вспомнил, что прошлым вечером Алексей пистолет с собой не брал. Он не собирался шуметь и не собирался никого убивать. И пистолет остался в мастерской. Миша достал его из-под дивана и положил на стол рядом с чемоданом. Вот так всё замечательно сложилось. У него оказались и деньги, и оружие. У Алексея не было ничего. Миша усмехнулся. Тоже мне, крутой парень. Лопух, да и только. Миша вспомнил задворки клуба «Орхидея» — ему тогда стоило больших трудов выползти из-за стола и направиться в темноту вслед за Доном Педро и Алексеем. Ему очень не хотелось этого делать, но Валера разнылся как баба, что Данилу Лаврентьевича надо спасать, и Миша должен… Миша считал, что никому он ничего не должен, однако, выждав некоторую паузу, потащился выяснять судьбу своего Данилы. На пустыре в глаза ему посмотрел ствол пистолета, и взгляд Алексея, державшего этот пистолет, не оставлял сомнений — этому парню стрелять не впервой. Миша помнил холод внизу живота, помнил, как ноги стали ватными, а пальцы — деревянными. Потом Мишу свалили с ног, а потом… А потом он надул этого крутого стрелка из провинции как последнего лоха. Он сказал, что должен Даниле денег, а потому прибежал помочь в ликвидации прижимистого козла с крашеными волосами. И крутой парень Леха поверил. На самом деле Данила отстёгивал Мише двести баксов в месяц, чтобы тот иногда ходил за ним следом, имея при этом суровый вид и пистолет в кармане пиджака. Дон Педро был слишком жаден, чтобы нанять настоящих телохранителей, однако дела его были то ли слишком мелкие, то ли вёл он их достаточно аккуратно, только до поры до времени хватало и той пародии на охрану, которой являлся Миша.

Затем явился Леха и все порушил.

— Иди, спасай его! — стонал Валера, дёргая Мишу за рукав.

— С какой стати?

— Он тебе деньги платит за это!

— Двести баксов! — фыркнул Миша. — Под пули за двести баксов я не полезу…

Но тут он сообразил, что за спасение может случиться премия. А может, пока тут Валера исходит соплями, Данилу уже кончили, а стало быть, и дёргаться поздно. В результате Миша отправился на пустырь и познакомился с Лехой Беловым. Наплёл ему с три короба, с перепугу дал свою визитку… Но в дамках-то оказался Миша. Загляните в чемодан и убедитесь.

Теперь можно будет завязать с мазнёй по холсту и открыть какой-нибудь нормальный бизнес. Миша уже давно перестал воспринимать живопись как искусство, и для него это стало лишь одним из способов зарабатывания денег. Одним из многих способов. Далеко не самым выгодным. Разве что девки на это клевали. «Вы кто?» — «Художник». — «Да неужели?» — «А как же! Хотите посмотреть мои работы? У меня в мастерской. Вечерком…» Вообще-то смотреть там было нечего — со студенческих времён сохранился лишь пяток пейзажей, а потом были портреты банкиров, президентов фирм, холдингов, хренолдингов… Поскольку Миша имел привычку авансы тратить быстро, а работать долго, отвлекаясь все на тех же девок, коньяк и чуть-чуть травы (только если очень хорошая), то постепенно заказы от банкиров иссякли, и Миша переключился на клиентов уровнем ниже. Вполне возможно, продолжайся все и дальше в таком духе, вскоре он рисовал бы портреты бухгалтеров овощных магазинов и воротил вьетнамских мелкооптовых рынков.

Но вот теперь перед ним на столе лежал ВЫХОД. Он состоял из двух элементов — деньги слева и пистолет справа. И он казался Мише очень лёгким. И единственно правильным.

4

Алексей выбрался из такси, не доезжая метров трехсот до мастерской. Машина уехала, и это был единственный звук, нарушивший ночную тишину. Все чисто. Никаких «хвостов».

Он постоял ещё немного, чтобы удостовериться окончательно в своём одиночестве в этом месте. Боковым зрением Алексей заметил какую-то странную фигуру, обернулся и уставился на отражение своего силуэта в витрине магазина. Это было странное зрелище. Он никогда прежде не носил таких костюмов, пусть даже слегка помятых и испачканных на коленях. Смотрелось это все забавно — будто бы это и не Алексей был. Он поправил галстук и криво улыбнулся своему отражению, почему-то подумав: «Жаль, мать не видит. Обрадовалась бы, наверное». Мать, по его мнению, должна была обрадоваться, но не неудачной попытке ограбить богатенького завсегдатая казино, а виду сына в дорогом чёрном костюме. Матери казалось, что наличие в гардеробе такой вещи — это очень полезный фактор для жизненного успеха. Как только Алексей пришёл из армии, она сразу же стала говорить о том, что нужно сходить в универмаг и купить хороший костюм, потому что это надо и для устройства на работу, и на свадьбу сгодится…

— И на похороны! — заржал вездесущий Виталик, за что получил кухонным полотенцем по шее.

Н-да. Свадьбой с тех пор как-то не пахло, зато похоронами — сколько угодно. Так что Виталик оказался ближе к истине.

От этих мыслей Алексею стало как-то тоскливо. Не этого он ожидал, когда ехал из армии домой, совсем не этого. Только ведь нельзя вернуться назад, нельзя повернуть события вспять. И спроси кто Алексея — жалеешь, что разбил в кровь морду ментовскому сынку? — ответил бы: нет. Повторись все снова, опять выплеснул бы ненависть прямо в смазливую харю, чтобы до кости пробрало. Потому что правильной была та ненависть. И ни один удар не был напрасным. И раз так, то было неизбежным, а значит правильным, все последующее. Как сказал тот очкастый тип, что привёз Алексея в Москву, возврата назад уже быть не может. Ты можешь либо дойти до конца и победить, либо можешь остаться мёртвым.

И поскольку Алексей не собирался оставаться мёртвым, то он неизбежно должен был дойти до конца и победить.

В данный момент для победы ему требовалось пятьдесят тысяч долларов.

Ещё раз осмотрев в витрине малознакомую фигуру в чёрном костюме, Алексей быстро зашагал к мастерской Миши Розанова.

5

Алексей прождал минут пять, периодически постукивая в железную дверь, прежде чем Миша соблаговолил открыть. Даже в полумраке было видно, что он, мягко говоря, взволнован.

— Т-ты?

— Я, — подтвердил Алексей, вежливо отодвинул хозяина в сторону и прошёл в мастерскую.

— Сбежал? В смысле, выкрутился?

— Типа того.

— Это хорошо, — сказал Миша и энергично затряс головой. Алексей посчитал это результатом излишних волнений. Всё-таки человек — просто художник, а не профессиональный грабитель. Для него это должно быть сильным потрясением.

— А ты как? — поинтересовался Алексей.

— Я? А что я? — Миша нервно пожал плечами. — Я, как только увидел, что ты влип… Я сразу — ноги в руки. Извини, конечно…

— Все правильно, — успокоил его Алексей. — Я и не ждал, что ты бросишься ко мне на помощь и отметелишь тех типов. Все нормально. Только почему бы тебе не включить свет?

— Свет? Ах да, действительно…

«Парень от страха совсем обалдел», — подумал Алексей, наблюдая, как Миша нашаривает на стене выключатель. Свет зажёгся, Миша обернулся к Алексею, неуверенно улыбнулся:

— Неслабый костюмчик.

— Да, — согласился Алексей. — Хоть что-то удалось добыть. Деньги я не успел забрать, помешали…

— А-а-а… — протянул Миша. — Понятно. И что будешь делать?

— Пока не знаю. У тебя есть какие-нибудь мысли?

— Нет, — Миша решительно замотал головой. — Никаких мыслей. Никаких. Совершенно.

— Ладно, ладно. — Алексей снял пиджак и бросил его на диван. — Успокойся.

— А я что, нервничаю? Разве я нервничаю?

— Да, ты нервничаешь и всё время держишь руку возле пистолета, который у тебя за поясом. Сзади. Ненароком нажмёшь на спуск и отстрелишь себе ползадницы. Расслабься.

— Пистолет? А-а… — Миша вытащил его из-за спины и даже состроил некоторое удивление на лице, будто бы и сам не заметил, как оружие очутилось у него в штанах. — Это я так, на всякий случай.

— На какой такой случай?

— Ну, за тобой гнались…

— Было дело. Но я оторвался от них. Сюда я приехал один.

— А-а, — снова сказал Миша и опустил было пистолет, но потом спохватился: — И ещё одно…

— Я слушаю, — спокойно сказал Алексей.

— Нельзя, чтобы про нас догадались. Догадались, что это мы там пытались…

— А кто про нас догадается? Меня они впервые видели, а ты не светился. Кто может догадаться?

— Карина. Помнишь, которая здесь у меня сидела? Это же её начальника мы хотели ограбить. Это же она мне рассказала про казино и про деньги. Она догадается, что мы с этим как-то связаны.

«Тут и догадываться-то нечего, — подумал Алексей. — Девчонка она вроде умная, и, как только сообразит, что именно случилось возле казино… Но, с другой стороны…»

— Так мы же ничего не взяли, — сказал Алексей. — Её начальник не пострадал. С чего вдруг она будет нас закладывать?

— Ты её не знаешь. Она — такая… Она все сделает, чтобы наверх пролезть в своей фирме. Она нас сдаст и не поморщится.

— И ты предлагаешь…

— Да, — решительно кивнул Миша. — Ничего другого не остаётся. Тебе не привыкать, так что…

— Но тогда надо и её подругу убрать. Её Лена зовут, да? Она бывала здесь вместе с Кариной, она знает, что Карина тебе рассказывала про казино… Её тоже нужно убрать.

— Точно, — согласился Миша. — И её тоже.

— Ясно, — сказал Алексей. У парня окончательно поехала крыша. Вцепился в рукоятку пистолета как в последнюю соломинку, от которой зависит его жизнь. С чего бы это?

— Слушай, — Алексей пытался поймать взгляд Миши, но тот будто намеренно избегал этого. — Тебя там никто не видел. Видели меня. Если даже Карина настучит и к тебе придут, меня здесь не будет. Я уйду сегодня. А ты всегда сможешь сказать, что просто пустил переночевать случайного знакомого, то есть меня. И ты не отвечаешь за мои поступки. Так что для тебя нет никакой опасности. И нет смысла убивать этих девчонок.

— Как это нет смысла? — пробурчал Миша, не поднимая глаз. — Свидетели…

— Лично я их убивать не буду. А если ты этим займёшься сам, то вряд ли справишься. И уж во всяком случае свидетелей станет ещё больше. Геометрическая прогрессия, так это, кажется, называется. А вообще…

— Что?

— Если ты взял деньги из машины…

— Кто? — Миша впервые за последние несколько минут вскинул глаза на Алексея, их взгляды на секунду пересеклись, и Алексей понял, что не ошибся.

— Я? Какие деньги?

— …тогда все ещё проще. Надо заплатить Карине. Позвонить ей прямо сейчас и предложить денег.

Миша, безостановочно теребивший пистолет, в этот миг замер всем телом. Мучившие его сомнения отступили, потому что Алексей только что предложил вариант, куда более выгодный, чем всё, что приходило в голову Мише.

Существовала лишь одна причина, по которой Миша не выстрелил в Алексея сразу же после того, как открыл дверь мастерской. Миша хотел полной безопасности и, думая про безопасность, он вспомнил про Карину. Она была именно тем связующим звеном между безвестным художником Мишей Розановым и ограблением «БМВ», которое рано или поздно могло обернуться для Миши крупными неприятностями. Это звено надо было ликвидировать. И Миша знал, что ему самому с этой задачей не справиться. Застрелить Леху, который сам сейчас сюда придёт и сам постучится в дверь, — это одно. Убийство Карины потребовало бы такой организации, такой выдержки и такого умения, которым Миша похвастаться не мог, его и от перспективы встречи с Лехой бил озноб. Поэтому Миша не стал стрелять в Леху через порог, он позволил ему войти.

И все с одной целью — Лехиными руками убить Карину, а потом уже самому убить Леху. Когда тот упёрся и сказал, что девок трогать не будет, Миша занервничал больше обычного и решил было немедленно грохнуть Леху и этим ограничиться. Однако затем Леха предложил вариант, который идеально подходил Мише. Предложить Карине деньги, заманить её сюда, прибить, а потом немедленно прибить Леху. Все сразу и немедленно. Потом взять деньги и… И например, поджечь это гнилую конуру. А самому слинять из города и приехать где-нибудь через неделю и сильно удивиться — как пожар? Да что вы? А я вот в Питер по делам ездил. Ключи оставлял другу. Что? Найдены два обгорелых трупа? Надо же. Какое несчастье… Какое несчастье…

6

Миша не учёл только одного — он так проникся своим планом, он настолько озаботился свалившимся на него счастьем в виде чемодана с деньгами, что все обуревавшие его чувства и идеи немедленно отражались у него на физиономии. Алексею нужно было просто смотреть и читать.

Он смотрел и не понимал — неужели так действительно может быть? Неужели вот этот вполне нормальный парень — не алкаш, не наркоман, не псих — может так стремительно измениться? Ещё вчера не было никаких симптомов — они с Мишей нормально сидели, разговаривали, выпивали, смотрели телевизор. Когда Алексею было негде ночевать, Миша приютил его (Алексею даже не пришла в голову мысль о том, что Миша обязан ему жизнью — тогда, на пустыре, для Миши всё могло бы кончиться совсем иначе). Короче говоря, это был вполне нормальный парень. Алексей был готов даже допустить, что Миша умнее, потому что старше на пару лет. А ещё в Алексее сидело с детских лет уважение к творческим людям — уважение заочное, потому что до приезда в Москву никаких артистов или художников он в глаза не видел. И видимо потому, что в обычной жизни Алексею они не попадались, казались они ему людьми совершенно особенными и замечательными. И Миша в том числе, потому что он умел делать то, чего сам Алексей делать не умел и никогда не смог бы научиться. Бог не дал. А Мише дал. А раз уж бог тебе дал талант, то какого же хера ты тут машешь стволом у меня перед носом?!

Именно эти мысли и останавливали Алексея от того, чтобы быстро и надёжно вырубить Мишу.

Эти мысли — и ещё пистолет в пальцах взбудораженного, нервного и не совсем отдающего себе отчёт в происходящем человека. Нельзя было предугадать его действия. И Алексей терпеливо ждал, либо пока Миша успокоится, либо пока подставится.

— …позвонить Карине и предложить ей денег.

— Точно, — сказал Миша. — Звони, пусть приезжает сюда.

— Нет, — Алексей покачал головой. — Пораскинь мозгами — четыре часа ночи. Куда это она поедет в такое время? Да ещё если позвонит малознакомый человек — это я про себя.

Лучше позвони ей сам и договорись о встрече на утро. Мы к ней подъедем и отдадим ей деньги.

Миша посмотрел на пистолет в своей руке и задумался — ненадолго. Секунды на три.

— Поедем к ней сейчас, — решительно сказал он. — Нечего время тянуть. Сразу все решим. Все проблемы.

— Хорошо, — Алексей не стал спорить. — Как хочешь. У меня только один вопрос.

— Что за вопрос?

— Может быть, ты положишь пистолет на место?

— Не положу.

— А зачем он тебе?

— Так мне безопаснее.

— Я не собираюсь ничего такого делать. Ты же знаешь, что мне нужно. Мне нужны деньги, но я не собираюсь тебя бить или убивать из-за денег. Ты понимаешь меня?

«Может, это он меня так боится, — подумал Алексей. — Может, это все со страху? Зря я тогда ему брякнул, что в Чечне был. Он теперь про меня вообще невесть что думает».

— Мне так спокойнее, — сказал Миша.

— Ладно, — примирительно кивнул Алексей. — Как скажешь. Так, значит, ты забрал у водителя деньги? Круто.

— Ясное дело, — самодовольно оскалился Миша. — Пока ты там бегал…

— Много денег-то? Тысяч пять есть?

— Больше, — сказал Миша, чувствуя себя если не королём мира, то кем-то весьма приближённым к престолу — кем-то очень сильным, крутым, удачливым и так далее и тому подобное. — Намного больше.

— То есть никаких проблем с Кариной не будет.

— То есть? — возвращённый вопросом Алексея на землю, Миша непонимающе уставился на Белова. — Как это?

— Раз денег много, то мы сможем предложить ей солидную сумму за молчание.

— Ну да, — выдавил из себя Миша после некоторого напряжённого молчания. — Я ей предложу солидную сумму, — он уже не мог даже притворно сказать про деньги «мы», «наши». Это было выше его сил. Он твёрдо знал, что это его деньги, он их заслужил и он убьёт каждого, кто встанет между ним и этими деньгами. Кто хотя бы попытается встать.

7

В дверях Алексей обернулся и сказал:

— Ты кое-что забыл.

Миша, который все последние десять минут совершенно случайно держал пистолет дулом в сторону Белова, нахмурился:

— Что я забыл?

— Деньги, которые мы хотим предложить Карине за молчание.

— Ах, это… Я их взял, не волнуйся.

— Точно?

— Точно-точно. Вот они, в кармане, — Миша хлопнул себя свободной ладонью по ляжке. Алексей вздохнул.

— Ты уверен? — переспросил он ещё раз, потому что все ещё не хотел верить собственным глазам и ушам.

— Да, — не колеблясь, соврал Миша, не понимая, что ответил он сейчас совсем на другой вопрос, не на тот, что был задан Беловым вслух. А тот, другой вопрос Белов задавал себе раз за разом и не мог поверить в очевидный ответ.

Белов спрашивал себя — неужели этот парень действительно готов обмануть его из-за денег? Неужели этот парень готов убить его из-за денег? Его и ту девушку, Карину? Неужели всё обстоит именно так?

— Да, — не колеблясь, ответил Миша и ободряюще улыбнулся, предлагая Алексею выйти на улицу. «Наверное, там было очень много денег, — решил Алексей. — Хотя сколько должно там быть денег, чтобы парень спятил за считанные часы? Миллион долларов? Или он всегда был таким, а я просто не замечал? Тогда это мой прокол. Ещё один».

— Ну ты идёшь? — спросил Миша, глядя снизу вверх.

— Иду, — кивнул Алексей. — Если ты взял деньги, то я иду. Хотя… Хотя деньги — это ещё не все.

Миша шагнул было вперёд, но тут остановился и напрягся:

— Что ты имеешь в виду?

— Что деньги — это ещё не все.

— Я тебя не понимаю, — сказал Миша и был как никогда прав. Потом он хотел сказать что-то ещё, но осёкся и поспешно убрал руку с пистолетом за спину. Он смотрел на что-то, находящееся за спиной Алексея.

Алексей не стал оборачиваться — не было смысла. Он узнал запах.

— Привет ещё раз, — сказал он.

Карина не ответила. Она была явно не в настроении.

8

— А что это у вас тут происходит? — раздражённо спросила Карина, входя в мастерскую. Проходя мимо Алексея, она попутно одарила его неприязненным взглядом. — И что вы сегодня делали в казино?! Я спрашиваю, что это вы сегодня в казино устроили?! Вы хоть понимаете, что…

— Ну вот видишь, — Миша улыбнулся Алексею. — Я же говорил…

— Что ты говорил?! — Карина была очень усталой и очень сердитой. — Вы, два идиота, объясните мне, что вы сегодня устроили в казино! И не думайте врать! Иначе будет хуже!

— Никто тебе врать не будет, — пообещал Миша. — Ты проходи, не стой в дверях… Леха, ты тоже спускайся. Мы же теперь никуда не едем. Мы остаёмся.

Карина, стуча каблуками по ступеням, спустилась вниз, в сердцах швырнула сумочку на диван, скрестила руки на груди и пронизывающим взглядом уставилась на Мишу:

— Я всегда знала, что ты с прибабахом, но не до такой же степени! Ты не подумал, чем это все для меня может кончиться?! Они же подумают, что это я навела вас, что я с вами была заодно!

— Помолчи, пожалуйста, — сказал Миша и вытащил пистолет из-за спины. — А то привыкла думать, что ты — супер-пупер, а я идиот и неудачник. Помолчи.

— О господи, — сказала Карина. — Да ты совсем спятил.

— Совсем наоборот.

— Думаешь, с пистолетом ты стал умнее? Ни черта подобного! — это было сказано немного нервно, но в целом Карина держала себя в руках, и это бесило Мишу. Не такого эффекта он ждал. Ему хотелось слез, страха и подчинения.

И, чтобы усилить впечатление, он приблизил дуло пистолета к лицу Карины.

— Так лучше? Так понятнее?

Карина промолчала.

— А так? — он ткнул стволом в щеку. — Так нравится?

Карина побледнела — то ли от злости, то ли от страха.

— Ты же никогда не принимала меня всерьёз! — выкрикнул Миша. — Это было неправильно! Это было ошибкой! Пойми это хотя бы сейчас!

— Кажется, ты хотел предложить ей денег, — негромко напомнил Алексей.

— Это ты хотел ей предложить денег, а я хотел совсем другого!

Алексей вздохнул. Ему хотелось лечь на диван и уснуть. Мешал чрезмерно возбудившийся от денег Миша. И ещё мешало то обстоятельство, что Карина стояла в двух шагах от разошедшегося художника, и дуло пистолета нервно плясало у неё перед глазами. Алексею не нравилась эта диспозиция.

Ему в данный момент не нравилось многое — многословный и жадный Миша, раздражённая Карина, которая, того гляди, попытается отобрать у Миши оружие, а тот сдуру нажмёт на спуск… Но больше всего Алексей злился на самого себя, потому что он позволил такой ситуации сложиться. С чего он взял, что на Мишу можно положиться? С чего он приравнял Мишу к армейским друзьям? Что он знал о Мише, о его прошлом и настоящем, о его мыслях и мечтах? Алексей знал явно недостаточно, чтобы поворачиваться к нему спиной, предварительно положив пистолет на видное место. Алексей ошибся и был зол на себя, потому что ошибки такого рода могут быть смертельными.

Но не на этот раз.

— Убей её, — сказал Миша. — Давай, тебе не привыкать. Иначе она нас сдаст.

Карина молча переводила взгляд с Миши на Алексея и обратно. И тот, и другой теперь казались ей персонажами страшного сна, выпрыгнуть из которого не представлялось возможным.

— Ладно, — сказал Алексей. — Дай-ка мне ствол.

— Обойдёшься. Руки тебе на что?

— Руки?

Карина взвизгнула и попятилась назад. Алексей мрачно посмотрел на неё и двинулся было всем телом в её сторону — Карина ещё отступила назад, споткнулась и упала на диван.

Миша ухмыльнулся. Наконец-то во взгляде девушки появилась и паника, и беспомощность, и даже что-то похожее на слезы…

Ему нравилось это видеть. Ему нравилось смотреть сверху вниз. К сожалению, все это продолжалось недолго.

Что-то быстрое и невидимое ударило его в висок. Миша так и не понял, что это было, но затем воздух вокруг стал жёстким и давящим. Миша стоял и не мог пошевелиться. Он ничего не смог сделать, когда подошёл Алексей и осторожно вынул пистолет из Мишиных пальцев. Потом стены резко перевернулись, и потолок ушёл куда-то назад. Ему надо было срочно отдохнуть. Ему надо было срочно уснуть. Дела — потом. Потом…

Алексей треснул Карину по руке, и мобильник упал на пол.

— Не надо, — сказал Алексей.

— Я буду орать, — пообещала Карина, но как-то обречённо.

— А смысл? — пожал плечами Алексей. — У него тут где-то был растворимый кофе… Ты будешь? Я буду, потому что спать хочу. Устал. Ты не устала?

— А какое тебе дело?

— Просто спросил. Не хочешь, не отвечай, — Алексей сообразил, что девушку, должно быть, напрягает пистолет, и убрал оружие. — Только скажи, если не сложно… Вот он, — Алексей кивнул в сторону Миши. — Он что, действительно художник?

Карина подобрала с пола телефон, подумала и убрала обратно в сумочку.

— Нет, — сказала она, подумав. — Он просто немного умел рисовать. Но по-настоящему художником он никогда не был.

— Ну тогда всё ясно, — облегчённо вздохнул Алексей. — Тогда всё ясно.

— Да? — озадаченно посмотрела на него Карина. — А мне вот ничего не ясно. Но я… — посмотрела она на тело Миши. — Я не настаиваю.

9

Он выпил две чашки кофе и попутно рассказал Карине то, что можно было рассказать. Она слушала молча, только пальцы слегка подрагивали. Кажется, у девушки всё ещё были сомнения — сможет она выйти из мастерской или нет.

— У тебя действительно могут быть неприятности из-за этого? — спросил Алексей.

— А ты как думаешь? Все видели, что ты сначала подошёл ко мне, а потом уже устроил скандал. Все решат, что я тебя знаю. А значит, и про деньги в машине я рассказала.

— Это ещё доказать нужно.

— Никто ничего не будет доказывать. Начальник от злости на стенку лезет. Ему надо на ком-то сорвать злость. Вот на мне и сорвут — уволят без выходного пособия.

— М-м… Дать тебе денег? — предложил Алексей и по гримасе Карины понял, что идея не из лучших.

— Лучше не надо, — сказала она. — Лучше я поеду домой и попробую уснуть. Хотя вряд ли это у меня получится.

— Всего хорошего, — сказал Алексей. Карина недоверчиво посмотрела на него:

— Что, я могу идти?

— Конечно.

Она поспешно вскочила и бросилась к выходу. Потом остановилась, обернулась и твёрдо проговорила:

— Я никому ничего не скажу. Честное слово.

— Хорошо, — кивнул Алексей.

— Хорошо, — автоматически повторила Карина. — Ты… Ты какой-то странный для бандита.

— Какой есть, — сказал Алексей. — Я постараюсь исправиться. Я же недавно в Москве. Ещё не акклиматизировался.

10

Десять часов спустя Алексей вошёл в кабинет Харкевича, положил на стол чемодан и стал выкладывать пачки денег.

Харкевич тщательно все пересчитал и нахмурился:

— Здесь нет пятидесяти тысяч.

— Правильно, — согласился Алексей. — Здесь сорок две тысячи.

— Но тебе было сказано — пятьдесят.

— Я думаю, что сорок две тысячи — это тоже хорошие деньги.

— Да? — Харкевич усмехнулся. — Вообще-то ты прав… Пятьдесят или сорок две — это почти одно и то же. Не в этом главное.

— Я тоже так думаю.

— А ты знаешь, в чём главное?

Алексей пожал плечами:

— Вы — начальник, вам виднее.

— Тоже правильно, — засмеялся Харкевич. — Ты сообразительный парень, как я погляжу.

Алексей не стал возражать, а Харкевич тем временем распахнул дверь своего кабинета и крикнул в коридор:

— Мамонт! Иди сюда…

Появился Мамонт, и в кабинете сразу стало несколько тесновато.

— Что главное? — с усмешкой спросил Мамонта Харкевич. — Как ты думаешь, Мамонт?

— Режим дня, — сказал Мамонт. — И правильное питание. Только вот с вашей работой нет у меня ни режима, ни правильного питания.

— А что у тебя есть? — спросил Харкевич, чем усилил зародившееся у Алексея впечатление, что перед ним разыгрывают какой-то заранее подготовленный спектакль. Мамонт вытащил из внутреннего кармана незапечатанный конверт и вручил Харкевичу. Тот подержал конверт в руке, не заглядывая внутрь, а потом передал Алексею.

— Посмотри.

Алексей открыл конверт и вытащил тонкую пачку фотоснимков.

— Видишь здесь кого-нибудь знакомого?

Алексей кивнул. Остановившиеся глаза Миши смотрели прямо в объектив.

1

— Так. Это что ещё за херня? — негромко произнёс Лапшин, запустив обе руки внутрь кейса. — Это что ещё за…

В этот момент машину сильно тряхнуло, и Лапшин вместо ответа на свой вопрос получил ценное и своевременное указание от Бондарева:

— Ложись!

Лапшин моментально подчинился, упал на сиденье, а потом даже скатился для верности на пол, так что автоматная очередь прошла над ним и разнесла боковые стекла, пролившиеся на Лапшина неприятным дождём из прозрачной мелкой крошки. Бондарев завернул «Тойоту» резко вправо, уходя из сектора обстрела, свободной рукой перекинул Лапшину «беретту» и коротко сказал:

— Оформи.

Лапшин схватил оружие, приподнялся и выглянул в разбитое окно. «Мерседес-340» с тонированными стёклами шёл на сближение с упорством и безжалостностью торпеды, направленной в борт круизному лайнеру. Из правого окна «мерса» торчал ствол «узи», готовый снова засыпать «Тойоту» пулями. Лапшин, сожалея, что под рукой нет гранатомёта, нацелил «беретту» на «мерс» и для начала парой выстрелов припугнул невидимого стрелка, а потом шарахнул по лобовому стеклу. Озабоченный водитель «мерса» вильнул влево, и Лапшин поприветствовал этот манёвр обстрелом покрышек. В ответ «узи» огрызнулся короткой очередью, едва задевшей зад «Тойоты».

— Готово? — поинтересовался Бондарев.

— Не совсем…

— Это плохо, — сказал Бондарев. — Это называется много шума из ничего. Мы дело делаем или кино снимаем?

— Э-э, — замялся с ответом Лапшин, наблюдая за тем, как «Мерседес» снова подбирается ближе.

2

Сойдя с парома в Чивитавеккье, Селим немедленно взял такси, долго морочил водителю голову мудрёными указаниями, не сводя при этом глаз с зеркала заднего вида, потом вылез у большого рынка, плутал между лотками, до ломоты выворачивая шею в попытках обнаружить «хвост». Потом он слегка успокоился, поехал в банк и заявил о потере кредитных карточек, назвав отель на Сардинии, но соврав о своём нынешнем местопребывании. Сразу после этого он сел на поезд до Рима, и только примерно на третьем часу пути окончательно поверил, что для него вся эта история с похищением закончилась благополучно.

Больше того, если сейчас все сделать правильно, то это похищение изменит жизнь Селима к лучшему. Даст ему наконец такие возможности, о которых он мог лишь мечтать в последние годы. Собственная яхта, мягко покачивающаяся на изумрудных волнах, станет реальностью. Так может быть. Так может случиться, если все сделать правильно.

В Риме была солидная турецкая диаспора, где у Селима имелись хорошие знакомые. Он наконец принял душ, переоделся, хорошо и спокойно поел, потом покурил, собрался с мыслями и позвонил по телефону, который никогда не записывал ни в какие записные книжки. Селим представился и попросил передать господину Акмалю, что по ряду причин ему пришлось срочно уехать с Сардинии. Это были очень серьёзные причины, и в их серьёзности господин Акмаль сможет убедиться, если встретится с Селимом в Риме. Господин Акмаль не пожалеет, что потратил время.

Селима выслушали и холодно пообещали передать информацию по назначению. Селим вежливо попрощался, повесил трубку и мысленно выругался. Он никогда не забывал, что Акмаль младше его на четыре года, однако старшим в их отношениях всегда выступал именно Акмаль — как будто высокопоставленные и богатые родственники могли сделать его умнее! С годами эта разница становилась все ощутимее, и Селим все более свыкался и смирялся с нею, однако недовольство, словно осадок на дне бутылки с вином, никуда не исчезло, хотя и не бросалось в глаза.

Сейчас все могло измениться — по крайней мере то, что услышал Селим, сидя в смежной комнате и ожидая отправки в Россию, должно было заинтересовать Акмаля. Аллах свидетель, это могло заинтересовать кого угодно — ЦРУ, Моссад, МИ-6, Усаму, Саддама, палестинцев или северных корейцев. Да, так и нужно будет сказать: «Акмаль, я мог бы пойти с этой информацией к кому угодно, и я получил бы деньги, и я получил бы уважение. Но я пошёл к тебе. Потому что я помню о наших с тобой старых делах, я доверяю тебе и верю, что ты оценишь мой вклад по достоинству. Вот так. Что-то в этом духе надо будет произнести. Самое главное — правильно себя преподать».

Через три дня Селим получил в банке новые карточки, а ночью в комнату, где он спал, вошли люди. Один зажал Селиму рот рукой и приставил пистолет к виску, второй быстро обыскал комнату. Когда он закончил обыск и сказал третьему: «Все чисто», Селим — насколько это было возможно в данных обстоятельствах — расслабился. Сказано было по-турецки.

Третий молча кивнул, склонился над Селимом, внимательно посмотрел ему в глаза, а потом резко ударил кулаком в висок.

3

«Мерседес» снова подбирался поближе, угрожающе сверкая на солнце.

— И не жалко же людям такую машину гробить, — посетовал вслух Лапшин, вставляя новую обойму.

— Это их проблемы, — буркнул Бондарев. — Меня больше интересует, есть у здешней полиции вертолёты или нет.

Лапшин вспомнил местных полицейских, развращённых морем, солнцем и морепродуктами, презрительно хмыкнул и сказал, что вряд ли.

— Тогда у нас есть ещё пара минут, — сделал вывод Бондарев и резко свернул вправо, оказавшись на узкой улочке, изобиловавшей маленькими магазинчиками и многочисленными изгибами. Набрать здесь приличную скорость было невозможно, и Лапшин живо представил, чем всё это кончится — «мерс» упрётся им в зад и будет так же медленно ползти по этим закоулкам, медленно расстреливая их «Тойоту» из автомата. Всё это будет долго, шумно и бесперспективно.

Лапшин только собрался изложить свои соображения Бондареву, как тот предупреждающе рявкнул:

— Помолчи, Лапша!

— Ла… — начал было Лапшин, держа неотстающий «мерс» в поле зрения, но тут его вдруг подбросило под потолок, «мерс» куда-то пропал, что-то большое с грохотом обрушилось на «Тойоту», Бондарев зачем-то дважды просигналил, после чего грохот падающих предметов стал ещё оглушительнее. Лапшин свалился на пол, потом поднялся, свалился снова, опять поднялся, чувствуя лёгкое головокружение, и увидел, как на Бондарева накинулось нечто большое и белое.

Лапшин машинально ткнул ствол «беретты» в это «нечто» и нажал на спуск. Воздух со свистом вырвался из разрыва в подушке безопасности, подняв дыбом волосы на голове Лапшина.

— Хватит играться, — недовольно проговорил Бондарев, вываливаясь из машины. Только теперь Лапшин сообразил, что «Тойота» стоит посреди небольшого одёжного магазина, почти упёршись в дальнюю его стену. Позади «Тойоты» остались остатки высаженной стеклянной витрины, сбитые и покорёженные металлические стойки, изуродованные манекены и очень много сваленной на пол одежды. Где-то посреди этого хаоса вопили благим матом продавцы. Лапшин мог бы ещё долго и заворожённо наблюдать за картиной конца света в одном отдельно взятом магазине, но Бондарев схватил его за плечо и поволок в задние комнаты магазина, откуда маленькая железная дверь выводила во двор. Лапшину в это время казалось, что мозги его раскачиваются внутри черепа, как люстра под потолком при землетрясении. Потом землетрясение стихло, Лапшин вспомнил про кейс и про «беретту». И про преследующий их «мерс».

Его осенило.

— Мы сейчас подкараулим их здесь и всех убьём, — понял Лапшин замечательный замысел Бондарева.

— Нет, — покачал головой тот.

— Я сейчас выйду через другой двор на улицу, зайду им со спины и всех убью, — предложил Лапшин ещё более замечательный вариант.

— Нет, — сказал Бондарев, настойчиво подталкивая Лапшина вперёд.

— А как же тогда мы их всех убьём?

— Мы не будем их всех убивать. У нас другая задача.

— Правда, что ли? — удивился Лапшин, который совершенно точно помнил, что в последние полчаса он преимущественно убивал и калечил людей.

— Ты должен был просто записать разговоры в номере Акмаля, — напомнил ему Бондарев.

— Точно-точно, — спохватился Лапшин. — Почему же я тогда?..

«Потому что ты идиот, — в сердцах подумал Бондарев. — Которого хлебом не корми, дай пострелять. И поэтому за тобой нужен глаз да глаз». Вслух он этого не произнёс, и Лапшин, так и не сумевший самостоятельно родить ответа на свой вопрос, болезненно поморщился. Он любил, чтобы всё было просто и понятно, теперь же в голове у него крутилось явное логическое несоответствие. А рациональная часть Лапшина, и без того не слишком сильная, ещё не пришла в себя после проезда по магазину.

В результате все то время, пока они лёгким бегом перебирались из одного двора в другой, чтобы затем наконец выскочить на заполненный туристами торговый ряд, на лице Лапшина сохранялось сосредоточенное и задумчивое выражение.

Только в автобусе, на пути в аэропорт, это выражение с его лица исчезло, а взгляд окончательно прояснился. Лапшин обиженно посмотрел на Бондарева и сказал:

— Знаешь что? Я вспомнил. Ты меня назвал Лапшой.

— В первый раз, что ли? — передразнил его Бондарев.

— Я не люблю, когда ты меня так называешь.

— А я не люблю, когда ты устраиваешь боевые действия в городской черте, — сказал Бондарев, прикидываясь, что в миланском аэропорту действовал какой-то совсем другой человек.

— Я не специально.

— Вот и я тоже.

Лапшин замолчал, машинально сжимая кейс с двух сторон.

— Ты хотел мне что-то показать, — напомнил ему Бондарев.

— Диск? Чего на него смотреть?

— Нет, не диск. Ты сказал: «Это что ещё за херня?»

— Я так сказал?

— Вот именно.

— Давай посмотрим, — Лапшин пожал плечами и осторожно открыл кейс. Он посмотрел на лежащий сверху лист бумаги и вздрогнул. — Это что ещё за…

Бондарев выдернул лист из кейса. Почти вся страница была испещрена турецким текстом. Почти вся — за исключением левого верхнего угла. Там была не очень качественная чёрно-белая фотография мужчины. Снимок был сделан сверху под каким-то странным углом, мужчина находился в движении, и Бондарев предположил, что это распечатка материалов видеокамеры слежения.

Он вытащил из кейса вторую страницу — на ней был снимок того же самого мужчины, уже в цвете и с гораздо лучшим качеством. На этот раз мужчина смотрел прямо в объектив. И это был снимок, от которого у Бондарева в желудке возник холодный парализующий ком.

Потому что на обоих снимках Бондарев видел Воробья. И второй снимок, по всей видимости, запечатлел Воробья за несколько секунд до смерти.

4

Сначала Селим испугался, что его снова взяли русские и что теперь они обойдутся с ним куда круче. Оплеухи, тычки, пистолетные стволы под носом, завязанные глаза — все это наводило именно на такие мысли. Однако когда всё закончилось — в том смысле, что закончилась транспортировка Селима из Рима в неизвестном направлении — и Селим увидел своих конвоиров, услышал их разговоры, то он облегчённо вздохнул: свои. Облегчённо вздохнул и сплюнул кровавую слюну: руки у своих были тяжёлые, и транспортировка обошлась Селиму в некоторое количество кровоподтёков, сломанный зуб и ломоту в костях.

Его усадили на стул посреди пустой комнаты, завели руки назад и сцепили запястья наручниками, плеснули в лицо холодной водой для бодрости и оставили одного. Селим плевался кровью и соображал, как ему лучше и правильнее построить свою речь.

Потом к нему пришли. Селим посмотрел на них и не увидел Акмаля. Это все были какие-то молодые и незнакомые парни. Один держал в руках клюшку для гольфа. «Стало быть, здесь рядом есть поле для игры, — подумал Селим. — Возможно, меня привезли прямо на виллу Акмаля. Наверное, так и есть. А сам Акмаль, он что, занят?»

— Я хотел поговорить с господином Акмалем, — проговорил он не без труда. — Я звонил… Звонил, потому что хотел передать ему нечто важное…

— Говори, — сказал один из парней.

— Я хотел передать лично Акмалю… Он меня знает. Мы старые друзья, — Селим слегка преувеличил степень теплоты их отношений, но сейчас это было неважно. Ему так казалось.

— Акмаля нет в городе, — сказал парень. — Поэтому говори нам то, что хотел сказать ему.

— Я вас не знаю, — попытался улыбнуться краем рта Селим. — И моя информация слишком важна…

— Неважно, — сказал парень. — Просто говори всё, что знаешь.

Беседа приобретала какой-то нехороший и не предусмотренный Селимом оборот.

— А почему я в наручниках? — попытался Селим начать торг с малого.

— Потому что мы тебя не знаем.

— Я работал вместе с господином Акмалем. Он мне доверял.

— Может быть, — качнул головой парень. — Может быть, так было раньше.

— А разве что-то изменилось?

— Тот Селим, которому доверял господин Акмаль, должен был ждать его в условленное время в отеле «Эксельсиор». Когда господин Акмаль туда прибыл, он не нашёл там никакого Селима, зато он нашёл там много русских шпионов, которые следили за господином Акмалем и даже пытались убить его…

— Вот об этом я как раз…

— И господин Акмаль имеет основания считать, что русских на него навёл тот самый Селим.

— Нет-нет, я сейчас вам всё объясню…

— И лучше тебе придумать что-нибудь убедительное, — посоветовал парень. Он стоял напротив Селима, прислонившись к стене, а двое других неторопливо обошли Селима с боков и теперь поглядывали на него с насмешливой угрозой в тёмных глазах. Клюшка слегка постукивала по полу.

— Я просто расскажу правду, хорошо? — сказал Селим. Он в очередной раз сплюнул и посмотрел на парня напротив. — Может, всё-таки подождём господина Акмаля? Я хотел бы рассказать лично ему…

Селим даже не понял, что случилось. Он резко дёрнул головой, пытаясь уйти от внезапной жестокой боли, но опоздал. Это было похоже на выстрел, сделанный прямо под ухом. Однако пистолетов у парней не было, это Селим хорошо помнил. Тем не менее его левое ухо пульсировало острой болью, как будто его надрезали скальпелем. И — это Селим мог сказать с полной уверенностью — с уха капала кровь.

— Просто рассказывай, — сказал парень, бесстрастно наблюдая за Селимом. — Не тяни время.

— Хорошо, — выдавил Селим. — Хорошо…

Ему показалось, что в комнате стало темнее.

5

Бондарев молча сложил просмотренные листы один на другой, тщательно выровнял углы и, не глядя на Лапшина, сказал:

— Давай сюда остальные.

Лапшин молча передал ему с десяток страниц, где текст перемежался с фотографиями. На паре страниц были только фотографии, по 6 — 8 снимков, раскадровка видеозаписи камер некоей службы безопасности. Бондарев сосредоточенно рассматривал их, в какой-то момент взгляд его остановился на одном из снимков, Бондарев ткнул в страницу пальцем и посмотрел на Лапшина. Тот угрюмо кивнул.

— Видишь? — с едва сдерживаемой яростью спросил Бондарев.

— Вижу-вижу, — буркнул Лапшин.

— Видишь?!

— Тихо, — сказал Лапшин, вырывая листы из побелевших от напряжения пальцев Бондарева. — Мы тут всё-таки не одни. Я все видел, ты все видел. Все в порядке.

— Ни хрена не в порядке, — отчётливо произнёс Бондарев. Он откинулся на спинку автобусного сиденья, несколько секунд сидел молча, потом придвинулся к Лапшину и проговорил ему в ухо: — Есть снотворное?

— Нет, — сказал Лапшин, тщательно укладывая страницы в кейс. — А зачем?

— Мне надо сейчас уснуть и проснуться уже в Москве. Я не могу держать это в голове и просто ехать в автобусе. Я свихнусь.

— Не свихнёшься, — уверенно сказал Лапшин. — В первый раз, что ли?

— Заткнись.

— Мы можем позвонить из аэропорта нашим…

— Нет, — сказал Бондарев. — Мы никуда не будем звонить. Мы просто будем ехать, и мы привезём этот кейс в Москву. И то, что я теперь знаю, оно будет у меня в голове, оно будет ехать со мной в Москву, и с каждым километром эта штука внутри меня будет больше и сильнее, она будет разрастаться как опухоль в башке, а когда мы приедем… Вот когда мы приедем, тогда уже и разберёмся… Безо всяких предварительных звонков…

— Н-да, — Лапшин не без опаски покосился на Бондарева. — Это тоже выход.

В аэропорту он первым делом побежал искать аптечный киоск.

6

Теперь-то Селим понял, что никакими полями для гольфа тут и не пахло, а фирменная титановая клюшка имела совсем другое назначение.

И это при том, что он все им рассказал. Не утаив ничего, ни одной детали.

Селим не видел смысла быть скрытным — это же были свои, пусть даже Акмаль и не соизволил явиться лично. Он рассказал про отель «Эксельсиор», про замечательную девушку, приведшую его в лапы русским, про убежище в сардинских предгорьях, про долгие беседы с русскими… Про предложение работать на русских, про его, Селима, отказ и про их угрозу увезти его в Сибирь для более плотной обработки… Про то, как его уже подготовили к отправке и запихнули в микроавтобус, накачав какой-то дрянью, но Селим очнулся раньше срока и выбрался из машины… И про главное, про то, что он услышал, лёжа на полу русской конспиративной квартиры, когда двое русских слишком громко обсуждали свои дела…

Селим рассказал все это и выжидательно уставился на парней — дошла до них вся важность его. Селима, информации? Нет, не дошла.

— Так, — сказал главный из троицы. — Это все здорово. А теперь расскажи, в чём суть твоего задания.

— Какого задания? Я же говорю…

Тут титановая клюшка свистнула во второй раз, и боль разорвала правое ухо Селима. Он вздрогнул как от удара током, едва не опрокинул стул, замычал, напрягся… Но потом взял себя в руки.

— У меня нет никакого задания. Я должен был получить задание от господина Акмаля, но наша встреча не состоялась по тем причинам, о которых я вам уже рассказал.

— Задание, которое дали тебе русские. В чём его смысл? В чём смысл той истории, которую ты нам сейчас рассказал?

— Но не было же никакого задания…

Теперь удар пришёлся по кончикам пальцев рук. Селим глубоко вздохнул, досчитал до десяти… Клюшка ударила его по коленной чашечке, Селим вскрикнул и потерял сознание.

Его привели в чувство и для начала заставили полностью повторить рассказ. Он повторил, а потом торопливо, пока снова не начали бить, попросил встречи с Акмалем.

— Скажи, в чём твоё задание? — был ответ.

— Не было ника…

Через какое-то время, придя в себя после очередного болевого шока, Селим сообразил, в чём тут дело. Ему всё стало понятно, и очередной удар он встретил даже с подобием усмешки. Конечно же, это была проверка. Если Акмаль хотел привлечь его к очень серьёзным делам, он должен был сначала удостовериться в абсолютной надёжности Селима. И вот он поручил трём «шестёркам», которые и понятия не имеют о настоящей работе, о подлинно больших делах, провести проверку. Это до известной степени обидно, Селим всё же не вчера родился, но раз Акмаль желает гарантий…

Раз Акмаль желал подтверждения верности, то Селим готов был терпеть. Тем более что изувеченное тело, теряя чувствительность, все меньше реагировало на удары клюшкой и разряды электрического тока, на колющие и режущие предметы, на вопросы и угрожающие крики… Проверка продолжалась. Она продолжалась даже тогда, когда Селим вообще перестал что-либо чувствовать. Она продолжалась даже тогда, когда Селима уже не стало.

Она прекратилась, когда дверь комнаты открылась, и на пороге возник молодой мужчина лет тридцати, смуглый, хорошо одетый, в последнее время чуть располневший — по крайней мере, так показалось Бондареву, когда он наткнулся на Акмаля в миланском аэропорту.

Акмаль поморщился при виде обмякшего тела на стуле. Запах крови и достаточное количество самой крови на полу удержали его на пороге.

— Как свинья, — кратко сказал Акмаль по поводу трупа своего бывшего коллеги.

— Он так ничего и… — проговорил один из парней, изрядно вспотевший во время процедуры проверки.

— Я всё слышал, — несколько разочарованно сказал Акмаль. — Это хорошо, что он не работал на наших врагов. Но я всё равно не смог бы ему доверять. Зато информация проверена, — он усмехнулся и подмигнул мертвецу. — Проверена по полной программе.

Акмаль развернулся и торопливо зашагал по коридору. Теперь ему нужно было срочно сделать несколько телефонных звонков.

Пять часов спустя, когда эти звонки были сделаны, согласие получено, примерная смета посчитана, каналы финансовых траншей определены, планы санкционированы, прочие вопросы урегулированы…

Тогда Акмаль подумал о Чёрном Малике. Если конкретно, то Акмаль подумал о том, что есть время вкладывать деньги и есть время получать дивиденды со вкладов.

Теперь эту нехитрую, но приятную мысль надо было довести до сведения Чёрного Малика. Акмаль снял трубку аппарата спутниковой связи.

1

— Видишь здесь кого-нибудь знакомого? — с деланым равнодушием спросил Харкевич.

— Да, — сказал Алексей. — Я знал этого парня. Когда он был жив.

— А за что же ты его сделал неживым? Денежки не поделили?

— Я его не убивал. Я его просто ударил, чтобы он не выделывался.

— Но он мёртв. Я не прокурор, я не обвиняю тебя, я просто говорю тебе о факте — этот парень, твой приятель, он мёртв. Ты зашёл в мастерскую — он был жив. Ты вышел — и он стал мёртвым. Свидетели имеются. Вывод: ты его убил.

Алексей исподлобья посмотрел на Харкевича. Тот был вежлив, доброжелателен и напрашивался на то, чтобы ему свернули шею. Оказалось, что все гораздо сложнее, чем Алексей думал поначалу. Только бы не налепить ошибок, как с Мишей. А то исправлять замучаешься.

Он снова просмотрел фотографии, но уже более внимательно. И усмехнулся.

— Там есть что-то смешное? — удивился Харкевич. — А я как-то не заметил…

— Смешно уже то, что вы стараетесь подцепить меня на крючок. Я и так готов с вами работать, безо всякого шантажа. А потом… — Алексей ткнул пальцем в снимок. — Он лежал немножко по-другому. И подушка на диване лежала немного по-другому. Вы будете смеяться, но кто-то зашёл в мастерскую после меня, взял подушку и придушил Мишу. А потом сделал снимки.

Алексей вопросительно посмотрел на Мамонта. Тот выдержал этот взгляд и молча стоял с непроницаемой физиономией, пока Харкевич не произнёс с одобрением:

— Мозги работают.

Мамонт немедленно расслабился и шумно загыкал, также выражая своё одобрение Алексею.

— А тебе, Мамонт, замечание, — оборвал его веселье Харкевич. — Неаккуратно. Грубо.

— И все для того, чтобы иметь на меня компромат? — продолжал недоумевать Алексей.

— Ты пока не генеральный прокурор, чтобы на тебя компромат собирать. Это так, по ходу дела. Мамонт должен был выяснить, что ты вообще из себя представляешь.

— Ну и как?

— А так, — усмехнулся Харкевич. — Морозова была права. Ты никто. Мыльный пузырь. За тобой никого нет. Ты все наврал.

— Я принёс сорок две тысячи, — сказал Алексей.

— Да-да. Конечно. Мне даже интересно, что бы ты стал делать, если бы тебя отоварили на эти деньги. Куда бы ты потащил «калаши» — или что ты там хотел купить?

— Давайте проверим, — предложил Алексей. — Дайте мне товар, и посмотрим тогда…

— Нет-нет, — замахал руками Харкевич. — Никаких экспериментов. Всё, что нужно, мы про тебя теперь знаем. Благодаря Мамонту, который иногда бывает неаккуратен, но в целом всегда добивается нужного результата.

— И в чём результат?

— Мы знаем, где ты взял эти деньги. Мы знаем, как ты их взял.

— И что вам с того знания?

— Для начала мы могли бы тебя пришить за твоё враньё. Мы могли бы пришить тебя за покойного Данилу, который погиб только потому, что одному мальчику очень захотелось пролезть наверх и заняться серьёзным делом.

— Мальчик — это я? — уточнил Алексей, игнорируя напоминание о Даниле, поскольку это был лишь трёп. Если бы они действительно хотели мстить за Данилу, так давно бы уже порезали Алексея на ленточки. Но Данила был для них балластом, от которого пора было избавляться — раньше или позже.

— Именно.

— То есть мои сорок две тысячи вам не нужны.

— Э-э… И тут мы переходим к другому вопросу.

— Ну-ка.

— Если ты действительно хочешь участвовать в серьёзном бизнесе, то ты не должен больше врать. Врать нам.

Алексей пожал плечами.

— Что это значит? — спросил Харкевич.

— Я попробую.

— У нас тут не кинопробы, Лёша. Если ты проколешься, если ты начнёшь какую-то свою игру…

— Я не за этим сюда пришёл, — сказал Алексей, и в этот миг он истово верил в искренность своих слов. Все связанное с историей своего приезда в Москву он изолировал в памяти словно стеной из свинца, чтобы Харкевич, будь он хоть трижды телепатом, не докопался до настоящего.

— …свою игру, то ты очень пожалеешь. Это, — Харкевич ткнул пальцем в фотографии, — только часть крючка, на который тебя подвесят в случае чего. Чтобы в случае чего натравить ещё и ментов на тебя. Но обычно мы справляемся собственными силами. Вот тут недавно… — Он посмотрел на Мамонта, и тот понимающе закивал. — …Выискались слишком ушлые ребята из наших. Пришлось в цемент закатать. Только одного, к сожалению. Остальные просто не дожили до финальной процедуры.

Он посмотрел на Алексея, надеясь, что произвёл впечатление своими словами. Однако слова на Алексея давно уже не производили сильного воздействия. Он мог бы притвориться, но сейчас он не хотел притворяться. Он хотел выглядеть естественно.

— То есть у вас проблемы с кадрами, — сказал Алексей. — Я же говорю, вам нужны такие, как я. Я вовремя зашёл. Скажите спасибо.

— Наглый ты, — констатировал Харкевич. — Молодой и наглый. Ну да ничего, пообтешешься со временем.

— То есть я принят на работу? — уточнил Алексей.

— У тебя даже будет трудовая книжка, — усмехнулся Харкевич. — Все как у людей. Контракт мы подписывать не будем, вместо этого Мамонт тебя проинструктирует устно. И не дай бог, ты забудешь хоть одно слово из его инструкций.

— Да уж, — веско произнёс Мамонт.

— У меня только один вопрос, — сказал Алексей.

— Слушаю.

— Если мы все выяснили… Если вы не собираетесь мне ничего продавать, а я не собираюсь ничего покупать…

— Ну.

— Я могу забрать свои деньги? Они мне непросто достались.

— Я в курсе, — кивнул Харкевич.

— Я могу?

— Нет, ты не можешь.

— Но…

— Считай, что ты заплатил вступительный взнос.

— Неслабый взнос, — пробормотал Алексей.

— Так и работа приличная. А чтобы тебе было не так грустно… — Харкевич кинул Алексею две пачки с мелкими купюрами. — Сними квартиру, оденься поприличнее, заведи мобильник.

— Ствол?

Мамонт засмеялся с видом старослужащего, услышавшего детский лепет салабона.

— Если он тебе понадобится, тебе его дадут, — сказал Харкевич. — Я думаю, что пока…

«О боже, — подумал он в следующую секунду. — Не иначе, и эта кофеварка сломалась».

Морозова смахнула с крышки стола деньги и уселась на освободившееся место. Алексея и Мамонта она как бы не замечала.

— Что-то случилось? — осторожно поинтересовался Харкевич.

— Мальчики, кыш, — ответила Морозова, и Алексей сообразил, что это предложение адресуется ему. Чтобы сомнений у него совсем уже не осталось, Мамонт взял его за плечи и вывел в коридор.

— Стерва, — повторил Алексей своё старое наблюдение, оказавшись по другую сторону захлопнувшейся тяжёлой двери.

— Зверь-баба, — согласился Мамонт и выжидающе посмотрел на Алексея.

— Спасибо, — сказал Алексей. — Если бы не ты, меня там, возле казино, размазали бы по стенке эти уроды.

— Точно, — согласился Мамонт. — Размазали бы.

— Ты мне помог.

— Точно. А помощь стоит денег, — развил свою мысль Мамонт и забрал у Алексея одну пачку. — Это как вступительный взнос, понимаешь?

— И много их ещё будет? — поинтересовался Алексей, глядя на оставшиеся у него деньги.

— Нет, — обнадёжил его Мамонт. — Это был последний. Ты теперь держись меня, и все у тебя будет в норме. Ты мне сразу понравился. Ещё тогда.

— Когда я валялся в вашем подвале, а ты молотил меня ногами?

— Ага.

— Ты мне тогда тоже понравился. От души работал.

— А как же. Всегда так и надо. Я тебе ещё один совет дам. Бесплатный.

— Ну-ка.

— Девку ты зря тогда отпустил. Девки, они все растреплют. У них организм так устроен. Кончить надо было ту девку.

— Наверное, — медленно кивнул Алексей.

— Время свободное будет — займись. Я помогу, если что.

— Спасибо.

2

Харкевич не сразу сообразил, что случилось. Он ещё некоторое время размышлял, стоит ли ему дружески непринуждённо шлёпнуть Морозову по бедру, вдруг оказавшемуся в поле его досягаемости, — а именно на столе по соседству с разбросанными пачками денег. Это действие действительно стоило серьёзно обмозговать, и Харкевич задумался, тем более что и Морозова сосредоточенно молчала. Но она молчала совсем по другому поводу.

— Кхм, — сказал наконец Харкевич и осторожно двинул правую руку к цели.

— Приехали, — внезапно произнесла в этот миг Морозова. Харкевич на всякий случай поспешно отдёрнул руку, а потом переспросил:

— Кто?

— Мы, — мрачно ответила Морозова. — Левша покончил с собой. Сегодня утром.

— Как?! — Харкевич моментально забыл про свои похотливые планы. Это было важнее.

— Я сама не видела, но скорее всего разнёс себе башку какой-нибудь из своих игрушек. У него было из чего выбирать.

— Я не про то… Я имел в виду — с чего бы это он?

— А с чего люди пускают себе пулю в башку? Жить надоело.

— Вот мерзавец, — разочарованно сказал Харкевич. — Вот ведь подонок. Ну нет чтоб как порядочные люди — доделай работу, а уж потом стреляйся… Хочешь себя убить — пожалуйста. Но зачем же другим людям проблемы создавать?! Так я на него рассчитывал…

Морозова согласно кивнула.

— Все теперь коту под хвост… — сокрушался Харкевич. — Я даже не знаю… — Он какое-то время ошарашенно смотрел перед собой, вполголоса высказывая своё неодобрение поступком Левши, но потом всё же спохватился: — Откуда информация?

— Мальчик позвонил.

— Что за мальчик?

— Помощник его. Утром пришёл, а Левша уже холодный. Мальчик позвонил нам. Начальство в курсе. Они рвут и мечут.

— Я их понимаю.

— И у них вопрос — кто контролировал Левшу?

Только теперь до Харкевича в полном объёме дошло — чем для него это может закончиться.

— Кхм, — он встал из-за стола и прошёлся по комнате, как бы разминая затёкшие мышцы, а на самом деле выстраивая линию защиты. — Ну вообще-то… Как ты понимаешь, письменного распоряжения по этому вопросу не было…

— Как я понимаю, мы работаем не на швейной фабрике, и если бы по каждому вопросу издавались письменные приказы, то ты бы сейчас находился совсем в другом месте и писал оттуда сорок восьмую просьбу о помиловании.

— Ну да…

— Кому было сказано присматривать за Левшой?

— Мне, — неохотно признался Харкевич.

— Давно ты с ним общался в последний раз?

— Э-э… Кажется… Месяц назад?

— Ты завалил это дело, — подвела черту Морозова.

— Кто же мог знать, что он…

— Ты должен был знать. Ты должен был знать о нём все. Ты должен был давать ему лекарства, кормить его завтраком, чистить ему ботинки, читать ему сказки на ночь — всё, что угодно, пока он не закончит работу. Он не закончил работу. И теперь очень трудно будет доказать, что в этом нет твоей вины.

Харкевич основательно задумался и не нашёл у себя в голове ни одной утешительной мысли. Он подошёл к зарешеченному окну, которое и без того наводило на него пессимистические мысли, и тихо выматерился в пространство. Потом он обернулся к Морозовой:

— И что? Меня вызывают?

— Тебя вызовут потом. А сейчас надо ехать к Левше и вытащить оттуда все.

— Все?

— До последней железки и до последней бумажки. Никаких следов не должно остаться.

— Может быть, — оживился Харкевич, — он оставил какие-то указания по своей работе? Может, мы всё-таки сумеем доделать?

— Тебе лучше думать, что никаких указаний Левша не оставил, — сказала Морозова и пояснила свою мысль: — Чтоб потом не разочаровываться.

— Да-да, — механически согласился Харкевич. Но мысли его уже мчались в другом направлении. — И там же этот мальчик… Этот его гребаный помощник, который не уследил… Он тоже может кое-что знать…

— Разумно рассуждаешь, — Морозова соскользнула с крышки стола. — Остальное додумаешь по дороге. Поехали.

— Поехали, — Харкевич кинулся вслед за Морозовой, прекрасно понимая, что спасением для него могут быть только быстрые и успешные действия по ликвидации проблемы, которую он сам себе создал.

В коридоре Морозова пропустила его вперёд, а сама свернула в свой кабинет, где сменила лёгкие итальянские полуботинки на серьёзную армейскую обувь, когда-то безвозвратно потерянную на складах НАТО. Расположенная за Кольцевой дорогой резиденция покойного Левши была окружена местами столь непролазными и дремучими, что в иной обуви туда соваться и не стоило. Поверх майки Морозова надела кожаную куртку, в одном из карманов которой лежал глушитель к «парабеллуму». Сам «парабеллум» находился в чёрной наплечной сумке, которую Морозова намеревалась взять с собой. Помимо оружия, в сумке имелась видеокамера, и если про видеокамеру Морозова знала точно, что та ей понадобится, с оружием были возможны варианты.

Потому что инструкции, данные ей сверху, гласили — действовать по обстановке.

И именно Морозова должна будет решить, что там за обстановка. И сколькими выстрелами эту обстановку можно улучшить.

3

Джип съехал с дороги и осторожно втиснулся между сосен. По крыше и бокам застучали ветки. Метров через двадцать Морозова заглушила мотор — теперь машина была невидима со стороны дороги.

— Пошли, — скомандовала она, потянув к себе сумку. Харкевич энергично выпрыгнул из джипа, сделал пару шагов и вляпался по щиколотку в вязкую, влажную грязь. Морозова усмехнулась и прошла мимо. Харкевич громко высказал своё мнение по поводу этого незапланированного выезда на природу вообще и насчёт грязи в частности, но никто не обратил внимания на его слова. Поэтому Харкевичу пришлось торопливо вытаскивать туфлю из грязи, наскоро счищать с неё чёрные комки и бежать вдогонку за остальными. Остальных, не считая Морозовой, было трое — Мамонт, Алексей и худой бородатый мужчина лет сорока, который запрыгнул в джип в последний момент перед отъездом и имел при этом очень кислое выражение лица. Судя по всему, подобные выезды не входили в круг его обычных обязанностей.

Мамонт шёл первым, прокладывая путь посреди леса. За ним шёл Алексей, который совершенно не имел понятия — куда они идут и зачем. Но раз уж он попал в эту команду, ему оставалось только подчиниться общим правилам игры. Чем-то это было сродни армейской дисциплине, и Алексей даже почувствовал некоторое облегчение — не нужно было думать самому: просто делай, что говорят. И все.

Было немного странно, что командиром маленького отряда является женщина — та самая, что шла за Алексеем и не спускала с него глаз. Та самая, что когда-то встретила Алексея в «Макдоналдсе» и поразила его своей немыслимой самоуверенностью. Та самая, которую Алексей совершенно заслуженно обозвал стервой.

Теперь она быстро и почти бесшумно шагала за ним, и Алексею начинало казаться, что Морозова — так её звали — имеет некоторое право на такую самоуверенность. Во всяком случае, за рулём джипа или посреди леса она выглядела столь же собранной, спокойной и подготовленной, как и в стенах своего офиса. Харкевич и тот тощий бородач производили куда более жалкое впечатление. С лица бородатого мужчины не сходило страдальческое выражение, он то и дело спотыкался и норовил отстать. Харкевич раз и навсегда был выведен из себя трагедией с туфлей. Алексей пока не понимал, зачем нужно было тащить в лес этих двоих, но, видимо, начальство имело свои резоны. И не дело Алексея было об этих резонах выспрашивать.

Вдруг Мамонт остановился. Алексей тоже замер, а Морозова обошла его, приблизилась к Мамонту и спросила:

— Пришли?

— Угу, — сказал Мамонт. Харкевич, нещадно лупя себя по щекам в тщетных попытках изничтожить особо надоедливых мошек, встал рядом с Морозовой, уставился куда-то вперёд и решительно кивнул:

— Точно. Пришли. Это здесь. Чего встали, пош…

Морозова резко дёрнула его назад.

— Чего? — удивился Харкевич.

— Ты слепой?

— Нет. А что?

— Там люди.

— Люди? Ну да, люди. Там должны быть люди. Ты же сама говорила — пацан этот, помощник Левши…

— Мне отсюда видно троих, и они как-то не смахивают на пацанов.

— Менты? — предположил Харкевич, постепенно выдвигаясь вперёд и вытягивая шею для лучшего обзора. — Нет, в штатском.

Он говорил ещё что-то, а Морозова уже повернулась к Алексею, окинула его оценивающим взглядом и сказала:

— Сходи узнай, кто это.

— Ага, — сказал Алексей.

— Просто узнай.

— Я понял, — сказал Алексей, но тут Морозова резко обернулась назад и издала шипящий звук, который должен был означать крайнюю степень раздражения. Сквозь ветки была видна спина человека в светлой рубашке — это Харкевич походкой праздного дачника, неся пиджак на согнутой руке, приближался к двухэтажному кирпичному дому, который служил резиденцией покойному Левше.

— Идиот, — негромко сказала Морозова, вернувшись к человеческой речи. Она положила руку на плечо Мамонту. Тот чуть согнулся, и Морозова прошептала ему несколько слов на ухо. Мамонт подумал, медленно кивнул и внезапно исчез, будто был бесплотным духом, а не тушей весом в сотню килограммов.

Сзади Алексею тяжело и взволнованно дышал в шею бородач. Морозова посмотрела на него, и бородач словно вообще перестал дышать. Они смотрели на поляну перед домом, и Морозова медленно расстёгивала «молнию» на своей чёрной сумке. Было видно, как Харкевич подошёл к дому и встал рядом с незнакомцами. Они разговаривали меньше минуты, а потом Харкевич вдруг сделал странную вещь.

Он встал на колени. И не только это — ещё он поднял руки кверху.

Морозова вновь раздражённо зашипела, а потом тихо сказала Алексею:

— Ну что, парень? Готов?

— Готов к чему? — поинтересовался Алексей.

— К проверке на вшивость.

— Я постараюсь, — сказал Алексей. — Что конкретно я должен сделать?

— Ты должен стать бегущим кабаном, — сообщила Морозова и плавно извлекла из сумки «парабеллум».

4

Харкевич не собирался ждать, пока ему наконец объявят открытым текстом то, что до сей поры лишь подразумевалось. А подразумевалось, что он жестоко облажался. Морозова лишь намекнула, а Мамонт вообще помалкивал, однако заслуженное обвинение зависло над легкомысленной головой Харкевича. Вопрос состоял лишь в том, кто и когда его озвучит, это обвинение. И по мере продвижения по малоприятным зарослям, полным мошек и норовящих угодить в глаза веток, Харкевичем все больше завладевало подозрение, что после сегодняшнего провала потянут его на самый верх, а там поимеют во все дыры по совокупности заслуг. Перспектива сама по себе была неважная, а уж в сочетании с мокрым и грязным носком в ещё более грязной туфле всё было совсем плохо. Вид уверенно ступающих по тропинке армейских ботинок Морозовой лишь развивал у него чувство раздражённой неполноценности, и времени на исправление всех этих внезапно свалившихся несчастий было совсем немного. Поэтому Харкевич и не собирался тратить драгоценные минуты на трусливое наблюдение из-за кустов. Он выбрался на открытое пространство и направился к дому Левши, растягивая губы в дежурную улыбку и прикидывая, сколько нужно отстегнуть бомжам — а кто же это ещё мог быть? — чтобы они свалили из дома. Не будучи склонен к благотворительности, Харкевич пришёл к выводу, что пятисот рублей на всю компанию будет вполне достаточно.

Только он принял это замечательное решение, как из дома выглянул человек — один из тех, кому Харкевич собирался сунуть в гнилые зубы полштуки и предложить выметаться отсюда.

— Оп-па, — сказал человек, оглядев Харкевича. У того возникло смутное предчувствие, что его предложение насчёт пятисот рублей здесь не воспримут.

Человек, осмотревший Харкевича, коротко и деловито свистнул. Из дома немедленно появился ещё один человек — подтянув спортивные штаны, он приблизился к Харкевичу, сплюнул и поинтересовался:

— Тебе чего?

Внутренний голос отчаянно предлагал Харкевичу варианты «Просто шёл мимо», «Водички не найдётся?» или «Заблудился, не могу выбраться к автобусной остановке». Однако самолюбие бесцеремонно подавило этот бунт, и Харкевич произнёс:

— У меня тут знакомый… Проживает.

— Оп-па, — уже во второй раз сказал первый человек, и Харкевич мысленно осудил его ограниченный словарный запас. Почему бы ему не выражаться более определённо? Кстати, на бомжей оба этих человека совсем не походили. Они скорее походили на опасных людей, с которыми лучше не встречаться в лесу один на один. И тем более один с двумя.

— Ты-то нам и нужен, — сказал человек в спортивных штанах.

— Я? — удивился Харкевич.

— Ты, — подтвердил человек в спортивных штанах.

— Но… — Харкевич вдруг захотел, чтобы Морозова и Мамонт немедленно выскочили из кустов и навели тут конституционный порядок, не считаясь с человеческими жертвами. Однако никто не выскочил из кустов.

Вместо того человек, который до поры до времени говорил только «оп-па», вышел из-под дырявого козырька над крыльцом. Харкевич смог рассмотреть его получше, и увиденное его не обрадовало. У этого типа было обветренное и не отягощённое сентиментальностью лицо, которое в просторечии называют бандитской рожей. Ниже лица была синяя джинсовая рубашка, ещё ниже — синие джинсы, из-за пояса которых торчало нечто, похожее на рукоятку пистолета.

Из кустов по-прежнему никто не выпрыгивал. Харкевич внезапно понял, что промочить ноги и испачкать итальянские туфли — это не самое худшее, что может случиться в жизни.

— На колени, — сказала «бандитская рожа».

Харкевич растерянно посмотрел на свои брюки, на грязную землю и подумал, что вряд ли сможет исполнить просьбу молодого человека в джинсовой рубашке.

— На колени, пидор, — повторил молодой человек и резко двинул Харкевича в лоб рукоятью пистолета.

Харкевич на несколько секунд совсем обалдел от страха, унижения и злости, а потом грохнулся на колени.

— Руки в гору, — сказала «бандитская рожа», и на этот раз Харкевич не стал дожидаться удара в лоб — он сразу же вытянул руки вверх.

Парень в спортивных штанах подошёл сбоку и обыскал его. Бумажник немедленно и профессионально был выпотрошен, деньги пересчитаны и вручены «бандитской роже».

— Шести сотен баксов не хватает, — подвёл тот итог подсчётам и вопросительно уставился на Харкевича. — Понятно?

— Нет, — честно признался Харкевич. Логика грабителей пока была ему недоступна. У них что, был план по грабежам, до выполнения которого им не хватало шести сотен? Или они планировали какую-то крупную покупку?

— Твой друг, — любезно пояснил «бандитская рожа». — То есть твой дохлый друг…

— О нет, — скривился в притворной гримасе Харкевич. — Нет!

— Он задолжал нам немножко денег. А потом полез в петлю, не расплатившись по долгам. Я так понимаю, что ты и есть тот тип, на которого он работал? Стало быть, тебе и оплачивать его долги.

Все вдруг стало ещё хуже.

— Он что, рассказывал вам про свою работу? — недоверчиво спросил Харкевич.

— Ну как тебе сказать, — усмехнулась «бандитская рожа». — Когда он чуток вмазывался, то становился разговорчивым. Прямо не остановишь.

Ну конечно. Наркотики. Гребаный Левша. Трижды с начёсом, гребаный Левша. Он снова сел на иглу и влез в долги. Но что хуже всего — Левша стал болтать.

— Он чуток со сдвигом по фазе был, — продолжала «бандитская рожа». — Но то, что он пашет на какого-то солидного деятеля, — это даже я сообразил. И что денег ему за это должны отвалить порядочно — это я тоже усёк. Так что с тебя ещё шестьсот баксов, мужик… Герыч и прочая медицина нынче в цене.

«Какой ты умный, — подумал Харкевич. — Все ты усёк, за исключением главного. А главное — раз Левша с вами разговаривал про свою работу, то всех вас придётся убить. Прямо сейчас. Я разговариваю с мертвецами, которые ещё не знают, что они мертвецы. Ха-ха. Как смешно».

5

Постепенно Алексей оказался с противоположной стороны поляны. Стоящего на коленях Харкевича ему теперь не было видно, все заслоняла спина парня с пистолетом. Алексей мимоходом подумал о том, как легко было снять этого парня из снайперской винтовки. Он представил, как плавно жмёт на спуск и как разлетающийся затылок мишени теряет чёткость очертаний в кровавом тумане. Но приказа стрелять у него не было (тем более не было снайперской винтовки или даже обычного «калаша»). У него сейчас было иное задание. Оно называлось «проверка на вшивость» — кажется, так, мадам? Что ж, я не гордый, я сделаю то, что велено. Бегущий кабан так бегущий кабан. Сами только не облажайтесь…

Он услышал условный сигнал — довольно необычный для этого времени дня совиный крик — и бросился напролом через кусты, выскочил на поляну и побежал с намеренным замедлением: его должны были заметить. По нему могли даже пострелять — отсюда и «бегущий кабан».

Алексея заметили — он услышал крики и заметил боковым зрением движение в свою сторону.

Но было ещё и другое движение, которого не видел Алексей и которого не могли видеть развернувшиеся в его сторону кредиторы покойного Левши.

К дому одновременно бежали Морозова и Мамонт.

Не добежав пяти-шести метров до замершего в своей молящейся позе Харкевича, Морозова вскинула «парабеллум», и тот два раза чавкнул, свалив наземь даже не успевшую сориентироваться «бандитскую рожу».

Алексей к этому времени обогнул дом с торца и оказался в десятке шагов от парня в спортивных штанах. Позади парня быстрыми шагами двигалась Морозова, но парень этого не видел. Алексей остановился и стал ждать. Парень понял это как сдачу на милость победителя, довольно ухмыльнулся и грозно выкрикнул:

— Сюда иди! Эй!

В этот момент Морозова тщательно прицелилась и нажала на курок. Парень сделал очередной шаг в сторону Алексея и внезапно для себя упал — простреленная нога не слушалась его. Алексей видел, как быстро изменилось выражение его лица: от самоуверенного упоения погоней до внезапного страха от столь же внезапной боли. Парень смотрел на Алексея и не понимал, что происходит, почему все вдруг перевернулось с ног на голову.

Морозова подошла к нему вплотную и выстрелила во вторую ногу. Парень заорал, выгнувшись от боли и размазывая по штанам кровь.

— Ещё остались руки и голова, — сказала Морозова. — Помни об этом, когда чуть позже я подойду, чтобы задать несколько вопросов.

Потом она посмотрела на Алексея и кивнула. Вероятно, это был знак одобрения. Слов одобрения Алексей ещё не заслужил.

— Пойдём, — сказала Морозова и показала стволом пистолета на дом. Алексей побежал было к крыльцу, но Морозова остановила его, тронув за плечо. Прикосновение было сильным и властным.

— Не спеша, — сказала Морозова. — И аккуратно. У тебя ведь нет бронежилета? Вот и у меня нет. Я в них потею. Поэтому мы не кидаемся напролом, мы идём осторожно. Там два этажа и там…

На крыльце стоял Мамонт. Он молча показал Морозовой и Алексею два пальца. Морозова пожала плечами, тронула пальцем Алексея и показала на дверь. Алексей усмехнулся.

— Что смешного? — Морозова присела на корточки и привалилась спиной к стене дома. — Что ты радуешься?

— Я понял, зачем вы меня с собой взяли. Вместо бронежилета, да? Чтобы я на себя все пули отвлекал?

— Умный мальчик, — бесстрастно отозвалась Морозова. — Если все понял, то делай своё дело.

— Ладно, — вздохнул Алексей и чуть наклонил голову, словно собирался бодаться с чуть приоткрытой деревянной дверью.

— Пошёл! — скомандовала Морозова, и Алексей в два прыжка преодолел расстояние до двери, потом нырнул внутрь, попутным движением руки распахивая дверь настежь, упал на пол и покатился вбок. А там замер и на несколько секунд перестал дышать.

В ответ на эти его спортивные упражнения не раздалось ни звука.

— Хм, — сказала Морозова, осторожно всходя по ступеням. — Ну давай дальше, раз ты такой прыткий…

Алексей осмотрелся — в длинной узкой комнате, служившей хозяину прихожей и свалкой ненужных вещей, было сумрачно — полоса света шла через распахнутую дверь с улицы и чуть-чуть пробивалась из следующей комнаты. Алексей лежал рядом с какими-то тюками и досками, а если он смотрел вверх, то видел не только свисавшие с потолка чулки с луком и чесноком, но и куда более странные предметы — судя по всему, металлические. Покойный хозяин дома был, очевидно, человеком хозяйственным, только вот что за хозяйство у него было…

— Давай, — повторила Морозова, мягко переступая через порог дома. Алексей на четвереньках подобрался к двери, что вела внутрь дома, слегка толкнул её и, как только дверь отъехала на достаточное расстояние, бесшумно протиснулся в следующую комнату.

Но это была не комната, это был коридор, в дальнем конце его сиял дневным солнцем прямоугольник окна, и Алексей на миг замер, чтобы сориентироваться. В этот миг солнечный прямоугольник внезапно трансформировался в быструю вспышку, имевшую форму человека с ножом в руке. Он выпрыгнул на Алексея, словно бы из этого потока света.

И Алексей инстинктивно отступил назад, вскинул руки, но было уже поздно…

Над самым ухом что-то громыхнуло, а затем горячая жидкость со знакомым запахом ударила Алексею в лицо. Он стоял весь в крови, а прыгнувший на него человек лежал теперь лицом вниз, судорожно подёргиваясь.

Морозова ещё некоторое время держала пистолет в вытянутой руке, раздумывая, стоит ли тратить ещё один патрон на контрольную вентиляцию черепа, но потом всё же решила сэкономить патроны.

— Что встал? — шёпотом поинтересовалась она у Алексея. — Мамонт сказал — их тут двое. Так что шире шаг, юноша.

В этот миг в глубине дома что-то громыхнуло мощным единым звуком, который потом рассыпался на несколько более мелких и более узнаваемых колебаний воздуха.

Как потом выяснилось, причиной грохота стал Мамонт, решительно высадивший раму на первом этаже и вбросивший внутрь своё могучее тело. Ещё не улеглось эхо битого стекла, а по коридору уже вовсю топали ноги — человек выбежал прямо на Алексея, и тот немедленно ударил его под дых.

То есть он рассчитывал попасть бегущему под дых, но поскольку бежал по коридору мальчик лет десяти-одиннадцати, то Алексей своим кулаком угодил ему точно в лоб, и мальчик молча рухнул наземь.

Теперь он лежал неподвижно, и его можно было рассмотреть.

— Ух, ты, — сказала Морозова, нагибаясь. — Как интересно…

6

Мамонт и Алексей облазили весь дом, но больше никого не нашли — из живых. Покойный Левша хладнокровно поджидал их в подвале, переоборудованном в слесарную мастерскую. Он лежал на лавке, и в его бледно-синем лице читалась смертельная усталость. Из петли Левшу вынимал тот самый худенький черноволосый мальчик, которому Алексей заехал в лоб. Очнувшись через пару минут после полученного удара, он забился в угол и молча наблюдал за происходящим.

— Иса, — расстроенно сказал Харкевич, покосившись на мальчика. — Наверное, это Иса. Левша мне говорил, что взял себе помощника, зовут Иса. Я уж не стал расспрашивать, что за помощник, откуда… Морозова, — жалобно проныл он, массируя ушибленную переносицу. — Ну ладно тебе… Ну с кем не бывает…

Морозова не обращала на него внимания, потому что объём работ в доме и вокруг него оказался огромным, и вся эта работа была срочной. Она уже успела выбить всю информацию из единственного оставшегося в живых кредитора Левши. Потом она подозвала Мамонта и сказала ему, что нужно сделать. Мамонт подозвал Алексея. Теперь Алексей яростно вонзал лопату в землю, выгрызая в ней прямоугольник, достаточный для трех мёртвых тел. Мамонт за ноги подтаскивал трупы к постепенно углубляющейся яме.

Харкевич посматривал на эту кипучую деятельность не без раздражения — с одной стороны, делать ему сейчас тут было нечего, с другой стороны, надо было как-то исправлять ту Вавилонскую башню ошибок, которую он успел нагромоздить. Всё было до ужаса просто — предоставленный сам себе Левша, конечно же, работал над теми проектами, которые ему поручили, работал даже слишком много — настолько слишком, что ему понадобился какой-нибудь переключатель на те редкие минуты, когда Левша не был занят делом. Левша знал только одну марку переключателя — героин. И он постарался обеспечить себя всем необходимым, благо деньги у него поначалу были — выданный Харкевичем аванс. Но потом деньги кончились, и Левша стал брать в долг, не скупясь на рассказы о своих крутых покровителях и о своих будущих больших заработках. Кредиторы слушали эти рассказы и потихоньку забирали из дома всё, что имело какую-то ценность на ближайшей подмосковной барахолке. Левша все основательнее садился на иглу — точнее, все основательнее возвращался к прежнему состоянию, из которого талантливого оружейного мастера вытаскивали в течение полутора лет в специализированной швейцарской клинике (за деньги фирмы). А когда он понял, что вновь завяз по уши, то утратил интерес к работе и к жизни вообще. Он понял, что устал. Поэтому он подозвал к себе Ису — пацан, подобранный Левшой на московских задворках, на удивление добросовестно выполнял работу по дому и неплохо слесарничал — и объяснил, куда и кому следует звонить, если что. Иса не знал, что такое «если что», но на всякий случай кивнул. И позвонил, когда увидел, что ноги хозяина более не касаются пола.

Однако тут объявились и кредиторы, которые в последнее время сильно нервничали и подозревали, что Левша им запудрил мозги. В этот раз они прибыли с серьёзными намерениями, подкреплёнными одним пистолетом Макарова и одной «Газелью», предназначенной для вывоза из дома Левши всего мало-мальски ценного. Кредиторы были сильно разочарованы, увидев мёртвого Левшу, и с горя поколотили Ису, надеясь выпытать у того какие-нибудь ценные сведения о спрятанных Левшой деньгах или тому подобных приятных сюрпризах, которых в доме Левши отродясь не бывало. Допрос не сделал их более богатыми и довольными. Так что Харкевич, самоуверенно отправившийся к дому разгонять бомжей, попал на очень расстроенных людей. На их счастье, у Харкевича с собой было немного денег. К их же несчастью, Харкевич был не один.

Теперь все трое заканчивали свой жизненный путь в наскоро выкопанной Алексеем яме.

А в доме появился худощавый бородач, который до последнего момента наблюдал за происходящим из кустов. Выждав солидную паузу после финального выстрела, он осторожно выбрался на открытую местность и засеменил к дому, смешно пригибаясь, будто бы под обстрелом.

Внутри бородач с облегчением вздохнул и вместе с Морозовой спустился в мастерскую, где деловито потёр руки и принялся за работу. А работой его была первичная сортировка наследия Левши, что было непросто, поскольку покойный большой аккуратностью не отличался. Да и жадные до денег кредиторы успели набезобразничать. Поэтому все в мастерской сейчас было свалено в кучу, где странно переплетались железные конструкции, куски резины и пластика, деревянные фрагменты, мотки проводов… Где-то здесь бородачу нужно было найти компактный автомат с повышенной дальностью стрельбы, разборный пистолет, на который не реагируют металлоискатели в аэропортах, а также ещё несколько подобных изделий.

Уже через несколько минут бородач оторвался от того, что на первый взгляд казалось свалкой технического мусора, и озабоченно посмотрел на Морозову:

— Мы это все не увезём.

— Надо увезти, — сказала Морозова.

— В машину не полезет.

— Эти трое тоже на чём-то приехали. Надо посмотреть в лесу поблизости.

Она хотела было уже идти наверх, чтобы заняться поисками машины наркоторговцев, однако остановилась.

— Можно тебя на минутку? — спросила она бородача. Тот нехотя оторвался от своей работы и подошёл к Морозовой. Она повела его в дальний конец подвала, где у самой стены стоял высокий старый шкаф. Издали казалось, что шкаф прислонён к стене, но это было не так. Между шкафом и стеной оставался проем, достаточный, чтобы прошёл человек. И этот проем открывал проход к металлической двери в стене.

Дверь была закрыта, но тут у Морозовой в руке, как у заправского фокусника, возник ключ на длинной верёвке. Верёвка ещё несколько минут назад была на шее Исы.

Морозова не без усилия повернула ключ, потом толкнула дверь плечом. Та открылась.

Морозова включила фонарик, нашла лучом выключатель, зажгла свет. Пыльная комната была практически пустой, за небольшим исключением.

— Это… — Морозова слегка дотронулась носком ботинка до продолговатого металлического ящика, на котором стоял электрический чайник в компании нескольких старых фарфоровых чашек. — Это что?

Бородач пожал плечами, переставил чайник и чашки в другое место, наклонился и щёлкнул замками. После чего осторожно поднял крышку ящика.

— Хм, — сказана Морозова. — Это действительно то, о чём я думаю? Или у меня бред и я выдаю желаемое за действительное?

Мгновенно вспотевший бородач вцепился в крышку ящика и никак не мог решиться её отпустить.

— Я… — наконец выговорил он. — Мне никто не говорил… Никто не предупреждал… Что здесь будет такое…

— Так никто особенно и не надеялся, что у него получится, — пояснила Морозова и помогла разволновавшемуся бородачу опустить крышку ящика. Медленно и осторожно. Потом бородач так же осторожно закрыл ящик на замки. И перевёл дух.

Но пальцы его ещё некоторое время предательски дрожали.

7

Морозова оказалась права, и в лесу неподалёку была обнаружена «Газель», принадлежавшая наркоторговцам. Машину уже успели наполовину забить вещами из дома Левши — переносной телевизор, немецкий слесарный набор в стильном чемоданчике, обогреватель, кофеварка, узел с одеждой… Большинство из этого пришлось выбросить и заменить громыхающими металлическими ящиками разных размеров. Сверху для конспирации всё же набросали каких-то тряпок, а на тряпки посадили молчаливого мальчика Ису, который воспринимал все случившееся с абсолютным спокойствием. Морозова пыталась с ним говорить, но ответов так и не дождалась, из чего сделала вывод, что мальчик слегка обалдел от потрясения. Алексей был уверен, что с мальчиком все в порядке и что мальчик не забыл ничего, в том числе и крепкого тумака в лоб. Слишком много он видел таких вот чеченских мальчиков с внимательными глазами. Алексей помнил этих детей на улицах полуразрушенных городов, дети выглядели как будто ожившие кадры из старых фильмов про беспризорников. Первым естественным желанием было подозвать кого-нибудь из них, дать шоколадку и сказать что-то типа «Как жизнь, пацан? Тебя как зовут? А меня — Леха. Не напрягайся, всё будет нормально…» Ротный прочёл эти мысли на Лехиной физиономии и сказал, что он, конечно же, может дать пацану шоколадку, и пацан её даже возьмёт, но только потом он всё равно пойдёт ставить фугас на дороге для нашей техники, а попадись ему в руки «калаш» — непременно пальнёт в спину. «Ты же ему враг, — сказал ротный. — И никакими шоколадками это дело не исправишь. Привыкай, Леха». Со временем Алексей привык. Потому он и считал, что Исе повезло — нарвался только на кулак, а не на выстрел из гранатомёта. Случись такое во время зачистки опасного дома где-нибудь в Шали, выскочи на Алексея молчаливый чеченский мальчик, всё закончилось бы для Исы гораздо хуже.

А сейчас они ехали в Москву — сначала джип, потом «Газель», доверху забитые странными железками. Бородач ещё притащил целую охапку каких-то бумаг и системный блок от компьютера, который имелся в доме Левши, но был так хорошо спрятан, что наркоторговцы его не нашли и не забрали для продажи.

Харкевич сидел на ящиках и грустно разглядывал пятна грязи на брюках. Все сегодня вышло очень плохо. Но могло быть ещё хуже, если бы Левша решил бы не повеситься, а, скажем, сжечь себя вместе с домом… Если бы те трое бандюганов сначала пальнули в Харкевича, а уже потом стали бы искать в его карманах недостающую сумму долга Левши… Если бы бородач-эксперт не нашёл системный блок компьютера… Да мало ли всяких «если».

Все могло быть ещё хуже, но и без этих «могло» и «если» дела обстояли не блестяще. И судя по всему, Морозова не собиралась его прикрывать перед начальством Фирмы.

Стерва.

8

Пять дней спустя Харкевич переступил порог большого кабинета Большого Человека в очень большом здании. Харкевич был здесь в третий раз, и ему уже было знакомо это чувство — чувство, которое, вероятно, испытывает муравей, ползущий по полу приёмного зала в Большом Кремлёвском дворце. Разница в масштабах была неимоверная, и Харкевич ради поддержания здравомыслия не задавался вопросом — какого же уровня вопросы решают в этом кабинете, после того как таких муравьёв, как он, выставляют за порог лёгким щелчком пальцев. Одно радовало — муравья в Кремль всё же не приглашают и лимузин за ним не присылают. Харкевича пригласили и даже прислали машину. И от этого ему было ещё более страшно.

Большой Человек внимательно посмотрел на Харкевича и встал из-за стола. Харкевич тут же примёрз к месту и даже захотел вытянуть руки по швам, но не был уверен, как именно это делается. Большой Человек тем временем шагал к Харкевичу, и каждый его шаг — несмотря на то, что шагал Большой Человек по туркменскому ковру ручной работы — отдавался в голове Харкевича колокольным звоном.

Хозяин кабинета был Большим не только по размаху своей деятельности, но и по физическим габаритам. Он навис над Харкевичем, как девятый вал над растерянно крутящейся в волнах рыбацкой лодчонкой, а потом сделал нечто невообразимое.

Он поправил Харкевичу галстук. Осторожно подтянул узел кверху. Удовлетворённо посмотрел на результат своих действий и сказал:

— Так лучше.

Харкевич кивнул. Он был абсолютно во всём согласен с Большим Человеком. Если бы тот сейчас сказал, что на улице зима, что пол — это потолок, а чёрное — это белое, Харкевич был бы обеими руками «за». Но Большого Человека такие мелочи не интересовали.

Он сказал:

— Напомни, почему я должен всем этим заниматься?

Харкевич задумался над вопросом. «Этим» — могло означать всё, что угодно. Харкевич имел примерно почти такое же представление о размахе деятельности Большого Человека, какое муравей имеет о деятельности президентской администрации. То есть он слышал… До него доходила кое-какая информация… Вообще, учитывая тот факт, что за провал в истории с Левшой Харкевича доставили сюда, можно и нужно было предположить, что Большой Человек имеет некоторое отношение к Фирме. Но абсолютно точно было и то, что для Большого Человека Фирма — лишь один из многих проектов. Можно было сказать, что Фирма — это то, чем занимался один из пальцев на правой ноге Большого Человека. Остальные пальцы, несомненно, тоже были при деле.

Харкевич все ещё молчал, и Большой Человек снисходительно подсказал:

— Почему я должен встречаться с тобой и слушать твои оправдания?

Это тоже был тяжёлый вопрос. Харкевич не знал, как правильно ответить, чтобы не обидеть Большого Человека. Хотя мог ли он вообще его обидеть? Может ли муравей обидеть главу президентской администрации?

— Потому что, — со вздохом проговорил Большой Человек, — лет двадцать пять назад одна легкомысленная девушка пренебрегла контрацепцией, и в результате на свет появился мальчик по имени Аркаша. Эта девушка и дальше вела себя очень легкомысленно. В частности, слишком быстро ездила на машинах… И вот в результате о мальчике с дурацким именем Аркаша вынужден заботиться старший брат этой легкомысленной особы. Как будто ему больше нечем заняться в этой жизни. Так?

— Так, — виновато потупил глаза Харкевич.

— Ну а раз так, то, может быть, ты мне объяснишь?..

— Что?

— Почему ты такой мудак.

— Э-э…

— Только не говори, что это не поддающийся объяснению научный феномен. Терпеть не могу всякие феномены. Ну?

— Я виноват, — сказал Харкевич, прилежно разыгрывая раскаяние.

— Да? И что, это больше не повторится?

— Нет! — решительно заверил Харкевич. Кажется, на этот раз ему снова повезло…

Нет, не повезло. Не в этот раз. Большой Человек, не меняясь в лице, отвесил Харкевичу мощную оплеуху, от которой тот отлетел на пару шагов, а потом уставился на автора оплеухи так, словно узрел Второе пришествие. Неизвестно, что больше потрясло Харкевича — внезапность удара или же сам факт того, что Большой Человек лично приложился к его физиономии в воспитательных целях.

— Эту херню я уже слышал в прошлый раз, — пояснил Большой Человек. — И не надо мне во второй раз втюхивать один и тот же товар. Если ты не справляешься с делом, я тебе найду другое место. Сторожем на автостоянку — пойдёшь?

— Ха, — сказал Харкевич, очень сильно надеясь, что это такая шутка. — Ха-ха.

— Это как раз работа по твоим мозгам, вреда от тебя будет меньше, ну и никто не сможет меня упрекнуть, что мой племянник бедствует. На водку с шоколадом хватит.

— Я… Я…

— Короче, — сказал Большой Человек, взглянув на часы. — Родство родством, но ты меня уже утомил. Жалуются на тебя, понял? Говорят, проку от тебя мало. Так что, будь добр, докажи людям, что от тебя есть прок. Не позорь фамилию.

— Ага.

— Вот эту штуку, которую… Ну ты понял.

— Ага.

— Её надо продать.

— Ага.

— Займись этим. Хотя бы продать ты сможешь?

— Я постараюсь.

— Если плохо постараешься, то лучше меняй фамилию и сам беги на автостоянку.

— Понял.

— И ещё одно. Ты не забыл про свою главную задачу?

— Э-э… — за последние десять минут на долю Харкевича досталось слишком много эмоций и информации, чтобы он мог быстро соображать.

— Зачем я тебя засунул в Фирму.

— Чтобы… Чтобы я присматривал за ними?

— Типа того. Присматриваешь ты тоже хреново.

— Так вроде бы все нормально…

— Вроде… Учти — ты там не один такой присматривающий. Есть и другие люди. И если они мне передадут, что ты чем-то таким занялся…

— Я…

— Я похороню тебя рядом с твоей легкомысленной мамой.

9

В то время как Харкевич приходит в себя после тяжёлого разговора с Большим Человеком, а Алексей Белов в сопровождении могучей дамы из риелторской конторы осматривает квартиру на предмет съёма, Морозова борется с желанием взять официантку за воротник её белой полупрозрачной блузы и как следует встряхнуть — может быть, тогда это заторможенное создание ускорит свои действия. Не без усилия Морозова сдерживается, а заспанная официантка доведёнными до автоматизма, но очень медленными движениями ставит на стойку две чашки кофе. Морозова берет обе, одну немедленно выпивает большим глотком, а другую относит за свой столик. Морозова садится, откидывается на высокую спинку кресла и блаженно вытягивает ноги. Запах только что сваренного кофе приятно щекочет ноздри, и вторую чашку Морозова пить не торопится.

— Так ты решила? — звучит голос из-за развёрнутой газеты.

Газету держит сидящий напротив Морозовой человек, лица которого не видно, видны лишь пальцы. Морозовой знакомы эти пальцы. Когда-то ей очень нравились эти пальцы. Они могли быть сильными и нежными. Это редко встречается, и Морозова ценила такое сочетание.

Однако у пальцев есть хозяин. И с ним все гораздо сложнее. Далеко не все в нём нравится Морозовой. Впрочем, они давно не общались, и ей интересно, насколько всё изменилось. Или насколько всё осталось прежним. Ей просто интересно.

Однако мужчина с газетой расценивает их посиделки в маленьком кафе совсем иначе.

— Так ты решила? — спрашивает он.

— А я должна была?

— Ты согласилась встретиться. Раньше такого желания у тебя не было.

— Мне просто стало любопытно.

— Что именно?

Морозова пожимает плечами, но её собеседник не видит этого жеста из-за газеты.

— Что тебе любопытно? — повторно спрашивает он. — Я уполномочен дать тебе гарантии — по деньгам ты ничего не теряешь. По должности — ты выиграешь. Главное, ты приобретёшь перспективу, которой сейчас у тебя практически нет. Я удовлетворил твоё любопытство?

— Убери эту гребаную газету, — отчётливо произносит Морозова.

— Что?

— Убери от лица эту чёртову газету, — повторяет Морозова.

— О господи, — Монгол аккуратно сворачивает газетные листы и кладёт на столик рядом с собой. — Раньше я за тобой не замечал склонности к таким выражениям.

— Значит, ты был невнимателен, — говорит Морозова. Она имеет в виду, что если бы Монгол убрал газету пораньше, то заметил бы её реакцию на его предложения. Он сказал — деньги, должность, перспектива. Она зевнула.

— Ну, — говорит Монгол, надеясь на деловой разговор. — Я убрал газету. Что дальше?

Морозова некоторое время рассматривает его, а потом спрашивает:

— Ты что, к косметологу ходишь?

— Нет, — Монгол все ещё надеется на разговор по существу. — А почему такие подозрения?

— Хорошо выглядишь.

— Я не курю, не пью кофе…

— Собираешься жить вечно? — перебивает его Морозова, демонстративно постукивая ложечкой о край своей чашки кофе.

— Просто не люблю ходить по врачам.

— Да уж… — Морозова усмехается, и эта усмешка подразумевает нечто, им обоим известное, но не произнесённое вслух. Монгол к этому времени наконец догадывается, но догадка оскорбительна для его разума.

— Морозова, — он впервые называет её по имени. — Неужели ты согласилась встретиться только для того, чтобы повспоминать старые добрые времена?

— Нет, — решительно говорит она. — Ни малейшего желания.

— Слава богу, — вздыхает Монгол. — Я же помню, что особой сентиментальностью ты никогда не отличалась…

— Это откуда же такое мнение? — тихо говорит Морозова, чувствуя некоторое волнение, перерастающее в желание вылить Монголу кофе на брюки.

— Это мнение осталось со времени нашей последней встречи.

— Ты тоже был тогда великолепен, — цедит Морозова, поглаживая край чашки. Пожалуй, кофе недостаточно горяч. Лучше его допить.

— Поэтому я хотел бы не вдаваться в прошлое и обсудить настоящее, — Монгол с удовлетворением выруливает на старую дорогу. — Ты слишком хороший профи, чтобы работать в этой своей Фирме. И ты слишком хороша, чтобы мы обошлись без тебя. Поэтому меня уполномочили…

— Эта моя Фирма… Ты так много знаешь о ней, чтобы делать выводы? Я сомневаюсь.

— Ты права, — соглашается Монгол. — Я просто знаю, что это довольно сомнительный бизнес… И рискованный.

— Любой бизнес основан на риске, — говорит Морозова. — Вспомни, что случилось с «Интерспектром», где мы с тобой имели удовольствие работать. Точнее, где ты имел несчастье трудиться под моим руководством. И это не давало тебе покоя тогда, и это не даёт покоя тебе сейчас, это просто сводит тебя с ума…

— Тихо, — морщится Монгол. — Успокойся.

— Легко, — говорит Морозова. — У меня-то нет комплексов по этому поводу.

— То есть ты признаешь, что у тебя есть комплексы по другим поводам, — пытается пошутить Монгол, но тут же по лицу Морозовой понимает, что шутка не удалась. — Ладно, к чёрту комплексы и старое доброе время.

— К чёрту.

— Я сделал тебе предложение, — говорит Монгол, и Морозова ухмыляется. Тогда он добавляет: — Деловое предложение. Твой ответ?

— Мой ответ… Видишь ли, после того как «Интерспектр» пошёл ко дну, у меня было много предложений. Все хотели трудоустроить Морозову, потому что у меня была и есть определённая репутация. Все эти предложения были примерно одного типа. Поэтому я выбрала то, где давали больше денег. В принципе я довольна. Я привыкла к этой работе, к людям, хотя идиотов там тоже хватает. Ты мне предлагаешь все бросить и уйти в какое-то другое место, которое отличается только тем, что там работаешь ты, и тебе твоё начальство велело перетащить меня в вашу контору. Я бы назвала это обменом шила на мыло. Тем более что я уже практически пожилая женщина, и бегать туда-сюда мне совершенно несолидно.

— Разница есть, — говорит Монгол. — И ты её поймёшь. Я не могу тебе вот так в лоб об этом говорить…

— Это значит, что тебе просто не о чём говорить. Это значит, что нет никакой разницы.

— Морозова, — Монгол пытается поймать её взгляд, но Морозова умело ускользает. — Я же знаю… Ты заслуживаешь большего.

Она поднимает глаза.

— Интересно, — произносит Морозова, и её голос ничем не выдаёт боли и бешенства, как кислотой обжёгших все внутри её. — Тогда мне очень интересно, почему ты не захотел мне дать этого большего. Когда ты действительно мог мне это дать.

Монгол молчит, и Морозова молчит тоже, потому что не ждёт ответа и не видит смысла в дальнейших словах. Монгол берет газету со стола и молча встаёт. Морозова не реагирует.

Монгол выходит из-за стола и уже направляется было к дверям, но останавливается и произносит едва слышно, будто бы разговаривая сам с собой:

— Все равно смени работу. Полезно для здоровья.

Он выходит из кафе на улицу, а Морозова ещё некоторое время сидит за столиком. Так до конца и не проснувшаяся официантка разочарованно осматривает пустое кафе, после чего пускается в долгий путь к Морозовой, чтобы спросить «Ещё кофе?» и получить отрицательный ответ. Официантка нехотя оборачивается, оценивает продолжительность обратного пути к стойке, оценивает его целесообразность и трудоёмкость, а потом садится за соседний с Морозовой столик и засыпает.

Морозова смотрит на спящую молодую женщину и думает, — а ей кто-нибудь когда-нибудь говорил: «Ты заслуживаешь большего»? И если спрашивал, то что она ответила этому подонку?

Морозова выходит из кафе, попутно перевернув табличку на двери с «Открыто» на «Закрыто». За дверью её встречает хмурое утро. Морозова поёживается, пока идёт к машине, и вспоминает, что так и не задала Монголу главный вопрос. То есть вчера он ей казался главным. Сейчас все уже немного иначе.

Потому что, судя по последним словам Монгола, он всё-таки кое-что знает о той организации, в которой трудится Морозова. Как это он сказал — смени работу? Он сказал — полезно для здоровья?

Высокомерный, зазнавшийся дурак. Странно, что у такого мерзавца могут быть такие замечательные пальцы.

10

В то время как Морозова медленно едет домой, решительно гоня из памяти всякие ненужные воспоминания, Алексей Белов стоит посреди пустой однокомнатной квартиры и рассматривает связку ключей в своей ладони.

Вопрос с жильём решился быстро — Харкевич ещё с вечера куда-то позвонил, объяснил, что нужно, и рано утром за Алексеем заехала решительная дама плотного телосложения. Они поехали смотреть варианты, и Алексей, недолго думая, согласился уже на вторую из предложенных квартир. Дама как-то странно посмотрела на него, но ничего не сказала, отдала ключи и объяснила, что все формальности будут улажены через Фирму. Алексей не возражал.

Квартира ему понравилась полным отсутствием мебели, что создавало ощущение простора, свободы. А ещё там был приятно поскрипывающий под ногой паркет. Алексей снял обувь и босиком ступил на нагретый утренним солнцем пол. Это было приятное ощущение, так же приятно было держать в руке ключи от собственного жилья. Ну почти собственного. Жаль, нельзя было рассказать об этом маме — та была бы довольна. Была бы довольна, но только она об этом ничего не узнает.

«Возврата назад уже быть не может», — вспомнил Алексей слова, произнесённые будто бы годы назад, хотя на самом деле прошло лишь несколько дней. Однако дни эти вместили в себя очень много всего — Дон Педро, деньги, Морозова-стерва, казино, художник Миша, Карина, деньги, Фирма, деньги, дом Левши, снова деньги… Приехав в Москву, он словно оказался посаженным на стремительную и очень опасную карусель, закружившую его на таких безумных оборотах, что только держись. И вот только сейчас сеанс закончился. Можно было сойти на твёрдую землю, отдышаться, оглядеться. И принять решение — стоит ли снова забираться на эту бешеную карусель.

Алексей вспомнил то первое утро в Москве, вспомнил листок с текстом, который потом бесследно исчез с бумаги, но перед этим намертво впитался в память Алексея.

«Тебе предстоит войти в доверие к преступной группе торговцев оружием, установить её состав, масштабы деятельности, каналы поставок, тайные склады и прочую важную информацию».

Если бы сейчас потребовалось отчитаться в выполнении задания, то Алексей мог бы сказать, что в доверие он вошёл, состав установил лишь частично (Морозова, Харкевич, Мамонт…). Что касается остального, то… Пока глухо.

Алексей сел на пол, прислонился к стене и тут понял, что больше всего на свете он хочет спать. Использовать момент и уснуть, не имея в голове никаких неразрешённых задач и головоломных планов, никаких великих завтрашних дел и никаких оставшихся со вчерашнего дня долгов. Чистый беззаботный сон, которого уже не будет завтра, которого вообще может не случиться в ближайшие недели, потому что карусель продолжает функционировать…

Отсутствие постели его ничуть не смутило, он просто положил под голову сложенную джинсовую куртку и растянулся на паркете. На работе — он думал о Фирме уже как о работе — все равно считали, что Алексей будет заниматься квартирным вопросом целый день, так что…

Он закрыл глаза и в следующий миг уже открыл их, потому что кто-то тронул его за плечо. Алексей резко вскочил и уставился на человека, невесть откуда взявшегося в запертой квартире.

— Много спишь, — сказал хорошо одетый мужчина в очках, насмешливо глядя на Алексея сверху вниз. — Так и вся жизнь пройдёт.

— Вы… — хрипло выговорил Алексей, всматриваясь в лицо человека, встречи с которым были настолько странными, что иногда Алексей сомневался в реальности этих встреч и в существовании самого этого человека.

— С мебелью у тебя бедновато, — сказал Дюк. — Зато это настраивает на деловой лад.

— Я… — сказал Алексей, поняв слова Дюка как предложение отчитаться. — Я работал…

Он стал рассказывать, стараясь придерживаться чёткой последовательности событий и не упустить ничего важного.

— Ну вот, — сказал он в конце. — Я работал… Я кое-что смог…

— Да, — согласился Дюк, усмехнувшись. — Именно — «кое-что».

Алексей резко поднялся, выпрямился и взглянул Дюку в посмеивающиеся глаза.

— Я не справился? — спросил он напрямую. — Я провалил дело?

Дюк все ещё усмехался, и Алексей вдруг захотел снять с этого высокомерного козла очки и… Скажем, крепко зажать ему двумя пальцами ноздри. Алексей понял, что больше не боится людей из своих кошмарных снов. В конце концов, это были просто люди.

— После всего, что со мной было, — медленно и угрожающе произнёс Алексей, — я не хочу, чтобы со мной играли во всякие там игрушки…

Дюк пожал плечами:

— А что такого особенного с тобой случилось? Пожалуй, что ничего. Мелкие неприятности.

Гнев ударил Алексею в голову — память с неимоверной быстротой прокрутила калейдоскоп лиц, обрывки слов, остатки эмоций… Алексей не считал это мелкими неприятностями. Он собрался выкрикнуть это в лицо Дюку, но тот опередил его. Он сделал неожиданную и странную вещь.

Он приобнял Алексея за плечо и по-отечески одобрительно сказал:

— Не волнуйся. Пока ты всё сделал правильно.

Злость внезапно ослабла и ушла, сдулась, как спущенный воздушный шарик. Алексей растерянно смотрел на Дюка, испытывая лёгкое головокружение от столь быстрой смены противоположных чувств.

— Мы в тебе не ошиблись, — сказал Дюк, и когда он это сказал, то и Алексей понял: он тоже не ошибся. Он тоже сделал правильный выбор.

— То есть все хорошо? — спросил Алексей, чтобы ещё раз услышать одобрение этого странного человека. Однако Дюк в ответ почему-то с задумчивым видом почесал переносицу и произнёс:

— Вообще-то не совсем… Хотя ладно, неважно. Расскажи-ка мне поподробнее о том ящике из подвала…

1

Это был рейс «Альиталии», и на протяжении всего рейса Бондарева душила усталость пополам с сознанием своего бессилия что-либо предпринять. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Голоса в ушах звучали ровным, ничего не значащим фоном, словно льющаяся из крана вода. Слова, слова и опять слова. Или это уже не был рейс «Альиталии»?

— Минутку, — хрипло произнёс Бондарев.

От последней услышанной фразы он встрепенулся, как от хлопка ладоней гипнотизёра. Бондарев убрал ладонь от лица и перестал прикидываться спящим.

— Минутку… Как это — не знаю? Как это?!

— А вот так, — Директор, чьё загорелое лицо выделялось на фоне белоснежных жалюзи, как мандарин на снегу, развёл руками. Бондарев посмотрел на разложенные по столу документы, добытые ими на Сардинии, посмотрел на Директора, потом — на Лапшина, ожидая поддержки своего справедливого гнева, но Лапшин осторожно помалкивал. Он придерживался такой тактики ещё с момента вылета с Сардинии.

— Вы же Директор, — сказал Бондарев.

— Да, я в курсе, — сказал Директор.

— Вы должны знать, где он.

— Есть небольшая, но ощутимая разница между мной и господом богом, — сказал Директор. — От меня можно скрыться.

— А! Так он сбежал!

— Нет, никуда Дюк не сбегал. Так мне кажется.

Бондарев недоверчиво фыркнул.

— Слушай, — Директор заговорил с явным раздражением. — Я не знаю, где он, потому что в последнее время я никаких поручений ему не давал. Я предполагаю, что он занимается этим вашим мальчиком…

— Каким ещё нашим мальчиком?

— Которого вы с Дюком вытащили в Москву и запустили на поиски того самого склада с оружием. Ты хотя бы про склад помнишь? Про очень большой склад с оружием — так ты мне говорил. Или ты по пути домой стукнулся головой и все забыл?

— Это я головой стукнулся, — подал голос Лапшин.

— Прекрасно, — отозвался Директор. — Очень рад за тебя.

— Как это «мы запустили на поиски склада»? — продолжал недоумевать Бондарев. — Разве это не вы поставили эту задачу?

— Задачу ставил я, парня привезли вы, контролировал его Дюк. Между прочим, уже есть кое-какие результаты. Это называется коллективная работа, и я не понимаю, с чего ты так разнервничался.

— Как с чего? Вот с этого! — Бондарев подался вперёд, вместе с креслом подъехал к столу Директора и с силой ткнул пальцем в разложенные снимки. — Этого что, мало?

— Чтобы так разнервничаться — мало. И тем более мало, чтобы думать всякие глупости про Дюка.

— Я не понимаю, — сказал Бондарев.

— Бывает, — кивнул Директор.

— Вы мне сами сказали, что Воробей и Дюк весной этого года вместе работали в Чехии.

Директор подтвердил.

— Вы сказали, что они друг другу сильно не понравились.

— У тебя хорошая память.

— Теперь мы достали съёмки камеры слежения — на них Дюк и Воробей.

— Это, скорее всего, пражские съёмки, — согласился Директор. — По дороге на объект Дюк и Воробей должны были пройти через подземную автостоянку. Одну из видеокамер они не заметили.

— Эти снимки потом оказались в кейсе у людей Акмаля. Два человека на снимках — и один из них уже мёртв. А другой жив и здоров.

— Это ни о чём не говорит.

— А это о чём-то говорит? — Бондарев лихорадочно переворошил снимки и наконец вытащил нужный. — Вот это. К этому снимку нужны какие-то комментарии?

— Хорошо, — сказал Директор. — Может быть, у меня проблемы со зрением и я не вижу того, что видишь ты. Расскажи мне, что там такого ужасного на снимке.

Лапшин тяжко вздохнул, потому что бондаревскую трактовку снимка он успел выслушать уже раз десять.

— Объясняю, — сказал Бондарев. — На всех снимках Воробей смотрит куда угодно, но не в камеру. Он её не видит. Он не знает о её существовании. Дюк смотрит в камеру. На одном этом снимке, но смотрит. Он знает про камеру.

— И что это значит?

— Он знал про камеру, он специально подвёл Воробья под камеру, чтобы люди Акмаля его засняли и смогли потом опознать. В Милане у них были эти снимки, они узнали Воробья, выдернули его из очереди, пытали и убили.

— Он хочет сказать, что Дюк продался, — подвёл итог Лапшин.

— И он хочет бежать на поиски Дюка, — добавил Директор. — Чтобы потом отомстить ему за Воробья, за измену и так далее… Так, что ли? Прямо детский сад какой-то.

— Что это вы называете меня «он»? — насторожился Бондарев.

— Потому что ты ведёшь себя по-дурацки и забываешь, что ты не героический мститель-одиночка, ты работаешь в команде. Ты работаешь со мной, с Лапшиным и с другими людьми, в том числе с людьми с Чердака…

— Я знаю, но…

— Должен тебе сообщить — извини за шокирующую правду, — что ты не самый информированный, и не самый умный, и не самый опытный человек в этом здании. Не ты будешь решать, что тебе делать с Дюком. Понятно?

— Но…

— Громко и отчётливо.

— Понятно.

— Вы с Лапшиным добыли ценную информацию — спасибо. Она будет изучена и использована с максимальной пользой.

— Это переводится на нормальный язык — «спасибо и пошёл вон»?

— Нет, не пошёл вон, а пошёл готовиться к закупкам оружия. Чемоданчик тебе скоро приготовят.

— Что ещё за чемоданчик?

— Вот видишь, ты уже заинтересовался. Значит, ты не совсем потерянный для нас человек.

— Пфф, — сказал Бондарев, толкнулся ногами и отъехал в кресле в дальний конец кабинета, в тень рослого фикуса. Директор сложил все снимки в пластиковый конверт, а конверт забросил в сейф и демонстративно повернул ключ. Это означало, что разговор окончен.

2

Директор поймал его в столовой, где Бондарев сосредоточенно пытался разрезать бифштекс на десять одинаковых частей.

— Собственная техника управления гневом? — спросил Директор, присев напротив.

— Ага, — буркнул Бондарев.

— Помогает?

— Нет.

— Слушай, — Директор положил голову на ладонь и мягко улыбнулся, будто у них намечались задушевные посиделки с участием солёных огурчиков, половинки «Бородинского» и холодной поллитры. — Тебе в таком виде нельзя отправляться на закупку оружия.

— Я переоденусь, — сказал Бондарев.

— Дело не в одежде, а в твоей физиономии.

— Я побреюсь.

— У тебя физиономия усталого, разочарованного и злого человека. С такими типами не ведут серьёзных дел.

— Вы же знаете, почему я усталый, почему я разочарованный, почему я злой. — Бондарев яростно тряхнул бутылку с кетчупом, и расчленённый бифштекс с верхом накрыла густая красная масса. Словно вулканическая лава. Или словно кровь.

— Только не начинай заново эту песню про Дюка, — попросил Директор. — Его нет.

— Как это?

— Для тебя он сейчас не должен существовать. У тебя другое задание, и Дюк — даже если мы предположим, что он кого-то кому-то продал, — не имеет к этому заданию никакого отношения. Забудь. Выспись. Набери пару килограммов веса. У тебя должна быть не вот эта озабоченная морда неугомонного мстителя, а холёная, упитанная физиономия самоуверенного, обеспеченного, удачливого коммерсанта. Раньше у тебя это получалось. Кстати, я никак не пойму, почему ты проторчал две недели на Средиземном море и вернулся бледный, как не знаю что. Нервы? Спишь плохо?

— Плохо, — согласился Бондарев.

— Кошмары?

— Вроде того.

— Воробей, что ли, снится?

— Слава богу, нет, — сказал Бондарев. Его кошмары были довольно оригинального свойства, и Бондарев сомневался, стоит ли кому-то о них рассказывать. Потому что далеко не все смогли бы понять глубинный ужас этих снов.

3

Было так. Когда Бондарев перебрался в Москву и стал сотрудником «Московского отделения международного комитета по междисциплинарному прогнозированию» (он же «Научный институт агрохимических исследований»), он прыгнул в работу как в бассейн с десятиметровой вышки — ушёл с головой и не скоро выбрался на поверхность.

Когда он всё-таки вынырнул, отдышался и осмотрелся, то вспомнил, что все старые знакомства, все родственные связи для него как бритвой отрезаны. Он был один в большом городе, у него была классная и очень важная работа, но у человека что-то должно быть и кроме работы. Так поначалу думал Бондарев, а затем естественный ход вещей подтолкнул его к мысли — зачем? Зачем нужно это «что-то кроме»? Чтобы приятно проводить свободное время? Но у него были классные парни с работы — Лапшин, Воробей, другие… С ними было здорово и на работе, и за городом на шашлыках, и на стадионе, и где бы то ни было. Для секса? Но всегда были лёгкие на подъем девчонки, с которыми даже не нужно было знакомиться — наутро Бондареву не было дела до них, а им не было дела до Бондарева. Для душевной теплоты? Хм-м… Во-первых, ощущения теплоты в душе можно было достигнуть и парой рюмок коньяка. Во-вторых, для подлинной душевной теплоты следовало к кому-то накрепко привязаться. «Допустим», — подумал Бондарев и на всякий случай, ещё не имея никого на примете, осторожно проконсультировался у Директора. У того на правой руке имелось кольцо, весьма похожее на обручальное, и Бондарев попросил прояснить политику Конторы относительно личной жизни сотрудников.

Директор вот так же положил голову на ладонь, подумал и сказал:

— Ну мы же не монастырь и не секта. Тебе никто ничего не запрещает, но при этом мы исходим из того, что идиоты к нам в Контору не попадают, а стало быть, идиотских вещей ты делать не будешь.

Бондарев попросил привести пример идиотской вещи.

— Хм. Роман с какой-нибудь кинозвездой или телеведущей. Это такие люди, за которыми даже в ванную комнату съёмочная группа ходит. Засветишься.

Бондарев попытался вспомнить пару кинозвёзд, вспомнил Мэрилин Монро и Наталью Крачковскую, которую недавно видел в рекламном ролике. Пьяный роман с Монро Бондареву уже не грозил, Крачковская была не в его вкусе, поэтому Бондарев признал доводы Директора разумными.

— Ну, а допустим, не кинозвезда… Обычная девушка.

— Так, — поощрительно кивнул Директор.

— Если у нас с ней будут серьёзные отношения, я должен буду ей что-то рассказать про себя, про свою работу…

— Логично, — согласился Директор. — Тут есть два варианта. Вариант первый — ты ей врёшь. Как я уже говорил, идиотов мы в Контору не берём, а стало быть, ты достаточно умён, чтобы врать своей жене всю жизнь. Это хлопотно, но реально. Я знаю пару человек, у которых это получается уже на протяжении лет пятнадцати.

— Вариант второй?

— Второй… — Директор повернул кольцо на пальце. — Моя жена работает в этом здании. Отпадает необходимость врать, но…

— Что — но?

— Появляются другие проблемы… Впрочем, это уже неважно. На всякий случай, моя официальная позиция на этот счёт — я очень счастлив в браке. Запомни это и скажи моей жене, если она тебя спросит.

— Я не знаю вашу жену.

— Она тебя знает. И она… Ладно, замнём для ясности. А вообще… — С лица Директора исчезло расслабленно-добродушное выражение. — Может, я не должен тебе такое говорить… А может, ты и сам уже до этого додумался. Наша работа — это не прогулки при луне. Наша работа связана с риском, а риск в данном случае трактуется как «высокая вероятность преждевременной насильственной смерти». Смерть не причиняет страданий тому, кто погибает. Он был — его не стало. Но если есть человек, который был связан с погибшим серьёзными отношениями… Этот человек будет страдать. От него как будто оторвут кусок собственной плоти. И рана будет заживать очень долго. Возможно, она так никогда и не заживёт. Поэтому…

— Я понял, — сказал Бондарев.

— Я не призываю тебя давать обет безбрачия или…

— Я понял.

— Просто имей в виду.

— Я понял.

— Ты, наверное, думаешь: зря я спросил у старого дурака, испортил он мне все настроение…

— Мне уже не восемнадцать лет, — сказал Бондарев. — И всё это я уже знал сам.

Он подумал про свою девушку, ту, которая работала бухгалтером и знакомство с которой в конечном итоге привело к памятной встрече с Крестинским и Ахмедом Маскеровым на зимнем шоссе. Когда после той встречи Бондарева стали медленно, но верно прижимать к ногтю, он забеспокоился за девушку — как бы и ей попутно не досталось. Бондарев пытался ей дозвониться и сказать, чтобы она пока с ним не встречалась и отрицала всякие с ним отношения… Но это оказалось излишним — девушка оказалась сообразительной и моментально вычеркнула Бондарева из записной книжки и из памяти. Ни на один его звонок она не ответила. Растерянный Бондарев сидел на кухне и пытался с помощью алкоголя разобраться — хорошо это или плохо. С одной стороны, хорошо, что у бондаревской подруги — извините, бывшей подруги — не возникнет из-за него проблем. С другой стороны… Если все так хорошо, то почему же мне так плохо?!

Бондарев все это помнил. И ему было далеко не восемнадцать лет. Восемнадцать лет было Ксене — и Бондарев встретил её примерно через месяц после общения с Директором на тему любви и брака внутри Конторы.

Вот тогда и начались кошмары.

4

В ту ночь Бондарев вернулся из командировки во Владивосток. Это была «точечная» командировка, то есть ему не нужно было собирать информацию, выявлять связи, получать подтверждение информации и так далее. Все это уже было сделано другими людьми. Бондарев прилетел во Владивосток на три часа, а потом улетел обратно, чтобы услышать в телевизионных новостях следующего дня об убийстве дальневосточного криминального авторитета.

Около пяти утра Бондарев поставил машину в гараж и направился к подъезду. Он хотел спать, но помнил, что находится в Москве, а в Москве с тобой может случиться что угодно и когда угодно; посещение мюзикла или футбольного матча, поход в магазин или просто пересечение дороги могли иметь самые непредсказуемые последствия. Москва не позволяла Бондареву расслабиться, и он не то чтобы любил её за это, но во всяком случае уважал.

На этот раз «что угодно» приняло форму странного звука, который возник в рассветных сумерках и быстро продвигался в сторону Бондарева. Потом из межподъездной арки вышла девушка. Бондарев посмотрел на её ноги и понимающе кивнул — девушка шла босиком, намеренно шлёпая голыми пятками по лужам, поднимая брызги и нарушая тишину воинственно-хлюпающими звуками.

Девушка заметила Бондарева, заметила его взгляд, остановилась и отчётливо произнесла:

— Как. Хочу. Так. Хожу.

Было похоже, что эту фразу она произносит уже не впервые за эту ночь. А ещё она слегка покачивалась.

— Да ради бога, — ответил Бондарев. Он вдруг понял, что по-прежнему таращится на её ноги. Только уже не на босые ступни, а на забрызганные икры. Вообще-то на девушке было длинное вечернее платье, но шлёпать в нём по лужам было неудобно, поэтому она ухватила подол в кулак и задрала его выше колен.

Бондарев поспешно поднял взгляд, всмотрелся в лицо и вспомнил, что уже видел эту девушку. Она жила в соседнем подъезде, и она… Она была красива, что для Бондарева было скорее минусом, чем плюсом — некрасивые люди запоминаются дефектами лица или телосложения, люди с красивыми и правильными чертами лица сливались для Бондарева в одну огромную обложку глянцевого журнала. Почему же он всё-таки вспомнил эту босоногую девицу? Не из-за её красоты, а из-за чего-то другого… Точно. У неё был далматинский дог.

Теперь, когда вроде бы все выяснилось, Бондарев продолжил движение к подъезду, а девушка по-прежнему стояла на месте, словно собиралась с силами.

— Имею. Право. Хоть. Раз. В год.

Бондарев озадаченно обернулся и сообразил, что это было продолжение предыдущей фразы. Такими темпами девушка могла завершить высказывание своей мысли к завтрашнему вечеру. Взгляд её при этом оставался неопределённо-шальным, как будто она ещё не решила, чем ей сейчас заняться — то ли пойти домой, то ли всё же поискать потерянные туфли, то ли поехать на Поклонную гору купаться в фонтанах.

Потом в её голове, видимо, что-то щёлкнуло, она поправила волосы, нахмурилась, посмотрела на свои ноги и сказала более нормальным тоном:

— Между прочим, я совсем не пьяная.

— Кто бы сомневался, — сказал Бондарев.

— А что вы тут вообще стоите? Делать вам, что ли, нечего?

— Я сейчас пойду спать, — пообещал Бондарев. — Только удостоверюсь, что ты дошла до своего подъезда.

— "Ты"? Разве мы знакомы?

— Мы незнакомы, просто я старше… Хотя можно и на «вы». Если хочешь.

— Старше? А сколько тебе?

— Тридцать четыре, — автоматически соврал Бондарев.

— Ну и как?

— В каком смысле?

— Это интересно — тридцать четыре года?

— Когда как.

— Я что-то с трудом представляю, как можно жить в тридцать четыре года… Разве это не скучно? Тридцать четыре — это же почти пятьдесят… А пятьдесят — это почти уже и все… Вот мне, — она приложила раскрытую ладонь к груди, словно собиралась поведать страшную тайну. — Мне скоро девятнадцать, и я чувствую, что лучшие мои годы уже позади… Впереди — какая-то фигня. Работа всякая, замуж выходить… Как-то тоскливо все это. Я не представляю, как ты дожил до тридцати четырех и не свихнулся.

— Я не уверен, что не свихнулся, — сказал Бондарев. — Но когда я вспоминаю себя в девятнадцать лет, то точно знаю, что тогда я был полным идиотом. Я очень доволен тем, что мне тридцать четыре, а не девятнадцать.

— Ну это ты был идиотом, я-то как раз не идиотка… Если не считать, что я туфли где-то посеяла. Новые, между прочим, на прошлой неделе купленные. Ну да чёрт с ними… О чём это я? Ах да, что я не идиотка. Это совершенно точно, это любой подтвердит… Смотри, вот сегодня, за один только день, я успела: сдать последний экзамен — а это значит, что я перешла на третий курс… Купила новый мобильник… Потом у нас была вечеринка по поводу окончания сессии… Потом я поругалась с подругой, потому что узнала, что она зимой ездила с моим парнем на турбазу… Потом я поругалась с моим парнем, потому что узнала, что он зимой ездил с моей подругой на турбазу… Ещё я поругалась с другой подругой, потому что она знала, что мой парень с моей первой подругой вместе ездили зимой на турбазу, но рассказала она мне об этом только сейчас…

— Потрясающе, — сказал Бондарев.

— …потом ко мне клеился один наш препод, но я его отшила, а значит, он не даст мне рекомендации на практику в одну крутую фирму… Это было уже на другой вечеринке, мне нужно было ехать домой, я договорилась с одним парнем, но он нарвался на драку с какими-то козлами, и они его отделали по полной программе… Я хотела ему помочь и лупила этих козлов сумочкой по башкам… В общем сумочку я потеряла. Там был мой новый мобильник, студенческий билет и деньги. Я пошла домой пешком и потеряла туфли. Всё это я успела сделать за один день. Идиотка успела бы это сделать за один день? Скажи? А?

— Обалдеть, — сказал Бондарев — Моя жизнь по сравнению с твоей — это просто скука смертная.

— Вот именно. Я не представляю, чем интересным можно заниматься в тридцать четыре года. Интересно — это когда случается что-то новое, когда что-то делаешь впервые. Когда я впервые бросила парня, это было интересно. Когда меня бросил парень, это было интересно, хотя и хреново. Но когда я брошу парня в пятый раз — это что, будет интересно? Ни фига. Поэтому всякие числа типа «тридцать четыре» меня напрягают…

Бондарев внезапно сообразил, что они уже довольно давно стоят рядом и болтают как старые приятели. Всё это было очень странно. Бондарев не верил в случайности, и если бы он был сторонним наблюдателем, то предположил бы, что кому-то из двоих поручено войти в доверие к другому. Однако он не был сторонним наблюдателем и он совершенно точно знал про себя, что никакого задания не было. Предположить, что такое задание есть у босой девушки в помятом вечернем платье, значило совсем потерять веру в человечество.

Бондарев всё же предположил.

5

Два дня спустя в поле зрения Бондарева попал бегающий по двору далматинский дог, и Бондарев невольно стал искать глазами хозяйку собаки.

Отыскав, коротко кивнул в знак приветствия и пошёл к подъезду — ничего более на уме у него не было.

Девушка догнала его и негромко сказала:

— Здрасте.

Рядом немедленно возник далматинец и принялся описывать замысловатые круги вокруг хозяйки.

Бондарев поздоровался.

— У меня есть смутное чувство, — сказала девушка, — что я должна перед вами извиниться.

— С чего бы это вдруг?

— Сами знаете.

— Нет, понятия не имею.

— Слушайте, — она как-то странно улыбнулась (Бондарев потом вспомнил, что эта разновидность «странного» называется «застенчиво»). — Я помню, что мы тогда долго разговаривали под утро… Но я совершенно не помню, о чём мы разговаривали. Учитывая, что я тогда была слегка не в себе…

— Я не заметил, — сказал Бондарев. — А если вы были не в себе, то как вы можете помнить, что были не в себе?

— Ну, когда я пришла домой, там была мама, и она очень хорошо запомнила, в каком я была состоянии. Так что на всякий случай — извините, если…

— Никаких проблем, — пожат плечами Бондарев.

— …доставила вам какие-то хлопоты.

— Никаких проблем. Я просто прислонил вас к стене рядом с дверью квартиры, нажал на кнопку звонка и убежал. Я часто так развлекаюсь, так что…

Она рассмеялась. Сегодня она была совсем другой — в джинсах и короткой майке вместо вечернего платья, но зато в белых кроссовках. У неё были светлые и весёлые глаза. Её звали Ксения. Она сказала об этом минуту спустя.

— Так о чём же мы могли говорить тогда? Ведь я вас практически не знаю…

— Это был разговор на общие темы. Можно сказать, разговор с философским уклоном.

— Врёте. Я терпеть не могу философию.

— В трезвом состоянии — да, но послушали бы вы себя тогда…

— Неужели я была настолько…

— В разумных пределах.

— И мы говорили…

— Ну в разговоре фигурировали мобильные телефоны, потерянные туфли, зимние поездки на турбазу… Не вспоминаете?

— Нет. Странно, я не помню самого разговора, но помню ощущение, которое остаюсь…

— Ну-ка.

— У меня остаюсь впечатление, что вы — ксенофил.

— Это что ещё за зараза?

— Ну это моё собственное изобретение. Людей, которые мне нравятся, я называю ксенофилами, а которые мне не нравятся — ксенофобами. Потому что меня зовут Ксеня.

6

Её звали Ксеня, и этот их второй разговор, как и первый, был простым обменом словами. Ничего больше. Никаких далеко идущих последствий. Никаких намёков. Никаких случайных прикосновений.

Они просто поговорили и разошлись, чтобы через неделю снова случайно встретиться и поболтать. Не бог весть что. Но и этого оказалось достаточно, чтобы однажды ночью Бондарев увидел сон.

Это был очень простой сон. Бондарев увидел покрытый травой холм, на холме стояла простая деревянная скамья. На скамье сидела Ксения, а Бондарев сидел рядом. Они не разговаривали и не касались друг друга, просто сидели и смотрели перед собой. Ксения улыбалась.

Долгое время в этом сне ничего не происходило. Они молча сидели на скамейке. Затем Бондарев вдруг почувствовал необычное тепло, поднимающееся по его ногам к сердцу и голове. Когда тепло охватило его целиком, он почувствовал неведомое прежде спокойствие, невообразимую прежде гармонию с собой и с миром. Бондарев понимал, что источник тепла — это Ксения, что всё это будет продолжаться, пока Ксения сидит рядом с ним и улыбается, и смотрит куда-то вдаль…

В этот момент он проснулся и понял, что проснулся от страха. Бондарев испугался своего сна, потому что там происходило такое, чего не было в его реальной жизни. Но это «такое» выглядело мощным и достоверным, а значит, оно где-то существовало. Существовало, но перемещалось по своим особым маршрутам, упорно минуя Бондарева.

В первые минуты после пробуждения на Бондарева обрушивалась тёмная тоска — он чувствовал, что упускает нечто важное, нечто, что могло бы стать частью его жизни.

Упускает, потому что…

Смерть не причиняет страданий только тому, кто погибает.

— Кошмары? — участливо спросил Директор.

— Вроде того.

1

Утром Морозова поставила над собой эксперимент. Она приехала на работу в начале восьмого, открыла соседний со своим кабинет, бесшумно прошла внутрь и села на край стола. Затем она глубоко вздохнула, на миг закрыла глаза, потом открыла и стала смотреть на небольшой кожаный диван. Точнее, не на сам диван, а на человека, который там спал.

Морозова постаралась полностью расслабиться и убрать из головы: во-первых, всякие мысли о работе, о деньгах, об интригах; во-вторых, всякие неприятные воспоминания на схожие темы; в-третьих, опасения, что её застукают за этим абсолютно несолидным занятием и поднимут на смех. Расшвыряв все это по черепным закоулкам, Морозова попыталась впасть в некое просветлённое состояние и обнаружить собственную внутреннюю сущность, до той поры забитую делами и печальными опытами прошлого. Морозова дала себе на поиск внутренней сущности десять минут.

Когда время истекло, но ничего сверхординарного не случилось, Морозова приняла это как само собой разумеющееся. Примерно на такой исход она и рассчитывала.

Морозова кашлянула, и человек на диване проснулся. Он посмотрел сонными глазами на Морозову, узнал её и тут же, теряя на глазах сонливость, встал с дивана.

— Привет, — сказала Морозова. — В смысле, доброе утро, Иса.

— Доброе утро, — спокойно сказал мальчик.

— Хм, — сказала Морозова и подумала, что десять минут — всё же не такой долгий срок. Материнский инстинкт мог проснуться в ней на двенадцатой или на пятнадцатой минуте. Может, стоило продлить время эксперимента? Чёрт его знает.

Морозова во всём любила определённость, в том числе и определённость относительно себя самой. Морозова совершенно точно знала, что продолжительные отношения с мужчинами — это не её профиль. Данный тезис был многократно проверен экспериментальным путём, и у Морозовой на этот счёт не было никаких сомнений, что существенно облегчало ей жизнь.

На четвёртом десятке Морозова решила окончательно определиться с материнским инстинктом. Она была готова предположить, что он в ней всё-таки существует, где-то очень-очень глубоко и в очень-очень незначительном процентном соотношении к другим инстинктам. Морозова предположила, что для пробуждения материнских чувств ей необходим какой-то внешний фактор.

Сопливые младенцы могли вызвать у неё лишь брезгливую гримасу, собственные детские фотографии воспринимались как неизбежное зло, через которое пришлось пройти. Магазины детской одежды наводили на Морозову тоску. Рассказы немногочисленных подруг о своих подросших детях Морозова воспринимала как ещё одно доказательство великого блага контрацептивов. Но ей всё же хотелось расставить все точки по местам.

Иса напоминал ей мальчика из какого-то старого американского фильма про итальянских эмигрантов — чёрные как вороньё крыло волосы, закрывающие лоб; чёткие дуги бровей; большие внимательные глаза; узкий рот; осторожные движения, которые могли при необходимости стать калейдоскопом быстрых и безошибочных действий. Когда он стоял, то никогда не сутулился, не переминался с ноги на ногу — стоял абсолютно прямо, и за этой прямотой, которую от него никто и не требовал, Морозова читала многое — упрямство, гордость, самодостаточность…

Вот это она и увидела в спящем Исе за истёкшие десять минут. Ребёнка, нуждающегося в ласке и опеке, она не увидела. Она восприняла Ису как ещё одного мужчину с трудным характером, а таких Морозова на своём веку перевидала достаточно.

— Хм, — сказала Морозова, не зная, кого винить за непробужденный инстинкт — то ли себя, то ли Ису. — Сходи поешь… А потом приберись здесь. И помоги разобрать вещи Левши.

Иса молча кивнул, и Морозова поняла, что могла бы ничего этого не говорить — мальчик бы и сам всё это сделал. Иса быстро ориентировался в пространстве и в людях, находил себе место, находил себе занятие — и делал это правильно. Морозова подумала, что Левша, скорее всего, тоже не гонял Ису палкой и не напоминал об одном и том же задании по десять раз. Иса и сам понимал, что он должен сделать, чем он может помочь человеку, который взял его к себе под крышу.

— И ещё… — Морозова произнесла ещё одну лишнюю фразу. — Не бойся того парня, который тебе в лоб треснул. Это он случайно.

Иса никак не отреагировал на эти её слова. Морозова мысленно плюнула на все эти телячьи нежности и вышла из кабинета, думая о том, какой отвратительной матерью она могла бы при желании стать.

2

Как только с экспериментом было покончено, в голову Морозовой немедленно слетелись из всех тёмных закоулков извечные заботы, проблемы, интриги, страхи и прочая шушера. Их всегда было более чем достаточно. Как мне вас не хватало, старые друзья…

Но это было ещё не все. Потому что на девять у Морозовой было назначено рандеву со Вторым Толстяком, а это всегда означало изрядное прибавление забот, интриг, страхов к так далее, и тому подобное.

Второй Толстяк и вправду был мужчиной солидной комплекции, а номер был ему присвоен по той причине, что всю тройку хозяев Фирмы Морозова за глаза именовала Тремя Толстяками. Прозвище было не совсем точным, поскольку все трое были всё же не толстяками, а просто большими людьми — под два метра ростом и с соответствующим весом. Ещё Морозова никогда не видела их всех троих одновременно, только на фотографии, но этой фотографии было достаточно, чтобы трое жизнерадостных здоровяков, запечатлённых на фоне песчаной дюны, навсегда стали для неё Тремя Толстяками. Они её называли по-разному. Первый Толстяк, который в основном носился по миру в поисках продавцов, покупателей, товаров, неприятностей и ещё бог знает чего, при редких беседах именовал её просто Морозова. Третий, ведавший финансами и просидевший, наверное, полжизни за бухгалтерскими книгами в специальной подвальной комнате-келье с двойной стальной дверью, употреблял старое морозовское прозвище — ещё со старой работы — Боярыня. Второй называл Морозову «детка», и её это несказанно бесило. Но при этом Второй Толстяк был единственным человеком, про которого Морозова уверенно могла сказать: «Он меня любит».

Это не была любовь мужчины к женщине, это было более сложное и странное чувство, переросшее симпатию одного профессионала к другому. Если бы Морозова хотела обидеть Второго, она бы сказала, что так проявляется его материнский инстинкт. Но она не хотела его обидеть, потому что уважала его как профи и потому что слишком редко попадались ей такие искренние и безвозмездные эмоции.

— Детка, — сказал Второй.

Морозова остановилась. Второй оказался у неё за спиной, она прошла мимо и не заметила его. Это при том, что не заметить такую тушу было почти невозможно.

— Детка, у тебя все в порядке? Никто не обижает?

— Спасибо за заботу, милый, — автоматически отозвалась Морозова. — Ты снова похудел.

— Типун тебе на язык, — он взял её под локоть и медленно повёл в свой кабинет, двигаясь так грациозно, как будто бы вёл Морозову на бал в Дворянское собрание.

У Второго был огромный кабинет, целая стена которого полностью состояла из телевизионных мониторов, на которые передавались картинки с десятка видеокамер, расположенных внутри большого склада, на ближних подходах к складу, на дальних подходах к складу, в коридорах офисной части и ещё бог знает где. Морозова посмеивалась над Вторым, говоря, что он пристрастился к просмотру бесконечного и малоинтересного телешоу с очень плохими актёрами.

— Больше всего меня убивает, что там нет ни одной симпатичной телки, — отвечал ей в тон Второй. Морозова разводила руками и говорила, что в категорию телок она не попадает по возрасту, а следовательно, и обижаться ей бессмысленно.

На этот раз большинство мониторов были отключены, а на паре включённых Морозова не без удивления увидела саму себя в компании Второго.

— Ты совсем уж спятил, сам себя снимаешь, — сказала она, ожидая, пока Второй совершит ритуальную процедуру нажатия кнопок кодового замка. — Нарциссизм — это не заразно?

— Остальные мне надоели, — Второй завершил сложную комбинацию, и панель в стене отошла, обнажая внутренности огромного бара, чей ассортимент поражал воображение. Второй сделал стандартный выбор — мартини для Морозовой и украинская перцовка для себя. Они выпили, сидя за длинным дубовым столом друг напротив друга. Морозова сделала глоток, Второй выпил с половину бокала, и оба они в этот момент были вполне довольны жизнью.

— Мне нравятся такие производственные совещания, — сказала Морозова. Второй кивнул и допил бокал до конца. — Чтобы все не испортить, — продолжила Морозова, жмурясь от удовольствия, — я сейчас просто встану и уйду. А ты молчи, ничего не говори.

— Не получится, детка, — вздохнул Второй. — Нужно кое-что обсудить.

— Так я и знала.

— Ты же умница, ты всегда все знаешь.

— О, — усмехнулась Морозова. — Плохой признак. Если ты называешь меня «умницей», значит, ты приготовил мне какую-нибудь гадость…

— Типа того, — сказал Второй и налил себе ещё. Очевидно, для красноречия.

3

Когда Второй разогревал себя перцовкой для длинных и пламенных речей, то излюбленной его темой была неизбежная легализация торговли оружием. Он приводил исторические примеры, он вспоминал Америку, он упоминал «подготовленных» депутатов, которые ведут соответствующую работу в парламенте… Второй рисовал потрясающие картины выхода из подполья, когда Фирма, имея опыт, каналы, постоянных поставщиков и постоянных клиентов, мгновенно становится крупнейшей в России частной компанией по торговле оружием… Не эти жалкие два десятка магазинов с охотничьими карабинами, которые служили прикрытием могучему айсбергу Фирмы, а настоящая легальная сеть с многомиллионным оборотом… Сотни моделей автоматического оружия, пистолетов, карабинов, помповых ружей, гранатомётов, винтовок… Тысячи и тысячи коробок с патронами, аксессуары, дизайнерское оружие, дамские пистолеты с бриллиантовой инкрустацией… Всё, что только взбредёт в голову человеку, имеющему деньги и имеющему желание давить на курок. А давить на курок хотят все, считал Второй, это — древнейший инстинкт охотника, сидящий в каждом человеке, и сдерживать этот инстинкт запретами просто глупо. Второй плевал на запреты сейчас и ждал их падения в ближайшем будущем. «Мы должны быть готовы к этому моменту», — повторял Второй. Морозовой за этим потоком слов слышалась детская обида мальчика, которого не взяли играть с собой большие пацаны. И вправду, почему торговать нефтью, газом, лесом, автомобилями или микросхемами — почётное и уважаемое занятие, а хочешь торговать оружием — сиди в подполье и не заикайся о своём бизнесе? Вместо того чтобы искать своё имя в списке миллиардеров журнала «Форбс» — общайся с уголовниками, тайно подкармливай свору ментов, депутатов, чиновников и ещё чёрт знает кого…

— Бедняга, — обычно говорила на это Морозова. — Я не представляю, как ты сможешь выжить без благотворительных балов у английской королевы и аудиенций у папы римского.

— Детка, — говорил Второй. — Ты просто не понимаешь… Мне тесно в этом подвале. Мне нужен размах.

Но на этот раз он заговорил о другом, менее глобальном и более конкретном.

— Как там наш друг Харкевич? — спросил Второй и поморщился, как будто у перцовки внезапно испортился вкус.

— Как обычно, — сказала Морозова и кратко изложила историю с поездкой на дачу Левши.

— Детка, — с укоризненной усмешкой сказал Второй. — Ну зачем уж ты его так…

— В каком смысле?

— Поставила его на колени, в грязь, при людях…

— Это не я, это какие-то придурки случайно оказались у Левши на даче…

— Детка, я же тебя знаю. У тебя ничего не бывает случайно. Ты хотела опустить Харкевича, и ты это сделала. Я же не обвиняю…

— Да ничего я не хотела! — Сочетание многократной «детки» и предположения о каком-то заговоре с целью макнуть Харкевича мордой в грязь разозлило Морозову. — Если бы хотела его припозорить, просто дата бы ему в лоб! Зачем устраивать такие сложности…

— Но ты его не очень любишь, — погрозил пальцем Второй, будто мать-настоятельница, поймавшая молодую монашку на каком-то не очень тяжёлом, но малопристойном грехе.

Морозова оскорбилась:

— Не очень люблю? То есть люблю, но не очень? Как ты смеешь говорить мне такие гадости?! Я люблю три вещи — кофе, мороженое и мартини. Даже тебя в этом списке нет. Остальные — за пушечный выстрел от слова «люблю». Харкевич — за световые годы от этого слова…

— Успокойся…

— А ты думай, когда говоришь…

— Я пытаюсь, детка, — Второй посерьёзнел. — Я же не просто так про Харкевича заговорил…

— Я знаю, что у тебя тоже ничего не бывает случайно.

— Послушай… Харкевич, он довольно хреновый коммерсант.

— Открыл Америку.

— Он болтун, бабник, и при случае он ворует деньги.

— Ну так давай убьём его.

— О, — Второй откинулся на спинку кресла. — Это ты сказала, не я.

4

Потом Второй говорил медленнее и тише, словно боялся, что его подслушивают, хотя подслушать он мог разве что сам себя.

— Харкевич — он здесь неспроста. Его мне навязали. Есть такой большой человек, он работает в правительстве и при этом имеет свой большой бизнес. У нас с ним были кое-какие отношения, но дело не в этом. Он меня попросил — пристрой племянника, дай ему какую-нибудь приличную работёнку Я пристроил племянника. Только я так понимаю, что Харкевича он не просто так сюда послал, а чтобы тот все вынюхивал и разведывал.

— У него мозгов на это не хватит, — сказала Морозова.

— Уже не хватило, иначе бы я его не засёк, — Второй махнул рукой в сторону стены из мониторов. — Но держать его и дальше внутри Фирмы нельзя. Его надо убирать, пока он не разнюхал что-то действительно важное. Большой Человек, его дядя, он спит и видит, как прибрать наш бизнес к своим рукам. Ему нужна информация. Мне нужен мёртвый Харкевич.

— Мы его убьём, — предположила Морозова. — А что ваш Большой Человек? Он разве не сообразит, в чём дело? Всё станет только хуже…

— А тут такая загогулина имеется, — со значением потряс указательным пальцем Второй. — Имеется некий ящик, который вы привезли от Левши…

— Черт, — сказала Морозова, потому что она боялась этого ящика.

— Вроде бы Левша довёл его до ума…

— Я даже и думать об этом не хочу.

— Напрасно. Вещь эта опасная…

— О! Ты это мне говоришь?!

— …но ценная. Хранить её у нас рискованно, а отбить кое-какие деньги на этом ящике можно.

— Во-первых, это бред, во-вторых, при чём здесь Харкевич?

— Объясняю. Представь, что мы решили продать этот ящик и устроили что-то типа аукциона.

Брови Морозовой слегка приподнялись, но из уважения к начальнику других проявлений большого сомнения она себе не позволила.

— Представь, что за публика соберётся на такой аукцион, — продолжил рисовать радужные перспективы Второй. — Это будут такие безбашенные уроды…

— Я представляю, — мрачно сказала Морозова.

— И представь, что продавцом ящика с нашей стороны будет Харкевич. Чем это всё кончится?

— Третьей мировой войной. Разве нет?

— Примерно. Лично мне кажется, что такой аукцион закончится каким-нибудь скандалом, неразберихой, мордобоем… И смерть Харкевича на этом празднике жизни будет вполне закономерной. Но это будет смерть не по нашей вине.

— Грандиозно, — сказала Морозова. — А обязательно все валить в одну кучу — и ящик, и Харкевича… Может, ящик продадим отдельно, и Харкевича — тоже отдельно?..

— У нас есть две проблемы, которые требуют быстрого решения, — назидательно произнёс Второй. — Ящик и Харкевич. Я не вижу причины, по которой обе проблемы не могут быть решены одновременно.

— Я вижу. Мы хотим продать ящик и устроить во время продажи какую-то заварушку. Заварушка с убийством — не лучшая обстановка для торговли. Особенно когда торгуют такой хреновиной, как эта.

— Ну вообще-то… Вообще-то… Где-то ты даже и права, детка.

— Я знаю. Ещё я знаю, что контролировать сборище «безбашенных уродов» будет практически невозможно, поэтому совместить одно с другим, убийство с аукционом…

— Тогда подстрахуйся. Убери Харкевича во время аукциона или после аукциона, а потом свали все на кого-нибудь из покупателей. Мол, остались недовольны аукционом и отыгрались на Аркадии.

— Если я все правильно понимаю и дядя Харкевича — действительно большой человек, то ему будет мало наших устных объяснений. Он будет проверять наши слова, он потребует найти убийцу…

— И опять ты права, детка… Он действительно захочет получить убийцу племянника… Ну так дай ему этого убийцу. Какого-нибудь… Какого-нибудь ненужного тебе человека. Будто бы он убил Харкевича, а мы убили его.

— Ненужного человека?

— Ну да, что, никогда не видела ненужного человека? Да их по Москве толпы бродят. Бери любого… Вот, кстати — ты рассказывала, что Харкевич взял к себе какого-то молодого парня.

— Было дело, — кивнула Морозова. — Он ещё стервой меня обозвал.

— Тогда тем более!

— Что — тем более?

— Тем более тебе не нужен этот молодой парень, который обозвал тебя стервой. Зачем он тебе? Он тебе нравится? Он какой-то необыкновенный?

— Он обычный.

— Какие-то особые таланты?

— Со временем, может, что-то из него и получится. Пока он умеет только врать и убивать.

— Пусть он убьёт Харкевича. А ты потом убьёшь его. Это будет логично.

— Где это тут пахнет логикой?

— Парень знал Харкевича, они вместе работали, возник конфликт… Из-за денег или из-за девок… И парень сгоряча пришил Харкевича. Я ведь уверен, — вкрадчиво произнёс Второй. — Ты взяла этого парня, обычного болвана с улицы, который мало что умеет и плохо соображает, именно для этого: чтобы подставить его, когда это понадобится. Считай, что такой момент наступил.

Морозова посмотрела на бутылку мартини и подумала: «А как все хорошо сегодня начиналось…»

— И запомни, детка…

— Ну что ещё?

— Это приказ.

1

— То есть всё хорошо? — спросил Алексей. Дюк с задумчивым видом почесал переносицу и произнёс:

— Вообще-то не совсем… Хотя ладно, неважно.

Дюк так ничего и не сказал Алексею. Ни в их первую встречу в только что снятой пустой квартире, ни во вторую, ни в третью. С одной стороны, это было правильно, потому что нельзя дёргать человека, работающего «под прикрытием», посторонними делами. С другой стороны, это были совсем не посторонние дела. Это были такие дела, о которых Алексей рано или поздно, но узнал бы, и тогда…

Тогда Дюку лучше будет держаться от Алексея подальше. Он сел за руль «Ауди» и задумался. Ему было о чём задуматься, потому что в последние месяцы дела шли не очень гладко. Для Дюка это было особенно чувствительно, потому что в предыдущие пять-шесть лет он был невероятным везунчиком, и Директор ехидно именовал его Нечистой Силой, грозясь освятить свой кабинет. Но после Праги всё пошло не так, и виноват в этом отчасти был сам Директор — так считал Дюк.

Сначала одно, потом другое, теперь вот третье — или это уже четвёртое? От непринуждённой удачливости Дюка оставалось все меньше и меньше, и поэтому он нервничал.

А раз защитный слой удачи катастрофически истончился, то вскоре могла последовать ещё одна ошибка или ещё одно неудачное стечение обстоятельств. И ожидание неизбежных неприятностей было для Дюка худшим испытанием, чем сами неприятности.

Неприятности были неизбежны, это точно. Дюк со своей склонностью к образному мышлению представлял это как один неверный шаг на замаскированную ветками яму. Всего один неверный шаг, зато потом ты падаешь и безостановочно катишься вниз по бесконечной лестнице, считая рёбрами ступени и не зная, сколько этих ступеней всего и что тебя поджидает на дне этой бездны.

Пятая — или это была шестая? — ступень по лестнице, ведущей Дюка вниз, больно врезала ему по рёбрам в самое неподходящее время в самом неподходящем месте.

После очередного разговора с Алексеем — то есть после очередного незавершённого разговора с Алексеем — Дюк для успокоения нервов поехал в центр, пообедать. Он сидел в самом дальнем и самом тёмном углу ресторана, не желая быть видимым и не желая никого видеть.

И Дюк несказанно удивился, когда из сумрака вдруг возник Марат.

— Что за… — едва не поперхнулся Дюк. Уже такое начало разговора говорило о степени растерянности и недоумения Дюка. В обычной ситуации он бы обязательно похвалил костюм Марата и галстук, словно специально подобранный к интерьеру ресторана. Сейчас Дюку было плевать на костюм, на галстук и на интерьер.

Марат же был спокоен. Он не смотрел на Дюка, он как будто искал взглядом кого-то другого, но стоял при этом на расстоянии, пригодном для обмена парой негромких фраз.

— Ты припарковал машину во внешний ряд, — проговорил Марат. — Я проезжал мимо и заметил её.

— Ну и какого…

— С тобой хотят переговорить. Лучше, если ты больше не будешь бегать.

— Кто хочет переговорить? От кого это я бе…

Однако Марата уже не было рядом, он развернулся и исчез, как будто его и не было.

Дюк аккуратно положил столовые приборы на скатерть, вытер салфеткой рот, досчитал до десяти, встал из-за стола и прошёл в туалетную комнату. Он снял очки, умылся холодной водой, а потом посмотрел в зеркало. Ему не понравилось собственное отражение. У человека в зеркале было напряжение в каждой мышце лица и тоска в зрачках. Дюк никогда не видел себя таким. Или не помнил.

Так и не сумев ничего сделать с лицом, он вернулся за свой стол. Одновременно за его стол сел ещё один человек — напротив.

Дюк вздрогнул.

— Непростительная ошибка, — сказал ему Бондарев.

— В каком смысле?

— Ты ушёл и оставил еду без присмотра. В неё могли добавить яд или галлюциноген.

— Кто бы мог это сделать? — Дюк неуверенно ухмыльнулся.

— Я.

— Если ты думаешь, что это смешно… — Дюк взял вилку.

— Нет, я не думаю, что смешно. Особенно не смешно будет тебе, когда ты попробуешь.

— Я попробовал, — Дюк ткнул вилкой в кусок мяса, отправил в рот, прожевал и проглотил. — Ну все, доволен? Нашутился? Что вы тут вообще делаете — ты, Марат?

— Тебе же сказали — нужно поговорить.

— Так это ты хочешь со мной поговорить?

— А кто же ещё?

— И о чём же?

— Я хотел спросить — что плохого тебе сделал Воробей?

Дюк вдруг почувствовал некоторое неудобство в районе желудка.

2

Бондарев ждал ответа, чуть склонив голову и постукивая пальцами по столу. Дюк внимательно прислушался к ощущениям внутри себя, поднял глаза и сказал:

— Это что, Директор распорядился?

— Нет, это моя личная инициатива. Ну ещё Марат немножко помог тебя выцепить — ты же на звонки не отвечаешь, в Конторе не появляешься…

— Меня не было в Москве, я только что вернулся…

— Директор говорит, что не давал тебе никаких новых заданий, так что куда это ты мог ездить?

— Это не новое задание, это старое… Старое, в котором возникли некоторые проблемы.

— Проблем у тебя и вправду хватает, — согласился Бондарев. — Итак, что там насчёт Воробья?

Дюк поморщился, чувствуя маленькую обоюдоострую спицу, поднимающуюся от желудка вверх:

— Так это яд или галлюциноген?

— Выбери сам.

— Если это яд, то я могу просто не успеть все тебе рассказать…

— А ты постарайся. Я уже дважды задал тебе вопрос, а ты все выкручиваешься…

— Меня интересует собственное здоровье, — огрызнулся Дюк. — И это естественно.

— Воробей, — негромко произнёс Бондарев.

— Ах да, Воробей… Значит, так, — Дюк снова поморщился и слегка побледнел. — Он действовал мне на нервы. Как только мы прилетели в Прагу — летели на разных самолётах, слава богу, но потом встретились, и вот тут началось… Он говорил без умолку, его рот не закрывался, он высказывал какие-то идиотские идеи, давал мне советы, у него насчёт каждой молекулы во Вселенной было своё мнение. Это было как радио, которое невозможно выключить. Учти, что перед этим я два с лишним года работал только в одиночку. И когда я работал в одиночку, я не провалил ни одного дела, я ни разу не ошибся. Для меня лучшая компания — это я сам. Так я сказал Директору, когда решался вопрос с Прагой. Он ответил, что в задании с двойной мишенью необходима страховка в лице напарника. Он сказал, что признает мои успехи, но что дальнейшая работа в одиночку приведёт к потере контактности, командного начала, к чрезмерному индивидуализму. И он был прав, только он слишком поздно спохватился. Я заранее ненавидел того человека, которого мне дадут в партнёры для пражского задания. Если бы назначили тебя, то я возненавидел бы тебя. Но они дали мне Воробья, а Воробей и без того умел раздражать людей своей болтовнёй.

— Никто не без греха, — сказал Бондарев. — Кое-кто считает тебя снобом и умником. Кое-кто считает меня сибирским валенком…

— Поправка — я сказал так только однажды. Потом я узнал, что ты не из Сибири.

— Никто не идеален, — сказал Бондарев. — Но это не причина убивать людей.

Дюк искренне удивился:

— Что ты имеешь в виду? Кто кого убил?

— Ну ты убил не сам, ты использовал других людей…

— Стоп-стоп, кого это я убил «не сам»?! Ты оскорбляешь меня как профессионала! Я всегда сам исполнял свою работу, и я всегда предпочитал близкий контакт, никаких мин и снайперских винтовок…

— Ты сам сказал, что возненавидел Воробья.

— Некорректная цитата. Он меня раздражал, не более. Для ненависти нужны более серьёзные основания.

— Хорошо, он раздражал тебя, а ты…

— Он раздражал меня. Я нервничал. У меня было сложное задание, а тут ещё этот придурок на шее. Неудивительно, что все так случилось.

— Неудивительно, что ты убил его?

— Опять ты за своё! Нет. Неудивительно, что я ошибся.

— Что ты называешь ошибкой?

— Я свернул не туда.

— Это что, какая-то символика? Какой-то образ? Что значит — свернул не туда?! Говори нормальным языком!

— Когда я говорю — свернул не туда, я имею в виду, что пропустил правильный поворот и свернул там, где не надо было поворачивать.

Бондарев по-прежнему смотрел на него непонимающими глазами, и Дюк схватился за салфетку:

— Тебе нарисовать схему подземного гаража, чтоб ты понял?!

— Не надо.

— И после этого он ещё обижается на «сибирского валенка», — пробурчал Дюк. Его желудок откликнулся на это замечание угрожающим клокотанием. В горле стало сухо и как-то тревожно.

— Мне кажется, у нас осталось не так много времени, — сказал Бондарев.

3

Дюк слегка помассировал верхнюю часть живота и продолжил:

— Я был так зол на Воробья, на Директора и на самого себя, что опоздал с поворотом, и мы с Воробьём вышли под видеокамеры внутреннего слежения. Это была моя первая ошибка. Я спохватился, когда эта штука уже среагировала на движение и включилась. Воробей ничего не заметил, прошлёпал мимо, как будто гулял по Тверской.

— И что было дальше?

— А дальше ничего не было. Я так понимаю, что постоянного наблюдения за мониторами у них не было, отснятый материал отсматривали только утром. Поэтому мы без проблем прошли куда нужно и сделали своё дело. И это было плохо, потому что это вынудило меня совершить вторую ошибку.

— Вынудило? Какое-то незнакомое и странное слово. Как можно было тебя вынудить?

— Если бы моя первая ошибка вызвала тревогу и прочие неприятности, то я был бы вынужден объяснить Воробью, что случилось. Это было бы противно и унизительно для меня, но я бы это сделал. Однако ничего не произошло. Мы выполнили задание и благополучно вернулись домой. Не было необходимости рассказывать о моей ошибке.

— Да, ведь ты же такой безошибочный, такой идеальный…

— Ты верно понимаешь мою мотивацию. Я ничего не сказал Воробью, я ничего не сказал Директору. Я никому ничего не сказал. Это было не совсем профессионально, но я надеялся, что моя ошибка не будет иметь никаких последствий. Я снова ошибся.

— Только одна деталь — заплатил за твои ошибки Воробей. Не ты — Воробей.

— Я не спорю, но мне представляется, что это было случайностью. Попал бы я в их поле зрения, отыгрались бы на мне. Это было бы более справедливо, но так устроена жизнь…

— Не надо про жизнь. Давай про себя.

— Про меня? Хорошо. Потом я узнал, что Воробья летом вычислили и ликвидировали в Милане то ли турки, то ли чеченцы. А раз в Праге мы действовали против финансовой компании, через которую экстремистские исламские организации перекачивали деньги в Турцию и далее в Чечню, можно предположить, что смерть Воробья и моя тогдашняя осечка были связаны. Я предположил это. Но опять-таки никому не сказал о своих предположениях. Потому что было уже слишком поздно. Ты можешь мне не верить — но я расстроился.

— Нет, почему же, я верю. Ты расстроился, но не из-за смерти Воробья, а из-за того, что делал все больше ошибок и становился все менее идеальным.

— Браво, — сказал Дюк. — Уважаю. Ты всё-таки кое-чему научился.

— Дальше.

— Дальше… Я расстроился и решил сам себя наказать. Честное слово, никто не знает моих недостатков лучше меня, никто не осудит меня строже, чем я сам, никто не накажет меня лучше, чем я сам.

— Забавная отмазка.

— Отмазка? — поморщился Дюк. — Какое вульгарное слово… Короче говоря, я решил уйти.

— Извини?

— Я решил уйти. Раз я своими непрофессиональными действиями принёс ущерб Конторе, больше я не имею права брать на себя важные задания.

— Это что, шутка?

— Я попросил Директора, чтобы он отправил меня куда-нибудь в глубинку. Чтобы он дал мне какое-нибудь простое поручение, завалить которое было бы просто невозможно. И он отправил меня в провинцию потрясти милицейского полковника насчёт наркотрафика и московской «крыши». Я выполнил это задание.

— Директор, правда, был не в восторге. Этот полковник почему-то досрочно поймал пулю в глаз.

— Дело не в этом. Когда я влез в это дело, то мне пришла в голову ещё одна мысль — как мне тогда казалось, неплохая. После гибели Воробья я считал себя не вправе заниматься оперативной работой, я хотел уйти на кабинетную должность, чтобы больше уже никого никогда не подставить. Но как я объясню свою просьбу Директору? С чего вдруг я решил все бросить? Можно было наплести про усталость, про кризис среднего возраста, про муки совести…

— Какой ещё, на хрен, совести?

— Ах да, действительно, только не прикидывайся, что тебе её тоже не ампутировали, ещё когда принимали в ФСБ. Так вот, я подумал, что мой уход будет выглядеть логичнее и правдоподобнее, если я приведу в Контору молодого парня и скажу: «О, глядите — какой классный парень! Это просто находка для нас! Я берусь его полностью подготовить для Конторы. Вот, этим я буду сейчас заниматься…» А где-нибудь через полгода я подойду к Директору и заведу свою волынку про муки совести и усталость, а потом добавлю: «Тем более у меня есть отличный молодой парень на замену. Он все умеет и знает лучше меня. Пусть теперь он убивает людей, крадёт документы, собирает информацию, шантажирует… Короче говоря, защищает отечество. А мне дайте маленький кабинет, маленький стол, маленький компьютер, и я буду тихонечко наживать свой маленький геморрой. Зато никто больше не погибнет по моей вине». Ну, последнюю фразу я говорить не собирался. Таков был мой план.

— Постой, — сказал Бондарев. — Если ты говоришь про свой план «был», то получается, что ты снова облажался?

— Я не облажался. Я просчитался.

4

— Я выбрал парня, я показал его тебе, я рассказал Директору, и с вашего благословения мы начали проверку. Если помнишь, этот парень, Алексей, хотел отомстить сыну полковника Фоменко за попытку изнасилования сестры. Он пару раз избил полковничьего сына до полусмерти и никак не успокаивался, так что полковник дал команду его ликвидировать. Но Алексей выкрутился, и всё закончилось тем, что полковник Фоменко случайно погиб, но Алексея пришлось срочно вывозить из города, потому что все зашло уже слишком далеко, и жить бы Алексею там не дали. Я привёз его в Москву и дал задание внедриться в ту группу торговцев оружием, с которой ты контактировал. Он с этим справился, сейчас он там в роли «подай-принеси», но главное, что он внутри этой системы. Я рассчитывал, что за месяц-другой он выполнит свою задачу, мы раскрутим эту группу, и я скажу Директору: «Вот какого классного Парня я вам подобрал, так что дайте мне мой маленький кабинет, и пусть мои ошибки останутся внутри этого кабинета…»

— Я знаю, где ты ещё ошибся. Во-первых, у Алексея и у тебя не будет месяца-другого на раскрутку. Мы получили новую информацию, ситуация изменилась, и Директор будет форсировать события. Все случится гораздо быстрее, и я сомневаюсь, что твой парень сможет нам пригодиться. Хорошо, если он просто сможет уцелеть. Твой второй просчёт — ты не предполагал, что я узнаю обо всех твоих ошибках.

— Нет, ты не узнал обо всех моих ошибках. Ты узнал только о чём-то одном и нафантазировал себе каких-то кошмаров. Остальное я сам тебе все рассказал.

— Моя идея была интереснее, — сказал Бондарев. — Я решил, что ты продал Воробья туркам. В своё оправдание могу сказать, что эта идея пришла мне в голову на Сардинии, а там очень жаркое солнце. И я мало спал последние дни.

— Перегрелся? Бывает. Но ты не дослушал меня. Мой список ошибок ещё не завершён.

— Господи, куда уж дальше…

— Ты не причитай, а готовь противоядие — я же всё-таки не предатель. Директор не одобрит твоей самодеятельности.

— Я сначала дослушаю до конца, — сказал Бондарев.

— У Алексея остались дома мать и сестра. Они, разумеется, ничего о нём не знают. Алексей тоже о них ничего не знает, но он уверен, что ценой своего исчезновения обеспечил им безопасность. На этой уверенности базируется его желание с нами работать. Если этой уверенности не будет, он пошлёт все на три буквы и снова побежит спасать родных.

— Но ты же говорил, что все утряслось. Полковника Фоменко я сам видел — смирного, бледного и мёртвого. Всё было в порядке. Разве нет?

— Не совсем.

— Вообще, ошибок уже слишком много, тебе не кажется?

— Кажется. Я сознаю свою вину и только поэтому выслушиваю твои дурацкие замечания.

— Что же ещё стряслось?

— Я вчера вечером вернулся в Москву, ездил посмотреть, что там с семьёй Алексея. Я туда ездил и раньше. Я отслеживаю ситуацию. И там все очень плохо. Настолько плохо, что я нашёл Алексея и хотел ему все рассказать…

— Надеюсь, что ты это не сделал.

— В последний момент я сдержатся.

— Это правильно, и это профессионально.

— Но если мы пустим ситуацию с его семьёй на самотёк, то там всё кончится очень плохо. И когда Алексей потом узнает…

— На его месте я бы разнёс тебе башку.

— И был бы абсолютно прав.

— Хм, — сказан Бондарев. — А ты точно Дюк, а не его клон? Дюк, которого я знал, никогда не отличался самокритичностью.

— Я же говорю: кризис среднего возраста и муки совести.

5

— По поводу семьи Белова. Полковник Фоменко погиб. Его сын теперь — напуганный до смерти невротик. Людям Фоменко плевать на Алексея, потому что это было личным делом полковника. Но у Фоменко есть жена. Истеричная дура, которую Фоменко терпеть не мог. Когда полковник пропал, она совсем слетела с катушек, стала орать о светлой памяти своего героического мужа, который пал в борьбе с преступностью. Короче говоря, она хотела, чтобы за смерть мужа кто-то ответил. Алексея найти невозможно, зато его сестра и мать в городе, что называется, под рукой. И эта дура вбила себе в голову, что они замешаны в убийстве её мужа. Заманили его куда-то и убили. И вот эта несчастная вдова начинает бегать по городу и жаловаться на свою горькую долю — героический муж погиб, оставив всего лишь три квартиры, две дачи и четыре машины, а убийцы ходят на свободе! Влиятельных знакомых у полковника было достаточно, и теперь они все хотят поддержать его вдову. Милицейское начальство тоже вынуждено реагировать — кто-то же должен ответить за гибель полковника милиции. Они, недолго думая, арестовывают мать и сестру Алексея, тем более что за них вступаться некому. Быстро подбирают улики, стряпают дело, и на следующей неделе должен состояться суд. Шансов у Беловых — ноль. Их гарантированно посадят, чтобы успокоить вдову Фоменко.

— Это, конечно, хреново, — задумчиво произнёс Бондарев. — Но это не совсем в нашей компетенции. Это не является прямой и явной угрозой национальной безопасности.

— Извини, но не пошёл бы ты со своей национальной безопасностью? — вежливо сказал Дюк. — Я взял Алексея к нам, и это значит, что я за него отвечаю и я перед ним отвечаю. Слышал такую фразу — мы в ответе за тех, кого приручили?

— Это что, из Библии?

— Неважно. Просто надо что-то делать, надо как-то вытаскивать родных Белова!

— Ты всю кашу заварил, ты и вытаскивай, гуманист несчастный.

— Так ты же меня отравил, придурок!

— Ах да, — спохватился Бондарев. — Противоядие… — он вытащил из кармана пачку таблеток фестала и бросил на стол перед Дюком. — На, успокойся. «Яд или галлюциногены?» — передразнил он Дюка и тихо засмеялся. — Это тебе за корейскую кухню, которой ты меня как-то отравил…

Из сумрака беззвучно возник Марат и поставил на стол бутылку водки.

— Это противоядие ещё круче, — сказал он.

— Сначала — за Воробья, — сказал Бондарев.

Они выпили, не чокаясь, и некоторое время сидели молча. Потом Дюк, существенно порозовевший за последние минуты, сказал:

— При всём уважении к покойному… Болтун был невыносимый.

— Присоединяюсь, — сказал Марат.

— Аналогично, — сказал Бондарев.

6

В этом длинном разговоре не было учтено одно обстоятельство — пока Дюк возвращался в Москву, искал Алексея, беседовал с ним, потом обедал в ресторане, воображал себя отравленным и исповедовался Бондареву, в деле Беловых произошли определённые изменения. Не в лучшую для сестры и матери Алексея сторону.

И суд мог теперь просто не понадобиться. Все могло быть решено гораздо проще — одним сильным движением руки.