Часть VI
Глава 29
Перед рассветом
1
Это снова была ночь, и, как водится ночью, всё было слегка неясно, недоговорено и неопределённо. Это была ночь, и все мрачные мысли, все плохие предчувствия, все ожидания худшего, все эти уродливые призраки будущего выползали из тёмных мест своего постоянного обитания.
Однако поскольку это была ночь и все контуры были размыты темнотой и усталостью, то и призраки казались нечёткими, нереальными. Как будто от них можно было отмахнуться и загнать в их прежнее логово. Отчасти это ощущение было иллюзией. Отчасти — нет.
И главным преимуществом такой ночи было то, что до рассвета оставалось ещё несколько часов. Их можно было потратить на сон, на раскладывание пасьянса, на чистку личного оружия, на последние согласования по телефону, на попытку вспомнить, что же было хорошего и плохого в оставшейся за плечами жизни.
Но потом неминуемо всходило солнце, выжигая ночную неопределённость и заставляя принять то последнее и окончательное решение, от которого зависело все.
Действительно все.
2
Это приказ, детка. Почему приказы все такие дурацкие? Дурацкие и серьёзные. Почему не бывает смешных и легкомысленных приказов — например, перемазать всех шоколадным кремом… Сводить всех в цирк, купить красные капроновые носы, большие дурацкие уши на резиночке… Выкинуть этот ящик к чёртовой матери…
Второй был чертовски серьёзен, когда говорил: «Это приказ, детка». Вероятно, он и вправду думал, что это важно, что это имеет какой-то великий смысл — убить Харкевича, не допустить утечку информации, не отдать налаженный бизнес в жадные чужие руки, продать каким-нибудь сумасшедшим этот ящик… Продать сумасшедшим ящик и не заметить, что сам стал сумасшедшим, раз начал торговлю такими вещами. Стал серьёзным, обстоятельным, ответственным безумцем.
Морозова всё же попыталась тогда. Она уже встала из-за стола, кашлянула и хотела сказать несколько слов. А именно: «Мне посоветовали сменить работу. Сказали, это вредно для здоровья. Что ты об этом думаешь?»
Быть может. Второй бы просто посмеялся или махнул рукой. Быть может, он нахмурился бы и спросил — ты что, хочешь соскочить? А возможно, он бы задумался и переспросил — что ты имеешь в виду?
И тогда Морозова бы рассказала ему. Она не рассказывала этого Монголу, но Монгол каким-то образом почувствовал все и без слов.
Она бы рассказала про то, как она постепенно заболевает от этих серьёзных приказов. Становится хорошо отлаженным автоматом для осуществления чужих идей. Становится усилителем безумия, съедающего мозг Второго.
Она бы все это рассказала. И возможно, Второй бы её понял. Потому что он отдавал дурацкие приказы, но сам-то не был дураком. Ему, как и Морозовой, нужно было просто слегка притормозить и немного подумать. У Морозовой были её бессонные ночи, у Морозовой были воспоминания, у Морозовой были неудачные опыты по пробуждению материнского инстинкта. В результате она чувствовала свою болезнь. Второй же наверняка крепко спал и не видел снов. Он абсолютно здоров. И так же безумен.
Морозова встала из-за стола, кашлянула и хотела сказать несколько слов. Но в этот момент один за другим стали включаться мониторы на видеостене Второго, и тот, заворожённый этими окнами, немедленно отвернулся от Морозовой.
Ах да, он ещё пробормотал что-то типа:
— Пока, детка…
Детка. Он сказал это и продолжал одновременно следить за десятками одновременно происходящих внутри подземного комплекса событий. Этакий серо-свинцовый калейдоскоп.
И непонятно было, то ли Второй управляет этим калейдоскопом людей, контейнеров, ящиков и машин, то ли это им управляют через десятки включённых мониторов.
И Морозова подумала — какого чёрта? Мы живём в свободной стране, и если один сумасшедший хочет продать другим сумасшедшим портативную ядерную бомбу… Ради бога. Ради дьявола. Ради кого угодно. Делайте это, раз больше ничего не умеете. И если у вас нет никаких других приказов, кроме дурацких, то давайте, выполню эти. Мне всё равно.
Аукцион был назначен на понедельник, а в воскресенье Морозова собралась с духом и свозила Ису в «Макдоналдс». Она где-то слышала, что детям это нравится.
По сравнению с «Макдоналдсом» и грядущим аукционом необходимость убить Харкевича и подставить Алексея Белова казалась совершеннейшим пустяком.
Какого чёрта.
3
В ночь с воскресенья на понедельник Харкевич засыпает не сразу. Он пыхтит, хихикает, потеет, ёрзает и наконец глубоко и счастливо выдыхает, заканчивая свои дела между ног у молоденькой брюнетки, которая «снялась» в ночном клубе, представившись студенткой МГИМО. В клубе она была энергична и соблазнительно-активна, но затем алкоголь сделал своё дело, и в машине девушка уже стала соблазнительно-сонной, а к моменту счастливого выдоха Харкевича она попросту спит. Розовая, мягкая и тёплая. Харкевич некоторое время рассматривает спящую, но по-прежнему соблазнительную девушку, а затем достаёт фотоаппарат и делает несколько снимков для коллекции, предварительно пошире раздвинув ноги спящей.
Затем он курит на балконе и думает о завтрашнем дне. Харкевич пытается внушить себе уверенность в удачном исходе всей затеи. Ему это нужно по многим причинам. Ему нужно выполнить приказ Второго. Ему нужно выполнить поручение дяди, Большого Человека, который любит отвешивать племяннику оплеухи. Ему нужно восстановить свой статус в глазах Морозовой — после позорной поездки к дому Левши. Ему нужно всем показать свою силу и умение решать сложные задачи. В нём, конечно, хватает раздолбайства, не без этого, но завтра он должен собраться и довести дело до конца.
Харкевич уже приложил определённые усилия. При помощи Морозовой он проанализировал списки самых постоянных и состоятельных клиентов, отобрал из них с десяток наиболее надёжных кандидатур и осторожно прозондировал почву. Шестеро решительно отказались, четверо проявили заинтересованность. Потом Второй подыскал ещё одного клиента, относительно недавно начавшего бизнес с Фирмой, но весьма перспективного. Это был номер пять.
Номер шесть появился сам собой, без приглашения. Харкевич не мог понять, откуда эти люди вообще узнали о ящике и об аукционе, но потом решил, что это проговорился кто-то из отказавшихся от участия в торгах. В любом случае у номера шесть были рекомендации запредельной крутизны, он был готов внести любой аванс, и потому отказать ему было сложно.
Второй выслушал Харкевича и решил, что шести участников для такого рода аукциона будет вполне достаточно. Пока Второй был доволен подготовкой аукциона.
Харкевич в целом тоже доволен. Все шестеро участников в воскресенье подтвердили своё участие.
На самом аукционе Харкевичу будет отведена роль ведущего. Он представит товар, даст поговорить бородатому эксперту, потом объявит начальную цену и выслушает предложения шестерых участников.
Все вроде бы просто. Харкевич даже пошутил — в присутствии одного опытного человека — может, стоит прихватить молоточек, которым профессиональные аукционисты постукивают по кафедре и кричат: «Продано!»
Опытный человек скептически посмотрел на Харкевича и посоветовал ему прихватить бронежилет.
— Это зачем? — спросил Харкевич.
— Потому что пятерым из шести результаты аукциона обязательно не понравятся, — сказал опытный человек. — И виноватым они посчитают тебя.
— Да ну тебя на фиг, — сказал Харкевич. — Там же серьёзные люди соберутся, не шпана какая-то…
— Если серьёзные люди, значит, будут стрелять сразу в голову, — сделал вывод опытный человек.
Харкевич курил, стоя на балконе, и пытается уверить себя, что опытный человек просто мрачно пошутил.
Тем не менее для проведения аукциона был приготовлен не только солидный тёмный костюм, но и не менее солидный кевларовый бронежилет под цвет костюма.
4
Стоит глубокая ночь, но свет горит во всей квартире. Алексей намеренно не выключает его — так создаётся иллюзия покоя. Сам он сидит на паркетном полу, прислонившись спиной к стене.
Сон не приходит, да и какой смысл во снах, если Алексей вновь не различает сон и реальность. Так быстро все может происходить лишь во снах, но именно так все и происходит.
Он выполнил первую часть задания, он внедрился в группу торговцев оружием. Для этого ему пришлось убить несколько человек. Для этого ему пришлось многократно врать и прикидываться кем-то другим. Его долго и жестоко били. На него наводили оружие. Его проверяли — одни, другие, третьи.
Алексей все это вытерпел и добился своего. Он надеялся, что теперь ему дадут отдышаться, дадут освоиться в новой обстановке, а затем уже потребуют выполнить вторую часть задания.
Всё получилось не так. И это было одновременно хорошо и плохо. Это было хорошо, потому что люди, отправившие Алексея в Москву, оказались профессиональны и очень серьёзны. Они были именно те, кем представились. Они дождались, пока Алексей пройдёт половину пути, и немедленно напомнили о себе. «Мы в тебе не ошиблись», — сказал внезапно возникший в квартире человек в очках. Алексей был несказанно горд собой в эти несколько секунд, но потом человек в очках напомнил, что это только лишь начало. И ещё он как-то странно нахмурился, когда Алексей спросил: «Так, значит, все в порядке?», и ответил, что вообще-то не все в порядке… Но не стал углубляться в эту тему, сказал, что это неважно, что это утрясётся без Алексея. И Алексей поверил ему.
Через несколько дней человек в очках появился снова — так же внезапно. И теперь он говорил только о деле. Он объяснил Алексею, что нужно сделать. На словах это звучало довольно простым набором действий, но потом Алексей мысленно наложил эти действия на конкретную местность, то есть на подземный бункер Фирмы, и поёжился. Он подумал, что эти действия нужно будет осуществлять вблизи Морозовой, Мамонта и Харкевича, и ощутил неуверенность. Харкевич везде суёт свой нос, Мамонт старается ни на минуту не оставлять Алексея одного, а Морозова… Алексею всегда казалось, что ему в затылок нацелен её пронзительный взгляд, даже когда Морозовой не было поблизости. Морозова пугала его, он буквально кожей чувствовал исходящую от неё опасность. Как будто находишься в одном помещении с постоянно перемещающимся минным полем. А ещё был молчаливый чеченский мальчик Иса, из которого Морозова, кажется, решила сделать своего шпиона.
Алексей подумал обо всём этом, поднял взгляд на человека в очках и спросил:
— А я смогу это сделать?
— Очень хороший вопрос, — довольно кивнул Дюк. — Мне нравится, что ты не сразу ответил, а сначала подумал. И мне нравится, что ты сомневаешься в своих возможностях. Значит, ты анализируешь, а не бросаешься сразу лбом в стену. Как это ты делал раньше. Во всей истории с полковником Фоменко было слишком мало мозговой работы и слишком много инстинкта.
— Так я смогу это сделать?
— Ты сам знаешь ответ. Ты хочешь, чтобы я сказал тебе о другом, и я скажу тебе — там, в бункере, ты будешь не один. Там будут и другие наши люди. Ты не будешь знать, кто это. Но они там будут. Ты сделаешь свою работу, а они сделают свою. Так что ты — это часть команды. И если ты дашь слабину, если ты не сумеешь выполнить своё задание — от этого пострадают другие наши люди. От этого пострадает вся операция.
— Операция? То есть…
— Ситуация изменилась, и решено ликвидировать Фирму в понедельник.
— Мне сказали, что будет какое-то важное дело… Харкевича поставили главным в этом деле, мне велено быть с утра…
— Да, — сказал Дюк. — Это действительно важное дело.
Важное для тебя и для Фирмы. Ты должен выжить, а Фирма — умереть. Таков расклад.
Он заставил Алексея повторить последовательность действий и остался доволен услышанным. Уже собравшись уходить, Дюк обернулся и сказал:
— За сестру и мать не беспокойся, с ними все хорошо. Я лично тебе это гарантирую.
Алексей кивнул. У него не было оснований не верить человеку в очках. И поэтому в ночь с воскресенья на понедельник он совершенно не думает о своих родных, он думает о лестничных пролётах и коридорах подземного бункера, он думает о Морозовой и Мамонте, он думает о том, как выполнить задание и остаться живым. Он думает о том, что завтра, когда все начнётся, он не будет один.
По иронии судьбы, он совершенно не думает о Карине, девушке, которая когда-то посчитала его слишком странным для бандита. По иронии судьбы, Карина ни в эту ночь, ни в предыдущие несколько дней не вспоминала об Алексее.
Но есть кто-то, кто думает одновременно о Карине и Алексее. Есть кто-то, у кого есть планы на понедельник.
5
Понедельник — день не лучше и не хуже других. Так почему бы не сделать это в понедельник?
Так думает грузный бородатый мужчина лет сорока, сидя на широкой постели, застеленной шёлковым покрывалом. Близ кровати горит светильник, на коленях у мужчины лежит раскрытый Коран, но это лишь для виду. Коран не способен излечить боль, терзающую тело мужчины. Ночью боль всегда сильнее, поэтому пальцы мужчины придвигают поближе не две синие таблетки как обычно, а три. Это поможет унять боль, и это поможет уснуть. Так уж получилось, что наибольшие страдания мужчине причиняют не последствия пулевых или осколочных ранений, не старые шрамы от ударов ножом — всего этого было предостаточно в его бурной жизни, — но застуженные почки. Они же — неотступающие болезненные воспоминания о холодных ночёвках в горах, которые когда-то казались детскими игрушками по сравнению с ракетами российской авиации. Но ракеты прошли мимо цели, а вот холод проник в его тело и теперь рвёт почки изнутри…
Человека зовут Чёрный Малик. При рождении он был назван иначе, но умирать будет как Чёрный Малик. Он считает, что прозвище получил за цвет курчавых волос и за цвет боевого комбинезона, в котором появлялся перед телекамерами журналистов-стрингеров. Кто-то, напротив, считает причиной такого прозвища беспримерную жестокость при расправах с врагами, солдатами или гражданскими, русскими или чеченцами. Сейчас такие детали уже неважны. Важно пережить ещё одну ночь и правильно рассчитать дозу лекарств.
Чёрный Малик глотает таблетки и терпеливо ждёт облегчения своих мук. Он так устал от этой боли. Боль заставила его выйти из борьбы, покинуть горы. Потом были больничные палаты, много палат, много вежливых врачей и много оплаченных счётов за лечение. Забавно, что счета оплачивал человек, носивший русскую фамилию. Кто уж он был на самом деле, Чёрный Малик не знал, потому что иногда ему казалось, что в теле господина Крестинского нашёл себе временное пристанище дьявол. И этот дьявол до поры до времени благоволил к Чёрному Малику, оплачивал лечение, подбрасывал деньги на содержание личной гвардии Малика — иначе бы все эти герои давно разбежались. Дьявол содержал двойников Чёрного Малика, ибо спецслужбы продолжали охотиться за известным террористом. Примерно месяц назад один из таких двойников поймал пулю в Милане, а казначей Малика был найден с простреленной головой. Однако Чёрный Малик оставался неуязвим. Он сидел в своём убежище и ждал своего часа. Его люди были при нём и тоже ждали.
Чёрный Малик знал, что дьявол не делает подарков. Чёрный Малик знал, что однажды раздастся звонок, и либо сам Крестинский, либо — что вероятнее — его доверенный человек скажет, что время пришло.
Это оказался Акмаль. Старый знакомый из турецкой разведки, который с некоторых пор был куплен Крестинским с потрохами. Акмаль оправдал надежды Чёрного Малика и вложения Крестинского — он сказал, что время пришло.
Он много чего сказал, этот Акмаль. Когда Чёрный Малик обдумал его слова и оценил предложенный план, то изумлённо покачал головой. У дьявола, который занимал тело Крестинского, мозги совершенно точно были свёрнуты набок. Но это был великий план. Исполнив его, Чёрный Малик компенсировал бы годы своего бездействия. Исполнив его, он стал бы недосягаемым для прочих претендентов на роль Героического Воина. Он стал бы святым. Конечно, не завтра, а через какое-то время, потому что формально святым делает смерть, а умирать Чёрный Малик не спешил. Хотя такая жизнь, полная боли, ему основательно наскучила. Но исполнить план Крестинского значило получить ещё денег на лечение и надежду на изгнание боли, надежду на лучшую жизнь. Ради этого Чёрный Малик был готов на многое.
Его будут ловить в аэропортах и на железнодорожных вокзалах, его будут выслеживать вблизи домов родственников, но он пройдёт мимо засад и постов.
Его будут искать со спутников, его голос будут ловить сканеры в эфире, но он останется цел и не опознан.
Он сделает своё дело, как делал его сотни раз. На то он и Чёрный Малик. Дьявол не заключает договор с кем попало. И если это угодно дьяволу, пусть это случится в понедельник. Чем понедельник хуже прочих дней?
И в своих размышлениях о боли, борьбе и дьяволе Чёрный Малик вспоминает многое, но он не вспоминает давний разговор с человеком по имени Химик. Он не вспоминает странное поручение, которое дал ему тогда Химик. Он не вспоминает, что однажды его уже расспрашивали о Химике и о том поручении.
Тогда он все рассказал. Все-все. Он сделал это, потому что надеялся, проговорив вслух, понять — что же случилось тогда, зимой девяносто второго года, в маленьком российском городке? Он рассказал, но всё равно ничего не понял.
А человек, которому он это рассказал, ничего ему объяснять не собирался. Этот человек просто улыбнулся — широкой улыбкой довольного дьявола.
6
Прежде чем лечь спать, Бондарев посмотрел в зеркало и остался доволен увиденным — как и требовал Директор, это была упитанная самодовольная морда. К этой морде прилагался толстый бумажник, пачка пластиковых банковских карточек, предполагающих наличие неслабых счётов в этих банках, дорогой костюм, часы с браслетом из жёлтого металла, элегантный кейс «Данхилл» из натуральной кожи и ещё кое-какой набор аксессуаров солидного джентльмена. У солидного джентльмена будет также персональный ассистент-телохранитель. Все, кроме персонального ассистента-телохранителя, было позаимствовано Бондаревым в сокровищницах третьего этажа серой башни. Персональным ассистентом-телохранителем был назначен Марат.
В таком виде можно было бы отправиться на светский приём или на деловую встречу, но они с Маратом отправятся на аукцион. И к сожалению, это будет не аукцион предметов искусства.
Единственным лотом предстоящего аукциона будет металлический ящик размером 70x40x25 сантиметров, весом 35 килограммов и начальной ценой полтора миллиона долларов. Ах да, и мощностью приблизительно ноль целых восемь десятых килотонны. Потому что это портативный ядерный заряд. Его может транспортировать в заплечном рюкзаке один сильный мужчина. Один мужчина может привести заряд в рабочее состояние, то есть снять с предохранителя и запустить генератор. Один мужчина может устроить большой бум в центре большого города. Такое желание не каждому приходит в голову, но в понедельник в условленном месте соберутся люди с настолько больными головами (или же их доверенные лица), что им 35-килограммовый ящик нужен как бутылка минералки в пустыне.
Своих доверенных лиц пришлёт и Чёрный Малик, потому что и он прослышал о замечательном ящике. Об этом позаботились. Алексей сказал Дюку, Дюк довёл до сведения Директора, Директор распорядился проверить дом Левши, получил радиологическое подтверждение, перекрестился и начал игру, в ходе которой Селим чудесным образом подслушал разговор о подпольной ядерной лаборатории, на след которой вышли в Подмосковье, а потом потеряли… Селим передал информацию Акмалю — и этим заканчивалась та часть подготовительной игры, в которой Директор был стопроцентно уверен. Далее начинались возможные варианты.
Согласно оптимальному варианту Акмаль после получения информации должен был осторожно забросить удочки в среду российских торговцев оружием и узнать о готовящемся аукционе. Переносное ядерное устройство, уже находящееся в Подмосковье, — это приятный сюрприз, достойный полутора миллионов «зелёных». И достойный даже большего. Достойный внимания Самого.
Разные источники информации в последние месяцы сходились в одном — Крестинский хочет чего-то большого и устрашающего. Он хочет большого переполоха — непонятно где и непонятно зачем, но хочет. Записанные Лапшиным в отеле телефонные переговоры Акмаля и Крестинского не содержали конкретных имён или дат, но подтверждали теорию о грядущем большом переполохе. Переносное ядерное устройство могло стать инструментом для реализации этих планов.
Если бы Крестинского заинтересовало переносное ядерное устройство, то заняться ящиком он поручил бы Акмалю, а тот — Чёрному Малику; так случилось, что именно его люди обладали необходимой подготовкой для работы с переносными ядерными устройствами. Они также обладали решимостью его применить.
Таким образом, если запущенная Директором информационная цепочка получила продолжение, то в понедельник на аукционе где-то неподалёку от Бондарева и Марата будут находиться представители Чёрного Малика.
Солидному джентльмену с лицом Бондарева нужно будет, во-первых, выиграть торги и убрать ящик подальше от всяких психов, а во-вторых, идентифицировать людей Чёрного Малика, если таковые будут. К этому моменту место проведения аукциона — а это скорее всего тот самый подземный склад — будет блокировано людьми Конторы, и в момент, когда разочарованные участники аукциона станут выбираться наружу, Директор лично отдаст приказ на штурм. Бондарев, Марат и Алексей должны будут, во-первых, взять живыми представителей Чёрного Малика, во-вторых, поддержать штурм изнутри и в-третьих…
Хорошо бы ещё дожить до этого третьего пункта.
7
Если в Москве накануне понедельника нервы постепенно приобретают напряжение тетивы лука и даже Чёрный Малик в своём далёком убежище испытывает некоторый эмоциональный подъём (который не перекрывает боль в почках), то в провинциальном российском городе этой ночью все спокойно.
Алена Белова спокойно спит на нарах в камере следственного изолятора. Форточка по причине летней жары приоткрыта, но тем не менее в помещении стоит запах пота, нечистот и дешёвой туалетной воды. Алена спит, потому что уже привыкла. Она здесь не первый день и не первую неделю. Ей известно, что скоро это не кончится. Ей известно, что надеяться, собственно, не на что. Нет смысла в слезах и в жалобах, смысл имеется только во сне, потому что сон позволяет выбраться из камеры и побыть в каком-то ином месте. И она спит при первой же возможности.
Завтра Алену ждёт последний допрос у следователя. Последний по особенной причине.
Вдова полковника Фоменко тоже спит. Перед сном она ещё раз проверила сигнализацию в доме — она проверяет её по три-четыре раза в день. Только после проверки сигнализации она легла спать. Она уснула быстро, потому что её совесть чиста и потому что она выпила две таблетки снотворного.
Вдова полковника Фоменко уверена, что исполнила свой долг и сделала всё, что можно было сделать. Тело мужа так и осталось ненайденным, зато памятник для водружения на могиле исполнил самый лучший местный скульптор. Нервные приступы у сына так и не прошли, поэтому она отправила его в очень дорогой реабилитационный центр на Чёрном море. Современные методики, трудотерапия, гипноз и ещё какая-то ерунда.
Этого подонка, Алексея Белова, так и не нашли, но зато вдова полковника убедила генералов из ГУВД, что мать и сестра Белова непременно были замешаны в преступлении. Может, именно они и были подстрекателями, то есть организаторами, то есть главарями этой семейной банды. К голосу вдовы героического полковника прислушались, завели уголовное дело, посадили этих мерзавок…
Но вдове этого было мало. Известно, какие у нас суды — кругом подкупы и коррупция. Нет смысла надеяться на справедливый приговор. Вдова пошла к начальнику СИЗО и попросила принять меры. Начальник СИЗО не понял её. Вдова пояснила, что бывают же всякие случаи… Начальник СИЗО снова её не понял. Вдова пояснила бестолковому майору, что иногда в подобных учреждениях случаются отравления некачественной пищей. Случайные падения с большой высоты. Падения с небольшой высоты, но на острые предметы. Случаи удушья. Драки между сокамерницами. На худой конец, может случиться, что Алена Белова окажется в камере с лесбиянками. Вдова читала о таких случаях в газете. Начальник СИЗО был потрясён эрудицией вдовы. Он пообещал, что рассмотрит возможные варианты. Однако больше вдову к нему не пускали, из чего она сделала вывод, что майор, скорее всего, валяет дурака и никаких вариантов не рассматривает. Вдова тогда была очень разочарована душевной чёрствостью майора. Но она твёрдо знала, что свет не без добрых людей.
Доброго человека звали Айрапетов. Он был бизнесменом и старым приятелем мужа. Айрапетов сочувственно выслушал вдову и сказал, что это так оставлять нельзя. Айрапетов тоже не верил в справедливый приговор суда. «Там все куплено», — говорил Айрапетов. Она рассказала ему про СИЗО и чёрствого майора. «Там тоже все куплено», — с горечью сказал Айрапетов. «То есть, — догадалась вдова. — Майору нужно было заплатить…» — «Разумеется», — сказал Айрапетов. Вдова бросилась было в СИЗО, но заботливый Айрапетов остановил её и сказал, что избавит от лишних хлопот и сам решит этот вопрос. Вдова дала ему пять тысяч долларов и благословила на благое дело. Айрапетов взял деньги и отправился решать вопрос. Он также пообещал вдове достать хорошие таблетки от нервов.
Через два дня Айрапетов принёс таблетки и сказал, что обо всём договорился. В СИЗО произойдёт несчастный случай. «Только один? — спросила вдова. — Их же там двое, мерзавок!» Айрапетов сказал, что в СИЗО на этот счёт имеются свои нормы и два несчастных случая — многовато даже для одной недели. Поэтому пока будет только один. И Айрапетов предложил вдове выбрать — мать или дочь. Вдова, недолго думая, выбрала дочь — ведь это с неё всё началось, ведь это она, проститутка малолетняя, оклеветала Олежку. Айрапетов сказал «Хорошо» и просил звонить, когда таблетки закончатся.
Вдова позвонила через три дня — таблетки кончились, а она уже так привыкла к их успокаивающему действию. Айрапетов пообещал привезти ещё, но сказал, что это будет стоить денег, потому что таблетки редкие, импортные. Вдова была согласна. Какое значение имеют деньги, если речь идёт о здоровье?
Айрапетов был полностью с ней согласен.
8
И ещё был Дюк, который всех обманул. Восход солнца, выжигающий остатки ночной неопределённости, застал его в пути.
1
Это снова была ночь, и, как водится ночью, всё было слегка неясно, недоговорено и неопределённо. Это была ночь, и все мрачные мысли, все плохие предчувствия, все ожидания худшего, все эти уродливые призраки будущего выползали из тёмных мест своего постоянного обитания.
Однако поскольку это была ночь и все контуры были размыты темнотой и усталостью, то и призраки казались нечёткими, нереальными. Как будто от них можно было отмахнуться и загнать в их прежнее логово. Отчасти это ощущение было иллюзией. Отчасти — нет.
И главным преимуществом такой ночи было то, что до рассвета оставалось ещё несколько часов. Их можно было потратить на сон, на раскладывание пасьянса, на чистку личного оружия, на последние согласования по телефону, на попытку вспомнить, что же было хорошего и плохого в оставшейся за плечами жизни.
Но потом неминуемо всходило солнце, выжигая ночную неопределённость и заставляя принять то последнее и окончательное решение, от которого зависело все.
Действительно все.
2
Это приказ, детка. Почему приказы все такие дурацкие? Дурацкие и серьёзные. Почему не бывает смешных и легкомысленных приказов — например, перемазать всех шоколадным кремом… Сводить всех в цирк, купить красные капроновые носы, большие дурацкие уши на резиночке… Выкинуть этот ящик к чёртовой матери…
Второй был чертовски серьёзен, когда говорил: «Это приказ, детка». Вероятно, он и вправду думал, что это важно, что это имеет какой-то великий смысл — убить Харкевича, не допустить утечку информации, не отдать налаженный бизнес в жадные чужие руки, продать каким-нибудь сумасшедшим этот ящик… Продать сумасшедшим ящик и не заметить, что сам стал сумасшедшим, раз начал торговлю такими вещами. Стал серьёзным, обстоятельным, ответственным безумцем.
Морозова всё же попыталась тогда. Она уже встала из-за стола, кашлянула и хотела сказать несколько слов. А именно: «Мне посоветовали сменить работу. Сказали, это вредно для здоровья. Что ты об этом думаешь?»
Быть может. Второй бы просто посмеялся или махнул рукой. Быть может, он нахмурился бы и спросил — ты что, хочешь соскочить? А возможно, он бы задумался и переспросил — что ты имеешь в виду?
И тогда Морозова бы рассказала ему. Она не рассказывала этого Монголу, но Монгол каким-то образом почувствовал все и без слов.
Она бы рассказала про то, как она постепенно заболевает от этих серьёзных приказов. Становится хорошо отлаженным автоматом для осуществления чужих идей. Становится усилителем безумия, съедающего мозг Второго.
Она бы все это рассказала. И возможно, Второй бы её понял. Потому что он отдавал дурацкие приказы, но сам-то не был дураком. Ему, как и Морозовой, нужно было просто слегка притормозить и немного подумать. У Морозовой были её бессонные ночи, у Морозовой были воспоминания, у Морозовой были неудачные опыты по пробуждению материнского инстинкта. В результате она чувствовала свою болезнь. Второй же наверняка крепко спал и не видел снов. Он абсолютно здоров. И так же безумен.
Морозова встала из-за стола, кашлянула и хотела сказать несколько слов. Но в этот момент один за другим стали включаться мониторы на видеостене Второго, и тот, заворожённый этими окнами, немедленно отвернулся от Морозовой.
Ах да, он ещё пробормотал что-то типа:
— Пока, детка…
Детка. Он сказал это и продолжал одновременно следить за десятками одновременно происходящих внутри подземного комплекса событий. Этакий серо-свинцовый калейдоскоп.
И непонятно было, то ли Второй управляет этим калейдоскопом людей, контейнеров, ящиков и машин, то ли это им управляют через десятки включённых мониторов.
И Морозова подумала — какого чёрта? Мы живём в свободной стране, и если один сумасшедший хочет продать другим сумасшедшим портативную ядерную бомбу… Ради бога. Ради дьявола. Ради кого угодно. Делайте это, раз больше ничего не умеете. И если у вас нет никаких других приказов, кроме дурацких, то давайте, выполню эти. Мне всё равно.
Аукцион был назначен на понедельник, а в воскресенье Морозова собралась с духом и свозила Ису в «Макдоналдс». Она где-то слышала, что детям это нравится.
По сравнению с «Макдоналдсом» и грядущим аукционом необходимость убить Харкевича и подставить Алексея Белова казалась совершеннейшим пустяком.
Какого чёрта.
3
В ночь с воскресенья на понедельник Харкевич засыпает не сразу. Он пыхтит, хихикает, потеет, ёрзает и наконец глубоко и счастливо выдыхает, заканчивая свои дела между ног у молоденькой брюнетки, которая «снялась» в ночном клубе, представившись студенткой МГИМО. В клубе она была энергична и соблазнительно-активна, но затем алкоголь сделал своё дело, и в машине девушка уже стала соблазнительно-сонной, а к моменту счастливого выдоха Харкевича она попросту спит. Розовая, мягкая и тёплая. Харкевич некоторое время рассматривает спящую, но по-прежнему соблазнительную девушку, а затем достаёт фотоаппарат и делает несколько снимков для коллекции, предварительно пошире раздвинув ноги спящей.
Затем он курит на балконе и думает о завтрашнем дне. Харкевич пытается внушить себе уверенность в удачном исходе всей затеи. Ему это нужно по многим причинам. Ему нужно выполнить приказ Второго. Ему нужно выполнить поручение дяди, Большого Человека, который любит отвешивать племяннику оплеухи. Ему нужно восстановить свой статус в глазах Морозовой — после позорной поездки к дому Левши. Ему нужно всем показать свою силу и умение решать сложные задачи. В нём, конечно, хватает раздолбайства, не без этого, но завтра он должен собраться и довести дело до конца.
Харкевич уже приложил определённые усилия. При помощи Морозовой он проанализировал списки самых постоянных и состоятельных клиентов, отобрал из них с десяток наиболее надёжных кандидатур и осторожно прозондировал почву. Шестеро решительно отказались, четверо проявили заинтересованность. Потом Второй подыскал ещё одного клиента, относительно недавно начавшего бизнес с Фирмой, но весьма перспективного. Это был номер пять.
Номер шесть появился сам собой, без приглашения. Харкевич не мог понять, откуда эти люди вообще узнали о ящике и об аукционе, но потом решил, что это проговорился кто-то из отказавшихся от участия в торгах. В любом случае у номера шесть были рекомендации запредельной крутизны, он был готов внести любой аванс, и потому отказать ему было сложно.
Второй выслушал Харкевича и решил, что шести участников для такого рода аукциона будет вполне достаточно. Пока Второй был доволен подготовкой аукциона.
Харкевич в целом тоже доволен. Все шестеро участников в воскресенье подтвердили своё участие.
На самом аукционе Харкевичу будет отведена роль ведущего. Он представит товар, даст поговорить бородатому эксперту, потом объявит начальную цену и выслушает предложения шестерых участников.
Все вроде бы просто. Харкевич даже пошутил — в присутствии одного опытного человека — может, стоит прихватить молоточек, которым профессиональные аукционисты постукивают по кафедре и кричат: «Продано!»
Опытный человек скептически посмотрел на Харкевича и посоветовал ему прихватить бронежилет.
— Это зачем? — спросил Харкевич.
— Потому что пятерым из шести результаты аукциона обязательно не понравятся, — сказал опытный человек. — И виноватым они посчитают тебя.
— Да ну тебя на фиг, — сказал Харкевич. — Там же серьёзные люди соберутся, не шпана какая-то…
— Если серьёзные люди, значит, будут стрелять сразу в голову, — сделал вывод опытный человек.
Харкевич курил, стоя на балконе, и пытается уверить себя, что опытный человек просто мрачно пошутил.
Тем не менее для проведения аукциона был приготовлен не только солидный тёмный костюм, но и не менее солидный кевларовый бронежилет под цвет костюма.
4
Стоит глубокая ночь, но свет горит во всей квартире. Алексей намеренно не выключает его — так создаётся иллюзия покоя. Сам он сидит на паркетном полу, прислонившись спиной к стене.
Сон не приходит, да и какой смысл во снах, если Алексей вновь не различает сон и реальность. Так быстро все может происходить лишь во снах, но именно так все и происходит.
Он выполнил первую часть задания, он внедрился в группу торговцев оружием. Для этого ему пришлось убить несколько человек. Для этого ему пришлось многократно врать и прикидываться кем-то другим. Его долго и жестоко били. На него наводили оружие. Его проверяли — одни, другие, третьи.
Алексей все это вытерпел и добился своего. Он надеялся, что теперь ему дадут отдышаться, дадут освоиться в новой обстановке, а затем уже потребуют выполнить вторую часть задания.
Всё получилось не так. И это было одновременно хорошо и плохо. Это было хорошо, потому что люди, отправившие Алексея в Москву, оказались профессиональны и очень серьёзны. Они были именно те, кем представились. Они дождались, пока Алексей пройдёт половину пути, и немедленно напомнили о себе. «Мы в тебе не ошиблись», — сказал внезапно возникший в квартире человек в очках. Алексей был несказанно горд собой в эти несколько секунд, но потом человек в очках напомнил, что это только лишь начало. И ещё он как-то странно нахмурился, когда Алексей спросил: «Так, значит, все в порядке?», и ответил, что вообще-то не все в порядке… Но не стал углубляться в эту тему, сказал, что это неважно, что это утрясётся без Алексея. И Алексей поверил ему.
Через несколько дней человек в очках появился снова — так же внезапно. И теперь он говорил только о деле. Он объяснил Алексею, что нужно сделать. На словах это звучало довольно простым набором действий, но потом Алексей мысленно наложил эти действия на конкретную местность, то есть на подземный бункер Фирмы, и поёжился. Он подумал, что эти действия нужно будет осуществлять вблизи Морозовой, Мамонта и Харкевича, и ощутил неуверенность. Харкевич везде суёт свой нос, Мамонт старается ни на минуту не оставлять Алексея одного, а Морозова… Алексею всегда казалось, что ему в затылок нацелен её пронзительный взгляд, даже когда Морозовой не было поблизости. Морозова пугала его, он буквально кожей чувствовал исходящую от неё опасность. Как будто находишься в одном помещении с постоянно перемещающимся минным полем. А ещё был молчаливый чеченский мальчик Иса, из которого Морозова, кажется, решила сделать своего шпиона.
Алексей подумал обо всём этом, поднял взгляд на человека в очках и спросил:
— А я смогу это сделать?
— Очень хороший вопрос, — довольно кивнул Дюк. — Мне нравится, что ты не сразу ответил, а сначала подумал. И мне нравится, что ты сомневаешься в своих возможностях. Значит, ты анализируешь, а не бросаешься сразу лбом в стену. Как это ты делал раньше. Во всей истории с полковником Фоменко было слишком мало мозговой работы и слишком много инстинкта.
— Так я смогу это сделать?
— Ты сам знаешь ответ. Ты хочешь, чтобы я сказал тебе о другом, и я скажу тебе — там, в бункере, ты будешь не один. Там будут и другие наши люди. Ты не будешь знать, кто это. Но они там будут. Ты сделаешь свою работу, а они сделают свою. Так что ты — это часть команды. И если ты дашь слабину, если ты не сумеешь выполнить своё задание — от этого пострадают другие наши люди. От этого пострадает вся операция.
— Операция? То есть…
— Ситуация изменилась, и решено ликвидировать Фирму в понедельник.
— Мне сказали, что будет какое-то важное дело… Харкевича поставили главным в этом деле, мне велено быть с утра…
— Да, — сказал Дюк. — Это действительно важное дело.
Важное для тебя и для Фирмы. Ты должен выжить, а Фирма — умереть. Таков расклад.
Он заставил Алексея повторить последовательность действий и остался доволен услышанным. Уже собравшись уходить, Дюк обернулся и сказал:
— За сестру и мать не беспокойся, с ними все хорошо. Я лично тебе это гарантирую.
Алексей кивнул. У него не было оснований не верить человеку в очках. И поэтому в ночь с воскресенья на понедельник он совершенно не думает о своих родных, он думает о лестничных пролётах и коридорах подземного бункера, он думает о Морозовой и Мамонте, он думает о том, как выполнить задание и остаться живым. Он думает о том, что завтра, когда все начнётся, он не будет один.
По иронии судьбы, он совершенно не думает о Карине, девушке, которая когда-то посчитала его слишком странным для бандита. По иронии судьбы, Карина ни в эту ночь, ни в предыдущие несколько дней не вспоминала об Алексее.
Но есть кто-то, кто думает одновременно о Карине и Алексее. Есть кто-то, у кого есть планы на понедельник.
5
Понедельник — день не лучше и не хуже других. Так почему бы не сделать это в понедельник?
Так думает грузный бородатый мужчина лет сорока, сидя на широкой постели, застеленной шёлковым покрывалом. Близ кровати горит светильник, на коленях у мужчины лежит раскрытый Коран, но это лишь для виду. Коран не способен излечить боль, терзающую тело мужчины. Ночью боль всегда сильнее, поэтому пальцы мужчины придвигают поближе не две синие таблетки как обычно, а три. Это поможет унять боль, и это поможет уснуть. Так уж получилось, что наибольшие страдания мужчине причиняют не последствия пулевых или осколочных ранений, не старые шрамы от ударов ножом — всего этого было предостаточно в его бурной жизни, — но застуженные почки. Они же — неотступающие болезненные воспоминания о холодных ночёвках в горах, которые когда-то казались детскими игрушками по сравнению с ракетами российской авиации. Но ракеты прошли мимо цели, а вот холод проник в его тело и теперь рвёт почки изнутри…
Человека зовут Чёрный Малик. При рождении он был назван иначе, но умирать будет как Чёрный Малик. Он считает, что прозвище получил за цвет курчавых волос и за цвет боевого комбинезона, в котором появлялся перед телекамерами журналистов-стрингеров. Кто-то, напротив, считает причиной такого прозвища беспримерную жестокость при расправах с врагами, солдатами или гражданскими, русскими или чеченцами. Сейчас такие детали уже неважны. Важно пережить ещё одну ночь и правильно рассчитать дозу лекарств.
Чёрный Малик глотает таблетки и терпеливо ждёт облегчения своих мук. Он так устал от этой боли. Боль заставила его выйти из борьбы, покинуть горы. Потом были больничные палаты, много палат, много вежливых врачей и много оплаченных счётов за лечение. Забавно, что счета оплачивал человек, носивший русскую фамилию. Кто уж он был на самом деле, Чёрный Малик не знал, потому что иногда ему казалось, что в теле господина Крестинского нашёл себе временное пристанище дьявол. И этот дьявол до поры до времени благоволил к Чёрному Малику, оплачивал лечение, подбрасывал деньги на содержание личной гвардии Малика — иначе бы все эти герои давно разбежались. Дьявол содержал двойников Чёрного Малика, ибо спецслужбы продолжали охотиться за известным террористом. Примерно месяц назад один из таких двойников поймал пулю в Милане, а казначей Малика был найден с простреленной головой. Однако Чёрный Малик оставался неуязвим. Он сидел в своём убежище и ждал своего часа. Его люди были при нём и тоже ждали.
Чёрный Малик знал, что дьявол не делает подарков. Чёрный Малик знал, что однажды раздастся звонок, и либо сам Крестинский, либо — что вероятнее — его доверенный человек скажет, что время пришло.
Это оказался Акмаль. Старый знакомый из турецкой разведки, который с некоторых пор был куплен Крестинским с потрохами. Акмаль оправдал надежды Чёрного Малика и вложения Крестинского — он сказал, что время пришло.
Он много чего сказал, этот Акмаль. Когда Чёрный Малик обдумал его слова и оценил предложенный план, то изумлённо покачал головой. У дьявола, который занимал тело Крестинского, мозги совершенно точно были свёрнуты набок. Но это был великий план. Исполнив его, Чёрный Малик компенсировал бы годы своего бездействия. Исполнив его, он стал бы недосягаемым для прочих претендентов на роль Героического Воина. Он стал бы святым. Конечно, не завтра, а через какое-то время, потому что формально святым делает смерть, а умирать Чёрный Малик не спешил. Хотя такая жизнь, полная боли, ему основательно наскучила. Но исполнить план Крестинского значило получить ещё денег на лечение и надежду на изгнание боли, надежду на лучшую жизнь. Ради этого Чёрный Малик был готов на многое.
Его будут ловить в аэропортах и на железнодорожных вокзалах, его будут выслеживать вблизи домов родственников, но он пройдёт мимо засад и постов.
Его будут искать со спутников, его голос будут ловить сканеры в эфире, но он останется цел и не опознан.
Он сделает своё дело, как делал его сотни раз. На то он и Чёрный Малик. Дьявол не заключает договор с кем попало. И если это угодно дьяволу, пусть это случится в понедельник. Чем понедельник хуже прочих дней?
И в своих размышлениях о боли, борьбе и дьяволе Чёрный Малик вспоминает многое, но он не вспоминает давний разговор с человеком по имени Химик. Он не вспоминает странное поручение, которое дал ему тогда Химик. Он не вспоминает, что однажды его уже расспрашивали о Химике и о том поручении.
Тогда он все рассказал. Все-все. Он сделал это, потому что надеялся, проговорив вслух, понять — что же случилось тогда, зимой девяносто второго года, в маленьком российском городке? Он рассказал, но всё равно ничего не понял.
А человек, которому он это рассказал, ничего ему объяснять не собирался. Этот человек просто улыбнулся — широкой улыбкой довольного дьявола.
6
Прежде чем лечь спать, Бондарев посмотрел в зеркало и остался доволен увиденным — как и требовал Директор, это была упитанная самодовольная морда. К этой морде прилагался толстый бумажник, пачка пластиковых банковских карточек, предполагающих наличие неслабых счётов в этих банках, дорогой костюм, часы с браслетом из жёлтого металла, элегантный кейс «Данхилл» из натуральной кожи и ещё кое-какой набор аксессуаров солидного джентльмена. У солидного джентльмена будет также персональный ассистент-телохранитель. Все, кроме персонального ассистента-телохранителя, было позаимствовано Бондаревым в сокровищницах третьего этажа серой башни. Персональным ассистентом-телохранителем был назначен Марат.
В таком виде можно было бы отправиться на светский приём или на деловую встречу, но они с Маратом отправятся на аукцион. И к сожалению, это будет не аукцион предметов искусства.
Единственным лотом предстоящего аукциона будет металлический ящик размером 70x40x25 сантиметров, весом 35 килограммов и начальной ценой полтора миллиона долларов. Ах да, и мощностью приблизительно ноль целых восемь десятых килотонны. Потому что это портативный ядерный заряд. Его может транспортировать в заплечном рюкзаке один сильный мужчина. Один мужчина может привести заряд в рабочее состояние, то есть снять с предохранителя и запустить генератор. Один мужчина может устроить большой бум в центре большого города. Такое желание не каждому приходит в голову, но в понедельник в условленном месте соберутся люди с настолько больными головами (или же их доверенные лица), что им 35-килограммовый ящик нужен как бутылка минералки в пустыне.
Своих доверенных лиц пришлёт и Чёрный Малик, потому что и он прослышал о замечательном ящике. Об этом позаботились. Алексей сказал Дюку, Дюк довёл до сведения Директора, Директор распорядился проверить дом Левши, получил радиологическое подтверждение, перекрестился и начал игру, в ходе которой Селим чудесным образом подслушал разговор о подпольной ядерной лаборатории, на след которой вышли в Подмосковье, а потом потеряли… Селим передал информацию Акмалю — и этим заканчивалась та часть подготовительной игры, в которой Директор был стопроцентно уверен. Далее начинались возможные варианты.
Согласно оптимальному варианту Акмаль после получения информации должен был осторожно забросить удочки в среду российских торговцев оружием и узнать о готовящемся аукционе. Переносное ядерное устройство, уже находящееся в Подмосковье, — это приятный сюрприз, достойный полутора миллионов «зелёных». И достойный даже большего. Достойный внимания Самого.
Разные источники информации в последние месяцы сходились в одном — Крестинский хочет чего-то большого и устрашающего. Он хочет большого переполоха — непонятно где и непонятно зачем, но хочет. Записанные Лапшиным в отеле телефонные переговоры Акмаля и Крестинского не содержали конкретных имён или дат, но подтверждали теорию о грядущем большом переполохе. Переносное ядерное устройство могло стать инструментом для реализации этих планов.
Если бы Крестинского заинтересовало переносное ядерное устройство, то заняться ящиком он поручил бы Акмалю, а тот — Чёрному Малику; так случилось, что именно его люди обладали необходимой подготовкой для работы с переносными ядерными устройствами. Они также обладали решимостью его применить.
Таким образом, если запущенная Директором информационная цепочка получила продолжение, то в понедельник на аукционе где-то неподалёку от Бондарева и Марата будут находиться представители Чёрного Малика.
Солидному джентльмену с лицом Бондарева нужно будет, во-первых, выиграть торги и убрать ящик подальше от всяких психов, а во-вторых, идентифицировать людей Чёрного Малика, если таковые будут. К этому моменту место проведения аукциона — а это скорее всего тот самый подземный склад — будет блокировано людьми Конторы, и в момент, когда разочарованные участники аукциона станут выбираться наружу, Директор лично отдаст приказ на штурм. Бондарев, Марат и Алексей должны будут, во-первых, взять живыми представителей Чёрного Малика, во-вторых, поддержать штурм изнутри и в-третьих…
Хорошо бы ещё дожить до этого третьего пункта.
7
Если в Москве накануне понедельника нервы постепенно приобретают напряжение тетивы лука и даже Чёрный Малик в своём далёком убежище испытывает некоторый эмоциональный подъём (который не перекрывает боль в почках), то в провинциальном российском городе этой ночью все спокойно.
Алена Белова спокойно спит на нарах в камере следственного изолятора. Форточка по причине летней жары приоткрыта, но тем не менее в помещении стоит запах пота, нечистот и дешёвой туалетной воды. Алена спит, потому что уже привыкла. Она здесь не первый день и не первую неделю. Ей известно, что скоро это не кончится. Ей известно, что надеяться, собственно, не на что. Нет смысла в слезах и в жалобах, смысл имеется только во сне, потому что сон позволяет выбраться из камеры и побыть в каком-то ином месте. И она спит при первой же возможности.
Завтра Алену ждёт последний допрос у следователя. Последний по особенной причине.
Вдова полковника Фоменко тоже спит. Перед сном она ещё раз проверила сигнализацию в доме — она проверяет её по три-четыре раза в день. Только после проверки сигнализации она легла спать. Она уснула быстро, потому что её совесть чиста и потому что она выпила две таблетки снотворного.
Вдова полковника Фоменко уверена, что исполнила свой долг и сделала всё, что можно было сделать. Тело мужа так и осталось ненайденным, зато памятник для водружения на могиле исполнил самый лучший местный скульптор. Нервные приступы у сына так и не прошли, поэтому она отправила его в очень дорогой реабилитационный центр на Чёрном море. Современные методики, трудотерапия, гипноз и ещё какая-то ерунда.
Этого подонка, Алексея Белова, так и не нашли, но зато вдова полковника убедила генералов из ГУВД, что мать и сестра Белова непременно были замешаны в преступлении. Может, именно они и были подстрекателями, то есть организаторами, то есть главарями этой семейной банды. К голосу вдовы героического полковника прислушались, завели уголовное дело, посадили этих мерзавок…
Но вдове этого было мало. Известно, какие у нас суды — кругом подкупы и коррупция. Нет смысла надеяться на справедливый приговор. Вдова пошла к начальнику СИЗО и попросила принять меры. Начальник СИЗО не понял её. Вдова пояснила, что бывают же всякие случаи… Начальник СИЗО снова её не понял. Вдова пояснила бестолковому майору, что иногда в подобных учреждениях случаются отравления некачественной пищей. Случайные падения с большой высоты. Падения с небольшой высоты, но на острые предметы. Случаи удушья. Драки между сокамерницами. На худой конец, может случиться, что Алена Белова окажется в камере с лесбиянками. Вдова читала о таких случаях в газете. Начальник СИЗО был потрясён эрудицией вдовы. Он пообещал, что рассмотрит возможные варианты. Однако больше вдову к нему не пускали, из чего она сделала вывод, что майор, скорее всего, валяет дурака и никаких вариантов не рассматривает. Вдова тогда была очень разочарована душевной чёрствостью майора. Но она твёрдо знала, что свет не без добрых людей.
Доброго человека звали Айрапетов. Он был бизнесменом и старым приятелем мужа. Айрапетов сочувственно выслушал вдову и сказал, что это так оставлять нельзя. Айрапетов тоже не верил в справедливый приговор суда. «Там все куплено», — говорил Айрапетов. Она рассказала ему про СИЗО и чёрствого майора. «Там тоже все куплено», — с горечью сказал Айрапетов. «То есть, — догадалась вдова. — Майору нужно было заплатить…» — «Разумеется», — сказал Айрапетов. Вдова бросилась было в СИЗО, но заботливый Айрапетов остановил её и сказал, что избавит от лишних хлопот и сам решит этот вопрос. Вдова дала ему пять тысяч долларов и благословила на благое дело. Айрапетов взял деньги и отправился решать вопрос. Он также пообещал вдове достать хорошие таблетки от нервов.
Через два дня Айрапетов принёс таблетки и сказал, что обо всём договорился. В СИЗО произойдёт несчастный случай. «Только один? — спросила вдова. — Их же там двое, мерзавок!» Айрапетов сказал, что в СИЗО на этот счёт имеются свои нормы и два несчастных случая — многовато даже для одной недели. Поэтому пока будет только один. И Айрапетов предложил вдове выбрать — мать или дочь. Вдова, недолго думая, выбрала дочь — ведь это с неё всё началось, ведь это она, проститутка малолетняя, оклеветала Олежку. Айрапетов сказал «Хорошо» и просил звонить, когда таблетки закончатся.
Вдова позвонила через три дня — таблетки кончились, а она уже так привыкла к их успокаивающему действию. Айрапетов пообещал привезти ещё, но сказал, что это будет стоить денег, потому что таблетки редкие, импортные. Вдова была согласна. Какое значение имеют деньги, если речь идёт о здоровье?
Айрапетов был полностью с ней согласен.
8
И ещё был Дюк, который всех обманул. Восход солнца, выжигающий остатки ночной неопределённости, застал его в пути.
Глава 30
Утро трудного дня
1
Когда ранним утром в понедельник зазвонил мобильник, Алексей вздрогнул. Солнце уже грело паркет, проникая сквозь незашторенные окна, а Алексей не мог сообразить — то ли он всю ночь просидел без сна, то ли под утро всё же соскользнул в тревожную дремоту.
— Бегом на улицу! Я жду, — скомандовал Мамонт в трубке. Это прозвучало как предвестник чего-то не очень хорошего. Во всяком случае, это было не лучшее начало сегодняшнего и без того тяжёлого дня.
Алексей поспешно выскочил из квартиры, путаясь в рукавах пиджака, обязательной одежды для аукциона. Харкевич хотел, чтобы его люди выглядели прилично. На углу стоял джип, возле джипа — Мамонт. Кислая физиономия и скрещённые на груди руки служили гарантией подготовленной для Алексея взбучки. Мамонту это нравилось. Как только он оставался с Алексеем один на один, он начинал проводить «воспитательную работу», причём слова у него быстро заканчивались, и он переходил к объяснениям на пальцах. Пальцы, сложенные вместе, образовывали кулак и были довольно тяжёлыми.
Алексей подошёл к джипу и остановился на расстоянии, достаточном, чтобы уклониться от удара. Хотя бы от первого.
Но Мамонт не сделал попытки его ударить, он мотнул стриженой головой в сторону джипа:
— Садись давай…
Алексей кивнул и двинулся было к дверце, но тут-то Мамонт и ухватил его за плечо, развернул и как следует двинул кулаком в грудину. Алексей закашлялся и отшатнулся назад.
— Ты, блин, чего — совсем?
Это сказал Мамонт. Алексей непонимающе посмотрел на него. Мамонт тяжело вздохнул, показывая всем своим видом, как затрахали его эти бестолковые пацаны с улицы.
— Я тебе, блин, чего сказал?!
Алексей задумался и не вспомнил из сказанного Мамонтом ничего настолько важного, чтобы из-за этого так орать. Мамонт считал иначе.
— Что ты таращишь свои коровьи зенки? Забыл, что ли? Ты башку свою дома не забыл?
Алексей терпеливо ждал, пока воспитательная работа закончится и Мамонт перейдёт к делу.
Тот отпихнул Алексея к джипу и многозначительно ткнул пальцем в лицо.
— Я тебе русским языком сказал: с девкой надо разобраться. Пока она все не растрепала.
— А-а… — протянул Алексей. Как не вовремя это всплыло в голове у Мамонта…
— Я тебе сказал — разберись с ней. Ты сказал — ладно.
— Я сказал… — Алексей не помнил, чтобы он вот так прямо обещал что-то Мамонту, но сейчас это уже было неважно.
— Времени сколько прошло? До хера. Ты с ней разобрался? Ни черта подобного. Ты чего дожидаешься? Пока она ментам начнёт твою биографию рассказывать?
Карина не знала его биографии, как не знал её и Мамонт. Вообще, все части биографии Алексея, с разделами «до полковника Фоменко» и «после полковника Фоменко», были известны разве что ему самому да Дюку. Впрочем, и это сейчас было неважно.
— Я понял, понял, — торопливо проговорил Алексей. — Я всё сделаю… Я с ней разберусь. Завтра. Хорошо?
— Нет, не хорошо, — Мамонт взялся за лацканы пиджака и сжат их, как будто хотел разодрать пиджак на части. — Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. Знаешь такую поговорку?
— Сегодня? Но сегодня же…
— Вот именно. Раз тебя пускают в такие серьёзные дела, то у тебя всё должно быть чисто. Никаких болтливых девок. Сейчас поедем и все сделаем. Я лично прослежу, как ты все сделаешь.
— Сейчас? Но… Как…
— Пацан, — презрительно бросил Мамонт, открыл дверцу джипа и подтолкнул Алексея внутрь. — Что бы ты без меня делал… Я уже все про неё узнал — где живёт, когда уходит на работу. Сейчас половина седьмого, она выходит из дома в полвосьмого. Тут мы её и прищучим. Понял? — он подбадривающе толкнул Алексея в плечо. — Хоть девку-то пристрелить сам сможешь?
— А то, — мрачно сказал Алексей.
— Обязательно в башку стреляй, потому что, если в сердце будешь целить, пуля может в сиське застрять. Бабы, они такие. Вечно все стараются испортить. Понял?
— Понял…
— Точно в башку. И никаких тебе разговоров.
2
В условленном месте Бондарева и Марата ждали. Из чёрного корейского микроавтобуса выпрыгнул тот немолодой мужчина, с которым Бондарев совершил первый визит на склад и которого Бондарев за глаза назвал «бухгалтером».
Он поздоровался с Бондаревым и Маратом, сказал какие-то необязательные слова о погоде, посмотрел на часы и перешёл к делу. Пока он говорил, за его спиной из микроавтобуса на Бондарева посматривали двое громил полутяжёлого веса.
— Чтобы потом не возникло никаких недоразумений, — быстро говорил «бухгалтер». — Ещё раз напомню, что для участия в торгах вы вносите залог в двести тысяч долларов… Если вы выигрываете торги, то сумма должна быть внесена полностью в течение 48 часов. Если это требование не исполняется, то товар переходит к другому покупателю, а залог остаётся у нас.
— Это разумно, — сказал Бондарев, покачивая кейсом «Данхилл» с двумястами тысячами долларов. Марат стоял за его спиной молчаливой и неподвижной тенью.
— Вам придётся пересесть в нашу машину, — продолжал «бухгалтер». — А ваш «Мерседес» мои люди отведут на стоянку, где он будет в полной сохранности.
Бондарев согласился.
— Я также напомню, что вам придётся завязать глаза… По понятным причинам.
Бондарев и это признал разумным.
— Это, — «бухгалтер» посмотрел на Марата, — ваш телохранитель?
— Я предпочитаю называть его «ассистент», — улыбнулся Бондарев. — Будет разумно, если он проследует со мной.
— Конечно, но в таком случае я должен попросить вас оставить здесь все ваше оружие. Это требование ко всем участникам аукциона, там будет наша собственная охрана, и мы гарантируем вам полную безопасность.
Бондарев посмотрел на Марата, и тот молча расстегнул пиджак, потом аккуратно снял с себя портупею вместе с пистолетом и оставил все это в «Мерседесе».
— А я сегодня налегке, — сказал Бондарев. «Бухгалтер» кивнул:
— Да, но всё же мы проверим… На всякий случай.
— Ради бога, — сказал Бондарев, забираясь в микроавтобус и поднимая руки для обыска. Была определённая ирония в том, что когда-то четверо недобросовестных сотрудников Фирмы уже обыскивали его, ничего не нашли и тем не менее трое из них умерли ещё до появления «бухгалтера» с его людьми.
Однако «бухгалтер» не производил впечатления человека, который не способен учиться на чужих ошибках.
Когда микроавтобус тронулся с места, одновременно — как знал Бондарев — пришли в движение силы наружного наблюдения Конторы: мини-вертолёт, две машины, три мотоциклиста и наблюдатели на крышах ближайших многоэтажек.
Потом ему и Марату завязали глаза. Бондарев чувствовал, как пугающе быстро колотится кровь в висках, и вместо чёрной давящей повязки представил перед глазами гарантированно успокоительную картину: Ксеня в короткой вельветовой юбке выгуливает далматинца. Бондарев видел это сегодня утром. Ксеня помахала ему рукой, хотела подойти и что-то сказать, но Бондарев слишком торопился. Он всегда торопился, иногда опаздывая на самом деле, иногда симулируя спешку, а на самом деле боясь каждой лишней минуты, проведённой рядом с Ксеней. Бондарев знал, что если количество этих минут дойдёт до какой-то критической массы…
— Только без фокусов, — услышал он голос «бухгалтера».
3
По дороге ехали они не спеша, благо времени было с запасом — Мамонт делился своим ценным опытом о встречах с людьми у подъезда. Он был на удивление многословен сейчас, вероятно потому, что предмет разговора — а точнее, монолога — был ему по-настоящему близок и интересен.
— Я люблю, когда у людей есть режим дня, — говорил Мамонт. — Когда ты точно знаешь, что в семь он встаёт, в половине восьмого завтракает, а в восемь выходит из подъезда. Тогда ты не тратишь времени впустую, спокойно подкатываешь без пяти восемь и ровно через пять минут чётко делаешь своё дело. Если у человека нет графика, это хреново. Тогда надо мёрзнуть по ночам, ждать, когда он вернётся с блядок… Или он будет дрыхнуть до обеда, а потом решит вообще из дома не выходить. Козлы. Не люблю таких людей. Лучший вариант — это немцы какие-нибудь или англичане. По ним можно часы сверять. Девка твоя, конечно, не идеал, в выходные черт-те что творит, но в будние дни выходит утром аккуратно в половине восьмого. Возвращается неаккуратно, в разное время, видать, гоняет их там начальство. Так что правильнее подловить её с утра. Понял?
— Ага, — сказал Алексей.
— Скажи спасибо, что я всё это выяснил. Твою работу, блин, сделал.
— Спасибо.
— Пожалста, на хер. Только не думай, что и дальше за тебя все будут другие делать. Понял?
— Понял.
— Завалить её — это твоя работа.
— Понял.
— Не забудь в башку засадить. Так самый верняк…
Мамонт продолжал давать такие же ценные советы, а Алексей продолжал время от времени поддакивать ему. И продолжал думать о том, как все это не вовремя. В одиннадцать он должен быть у Морозовой, которая приготовила для него какое-то важное задание. Другое важное задание он уже получил от Дюка. Со всеми этими заданиями он должен был попасть в подземный склад и там дожидаться обещанного Дюком конца света, то есть конца Фирмы.
И вот теперь между Алексеем и главным событием сегодняшнего дня встала Карина — незапланированное испытание, вброшенное в игру Мамонтом.
Все решалось очень просто. С одной стороны, важное задание, которое завершает долгое и опасное приключение Алексея, начавшееся ещё в другой жизни. Если там все сложится успешно, если он сыграет свою роль в уничтожении Фирмы, то получит обещанную новую жизнь — получит место в Конторе.
С другой стороны, малознакомая, хотя и симпатичная девушка. Алексей не был ей ничем обязан. Наоборот — это она была ему обязана жизнью. Если бы Алексей сейчас оставил её в живых, то не получил бы ровным счётом никаких выгод. А чтобы оставить её в живых, нужно было что-то сделать с Мамонтом.
Чаши весов получались абсолютно несопоставимые по весу. И потому вывод напрашивался простой — надо застрелить Карину, укрепить тем самым доверие Мамонта и продолжать опасную игру до недалёкого финала.
Мамонт остановил джип.
— Вон, — он ткнул пальцем в стекло. — Это её подъезд. Оттуда она выходит и идёт к гаражам… Вон туда. Когда она будет открывать гараж, подойди сзади и пристрели её. Вот…
Мамонт порылся под сиденьем и вытащил «ТТ» с рукояткой, обмотанной изолентой. Потом оттуда же вытащил глушитель и обойму.
— Только не облажайся, — напутствовал он Алексея. Тот хмуро посмотрел на своего наставника и сказал:
— Сам не облажайся.
— Поговори ещё у меня, недоносок. Ты ещё под стол пешком ходил, когда я… — Мамонт осёкся. — Все, она вышла. Давай, Леха, покажи, что ты умеешь.
Алексей выпрыгнул из джипа, держа «ТТ» с глушителем за пазухой. Показать, что я умею?
Да, кое-что я умею.
4
Во-первых, Дюк обманул Директора. Уже этого было достаточно, чтобы обеспечить на будущее большие и долговременные неприятности, но Дюк этим не ограничился.
После памятного обеда в компании Бондарева Дюк неожиданно почувствовал себя чуть лучше и свободнее. Исповедь и вправду облегчила душу. «Как банально, — подумал Дюк. — Не думал, что со мной это сработает». Тем же вечером он позвонил Директору. Тот был уже в курсе — Бондарев изложил ему то, что счёл нужным.
— Заходи во вторник, — сказал Директор. — Обсудим дела наши грешные.
— Может, в понедельник?
— В понедельник я занят. У меня намечается сам знаешь что. Во вторник.
— Понял. Я буду.
Однако теперь стало совершенно понятно, что во вторник Дюка не будет в кабинете Директора.
Во-вторых, Дюк обманул Бондарева. Когда они прикончили поллитру и даже сдержанный Марат чуть ослабил узел галстука, раскрасневшийся Дюк снова заговорил про семью Белова. Он говорил о том, что всё получилось немного не так, как нужно…
— Стоп, — сказал Бондарев. — Хватит этой лирики. Я вижу, куда тебя несёт. То, что ты хочешь сделать — это будет не профессионально. Это будет не вовремя. Это будет…
— Но я же гарантировал парню…
— Письменно? Нет? Значит, вопрос закрыт.
— Да ты представь, если бы такое случилось с тобой и твоей сестрой, твоей матерью! — вспылил Дюк, и Марат удивлённо поднял брови.
— У меня нет сестры, — сказал Бондарев. — А вся эта дурацкая ситуация возникла из-за поступков самого Белова, которого ты по спешке взял в оборот вместе со всеми его прошлыми глупостями. Думал, что они сами собой отвалятся, рассосутся? Ни фига. И вообще, роль защитника сирых и убогих тебе не очень идёт. Я сразу начинаю думать о вреде алкоголя.
— Но их же…
— Их не расстреляют. Они немного посидят в тюрьме, а потом Директор найдёт способ их вытащить. Незаметно и надёжно. Без истерик. Понял?
Дюк снова начал что-то говорить, но Бондарев вместо ответа просто отрицательно покачал головой.
— Понял?
— Господи, — подавленно произнёс Дюк. В эти секунды он чувствовал себя ответственным за все мировое зло. Но лишь в эти секунды.
Потом он сказал:
— Понял.
— Ладно, — сказал Бондарев. — Значит, никаких действий без санкции Директора. Договорись с ним о встрече.
Дюк так и сделал. Он даже собирался пойти на эту встречу и обсудить ситуацию с семьёй Белова. Выслушать рекомендации Директора. Предложить свои варианты.
Но потом он заметил, что ощущение лёгкости и ясности, появившееся после разговора с Бондаревым, оказалось сродни компьютерному вирусу — оно самовоспроизводилось внутри Дюка, подчиняя все новые участки его мозга. Как будто был снят предохранитель, удерживавший Дюка от самых простых и очевидных решений. Как будто ржавый металлический засов наконец был отодвинут и ворота открылись.
Дюк теперь знал, что не идеален, и другие это знали. Он знал, что может совершать ошибки, и другие это знали. Другие готовы были смириться с его ошибками, и теперь сам Дюк скрепя сердце был готов сделать то же самое. А когда исчезла боязнь совершать ошибки, то Дюк перестал бояться эмоциональных порывов, перестал бояться, что они приведут его не туда, куда надо. Ведь это были его собственные эмоциональные порывы.
Он вспомнил, как это выглядит со стороны у других. Он вспомнил угрожающий блеск в глазах Бондарева, когда тот подозревал Дюка в сдаче Воробья. Он вспомнил одержимость Алексея Белова, который не верил, что существует что-то, способное остановить его месть.
Дюк понял, что едва ли не впервые в жизни он оказался настолько дьявольски слаб, что поддался эмоциональному порыву. Едва ли не впервые в жизни он оказался настолько божественно силён, чтобы последовать за своими чувствами до конца.
Он прилетел в город около полудня и для пущего вдохновения велел таксисту проехать мимо жёлтого здания следственного изолятора. Это сооружение оскорбляло эстетические чувства Дюка. А существование вдовы полковника Фоменко оскорбляло его представления о женщинах.
Здесь нужно было навести порядок.
5
Алексей выпрыгнул из джипа, держа «ТТ» с глушителем за пазухой. Мамонт сидел за рулём, внимательно глядя в сторону гаражей и приоткрыв дверцу со своей стороны, чтобы в случае необходимости выскочить без промедления… Этакий контроль качества.
Но Мамонт мог не волноваться, потому что Алексей решил все сделать правильно. То есть без суеты, лишних криков и беготни. Быстро, чётко и профессионально. В конце концов, Карина заслужила этого небольшого жеста уважения. Она нравилась Алексею. Как-то он даже мысленно представил её в качестве своей девушки. По росту они подходили, но рост всё же не главное. Карина нравилась Алексею внешне, но он слишком мало её знал, чтобы окончательно решить, подходят они друг другу или нет… А то, что он о ней знал, скорее отдаляло их, чем сближало. У неё было образование, престижная, хотя и не совсем понятная Алексею, работа, хорошая зарплата. Она была красивой молодой женщиной, которая при этом была самостоятельна, умна, решительна… Раньше Алексею такие не встречались.
А ещё у неё был «Фольксваген» в гараже.
У Алексея не было образования, а его работа была сомнительной и опасной. У него был армейский опыт, у него был купленный на краденые деньги костюм, у него было задание, и даже не одно. И задание перевешивало все достоинства Карины и все недостатки Алексея.
А ещё у него был пистолет с глушителем. И пистолет только что был снят с предохранителя.
Алексей не хотел стрелять в спину. Он подошёл поближе и громко сказал:
— Привет.
Карина обернулась, сначала нахмурилась, потом неуверенно улыбнулась.
— Привет. Ты чего здесь…
Это уже было лишним. Разговоры были лишними.
— Карина, — сказал Алексей и будто в один миг потерял голос. Он договорил фразу одними губами. Рука уже вытягивала из-за пазухи пистолет.
Девушка взвизгнула, и Алексей торопливо нажал на спуск.
6
Дюк аккуратно закрыл за собой дверь, обернулся и посмотрел на адвоката. Тот был огромен и суров, нависая над письменным столом как скала.
— Не мне вас учить, — сказал Дюк. — Единственная просьба — все сделать как можно быстрее.
— Я же не господь бог, — басом сказал адвокат.
— Разве? А так похожи.
Дюк вытащил бумажник и стал медленно отсчитывать купюры. Адвокат шевелил полными губами, ведя счёт.
— Хватит, — пробасил он через некоторое время.
— Они отказываются от государственного адвоката, нанимают вас, — Дюк проговорил вслух алгоритм действий. — Вы подаёте на изменение меры пресечения с ареста на подписку о невыезде. Их выпускают…
— Вот это вряд ли, — сказал адвокат. — Вы же представляете, что это за дело, кто за этим стоит…
— Я представляю, — сказал Дюк. — Но иногда бывает достаточно вежливо попросить. У меня такое предчувствие, что ваше ходатайство будет поддержано.
Адвокат что-то сомневающимся тоном пробурчал себе под нос.
— А потом вы будете очень долго знакомиться с материалами дела… — продолжил Дюк.
— Само собой. А что потом?
— У меня такое предчувствие, что дело начнёт разваливаться.
— Чтобы оно развалилось, надо, чтобы заинтересованные люди…
— Они потеряют интерес.
— А вы в курсе, что это за люди? Знаете, они просто так не отступаются…
— У меня такое предчувствие…
— Не продолжайте, — сказал адвокат. — А то я начну вас бояться.
— Не надо меня бояться. Как можно бояться того, чего нет? А меня здесь нет и никогда не было. Так?
Адвокат пожевал губами, убрал деньги в ящик стола и спросил:
— А если возникнут дополнительные расходы?
— Будут компенсированы в разумных пределах.
— Это все хорошо… Ну а если… Вас-то нет и никогда не было, а я-то всё время здесь. И меня могут прижать к тёплой стенке и спросить — какого лешего ты лезешь куда не надо? Что мне отвечать на такие вопросы?
— На такие вопросы не надо отвечать. Просто улыбайтесь. Счёт от стоматолога я вам тоже оплачу. Хотя моя интуиция подсказывает мне, что до этого дело не дойдёт…
— Интуиция — ваша, — сказал адвокат. — А зубы — мои.
7
Девушка взвизгнула, и Алексей торопливо нажал на спуск. Карина неуклюже сложилась пополам и упала на асфальт перед дверью гаража. Алексей выстрелил ещё раз и побежал назад, к джипу.
Мамонт уже стоял снаружи. У него была озабоченно-недовольная физиономия учителя физкультуры, который наблюдает за тренировкой своих не очень прилежных подопечных.
— Все, готова, — на ходу бросил Алексей.
— Я тебя чему учил?! Ты же ей в башку так и не попал, придурок! — Мамонт сорвался с места, извлекая из-за пояса «макаров».
— Разве? — удивлённо замер Алексей, проводил взглядом торопящегося Мамонта, вскинул «ТТ» и выстрелил наставнику в затылок. Мамонт споткнулся и рухнул наземь. — А теперь-то я не промазал? Молчишь? И правильно делаешь.
Это было сказано не без злорадства, но и без ненависти. Карина всё ещё лежала на земле, бледная и неподвижная.
— Карина? — сказал Алексей. — Уже можно.
Она не расслышала, и ему пришлось подойти к ней и помочь подняться. Карина отряхивала длинную юбку и жакет, пыталась трясущимися пальцами застегнуть раскрывшуюся сумочку.
— Все в порядке? — спросил Алексей.
— Да, — ответила она беззвучно, одними губами, совсем как Алексей минуту назад, когда он прошептал в широко раскрытые глаза девушки: «Падай!»
— Мне надо бежать, — сказал Алексей. — Зови людей, но сначала дай мне отъехать…
— А… — Карина кивнула в сторону Мамонта.
— Ты просто нашла тело. Ты не знаешь его.
— Л-ладно…
Он убрал руки с её плеч — это был успокаивающий жест, не более — и побежал к джипу.
— Лёша!
Он резко обернулся.
— Т-ты…
— Что?
— Т-ты позвонишь?
Господи.
— П-позвони мне, ладно? Как-нибудь п-потом.
Господи, да она совсем спятила.
— Да, конечно.
Мотор взвыл тоскующим волком.
1
Когда ранним утром в понедельник зазвонил мобильник, Алексей вздрогнул. Солнце уже грело паркет, проникая сквозь незашторенные окна, а Алексей не мог сообразить — то ли он всю ночь просидел без сна, то ли под утро всё же соскользнул в тревожную дремоту.
— Бегом на улицу! Я жду, — скомандовал Мамонт в трубке. Это прозвучало как предвестник чего-то не очень хорошего. Во всяком случае, это было не лучшее начало сегодняшнего и без того тяжёлого дня.
Алексей поспешно выскочил из квартиры, путаясь в рукавах пиджака, обязательной одежды для аукциона. Харкевич хотел, чтобы его люди выглядели прилично. На углу стоял джип, возле джипа — Мамонт. Кислая физиономия и скрещённые на груди руки служили гарантией подготовленной для Алексея взбучки. Мамонту это нравилось. Как только он оставался с Алексеем один на один, он начинал проводить «воспитательную работу», причём слова у него быстро заканчивались, и он переходил к объяснениям на пальцах. Пальцы, сложенные вместе, образовывали кулак и были довольно тяжёлыми.
Алексей подошёл к джипу и остановился на расстоянии, достаточном, чтобы уклониться от удара. Хотя бы от первого.
Но Мамонт не сделал попытки его ударить, он мотнул стриженой головой в сторону джипа:
— Садись давай…
Алексей кивнул и двинулся было к дверце, но тут-то Мамонт и ухватил его за плечо, развернул и как следует двинул кулаком в грудину. Алексей закашлялся и отшатнулся назад.
— Ты, блин, чего — совсем?
Это сказал Мамонт. Алексей непонимающе посмотрел на него. Мамонт тяжело вздохнул, показывая всем своим видом, как затрахали его эти бестолковые пацаны с улицы.
— Я тебе, блин, чего сказал?!
Алексей задумался и не вспомнил из сказанного Мамонтом ничего настолько важного, чтобы из-за этого так орать. Мамонт считал иначе.
— Что ты таращишь свои коровьи зенки? Забыл, что ли? Ты башку свою дома не забыл?
Алексей терпеливо ждал, пока воспитательная работа закончится и Мамонт перейдёт к делу.
Тот отпихнул Алексея к джипу и многозначительно ткнул пальцем в лицо.
— Я тебе русским языком сказал: с девкой надо разобраться. Пока она все не растрепала.
— А-а… — протянул Алексей. Как не вовремя это всплыло в голове у Мамонта…
— Я тебе сказал — разберись с ней. Ты сказал — ладно.
— Я сказал… — Алексей не помнил, чтобы он вот так прямо обещал что-то Мамонту, но сейчас это уже было неважно.
— Времени сколько прошло? До хера. Ты с ней разобрался? Ни черта подобного. Ты чего дожидаешься? Пока она ментам начнёт твою биографию рассказывать?
Карина не знала его биографии, как не знал её и Мамонт. Вообще, все части биографии Алексея, с разделами «до полковника Фоменко» и «после полковника Фоменко», были известны разве что ему самому да Дюку. Впрочем, и это сейчас было неважно.
— Я понял, понял, — торопливо проговорил Алексей. — Я всё сделаю… Я с ней разберусь. Завтра. Хорошо?
— Нет, не хорошо, — Мамонт взялся за лацканы пиджака и сжат их, как будто хотел разодрать пиджак на части. — Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. Знаешь такую поговорку?
— Сегодня? Но сегодня же…
— Вот именно. Раз тебя пускают в такие серьёзные дела, то у тебя всё должно быть чисто. Никаких болтливых девок. Сейчас поедем и все сделаем. Я лично прослежу, как ты все сделаешь.
— Сейчас? Но… Как…
— Пацан, — презрительно бросил Мамонт, открыл дверцу джипа и подтолкнул Алексея внутрь. — Что бы ты без меня делал… Я уже все про неё узнал — где живёт, когда уходит на работу. Сейчас половина седьмого, она выходит из дома в полвосьмого. Тут мы её и прищучим. Понял? — он подбадривающе толкнул Алексея в плечо. — Хоть девку-то пристрелить сам сможешь?
— А то, — мрачно сказал Алексей.
— Обязательно в башку стреляй, потому что, если в сердце будешь целить, пуля может в сиське застрять. Бабы, они такие. Вечно все стараются испортить. Понял?
— Понял…
— Точно в башку. И никаких тебе разговоров.
2
В условленном месте Бондарева и Марата ждали. Из чёрного корейского микроавтобуса выпрыгнул тот немолодой мужчина, с которым Бондарев совершил первый визит на склад и которого Бондарев за глаза назвал «бухгалтером».
Он поздоровался с Бондаревым и Маратом, сказал какие-то необязательные слова о погоде, посмотрел на часы и перешёл к делу. Пока он говорил, за его спиной из микроавтобуса на Бондарева посматривали двое громил полутяжёлого веса.
— Чтобы потом не возникло никаких недоразумений, — быстро говорил «бухгалтер». — Ещё раз напомню, что для участия в торгах вы вносите залог в двести тысяч долларов… Если вы выигрываете торги, то сумма должна быть внесена полностью в течение 48 часов. Если это требование не исполняется, то товар переходит к другому покупателю, а залог остаётся у нас.
— Это разумно, — сказал Бондарев, покачивая кейсом «Данхилл» с двумястами тысячами долларов. Марат стоял за его спиной молчаливой и неподвижной тенью.
— Вам придётся пересесть в нашу машину, — продолжал «бухгалтер». — А ваш «Мерседес» мои люди отведут на стоянку, где он будет в полной сохранности.
Бондарев согласился.
— Я также напомню, что вам придётся завязать глаза… По понятным причинам.
Бондарев и это признал разумным.
— Это, — «бухгалтер» посмотрел на Марата, — ваш телохранитель?
— Я предпочитаю называть его «ассистент», — улыбнулся Бондарев. — Будет разумно, если он проследует со мной.
— Конечно, но в таком случае я должен попросить вас оставить здесь все ваше оружие. Это требование ко всем участникам аукциона, там будет наша собственная охрана, и мы гарантируем вам полную безопасность.
Бондарев посмотрел на Марата, и тот молча расстегнул пиджак, потом аккуратно снял с себя портупею вместе с пистолетом и оставил все это в «Мерседесе».
— А я сегодня налегке, — сказал Бондарев. «Бухгалтер» кивнул:
— Да, но всё же мы проверим… На всякий случай.
— Ради бога, — сказал Бондарев, забираясь в микроавтобус и поднимая руки для обыска. Была определённая ирония в том, что когда-то четверо недобросовестных сотрудников Фирмы уже обыскивали его, ничего не нашли и тем не менее трое из них умерли ещё до появления «бухгалтера» с его людьми.
Однако «бухгалтер» не производил впечатления человека, который не способен учиться на чужих ошибках.
Когда микроавтобус тронулся с места, одновременно — как знал Бондарев — пришли в движение силы наружного наблюдения Конторы: мини-вертолёт, две машины, три мотоциклиста и наблюдатели на крышах ближайших многоэтажек.
Потом ему и Марату завязали глаза. Бондарев чувствовал, как пугающе быстро колотится кровь в висках, и вместо чёрной давящей повязки представил перед глазами гарантированно успокоительную картину: Ксеня в короткой вельветовой юбке выгуливает далматинца. Бондарев видел это сегодня утром. Ксеня помахала ему рукой, хотела подойти и что-то сказать, но Бондарев слишком торопился. Он всегда торопился, иногда опаздывая на самом деле, иногда симулируя спешку, а на самом деле боясь каждой лишней минуты, проведённой рядом с Ксеней. Бондарев знал, что если количество этих минут дойдёт до какой-то критической массы…
— Только без фокусов, — услышал он голос «бухгалтера».
3
По дороге ехали они не спеша, благо времени было с запасом — Мамонт делился своим ценным опытом о встречах с людьми у подъезда. Он был на удивление многословен сейчас, вероятно потому, что предмет разговора — а точнее, монолога — был ему по-настоящему близок и интересен.
— Я люблю, когда у людей есть режим дня, — говорил Мамонт. — Когда ты точно знаешь, что в семь он встаёт, в половине восьмого завтракает, а в восемь выходит из подъезда. Тогда ты не тратишь времени впустую, спокойно подкатываешь без пяти восемь и ровно через пять минут чётко делаешь своё дело. Если у человека нет графика, это хреново. Тогда надо мёрзнуть по ночам, ждать, когда он вернётся с блядок… Или он будет дрыхнуть до обеда, а потом решит вообще из дома не выходить. Козлы. Не люблю таких людей. Лучший вариант — это немцы какие-нибудь или англичане. По ним можно часы сверять. Девка твоя, конечно, не идеал, в выходные черт-те что творит, но в будние дни выходит утром аккуратно в половине восьмого. Возвращается неаккуратно, в разное время, видать, гоняет их там начальство. Так что правильнее подловить её с утра. Понял?
— Ага, — сказал Алексей.
— Скажи спасибо, что я всё это выяснил. Твою работу, блин, сделал.
— Спасибо.
— Пожалста, на хер. Только не думай, что и дальше за тебя все будут другие делать. Понял?
— Понял.
— Завалить её — это твоя работа.
— Понял.
— Не забудь в башку засадить. Так самый верняк…
Мамонт продолжал давать такие же ценные советы, а Алексей продолжал время от времени поддакивать ему. И продолжал думать о том, как все это не вовремя. В одиннадцать он должен быть у Морозовой, которая приготовила для него какое-то важное задание. Другое важное задание он уже получил от Дюка. Со всеми этими заданиями он должен был попасть в подземный склад и там дожидаться обещанного Дюком конца света, то есть конца Фирмы.
И вот теперь между Алексеем и главным событием сегодняшнего дня встала Карина — незапланированное испытание, вброшенное в игру Мамонтом.
Все решалось очень просто. С одной стороны, важное задание, которое завершает долгое и опасное приключение Алексея, начавшееся ещё в другой жизни. Если там все сложится успешно, если он сыграет свою роль в уничтожении Фирмы, то получит обещанную новую жизнь — получит место в Конторе.
С другой стороны, малознакомая, хотя и симпатичная девушка. Алексей не был ей ничем обязан. Наоборот — это она была ему обязана жизнью. Если бы Алексей сейчас оставил её в живых, то не получил бы ровным счётом никаких выгод. А чтобы оставить её в живых, нужно было что-то сделать с Мамонтом.
Чаши весов получались абсолютно несопоставимые по весу. И потому вывод напрашивался простой — надо застрелить Карину, укрепить тем самым доверие Мамонта и продолжать опасную игру до недалёкого финала.
Мамонт остановил джип.
— Вон, — он ткнул пальцем в стекло. — Это её подъезд. Оттуда она выходит и идёт к гаражам… Вон туда. Когда она будет открывать гараж, подойди сзади и пристрели её. Вот…
Мамонт порылся под сиденьем и вытащил «ТТ» с рукояткой, обмотанной изолентой. Потом оттуда же вытащил глушитель и обойму.
— Только не облажайся, — напутствовал он Алексея. Тот хмуро посмотрел на своего наставника и сказал:
— Сам не облажайся.
— Поговори ещё у меня, недоносок. Ты ещё под стол пешком ходил, когда я… — Мамонт осёкся. — Все, она вышла. Давай, Леха, покажи, что ты умеешь.
Алексей выпрыгнул из джипа, держа «ТТ» с глушителем за пазухой. Показать, что я умею?
Да, кое-что я умею.
4
Во-первых, Дюк обманул Директора. Уже этого было достаточно, чтобы обеспечить на будущее большие и долговременные неприятности, но Дюк этим не ограничился.
После памятного обеда в компании Бондарева Дюк неожиданно почувствовал себя чуть лучше и свободнее. Исповедь и вправду облегчила душу. «Как банально, — подумал Дюк. — Не думал, что со мной это сработает». Тем же вечером он позвонил Директору. Тот был уже в курсе — Бондарев изложил ему то, что счёл нужным.
— Заходи во вторник, — сказал Директор. — Обсудим дела наши грешные.
— Может, в понедельник?
— В понедельник я занят. У меня намечается сам знаешь что. Во вторник.
— Понял. Я буду.
Однако теперь стало совершенно понятно, что во вторник Дюка не будет в кабинете Директора.
Во-вторых, Дюк обманул Бондарева. Когда они прикончили поллитру и даже сдержанный Марат чуть ослабил узел галстука, раскрасневшийся Дюк снова заговорил про семью Белова. Он говорил о том, что всё получилось немного не так, как нужно…
— Стоп, — сказал Бондарев. — Хватит этой лирики. Я вижу, куда тебя несёт. То, что ты хочешь сделать — это будет не профессионально. Это будет не вовремя. Это будет…
— Но я же гарантировал парню…
— Письменно? Нет? Значит, вопрос закрыт.
— Да ты представь, если бы такое случилось с тобой и твоей сестрой, твоей матерью! — вспылил Дюк, и Марат удивлённо поднял брови.
— У меня нет сестры, — сказал Бондарев. — А вся эта дурацкая ситуация возникла из-за поступков самого Белова, которого ты по спешке взял в оборот вместе со всеми его прошлыми глупостями. Думал, что они сами собой отвалятся, рассосутся? Ни фига. И вообще, роль защитника сирых и убогих тебе не очень идёт. Я сразу начинаю думать о вреде алкоголя.
— Но их же…
— Их не расстреляют. Они немного посидят в тюрьме, а потом Директор найдёт способ их вытащить. Незаметно и надёжно. Без истерик. Понял?
Дюк снова начал что-то говорить, но Бондарев вместо ответа просто отрицательно покачал головой.
— Понял?
— Господи, — подавленно произнёс Дюк. В эти секунды он чувствовал себя ответственным за все мировое зло. Но лишь в эти секунды.
Потом он сказал:
— Понял.
— Ладно, — сказал Бондарев. — Значит, никаких действий без санкции Директора. Договорись с ним о встрече.
Дюк так и сделал. Он даже собирался пойти на эту встречу и обсудить ситуацию с семьёй Белова. Выслушать рекомендации Директора. Предложить свои варианты.
Но потом он заметил, что ощущение лёгкости и ясности, появившееся после разговора с Бондаревым, оказалось сродни компьютерному вирусу — оно самовоспроизводилось внутри Дюка, подчиняя все новые участки его мозга. Как будто был снят предохранитель, удерживавший Дюка от самых простых и очевидных решений. Как будто ржавый металлический засов наконец был отодвинут и ворота открылись.
Дюк теперь знал, что не идеален, и другие это знали. Он знал, что может совершать ошибки, и другие это знали. Другие готовы были смириться с его ошибками, и теперь сам Дюк скрепя сердце был готов сделать то же самое. А когда исчезла боязнь совершать ошибки, то Дюк перестал бояться эмоциональных порывов, перестал бояться, что они приведут его не туда, куда надо. Ведь это были его собственные эмоциональные порывы.
Он вспомнил, как это выглядит со стороны у других. Он вспомнил угрожающий блеск в глазах Бондарева, когда тот подозревал Дюка в сдаче Воробья. Он вспомнил одержимость Алексея Белова, который не верил, что существует что-то, способное остановить его месть.
Дюк понял, что едва ли не впервые в жизни он оказался настолько дьявольски слаб, что поддался эмоциональному порыву. Едва ли не впервые в жизни он оказался настолько божественно силён, чтобы последовать за своими чувствами до конца.
Он прилетел в город около полудня и для пущего вдохновения велел таксисту проехать мимо жёлтого здания следственного изолятора. Это сооружение оскорбляло эстетические чувства Дюка. А существование вдовы полковника Фоменко оскорбляло его представления о женщинах.
Здесь нужно было навести порядок.
5
Алексей выпрыгнул из джипа, держа «ТТ» с глушителем за пазухой. Мамонт сидел за рулём, внимательно глядя в сторону гаражей и приоткрыв дверцу со своей стороны, чтобы в случае необходимости выскочить без промедления… Этакий контроль качества.
Но Мамонт мог не волноваться, потому что Алексей решил все сделать правильно. То есть без суеты, лишних криков и беготни. Быстро, чётко и профессионально. В конце концов, Карина заслужила этого небольшого жеста уважения. Она нравилась Алексею. Как-то он даже мысленно представил её в качестве своей девушки. По росту они подходили, но рост всё же не главное. Карина нравилась Алексею внешне, но он слишком мало её знал, чтобы окончательно решить, подходят они друг другу или нет… А то, что он о ней знал, скорее отдаляло их, чем сближало. У неё было образование, престижная, хотя и не совсем понятная Алексею, работа, хорошая зарплата. Она была красивой молодой женщиной, которая при этом была самостоятельна, умна, решительна… Раньше Алексею такие не встречались.
А ещё у неё был «Фольксваген» в гараже.
У Алексея не было образования, а его работа была сомнительной и опасной. У него был армейский опыт, у него был купленный на краденые деньги костюм, у него было задание, и даже не одно. И задание перевешивало все достоинства Карины и все недостатки Алексея.
А ещё у него был пистолет с глушителем. И пистолет только что был снят с предохранителя.
Алексей не хотел стрелять в спину. Он подошёл поближе и громко сказал:
— Привет.
Карина обернулась, сначала нахмурилась, потом неуверенно улыбнулась.
— Привет. Ты чего здесь…
Это уже было лишним. Разговоры были лишними.
— Карина, — сказал Алексей и будто в один миг потерял голос. Он договорил фразу одними губами. Рука уже вытягивала из-за пазухи пистолет.
Девушка взвизгнула, и Алексей торопливо нажал на спуск.
6
Дюк аккуратно закрыл за собой дверь, обернулся и посмотрел на адвоката. Тот был огромен и суров, нависая над письменным столом как скала.
— Не мне вас учить, — сказал Дюк. — Единственная просьба — все сделать как можно быстрее.
— Я же не господь бог, — басом сказал адвокат.
— Разве? А так похожи.
Дюк вытащил бумажник и стал медленно отсчитывать купюры. Адвокат шевелил полными губами, ведя счёт.
— Хватит, — пробасил он через некоторое время.
— Они отказываются от государственного адвоката, нанимают вас, — Дюк проговорил вслух алгоритм действий. — Вы подаёте на изменение меры пресечения с ареста на подписку о невыезде. Их выпускают…
— Вот это вряд ли, — сказал адвокат. — Вы же представляете, что это за дело, кто за этим стоит…
— Я представляю, — сказал Дюк. — Но иногда бывает достаточно вежливо попросить. У меня такое предчувствие, что ваше ходатайство будет поддержано.
Адвокат что-то сомневающимся тоном пробурчал себе под нос.
— А потом вы будете очень долго знакомиться с материалами дела… — продолжил Дюк.
— Само собой. А что потом?
— У меня такое предчувствие, что дело начнёт разваливаться.
— Чтобы оно развалилось, надо, чтобы заинтересованные люди…
— Они потеряют интерес.
— А вы в курсе, что это за люди? Знаете, они просто так не отступаются…
— У меня такое предчувствие…
— Не продолжайте, — сказал адвокат. — А то я начну вас бояться.
— Не надо меня бояться. Как можно бояться того, чего нет? А меня здесь нет и никогда не было. Так?
Адвокат пожевал губами, убрал деньги в ящик стола и спросил:
— А если возникнут дополнительные расходы?
— Будут компенсированы в разумных пределах.
— Это все хорошо… Ну а если… Вас-то нет и никогда не было, а я-то всё время здесь. И меня могут прижать к тёплой стенке и спросить — какого лешего ты лезешь куда не надо? Что мне отвечать на такие вопросы?
— На такие вопросы не надо отвечать. Просто улыбайтесь. Счёт от стоматолога я вам тоже оплачу. Хотя моя интуиция подсказывает мне, что до этого дело не дойдёт…
— Интуиция — ваша, — сказал адвокат. — А зубы — мои.
7
Девушка взвизгнула, и Алексей торопливо нажал на спуск. Карина неуклюже сложилась пополам и упала на асфальт перед дверью гаража. Алексей выстрелил ещё раз и побежал назад, к джипу.
Мамонт уже стоял снаружи. У него была озабоченно-недовольная физиономия учителя физкультуры, который наблюдает за тренировкой своих не очень прилежных подопечных.
— Все, готова, — на ходу бросил Алексей.
— Я тебя чему учил?! Ты же ей в башку так и не попал, придурок! — Мамонт сорвался с места, извлекая из-за пояса «макаров».
— Разве? — удивлённо замер Алексей, проводил взглядом торопящегося Мамонта, вскинул «ТТ» и выстрелил наставнику в затылок. Мамонт споткнулся и рухнул наземь. — А теперь-то я не промазал? Молчишь? И правильно делаешь.
Это было сказано не без злорадства, но и без ненависти. Карина всё ещё лежала на земле, бледная и неподвижная.
— Карина? — сказал Алексей. — Уже можно.
Она не расслышала, и ему пришлось подойти к ней и помочь подняться. Карина отряхивала длинную юбку и жакет, пыталась трясущимися пальцами застегнуть раскрывшуюся сумочку.
— Все в порядке? — спросил Алексей.
— Да, — ответила она беззвучно, одними губами, совсем как Алексей минуту назад, когда он прошептал в широко раскрытые глаза девушки: «Падай!»
— Мне надо бежать, — сказал Алексей. — Зови людей, но сначала дай мне отъехать…
— А… — Карина кивнула в сторону Мамонта.
— Ты просто нашла тело. Ты не знаешь его.
— Л-ладно…
Он убрал руки с её плеч — это был успокаивающий жест, не более — и побежал к джипу.
— Лёша!
Он резко обернулся.
— Т-ты…
— Что?
— Т-ты позвонишь?
Господи.
— П-позвони мне, ладно? Как-нибудь п-потом.
Господи, да она совсем спятила.
— Да, конечно.
Мотор взвыл тоскующим волком.
Глава 31
Согласование позиций
1
— Думай, — говорил ему Дюк. — Думай и анализируй. Самое простое, быстрее всего пришедшее в голову решение — не всегда самое верное. Постарайся рассмотреть проблему с разных сторон. Подумай, не упустил ли ты чего. И сделай все это за три секунды. Привыкни к тому, что ты не услышишь голоса командира в наушнике и никто не примет верного решения, кроме тебя самого. Сила Конторы всегда была в том, что мы можем не только вломиться в здание толпой в полсотни человек и перестрелять все живое, мы также умеем выживать и действовать в одиночку. Если ты допустил ошибку и остался после этого жив — забудь об ошибке, не анализируй её, не грызи себя — для этого будет время позже. Сейчас забудь об ошибке и переходи к следующему этапу. Сосредоточься на нём, не забывая при этом о конечной цели…
Дюк много чего говорил, и Алексей надеялся, что он хотя бы отчасти последовал его урокам. Он взвесил на воображаемых весах задание и Карину — получалось, что Карину надо убрать во имя конечной цели. Это было самое простое решение. Тогда Алексей вообразил на весах другую пару — доверие Мамонта (полученное в результате убийства Карины) и исчезновение Мамонта. Что из этого будет полезнее для задания?
Ответом стала пуля в затылок Мамонту. Добавь Алексей даже немного доверия к себе, Мамонт всё равно будет таскать его рядом как щенка на привязи, воображая себя мудрым и опытным наставником. Это явно не поможет Алексею при выполнении задания. Возможно, ему даже понадобится убрать Мамонта. Так почему бы этого не сделать прямо сейчас?
Он сделал. И сейчас старался не думать, было это ошибкой или нет. Он просто ехал к месту встречи, откуда все потом должны были отправиться на склад.
Сбор был назначен в одном из городских офисов Фирмы, стандартном помещении со стандартным набором оргтехники и стандартно-успокаивающим цветом стен. На Харкевича этот трюк сегодня не действовал, он был взъерошен и весьма озабочен; он отдавал громкие распоряжения, отвечал на звонки, грыз карандаши и яростно чесал в затылке. Иначе говоря, он пытался соответствовать возложенной на него ответственности, однако почему-то от него исходило ощущение не порядка, а разрастающегося хаоса.
Отбросив очередной мобильник, он выцепил из множества движущихся людей Алексея и ткнул в него пальцем:
— Ты… А где Мамонт?
— Он сказал, что у него важное дело. Может, опоздает.
— Он что, рехнулся? — Харкевич только хотел возмутиться и проорать что-нибудь резкое и громкое. Но тут его снова позвали к телефону, он отошёл в сторону и больше не проявлял интереса к Алексею.
— Ты расскажешь мне об этом важном деле? — прошептал голос над ухом. Алексей вздрогнул. Морозова.
— Да. Конечно.
— Вот и славно. А я тебе расскажу о другом важном деле. Пойдём.
Она взяла его под руку и повела за собой, сдержанно улыбаясь. Харкевич проводил их рассеянным взглядом — Морозова выглядела сейчас как искушённая дама, увлекающая с собой молодого неопытного приятеля, чтобы посвятить его в некие деликатные тайны. Это было волнующе-непристойным зрелищем, и Харкевич ещё больше вспотел.
Это при том, что бронежилет пока лежал в чемодане. Будущий аукцион становился для Харкевича форменным кошмаром.
2
— Только без фокусов, — услышал Бондарев голос «бухгалтера». — Я имею в виду: держите себя в руках. Дело такое, азартное. Многие не выдерживают, срываются, начинают рвать рубашки на груди, лезут в драку…
— У вас же там наверняка будет охрана, — сказал Бондарев. — Они разнимут, успокоят, зашьют порванные рубашки.
— Само собой, — согласился «бухгалтер». — Но все равно неприятно. Знаете, вроде бы сидят солидные люди, и вдруг… Остаётся неприятный осадок. Кому-то из участников это настолько не понравится, что он не захочет больше с нами работать. Это убытки. Понимаете? Поэтому, если вы не уверены в крепости своих нервов, могу предложить кое-что успокоительное…
— Я справлюсь, — сказал Бондарев. — Но на всякий случай держите ваши таблетки наготове. Кстати, если вдруг мне посчастливится приобрести ваш товар… Как далеко распространяются ваши транспортные услуги? Хотя бы из Москвы вы мне его вывезете?
— А товар не в Москве, — сказал «бухгалтер». — Это слишком серьёзная вещь, чтобы подвергать её лишнему риску. Поэтому с вывозом проблем не возникнет. Мы поедем на тот склад, где вы уже были… Это не в Москве, хотя и рядом.
«Интересно, — подумал Бондарев. — Это он мне сейчас врёт, продолжает страховаться или как перед солидным клиентом может слегка пооткровенничать?»
Так или иначе, мини-вертолёт продолжал свой путь в летнем небе, машины наблюдения, сменяя друг друга, тоже держали след.
И в любом случае у них ещё оставался Алексей. Бондарев, правда, не знал — это слишком много или слишком мало.
А Дюк не мог его проконсультировать. Потому что был занят другими делами в совсем другом месте.
3
— Важное дело, — негромко произнесла Морозова. — Что у него там за важное дело?
— Ну… — Алексей чувствовал себя сейчас очень неуютно. Вроде бы его касалась нежная женская рука — легко и непринуждённо, но ощущение было как от сомкнувшегося на предплечье капкана. — Он сказал, что нужно убрать одну телку…
Алексей знал, что лучшая ложь — это 99 процентов правды и один процент недоговорённости. Пусть собеседник сам придумает себе неправду, в которую готов поверить.
— Телку? Ты хотел сказать — девушку…
— Ну да.
— Не пытайся выглядеть глупее, чем ты есть.
— Я не…
— Давай присядем.
Морозова завела Алексея в офисный кафетерий, который сейчас был пуст, — до обеда оставалось ещё много времени. Их руки расцепились — к облегчению Алексея, — и они сели за пластиковый стол, оставаясь по-прежнему на пугающе близком расстоянии.
— Мамонт поехал убивать какую-то девушку? Зная, что сегодня у нас важное мероприятие на складе…
— Он сказал, что это должен был сделать я, — виновато сказал Алексей.
— Но он не взял тебя с собой, — сочувственно проговорила Морозова. — Он не доверяет тебе, так? Ну ничего, у меня есть для тебя другое важное задание.
— Какое?
— Важное. Чтобы ты получше его понял, я расскажу тебе кое-что. Постарайся не заснуть, — усмехнулась Морозова. — Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать — это то, что сейчас называется тинейджерским возрастом, — мне больше нравилось бегать с мальчишками, чем проводить время с девочками моего возраста. Не потому, что мне нравилось лазить через заборы, падать с велосипедов, обдирать коленки об асфальт или драться. Секс меня в то время тоже особенно не волновал, их тоже. Что же меня тянуло к мальчишкам? Мне нравилось, что в отношениях между парнями было такое понятие, как «верность». То есть, если ты считаешь кого-то своим другом, ты хранишь ему верность, ты не предаёшь его. А в женской среде само понятие «предательство» лишено смысла, потому там нет прочных дружеских отношений, там все легко рвётся из-за самых что ни на есть глупых вещей — из-за мужчин, случайного обидного слова, сплетен… А там, где нет верности, там не может быть предательства. Ты меня понимаешь?
Так вот, когда я стала взрослой, то поняла, что во взрослом мире, независимо от того, мужчины это или женщины, господствует женский тип отношений. Тот, где нет верности и нет предательства. Где сегодня тебе улыбаются, держат за руку и клянутся в вечной дружбе, а завтра подкладывают тебе мину в автомобиль и не считают это предательством, потому что прежняя дружба не была настоящей. Мне это всегда очень не нравилось. Я понимаю, что изменить мир не в моих силах, но по дурацкой детской привычке я всегда старалась работать с мужчинами, надеясь, что они всё же не до конца испорчены, что в них сохранилось что-то от детской верности друзьям. И всё-таки раз за разом мне приходится переживать их очередные предательства. Они совершают их и не замечают. Мне же каждый раз очень больно. У меня буквально разрывается на куски сердце. Мне хочется покончить с собой, — Морозова внезапно выложила на стол «вальтер». — Или, на худой конец, кого-нибудь убить. К сожалению, у меня слишком развит инстинкт самосохранения, поэтому я так и не убила себя. Зато те, кто предавал меня…
Она замолчала, глядя куда-то мимо Алексея, а Алексей смотрел на пистолет, лежавший на столе ровно посредине. Смысл долгой речи Морозовой он перестал понимать где-то с середины, как только прозвучало слово «предательство».
Это слово заставило его выпрямиться в неудобном пластиковом кресле. Появление «вальтера» заставило его лоб зачесаться — словно в предчувствии пули.
Пустой кафетерий выглядел теперь совсем иначе — как специально подготовленное для убийства помещение. Кровь с напольных плиток смоется легко.
— Поэтому так важно то, что я тебе сейчас скажу, — снова заговорила Морозова. — Чтобы ты не подумал и не почувствовал…
— Вас кто-то предал, — сказал Алексей и неожиданно для себя уставился прямо в глаза Морозовой. Та улыбнулась и медленно отвела взгляд.
— Не меня лично. Всех нас. Всю организацию.
— Не может быть.
— Тебе не так много лет, а значит, ты ещё должен хотя бы немного помнить эти чувства… Верность и предательство.
— Я помню.
— Значит, у тебя не должно быть сомнений.
— У меня нет сомнений.
«Сейчас она предложит мне застрелиться, я возьму пистолет, направлю на неё, а там пусто, зато под столом у неё заряженный ствол, и она разнесёт меня на молекулы…»
— Тогда держи, — она пододвинула пистолет к Алексею.
— Что мне с этим делать?
— Убить предателя.
Алексей осторожно взял «вальтер», взвесил в ладони. Морозова, ничего не говоря, следила за его действиями. Алексей выщелкнул обойму — полная.
Он вставил обойму обратно. Сглотнул слюну.
— И… кто?
— Харкевич.
4
С юридической точки зрения дело Беловых представлялось Дюку как поспешно и плохо сколоченный табурет — чтобы тот рухнул, нужно просто подпилить ножки. Этим Дюк и занимался — сначала необходимые переговоры с адвокатом, потом необходимые переговоры в прокуратуре.
В промежутке он навестил прикреплённого к Беловым государственного адвоката, худого болезненного старичка с готовыми испугаться глазами, объяснил ему, как будут развиваться события, и выспросил всё, что старичок знал по делу Беловых. Адвокат был по-своему толковый и прогибался ещё до того, как Дюк собирался на него надавить. Эта встреча не потребовала ни денег, ни особенных угроз — просто решительного жёсткого тона и уверенности действий. Того и другого у Дюка хватало. Он выкачал из старичка нужную информацию и пошёл подпиливать вторую ножку табурета.
Если в частной адвокатской конторе он отсчитывал купюры, то в случае с высокопоставленным прокурорским работником Дюку было достаточно всего лишь зайти в кабинет и напомнить о себе. Дюк всегда считал, что знание — это страшная сила. Особенно знание тех вещей, которые кто-то, в данном случае прокурорский работник, предпочёл бы забыть навсегда.
Дюк изложил своё предложение и встретил полное понимание и поддержку. Однако этой поддержки и этого понимания было мало, потому что решение об аресте Беловых принималось на более высоком уровне.
Дюк попросил назвать фамилии людей, которые могли бы принять нужное решение. Ему назвали три фамилии. Дюк вспомнил, что две из трех попадались ему в оперативной справке — не бог весть что, но достаточно для эффективного разговора по душам.
Два разговора по душам заняли у Дюка сорок пять минут чистого времени. Никто особо не возражал против прекращения беловского дела, потому что не имел в этом деле личного интереса, однако все нехотя называли фактор, который никак не мог быть урегулирован силами прокуратуры или Управления внутренних дел. Этот фактор назывался «вдова Фоменко».
Наконец, под занавес долгого дня, забитого переговорами как бочка сельдью, около шести вечера, Дюк прошёл в большой кабинет городского прокурора, чья фамилия была третьей среди трех названных и на которого у Дюка почему-то ничего не было. Позже до него дошло почему — это был новый прокурор, только что переведённый с повышением из Астрахани. Астраханские досье Дюк посмотреть не догадался, а память у него была небезразмерная.
Прокурор уже имел представление, с кем имеет дело. То есть он не знал, кто именно перед ним сидит, но знал, что сидящий представляет нечто весьма значительное. Типа управляемого тайфуна. Прокурор не хотел навлекать на себя стихийное бедствие и был вежлив.
— Как там Москва, стоит? — улыбнулся прокурор. Дюка несколько удивила такая постановка вопроса, но потом он решил, что в этой игривой фразе скрывается подсознательное желание провинциальной России, чтобы Москва наконец провалилась куда-нибудь к чёртовой матери.
— По моим сведениям, ещё стоит, — ответил Дюк и хотел перейти к делу, но прокурора не оставляла надежда всё же выяснить, кто именно стоит за московским гостем.
— Как там Борис Григорьевич поживает? — спросил прокурор и получил в ответ кислую мину Дюка. — А-а-а… А Николай Сергеевич? — Дюк нетерпеливо заёрзал в кресле. — Александр Магниевич?..
Последнее имя, очевидно, было пределом фантазии прокурора, оставалось только имя человека на портрете, висевшем на стене за спиной прокурора, но называть его было бы излишним.
— Есть такое мнение, — сказал Дюк столь значительно, чтобы у прокурора исчезли сомнения о высоте, с которой исходит это мнение, — что дело Беловых нужно прикрыть. В нём нет никакого смысла. Ваши подчинённые, с которыми я переговорил, считают так же. Со стороны ГУВД возражений тоже не предвидится.
Прокурор кивнул и выразил полное согласие, но…
— Но мы не можем сначала громогласно обвинять людей, а потом просто выпускать их на свободу, как будто ничего не случилось. Нужно соблюсти процедуру…
Дюк изложил своё предчувствие о ходатайстве известного городского адвоката на изменение меры пресечения. Женщины окажутся на свободе, тем временем в материалах дела обнаружатся мелкие проколы, дело отправят на доследование… И оно затеряется где-то в пыльных архивах.
— Это всё замечательно, — сказал прокурор. — Но есть же ещё…
— Да ну её к чёрту, — в сердцах бросил Дюк. Его уже изрядно утомили постоянные упоминания вдовы Фоменко как непреодолимого препятствия. — Кто здесь командует правосудием — вы или она?
Прокурор знал правильный ответ на этот вопрос, но…
— Безусловно, женщина она не совсем здоровая… Не совсем адекватная…
— Да она просто свихнулась.
— Примерно это я и имел в виду. Но, с другой стороны…
— С другой стороны, она просто стерва.
— …эта история получила слишком широкую огласку. Вы в Москве, наверное, не знаете, но местные газеты много писали о трагической истории полковника Фоменко, о его загадочном исчезновении, о несчастной семье полковника, о ненайденных убийцах… За делом Беловых внимательно следят, и, как только там произойдут какие-то подвижки, всё будет в газетах… Будут вопросы — если не Беловы замешаны в убийстве, то кто? Нам не нужны такие вопросы. Нам нужно все сделать как можно тише, и я не знаю, как это сделать. Потому что вдова немедленно поставит всех на уши. Она весьма убедительно рыдает перед телекамерами.
— Очень трогательно, — сказал Дюк. — Вы пытаетесь меня убедить, что не сможете заткнуть местную прессу парой телефонных звонков?
Прокурор пробурчал что-то не совсем разборчивое.
— Это значит — могу, но не по такому же незначительному поводу? — предположил Дюк.
Прокурор улыбнулся честной и располагающей к себе улыбкой.
— Так, — сказал Дюк после минутного размышления. — Кажется, я понял. Проблема во вдове и местной прессе, которая любит расписывать её страдания. Представим, что у вдовы появилась иная причина для страданий…
— Как вы себе это представляете? — заинтересовался прокурор. — Я бы только не хотел шума…
— Я все делаю по возможности тихо, — заверил его Дюк.
5
Они ехали невыносимо долго. «Бухгалтер» всё же не соврал, и они явно выбрались из города — остановок перед светофорами случалось все меньше, всё больше становилась скорость машины, которая вырвалась из городского столпотворения.
Чтобы пассажирам с завязанными глазами было не так скучно, «бухгалтер» вставил диск в плеер, и в салоне заиграла странная музыка — Бондарев даже не сразу сообразил, что это такое. Что-то было знакомое в этой песне, и в то же время Бондарев готов был поклясться, что слышит её впервые. Затем он сообразил — кукольные азиатские голоса под аккомпанемент писклявых инструментов старательно перепевали российские поп-хиты.
— Говорят, что это смешно, — сказал «бухгалтер».
— Ну, что-то в этом есть, — вежливо ответил Бондарев.
— Некоторые даже смеются.
— Ну… — Бондарев не знал, что ему следует сказать по этому поводу. — Японские штучки.
— Китайские, — поправил «бухгалтер».
— Я не различаю азиатские языки.
— Это же очень просто. Хотя, наверное, надо прожить некоторое время в тамошних местах, чтобы всё стало так просто.
— Вы жили в Китае?
— Довольно долго. У меня там были дела.
— В Пекине? Или Гонконге?
— В одной свободной экономической зоне, — уклончиво ответил «бухгалтер».
— Вернулись, потому что надоело?
— Нет, не надоело. Просто меня пригласили сюда как ценного специалиста. Когда закончится контракт, то, возможно, вернусь в Китай.
«Бухгалтер» выключил плеер, оборвав сладкое кукольное пение.
— Раз вам не смешно, то нет смысла слушать. Давайте послушаем что-нибудь другое, — он включил приёмник и нашёл джазовую радиостанцию. Играли что-то длинное, извилистое, с захлёбывающимся саксофоном и мрачным контрабасом. Минут через пять Бондарев отметил, что эта штука даже не подаёт намёков, что когда-нибудь может закончиться. «Бухгалтер» довольно мурлыкал себе под нос нечто, отдалённо похожее на играемую по радио пьесу. Для Бондарева, который по причине недостаточной просвещённости решительно не понимал, зачем существует музыка, в которой не поют, это было разновидностью пытки.
— А это вам нравится? — наконец спохватился «бухгалтер».
Бондарев собрался сказать что-то в меру колкое, но Марат опередил его — он звучно всхрапнул.
— О! — скорбно сказал «бухгалтер».
— По крайней мере, это было смешно, — отозвался Бондарев. Он хотел спросить, долго ли осталось ехать, но тут что-то стало происходить с машиной — размеренный бег по шоссе сменился резкими поворотами, звуками тормозящих покрышек, переключением передач и другими малопонятными манёврами.
Что-то происходило, и оставалось лишь надеяться, что чёрный мини-автобус по-прежнему находится в поле зрения вертолёта и прочих агентов наружного наблюдения.
6
После наводящей на раздумья беседы с прокурором Дюк отправился в гостиницу. В гостинице на него нахлынули грустные воспоминания — об украденном из номера в прошлый приезд галстуке.
Дюк также признал обман Директора свершившимся фактом — теперь он уже никак не мог успеть вернуться в Москву во вторник к назначенному Директором времени. Какой стыд. Какой непрофессионализм.
Он проспал четыре часа, потом встал, оделся и отправился улаживать дела. Ночь шла к финалу, растворяясь под лучами солнца. Это было утро вторника, и к этому времени в Москве случилось много такого, от чего Дюк непременно вздрогнул бы. Вздрогнул и остановился. Возможно, он промокнул бы чистым носовым платком выступившие капельки пота. Но и только.
Потом он двинулся бы дальше, потому что тем, кто в Москве, он уже не мог помочь, не мог их спасти.
Он мог помочь только тем, кто был здесь. Он мог спасти сестру и мать Белова. Дюк шёл к дому по Лесному шоссе и даже понятия не имел, насколько Беловы сейчас нуждаются в его помощи.
Особенно Алена Белова, избранная вдовой Фоменко на роль жертвы. В это время Алена Белова спала в своей камере, ещё не зная, что скоро её разбудят, и пробуждение это не будет обычным.
Дюк шёл к дому Фоменко на Лесном шоссе. Он уже бывал здесь, он хорошо помнил все подходы, помнил расположение комнат, помнил, как отключается сигнализация. И ещё он помнил, как встретил здесь Алексея Белова и решил — вот он, тот парень, который ему нужен. Дюк думал тогда, что это выход, но оказалось, что это ещё одна ошибка. Он словно затыкал пробоины в тонущем корабле, но, как только одна дыра оказывалась заделанной, рядом немедленно прорывалась новая течь. Дюк затыкал их так, как будто всю жизнь только этим и занимался. Весь его долгий безошибочный период идеального профи оказался прелюдией к кошмару сплошных ошибок. Будто бы кто-то там наверху выдал Дюку не равномерное чередование взлётов и падений, а собрал все падения вместе и вывалил их зараз — пользуйся.
Дюк отключил сигнализацию и вошёл в дом. Свет горел во всех комнатах, работали два телевизора. Вдова в длинном бордовом халате лежала на диване и спала. Подушка была мокрой от слюны, стекавшей изо рта. Столик рядом с диваном был завален пустыми коробками от таблеток, а также таблетками без коробок. Дюк присел на корточки и изучил ассортимент. Кто бы ни был тот врач, который ей все это прописал, с головой у него было не все в порядке. Пульс вдовы приближался по частоте к летаргическому сну. Цвет лица также нельзя было назвать здоровым.
Дюк выпрямился. Всё было абсолютно ясно — вдова создала проблему, и она же её решила. У истории о несчастной милицейской вдове появится новый штришок — наркотики. Какая ирония — Фоменко боролся с незаконным оборотом наркотиков, а его вдова… С такой душераздирающей историей вряд ли кто-то вспомнит о Беловых.
Дюк отпер дверь главного входа — чтобы врачи «Скорой» могли попасть внутрь. В это время зазвонил телефон. Дюк кинулся было назад, чтобы отключить аппарат, но заметил, что вдова совершенно не реагирует на звонки. Дело было совсем плохо.
Между тем аппарат принял положенное количество неотвеченных гудков и включил автоответчик.
— Оставьте сообщение после сигнала, — лениво произнесла вдова. Точнее, её голос, записанный на плёнке. Сама вдова продолжала лежать неподвижным бордовым мешком и пускать слюни на золотисто-чёрные подушки под Версаче.
— Доброе утро, — сказал мужской голос. — Это Айрапетов. Ничего, что я так рано? Я по поводу нашего дела, думал, вам будет интересно. Слушаете? Это будет примерно через час. Я все устроил. Эту вашу… Ну, вы поняли… Девку поведут на допрос, и по пути кое-что случится. Вам понравится, честное слово. Всего хорошего.
Дюк с ненавистью смотрел на телефонный аппарат. Это случилось снова. Только он вроде бы все уладил, как…
Кое-что случится. Через час. По пути на допрос. Вам понравится.
— Ну ты и сволочь, — тихо сказал Дюк, глядя на спящую женщину. — Муж был тоже не подарок. Но ты…
На улицу он уже выбежал.
1
— Думай, — говорил ему Дюк. — Думай и анализируй. Самое простое, быстрее всего пришедшее в голову решение — не всегда самое верное. Постарайся рассмотреть проблему с разных сторон. Подумай, не упустил ли ты чего. И сделай все это за три секунды. Привыкни к тому, что ты не услышишь голоса командира в наушнике и никто не примет верного решения, кроме тебя самого. Сила Конторы всегда была в том, что мы можем не только вломиться в здание толпой в полсотни человек и перестрелять все живое, мы также умеем выживать и действовать в одиночку. Если ты допустил ошибку и остался после этого жив — забудь об ошибке, не анализируй её, не грызи себя — для этого будет время позже. Сейчас забудь об ошибке и переходи к следующему этапу. Сосредоточься на нём, не забывая при этом о конечной цели…
Дюк много чего говорил, и Алексей надеялся, что он хотя бы отчасти последовал его урокам. Он взвесил на воображаемых весах задание и Карину — получалось, что Карину надо убрать во имя конечной цели. Это было самое простое решение. Тогда Алексей вообразил на весах другую пару — доверие Мамонта (полученное в результате убийства Карины) и исчезновение Мамонта. Что из этого будет полезнее для задания?
Ответом стала пуля в затылок Мамонту. Добавь Алексей даже немного доверия к себе, Мамонт всё равно будет таскать его рядом как щенка на привязи, воображая себя мудрым и опытным наставником. Это явно не поможет Алексею при выполнении задания. Возможно, ему даже понадобится убрать Мамонта. Так почему бы этого не сделать прямо сейчас?
Он сделал. И сейчас старался не думать, было это ошибкой или нет. Он просто ехал к месту встречи, откуда все потом должны были отправиться на склад.
Сбор был назначен в одном из городских офисов Фирмы, стандартном помещении со стандартным набором оргтехники и стандартно-успокаивающим цветом стен. На Харкевича этот трюк сегодня не действовал, он был взъерошен и весьма озабочен; он отдавал громкие распоряжения, отвечал на звонки, грыз карандаши и яростно чесал в затылке. Иначе говоря, он пытался соответствовать возложенной на него ответственности, однако почему-то от него исходило ощущение не порядка, а разрастающегося хаоса.
Отбросив очередной мобильник, он выцепил из множества движущихся людей Алексея и ткнул в него пальцем:
— Ты… А где Мамонт?
— Он сказал, что у него важное дело. Может, опоздает.
— Он что, рехнулся? — Харкевич только хотел возмутиться и проорать что-нибудь резкое и громкое. Но тут его снова позвали к телефону, он отошёл в сторону и больше не проявлял интереса к Алексею.
— Ты расскажешь мне об этом важном деле? — прошептал голос над ухом. Алексей вздрогнул. Морозова.
— Да. Конечно.
— Вот и славно. А я тебе расскажу о другом важном деле. Пойдём.
Она взяла его под руку и повела за собой, сдержанно улыбаясь. Харкевич проводил их рассеянным взглядом — Морозова выглядела сейчас как искушённая дама, увлекающая с собой молодого неопытного приятеля, чтобы посвятить его в некие деликатные тайны. Это было волнующе-непристойным зрелищем, и Харкевич ещё больше вспотел.
Это при том, что бронежилет пока лежал в чемодане. Будущий аукцион становился для Харкевича форменным кошмаром.
2
— Только без фокусов, — услышал Бондарев голос «бухгалтера». — Я имею в виду: держите себя в руках. Дело такое, азартное. Многие не выдерживают, срываются, начинают рвать рубашки на груди, лезут в драку…
— У вас же там наверняка будет охрана, — сказал Бондарев. — Они разнимут, успокоят, зашьют порванные рубашки.
— Само собой, — согласился «бухгалтер». — Но все равно неприятно. Знаете, вроде бы сидят солидные люди, и вдруг… Остаётся неприятный осадок. Кому-то из участников это настолько не понравится, что он не захочет больше с нами работать. Это убытки. Понимаете? Поэтому, если вы не уверены в крепости своих нервов, могу предложить кое-что успокоительное…
— Я справлюсь, — сказал Бондарев. — Но на всякий случай держите ваши таблетки наготове. Кстати, если вдруг мне посчастливится приобрести ваш товар… Как далеко распространяются ваши транспортные услуги? Хотя бы из Москвы вы мне его вывезете?
— А товар не в Москве, — сказал «бухгалтер». — Это слишком серьёзная вещь, чтобы подвергать её лишнему риску. Поэтому с вывозом проблем не возникнет. Мы поедем на тот склад, где вы уже были… Это не в Москве, хотя и рядом.
«Интересно, — подумал Бондарев. — Это он мне сейчас врёт, продолжает страховаться или как перед солидным клиентом может слегка пооткровенничать?»
Так или иначе, мини-вертолёт продолжал свой путь в летнем небе, машины наблюдения, сменяя друг друга, тоже держали след.
И в любом случае у них ещё оставался Алексей. Бондарев, правда, не знал — это слишком много или слишком мало.
А Дюк не мог его проконсультировать. Потому что был занят другими делами в совсем другом месте.
3
— Важное дело, — негромко произнесла Морозова. — Что у него там за важное дело?
— Ну… — Алексей чувствовал себя сейчас очень неуютно. Вроде бы его касалась нежная женская рука — легко и непринуждённо, но ощущение было как от сомкнувшегося на предплечье капкана. — Он сказал, что нужно убрать одну телку…
Алексей знал, что лучшая ложь — это 99 процентов правды и один процент недоговорённости. Пусть собеседник сам придумает себе неправду, в которую готов поверить.
— Телку? Ты хотел сказать — девушку…
— Ну да.
— Не пытайся выглядеть глупее, чем ты есть.
— Я не…
— Давай присядем.
Морозова завела Алексея в офисный кафетерий, который сейчас был пуст, — до обеда оставалось ещё много времени. Их руки расцепились — к облегчению Алексея, — и они сели за пластиковый стол, оставаясь по-прежнему на пугающе близком расстоянии.
— Мамонт поехал убивать какую-то девушку? Зная, что сегодня у нас важное мероприятие на складе…
— Он сказал, что это должен был сделать я, — виновато сказал Алексей.
— Но он не взял тебя с собой, — сочувственно проговорила Морозова. — Он не доверяет тебе, так? Ну ничего, у меня есть для тебя другое важное задание.
— Какое?
— Важное. Чтобы ты получше его понял, я расскажу тебе кое-что. Постарайся не заснуть, — усмехнулась Морозова. — Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать — это то, что сейчас называется тинейджерским возрастом, — мне больше нравилось бегать с мальчишками, чем проводить время с девочками моего возраста. Не потому, что мне нравилось лазить через заборы, падать с велосипедов, обдирать коленки об асфальт или драться. Секс меня в то время тоже особенно не волновал, их тоже. Что же меня тянуло к мальчишкам? Мне нравилось, что в отношениях между парнями было такое понятие, как «верность». То есть, если ты считаешь кого-то своим другом, ты хранишь ему верность, ты не предаёшь его. А в женской среде само понятие «предательство» лишено смысла, потому там нет прочных дружеских отношений, там все легко рвётся из-за самых что ни на есть глупых вещей — из-за мужчин, случайного обидного слова, сплетен… А там, где нет верности, там не может быть предательства. Ты меня понимаешь?
Так вот, когда я стала взрослой, то поняла, что во взрослом мире, независимо от того, мужчины это или женщины, господствует женский тип отношений. Тот, где нет верности и нет предательства. Где сегодня тебе улыбаются, держат за руку и клянутся в вечной дружбе, а завтра подкладывают тебе мину в автомобиль и не считают это предательством, потому что прежняя дружба не была настоящей. Мне это всегда очень не нравилось. Я понимаю, что изменить мир не в моих силах, но по дурацкой детской привычке я всегда старалась работать с мужчинами, надеясь, что они всё же не до конца испорчены, что в них сохранилось что-то от детской верности друзьям. И всё-таки раз за разом мне приходится переживать их очередные предательства. Они совершают их и не замечают. Мне же каждый раз очень больно. У меня буквально разрывается на куски сердце. Мне хочется покончить с собой, — Морозова внезапно выложила на стол «вальтер». — Или, на худой конец, кого-нибудь убить. К сожалению, у меня слишком развит инстинкт самосохранения, поэтому я так и не убила себя. Зато те, кто предавал меня…
Она замолчала, глядя куда-то мимо Алексея, а Алексей смотрел на пистолет, лежавший на столе ровно посредине. Смысл долгой речи Морозовой он перестал понимать где-то с середины, как только прозвучало слово «предательство».
Это слово заставило его выпрямиться в неудобном пластиковом кресле. Появление «вальтера» заставило его лоб зачесаться — словно в предчувствии пули.
Пустой кафетерий выглядел теперь совсем иначе — как специально подготовленное для убийства помещение. Кровь с напольных плиток смоется легко.
— Поэтому так важно то, что я тебе сейчас скажу, — снова заговорила Морозова. — Чтобы ты не подумал и не почувствовал…
— Вас кто-то предал, — сказал Алексей и неожиданно для себя уставился прямо в глаза Морозовой. Та улыбнулась и медленно отвела взгляд.
— Не меня лично. Всех нас. Всю организацию.
— Не может быть.
— Тебе не так много лет, а значит, ты ещё должен хотя бы немного помнить эти чувства… Верность и предательство.
— Я помню.
— Значит, у тебя не должно быть сомнений.
— У меня нет сомнений.
«Сейчас она предложит мне застрелиться, я возьму пистолет, направлю на неё, а там пусто, зато под столом у неё заряженный ствол, и она разнесёт меня на молекулы…»
— Тогда держи, — она пододвинула пистолет к Алексею.
— Что мне с этим делать?
— Убить предателя.
Алексей осторожно взял «вальтер», взвесил в ладони. Морозова, ничего не говоря, следила за его действиями. Алексей выщелкнул обойму — полная.
Он вставил обойму обратно. Сглотнул слюну.
— И… кто?
— Харкевич.
4
С юридической точки зрения дело Беловых представлялось Дюку как поспешно и плохо сколоченный табурет — чтобы тот рухнул, нужно просто подпилить ножки. Этим Дюк и занимался — сначала необходимые переговоры с адвокатом, потом необходимые переговоры в прокуратуре.
В промежутке он навестил прикреплённого к Беловым государственного адвоката, худого болезненного старичка с готовыми испугаться глазами, объяснил ему, как будут развиваться события, и выспросил всё, что старичок знал по делу Беловых. Адвокат был по-своему толковый и прогибался ещё до того, как Дюк собирался на него надавить. Эта встреча не потребовала ни денег, ни особенных угроз — просто решительного жёсткого тона и уверенности действий. Того и другого у Дюка хватало. Он выкачал из старичка нужную информацию и пошёл подпиливать вторую ножку табурета.
Если в частной адвокатской конторе он отсчитывал купюры, то в случае с высокопоставленным прокурорским работником Дюку было достаточно всего лишь зайти в кабинет и напомнить о себе. Дюк всегда считал, что знание — это страшная сила. Особенно знание тех вещей, которые кто-то, в данном случае прокурорский работник, предпочёл бы забыть навсегда.
Дюк изложил своё предложение и встретил полное понимание и поддержку. Однако этой поддержки и этого понимания было мало, потому что решение об аресте Беловых принималось на более высоком уровне.
Дюк попросил назвать фамилии людей, которые могли бы принять нужное решение. Ему назвали три фамилии. Дюк вспомнил, что две из трех попадались ему в оперативной справке — не бог весть что, но достаточно для эффективного разговора по душам.
Два разговора по душам заняли у Дюка сорок пять минут чистого времени. Никто особо не возражал против прекращения беловского дела, потому что не имел в этом деле личного интереса, однако все нехотя называли фактор, который никак не мог быть урегулирован силами прокуратуры или Управления внутренних дел. Этот фактор назывался «вдова Фоменко».
Наконец, под занавес долгого дня, забитого переговорами как бочка сельдью, около шести вечера, Дюк прошёл в большой кабинет городского прокурора, чья фамилия была третьей среди трех названных и на которого у Дюка почему-то ничего не было. Позже до него дошло почему — это был новый прокурор, только что переведённый с повышением из Астрахани. Астраханские досье Дюк посмотреть не догадался, а память у него была небезразмерная.
Прокурор уже имел представление, с кем имеет дело. То есть он не знал, кто именно перед ним сидит, но знал, что сидящий представляет нечто весьма значительное. Типа управляемого тайфуна. Прокурор не хотел навлекать на себя стихийное бедствие и был вежлив.
— Как там Москва, стоит? — улыбнулся прокурор. Дюка несколько удивила такая постановка вопроса, но потом он решил, что в этой игривой фразе скрывается подсознательное желание провинциальной России, чтобы Москва наконец провалилась куда-нибудь к чёртовой матери.
— По моим сведениям, ещё стоит, — ответил Дюк и хотел перейти к делу, но прокурора не оставляла надежда всё же выяснить, кто именно стоит за московским гостем.
— Как там Борис Григорьевич поживает? — спросил прокурор и получил в ответ кислую мину Дюка. — А-а-а… А Николай Сергеевич? — Дюк нетерпеливо заёрзал в кресле. — Александр Магниевич?..
Последнее имя, очевидно, было пределом фантазии прокурора, оставалось только имя человека на портрете, висевшем на стене за спиной прокурора, но называть его было бы излишним.
— Есть такое мнение, — сказал Дюк столь значительно, чтобы у прокурора исчезли сомнения о высоте, с которой исходит это мнение, — что дело Беловых нужно прикрыть. В нём нет никакого смысла. Ваши подчинённые, с которыми я переговорил, считают так же. Со стороны ГУВД возражений тоже не предвидится.
Прокурор кивнул и выразил полное согласие, но…
— Но мы не можем сначала громогласно обвинять людей, а потом просто выпускать их на свободу, как будто ничего не случилось. Нужно соблюсти процедуру…
Дюк изложил своё предчувствие о ходатайстве известного городского адвоката на изменение меры пресечения. Женщины окажутся на свободе, тем временем в материалах дела обнаружатся мелкие проколы, дело отправят на доследование… И оно затеряется где-то в пыльных архивах.
— Это всё замечательно, — сказал прокурор. — Но есть же ещё…
— Да ну её к чёрту, — в сердцах бросил Дюк. Его уже изрядно утомили постоянные упоминания вдовы Фоменко как непреодолимого препятствия. — Кто здесь командует правосудием — вы или она?
Прокурор знал правильный ответ на этот вопрос, но…
— Безусловно, женщина она не совсем здоровая… Не совсем адекватная…
— Да она просто свихнулась.
— Примерно это я и имел в виду. Но, с другой стороны…
— С другой стороны, она просто стерва.
— …эта история получила слишком широкую огласку. Вы в Москве, наверное, не знаете, но местные газеты много писали о трагической истории полковника Фоменко, о его загадочном исчезновении, о несчастной семье полковника, о ненайденных убийцах… За делом Беловых внимательно следят, и, как только там произойдут какие-то подвижки, всё будет в газетах… Будут вопросы — если не Беловы замешаны в убийстве, то кто? Нам не нужны такие вопросы. Нам нужно все сделать как можно тише, и я не знаю, как это сделать. Потому что вдова немедленно поставит всех на уши. Она весьма убедительно рыдает перед телекамерами.
— Очень трогательно, — сказал Дюк. — Вы пытаетесь меня убедить, что не сможете заткнуть местную прессу парой телефонных звонков?
Прокурор пробурчал что-то не совсем разборчивое.
— Это значит — могу, но не по такому же незначительному поводу? — предположил Дюк.
Прокурор улыбнулся честной и располагающей к себе улыбкой.
— Так, — сказал Дюк после минутного размышления. — Кажется, я понял. Проблема во вдове и местной прессе, которая любит расписывать её страдания. Представим, что у вдовы появилась иная причина для страданий…
— Как вы себе это представляете? — заинтересовался прокурор. — Я бы только не хотел шума…
— Я все делаю по возможности тихо, — заверил его Дюк.
5
Они ехали невыносимо долго. «Бухгалтер» всё же не соврал, и они явно выбрались из города — остановок перед светофорами случалось все меньше, всё больше становилась скорость машины, которая вырвалась из городского столпотворения.
Чтобы пассажирам с завязанными глазами было не так скучно, «бухгалтер» вставил диск в плеер, и в салоне заиграла странная музыка — Бондарев даже не сразу сообразил, что это такое. Что-то было знакомое в этой песне, и в то же время Бондарев готов был поклясться, что слышит её впервые. Затем он сообразил — кукольные азиатские голоса под аккомпанемент писклявых инструментов старательно перепевали российские поп-хиты.
— Говорят, что это смешно, — сказал «бухгалтер».
— Ну, что-то в этом есть, — вежливо ответил Бондарев.
— Некоторые даже смеются.
— Ну… — Бондарев не знал, что ему следует сказать по этому поводу. — Японские штучки.
— Китайские, — поправил «бухгалтер».
— Я не различаю азиатские языки.
— Это же очень просто. Хотя, наверное, надо прожить некоторое время в тамошних местах, чтобы всё стало так просто.
— Вы жили в Китае?
— Довольно долго. У меня там были дела.
— В Пекине? Или Гонконге?
— В одной свободной экономической зоне, — уклончиво ответил «бухгалтер».
— Вернулись, потому что надоело?
— Нет, не надоело. Просто меня пригласили сюда как ценного специалиста. Когда закончится контракт, то, возможно, вернусь в Китай.
«Бухгалтер» выключил плеер, оборвав сладкое кукольное пение.
— Раз вам не смешно, то нет смысла слушать. Давайте послушаем что-нибудь другое, — он включил приёмник и нашёл джазовую радиостанцию. Играли что-то длинное, извилистое, с захлёбывающимся саксофоном и мрачным контрабасом. Минут через пять Бондарев отметил, что эта штука даже не подаёт намёков, что когда-нибудь может закончиться. «Бухгалтер» довольно мурлыкал себе под нос нечто, отдалённо похожее на играемую по радио пьесу. Для Бондарева, который по причине недостаточной просвещённости решительно не понимал, зачем существует музыка, в которой не поют, это было разновидностью пытки.
— А это вам нравится? — наконец спохватился «бухгалтер».
Бондарев собрался сказать что-то в меру колкое, но Марат опередил его — он звучно всхрапнул.
— О! — скорбно сказал «бухгалтер».
— По крайней мере, это было смешно, — отозвался Бондарев. Он хотел спросить, долго ли осталось ехать, но тут что-то стало происходить с машиной — размеренный бег по шоссе сменился резкими поворотами, звуками тормозящих покрышек, переключением передач и другими малопонятными манёврами.
Что-то происходило, и оставалось лишь надеяться, что чёрный мини-автобус по-прежнему находится в поле зрения вертолёта и прочих агентов наружного наблюдения.
6
После наводящей на раздумья беседы с прокурором Дюк отправился в гостиницу. В гостинице на него нахлынули грустные воспоминания — об украденном из номера в прошлый приезд галстуке.
Дюк также признал обман Директора свершившимся фактом — теперь он уже никак не мог успеть вернуться в Москву во вторник к назначенному Директором времени. Какой стыд. Какой непрофессионализм.
Он проспал четыре часа, потом встал, оделся и отправился улаживать дела. Ночь шла к финалу, растворяясь под лучами солнца. Это было утро вторника, и к этому времени в Москве случилось много такого, от чего Дюк непременно вздрогнул бы. Вздрогнул и остановился. Возможно, он промокнул бы чистым носовым платком выступившие капельки пота. Но и только.
Потом он двинулся бы дальше, потому что тем, кто в Москве, он уже не мог помочь, не мог их спасти.
Он мог помочь только тем, кто был здесь. Он мог спасти сестру и мать Белова. Дюк шёл к дому по Лесному шоссе и даже понятия не имел, насколько Беловы сейчас нуждаются в его помощи.
Особенно Алена Белова, избранная вдовой Фоменко на роль жертвы. В это время Алена Белова спала в своей камере, ещё не зная, что скоро её разбудят, и пробуждение это не будет обычным.
Дюк шёл к дому Фоменко на Лесном шоссе. Он уже бывал здесь, он хорошо помнил все подходы, помнил расположение комнат, помнил, как отключается сигнализация. И ещё он помнил, как встретил здесь Алексея Белова и решил — вот он, тот парень, который ему нужен. Дюк думал тогда, что это выход, но оказалось, что это ещё одна ошибка. Он словно затыкал пробоины в тонущем корабле, но, как только одна дыра оказывалась заделанной, рядом немедленно прорывалась новая течь. Дюк затыкал их так, как будто всю жизнь только этим и занимался. Весь его долгий безошибочный период идеального профи оказался прелюдией к кошмару сплошных ошибок. Будто бы кто-то там наверху выдал Дюку не равномерное чередование взлётов и падений, а собрал все падения вместе и вывалил их зараз — пользуйся.
Дюк отключил сигнализацию и вошёл в дом. Свет горел во всех комнатах, работали два телевизора. Вдова в длинном бордовом халате лежала на диване и спала. Подушка была мокрой от слюны, стекавшей изо рта. Столик рядом с диваном был завален пустыми коробками от таблеток, а также таблетками без коробок. Дюк присел на корточки и изучил ассортимент. Кто бы ни был тот врач, который ей все это прописал, с головой у него было не все в порядке. Пульс вдовы приближался по частоте к летаргическому сну. Цвет лица также нельзя было назвать здоровым.
Дюк выпрямился. Всё было абсолютно ясно — вдова создала проблему, и она же её решила. У истории о несчастной милицейской вдове появится новый штришок — наркотики. Какая ирония — Фоменко боролся с незаконным оборотом наркотиков, а его вдова… С такой душераздирающей историей вряд ли кто-то вспомнит о Беловых.
Дюк отпер дверь главного входа — чтобы врачи «Скорой» могли попасть внутрь. В это время зазвонил телефон. Дюк кинулся было назад, чтобы отключить аппарат, но заметил, что вдова совершенно не реагирует на звонки. Дело было совсем плохо.
Между тем аппарат принял положенное количество неотвеченных гудков и включил автоответчик.
— Оставьте сообщение после сигнала, — лениво произнесла вдова. Точнее, её голос, записанный на плёнке. Сама вдова продолжала лежать неподвижным бордовым мешком и пускать слюни на золотисто-чёрные подушки под Версаче.
— Доброе утро, — сказал мужской голос. — Это Айрапетов. Ничего, что я так рано? Я по поводу нашего дела, думал, вам будет интересно. Слушаете? Это будет примерно через час. Я все устроил. Эту вашу… Ну, вы поняли… Девку поведут на допрос, и по пути кое-что случится. Вам понравится, честное слово. Всего хорошего.
Дюк с ненавистью смотрел на телефонный аппарат. Это случилось снова. Только он вроде бы все уладил, как…
Кое-что случится. Через час. По пути на допрос. Вам понравится.
— Ну ты и сволочь, — тихо сказал Дюк, глядя на спящую женщину. — Муж был тоже не подарок. Но ты…
На улицу он уже выбежал.
Глава 32
Здесь и сейчас
1
Тяжкое бремя руководителя — бесконечно улыбаться незнакомым и несимпатичным придуркам, пожимать их большие шершавые руки, слушать их дурацкие слова… И все это лишь по одной причине — кто-то из них выложит не меньше пары «зелёных» «лимонов» за маленькую ядерную бомбочку. Зарабатывая эти «лимоны» для Фирмы, Харкевич чувствовал себя настоящим страдальцем, а ведь аукцион по-настоящему ещё и не начинался. Он пожал с две дюжины рук, принадлежавших двум дюжинам людей, представлявших шестерых потенциальных покупателей. Периодически Харкевич отходил в сторону и вытирал ладонь платком — кто знает, что за заразу привезли с собой эти уроды. Ясно же, кто это такие — либо террористы, либо представители террористов по связям с общественностью. Сидели где-то по горам и пустыням, потом спустились вниз за атомной бомбой. Очень приятно. Чувствуйте себя как дома. Не забудьте пройти дезинфекцию.
Когда все собрались, Харкевич связался со Вторым, и тот подтвердил, что на подходах к бункеру все тихо, никакой подозрительной активности. Стало быть, все безопасно, стало быть, все шесть групп были доставлены на место с должной степенью предосторожности. Теперь на первый план должен был выйти Харкевич и блеснуть организаторскими способностями.
— Прошу внимания, — сказал Харкевич. Ни одна сволочь в этом огромном бетонном сарае не обратила внимания на его слова. Харкевич в бешенстве обернулся на Алексея — Морозова приставила к нему парня на всякий случай, но сейчас Харкевичу был нужен только один случай — пнуть кого-нибудь со всей силы и выразить свою злость на собравшуюся уродскую террористическую толпу.
— Может, микрофон нужен? — предположил Алексей.
— Заткнись, — в сердцах бросил Харкевич и махнул рукой охране. Те скрылись за дверью, а через минуту появились снова. Все разговоры вокруг постепенно стихли, и вся уродская террористическая толпа уставилась на охранников. Точнее, на то, что они вывозили из комнаты.
Это была металлическая стойка на колёсах, и колеса безбожно скрипели под тяжестью груза. Вот этот бьющий по ушам скрип и заставил участников аукциона обернуться, а обернувшись, они увидели выезжающий на стойке груз и замолчали.
— Кхе, — злобно начал Харкевич вторую попытку. — Прошу внимания.
Он встал перед колёсной стойкой, и теперь все были вынуждены смотреть на него.
— Давайте перейдём к делу, — сказал Харкевич. — Здесь не самое комфортное место для переговоров, — нервно ухмыльнулся он, описав рукой полукруг. — Но мы собрали вас на складе с одной целью — чтобы сначала вы могли увидеть товар своими глазами. Изделие хранится здесь в специально оборудованном помещении, сейчас вы видите это изделие, вы видите, что нам действительно есть что вам предложить. После того как вы убедитесь в нашей добросовестности, мы поднимемся в более удобное помещение, где, собственно, и проведём торги.
Он закончил свою речь, и какое-то время стояла тишина, в которой было слышно лишь гудение вентиляционной системы.
— Вот, — сказал Харкевич, оглядывая стоящих перед ним людей. — Какие у вас вопросы?
— Вопрос такой, — спрашивал серьёзный мужчина в тёмном костюме, мало отличимый от десятка других серьёзных мужчин в тёмных костюмах. — По дороге сюда у нас забрали все приборы, с помощью которых можно было бы протестировать ваше изделие — под предлогом, что это могут быть приборы для электронной слежки. Каким местом теперь мы сможем проверить, что это действительно переносной ядерный заряд, а не набор проводов и металлолома?
Харкевич хотел сказать что-то типа — не веришь, так вали отсюда на х… Или ты думаешь, что мы устроим показательный ядерный взрыв для удовольствия твоей тупой башки? Но он помнил о значимости своей сегодняшней миссии. Поэтому он отошёл в сторону и предоставил слово тощему бородатому специалисту, который начал компостировать присутствующим мозги словами про какую-то критическую массу, адекватный механизм, нейтронный генератор и цепную реакцию… Оставалось надеяться, что в каждой из шести делегаций найдётся человек, способный понять данный бред. Или что слова бородатого специалиста сыграют роль гипноза и усыпят подозрительность толпы террористических уродов.
Пока специалист плевался незнакомыми словами. Харкевич стоял в стороне и смотрел на шесть чемоданов в руках собравшихся.
— Знаешь что? — тихо сказал Харкевич Алексею. — Гораздо проще и быстрее было бы сейчас перестрелять этих козлов безо всякого аукциона. Миллион двести тысяч чистой прибыли. А эту радиоактивную штуку можно было просто выбросить — меньше возни.
— Мне пойти сказать Морозовой? — прошептал парень.
— Нет! Это же шутка, придурок, — поспешно проговорил Харкевич. — Стой на месте.
— Мне в туалет надо.
Харкевич закатил глаза: «Господи, с какими уродами приходится работать! В такой важный момент у этого молокососа недержание».
— Бегом, — процедил Харкевич. — Одна нога здесь, другая…
Он подумал, что при таком общем уровне работников он, Харкевич, несомненная находка для Морозовой, Второго и прочих начальников. Они должны просто прыгать от счастья, что у них есть такой человек, которому можно доверить ответственные мероприятия типа сегодняшнего дурацкого аукциона.
Такой человек есть. А вот Мамонта почему-то нет. Почему? Кто-то что-то говорил на этот счёт… Ах да, это Алексей говорил. Типа, у Мамонта наметилось какое-то важное дело. Ну и что теперь? Он что, вообще не появится сегодня? Сегодня, когда нужны все люди…
Харкевич обернулся, чтобы раздражённо-иронично поинтересоваться у Белова планами Мамонта на сегодняшний день, но вспомнил, что интересоваться не у кого — он сам отпустил Белова в туалет. Харкевич вздохнул, но и тут было не все в порядке, бронежилет с непривычки давил на грудь и ребра, мешал дышать полной грудью.
Харкевич вытер пот с висков, краем уха слушая лекцию бородатого эксперта, и тут наткнулся взглядом на Китайца. Китаец вежливо наклонил голову, приветствуя Харкевича.
Тот поспешно кивнул в ответ и подумал, что Китаец — это, пожалуй, последний человек, которого Харкевич хотел бы здесь видеть. Китаец, в его представлениях, всегда предвещал неприятности. Сам его вид напоминал о том, что в этом мире есть страдания и боль, которую нельзя вообразить, пока не ощутишь собственными нервными окончаниями.
Присутствие здесь Китайца означало контроль со стороны всех Трех Толстяков, хотя напрямую Китаец подчинялся лишь кому-то одному из них. Китаец скромно стоял чуть в стороне и производил впечатление чуть застенчивого и аккуратного до мелочей человека средних лет. Что отчасти было правдой, если Китаец втыкал человеку стальную проволоку в одно ухо, то она непременно выходила из другого. При этом он обязательно говорил жертве: «Извините».
2
Сначала Алексей нашёл туалет и сделал там всё, что нужно. Потом он нашёл Морозову в небольшой комнате, которая находилась относительно рабочей площадки склада в том же положении, в котором находится будка киномеханика относительно зрительного зала. То есть вверху и сзади. Морозова сидела в большом мягком кресле и читала журнал. В стене перед ней находилось небольшое окно, через которое можно было наблюдать за происходящим внизу, но Морозова этого не делала.
Она посмотрела на Алексея поверх журнала и невозмутимо сказала:
— Ну.
— Он нервничает. Сказал, что проще было бы перестрелять всех этих людей и забрать деньги.
— Как всегда мудро, — усмехнулась Морозова. — Продолжай наблюдать за ним. Дождись конца аукциона. Потом убей его. В каком-нибудь укромном месте. Без свидетелей. И сразу сообщи мне.
— Хорошо.
Алексей посмотрел на окно. Что-то из старой жизни встрепенулось внутри его.
— Удобное место, — сказал Алексей.
— В каком смысле?
— Для наблюдения, — сказал Алексей, хотя хотел сказать — удобное место для огневой точки.
— Да, — согласилась Морозова. — Пожалуй.
— Но вы не наблюдаете за ними…
— Мне это неинтересно. К тому же наблюдающих и так слишком много. Можешь мне поверить.
Морозова была искренна лишь отчасти. Ей было интересно, и если бы Алексей обошёл её кресло и заглянул с другой стороны, то увидел бы идущий вдоль шеи Морозовой тонкий провод от наушника. Она осталась здесь, потому что отсюда действительно был хороший обзор, а также потому, что знала, что появление женщины среди двух десятков напряжённых и подозрительных мужчин отнюдь не разрядит ситуацию.
А вот наблюдателей за работой Харкевича и вправду было достаточно. Второй делегировал туда Китайца. Третий и сам был неподалёку — в дальнем конце склада, за толстой металлической дверью располагалась его «келья», где он лично и рукописно, не доверяя никаким компьютерам, вёл бухгалтерию Фирмы. Туда должны были поступить шесть залоговых взносов, и Третий лично бы записал их в соответствующую графу соответствующей книги. Ещё были полтора десятка вооружённых охранников, которые наблюдали сразу за всеми — и за Харкевичем, и за гостями, и за изделием, и за экспертом…
Так что внизу глаз было более чем достаточно, и Морозова предпочла остаться наверху. Это положение больше подходило для роли кукловода — той роли, в которой она хотела себя видеть.
Но уже очень скоро ей стало понятно, что в этом спектакле кукловодов несколько. А раз так, то скоро кукловоды об этом догадаются и попытаются оторвать друг другу руки в борьбе за право единолично дёргать за ниточки.
3
По ходу лекции бородатого эксперта Харкевич едва не уснул и спохватился уже после того, как бородатый сказал:
— Если имеются вопросы, то я с удовольствием на них отвечу.
Харкевич оторвался от холодной бетонной стены и подошёл к эксперту, одобрительно улыбаясь и надеясь, что никто из прибывших не будет умничать и не полезет с вопросами. Тогда все можно будет закончить довольно быстро и…
— Ва-апрос.
Кому-то обязательно надо было все испортить. Харкевич отыскал глазами негодяя. Ну конечно. Это был молодой парень южного типа, он принадлежал к той группе потенциальных покупателей, которая ранее не имела дел с Фирмой и сама вышла на контакт для участия в аукционе. У них были отличные рекомендации от надёжных людей, но тем не менее Харкевич интуитивно ждал от них подвоха — двое в этой группе были в кожаных куртках. Несмотря на летнюю жару и солидные рекомендации. Наверняка чеченцы. Слава богу, что оружие у всех отобрали ещё на подъезде к складу. Слава богу. — Наш эксперт ответит на ваш вопрос, — сказал Харкевич.
— Да мне не нужен эксперт, — сказал парень. — Я хочу ящик посмотреть.
— Вы на него уже смотрите.
— Я хочу поближе посмотреть.
«А внутри поковыряться ты не хочешь? Уран на вкус попробовать — или чего там внутри лежит?»
— Если есть такое желание, — Харкевич развёл руками. Парень быстро шагнул вперёд, и тут вдруг выяснилось, что и прочие потенциальные покупатели хотят посмотреть поближе. Прямо детский сад какой-то.
Харкевич подозвал охрану и с их помощью создал нечто вроде очереди — каждой группе давалось на осмотр по две-три минуты, потом её сменяла другая делегация.
Бородатый эксперт крутился рядом и всё твердил про специально созданный свинцовый контейнер, про допустимый уровень радиации… «Лучше бы ты сказал, что к этой штуке ближе пяти метров подходить нельзя — тогда мы бы уже занялись торгами», — продолжал мысленно страдать Харкевич.
С другой стороны, очень серьёзный вид этой штуки — прямо как в кино — должен был произвести впечатление и поднять стоимость изделия. Наверное, гости сравнивали лежащее в контейнере именно с виденным в фильме про Джеймса Бонда, потому что волновало их при осмотре только одно — где у этой хреновины таймер? Тот самый, где так драматично меняются в порядке убывания цифры — 10, 9, 8, 7… Примерно на цифре 2 хренов Джеймс Бонд рвёт зубами нужный провод, таймер замирает, мир спасён, все идут пить шампанское и трахаться.
Эксперт объяснил, что изделие произведено в Советском Союзе, поэтому до удобства пользователя и эстетической привлекательности никому не было никакого дела. Таймер устанавливается поворотом вот этой зелёной штуки. У неё есть три положения — на полчаса, на три часа и на двенадцать часов.
— Если больше вопросов нет… — Харкевич снова попытался направить события в сторону комнаты для переговоров, с её мягкими диванами, охлаждённым шампанским, закусками…
— Я из-звиняюс-сь.
Сказано было громко и даже с какой-то насмешкой.
— Ну что ещё? — не сдержался Харкевич. Время шло, по спине тёк пот, и он становился все менее терпимым к толпе террористических уродов.
Это опять были те южане, которые недавно рвались пощупать бомбу руками. Если бы Харкевич был внимательнее, то он бы заметил, что после полученных ими трех минут на осмотр южане отошли в сторону, встали в полукруг и стали что-то бурно обсуждать. Потом, видимо, придя к единому мнению, они замолчали, и старший группы чуть тронул плечо молодого парня в кожаной куртке, который пару минут спустя скажет так разозлившее Харкевича «я из-звиняюс-сь».
Этого не заметил Харкевич, но заметила Морозова. Ещё после прозвучавшего «ва-апроса» она отложила журнал и пересела к окну. Армейские окуляры позволяли ей рассматривать черты лица каждого из людей внизу. Она обратила внимание на оживлённо беседующих южан, потом повела окуляры вправо, миновала араба и его русских сопровождающих, миновала троих рассудительных прибалтов, миновала невозмутимого Китайца и…
И вот тут она кое-что поняла насчёт кукловодов.
4
— Ну что ещё? — раздражённо поинтересовался Харкевич. Алексей снова стоял позади него молчаливой тенью, но Харкевичу было не до него.
Южанин ответил громко и самоуверенно, иначе говоря — нагло.
— Дело в том, что вы не имеете права продавать эту вещь…
Харкевич в этот момент что-то сказал, но южанин проигнорировал его попытку вернуть контроль над ситуацией и продолжал говорить свои абсолютно недопустимые, наглые и безумные слова.
— …потому что это вещь, которую мы уже купили. Мы за неё заплатили, и она наша вещь, и мы не хотим никакого аукциона, мы просто заберём её себе, потому что это наша вещь…
Харкевич вдруг подумал, что идеальным решением возникшей проблемы могла бы стать очередь крупнокалиберного пулемёта прямо в тупую башку чеченца. В том, что перед ним чеченцы, он теперь нисколько не сомневался — только они могли испортить так замечательно складывавшуюся ситуацию.
В голове завертелась карусель из всевозможных чеченских ассоциаций — бородатые партизаны, «мочить в сортире», отрезанные уши, папахи, мечети, нефтяные вышки и грязные канистры с самопальным бензином… Потом от глобальных образов мирового зла Харкевич вернулся к конкретному уроду, который только что испортил ему аукцион, сорвал его особое поручение, погубил его шанс приподняться в глазах Большого Дяди…
Крупнокалиберный пулемёт оставался замечательной идеей, и Харкевич уже посматривал в сторону оживившейся охраны, но тут все вдруг опять изменилось.
Увлёкшись аукционом, Харкевич как-то подзабыл, что в конечном итоге он не был здесь главным человеком. Он был просто исполнителем чужой воли, саму же волю олицетворяли совершенно иные люди.
И вот теперь на сцену вышел один из этих людей. Второй, раздвигая охрану и участников аукциона как ледокол мелкие подтаявшие льдины, прошёл к стойке с ящиком, отодвинул в сторону Харкевича и уставился на молодого чеченца, как на неизвестную науке форму жизни.
— Это что ещё за хрень? — спросил он бесстрастно. — Что ты несёшь, парень?
Чеченец оглянулся на свою группу — двое таких же молодых парней и третий, мужчина постарше, явный лидер среди них. Старший кивнул, и молодой чеченец ответил Второму, спокойно и обстоятельно.
— Бред какой-то, — сказал Второй, выслушав его. — Парень, ты понимаешь, что кто угодно может прийти сюда и рассказать такую же вот историю. А потом сказать — отдавайте мне бесплатно эту штуку.
— Это не история, — сказал чеченец. — Так было на самом деле.
Второй вздохнул, что означало высокую степень неудовольствия сложившейся ситуацией.
Между тем среди нескольких десятков мужчин, собравшихся на складе, шестеро совершенно точно знали, что изложенная молодым чеченцем история — абсолютная правда.
Четверо из шести были собственно чеченскими участниками аукциона. Пятым был Марат. Шестым — Бондарев.
5
Бондарев, Марат, а также четверо чеченских участников аукциона совершенно точно знали о следующем: в начале девяностых годов, в процессе вывоза советского ядерного оружия с территории бывших союзных республик, было утеряно или украдено до десятка переносных ядерных устройств, иногда также называемых «ядерными чемоданами». Часть из них была вывезена в арабские страны и использована как источник ядерного сырья при попытках создания ядерного оружия, остальные считались исчезнувшими в неизвестном направлении. Однако примерно в 2001 — 2002 годах, в момент очередного обострения чеченского конфликта, советские переносные ядерные устройства вновь возникли из небытия. К чеченским полевым командирам обратились некие среднеазиатские коммерсанты и предложили приобрести два «ядерных чемодана». Сделка состоялась на территории Казахстана, там же «ядерные чемоданы» были переданы чеченцам из отряда Чёрного Малика, прошедшим специальную подготовку. Они должны были перевезти устройства на территорию России и разместить их в больших городах, чтобы затем, угрожая применить ядерное оружие, потребовать вывода российских войск из Чечни. Но к тому моменту, когда чеченцы пересекли российскую границу, они были под колпаком у ФСБ. Там слабо представляли, что за груз находится у чеченцев, и ориентировали своих людей на «КамАЗ» со взрывчаткой. Операция по захвату оказалась удачной лишь отчасти — половина чеченского отряда была перебита, но четверым удалось уйти, унеся с собой оба «ядерных чемодана». Эта группа затем разделилась надвое и стала уходить в глубь территории России.
На этой стадии в дело вмешалась Контора. Бондарев и Марат двое суток шли по следу одной из групп в предгорьях Южного Урала. Они нашли «ядерный чемодан» и людей, которые тащили его на себе. Второй «чемодан» так и не был найден. Чеченцы не вышли на связь со своими командирами и не добрались до пункта назначения. После прошествия некоторого времени было решено считать, что курьеры вместе с грузом сгинули в лесах — и Бондарев после близкого знакомства с тамошней природой считал это весьма возможным.
Но вот теперь перед ними стояло переносное ядерное устройство, аналогичное тому, что исчезло пару лет назад. И если Бондарев ещё мог сомневаться в том, что перед ним именно то устройство, то чеченец не сомневался ни капли — он показывал какие-то метки на ящике, он показывал на серийный номер «чемодана»…
Однако к этому моменту Бондарева больше интересовал не «ядерный чемодан», а кое-что другое. Кое-что гораздо более важное.
— Мы уже за него заплатили, — повторял тем временем молодой чеченец. — И больше платить не будем. Это наша вещь, вы должны её отдать…
Второй разочарованно вздохнул и посмотрел на прочих участников аукциона. Те выглядели озадаченными и неприятно удивлёнными.
— Господа, — сказал Второй. — Сейчас мы все уладим. Не волнуйтесь.
Однако господа волновались и весьма громко выражали своё недовольство. Один серьёзный мужчина в тёмном костюме так разволновался, что попросил воды.
Он так и сказал:
— Принесите воды, кто-нибудь! Эй, парень!
— Я? — переспросил Алексей.
— А кто же ещё… Принеси воды, пока меня удар не хватил.
Алексей принёс бутылку минералки.
— А стакан? — серьёзный мужчина скорчил недовольную физиономию. — Что, трудно было догадаться?
— Сейчас, — сказал Алексей, поспешно отступая назад. — Стакан. Сейчас.
Он побежал к двери, у которой находилась лестница наверх. Бежал и повторял в уме слова, шёпотом сказанные Бондаревым за секунды между: «А стакан?» и «Что, трудно было догадаться?»
Он бежал по ступеням наверх и повторял: «Телефон. Директор. Чёрный Малик».
Телефон. Директор. Чёрный Малик. Это означало — найди телефон, позвони Директору. Скажи — Чёрный Малик здесь.
Здесь и сейчас.
1
Тяжкое бремя руководителя — бесконечно улыбаться незнакомым и несимпатичным придуркам, пожимать их большие шершавые руки, слушать их дурацкие слова… И все это лишь по одной причине — кто-то из них выложит не меньше пары «зелёных» «лимонов» за маленькую ядерную бомбочку. Зарабатывая эти «лимоны» для Фирмы, Харкевич чувствовал себя настоящим страдальцем, а ведь аукцион по-настоящему ещё и не начинался. Он пожал с две дюжины рук, принадлежавших двум дюжинам людей, представлявших шестерых потенциальных покупателей. Периодически Харкевич отходил в сторону и вытирал ладонь платком — кто знает, что за заразу привезли с собой эти уроды. Ясно же, кто это такие — либо террористы, либо представители террористов по связям с общественностью. Сидели где-то по горам и пустыням, потом спустились вниз за атомной бомбой. Очень приятно. Чувствуйте себя как дома. Не забудьте пройти дезинфекцию.
Когда все собрались, Харкевич связался со Вторым, и тот подтвердил, что на подходах к бункеру все тихо, никакой подозрительной активности. Стало быть, все безопасно, стало быть, все шесть групп были доставлены на место с должной степенью предосторожности. Теперь на первый план должен был выйти Харкевич и блеснуть организаторскими способностями.
— Прошу внимания, — сказал Харкевич. Ни одна сволочь в этом огромном бетонном сарае не обратила внимания на его слова. Харкевич в бешенстве обернулся на Алексея — Морозова приставила к нему парня на всякий случай, но сейчас Харкевичу был нужен только один случай — пнуть кого-нибудь со всей силы и выразить свою злость на собравшуюся уродскую террористическую толпу.
— Может, микрофон нужен? — предположил Алексей.
— Заткнись, — в сердцах бросил Харкевич и махнул рукой охране. Те скрылись за дверью, а через минуту появились снова. Все разговоры вокруг постепенно стихли, и вся уродская террористическая толпа уставилась на охранников. Точнее, на то, что они вывозили из комнаты.
Это была металлическая стойка на колёсах, и колеса безбожно скрипели под тяжестью груза. Вот этот бьющий по ушам скрип и заставил участников аукциона обернуться, а обернувшись, они увидели выезжающий на стойке груз и замолчали.
— Кхе, — злобно начал Харкевич вторую попытку. — Прошу внимания.
Он встал перед колёсной стойкой, и теперь все были вынуждены смотреть на него.
— Давайте перейдём к делу, — сказал Харкевич. — Здесь не самое комфортное место для переговоров, — нервно ухмыльнулся он, описав рукой полукруг. — Но мы собрали вас на складе с одной целью — чтобы сначала вы могли увидеть товар своими глазами. Изделие хранится здесь в специально оборудованном помещении, сейчас вы видите это изделие, вы видите, что нам действительно есть что вам предложить. После того как вы убедитесь в нашей добросовестности, мы поднимемся в более удобное помещение, где, собственно, и проведём торги.
Он закончил свою речь, и какое-то время стояла тишина, в которой было слышно лишь гудение вентиляционной системы.
— Вот, — сказал Харкевич, оглядывая стоящих перед ним людей. — Какие у вас вопросы?
— Вопрос такой, — спрашивал серьёзный мужчина в тёмном костюме, мало отличимый от десятка других серьёзных мужчин в тёмных костюмах. — По дороге сюда у нас забрали все приборы, с помощью которых можно было бы протестировать ваше изделие — под предлогом, что это могут быть приборы для электронной слежки. Каким местом теперь мы сможем проверить, что это действительно переносной ядерный заряд, а не набор проводов и металлолома?
Харкевич хотел сказать что-то типа — не веришь, так вали отсюда на х… Или ты думаешь, что мы устроим показательный ядерный взрыв для удовольствия твоей тупой башки? Но он помнил о значимости своей сегодняшней миссии. Поэтому он отошёл в сторону и предоставил слово тощему бородатому специалисту, который начал компостировать присутствующим мозги словами про какую-то критическую массу, адекватный механизм, нейтронный генератор и цепную реакцию… Оставалось надеяться, что в каждой из шести делегаций найдётся человек, способный понять данный бред. Или что слова бородатого специалиста сыграют роль гипноза и усыпят подозрительность толпы террористических уродов.
Пока специалист плевался незнакомыми словами. Харкевич стоял в стороне и смотрел на шесть чемоданов в руках собравшихся.
— Знаешь что? — тихо сказал Харкевич Алексею. — Гораздо проще и быстрее было бы сейчас перестрелять этих козлов безо всякого аукциона. Миллион двести тысяч чистой прибыли. А эту радиоактивную штуку можно было просто выбросить — меньше возни.
— Мне пойти сказать Морозовой? — прошептал парень.
— Нет! Это же шутка, придурок, — поспешно проговорил Харкевич. — Стой на месте.
— Мне в туалет надо.
Харкевич закатил глаза: «Господи, с какими уродами приходится работать! В такой важный момент у этого молокососа недержание».
— Бегом, — процедил Харкевич. — Одна нога здесь, другая…
Он подумал, что при таком общем уровне работников он, Харкевич, несомненная находка для Морозовой, Второго и прочих начальников. Они должны просто прыгать от счастья, что у них есть такой человек, которому можно доверить ответственные мероприятия типа сегодняшнего дурацкого аукциона.
Такой человек есть. А вот Мамонта почему-то нет. Почему? Кто-то что-то говорил на этот счёт… Ах да, это Алексей говорил. Типа, у Мамонта наметилось какое-то важное дело. Ну и что теперь? Он что, вообще не появится сегодня? Сегодня, когда нужны все люди…
Харкевич обернулся, чтобы раздражённо-иронично поинтересоваться у Белова планами Мамонта на сегодняшний день, но вспомнил, что интересоваться не у кого — он сам отпустил Белова в туалет. Харкевич вздохнул, но и тут было не все в порядке, бронежилет с непривычки давил на грудь и ребра, мешал дышать полной грудью.
Харкевич вытер пот с висков, краем уха слушая лекцию бородатого эксперта, и тут наткнулся взглядом на Китайца. Китаец вежливо наклонил голову, приветствуя Харкевича.
Тот поспешно кивнул в ответ и подумал, что Китаец — это, пожалуй, последний человек, которого Харкевич хотел бы здесь видеть. Китаец, в его представлениях, всегда предвещал неприятности. Сам его вид напоминал о том, что в этом мире есть страдания и боль, которую нельзя вообразить, пока не ощутишь собственными нервными окончаниями.
Присутствие здесь Китайца означало контроль со стороны всех Трех Толстяков, хотя напрямую Китаец подчинялся лишь кому-то одному из них. Китаец скромно стоял чуть в стороне и производил впечатление чуть застенчивого и аккуратного до мелочей человека средних лет. Что отчасти было правдой, если Китаец втыкал человеку стальную проволоку в одно ухо, то она непременно выходила из другого. При этом он обязательно говорил жертве: «Извините».
2
Сначала Алексей нашёл туалет и сделал там всё, что нужно. Потом он нашёл Морозову в небольшой комнате, которая находилась относительно рабочей площадки склада в том же положении, в котором находится будка киномеханика относительно зрительного зала. То есть вверху и сзади. Морозова сидела в большом мягком кресле и читала журнал. В стене перед ней находилось небольшое окно, через которое можно было наблюдать за происходящим внизу, но Морозова этого не делала.
Она посмотрела на Алексея поверх журнала и невозмутимо сказала:
— Ну.
— Он нервничает. Сказал, что проще было бы перестрелять всех этих людей и забрать деньги.
— Как всегда мудро, — усмехнулась Морозова. — Продолжай наблюдать за ним. Дождись конца аукциона. Потом убей его. В каком-нибудь укромном месте. Без свидетелей. И сразу сообщи мне.
— Хорошо.
Алексей посмотрел на окно. Что-то из старой жизни встрепенулось внутри его.
— Удобное место, — сказал Алексей.
— В каком смысле?
— Для наблюдения, — сказал Алексей, хотя хотел сказать — удобное место для огневой точки.
— Да, — согласилась Морозова. — Пожалуй.
— Но вы не наблюдаете за ними…
— Мне это неинтересно. К тому же наблюдающих и так слишком много. Можешь мне поверить.
Морозова была искренна лишь отчасти. Ей было интересно, и если бы Алексей обошёл её кресло и заглянул с другой стороны, то увидел бы идущий вдоль шеи Морозовой тонкий провод от наушника. Она осталась здесь, потому что отсюда действительно был хороший обзор, а также потому, что знала, что появление женщины среди двух десятков напряжённых и подозрительных мужчин отнюдь не разрядит ситуацию.
А вот наблюдателей за работой Харкевича и вправду было достаточно. Второй делегировал туда Китайца. Третий и сам был неподалёку — в дальнем конце склада, за толстой металлической дверью располагалась его «келья», где он лично и рукописно, не доверяя никаким компьютерам, вёл бухгалтерию Фирмы. Туда должны были поступить шесть залоговых взносов, и Третий лично бы записал их в соответствующую графу соответствующей книги. Ещё были полтора десятка вооружённых охранников, которые наблюдали сразу за всеми — и за Харкевичем, и за гостями, и за изделием, и за экспертом…
Так что внизу глаз было более чем достаточно, и Морозова предпочла остаться наверху. Это положение больше подходило для роли кукловода — той роли, в которой она хотела себя видеть.
Но уже очень скоро ей стало понятно, что в этом спектакле кукловодов несколько. А раз так, то скоро кукловоды об этом догадаются и попытаются оторвать друг другу руки в борьбе за право единолично дёргать за ниточки.
3
По ходу лекции бородатого эксперта Харкевич едва не уснул и спохватился уже после того, как бородатый сказал:
— Если имеются вопросы, то я с удовольствием на них отвечу.
Харкевич оторвался от холодной бетонной стены и подошёл к эксперту, одобрительно улыбаясь и надеясь, что никто из прибывших не будет умничать и не полезет с вопросами. Тогда все можно будет закончить довольно быстро и…
— Ва-апрос.
Кому-то обязательно надо было все испортить. Харкевич отыскал глазами негодяя. Ну конечно. Это был молодой парень южного типа, он принадлежал к той группе потенциальных покупателей, которая ранее не имела дел с Фирмой и сама вышла на контакт для участия в аукционе. У них были отличные рекомендации от надёжных людей, но тем не менее Харкевич интуитивно ждал от них подвоха — двое в этой группе были в кожаных куртках. Несмотря на летнюю жару и солидные рекомендации. Наверняка чеченцы. Слава богу, что оружие у всех отобрали ещё на подъезде к складу. Слава богу. — Наш эксперт ответит на ваш вопрос, — сказал Харкевич.
— Да мне не нужен эксперт, — сказал парень. — Я хочу ящик посмотреть.
— Вы на него уже смотрите.
— Я хочу поближе посмотреть.
«А внутри поковыряться ты не хочешь? Уран на вкус попробовать — или чего там внутри лежит?»
— Если есть такое желание, — Харкевич развёл руками. Парень быстро шагнул вперёд, и тут вдруг выяснилось, что и прочие потенциальные покупатели хотят посмотреть поближе. Прямо детский сад какой-то.
Харкевич подозвал охрану и с их помощью создал нечто вроде очереди — каждой группе давалось на осмотр по две-три минуты, потом её сменяла другая делегация.
Бородатый эксперт крутился рядом и всё твердил про специально созданный свинцовый контейнер, про допустимый уровень радиации… «Лучше бы ты сказал, что к этой штуке ближе пяти метров подходить нельзя — тогда мы бы уже занялись торгами», — продолжал мысленно страдать Харкевич.
С другой стороны, очень серьёзный вид этой штуки — прямо как в кино — должен был произвести впечатление и поднять стоимость изделия. Наверное, гости сравнивали лежащее в контейнере именно с виденным в фильме про Джеймса Бонда, потому что волновало их при осмотре только одно — где у этой хреновины таймер? Тот самый, где так драматично меняются в порядке убывания цифры — 10, 9, 8, 7… Примерно на цифре 2 хренов Джеймс Бонд рвёт зубами нужный провод, таймер замирает, мир спасён, все идут пить шампанское и трахаться.
Эксперт объяснил, что изделие произведено в Советском Союзе, поэтому до удобства пользователя и эстетической привлекательности никому не было никакого дела. Таймер устанавливается поворотом вот этой зелёной штуки. У неё есть три положения — на полчаса, на три часа и на двенадцать часов.
— Если больше вопросов нет… — Харкевич снова попытался направить события в сторону комнаты для переговоров, с её мягкими диванами, охлаждённым шампанским, закусками…
— Я из-звиняюс-сь.
Сказано было громко и даже с какой-то насмешкой.
— Ну что ещё? — не сдержался Харкевич. Время шло, по спине тёк пот, и он становился все менее терпимым к толпе террористических уродов.
Это опять были те южане, которые недавно рвались пощупать бомбу руками. Если бы Харкевич был внимательнее, то он бы заметил, что после полученных ими трех минут на осмотр южане отошли в сторону, встали в полукруг и стали что-то бурно обсуждать. Потом, видимо, придя к единому мнению, они замолчали, и старший группы чуть тронул плечо молодого парня в кожаной куртке, который пару минут спустя скажет так разозлившее Харкевича «я из-звиняюс-сь».
Этого не заметил Харкевич, но заметила Морозова. Ещё после прозвучавшего «ва-апроса» она отложила журнал и пересела к окну. Армейские окуляры позволяли ей рассматривать черты лица каждого из людей внизу. Она обратила внимание на оживлённо беседующих южан, потом повела окуляры вправо, миновала араба и его русских сопровождающих, миновала троих рассудительных прибалтов, миновала невозмутимого Китайца и…
И вот тут она кое-что поняла насчёт кукловодов.
4
— Ну что ещё? — раздражённо поинтересовался Харкевич. Алексей снова стоял позади него молчаливой тенью, но Харкевичу было не до него.
Южанин ответил громко и самоуверенно, иначе говоря — нагло.
— Дело в том, что вы не имеете права продавать эту вещь…
Харкевич в этот момент что-то сказал, но южанин проигнорировал его попытку вернуть контроль над ситуацией и продолжал говорить свои абсолютно недопустимые, наглые и безумные слова.
— …потому что это вещь, которую мы уже купили. Мы за неё заплатили, и она наша вещь, и мы не хотим никакого аукциона, мы просто заберём её себе, потому что это наша вещь…
Харкевич вдруг подумал, что идеальным решением возникшей проблемы могла бы стать очередь крупнокалиберного пулемёта прямо в тупую башку чеченца. В том, что перед ним чеченцы, он теперь нисколько не сомневался — только они могли испортить так замечательно складывавшуюся ситуацию.
В голове завертелась карусель из всевозможных чеченских ассоциаций — бородатые партизаны, «мочить в сортире», отрезанные уши, папахи, мечети, нефтяные вышки и грязные канистры с самопальным бензином… Потом от глобальных образов мирового зла Харкевич вернулся к конкретному уроду, который только что испортил ему аукцион, сорвал его особое поручение, погубил его шанс приподняться в глазах Большого Дяди…
Крупнокалиберный пулемёт оставался замечательной идеей, и Харкевич уже посматривал в сторону оживившейся охраны, но тут все вдруг опять изменилось.
Увлёкшись аукционом, Харкевич как-то подзабыл, что в конечном итоге он не был здесь главным человеком. Он был просто исполнителем чужой воли, саму же волю олицетворяли совершенно иные люди.
И вот теперь на сцену вышел один из этих людей. Второй, раздвигая охрану и участников аукциона как ледокол мелкие подтаявшие льдины, прошёл к стойке с ящиком, отодвинул в сторону Харкевича и уставился на молодого чеченца, как на неизвестную науке форму жизни.
— Это что ещё за хрень? — спросил он бесстрастно. — Что ты несёшь, парень?
Чеченец оглянулся на свою группу — двое таких же молодых парней и третий, мужчина постарше, явный лидер среди них. Старший кивнул, и молодой чеченец ответил Второму, спокойно и обстоятельно.
— Бред какой-то, — сказал Второй, выслушав его. — Парень, ты понимаешь, что кто угодно может прийти сюда и рассказать такую же вот историю. А потом сказать — отдавайте мне бесплатно эту штуку.
— Это не история, — сказал чеченец. — Так было на самом деле.
Второй вздохнул, что означало высокую степень неудовольствия сложившейся ситуацией.
Между тем среди нескольких десятков мужчин, собравшихся на складе, шестеро совершенно точно знали, что изложенная молодым чеченцем история — абсолютная правда.
Четверо из шести были собственно чеченскими участниками аукциона. Пятым был Марат. Шестым — Бондарев.
5
Бондарев, Марат, а также четверо чеченских участников аукциона совершенно точно знали о следующем: в начале девяностых годов, в процессе вывоза советского ядерного оружия с территории бывших союзных республик, было утеряно или украдено до десятка переносных ядерных устройств, иногда также называемых «ядерными чемоданами». Часть из них была вывезена в арабские страны и использована как источник ядерного сырья при попытках создания ядерного оружия, остальные считались исчезнувшими в неизвестном направлении. Однако примерно в 2001 — 2002 годах, в момент очередного обострения чеченского конфликта, советские переносные ядерные устройства вновь возникли из небытия. К чеченским полевым командирам обратились некие среднеазиатские коммерсанты и предложили приобрести два «ядерных чемодана». Сделка состоялась на территории Казахстана, там же «ядерные чемоданы» были переданы чеченцам из отряда Чёрного Малика, прошедшим специальную подготовку. Они должны были перевезти устройства на территорию России и разместить их в больших городах, чтобы затем, угрожая применить ядерное оружие, потребовать вывода российских войск из Чечни. Но к тому моменту, когда чеченцы пересекли российскую границу, они были под колпаком у ФСБ. Там слабо представляли, что за груз находится у чеченцев, и ориентировали своих людей на «КамАЗ» со взрывчаткой. Операция по захвату оказалась удачной лишь отчасти — половина чеченского отряда была перебита, но четверым удалось уйти, унеся с собой оба «ядерных чемодана». Эта группа затем разделилась надвое и стала уходить в глубь территории России.
На этой стадии в дело вмешалась Контора. Бондарев и Марат двое суток шли по следу одной из групп в предгорьях Южного Урала. Они нашли «ядерный чемодан» и людей, которые тащили его на себе. Второй «чемодан» так и не был найден. Чеченцы не вышли на связь со своими командирами и не добрались до пункта назначения. После прошествия некоторого времени было решено считать, что курьеры вместе с грузом сгинули в лесах — и Бондарев после близкого знакомства с тамошней природой считал это весьма возможным.
Но вот теперь перед ними стояло переносное ядерное устройство, аналогичное тому, что исчезло пару лет назад. И если Бондарев ещё мог сомневаться в том, что перед ним именно то устройство, то чеченец не сомневался ни капли — он показывал какие-то метки на ящике, он показывал на серийный номер «чемодана»…
Однако к этому моменту Бондарева больше интересовал не «ядерный чемодан», а кое-что другое. Кое-что гораздо более важное.
— Мы уже за него заплатили, — повторял тем временем молодой чеченец. — И больше платить не будем. Это наша вещь, вы должны её отдать…
Второй разочарованно вздохнул и посмотрел на прочих участников аукциона. Те выглядели озадаченными и неприятно удивлёнными.
— Господа, — сказал Второй. — Сейчас мы все уладим. Не волнуйтесь.
Однако господа волновались и весьма громко выражали своё недовольство. Один серьёзный мужчина в тёмном костюме так разволновался, что попросил воды.
Он так и сказал:
— Принесите воды, кто-нибудь! Эй, парень!
— Я? — переспросил Алексей.
— А кто же ещё… Принеси воды, пока меня удар не хватил.
Алексей принёс бутылку минералки.
— А стакан? — серьёзный мужчина скорчил недовольную физиономию. — Что, трудно было догадаться?
— Сейчас, — сказал Алексей, поспешно отступая назад. — Стакан. Сейчас.
Он побежал к двери, у которой находилась лестница наверх. Бежал и повторял в уме слова, шёпотом сказанные Бондаревым за секунды между: «А стакан?» и «Что, трудно было догадаться?»
Он бежал по ступеням наверх и повторял: «Телефон. Директор. Чёрный Малик».
Телефон. Директор. Чёрный Малик. Это означало — найди телефон, позвони Директору. Скажи — Чёрный Малик здесь.
Здесь и сейчас.
Глава 33
Жертва
1
Если для Алексея Белова или Бондарева сложно было найти сам телефон (поскольку все мобильные были отобраны у участников аукциона, да к тому же внутри бетонного склада мобильная связь и не работала), то у Дюка возникли проблемы иного рода. У него в распоряжении была куча телефонов, проводных и мобильных. Но с их помощью он пока ничего не мог поделать.
Было нечто сюрреалистическое в человеке, который ранним летним утром бежит по тихой улице, прижимает к щеке мобильный телефон и кричит в него какие-то страшные и непонятные слова… И лицо у него такое, будто вокруг не солнечное утро, не застроенная аккуратными кирпичными коттеджами улица, а что-то вроде ворот ада. И на лице бегущего — страх. Возможно, не за себя, за кого-то другого, но что это страх — совершенно точно.
Дюк поднял с постели огромного адвоката, Дюк дозвонился до заместителя прокурора, Дюк дозвонился до дежурного СИЗО.
Адвокат сонным басом напомнил, что он ещё официально не является адвокатом Беловых, а стало быть, не может требовать свиданий и вообще не может предпринимать никаких действий, касающихся…
Заместитель прокурора предположил, что Дюк драматизирует ситуацию, что как раз СИЗО и является наиболее безопасным местом для Беловых, потому что на свободе они могли бы стать лёгкой мишенью для мести вдовы Фоменко, которая в свою очередь не такая уж и…
Старый адвокат Беловых, назначенный государством, испугался звонка и, услышав голос Дюка, выронил трубку, а затем Поспешно выдернул телефонный провод из розетки.
Дежурный СИЗО сказал, что за истёкшие сутки никаких происшествий в следственном изоляторе не зафиксировано, и повесил трубку.
В половине седьмого утра огромный адвокат неуклюже вывалился из недр подержанной «Волги» возле входа в СИЗО.
— Кто бы мне объяснил, что я тут делаю, — басил он, пытаясь застегнуть пиджак, но промахиваясь мимо петель. Дюк схватил его за руку, подтащил к двери и заставил нажать на кнопку звонка.
— Когда всё кончится… — сказал Дюк.
— Извините? — не понял адвокат.
— Когда всё кончится, отрицайте, что мы когда-либо раньше встречались.
— А…
— Вы случайно встретили меня минуту назад на этом самом месте.
— Я не пони…
— Все, поздно объяснять.
Входная дверь СИЗО с металлическим скрипом приоткрылась, а у адвоката возникло очень нехорошее предчувствие. Он вспомнил, сколько денег было им получено вчера от Дюка, и с сожалением подумал, что надо было взять больше.
А ещё лучше — не брать этих денег вообще.
2
Бондарев сначала не поверил своим глазам, но с ним ещё был Марат — тот посмотрел, подумал и утвердительно кивнул головой. Так и есть. Чёрный Малик. Стоило лазить по Милану, Сардинии, Стамбулу, Иордании и ещё бог знает где, чтобы столкнуться с Черным Маликом в пределах Московской области, а может, даже в пределах МКАД.
Что-то здесь было не так. Пять лет Чёрный Малик находится в федеральном розыске. Погранслужба, МВД и ФСБ сориентированы на его поимку. Пять лет Чёрный Малик прячется по каким-то секретным бункерам на Среднем Востоке, прикрывается двойниками, ни с кем не общается, а потом вдруг без проблем преодолевает все границы, проезжает всю Россию и оказывается в её сердце. Допустим, он проник в Россию через горные перевалы в Грузии, потом через горную Чечню — в Ингушетию, потом ещё каким-то хитрым манёвром до Москвы… Допустим. Но зачем?! Зачем пускаться на такие смертельно опасные трюки человеку, который заочно осуждён на пожизненное заключение? Который по-прежнему числится в пятёрке главных террористов, пятёрке непримиримых врагов России? В чём тут смысл?
И которого Бондарев должен во что бы то ни стало взять живым, чтобы расспросить о давнем разговоре Малика с легендарным Химиком. Тут тоже со смыслом как-то не очень…
Между тем грузный мужчина лет сорока, лишь пару дней назад сбривший бороду и задумчиво потирающий теперь голый подбородок, стоит в окружении молодых чеченцев и слушает, что говорит Второй.
Второй абсолютно уверен в себе, он на своей территории, он со своими людьми, и он никому не позволит делать из себя идиота. Тем более он не позволит это делать Харкевичу.
— Кто пригласил сюда этих идиотов?! — шипит Второй на Харкевича, припирая его к стенке. — Ты? Ты понимаешь, что снова все испортил?!
— Я не знал! — вздрагивает Харкевич, глядя снизу вверх на Второго. — Я не знал, что…
— Найди Морозову, — шипит Второй, краем глаза отслеживая чеченцев: те о чём-то переговариваются. — Пусть соберёт всех людей, кого только можно. Поставить людей на выходе… — Второй уже соображал, как это может быть: он вроде бы соглашается с претензиями чеченцев, отдаёт им «чемодан», те садятся в машину, выезжают, и тут люди Второго… Нет-нет, там же бомба. Значит, нельзя им отдавать «чемодан»!
— Пусть Морозова соберёт людей, а сама спустится ко мне сюда…
Второй, кажется, придумал. Он смотрит на Китайца, тот, как всегда, спокоен и сосредоточен.
Потом Второй смотрит на чеченцев. Те, кажется, ещё что-то придумали и сейчас объявят об этом. Ну-ну.
А затем Второй пристально разглядывает других участников аукциона. Они сейчас разбрелись по своим группам и тихо переговариваются между собой. Пять делегаций, чеченцы — шестая. Второй не думает о чеченцах, он думает о тех пяти делегациях, которые никак не участвуют в скандале.
Их пять, а ему нужна одна. Араб, прибалты, курды… Эти — вообще хрен знает кто… И эти тоже…
Второй манит к себе Китайца. Ему нужен совет опытного специалиста.
— Это кто? — спрашивает Второй.
— Эти двое? — Китаец смотрит на Бондарева и Марата.
— Да. Это ведь ты их привёз?
— Я, — соглашается Китаец.
Второй говорит Китайцу, что нужно сделать. Тот думает не больше пяти секунд и одобрительно кивает.
— Иначе мы из этого дерьма не вылезем, — решительно говорит Второй. Китаец вновь одобрительно кивает.
В это время молодой чеченец снова начинает говорить.
3
Дежурный старлей хмуро таращится на адвоката, узнает его, чуть отступает назад, но всё равно не понимает, какого чёрта этот боров припёрся сюда ни свет ни заря.
— Срочное дело, — говорит адвокат, печёнкой чувствуя дрянной привкус этой истории. — Нужно с клиентом поговорить.
— На часы посмотри! — возмущается старлей.
— Да-да, конечно, но…
— Это если каждый будет… — старлей собирается прочитать адвокату хорошую нотацию, прежде чем вышибить его с крыльца к чёртовой матери. Его голос уже приобретает учительские нотки с примесью непрошедшей сонливости, его руки уже совершают в воздухе какие-то движения — для большей доступности произносимых слов…
Из-за широкой спины адвоката выходит Дюк и бьёт старлею в челюсть, досрочно прекращая чтение нравоучительной лекции о распорядке дня.
— Ёрш твою медь, — разочарованно говорит адвокат. — Ну что вы делаете… Мне же здесь ещё работать и работать…
Дюк оставляет адвоката сетовать на пороге, запрыгивает внутрь и снимает с пояса старлея большую связку ключей. За стеклянной перегородкой удивлённо приподнимается прапорщик, и Дюк отправляет ключи точным броском в лоб прапорщику. Тот с грохотом рушится на пол. Адвокат видит это, хватается за голову, медлит пару секунд, а потом сбегает с крыльца, залезает в машину и заводит двигатель.
Дюк подбирает ключи и отпирает металлическую дверь, которая ведёт из дежурного помещения во внутренний двор СИЗО.
В это время дверь камеры, в которой содержится Алена Белова, открывается, и женщина в форме говорит:
— Белова, к следователю.
Алена открывает глаза, удивлённо смотрит на часы, потом на женщину в форме.
— К следователю, — повторяет женщина. — Быстро.
Алена надевает куртку от спортивного костюма и выходит из камеры в коридор. Женщина в форме запирает дверь камеры и командует Алене: «Вперёд».
Алена шагает по коридору. Она думает, что идёт на очередной допрос. Допрос кажется непривычно ранним, но Алена уже знает, что искать логику в тюрьме — довольно глупое занятие. Спорить — тоже довольно глупое занятие. Терпение — вот что действительно имеет смысл.
И она идёт по коридору.
4
Огромное бетонное помещение, которое Фирма сейчас использует под склад, некогда было частью целой системы армейских подземных укрытий, отстроенных в шестидесятые годы на случай ядерной войны. Алексей знаком лишь с малой частью этих коридоров, лифтов, лестниц и огромных холодных комнат.
Он поднимается по винтовой лестнице, берущей начало с низового уровня. Есть скоростной лифт, но он контролируется охраной. Лестница числится аварийным ходом, и ею мало кто пользуется. Он торопливо стучит ногами по металлическим ступеням, поднимаясь всё выше и выше.
Задача, которую поставил перед ним Бондарев, имеет два решения — либо найти проводной телефон, либо взять мобильный и подняться с ним на поверхность. Алексей не знает, что проще. Мобильный Алексея остался в городском офисе — так приказала Морозова. У охраны на поясах рации с ограниченной дальностью.
Алексей знает, что когда лестница закончится, длинный переход выведет его к двери наружу, то есть в подземный гараж. Это один из нескольких аварийных выходов. Он охраняется.
Выезд из гаража наружу, на поверхность, тоже охраняется. У Алексея есть морозовский «вальтер», он сможет пробиться. Наверное. Бежать наверх и стрелять во все живое, что попадётся на пути, — таков самый простой выход.
Алексей останавливается — он пытается представить, сколько времени уйдёт у него на преодоление десятков лестничных ступеней, на ликвидацию охраны… И он понимает, что когда он выйдет наверх — если он выйдет, — то будет уже поздно. Информация Бондарева не сможет быть использована с полной эффективностью. Алексей со злостью выдыхает из лёгких горячий воздух.
Нужен проводной телефон. Он пытается вспомнить все комнаты, виденные им внутри бункера. Он пытается вспомнить вьющиеся по стене провода. Пытается вычленить из звуковой памяти далёкие звуки простого телефонного звонка. Это было? Или это ему послышалось? Были провода? Или он выдаёт желаемое за действительное?
Алексей начинает спускаться вниз. Он сворачивает на тот уровень, где находится морозовская смотровая комната. Он идёт осторожно и быстро. Если что, то он сумеет оправдаться перед Морозовой. Задаст какой-нибудь уточняющий вопрос насчёт Харкевича. Стрелять ему в голову или нет? Она в сотый раз посчитает его придурком — да ради бога…
Алексей замедляет шаг — дверь смотровой комнаты приоткрыта. Он прислушивается — никаких голосов, никаких звуков.
Он осторожно заглядывает внутрь и видит пустое кресло. Видит закрытый журнал. Пустая кофейная чашка.
Алексей проходит внутрь, оглядывается по сторонам. Никого нет. Алексею очень хочется подойти к окулярам и посмотреть вниз, узнать, что же там происходит. Но он не делает этого. Он пристально осматривает комнату — сначала на уровне глаз, потом присев на корточки, потом задрав голову к потолку.
И наверху, вблизи квадратного вентиляционного окна, Алексей видит провод. Он выкрашен и почти сливается со стеной, но всё-таки это провод, и весьма похоже, что это телефонный провод. Он выходит из стены сантиметров на пятнадцать, потом снова скрывается в стене.
Алексей встаёт напротив той точки, где провод входит в стену, мысленно проводит вертикальную прямую линию до пола и следует вдоль неё взглядом.
Сначала он ничего не замечает. Потом он отступает назад, придерживаясь все той же воображаемой линии, как будто бы она перешла со стены на пол и теперь шла под ковром. Он отступает ещё и упирается задом в большое мягкое кресло. Алексей пытается сдвинуть его в сторону, но у него это не получается. Он ложится на пол и видит, что кресло намертво привинчено к полу.
Алексей садится в кресло и кладёт руки на деревянные подлокотники. Они слишком широкие, массивные, несовременные. Кресло наверняка осталось от старых советских времён. Большое, немодное, но надёжное. Алексей проводит ладонями под подлокотниками и вдруг ощущает на левом подлокотнике какой-то дефект. Он смотрит — это тонкая поперечная полоса, разделяющая дерево на две части.
Алексей, не меняя положения тела, нажимает левой рукой на подлокотник. Ничего не происходит. Он нажимает сильнее — щелчок. Он двигает левой рукой вперёд, и подлокотник на шарнирах выезжает вперёд. Открывается продолговатая ниша. В ней стоят два телефонных аппарата — белый и красный. Это старые советские дисковые аппараты. На красном, правда, нет цифр, и Алексей не знает, что делать с этим телефоном. Он снимает трубку с белого и только хочет набрать номер, те семь основных цифр и три добавочных, которые вдолбил ему в голову Дюк, как в ухе раздаётся женский голос:
— Слушаю.
— Э-э… — растерянно говорит Алексей.
— Слушаю, — терпеливо повторяет женщина, и Алексей понимает, кто это. Он быстро называет все десять цифр и на всякий случай добавляет:
— Это городской номер.
Но женщина пропадает, раздаётся лёгкий щелчок, и кто-то с лёгкой хрипотцой говорит:
— Директор. Вы на защищённой линии. Говорите.
И Алексей говорит. Он успевает произнести всё, что просил Бондарев, и несколько слов сверх того, прежде чем замечает, что он больше не один в смотровой комнате. В дверях стоит Харкевич. Он вытирает вспотевшую шею платком. У него взгляд усталой и злой собаки, которая гонялась весь день по чаще за дичью, но так ничего и не поймала.
— И какого хрена ты тут делаешь? — говорит Харкевич. — Ты же вроде пошёл за стаканом для… И когда всё-таки появится Мамонт?
Харкевич настолько издёрган, что соображает медленнее обычного. Он сначала задаёт подряд три вопроса и только потом понимает, что они все вместе означают. И его в данный момент волнует не столько вопрос, кто такой Алексей на самом деле и зачем он здесь, сколько чёткое понимание последствий — виноватым опять буду я.
Алексей, все ещё сидя в кресле, понимает другое: выдвинутый левый подлокотник можно развернуть так, что он будет мини-столиком для работы с документами. Очень мило. Плохо, что Алексей не заметил, когда вошёл Харкевич. Следовательно, нельзя сказать, что именно слышал Харкевич. Возникает неопределённая ситуация. Это недопустимо. Ситуацию необходимо упростить.
Алексей, не вставая с кресла, трижды стреляет в Харкевича. Тот дёргает руками, словно хочет защититься от пуль, и падает на спину. Его ноги судорожно сгибаются в коленях, а потом выпрямляются. Алексей убирает подлокотник на место и встаёт.
Ему становятся видны красные брызги на лице Харкевича. Они словно густые чернила. Харкевич все ещё дышит.
Алексей целится «вальтером» в центр лба лежащего Харкевича, но слышит:
— Хватит. Опусти ствол.
Алексей ещё не видит говорящего, но он и без того знает, кто это. И он не уверен, стоит ли ему подчиняться.
Тем не менее он отводит руку с пистолетом в сторону.
— Убери ствол, — говорит ему Морозова. — Дело сделано.
Одно дело сделано, но другие остались. Их с Морозовой разделяет металлическая дверь. Если Алексей резко упадёт на спину, а Морозова промедлит хоть на секунду, то она попадает под его прицел.
Но если она там не одна? Тогда падать, прыгать и делать прочие акробатические трюки с неполным «вальтером» в руке — довольно глупо.
— Дай мне ствол, — говорит Морозова. — Протяни руку и дай мне пистолет.
— Ага, — говорит Алексей. — Сейчас.
Он медленно протягивает пистолет, и, как только пистолет показывается из-за двери и попадает в поле зрения Морозовой, из-за двери выглядывает сам Алексей. Он видит, что Морозова одна.
Указательный палец правой руки немедленно начинает скольжение со щеки пистолета на спуск. Морозова ничего не успеет сделать. Она просто смотрит на Алексея.
А Алексей просто начинает падать. Он падает прямо на тело Харкевича. И тот вздрагивает.
5
Дюк отпирает металлическую дверь и выходит во внутренний двор СИЗО. Точнее, это не сам двор, в который выводят на прогулку заключённых, а полоска асфальта метров пять в ширину и метров сто двадцать в длину. С обеих сторон этой асфальтовой полоски — высокие белые стены с колючей проволокой поверху. Стена, что слева, — повыше, она внешняя. Стена, что справа, — пониже, она внутренняя, за нею как раз тот вытоптанный тысячами ног дворик для прогулок.
Асфальтовая дорожка упирается в торец большого кирпичного здания с зарешеченными окнами, которое, собственно, и является одним из корпусов следственного изолятора. Дюк размеренно шагает по этой дорожке, и ничто в его облике не выдаёт противозаконности совершаемых им действий. Он не торопится, не нервничает, он просто пытается сделать то, что можно сделать.
Дюк боковым зрением видит торчащую на дальнем конце внешней стены будку постового. Она пуста.
Дюк подходит к двери, что ведёт внутрь корпуса, трогает ручку и понимает, что дверь не заперта. Дюк неодобрительно качает головой и думает, что потом — да, он настолько самоуверен, что думает о потом — надо будет обратить внимание местного начальства на недопустимую легкомысленность работников СИЗО.
Дюк заходит внутрь большого здания, которое остаётся холодным даже в разгар лета, и закрывает за собой дверь. Он запирает дверь, чтобы никто посторонний уже не мог сюда попасть. Чтобы никаких несчастных случаев. Время идёт, и подпиленные ножки в течение дня должны обрушить дело Беловых. Однако пока это не произошло, Дюк должен сыграть непривычную роль ангела-хранителя. Всего лишь час или два. Вывести Алену Белову из камеры и продержать в безопасном месте внутри СИЗО. Потом сюда сбежится все начальство, и ей уже ничего не будет угрожать. Но это будет через час или два.
И Дюк начинает свой путь по длинным коридорам СИЗО, где стены выкрашены в грязно-зелёный цвет, где то и дело раздаётся металлический скрип, где быстро забываешь о том, что есть свет, солнце, деревья, свобода.
Алена Белова шагает по такому же коридору в направлении кабинета следователя. Чтобы попасть туда, заключённую нужно перевести из одного корпуса в другой, миновав несколько постов охраны, дверей и решёток. Идти остаётся минуты три.
Из другого корпуса в том же направлении и также в сопровождении конвоира шагает Леонид Приходько, также известный под кличками Ходок и Клешня. Приходько обвиняется в убийстве четырех человек, совершенном с особой жестокостью. Доказательств преступления с избытком, и даже адвокат Клешни не сомневается, что тот получит пожизненное заключение.
И для Клешни совершенно безразлично — получить пожизненное за четыре убийства или же за пять. Он легко соглашается на переданное через адвоката предложение Айрапетова — округлить число жертв в обмен на некоторую сумму, которая скрасит старость матери Приходько. Клешня нежно любит старушку и не хочет, чтобы та нуждалась.
Он идёт впереди конвоира и попутно разминает кисти рук.
6
Молодой чеченец снова начинает говорить:
— Мы будем настаивать, что это наш «чемодан»…
— О господи, — вырывается у Второго. — Сколько можно про одно и то же?
— …но мы признаем, что вы потратились на то, чтобы привести «чемодан» в порядок, устранить неисправности и сохранять его в рабочем состоянии. Это мы признаем. Мы готовы вам за это заплатить.
Молодой чеченец показывает чемодан.
— Здесь сто тысяч долларов. Мы готовы вам их отдать.
— Да один залог в два раза больше!
В этом голосе звучит настоящая боль. Второй с удивлением видит, что из своей «кельи» выбрался Третий и что сейчас он в ярости. Второму хорошо известны побудительные мотивы Третьего, он отлично знает, что лишь незапланированные доходы заставляют его сердце биться быстрее и что лишь незапланированные траты приводят его в неконтролируемое бешенство.
Сегодняшние возможные убытки пробуждают в Третьем такую ненависть, что он способен объявить войну европейской стране средних размеров.
А молодой чеченец с изумлением смотрит на возникшего перед ним высокого седовласого мужчину в толстом вязаном джемпере. Мужчина орёт так, что у него на висках набухают сосуды. Молодой чеченец видит, что из кармана джемпера торчат несколько ручек, карандашей и маркеров, и отказывается что-либо понимать. Третий похож на не слишком ухоженного пенсионера, и он выглядит очень странно на фоне вооружённой охраны, чеченцев и серьёзных мужчин в тёмных костюмах.
Второй берет дело в свои руки, хотя его очень беспокоит, что Харкевич до сих пор не вернулся.
— Хватит, хватит, хватит, — говорит он сначала Третьему, потом чеченцам, потом всем остальным. — Я никому не позволю устроить из серьёзного коммерческого мероприятия базар. Кто-то из вас хочет устроить базар?
Никто не хочет, но молодой чеченец собирается снова рассказать о своих претензиях на «ядерный чемодан».
— Стоп, — останавливает его Второй. — Если никто не хочет базара, тогда мы должны прекратить орать друг на друга. У нас есть проблема — так ведь это бизнес, в бизнесе всё время возникают проблемы. Мы должны попробовать решить эту проблему так, чтобы были учтены интересы наши, ваши, — он показал на чеченцев. — И всех остальных.
— Ты, должно быть, великий волшебник.
Это сказал старший из чеченцев. Как смешно. Второму захотелось убить шутника.
— Я сказал — попробовать решить проблему.
Второй сделал паузу, но других желающих острить не нашлось. Слава богу.
— Итак, если мы все, тридцать человек, будем стоять и ругаться, ничего у нас не выйдет. Поэтому я предлагаю пройти в комнату для переговоров. Пройти не всем. Пойду я, как организатор торгов. Пойдёте вы, — он показал на чеченцев. — Потому что у вас есть претензии. И ещё должны пойти представители от остальных участников аукциона. Интересы у них у всех одинаковые, чтобы торги наконец состоялись, поэтому будет достаточно пары человек.
Серьёзные мужчины немедленно стали совещаться между собой, но Второй перекрыл этот гомон:
— Мне посоветовали…
Совещания прекратились, и все уставились на Второго.
— …взять в качестве представителей большинства вот этих господ.
— Кого? — переспросил Бондарев.
— Вас.
1
Если для Алексея Белова или Бондарева сложно было найти сам телефон (поскольку все мобильные были отобраны у участников аукциона, да к тому же внутри бетонного склада мобильная связь и не работала), то у Дюка возникли проблемы иного рода. У него в распоряжении была куча телефонов, проводных и мобильных. Но с их помощью он пока ничего не мог поделать.
Было нечто сюрреалистическое в человеке, который ранним летним утром бежит по тихой улице, прижимает к щеке мобильный телефон и кричит в него какие-то страшные и непонятные слова… И лицо у него такое, будто вокруг не солнечное утро, не застроенная аккуратными кирпичными коттеджами улица, а что-то вроде ворот ада. И на лице бегущего — страх. Возможно, не за себя, за кого-то другого, но что это страх — совершенно точно.
Дюк поднял с постели огромного адвоката, Дюк дозвонился до заместителя прокурора, Дюк дозвонился до дежурного СИЗО.
Адвокат сонным басом напомнил, что он ещё официально не является адвокатом Беловых, а стало быть, не может требовать свиданий и вообще не может предпринимать никаких действий, касающихся…
Заместитель прокурора предположил, что Дюк драматизирует ситуацию, что как раз СИЗО и является наиболее безопасным местом для Беловых, потому что на свободе они могли бы стать лёгкой мишенью для мести вдовы Фоменко, которая в свою очередь не такая уж и…
Старый адвокат Беловых, назначенный государством, испугался звонка и, услышав голос Дюка, выронил трубку, а затем Поспешно выдернул телефонный провод из розетки.
Дежурный СИЗО сказал, что за истёкшие сутки никаких происшествий в следственном изоляторе не зафиксировано, и повесил трубку.
В половине седьмого утра огромный адвокат неуклюже вывалился из недр подержанной «Волги» возле входа в СИЗО.
— Кто бы мне объяснил, что я тут делаю, — басил он, пытаясь застегнуть пиджак, но промахиваясь мимо петель. Дюк схватил его за руку, подтащил к двери и заставил нажать на кнопку звонка.
— Когда всё кончится… — сказал Дюк.
— Извините? — не понял адвокат.
— Когда всё кончится, отрицайте, что мы когда-либо раньше встречались.
— А…
— Вы случайно встретили меня минуту назад на этом самом месте.
— Я не пони…
— Все, поздно объяснять.
Входная дверь СИЗО с металлическим скрипом приоткрылась, а у адвоката возникло очень нехорошее предчувствие. Он вспомнил, сколько денег было им получено вчера от Дюка, и с сожалением подумал, что надо было взять больше.
А ещё лучше — не брать этих денег вообще.
2
Бондарев сначала не поверил своим глазам, но с ним ещё был Марат — тот посмотрел, подумал и утвердительно кивнул головой. Так и есть. Чёрный Малик. Стоило лазить по Милану, Сардинии, Стамбулу, Иордании и ещё бог знает где, чтобы столкнуться с Черным Маликом в пределах Московской области, а может, даже в пределах МКАД.
Что-то здесь было не так. Пять лет Чёрный Малик находится в федеральном розыске. Погранслужба, МВД и ФСБ сориентированы на его поимку. Пять лет Чёрный Малик прячется по каким-то секретным бункерам на Среднем Востоке, прикрывается двойниками, ни с кем не общается, а потом вдруг без проблем преодолевает все границы, проезжает всю Россию и оказывается в её сердце. Допустим, он проник в Россию через горные перевалы в Грузии, потом через горную Чечню — в Ингушетию, потом ещё каким-то хитрым манёвром до Москвы… Допустим. Но зачем?! Зачем пускаться на такие смертельно опасные трюки человеку, который заочно осуждён на пожизненное заключение? Который по-прежнему числится в пятёрке главных террористов, пятёрке непримиримых врагов России? В чём тут смысл?
И которого Бондарев должен во что бы то ни стало взять живым, чтобы расспросить о давнем разговоре Малика с легендарным Химиком. Тут тоже со смыслом как-то не очень…
Между тем грузный мужчина лет сорока, лишь пару дней назад сбривший бороду и задумчиво потирающий теперь голый подбородок, стоит в окружении молодых чеченцев и слушает, что говорит Второй.
Второй абсолютно уверен в себе, он на своей территории, он со своими людьми, и он никому не позволит делать из себя идиота. Тем более он не позволит это делать Харкевичу.
— Кто пригласил сюда этих идиотов?! — шипит Второй на Харкевича, припирая его к стенке. — Ты? Ты понимаешь, что снова все испортил?!
— Я не знал! — вздрагивает Харкевич, глядя снизу вверх на Второго. — Я не знал, что…
— Найди Морозову, — шипит Второй, краем глаза отслеживая чеченцев: те о чём-то переговариваются. — Пусть соберёт всех людей, кого только можно. Поставить людей на выходе… — Второй уже соображал, как это может быть: он вроде бы соглашается с претензиями чеченцев, отдаёт им «чемодан», те садятся в машину, выезжают, и тут люди Второго… Нет-нет, там же бомба. Значит, нельзя им отдавать «чемодан»!
— Пусть Морозова соберёт людей, а сама спустится ко мне сюда…
Второй, кажется, придумал. Он смотрит на Китайца, тот, как всегда, спокоен и сосредоточен.
Потом Второй смотрит на чеченцев. Те, кажется, ещё что-то придумали и сейчас объявят об этом. Ну-ну.
А затем Второй пристально разглядывает других участников аукциона. Они сейчас разбрелись по своим группам и тихо переговариваются между собой. Пять делегаций, чеченцы — шестая. Второй не думает о чеченцах, он думает о тех пяти делегациях, которые никак не участвуют в скандале.
Их пять, а ему нужна одна. Араб, прибалты, курды… Эти — вообще хрен знает кто… И эти тоже…
Второй манит к себе Китайца. Ему нужен совет опытного специалиста.
— Это кто? — спрашивает Второй.
— Эти двое? — Китаец смотрит на Бондарева и Марата.
— Да. Это ведь ты их привёз?
— Я, — соглашается Китаец.
Второй говорит Китайцу, что нужно сделать. Тот думает не больше пяти секунд и одобрительно кивает.
— Иначе мы из этого дерьма не вылезем, — решительно говорит Второй. Китаец вновь одобрительно кивает.
В это время молодой чеченец снова начинает говорить.
3
Дежурный старлей хмуро таращится на адвоката, узнает его, чуть отступает назад, но всё равно не понимает, какого чёрта этот боров припёрся сюда ни свет ни заря.
— Срочное дело, — говорит адвокат, печёнкой чувствуя дрянной привкус этой истории. — Нужно с клиентом поговорить.
— На часы посмотри! — возмущается старлей.
— Да-да, конечно, но…
— Это если каждый будет… — старлей собирается прочитать адвокату хорошую нотацию, прежде чем вышибить его с крыльца к чёртовой матери. Его голос уже приобретает учительские нотки с примесью непрошедшей сонливости, его руки уже совершают в воздухе какие-то движения — для большей доступности произносимых слов…
Из-за широкой спины адвоката выходит Дюк и бьёт старлею в челюсть, досрочно прекращая чтение нравоучительной лекции о распорядке дня.
— Ёрш твою медь, — разочарованно говорит адвокат. — Ну что вы делаете… Мне же здесь ещё работать и работать…
Дюк оставляет адвоката сетовать на пороге, запрыгивает внутрь и снимает с пояса старлея большую связку ключей. За стеклянной перегородкой удивлённо приподнимается прапорщик, и Дюк отправляет ключи точным броском в лоб прапорщику. Тот с грохотом рушится на пол. Адвокат видит это, хватается за голову, медлит пару секунд, а потом сбегает с крыльца, залезает в машину и заводит двигатель.
Дюк подбирает ключи и отпирает металлическую дверь, которая ведёт из дежурного помещения во внутренний двор СИЗО.
В это время дверь камеры, в которой содержится Алена Белова, открывается, и женщина в форме говорит:
— Белова, к следователю.
Алена открывает глаза, удивлённо смотрит на часы, потом на женщину в форме.
— К следователю, — повторяет женщина. — Быстро.
Алена надевает куртку от спортивного костюма и выходит из камеры в коридор. Женщина в форме запирает дверь камеры и командует Алене: «Вперёд».
Алена шагает по коридору. Она думает, что идёт на очередной допрос. Допрос кажется непривычно ранним, но Алена уже знает, что искать логику в тюрьме — довольно глупое занятие. Спорить — тоже довольно глупое занятие. Терпение — вот что действительно имеет смысл.
И она идёт по коридору.
4
Огромное бетонное помещение, которое Фирма сейчас использует под склад, некогда было частью целой системы армейских подземных укрытий, отстроенных в шестидесятые годы на случай ядерной войны. Алексей знаком лишь с малой частью этих коридоров, лифтов, лестниц и огромных холодных комнат.
Он поднимается по винтовой лестнице, берущей начало с низового уровня. Есть скоростной лифт, но он контролируется охраной. Лестница числится аварийным ходом, и ею мало кто пользуется. Он торопливо стучит ногами по металлическим ступеням, поднимаясь всё выше и выше.
Задача, которую поставил перед ним Бондарев, имеет два решения — либо найти проводной телефон, либо взять мобильный и подняться с ним на поверхность. Алексей не знает, что проще. Мобильный Алексея остался в городском офисе — так приказала Морозова. У охраны на поясах рации с ограниченной дальностью.
Алексей знает, что когда лестница закончится, длинный переход выведет его к двери наружу, то есть в подземный гараж. Это один из нескольких аварийных выходов. Он охраняется.
Выезд из гаража наружу, на поверхность, тоже охраняется. У Алексея есть морозовский «вальтер», он сможет пробиться. Наверное. Бежать наверх и стрелять во все живое, что попадётся на пути, — таков самый простой выход.
Алексей останавливается — он пытается представить, сколько времени уйдёт у него на преодоление десятков лестничных ступеней, на ликвидацию охраны… И он понимает, что когда он выйдет наверх — если он выйдет, — то будет уже поздно. Информация Бондарева не сможет быть использована с полной эффективностью. Алексей со злостью выдыхает из лёгких горячий воздух.
Нужен проводной телефон. Он пытается вспомнить все комнаты, виденные им внутри бункера. Он пытается вспомнить вьющиеся по стене провода. Пытается вычленить из звуковой памяти далёкие звуки простого телефонного звонка. Это было? Или это ему послышалось? Были провода? Или он выдаёт желаемое за действительное?
Алексей начинает спускаться вниз. Он сворачивает на тот уровень, где находится морозовская смотровая комната. Он идёт осторожно и быстро. Если что, то он сумеет оправдаться перед Морозовой. Задаст какой-нибудь уточняющий вопрос насчёт Харкевича. Стрелять ему в голову или нет? Она в сотый раз посчитает его придурком — да ради бога…
Алексей замедляет шаг — дверь смотровой комнаты приоткрыта. Он прислушивается — никаких голосов, никаких звуков.
Он осторожно заглядывает внутрь и видит пустое кресло. Видит закрытый журнал. Пустая кофейная чашка.
Алексей проходит внутрь, оглядывается по сторонам. Никого нет. Алексею очень хочется подойти к окулярам и посмотреть вниз, узнать, что же там происходит. Но он не делает этого. Он пристально осматривает комнату — сначала на уровне глаз, потом присев на корточки, потом задрав голову к потолку.
И наверху, вблизи квадратного вентиляционного окна, Алексей видит провод. Он выкрашен и почти сливается со стеной, но всё-таки это провод, и весьма похоже, что это телефонный провод. Он выходит из стены сантиметров на пятнадцать, потом снова скрывается в стене.
Алексей встаёт напротив той точки, где провод входит в стену, мысленно проводит вертикальную прямую линию до пола и следует вдоль неё взглядом.
Сначала он ничего не замечает. Потом он отступает назад, придерживаясь все той же воображаемой линии, как будто бы она перешла со стены на пол и теперь шла под ковром. Он отступает ещё и упирается задом в большое мягкое кресло. Алексей пытается сдвинуть его в сторону, но у него это не получается. Он ложится на пол и видит, что кресло намертво привинчено к полу.
Алексей садится в кресло и кладёт руки на деревянные подлокотники. Они слишком широкие, массивные, несовременные. Кресло наверняка осталось от старых советских времён. Большое, немодное, но надёжное. Алексей проводит ладонями под подлокотниками и вдруг ощущает на левом подлокотнике какой-то дефект. Он смотрит — это тонкая поперечная полоса, разделяющая дерево на две части.
Алексей, не меняя положения тела, нажимает левой рукой на подлокотник. Ничего не происходит. Он нажимает сильнее — щелчок. Он двигает левой рукой вперёд, и подлокотник на шарнирах выезжает вперёд. Открывается продолговатая ниша. В ней стоят два телефонных аппарата — белый и красный. Это старые советские дисковые аппараты. На красном, правда, нет цифр, и Алексей не знает, что делать с этим телефоном. Он снимает трубку с белого и только хочет набрать номер, те семь основных цифр и три добавочных, которые вдолбил ему в голову Дюк, как в ухе раздаётся женский голос:
— Слушаю.
— Э-э… — растерянно говорит Алексей.
— Слушаю, — терпеливо повторяет женщина, и Алексей понимает, кто это. Он быстро называет все десять цифр и на всякий случай добавляет:
— Это городской номер.
Но женщина пропадает, раздаётся лёгкий щелчок, и кто-то с лёгкой хрипотцой говорит:
— Директор. Вы на защищённой линии. Говорите.
И Алексей говорит. Он успевает произнести всё, что просил Бондарев, и несколько слов сверх того, прежде чем замечает, что он больше не один в смотровой комнате. В дверях стоит Харкевич. Он вытирает вспотевшую шею платком. У него взгляд усталой и злой собаки, которая гонялась весь день по чаще за дичью, но так ничего и не поймала.
— И какого хрена ты тут делаешь? — говорит Харкевич. — Ты же вроде пошёл за стаканом для… И когда всё-таки появится Мамонт?
Харкевич настолько издёрган, что соображает медленнее обычного. Он сначала задаёт подряд три вопроса и только потом понимает, что они все вместе означают. И его в данный момент волнует не столько вопрос, кто такой Алексей на самом деле и зачем он здесь, сколько чёткое понимание последствий — виноватым опять буду я.
Алексей, все ещё сидя в кресле, понимает другое: выдвинутый левый подлокотник можно развернуть так, что он будет мини-столиком для работы с документами. Очень мило. Плохо, что Алексей не заметил, когда вошёл Харкевич. Следовательно, нельзя сказать, что именно слышал Харкевич. Возникает неопределённая ситуация. Это недопустимо. Ситуацию необходимо упростить.
Алексей, не вставая с кресла, трижды стреляет в Харкевича. Тот дёргает руками, словно хочет защититься от пуль, и падает на спину. Его ноги судорожно сгибаются в коленях, а потом выпрямляются. Алексей убирает подлокотник на место и встаёт.
Ему становятся видны красные брызги на лице Харкевича. Они словно густые чернила. Харкевич все ещё дышит.
Алексей целится «вальтером» в центр лба лежащего Харкевича, но слышит:
— Хватит. Опусти ствол.
Алексей ещё не видит говорящего, но он и без того знает, кто это. И он не уверен, стоит ли ему подчиняться.
Тем не менее он отводит руку с пистолетом в сторону.
— Убери ствол, — говорит ему Морозова. — Дело сделано.
Одно дело сделано, но другие остались. Их с Морозовой разделяет металлическая дверь. Если Алексей резко упадёт на спину, а Морозова промедлит хоть на секунду, то она попадает под его прицел.
Но если она там не одна? Тогда падать, прыгать и делать прочие акробатические трюки с неполным «вальтером» в руке — довольно глупо.
— Дай мне ствол, — говорит Морозова. — Протяни руку и дай мне пистолет.
— Ага, — говорит Алексей. — Сейчас.
Он медленно протягивает пистолет, и, как только пистолет показывается из-за двери и попадает в поле зрения Морозовой, из-за двери выглядывает сам Алексей. Он видит, что Морозова одна.
Указательный палец правой руки немедленно начинает скольжение со щеки пистолета на спуск. Морозова ничего не успеет сделать. Она просто смотрит на Алексея.
А Алексей просто начинает падать. Он падает прямо на тело Харкевича. И тот вздрагивает.
5
Дюк отпирает металлическую дверь и выходит во внутренний двор СИЗО. Точнее, это не сам двор, в который выводят на прогулку заключённых, а полоска асфальта метров пять в ширину и метров сто двадцать в длину. С обеих сторон этой асфальтовой полоски — высокие белые стены с колючей проволокой поверху. Стена, что слева, — повыше, она внешняя. Стена, что справа, — пониже, она внутренняя, за нею как раз тот вытоптанный тысячами ног дворик для прогулок.
Асфальтовая дорожка упирается в торец большого кирпичного здания с зарешеченными окнами, которое, собственно, и является одним из корпусов следственного изолятора. Дюк размеренно шагает по этой дорожке, и ничто в его облике не выдаёт противозаконности совершаемых им действий. Он не торопится, не нервничает, он просто пытается сделать то, что можно сделать.
Дюк боковым зрением видит торчащую на дальнем конце внешней стены будку постового. Она пуста.
Дюк подходит к двери, что ведёт внутрь корпуса, трогает ручку и понимает, что дверь не заперта. Дюк неодобрительно качает головой и думает, что потом — да, он настолько самоуверен, что думает о потом — надо будет обратить внимание местного начальства на недопустимую легкомысленность работников СИЗО.
Дюк заходит внутрь большого здания, которое остаётся холодным даже в разгар лета, и закрывает за собой дверь. Он запирает дверь, чтобы никто посторонний уже не мог сюда попасть. Чтобы никаких несчастных случаев. Время идёт, и подпиленные ножки в течение дня должны обрушить дело Беловых. Однако пока это не произошло, Дюк должен сыграть непривычную роль ангела-хранителя. Всего лишь час или два. Вывести Алену Белову из камеры и продержать в безопасном месте внутри СИЗО. Потом сюда сбежится все начальство, и ей уже ничего не будет угрожать. Но это будет через час или два.
И Дюк начинает свой путь по длинным коридорам СИЗО, где стены выкрашены в грязно-зелёный цвет, где то и дело раздаётся металлический скрип, где быстро забываешь о том, что есть свет, солнце, деревья, свобода.
Алена Белова шагает по такому же коридору в направлении кабинета следователя. Чтобы попасть туда, заключённую нужно перевести из одного корпуса в другой, миновав несколько постов охраны, дверей и решёток. Идти остаётся минуты три.
Из другого корпуса в том же направлении и также в сопровождении конвоира шагает Леонид Приходько, также известный под кличками Ходок и Клешня. Приходько обвиняется в убийстве четырех человек, совершенном с особой жестокостью. Доказательств преступления с избытком, и даже адвокат Клешни не сомневается, что тот получит пожизненное заключение.
И для Клешни совершенно безразлично — получить пожизненное за четыре убийства или же за пять. Он легко соглашается на переданное через адвоката предложение Айрапетова — округлить число жертв в обмен на некоторую сумму, которая скрасит старость матери Приходько. Клешня нежно любит старушку и не хочет, чтобы та нуждалась.
Он идёт впереди конвоира и попутно разминает кисти рук.
6
Молодой чеченец снова начинает говорить:
— Мы будем настаивать, что это наш «чемодан»…
— О господи, — вырывается у Второго. — Сколько можно про одно и то же?
— …но мы признаем, что вы потратились на то, чтобы привести «чемодан» в порядок, устранить неисправности и сохранять его в рабочем состоянии. Это мы признаем. Мы готовы вам за это заплатить.
Молодой чеченец показывает чемодан.
— Здесь сто тысяч долларов. Мы готовы вам их отдать.
— Да один залог в два раза больше!
В этом голосе звучит настоящая боль. Второй с удивлением видит, что из своей «кельи» выбрался Третий и что сейчас он в ярости. Второму хорошо известны побудительные мотивы Третьего, он отлично знает, что лишь незапланированные доходы заставляют его сердце биться быстрее и что лишь незапланированные траты приводят его в неконтролируемое бешенство.
Сегодняшние возможные убытки пробуждают в Третьем такую ненависть, что он способен объявить войну европейской стране средних размеров.
А молодой чеченец с изумлением смотрит на возникшего перед ним высокого седовласого мужчину в толстом вязаном джемпере. Мужчина орёт так, что у него на висках набухают сосуды. Молодой чеченец видит, что из кармана джемпера торчат несколько ручек, карандашей и маркеров, и отказывается что-либо понимать. Третий похож на не слишком ухоженного пенсионера, и он выглядит очень странно на фоне вооружённой охраны, чеченцев и серьёзных мужчин в тёмных костюмах.
Второй берет дело в свои руки, хотя его очень беспокоит, что Харкевич до сих пор не вернулся.
— Хватит, хватит, хватит, — говорит он сначала Третьему, потом чеченцам, потом всем остальным. — Я никому не позволю устроить из серьёзного коммерческого мероприятия базар. Кто-то из вас хочет устроить базар?
Никто не хочет, но молодой чеченец собирается снова рассказать о своих претензиях на «ядерный чемодан».
— Стоп, — останавливает его Второй. — Если никто не хочет базара, тогда мы должны прекратить орать друг на друга. У нас есть проблема — так ведь это бизнес, в бизнесе всё время возникают проблемы. Мы должны попробовать решить эту проблему так, чтобы были учтены интересы наши, ваши, — он показал на чеченцев. — И всех остальных.
— Ты, должно быть, великий волшебник.
Это сказал старший из чеченцев. Как смешно. Второму захотелось убить шутника.
— Я сказал — попробовать решить проблему.
Второй сделал паузу, но других желающих острить не нашлось. Слава богу.
— Итак, если мы все, тридцать человек, будем стоять и ругаться, ничего у нас не выйдет. Поэтому я предлагаю пройти в комнату для переговоров. Пройти не всем. Пойду я, как организатор торгов. Пойдёте вы, — он показал на чеченцев. — Потому что у вас есть претензии. И ещё должны пойти представители от остальных участников аукциона. Интересы у них у всех одинаковые, чтобы торги наконец состоялись, поэтому будет достаточно пары человек.
Серьёзные мужчины немедленно стали совещаться между собой, но Второй перекрыл этот гомон:
— Мне посоветовали…
Совещания прекратились, и все уставились на Второго.
— …взять в качестве представителей большинства вот этих господ.
— Кого? — переспросил Бондарев.
— Вас.
Глава 34
Радикальное решение проблемы
1
Неожиданно Алексей осознает, что упал и лежит на чём-то очень неудобном. Этим чем-то неудобным было тело Харкевича.
Алексей также осознает, что его правая рука пуста. «Вальтер» у Морозовой.
— Не ушибся? — заботливо спрашивает Морозова. Алексей совершенно чётко видит её в дверном проёме, но ему кажется, что за ней темнеет ещё один силуэт, невысокий, очень невысокий, словно детский…
— Невинная детская шутка, — говорит Морозова, очевидно имея в виду, что Иса на четвереньках заполз за Алексея и ударом под колени сбил его с ног. — Мальчику показалось, что ты хочешь меня застрелить.
— С какой стати? — Алексей поднимается на ноги.
— Мало ли. Но уж Харкевича-то ты застрелил, не будешь спорить?
— Похоже на то.
— Хорошо. Теперь пойдём со мной.
— Ага… — слегка пошатываясь, Алексей выходит в коридор. — Зачем вы пацана-то с собой таскаете?
— Даже не знаю, — говорит Морозова, похлопывая Ису по плечу. — Возможно, детские воспоминания. Я же говорила тебе, как любила играть с мальчишками.
— И во что вы с ним играете?
— Как оказалось, он хорошо умеет играть только в одну игру — «защити своего хозяина».
— Хозяина?
— В смысле — хозяйку.
— Это что, как собачка?
— Ну почему же. Я его хозяйка, потому что я старше, умнее, опытнее. Я забочусь о нём. Я его хозяйка не в смысле владения им как слугой или собачкой, я его хозяйка в смысле покровительства и руководства. У многих людей, если не у всех, есть хозяева. У тебя, кстати, тоже есть хозяева, и я одна из них. Разве не так?
— Так. Но Харкевич был другим из моих хозяев, а вы…
— Его уже нет, так что к чему этот разговор?
— К тому, что другой из моих хозяев может приказать мне застрелить вас…
— Ты реалистично смотришь на вещи.
— …и что мне тогда делать с верностью и покровительством?
— У меня такое предчувствие, что у тебя не возникнет подобной проблемы. У меня очень сильное предчувствие на твой счёт. Шагай побыстрее.
2
Пока Алена Белова идёт по коридору, пока навстречу ей по такому же коридору идёт Клешня — Дюк сворачивает за угол и натыкается на прапорщика. Дюк делает резкое движение рукой, а потом ловит падающего прапорщика. Он смотрит на часы и вспоминает записанные на автоответчик слова Айрапетова: «Это будет примерно через час. Я все устроил. Девку поведут на допрос, и по пути кое-что случится. Вам понравится».
Насколько понимает Дюк, никаких допросов в такую рань обычно не бывает. Ну так это обычно. А сегодня явно необычный день.
Он подходит к столу прапорщика и рассматривает план СИЗО с указанием пожарных выходов.
У Дюка выбор — то ли пробиваться к камере Алены Беловой, то ли бежать в административный корпус, где обычно следователи работают с заключёнными. «Девку поведут на допрос». Так сказал Айрапетов. Зря ты назвался по телефону, Айрапетов, ох зря. Вне зависимости от того, правду ты сказал насчёт допроса или соврал — представился ты зря.
Но Айрапетову это будут объяснять потом, а пока Дюк торопится по пустым коридорам в административный корпус.
Он открывает одну дверь, другую, лишает сознания ещё одного прапорщика…
Наконец он в административном корпусе. На втором этаже. На пятом — кабинеты следователей. Этот этаж через систему переходов сообщается с остальными корпусами, чтобы арестованных можно было водить напрямую. Дюку остаётся подняться по лестнице на три этажа.
Он вступает на первый пролёт, и в этот миг включается звуковая сигнализация. Кто-то где-то наконец пришёл в себя, спохватился и нажал тревожную кнопку.
Дюк неодобрительно качает головой — да за это время, будь он не один, будь у него инструменты, будь у него соответствующее задание, можно было весь СИЗО разнести до основания. Как непрофессионально.
Он бежит вверх по лестнице, а в это время на пятом этаже из одного коридора появляется в сопровождении конвоира Леонид Приходько, он же Клешня. Из другого коридора в сопровождении конвоирши идёт Алена Белова.
Если они продолжат своё движение, то возле лестницы их пути пересекутся.
3
— Кого? — переспрашивает Бондарев.
— Вас. И вас.
Бондарев и Марат переглядываются. Такое высокое доверие им не очень нравится. Бондарев ищет глазами «бухгалтера», чтобы посоветоваться, но не находит его. Белов тоже ещё не вернулся, и вся ситуация внезапно становится довольно тревожной.
Большинство участников аукциона подозрительно косится на Бондарева и Марата и явно не горит желанием доверить им представительство своих интересов. Но Второй больше ни с кем не собирается спорить, он предлагает всем названным личностям погрузиться в лифт и отбыть в комнату для переговоров.
— Минуту, — говорит старший из чеченцев. — Зачем мы туда поедем все вчетвером? У нас у всех одно и то же мнение. Хватит и двоих. Пусть едут Лечо, — он показывает на молодого чеченца, который так много говорил в последние полчаса. — И Муса. А мы с Магомедом их здесь подождём.
Ещё немного, и Второй тоже начнёт орать. Только он придумывает очередной гениальный план по разруливанию ситуации, как находится какой-нибудь кретин, который его осложняет. Какого хрена, а?!
— Может, всё-таки поедете все вместе? — настойчиво предлагает Второй. — Я не хочу, чтобы у вас, тех, кто останется здесь, возникли конфликты с другими участниками аукциона. Мне кажется, они очень недовольны вашим поведением…
— У вас же тут полно охраны, — с улыбкой говорит старший чеченец. — Разве они не смогут нас защитить?
— Как хотите, — машет рукой Второй. — Хотите, оставайтесь здесь…
Он уже подумал и решил, что это непринципиально — сразу все четверо войдут в комнату для переговоров или же они будут туда заходить партиями. Главное, что они оттуда не выйдут — Китаец уже на месте. Никому не позволено портить аукционы по продаже портативного ядерного устройства, которые устраивает Фирма. Даже если это устройство когда-то было вашим. Было? Было, да сплыло. Что с возу упало, то пропало. Четыре сбоку, ваших нет. А также прочие юридические прецеденты, чтобы отправить чеченцев на тот свет. В конце концов, это мы нашли игрушку, которую вы посеяли. Это наш Левша наладил её. И мы имеем священное право срубить за неё столько бабок, сколько сможем.
Другой вопрос, что убить четырех чеченцев, имеющих крутые связи, и не огрести за это неприятностей — это тоже большое искусство.
Лучший способ избежать неприятностей — свалить все на другого. Китаец показал Второму двух вполне мирных коммерсантов, которые недавно стали сотрудничать с Фирмой. Вот их можно замочить без последствий. А если их замочить, а потом сказать, что именно они чеченов и грохнули, когда делили «ядерный чемодан», так это просто здорово.
Бондарев, Марат, Лечо, Муса, Второй и двое охранников заходят в лифт. Второй нажимает кнопку, и двери лифта смыкаются. Кабина начинает подниматься.
За этим внимательно наблюдает Чёрный Малик. Он прикидывает в уме примерную грузоподъёмность лифта и его размеры.
Потом он смотрит на стойку с «ядерным чемоданом». Это очень заинтересованный взгляд.
4
Морозова вела его каким-то очень странным маршрутом. Сначала они спустились по лестнице до самого низа, то есть на уровень склада. Морозова о чём-то пошепталась с одним из охранников и скомандовала Алексею разворачиваться в обратную сторону, то есть наверх. Где-то посередине этих хождений вверх-вниз Иса пропал у Алексея из виду, но теперь-то он был уверен, что этот молчаливый мальчик ничего не делает просто так.
Они поднялись на два или три уровня и свернули в коридор.
— Когда у меня за спиной идёт человек с пистолетом, — нарушил молчание Алексей, — мне кажется, что я арестован.
— Вот поэтому никогда не пускай человека с пистолетом к тебе за спину, — посоветовала Морозова.
— Так я арестован?
— Здесь тебе не милиция. Если тебе не будут доверять, тебя просто убьют безо всякого ареста.
— Но раз я всё ещё не убит, то получается, что мне доверяют?..
— Честно говоря, я никому не доверяю. А ты мне нужен для одного небольшого дела.
— Это будет не больно? — попробовал пошутить Алексей.
— Пока никто не жаловался.
Алексей хотел спросить: «А много ли было тех, кто не жаловался?», но тут из-за поворота вышел охранник и ткнул ему дулом автомата в живот. За плечом охранника Алексей увидел других вооружённых людей. Они молча стояли в коридоре и, казалось, чего-то ждали.
— Присмотри за ним, — это Морозова сказала охраннику, а сама пошла дальше.
— Наконец-то, детка.
Это сказал непривычно возбуждённый Второй. Он схватил Морозову за плечи и радостно встряхнул, как будто Морозова только что победила на каких-то соревнованиях, а он был её тренером.
— Что такое? — поинтересовалась Морозова.
— Сейчас все закончится, — неопределённо сказал Второй. — Такой дурдом, понимаешь, устроили… А это кто там с тобой?
— Мальчик, — сказала Морозова. — Которого ты просил.
— Что за чушь, детка? Какого ещё мальчика я просил?
— Мальчика, который убьёт Харкевича. И на которого все потом можно будет свалить…
— А-а! Так Харкевича — уже?
— Вот именно.
— Детка, ты меня радуешь сегодня.
— Что мне делать с парнем?
— Как договаривались.
— Где?
Второй задумался. Потом неожиданно улыбнулся.
— А чего умничать? Вали сюда до кучи!
— Куда — сюда?
Второй показал на дверь комнаты для переговоров.
— А что здесь? — спросила Морозова.
— Здесь мы решаем наши проблемы, — ухмыльнулся Второй. — Китайская методика.
Он отодвинул на двери часть декоративной панели, и показался «глазок». Морозова заглянула внутрь комнаты для переговоров. На роскошных диванах вповалку лежали четыре человека.
— Сейчас приведу добавку, — ухмыльнулся Второй и пошёл в сторону лифта.
5
Из коридора, соединяющего административный корпус СИЗО с корпусом для совершивших тяжкие преступления, появляется в сопровождении конвоира Леонид Приходько, он же Клешня. Из другого коридора в сопровождении конвоирши идёт Алена Белова. Согласно инструкции кто-то из конвоиров должен остановить своего заключённого, приказать ему повернуться к стене и пропустить встречный конвой. Однако ни конвоир Клешни, ни женщина в форме за спиной Алены Беловой этого не делают.
Алена не задумывается об этом, она просто машинально переставляет ноги и глядит вниз. Зато Клешня, как только Алена попала в поле его зрения, не спускает с неё глаз.
Обе пары заключённый — конвоир продолжают движение и подходят к лестнице, которая ведёт с пятого этажа вниз. Дюк только ещё подбегает к этой лестнице. Сирена ещё не включена.
И здесь происходит следующее. Конвоир Клешни замедляет шаг и останавливается у зарешеченного окна во двор. Конвоир внимательно смотрит в окно, будто там происходит нечто весьма важное.
Почти одновременно с ним женщина в форме также прекращает движение. Она смотрит на наручные часы, начинает крутить головку завода и полностью погружается в это занятие, более ничего не замечая.
Алена по инерции совершает ещё пару шагов, а потом понимает — что-то не то. Что-то изменилось. Она поднимает глаза, видит, что шедший навстречу заключённый почему-то идёт сам по себе, а конвоир стоит возле окна. Алена неуверенно оборачивается и видит, что её конвоирша тоже отстала. Прежде чем она соображает, что это значит, Клешня бросается к ней и начинает душить.
Алена хрипит, вскидывает руки для защиты, но от этого мало толку. За проведённые в СИЗО недели она похудела и ослабла, но даже если бы не эти обстоятельства, вряд ли она могла бы противостоять сильным рукам Клешни. Её колени подгибаются, в глазах темнеет.
В эти секунды Дюк вступает на первые ступени лестничного пролёта, ведущего со второго этажа административного корпуса на третий. Через мгновения раздастся резкий звук сирены.
Женщина в форме хладнокровно заводит часы и не обращает внимания на происходящее у лестницы. Конвоир Клешни реагирует иначе. Ему не сказали, что именно должно произойти. Его попросили отвернуться и позволить Клешне встретиться со старой знакомой. Ему заплатили только за это. Конвоир думал, что дело обойдётся парой слов, обжиманиями или чем-то в этом роде. Но Клешня просто убивает девушку, и это грозит конвоиру такими неприятностями, на которые он не хотел бы нарываться.
Конвоир подскакивает к Клешне, просовывает ему руку под подбородок и начинает оттаскивать назад. Поначалу кажется, что это ему удастся, но затем Клешня резко отпускает девушку, та падает, и сосредоточивается на конвоире. Клешне плевать, за сколько убийств получать пожизненное — за четыре, за пять или за шесть. За девушек или ментов. Тем более что Клешня очень не любит, когда его отрывают от дела.
Он резко дёргает головой назад и разбивает конвоиру лицо, потом бьёт его левым локтем в живот и впивается зубами в руку, которая была у него возле горла, прокусывая её до кости. Конвоир орёт и отшатывается, срывая с пояса дубинку.
Синхронно конвоиру орёт сирена. Женщина в форме отрывается от своих часов. Алена цепляется за перила и привстаёт, несмотря на головокружение. Конвоир шагает вперёд, занося резиновую дубинку. Для Клешни сирена — это недвусмысленный намёк, что надо поскорее все закончить.
Дюк задирает голову вверх — звуки, раздающиеся с пятого этажа, пугают его.
Он преодолевает ещё несколько ступеней, а потом сверху, едва не задев Дюка, летит тело. Оно ударяется о перила, ступени и скатывается вниз тяжёлой изломанной куклой.
Дюку становится холодно.
6
Когда Второй распахивает дверь комнаты для переговоров, Бондарев говорит:
— М-м… Выглядит неплохо.
— Надеюсь, что здесь мы сумеем решить все наши проблемы, — говорит Второй и проходит в комнату, приглашая за собой остальных. Двое молодых чеченцев, Лечо и Муса, заходят. Потом заходит Марат.
Они оглядываются, рассаживаются на длинные шикарные диваны, а Второй как гостеприимный хозяин говорит какие-то слова, кружит вокруг… Он создаёт впечатление, что тоже вот-вот сядет, закинет ногу на ногу, нальёт себе шампанского и начнёт разговор о делах. На самом деле он не собирается здесь оставаться, он говорит что-то типа: «Минутку, я сейчас вернусь», — и выходит в коридор. Что характерно — не закрыв за собой дверь, что должно служить символом его скорого возвращения. Но Бондарев помнит, что переговорную комнату от коридора отделяет тамбур с двумя дверями. И он явственно слышит щелчок закрывшейся внешней двери. «О господи, — думает Бондарев. — Только не газ».
Бондарев уверен, что за ними наблюдают, поэтому он продолжает улыбаться, садится на диван, оценивающе гладит кожаное покрытие, рассматривает этикетку на бутылке шампанского. Марат сидит напротив, он достаёт из кармана носовой платок и начинает разглаживать его на колене. Потом поднимает глаза на Бондарева и одними губами говорит:
— Только не газ.
Чеченцы как ни в чём не бывало разговаривают друг с другом, Бондарев различает отдельные слова, и в этих словах нет абсолютно никакого понимания ситуации. Чеченцы думают, что с ними и вправду будут вести переговоры.
Бондарев смотрит на Марата и кивает. Если бы у него было время порассуждать о всякой философской ерунде, то он сказал бы, что это весьма иронично — обнаружить своих единственных союзников в лице парней Чёрного Малика. У жизни довольно чёрное чувство юмора. И масса выдумки.
— Ребята, — говорит Марат по-чеченски. — Не смотрите на меня, просто слушайте. Нас привели в эту комнату, чтобы убить.
Чеченцы на миг замолкают, потом, не глядя в сторону Марата, Лечо насторожённо произносит:
— Я понимаю, за что они хотят убить нас. А вы-то при чём?
— Потом объясню. Лучше послушай — они нас заперли здесь, сейчас переговорят со своим главным и начнут. Если они пустят газ или будут расстреливать из скрытых бойниц — нам конец.
— И что ты предлагаешь?
— Выпей, — говорит Марат с жизнерадостной улыбкой и берет в руки бутылку французского коньяка.
— Мы не пьём, — говорит Лечо. — И зачем это вообще надо?
— Здесь должен быть яд, — тихо говорит Марат, пока Бондарев громогласно рассказывает каменнолицему Мусе неприличный анекдот. — Или снотворное. Мы потеряем сознание, а они войдут, чтобы порезать нас как баранов. Для них это будет абсолютно безопасно. Если мы действительно будем без сознания. Но ты можешь только прикинуться, что пьёшь. Ты можешь только притвориться, что потерял сознание. И когда они войдут…
— Я порву их на куски, — говорит Лечо и улыбается с искренней радостью.
7
Когда шаги в коридоре затихают, Харкевич открывает глаза и пытается дышать полной грудью, но каждый глоток воздуха отдаётся непереносимой болью. Харкевич кое-как стаскивает с себя тонкий чёрный свитер, который теперь разодран пулями. Харкевич дёргает застёжки бронежилета, ослабляя давление на грудь. Потом стаскивает бронежилет и поспешно разрывает майку, опасливо глядя на собственное тело, такое уязвимое без бронежилета. Харкевич не видит ран, не видит разорванной кожи и торчащего мяса. Он видит пару кровоподтёков, и это очень болезненные кровоподтёки, но пули застряли в бронежилете. Харкевич вытирает пот с лица и с ужасом видит на руке кровь — всё-таки он ранен! Он поднимается на ноги и видит кровь на полу. Харкевич ощупывает себя и, когда он касается шеи и левой стороны лица, чувствует липкое тепло.
Харкевич пугается и на миг теряет равновесие. Но потом он понимает, что если до сих пор не умер, значит, все его раны не смертельные. Две пули в грудь и третья, едва не разорвавшая ему горло. Сукин сын — мысли Харкевича наконец переносятся с собственной несчастной персоны на того, кто пытался его убить. Сукин сын. Щенок. Ты кого хотел убить?! Я тебя, можно сказать, на улице подобрал! Я тебе дал шанс! Я тебя взял в Фирму! Я дал тебе денег! Я тебя спас! Харкевича захлёстывает ненависть, умножаемая болью, и он начинает путать Алексея с кем-то другим, но главное он помнит совершенно точно — надо пойти и пристрелить щенка.
Харкевич надевает бронежилет, оставляет рваный свитер на полу и в таком угрожающем виде вываливается в коридор. Здесь на него накатывает вторая порция недавних воспоминаний.
Белов был не один — с ним была… Морозова. Да! Харкевич визгливо матерится в мрачном пространстве подземного коридора, и его голос приобретает зловещее эхо. Конечно же, Белов не осмелился бы на такое в одиночку. Он выполнял поручение Морозовой. Это она стоит за всем. Она устроила заговор — против него. Из зависти. А он раскрыл этот заговор. Не знаю как, но раскрыл, а она… Сука! Дрянь! Но… У Харкевича перехватывает дыхание.
Но она его ещё не знает. Она не знает, на что он способен. Она не знает, кто его дядя. Она не знает, на что нарывается. Она нарывается на смерть.
1
Неожиданно Алексей осознает, что упал и лежит на чём-то очень неудобном. Этим чем-то неудобным было тело Харкевича.
Алексей также осознает, что его правая рука пуста. «Вальтер» у Морозовой.
— Не ушибся? — заботливо спрашивает Морозова. Алексей совершенно чётко видит её в дверном проёме, но ему кажется, что за ней темнеет ещё один силуэт, невысокий, очень невысокий, словно детский…
— Невинная детская шутка, — говорит Морозова, очевидно имея в виду, что Иса на четвереньках заполз за Алексея и ударом под колени сбил его с ног. — Мальчику показалось, что ты хочешь меня застрелить.
— С какой стати? — Алексей поднимается на ноги.
— Мало ли. Но уж Харкевича-то ты застрелил, не будешь спорить?
— Похоже на то.
— Хорошо. Теперь пойдём со мной.
— Ага… — слегка пошатываясь, Алексей выходит в коридор. — Зачем вы пацана-то с собой таскаете?
— Даже не знаю, — говорит Морозова, похлопывая Ису по плечу. — Возможно, детские воспоминания. Я же говорила тебе, как любила играть с мальчишками.
— И во что вы с ним играете?
— Как оказалось, он хорошо умеет играть только в одну игру — «защити своего хозяина».
— Хозяина?
— В смысле — хозяйку.
— Это что, как собачка?
— Ну почему же. Я его хозяйка, потому что я старше, умнее, опытнее. Я забочусь о нём. Я его хозяйка не в смысле владения им как слугой или собачкой, я его хозяйка в смысле покровительства и руководства. У многих людей, если не у всех, есть хозяева. У тебя, кстати, тоже есть хозяева, и я одна из них. Разве не так?
— Так. Но Харкевич был другим из моих хозяев, а вы…
— Его уже нет, так что к чему этот разговор?
— К тому, что другой из моих хозяев может приказать мне застрелить вас…
— Ты реалистично смотришь на вещи.
— …и что мне тогда делать с верностью и покровительством?
— У меня такое предчувствие, что у тебя не возникнет подобной проблемы. У меня очень сильное предчувствие на твой счёт. Шагай побыстрее.
2
Пока Алена Белова идёт по коридору, пока навстречу ей по такому же коридору идёт Клешня — Дюк сворачивает за угол и натыкается на прапорщика. Дюк делает резкое движение рукой, а потом ловит падающего прапорщика. Он смотрит на часы и вспоминает записанные на автоответчик слова Айрапетова: «Это будет примерно через час. Я все устроил. Девку поведут на допрос, и по пути кое-что случится. Вам понравится».
Насколько понимает Дюк, никаких допросов в такую рань обычно не бывает. Ну так это обычно. А сегодня явно необычный день.
Он подходит к столу прапорщика и рассматривает план СИЗО с указанием пожарных выходов.
У Дюка выбор — то ли пробиваться к камере Алены Беловой, то ли бежать в административный корпус, где обычно следователи работают с заключёнными. «Девку поведут на допрос». Так сказал Айрапетов. Зря ты назвался по телефону, Айрапетов, ох зря. Вне зависимости от того, правду ты сказал насчёт допроса или соврал — представился ты зря.
Но Айрапетову это будут объяснять потом, а пока Дюк торопится по пустым коридорам в административный корпус.
Он открывает одну дверь, другую, лишает сознания ещё одного прапорщика…
Наконец он в административном корпусе. На втором этаже. На пятом — кабинеты следователей. Этот этаж через систему переходов сообщается с остальными корпусами, чтобы арестованных можно было водить напрямую. Дюку остаётся подняться по лестнице на три этажа.
Он вступает на первый пролёт, и в этот миг включается звуковая сигнализация. Кто-то где-то наконец пришёл в себя, спохватился и нажал тревожную кнопку.
Дюк неодобрительно качает головой — да за это время, будь он не один, будь у него инструменты, будь у него соответствующее задание, можно было весь СИЗО разнести до основания. Как непрофессионально.
Он бежит вверх по лестнице, а в это время на пятом этаже из одного коридора появляется в сопровождении конвоира Леонид Приходько, он же Клешня. Из другого коридора в сопровождении конвоирши идёт Алена Белова.
Если они продолжат своё движение, то возле лестницы их пути пересекутся.
3
— Кого? — переспрашивает Бондарев.
— Вас. И вас.
Бондарев и Марат переглядываются. Такое высокое доверие им не очень нравится. Бондарев ищет глазами «бухгалтера», чтобы посоветоваться, но не находит его. Белов тоже ещё не вернулся, и вся ситуация внезапно становится довольно тревожной.
Большинство участников аукциона подозрительно косится на Бондарева и Марата и явно не горит желанием доверить им представительство своих интересов. Но Второй больше ни с кем не собирается спорить, он предлагает всем названным личностям погрузиться в лифт и отбыть в комнату для переговоров.
— Минуту, — говорит старший из чеченцев. — Зачем мы туда поедем все вчетвером? У нас у всех одно и то же мнение. Хватит и двоих. Пусть едут Лечо, — он показывает на молодого чеченца, который так много говорил в последние полчаса. — И Муса. А мы с Магомедом их здесь подождём.
Ещё немного, и Второй тоже начнёт орать. Только он придумывает очередной гениальный план по разруливанию ситуации, как находится какой-нибудь кретин, который его осложняет. Какого хрена, а?!
— Может, всё-таки поедете все вместе? — настойчиво предлагает Второй. — Я не хочу, чтобы у вас, тех, кто останется здесь, возникли конфликты с другими участниками аукциона. Мне кажется, они очень недовольны вашим поведением…
— У вас же тут полно охраны, — с улыбкой говорит старший чеченец. — Разве они не смогут нас защитить?
— Как хотите, — машет рукой Второй. — Хотите, оставайтесь здесь…
Он уже подумал и решил, что это непринципиально — сразу все четверо войдут в комнату для переговоров или же они будут туда заходить партиями. Главное, что они оттуда не выйдут — Китаец уже на месте. Никому не позволено портить аукционы по продаже портативного ядерного устройства, которые устраивает Фирма. Даже если это устройство когда-то было вашим. Было? Было, да сплыло. Что с возу упало, то пропало. Четыре сбоку, ваших нет. А также прочие юридические прецеденты, чтобы отправить чеченцев на тот свет. В конце концов, это мы нашли игрушку, которую вы посеяли. Это наш Левша наладил её. И мы имеем священное право срубить за неё столько бабок, сколько сможем.
Другой вопрос, что убить четырех чеченцев, имеющих крутые связи, и не огрести за это неприятностей — это тоже большое искусство.
Лучший способ избежать неприятностей — свалить все на другого. Китаец показал Второму двух вполне мирных коммерсантов, которые недавно стали сотрудничать с Фирмой. Вот их можно замочить без последствий. А если их замочить, а потом сказать, что именно они чеченов и грохнули, когда делили «ядерный чемодан», так это просто здорово.
Бондарев, Марат, Лечо, Муса, Второй и двое охранников заходят в лифт. Второй нажимает кнопку, и двери лифта смыкаются. Кабина начинает подниматься.
За этим внимательно наблюдает Чёрный Малик. Он прикидывает в уме примерную грузоподъёмность лифта и его размеры.
Потом он смотрит на стойку с «ядерным чемоданом». Это очень заинтересованный взгляд.
4
Морозова вела его каким-то очень странным маршрутом. Сначала они спустились по лестнице до самого низа, то есть на уровень склада. Морозова о чём-то пошепталась с одним из охранников и скомандовала Алексею разворачиваться в обратную сторону, то есть наверх. Где-то посередине этих хождений вверх-вниз Иса пропал у Алексея из виду, но теперь-то он был уверен, что этот молчаливый мальчик ничего не делает просто так.
Они поднялись на два или три уровня и свернули в коридор.
— Когда у меня за спиной идёт человек с пистолетом, — нарушил молчание Алексей, — мне кажется, что я арестован.
— Вот поэтому никогда не пускай человека с пистолетом к тебе за спину, — посоветовала Морозова.
— Так я арестован?
— Здесь тебе не милиция. Если тебе не будут доверять, тебя просто убьют безо всякого ареста.
— Но раз я всё ещё не убит, то получается, что мне доверяют?..
— Честно говоря, я никому не доверяю. А ты мне нужен для одного небольшого дела.
— Это будет не больно? — попробовал пошутить Алексей.
— Пока никто не жаловался.
Алексей хотел спросить: «А много ли было тех, кто не жаловался?», но тут из-за поворота вышел охранник и ткнул ему дулом автомата в живот. За плечом охранника Алексей увидел других вооружённых людей. Они молча стояли в коридоре и, казалось, чего-то ждали.
— Присмотри за ним, — это Морозова сказала охраннику, а сама пошла дальше.
— Наконец-то, детка.
Это сказал непривычно возбуждённый Второй. Он схватил Морозову за плечи и радостно встряхнул, как будто Морозова только что победила на каких-то соревнованиях, а он был её тренером.
— Что такое? — поинтересовалась Морозова.
— Сейчас все закончится, — неопределённо сказал Второй. — Такой дурдом, понимаешь, устроили… А это кто там с тобой?
— Мальчик, — сказала Морозова. — Которого ты просил.
— Что за чушь, детка? Какого ещё мальчика я просил?
— Мальчика, который убьёт Харкевича. И на которого все потом можно будет свалить…
— А-а! Так Харкевича — уже?
— Вот именно.
— Детка, ты меня радуешь сегодня.
— Что мне делать с парнем?
— Как договаривались.
— Где?
Второй задумался. Потом неожиданно улыбнулся.
— А чего умничать? Вали сюда до кучи!
— Куда — сюда?
Второй показал на дверь комнаты для переговоров.
— А что здесь? — спросила Морозова.
— Здесь мы решаем наши проблемы, — ухмыльнулся Второй. — Китайская методика.
Он отодвинул на двери часть декоративной панели, и показался «глазок». Морозова заглянула внутрь комнаты для переговоров. На роскошных диванах вповалку лежали четыре человека.
— Сейчас приведу добавку, — ухмыльнулся Второй и пошёл в сторону лифта.
5
Из коридора, соединяющего административный корпус СИЗО с корпусом для совершивших тяжкие преступления, появляется в сопровождении конвоира Леонид Приходько, он же Клешня. Из другого коридора в сопровождении конвоирши идёт Алена Белова. Согласно инструкции кто-то из конвоиров должен остановить своего заключённого, приказать ему повернуться к стене и пропустить встречный конвой. Однако ни конвоир Клешни, ни женщина в форме за спиной Алены Беловой этого не делают.
Алена не задумывается об этом, она просто машинально переставляет ноги и глядит вниз. Зато Клешня, как только Алена попала в поле его зрения, не спускает с неё глаз.
Обе пары заключённый — конвоир продолжают движение и подходят к лестнице, которая ведёт с пятого этажа вниз. Дюк только ещё подбегает к этой лестнице. Сирена ещё не включена.
И здесь происходит следующее. Конвоир Клешни замедляет шаг и останавливается у зарешеченного окна во двор. Конвоир внимательно смотрит в окно, будто там происходит нечто весьма важное.
Почти одновременно с ним женщина в форме также прекращает движение. Она смотрит на наручные часы, начинает крутить головку завода и полностью погружается в это занятие, более ничего не замечая.
Алена по инерции совершает ещё пару шагов, а потом понимает — что-то не то. Что-то изменилось. Она поднимает глаза, видит, что шедший навстречу заключённый почему-то идёт сам по себе, а конвоир стоит возле окна. Алена неуверенно оборачивается и видит, что её конвоирша тоже отстала. Прежде чем она соображает, что это значит, Клешня бросается к ней и начинает душить.
Алена хрипит, вскидывает руки для защиты, но от этого мало толку. За проведённые в СИЗО недели она похудела и ослабла, но даже если бы не эти обстоятельства, вряд ли она могла бы противостоять сильным рукам Клешни. Её колени подгибаются, в глазах темнеет.
В эти секунды Дюк вступает на первые ступени лестничного пролёта, ведущего со второго этажа административного корпуса на третий. Через мгновения раздастся резкий звук сирены.
Женщина в форме хладнокровно заводит часы и не обращает внимания на происходящее у лестницы. Конвоир Клешни реагирует иначе. Ему не сказали, что именно должно произойти. Его попросили отвернуться и позволить Клешне встретиться со старой знакомой. Ему заплатили только за это. Конвоир думал, что дело обойдётся парой слов, обжиманиями или чем-то в этом роде. Но Клешня просто убивает девушку, и это грозит конвоиру такими неприятностями, на которые он не хотел бы нарываться.
Конвоир подскакивает к Клешне, просовывает ему руку под подбородок и начинает оттаскивать назад. Поначалу кажется, что это ему удастся, но затем Клешня резко отпускает девушку, та падает, и сосредоточивается на конвоире. Клешне плевать, за сколько убийств получать пожизненное — за четыре, за пять или за шесть. За девушек или ментов. Тем более что Клешня очень не любит, когда его отрывают от дела.
Он резко дёргает головой назад и разбивает конвоиру лицо, потом бьёт его левым локтем в живот и впивается зубами в руку, которая была у него возле горла, прокусывая её до кости. Конвоир орёт и отшатывается, срывая с пояса дубинку.
Синхронно конвоиру орёт сирена. Женщина в форме отрывается от своих часов. Алена цепляется за перила и привстаёт, несмотря на головокружение. Конвоир шагает вперёд, занося резиновую дубинку. Для Клешни сирена — это недвусмысленный намёк, что надо поскорее все закончить.
Дюк задирает голову вверх — звуки, раздающиеся с пятого этажа, пугают его.
Он преодолевает ещё несколько ступеней, а потом сверху, едва не задев Дюка, летит тело. Оно ударяется о перила, ступени и скатывается вниз тяжёлой изломанной куклой.
Дюку становится холодно.
6
Когда Второй распахивает дверь комнаты для переговоров, Бондарев говорит:
— М-м… Выглядит неплохо.
— Надеюсь, что здесь мы сумеем решить все наши проблемы, — говорит Второй и проходит в комнату, приглашая за собой остальных. Двое молодых чеченцев, Лечо и Муса, заходят. Потом заходит Марат.
Они оглядываются, рассаживаются на длинные шикарные диваны, а Второй как гостеприимный хозяин говорит какие-то слова, кружит вокруг… Он создаёт впечатление, что тоже вот-вот сядет, закинет ногу на ногу, нальёт себе шампанского и начнёт разговор о делах. На самом деле он не собирается здесь оставаться, он говорит что-то типа: «Минутку, я сейчас вернусь», — и выходит в коридор. Что характерно — не закрыв за собой дверь, что должно служить символом его скорого возвращения. Но Бондарев помнит, что переговорную комнату от коридора отделяет тамбур с двумя дверями. И он явственно слышит щелчок закрывшейся внешней двери. «О господи, — думает Бондарев. — Только не газ».
Бондарев уверен, что за ними наблюдают, поэтому он продолжает улыбаться, садится на диван, оценивающе гладит кожаное покрытие, рассматривает этикетку на бутылке шампанского. Марат сидит напротив, он достаёт из кармана носовой платок и начинает разглаживать его на колене. Потом поднимает глаза на Бондарева и одними губами говорит:
— Только не газ.
Чеченцы как ни в чём не бывало разговаривают друг с другом, Бондарев различает отдельные слова, и в этих словах нет абсолютно никакого понимания ситуации. Чеченцы думают, что с ними и вправду будут вести переговоры.
Бондарев смотрит на Марата и кивает. Если бы у него было время порассуждать о всякой философской ерунде, то он сказал бы, что это весьма иронично — обнаружить своих единственных союзников в лице парней Чёрного Малика. У жизни довольно чёрное чувство юмора. И масса выдумки.
— Ребята, — говорит Марат по-чеченски. — Не смотрите на меня, просто слушайте. Нас привели в эту комнату, чтобы убить.
Чеченцы на миг замолкают, потом, не глядя в сторону Марата, Лечо насторожённо произносит:
— Я понимаю, за что они хотят убить нас. А вы-то при чём?
— Потом объясню. Лучше послушай — они нас заперли здесь, сейчас переговорят со своим главным и начнут. Если они пустят газ или будут расстреливать из скрытых бойниц — нам конец.
— И что ты предлагаешь?
— Выпей, — говорит Марат с жизнерадостной улыбкой и берет в руки бутылку французского коньяка.
— Мы не пьём, — говорит Лечо. — И зачем это вообще надо?
— Здесь должен быть яд, — тихо говорит Марат, пока Бондарев громогласно рассказывает каменнолицему Мусе неприличный анекдот. — Или снотворное. Мы потеряем сознание, а они войдут, чтобы порезать нас как баранов. Для них это будет абсолютно безопасно. Если мы действительно будем без сознания. Но ты можешь только прикинуться, что пьёшь. Ты можешь только притвориться, что потерял сознание. И когда они войдут…
— Я порву их на куски, — говорит Лечо и улыбается с искренней радостью.
7
Когда шаги в коридоре затихают, Харкевич открывает глаза и пытается дышать полной грудью, но каждый глоток воздуха отдаётся непереносимой болью. Харкевич кое-как стаскивает с себя тонкий чёрный свитер, который теперь разодран пулями. Харкевич дёргает застёжки бронежилета, ослабляя давление на грудь. Потом стаскивает бронежилет и поспешно разрывает майку, опасливо глядя на собственное тело, такое уязвимое без бронежилета. Харкевич не видит ран, не видит разорванной кожи и торчащего мяса. Он видит пару кровоподтёков, и это очень болезненные кровоподтёки, но пули застряли в бронежилете. Харкевич вытирает пот с лица и с ужасом видит на руке кровь — всё-таки он ранен! Он поднимается на ноги и видит кровь на полу. Харкевич ощупывает себя и, когда он касается шеи и левой стороны лица, чувствует липкое тепло.
Харкевич пугается и на миг теряет равновесие. Но потом он понимает, что если до сих пор не умер, значит, все его раны не смертельные. Две пули в грудь и третья, едва не разорвавшая ему горло. Сукин сын — мысли Харкевича наконец переносятся с собственной несчастной персоны на того, кто пытался его убить. Сукин сын. Щенок. Ты кого хотел убить?! Я тебя, можно сказать, на улице подобрал! Я тебе дал шанс! Я тебя взял в Фирму! Я дал тебе денег! Я тебя спас! Харкевича захлёстывает ненависть, умножаемая болью, и он начинает путать Алексея с кем-то другим, но главное он помнит совершенно точно — надо пойти и пристрелить щенка.
Харкевич надевает бронежилет, оставляет рваный свитер на полу и в таком угрожающем виде вываливается в коридор. Здесь на него накатывает вторая порция недавних воспоминаний.
Белов был не один — с ним была… Морозова. Да! Харкевич визгливо матерится в мрачном пространстве подземного коридора, и его голос приобретает зловещее эхо. Конечно же, Белов не осмелился бы на такое в одиночку. Он выполнял поручение Морозовой. Это она стоит за всем. Она устроила заговор — против него. Из зависти. А он раскрыл этот заговор. Не знаю как, но раскрыл, а она… Сука! Дрянь! Но… У Харкевича перехватывает дыхание.
Но она его ещё не знает. Она не знает, на что он способен. Она не знает, кто его дядя. Она не знает, на что нарывается. Она нарывается на смерть.
Глава 35
Цепная реакция
1
В конце концов Второй тоже был человеком. И чувство страха было ему хорошо известно. И нерешительность тоже посещала его. Всякое бывало.
Закрывая дверь переговорной комнаты, он не был стопроцентно уверен, что поступает правильно. Он сомневался. Он с большим удовольствием посоветовался бы с Первым, но того черти носили где-то в Юго-Восточной Азии. Он переговорил бы с Морозовой, но та как сквозь землю провалилась.
Поэтому Второй закрыл дверь, некоторое время поразмыслил и оставил все без изменений. Пусть Китаец делает своё дело. Китаец все делал очень обстоятельно и качественно. Иногда Второму казалось, что он тянет время, но зато результат всегда был выше всяких похвал.
Второй уже собрался заглянуть в «глазок», как увидел в конце коридора, за спинами охранников знакомое лицо. Он облегчённо вздохнул. Кажется, все налаживалось.
— Наконец-то, детка, — сказал Морозовой непривычно взволнованный Второй. Он взял её за плечи и радостно встряхнул, как после долгой и тягостной разлуки.
— Что такое? — поинтересовалась Морозова.
— Сейчас все закончится, — сказал Второй. — Такой дурдом, понимаешь, устроили… А это кто там с тобой?
— Мальчик, — сказала Морозова. — Мальчик, которого ты просил.
— Что за чушь, детка? Какого ещё мальчика я просил?
— Мальчика, который убьёт Харкевича. И на которого все потом можно будет свалить…
— Детка, ты меня радуешь сегодня.
— А что здесь? — спросила Морозова, глядя на дверь переговорной комнаты.
— Здесь мы решаем наши проблемы, — ухмыльнулся Второй. — Китайская методика.
Он отодвинул на двери часть декоративной панели, и показался чёрный кружок потайного «глазка». Второй нетерпеливо сковырнул пластмассовый колпачок и заглянул внутрь, чтобы увидеть, на какой стадии находится Китаец с его людьми.
Китайца он не увидел. Зато четверо участников аукциона — двое чеченцев и двое «козлов отпущения» — валялись на диванах без признаков жизни. Это зрелище согрело сердце Второго. Нет, безусловно, все налаживалось. Он не ошибся.
— Сейчас приведу добавку, — ухмыльнулся Морозовой Второй и пошёл в сторону лифта.
— Я заинтригована, — сказала ему в спину Морозова. Она прошла мимо двух охранников, выставленных у двери переговорной комнаты, и вернулась к Алексею, который, насупившись, стоял у стены под пристальным взглядом третьего охранника.
— А вот и я, — сообщила Морозова охраннику. — Отойди немного в сторону, туда, к своим друзьям. Мне нужно кое-что сказать мальчику.
Охранник молча переместился к дверям переговорной комнаты. Морозова протянула руку и указательным пальцем приподняла подбородок Алексея. Их глаза встретились.
— Я тебе говорила, что ты пригодишься мне для одного важного дела?
— Ну было что-то такое.
— Прекрасный ответ.
Морозова расстегнула кожаный пиджак, и Алексей увидел рукоять того самого «вальтера».
— Так вот, Лёша. Важное дело будет сейчас.
Больше всего Алексея удивило, что она назвала его по имени. Это буквально потрясло его, и все те невероятные вещи, которые случились потом, значили для него уже гораздо меньше.
2
Бондарев лежал с закрытыми глазами и ждал, когда его придут убивать. Это было утомительное занятие, но его можно было пережить. Куда сложнее было смириться с липким от коньяка подбородком. Ещё больше коньяка было пролито на ковёр, на тот его участок, который был скрыт от посторонних взглядов изящным столиком из красного дерева. Пока чеченцы с демонстративным Шумом открывали шампанское, Марат вскрыл коньяк, налил в рюмку, понюхал, посмотрел на свет и тихо сказал, что какая-то примесь здесь точно есть, но что именно — чёрт его знает. Поэтому просто отрубайтесь, без лишнего театра. И они отрубились.
Причём «потерявшие сознание» тела, не сговариваясь, легли буквой "П", чтобы вошедшие для добивания оказались в незамкнутом кольце четырех очень серьёзно настроенных мужчин.
Бондарев играл в неподвижность уже минуты три, но дверь не открывалась. Ждут, пока коньяк полностью себя проявит? Значит, всё-таки яд? Только не надо газа. И не надо стрельбы через отверстия в стенах. Это будет неспортивно. Сделайте все честно. Подойдите на расстояние вытянутой руки. И больше не о чём будет беспокоиться.
Бондарев повторял это как заклинание и даже не подозревал, насколько действенным заклинателем он оказался. Ему лишь почудилось небольшое движение воздуха, словно где-то открыли небольшую форточку. Или кто-то махнул полотенцем.
Было только такое ощущение. Потом челюсть Бондарева стала куда-то очень быстро смещаться, словно её обмотали стальной цепью, цепь прикрепили к гоночному автомобилю, а потом ударили по газам. Он успел лишь сделать самое простое и самое последнее — подставить пальцы под удар ножа, который должен был рассечь ему горло до позвоночника. Его правая рука мгновенно метнула назад кейс, которым Бондарев собирался прикрываться от тех, кто войдёт через дверь. Но через дверь никто не вошёл, они вошли сзади, хотя сзади пять минут назад была стена.
Кейс куда-то попал — должен был попасть в голову или плечо нападавшего, — и Бондарев выбросил следом уже правую руку, загребая сначала воздух, а потом ткань, потом плоть, хватая, таща эту плоть и бросая её через себя… Секунду спустя он понял, что разодравший уши крик боли и ярости — это он сам.
О левой руке Бондарев не думал. Он объявил её без вести пропавшей, он списал её в архив, простился и похоронил её и написал надпись на могиле. Он забыл о ней все, кроме одной вещи — она должна удержать лезвие ножа.
Нападавший перелетел через спинку дивана и тяжело грохнулся на столик красного дерева. Бондарев отдёрнул левую руку и стряхнул красные брызги на упавшего.
Нападавший потянулся было ножом к Бондареву, но два раза такие фокусы никому не удаются, особенно лицом к лицу. Бондарев прыгнул сверху на врага, метясь попасть коленом на промежность. Нож застыл в воздухе, так никуда и не прибыв. Бондарев схватил бутылку с коньяком — хорошее прочное стекло — и врезал врагу в висок. Потом ещё. Потом снова. Только теперь бутылка разлетелась и залила кровь благородным напитком с примесью какой-то чертовщины. Для логического завершения Бондарев полоснул «розочкой» нападавшему поперёк горла и резко отпрыгнул, давая выход крови. Наш адекватный ответ. Получите и распишитесь.
Теперь Бондарев более-менее видел всю картину, а не только фрагменты мелькающих тел, которые были как векторы движения кого-то куда-то.
Один из чеченцев лежал на диване в прежнем положении, только с простреленной головой. Второй чеченец двумя руками душил какого-то мужика, а тот изо всех сил пытался дотянуться до вышибленного пистолета с глушителем. Из-за дивана торчали чьи-то неподвижные ноги, но это был явно не Марат, потому что в этот самый момент Марат уклонялся от удара ногой, потом ударил сам. Потом отпрыгнул в сторону, оттолкнулся от стены, прыгнул, сделал ложный замах, ударил, снова ударил, сделал блок…
Все эти неимоверно быстрые действия Марат предпринимал в отношении какого-то мечущегося комка мускулов, больше похожего не на человека, а на очень агрессивный и в то же время пластичный сгусток материи.
Этот «сгусток» внезапно развернулся в воздухе, и Бондарев поспешно отскочил, чтобы не попасть под летящий ботинок, и вроде бы даже отскочил успешно, но только вот правая рука почему-то опустилась и онемела. Бондарев мог лишь наблюдать, как Марат ударил противника, тот отскочил, будто резиновый мячик, потом вернулся, но не с пустыми руками — что-то серебристое блеснуло в воздухе, и Марат словно запутался в паутине, а потом упал.
Бондарев сделал движение порезанной кистью, и в горящие болью пальцы легла ручка с тонким выдвижным лезвием. Бондарев прижал кисть с оружием к бедру, и, когда сваливший Марата прыгун рванулся к нему, ударил снизу вверх. Раненые пальцы не выдержали, и ручка выпала, едва коснувшись летящего тела противника. Бондарев лишь смог выставить согнутый локоть, но это было всё равно что выстроить соломенный домик для защиты от урагана. Бондарев упал, задохнувшись от боли, а прыгун уже сидел на нём сверху, изготовившись свернуть Бондареву шею. Но это был ещё не конец, ещё можно было последним усилием…
Он не понял, что случилось. Пять или шесть хлопков, внезапная боль в ноге, какие-то брызги, какая-то кровь, прыгун теряет целеустремлённость движений, сникает и мягко валится вбок.
Бондарев вытирает кровь с лица и видит Мусу. Чеченец в чуть лучшем состоянии. Он лежит на полу, высунувшись из-за дивана, в руке у него пистолет с глушителем. Ствол сильно дрожит. Потом Муса роняет пистолет, пытается подобрать его, но роняет снова. Он часто дышит и ошалело смотрит на Бондарева.
Бондарев сбрасывает с себя ноги мёртвого прыгуна и встаёт. Он должен встать, он должен что-то сделать, потому что именно в этот момент он слышит звук открывающейся двери.
3
Морозова что-то сказала ему в спину, но Второй не расслышал. Он торопился довести дело до конца. Если наверху, в переговорной комнате, успех был гарантирован участием Китайца, то внизу, на складе, Второй лично должен был приложить определённые усилия. Но это будет сделано, потому что сделана уже половина дела, и сейчас Китаец трудится над деталями — детали очень важны, и нет никого, кто позаботится о них лучше Китайца. В частности, те двое «козлов отпущения» должны быть зарезаны ножами — как это принято у кавказцев. Было бы странно, окажись они застреленными, ведь у гостей аукциона все огнестрельное оружие было отобрано, этому есть куча свидетелей. А нож — один на двоих — коварные чечены вполне могли пронести с собой и порезать тех двоих, когда не смогли договориться. Это жестокое убийство увидели нервный Харкевич и тот парень, которого только что притащила Морозова. Харкевич с перепуга принялся стрелять и уложил, скажем, двоих чеченцев. Двое других отобрали пистолет у парня и застрелили Харкевича. А потом застрелили парня. А потом… Что потом? Лучше бы они застрелили друг друга, тогда ко Второму и Фирме вообще не могло быть никаких претензий. Всё-таки придётся взять одного чечена на свой баланс. Но один — не четверо, да и будет чем оправдаться.
Окрылённый планами, Второй выходит из лифта, улыбается гостям и даёт им понять, что всё идёт нормально. Он направляется к двоим оставшимся чеченцам.
Видя его жизнерадостное лицо, Чёрный Малик тихо говорит Магомеду:
— Будь готов.
— Ну что, — деловито говорит Второй. — Мы практически обо всём договорились… Ваши ребята просят, чтобы вы поднялись к ним и, так сказать, подтвердили условия… Им очень важно ваше мнение.
— Я им полностью доверяю, — отвечает Малик. — Как они решили, пусть так и будет.
— Они хотят, чтобы вы были там в этот важный момент. Так сказать, моральная поддержка.
— Ну хорошо, — соглашается Малик, к радости Второго, тот отходит к лифту, как бы приглашая чеченцев следовать за собой.
Между тем Малик быстро произносит по-чеченски:
— Муса и Лечо скорее всего мертвы. Нас они тоже хотят убить. Но мы должны сделать своё дело.
— Лифт, — говорит Магомед.
— Да, — говорит Малик. — Я помогу тебе, но ты не должен медлить.
Магомед решительно кивает головой. Малик хлопает его по плечу и шагает к лифту, надеясь, что вскоре боль в почках совсем покинет его. Второй и охрана ждут Малика и Магомеда, который тоже направляется к лифту, но как-то не слеша.
Взгляд Малика скользит по Второму, по охранникам и наконец находит то, что искал. Малик уже готов начать, но тут происходит какое-то безумие.
Дверь на лестницу с грохотом распахивается, и оттуда выпадает — именно выпадает и никак иначе — взъерошенный и окровавленный человек в бронежилете на голое тело. Охрана реагирует как-то странно — просто расступается, но ничего с ним не делает. Между тем человек принимает устойчивое вертикальное положение, совершает несколько нетвёрдых шагов, мутными глазами обводит людей и останавливается на Втором.
— Какая сволочь! — в отчаянии кричит Харкевич и воздевает руки к небу, а точнее — к бетонному потолку склада.
Он имеет в виду Морозову и её предательство, но Второму и остальным это так и останется неизвестным. Зато Второй знает, что Харкевичу в его плане предназначено место мертвеца, и он хочет, чтобы его план выполнялся. Его также смущает зажатый в руке Харкевича пистолет.
Поэтому он даёт команду, и Харкевича с нескольких сторон разрывают автоматные очереди. Болтающийся на нём незастёгнутый бронежилет уже не спасает — пули бьют в открытые бока, в шею, в бедра.
Харкевич, не шевелясь, лежит в луже крови, и Второй кричит, что хватит, хватит стрелять… Но тут пуля ударяет его в колено, и он с запозданием понимает, что стреляет уже не его охрана.
Малик, используя суматоху с Харкевичем, срывает автомат с плеча зазевавшегося охранника и стреляет в упор, сея хаос и панику. Ответным огнём охрана убивает пятерых участников аукциона. Малик бежит по складу, не переставая стрелять, потом падает возле составленных друг на друга ящиков, перекатывается под их защиту и замолкает.
Второй кричит, чтобы ни одна сволочь не смела стрелять по тем ящикам, иначе мы все взлетим на воздух! Его слушаются, стрельба прекращается, и в наступившей относительной тишине слышен лишь странный звук, от которого у Второго почему-то бегут мурашки по коже.
Он вдруг понимает, что стойки с «ядерным чемоданом» нет на месте.
4
Во всех корпусах СИЗО истошно орёт сирена. Женщина в форме перестаёт прикидываться, что её занимают только собственные часы. Алена цепляется за перила и привстаёт, несмотря на головокружение. В её глазах — ужас и непонимание. Конвоир бросается вперёд, занося для удара резиновую дубинку. Для Клешни воющая сирена — это недвусмысленный намёк, что надо поскорее все закончить.
Он яростно кидается на конвоира, который может ему помешать убить девку, бьёт его головой в лицо, сбивает с ног, несколько раз прикладывает затылком об пол — все это с бешеной скоростью и энергией.
Клешня встаёт и оборачивается — он видит Алену, которая не падает только потому, что держится за перила, и женщину в форме. В ушах звенит сирена, и Клешня морщится. У него остаются секунды.
Он хватает Алену за горло и за колено, отрывает от пола и хочет перетащить её через перила, чтобы сбросить вниз. У него это почти получается, однако тело Алены почему-то застревает на полпути и никак не хочет переваливаться через перила. Клешня не может понять, в чём дело, он упорно толкает девушку вниз, не видя, что та судорожно вцепилась в перила всеми десятью пальцами — эти пальцы побелели от напряжения, они вот-вот не выдержат…
Женщина в форме заворожённо смотрит на эту борьбу. Она слышит сирену. Она слышит приближающиеся торопливые шаги, и она больше не может видеть этого отчаянного выцарапывания последних секунд жизни из лап смерти…
Она подбегает к Алене и отрывает её пальцы от перил. Клешня облегчённо вздыхает и отступает назад. Он смотрит на женщину в форме и ухмыляется. Та бесстрастно пускает ему в лицо струю перечного газа из баллончика. Клешня кричит, сгибается пополам, потом падает.
Женщина в форме молча смотрит на него, убирает баллончик и ждёт появления людей. Поднятый по тревоге наряд вскоре появится, но прежде по лестнице поднимется незнакомый мужчина в штатском. Он будет бледен и серьёзен.
Он ничего не скажет. Он просто посмотрит на конвоира. На Клешню. На женщину в форме. И той вдруг станет страшно — безо всякой на то причины. Ей вдруг придёт в голову мысль, что мелкие платные услуги, которые она оказывает своим сомнительным знакомым, могут не всегда сходить ей с рук. Она подумает, что кому-то может показаться, хотя это совершеннейшая неправда, будто она помогла Клешне убить эту девчонку. Кому-то может показаться, что разгибать вцепившиеся в перила пальцы молодой девушки, которая не хочет умирать, — это нехорошо. К счастью, никто этого не видел, кроме Клешни. Но кто же поверит убийце и рецидивисту? Никто не поверит.
А незнакомого мужчину в штатском, который так странно на неё смотрел, скрутили и увели. Он, оказывается, забрал ключи у дежурного и зачем-то пробрался в СИЗО. Зачем — непонятно. Чтобы подняться на пятый этаж административного корпуса, странно посмотреть на женщину в форме и испортить ей настроение? Что тут скажешь… Бывают же такие уроды.
5
Странным звуком оказывается металлическая дрожь стойки с переносным ядерным устройством. Она медленно катится по бетонному полу склада, рядом бежит Магомед и пытается управлять движением конструкции килограммов в восемьдесят весом — «чемодан», свинцовая коробка для него, сама стойка.
Оказавшиеся у него на пути охранники растерянно отпрыгивают в сторону.
Второй кричит:
— Да застрелите его кто-нибудь!
Но никто не рискует стрелять в человека, который толкает впереди себя ядерную бомбу на колёсах.
— Стреляйте, от детонации она не сработает! — тонко кричит где-то спрятавшийся эксперт. — Нужно обязательно запустить реактор…
Слова «детонация» и «реактор» звучат здесь абсолютно неуместно и непонятно. Для охранников абсолютно понятны другие слова — вот бомба, и она запросто сейчас может рвануть. Отсюда следуют выводы.
Малик на всякий случай даёт короткую очередь из-за ящиков, отвлекая на себя внимание. Манёвр удаётся, и Магомед успевает докатить стойку с «чемоданом» до лифта. Охраны на его пути уже не остаётся, но внезапно возникает другая проблема.
Разогнавшаяся стойка въезжает в лифт, и оказывается, что глубина лифта для неё недостаточна, двери лифта не закроются. Магомед пытается развернуть стойку, но у него ничего не получается. Он отчаянно ругается, рвёт мышцы, дёргает застрявшую стойку…
Пуля одного из немногих сохранивших хладнокровие охранников ударяет ему в ляжку, он падает и быстро заползает в лифт, оказавшись под прикрытием стойки.
Чеченцы перекрикиваются, Малик перебирается ближе к лифту, по пути натыкается на двоих охранников, которые пытались обойти его с фланга, и расстреливает их в упор. Забирает оружие убитых и перебрасывает Магомеду «АКМ». Потом даёт длинную очередь в сторону Второго и его людей, чтобы Магомед в это время мог подобрать автомат.
Малик снова что-то кричит Магомеду, тот с трудом приподнимается и сдвигает крышку свинцовой коробки, потом открывает «чемодан»…
— Какого хрена он там делает?! — орёт Второй.
Малик снова кричит, Магомед хрипло отвечает, потом переходит на русский:
— Эй вы, коммерсанты! — это произносится с явным презрением. — Нет бога, кроме Аллаха…
— Так я же не спорю, — бормочет Второй и тычет пальцем вперёд. Залёгший рядом стрелок правильно все понимает и короткой очередью перебивает ноги Магомеду. Тот падает на пол кабины лифта, орёт, хватается за автомат и расстреливает с полмагазина в никуда, выплёскивая боль и ненависть к врагам.
— Коммерсанты, — это говорит уже Малик. — Я хотел купить у вас бомбу, чтобы потом использовать её против ваших же людей. Вам же всё равно было, кому продавать, так? Вы бы мне её продали, только бомба оказалась ворованная, и вы не захотели отдавать ворованное. Но я все равно забрал её, и сейчас я думаю — я уже немолодой человек, зачем надрываться и везти бомбу в какой-нибудь Пятигорск или Волгоград. Проще взорвать её прямо здесь.
— Ладно-ладно, договорились! — поспешно кричит Второй. — Отдаю за сто тысяч, забирай эту хрень и вали отсюда!
— Уже не договоримся, — отвечает Малик. — Ты убил моих ребят.
— Ну это же непринципиально…
— Вот я и говорю, что мы не столкуемся…
— А что это за разговоры насчёт Пятигорска?
Второй не понимает, кто задал этот вопрос. Он крутит головой и видит Морозову, рядом с ней каких-то вооружённых людей.
— У нас тут придурки с ядерной бомбой! — кричит ей Второй. — Лучше прячься где-нибудь!
— Придурки с ядерной бомбой, — улыбается Морозова. — Какое точное и самокритичное определение… Оперативной ценности не представляет, — говорит она кому-то, и голова Второго внезапно взрывается, будто ядерная бомба была у него в мозгу.
По причине этого взрыва, внешне выглядевшего как пуля в голову, Второй пропустил такое замечательное событие, как активизация нейтронного генератора переносного ядерного устройства. Магомед всё-таки подтянулся на руках и наконец сделал то, к чему его готовили ещё несколько лет назад.
И на лице его появилась блаженная улыбка.
6
Бондарев сбрасывает с себя мёртвого прыгуна и встаёт, потому что именно в этот момент он слышит звук открывающейся двери. Как во сне он делает несколько шагов, нагибается, подбирает пистолет и садится на диван, потому что сил у него в данный момент больше нет. Муса тихо стонет. Марат не подаёт признаков жизни. Дверь открывается, и Бондарев вскидывает пистолет — правой рукой, левая служит как упор. Трясущиеся пальцы в крови.
Дверь открывается, но ничего не происходит. Бондарев держит пистолет.
Потом женский голос произносит негромко:
— Монгол?
Бондарев держит пистолет, чтобы влепить пулю между глаз первому, кто сунется.
— Монгол? — и следом шорох.
— Какой, на хрен. Монгол?! — не выдерживает Бондарев. — Ошиблись, на хрен, адресом!
— Погоди, — слышит он позади себя. Марат поднимается на ноги и стаскивает с горла едва не задушившую его проволоку. Он бледен и вынужденно опирается на спинку дивана.
— Это я Монгол, — говорит он.
— Какой ты, на хрен, Монгол?!
— Раньше меня так звали. Когда я работал в службе безопасности корпорации «Интерспектр».
— Ну и что с того?
— Там… — Марат, который ещё и Монгол, показывает в сторону двери. — Я её знаю.
— Ну и что с того?
— Она… Короче, с ней можно иметь дело.
Морозовой, которая стоит в тамбуре, надоедает весь этот трёп, и она входит в переговорную комнату. Бондарев орёт, чтобы она стояла на месте, бросала оружие и падала на пол. Морозова укоризненно смотрит на него и на пистолет в его руках. Потом осматривается и понимающе кивает головой. Есть с чего разнервничаться.
— Монгол, — говорит она. — Скажи своему другу, что я не кусаюсь.
— Она не кусается, — говорит Монгол. — Она откусывает голову целиком. Вместе с ушами.
— Ой как смешно, — качает головой Морозова. — Обхохочешься. А у меня для тебя подарок, Монгол.
У Бондарева дёргается лицевой нерв. Он всё ещё держит пистолет нацеленным на дверь.
— Что за подарок? — насторожённо спрашивает Монгол.
— Ваш парень, — Морозова выталкивает вперёд Алексея. Следует немая сцена, после которой Монгол неуверенно спрашивает:
— С чего ты решила, что это наш парень?
— Я уже большая девочка. Я столько всего знаю, что плохо сплю по ночам.
— Понятно, — говорит Монгол, пропуская мимо ушей слова про «плохой сон». Он шагает вперёд и протягивает Алексею руку.
— Марат.
— Лёша.
— Виделись, — говорит Бондарев Алексею и с облегчением опускает пистолет.
7
Когда Бондарев наконец встаёт с дивана, то его поджидает несколько откровений. Во-первых, это раздвижная задняя стена переговорной комнаты, откуда и выскочили убийцы. Во-вторых, лицо прыгуна имеет до удивления знакомые черты «бухгалтера», и Бондарев ёжится, вспоминая, как в течение нескольких часов ехал рядом с этим человеком в машине с завязанными глазами. И даже имел наглость не одобрить любимую музыку «бухгалтера». В-третьих, оказывается, что из пяти или шести пуль, выпущенных Мусой в «бухгалтера», цели достигла только одна. Другая царапнула ногу Бондарева, а вот остальные с леденящей душу точностью легли вокруг бондаревской головы словно нимб.
— Повезло, — коротко подытоживает увиденное Марат.
— Когда везёт постоянно, это называется профессионализм, — уточняет Бондарев.
— Профессионализм, — назидательным тоном говорит Морозова. — Это когда ты делаешь все это, — она показывает на разгромленную комнату. — И тебе не надо потом менять костюм. Мальчики, посмотрите на себя в зеркало.
Бондарев и без того знает, что уже не похож на того серьёзного и представительного джентльмена, каким был утром.
— Лёша, — смотрит он на относительно чистого и бодрого Белова. — Ты забрал из туалета мой радиомаяк?
— Забрал.
— Ты прицепил его внутрь контейнера с «чемоданом»?
— Прицепил.
— Ты молодец. Только мне кажется, что все это теперь никому на хрен не надо. Там… — он смотрит в сторону коридора. — Кто это там? Чьи там ноги, я имею в виду?
— Охрана, — пожимает плечами Морозова. — Я так разнервничалась, когда увидела в «глазок» дохлого Монгола. Мне показалось, что я была не права в отношениях с ним и всё такое прочее… Но оказалось, что Монгол снова меня обманул — он жив. А стало быть, я была с самого начала права и зря суетилась. Однако охрану уже не вернёшь.
— А где этот высокий товарищ, который пригласил нас на переговоры?
— Толстяк номер два?
— Я не очень в курсе вашего внутреннего жаргона…
— Я так понимаю, что он пытается убить остальных чеченцев.
— Чёрного Малика? — уточняет Бондарев.
— Я уж не знаю, чёрного или белого. Какой Малик найдётся, такого и убьёт. Второй не хочет отдавать бомбу задёшево.
— Плевать на Второго, — Бондарев резко встаёт с дивана. — И на бомбу тоже плевать, но Малик… Мне нужно успеть с ним поговорить, пока он жив. Иначе Директор меня съест.
Алексей думает про себя, что, может быть, он ещё недостаточно опытен в таких делах, но лично ему кажется, что плевать на ядерное оружие — это не совсем правильно.
8
Они спускаются по лестнице и слышат, как Второй с охраной и Малик с Магомедом пытаются убить друг друга. Бондарев усмехается на ходу:
— Надо же, бегаешь за человеком по всей Европе, выискиваешь его в Турции, мочишь его двойников в Милане, а потом он к тебе чуть ли не в гости приходит… Как мило с его стороны.
— Но как он сюда добрался? — спрашивает Монгол.
— Я тоже об этом думаю… И мне кажется, что он не мог сюда добраться.
— В каком смысле?
— Малик был не за границей, он все эти годы сидел где-то в России. А сейчас, когда Крестинский его сильно попросил, он всё-таки вылез. Проехал сто километров на машине. Двойников ему делали, чтобы нас дезориентировать, чтобы мы по Европам бегали… А он сидел себе где-нибудь в Рязанской области и поправлял здоровье.
— Если такие деньги на двойников, значит…
— Значит, Крестинский готовил Малика для очень важного задания. А какое задание последний раз пытались сделать его люди? Они пытались провезти в Россию переносное ядерное устройство. Вот Малик и дожидался второй попытки…
— И дождался. Только вот зря стал права качать, когда увидел знакомый ящик. Надо было выкладывать все миллионы Крестинского и спокойно везти «чемодан» куда нужно. А теперь он застрял вместе с «чемоданом» на этом чёртовом складе…
— Зачем же я крепил маяк к ящику? — подаёт сзади голос Алексей.
— Затем, что никто не знал, что на аукцион явится лично Чёрный Малик. Мы думали, что здесь будут обычные курьеры или просто посредники, которые потом переправят груз Малику, а мы его отследим и накроем…
Они уже на последнем витке винтовой лестницы, когда из сумрака появляется невысокая тонкая фигура. Морозова отстраняет Бондарева и Монгола, садится на корточки и слушает, что ей говорит Иса.
— Он разве умеет говорить? — тихо изумляется Алексей.
— Умеет, — отвечает Морозова.
— По-русски?
— Ага.
— Никогда не слышал.
— Я бы на его месте тоже не стала разговаривать с человеком, который при первой встрече треснул меня в лоб и не извинился.
— Он потом тоже меня сбил с ног, — вспоминает Алексей смотровую комнату. — И тоже не извинился.
— Он ребёнок, ему простительно. А ты здоровый бугай, — начинает Морозова и с ужасом понимает, что произносимые ею слова — не что иное, как проявившийся не к месту и не ко времени материнский инстинкт, шокированная, она негромко произносит несколько совсем других слов, услышав которые Бондарев уважительно качает головой.
В этом состоянии Морозова пинает дверь и выходит на нижний этаж, на склад, где Второй и Малик только что безуспешно пытались столковаться.
— А что это за разговоры насчёт Пятигорска? — удивляется Бондарев, услышав обрывок фразы Малика.
— У нас тут придурки с ядерной бомбой! — кричит Второй. — Лучше прячься где-нибудь!
— Придурки с ядерной бомбой, — улыбается Морозова. — Какое точное и самокритичное определение. — Она поворачивается к Монголу и сухим тоном экскурсовода в зоопарке произносит, имея в виду Второго: — Оперативной ценности не представляет.
Монгол немедленно стреляет Второму в голову, потом стреляет снова, в ближнего охранника. Бондарев убивает ещё двоих, остальные вяло отстреливаются и отползают за ящики.
— Не упустите Третьего, — говорит Морозова, показывая в сторону «кельи». — У него там триста томов бумажной бухгалтерии по всем сделкам, да и сам он много чего зна…
Её слова перекрывает торжествующий вопль: «Аллах акбар!» Бондарев инстинктивно приседает, а Монгол вслушивается в перекрикивание между чеченцами.
— О чём базар? — спрашивает Бондарев.
— Какой-то Магомед сообщает Малику, что он это сделал во имя Аллаха. Малик поздравляет его.
— Сделал это? Сделал что?
— Запустил генератор в «ядерном чемодане».
9
Малик немедленно подтверждает правильность перевода, заорав из укрытия:
— Всё, хватит стрелять! Это уже ничего не изменит, потому что мой брат Магомед включил вашу ворованную бомбу, и у вас есть полчаса, чтобы понять наконец, какой грешной и неправильной была ваша жизнь! Полчаса, и Россия узнает, что такое удар в сердце! Справедливый удар в отмщение…
— Просто митинг какой-то, — говорит Бондарев. — Включил и включил, зачем так разоряться-то… Кстати, где «чемодан»?
— В лифте, — отвечает Монгол. — Они хотели поднять его наверх, но тележка застряла, а этот Магомед, кажется, ранен.
— А он что, и вправду запустил генератор?
— Мне отсюда не видно.
— Подойди и посмотри. Малик же сказал, что стрелять теперь бессмысленно.
— Надо проверить, — говорит Монгол. — Эй, там, мы больше не стреляем, но и ты не стреляй.
— Я убью вас одним большим выстрелом! Но это будет через полчаса, а пока попробуй убежать…
Мысль о том, что можно попробовать убежать, до этого как будто никому и не приходила в голову, но, как только Малик её произносит, пообещав, что стрелять не будет, с разных концов склада вдруг начинают выскакивать люди, вооружённые и безоружные, бегут к свободному лифту и лестницам. У лифта завязывается побоище.
— На будущее, — говорит Бондарев Алексею (учитывая, что они никуда не бегут, а остаются метрах в двадцати от лифта с ядерной бомбой, это звучит забавно). — Старайся во всём видеть положительную сторону. Вот, например, сейчас — Магомед запустил генератор, но зато все лишние люди отсюда немедленно уберутся. Будет спокойная, почти семейная атмосфера — самое то для разговора по душам.
— С кем?
— Да с Маликом.
Монгол в это время уже поднимается во весь рост и медленно выходит на середину склада, демонстрируя пустые руки.
— Чего тебе надо? — кричит Малик.
— Я хочу помочь вашему Магомеду.
— Как ты ему поможешь?
— Разверну вашу телегу, чтобы она вошла в лифт.
Следует пауза, а затем Малик спрашивает:
— Ты что, ненормальный?
— Я всегда хотел взорвать что-нибудь большое.
— Нет, — говорит Малик. — Ты лучше иди отсюда. Не надо нам чужих психов, нам своих психов хватает.
— Да у меня же нет оружия, а у вашего Магомеда «калаш»…
— Все равно пошёл вон!
— Не хотите, как хотите. — Монгол возвращается и говорит Бондареву: — Похоже, парень действительно запустил этот агрегат. Панель активизирована. Правда, сам этот Магомед отрубился. Или сейчас отрубится.
— Можно пробежать туда! — предлагает Алексей. — Вы меня прикроете…
— Зачем туда бежать?
— Отключить бомбу.
— Она не отключается. Конструкция не предусматривает остановки генератора после его запуска.
— Тогда… — Алексей растерянно смотрит на Бондарева и Монгола. — Может, нам тоже стоит… В смысле, куда-нибудь слинять…
— Я ещё не переговорил с Маликом, — напоминает Бондарев. — И у нас осталось целых двадцать пять минут.
Бондарев встаёт и выходит на открытое пространство.
— Ещё один придурок! — кричит Малик. — Уберись отсюда!
Вместо ответа Бондарев молча садится на пол, скрестив ноги. Малик ругает тупого русского бараном и грозит пристрелить, но Бондарев напоминает, что тот обещал не стрелять.
— Ты же коммерсант, — узнает Бондарева Малик. — Ты чего не убежал со всеми?
— Видишь ли, — рассудительно говорит Бондарев. — Мне сегодня несколько раз крупно повезло. И я надеюсь, что везение будет продолжаться до конца дня.
— Ещё минут двадцать я тебе гарантирую, — смеётся Малик.
— Двадцать пять, — поправляет его Бондарев.
— Какая разница!
— За пять минут многое может случиться. В этой штуке вдруг сломается какая-нибудь пружина, и взрыва не будет…
— Там нет пружин, болван, там нейтронный генератор.
— Нейтронный генератор по большому счёту — та же пружина. Только хитрая. Почему бы ему не сломаться?
— Ты псих.
— Ты тоже. Собрался взрывать бомбу на нижнем этаже бетонного бункера. Нас очень хорошо завалит, а наверху будет небольшое загрязнение окружающей среды да что-то вроде подземного толчка силой в два-три балла. Тебе надо было поднять бомбу наверх и там уже делать «бум».
— Не твоё дело, — поспешно отзывается Малик. — Мало вам всё равно не покажется…
— Всё равно — плохой план. Придумали на скорую руку, да?
— Замолчи, баран, пока я тебя не пристрелил.
— Ты сам сказал, что должен был везти «чемодан» то ли в Пятигорск, то ли в Волгоград. Посреди города эффект был бы совершенно другой, это точно…
— Я тебе ничего не говорил про Пятигорск! — возмущается Малик.
— У тебя вырвалось, понимаю…
— У меня сейчас очередь для тебя вырвется…
— Какой смысл? Через двадцать минут все равно умрём. Ведь так?
— Так, не сомневайся! — кричит Малик.
— Малик…
— Что?!
— Малик, раз уж осталось двадцать минут…
— Откуда ты знаешь, как меня зовут?!
— Я читал твоё досье. Скажу больше, кое-какую его часть я и написал.
Малик что-то кричит Магомеду, но тот не отзывается, и Малик вдруг понимает, что ситуация совсем не такая, как он представлял себе минуту назад.
10
— Через двадцать минут мы все здесь умрём, так что давай поговорим начистоту.
— Я со спецслужбами начистоту не разговариваю.
— Это точно, если вспомнить, на сколько ты нагрел турок.
— Моё личное дело!
— Так я и не обвиняю… На самом деле у меня к тебе один вопрос, который я хотел бы прояснить, прежде чем меня разнесёт на молекулы.
— На атомы, — поправляет сзади Монгол.
Держа автомат перед собой, Малик выходит из-за ящиков и непонимающими глазами обводит странную компанию посреди пустого склада. Помимо десятка трупов в разных концах склада, Малик видит сидящего на полу Бондарева, а за его спиной — Монгола, Белова и Морозову.
— Они тоже надеются на чудо, — спокойно говорит Бондарев.
— Вообще-то я не… — шёпотом произносит Алексей, но Морозова пихает его локтем в бок:
— Ты тоже веришь в чудеса. Выбраться наверх всё равно уже не успеешь. Второй лифт сломали эти козлы, — Морозова имеет в виду охрану и уцелевших участников аукциона. — Так что стой спокойно, верь в чудеса и не дёргайся.
Алексей послушно следует её совету.
— Один вопрос мучает меня, — говорит со вздохом Бондарев. — И мне будет гораздо спокойнее разлетаться на атомы, если я узнаю ответ на него.
Малик вдруг понимает, что очень устал. В том числе устал спорить, кричать, стрелять… Скоро все это безумие закончится. Он выполнил свой долг и имеет право отдохнуть.
— Хотя бы женщину увели, — говорит Малик, имея в виду Морозову.
— Сначала ты запускаешь ядерную бомбу, а потом начинаешь беспокоиться о женщинах и детях, — укоризненно произносит Бондарев. — Женщина сама о себе позаботится. Давай лучше поговорим про мой вопрос…
— Сначала ты ответь на мой вопрос — как узнали, что я здесь буду? — Малик пыхтя присаживается напротив Бондарева, но не выпускает автомат из рук.
— Мы не знали, — отвечает Бондарев. — Мы думали, ты за границей. Думали, пришлёшь курьеров.
— Не получилось у меня тогда за границу выбраться. Здесь, в России, отсиживался. Здоровье опять же подводит. Не побегаешь, как в былые годы… Значит, — улыбается Малик, — я вас сегодня удивил?
— Не то слово. Только я не понял, при чём здесь Пятигорск и Волгоград…
— Э-э… — Малик с досадой машет рукой. — Я виноват, проговорился. И вправду план у нас такой был — взять бомбу и туда отвезти…
— Но это же не твой план, Малик.
— Как это?
— Это план Крестинского.
Малик на миг напрягается, но вспоминает, что через пятнадцать минут весь мир придёт к концу.
— Про Крестинского знаешь? Плохо. То есть для него плохо. Для тебя — хорошо.
— Малик, вы бы не довезли «чемодан» до Пятигорска.
— Ты о чём?
— Ты был нужен Крестинскому, чтобы забрать бомбу и вывезти её на юг. Под Пятигорском или где-то на пути вас бы встретили. Тебя бы убили, Малик. А бомбу забрали.
— Ну какой же ты псих, — говорит Малик. — Ну что ты придумываешь? Зачем Крестинскому меня убивать, если я на него работаю, если я выполняю его задания?
— Затем, что у него есть задание, которое ты не согласился бы выполнить.
— Что же это такое?
— "Ядерный чемодан" нужно было взорвать на юге Чечни. И сказать, что русские устроили геноцид. Ты бы сделал такое?
— Такого никто бы не сделал, — пальцы Малика сжимаются на автомате. — Такого бы никто никогда не сделал.
— Ты говоришь про себя. Но есть другие, и они бы сделали это. Мы как-то записали переговоры Крестинского с Акмалем. Ты же помнишь, кто такой Акмаль, да? Он человек в турецкой разведке, но работает на Крестинского. Муса, который приехал сюда с тобой, — он же не коренной чеченец, да? Он чеченец, родившийся в Турции. Кто посоветовал тебе взять его? Акмаль. Муса должен был убить тебя, Малик. И передать бомбу таким людям, которым действительно плевать, что и где взрывать. Муса сейчас там, — Бондарев махнул рукой вверх. — Он умирает, но мы успели с ним поговорить. Мне жаль, что всё так сложилось для тебя. Малик. Тебя продали, потому что с тобой слишком сложно иметь дело. Проше нанимать самоубийц за сто долларов. Крестинский ненавидит тех, кто выгнал его из России, он хочет их скомпрометировать любой ценой. Ну и ещё кавказский нефтепровод — после ядерного взрыва он уже никогда не заработает, а у Крестинского наверняка заготовлены какие-нибудь финансовые афёры на этот счёт…
— Десять минут, — усталым голосом пожилого человека произносит Малик. — И всё это кончится. Я не хочу знать, правду ты мне сказал или нет. Все это оскорбляет мой слух. Давай просто молча подождём десять минут.
— Я помолчу, — говорит Бондарев. — Но теперь и ты ответь на мой вопрос.
— Что тебе надо? — равнодушно говорит Малик.
— Расскажи мне о Химике.
Малик меняется в лице.
— Расскажи, как вы встретились в девяносто втором году. Малик хочет что-то сказать, но морщится от боли.
— Расскажи, что он тебе поручил. И как ты справился с этим поручением.
Малик смотрит на часы. Потом на Бондарева.
— Наверное, мне надо это рассказать. Это облегчит мои последние минуты в этом мире. Я однажды уже рассказывал эту историю, но я рассказал её Крестинскому, а это то же самое, что исповедаться дьяволу. Он вытягивает из людей их преступления, чтобы потом пустить в дело. Теперь я расскажу тебе, а потом мы все умрём. Наверное, в этом есть какой-то смысл.
11
Когда Малик заканчивает говорить, у них остаётся ещё три минуты. Бондарев смотрит на Малика, тот разводит руками и говорит:
— Ну да. Я это сделал. И было бы глупо сожалеть или стыдиться этого, потому что нельзя вернуться назад и все исправить. Этого нельзя исправить хотя бы потому, что я так до сих пор и не понял — зачем это было нужно Химику. Ха… Получается та же самая история, что и с Крестинским. Я совершаю поступки, но не знаю их истинного смысла. Мне и в самом деле пора умирать.
— Осталось две минуты, — говорит Бондарев, который надеется, что сумеет полностью пересказать Директору то, что сделал в девяносто втором году Чёрный Малик. Пересказать, не изменившись в лице. — Осталось две минуты, и я расскажу последнюю историю…
— Ты обещал помолчать.
— Я быстро. Пару лет назад мне пришлось преследовать на Южном Урале две ваши группы, которые тащили вот такие же «ядерные чемоданы». Одна группа тогда пропала в лесах, но вторую мы накрыли.
— Я знаю, — говорит Малик.
— Ты не можешь знать одной интересной детали. А я знаю, потому что я там был. Мы накрыли двоих ваших людей возле домика лесника. Одного убили сразу, а второму я прострелил ногу. Он упал, потом сел и, пока я бежал к нему, запустил генератор. Как и Магомед сегодня.
— Ты хочешь сказать…
— Вот именно. Он сидел напротив меня вот точно так же, как сидишь ты, а перед ним лежал на земле ящик. И он точно так же отсчитывал минуты. И когда время вышло, никакого взрыва не было. Он очень расстроился и позже перерезал себе вены. Уже в Москве. Генератор тогда сработал, но цепной реакции не было, потому что в этом типе «ядерного чемодана» радиоактивных веществ — самый минимум, чтобы едва хватило на реакцию. Радиоактивные вещества — это плутоний и тритий. У трития относительно небольшой период полураспада, то есть он быстро теряет свои свойства, и в «чемодане» уже не хватает радиоактивной массы для реакции. В армии эта проблема решается путём ежегодного техобслуживания «чемоданов», но если «чемодан» украден, то никакого техобслуживания ему не делают, и он все больше теряет свои свойства. Через три года он просто и гарантированно превращается в очень тяжёлый ящик безо всякой убойной силы.
— То есть казахи тогда нас кинули… Но ведь этот ящик, — Малик тычет автоматом в сторону лифта, — прошёл техобслуживание.
— У Левши, ты имеешь в виду…
— Не знаю у кого, но этот учёный с бородой проверял «чемодан» всякими приборами, и они показывали, что там всего достаточно…
— Осталась минута, — напомнил Бондарев. — И я никуда не убегаю, потому что я знаю, что именно сделал Левша. Он повесился, этот мастер на все руки, но у него был помощник, маленький, но все запоминающий. И он запомнил, что говорил Левша по поводу «ядерного чемодана». Левше очень понравилось, что он сделал. Он сделал обманку. «Чемодан» с начинкой из дешёвого цезия, который реагирует на все тесты, будто действительно готов взорваться, но на самом деле…
— Какая разница, — Малик уже не думает о времени. — Цезий, плутоний, пять минут, две минуты, будет взрыв, не будет взрыва… Я слишком устал, чтобы слушать всю эту чушь и дальше.
Монгол смотрит на часы и опускает руку. Время вышло. Ничего не происходит. Бондарев пожимает плечами.
— Я слишком устал, чтобы жить посреди всего этого и дальше, — говорит Малик, и Бондарев понимает смысл этой фразы.
Время вышло, и мир вокруг устоял, но лишь отчасти — Малик чётким движением подставляет себе автомат под горло и нажимает на спуск. Бондарев поспешно бьёт ногой и задевает магазин, отчего очередь уходит чуть в сторону, и Малик умирает не сразу.
Он чувствует холод и сгущающуюся темноту, из которой к нему подходят какие-то люди — женщина, мужчина… И мальчик, черноволосый мальчик, который так похож на самого Малика в детстве.
Малик протягивает к нему руку, но дрожащие пальцы повисают в воздухе, а потом падают вниз мёртвым грузом.
12
Лифт долго вытягивает их на поверхность, точнее, в верхний коридор, а уже потом через двери и люки — на воздух.
В верхних коридорах уже работают люди Конторы, кто-то из них здоровается с Бондаревым и Маратом, кто-то подмигивает маленькому мальчику, который час назад самостоятельно выбрался наверх и нашёл заплутавшие неподалёку конторские машины. Иса остаётся невозмутим, ему достаточно лежащей на плече руки Морозовой.
— Между прочим, ты так и не извинился, — напоминает Морозова Алексею.
— Успеется, — бурчит тот.
— Деревенщина невоспитанная, — говорит Морозова. — Тебя ещё учить и учить.
Бондарев спасает Алексея. Он хлопает его по плечу и говорит:
— Пойдём. Тебе надо познакомиться с Директором.
Алексей видит приближающегося Директора, видит подъезжающие машины, видит кровь на костюме и на руках Бондарева и как никогда чувствует реальность всего происходящего.
И он сам — часть этой реальности.
1
В конце концов Второй тоже был человеком. И чувство страха было ему хорошо известно. И нерешительность тоже посещала его. Всякое бывало.
Закрывая дверь переговорной комнаты, он не был стопроцентно уверен, что поступает правильно. Он сомневался. Он с большим удовольствием посоветовался бы с Первым, но того черти носили где-то в Юго-Восточной Азии. Он переговорил бы с Морозовой, но та как сквозь землю провалилась.
Поэтому Второй закрыл дверь, некоторое время поразмыслил и оставил все без изменений. Пусть Китаец делает своё дело. Китаец все делал очень обстоятельно и качественно. Иногда Второму казалось, что он тянет время, но зато результат всегда был выше всяких похвал.
Второй уже собрался заглянуть в «глазок», как увидел в конце коридора, за спинами охранников знакомое лицо. Он облегчённо вздохнул. Кажется, все налаживалось.
— Наконец-то, детка, — сказал Морозовой непривычно взволнованный Второй. Он взял её за плечи и радостно встряхнул, как после долгой и тягостной разлуки.
— Что такое? — поинтересовалась Морозова.
— Сейчас все закончится, — сказал Второй. — Такой дурдом, понимаешь, устроили… А это кто там с тобой?
— Мальчик, — сказала Морозова. — Мальчик, которого ты просил.
— Что за чушь, детка? Какого ещё мальчика я просил?
— Мальчика, который убьёт Харкевича. И на которого все потом можно будет свалить…
— Детка, ты меня радуешь сегодня.
— А что здесь? — спросила Морозова, глядя на дверь переговорной комнаты.
— Здесь мы решаем наши проблемы, — ухмыльнулся Второй. — Китайская методика.
Он отодвинул на двери часть декоративной панели, и показался чёрный кружок потайного «глазка». Второй нетерпеливо сковырнул пластмассовый колпачок и заглянул внутрь, чтобы увидеть, на какой стадии находится Китаец с его людьми.
Китайца он не увидел. Зато четверо участников аукциона — двое чеченцев и двое «козлов отпущения» — валялись на диванах без признаков жизни. Это зрелище согрело сердце Второго. Нет, безусловно, все налаживалось. Он не ошибся.
— Сейчас приведу добавку, — ухмыльнулся Морозовой Второй и пошёл в сторону лифта.
— Я заинтригована, — сказала ему в спину Морозова. Она прошла мимо двух охранников, выставленных у двери переговорной комнаты, и вернулась к Алексею, который, насупившись, стоял у стены под пристальным взглядом третьего охранника.
— А вот и я, — сообщила Морозова охраннику. — Отойди немного в сторону, туда, к своим друзьям. Мне нужно кое-что сказать мальчику.
Охранник молча переместился к дверям переговорной комнаты. Морозова протянула руку и указательным пальцем приподняла подбородок Алексея. Их глаза встретились.
— Я тебе говорила, что ты пригодишься мне для одного важного дела?
— Ну было что-то такое.
— Прекрасный ответ.
Морозова расстегнула кожаный пиджак, и Алексей увидел рукоять того самого «вальтера».
— Так вот, Лёша. Важное дело будет сейчас.
Больше всего Алексея удивило, что она назвала его по имени. Это буквально потрясло его, и все те невероятные вещи, которые случились потом, значили для него уже гораздо меньше.
2
Бондарев лежал с закрытыми глазами и ждал, когда его придут убивать. Это было утомительное занятие, но его можно было пережить. Куда сложнее было смириться с липким от коньяка подбородком. Ещё больше коньяка было пролито на ковёр, на тот его участок, который был скрыт от посторонних взглядов изящным столиком из красного дерева. Пока чеченцы с демонстративным Шумом открывали шампанское, Марат вскрыл коньяк, налил в рюмку, понюхал, посмотрел на свет и тихо сказал, что какая-то примесь здесь точно есть, но что именно — чёрт его знает. Поэтому просто отрубайтесь, без лишнего театра. И они отрубились.
Причём «потерявшие сознание» тела, не сговариваясь, легли буквой "П", чтобы вошедшие для добивания оказались в незамкнутом кольце четырех очень серьёзно настроенных мужчин.
Бондарев играл в неподвижность уже минуты три, но дверь не открывалась. Ждут, пока коньяк полностью себя проявит? Значит, всё-таки яд? Только не надо газа. И не надо стрельбы через отверстия в стенах. Это будет неспортивно. Сделайте все честно. Подойдите на расстояние вытянутой руки. И больше не о чём будет беспокоиться.
Бондарев повторял это как заклинание и даже не подозревал, насколько действенным заклинателем он оказался. Ему лишь почудилось небольшое движение воздуха, словно где-то открыли небольшую форточку. Или кто-то махнул полотенцем.
Было только такое ощущение. Потом челюсть Бондарева стала куда-то очень быстро смещаться, словно её обмотали стальной цепью, цепь прикрепили к гоночному автомобилю, а потом ударили по газам. Он успел лишь сделать самое простое и самое последнее — подставить пальцы под удар ножа, который должен был рассечь ему горло до позвоночника. Его правая рука мгновенно метнула назад кейс, которым Бондарев собирался прикрываться от тех, кто войдёт через дверь. Но через дверь никто не вошёл, они вошли сзади, хотя сзади пять минут назад была стена.
Кейс куда-то попал — должен был попасть в голову или плечо нападавшего, — и Бондарев выбросил следом уже правую руку, загребая сначала воздух, а потом ткань, потом плоть, хватая, таща эту плоть и бросая её через себя… Секунду спустя он понял, что разодравший уши крик боли и ярости — это он сам.
О левой руке Бондарев не думал. Он объявил её без вести пропавшей, он списал её в архив, простился и похоронил её и написал надпись на могиле. Он забыл о ней все, кроме одной вещи — она должна удержать лезвие ножа.
Нападавший перелетел через спинку дивана и тяжело грохнулся на столик красного дерева. Бондарев отдёрнул левую руку и стряхнул красные брызги на упавшего.
Нападавший потянулся было ножом к Бондареву, но два раза такие фокусы никому не удаются, особенно лицом к лицу. Бондарев прыгнул сверху на врага, метясь попасть коленом на промежность. Нож застыл в воздухе, так никуда и не прибыв. Бондарев схватил бутылку с коньяком — хорошее прочное стекло — и врезал врагу в висок. Потом ещё. Потом снова. Только теперь бутылка разлетелась и залила кровь благородным напитком с примесью какой-то чертовщины. Для логического завершения Бондарев полоснул «розочкой» нападавшему поперёк горла и резко отпрыгнул, давая выход крови. Наш адекватный ответ. Получите и распишитесь.
Теперь Бондарев более-менее видел всю картину, а не только фрагменты мелькающих тел, которые были как векторы движения кого-то куда-то.
Один из чеченцев лежал на диване в прежнем положении, только с простреленной головой. Второй чеченец двумя руками душил какого-то мужика, а тот изо всех сил пытался дотянуться до вышибленного пистолета с глушителем. Из-за дивана торчали чьи-то неподвижные ноги, но это был явно не Марат, потому что в этот самый момент Марат уклонялся от удара ногой, потом ударил сам. Потом отпрыгнул в сторону, оттолкнулся от стены, прыгнул, сделал ложный замах, ударил, снова ударил, сделал блок…
Все эти неимоверно быстрые действия Марат предпринимал в отношении какого-то мечущегося комка мускулов, больше похожего не на человека, а на очень агрессивный и в то же время пластичный сгусток материи.
Этот «сгусток» внезапно развернулся в воздухе, и Бондарев поспешно отскочил, чтобы не попасть под летящий ботинок, и вроде бы даже отскочил успешно, но только вот правая рука почему-то опустилась и онемела. Бондарев мог лишь наблюдать, как Марат ударил противника, тот отскочил, будто резиновый мячик, потом вернулся, но не с пустыми руками — что-то серебристое блеснуло в воздухе, и Марат словно запутался в паутине, а потом упал.
Бондарев сделал движение порезанной кистью, и в горящие болью пальцы легла ручка с тонким выдвижным лезвием. Бондарев прижал кисть с оружием к бедру, и, когда сваливший Марата прыгун рванулся к нему, ударил снизу вверх. Раненые пальцы не выдержали, и ручка выпала, едва коснувшись летящего тела противника. Бондарев лишь смог выставить согнутый локоть, но это было всё равно что выстроить соломенный домик для защиты от урагана. Бондарев упал, задохнувшись от боли, а прыгун уже сидел на нём сверху, изготовившись свернуть Бондареву шею. Но это был ещё не конец, ещё можно было последним усилием…
Он не понял, что случилось. Пять или шесть хлопков, внезапная боль в ноге, какие-то брызги, какая-то кровь, прыгун теряет целеустремлённость движений, сникает и мягко валится вбок.
Бондарев вытирает кровь с лица и видит Мусу. Чеченец в чуть лучшем состоянии. Он лежит на полу, высунувшись из-за дивана, в руке у него пистолет с глушителем. Ствол сильно дрожит. Потом Муса роняет пистолет, пытается подобрать его, но роняет снова. Он часто дышит и ошалело смотрит на Бондарева.
Бондарев сбрасывает с себя ноги мёртвого прыгуна и встаёт. Он должен встать, он должен что-то сделать, потому что именно в этот момент он слышит звук открывающейся двери.
3
Морозова что-то сказала ему в спину, но Второй не расслышал. Он торопился довести дело до конца. Если наверху, в переговорной комнате, успех был гарантирован участием Китайца, то внизу, на складе, Второй лично должен был приложить определённые усилия. Но это будет сделано, потому что сделана уже половина дела, и сейчас Китаец трудится над деталями — детали очень важны, и нет никого, кто позаботится о них лучше Китайца. В частности, те двое «козлов отпущения» должны быть зарезаны ножами — как это принято у кавказцев. Было бы странно, окажись они застреленными, ведь у гостей аукциона все огнестрельное оружие было отобрано, этому есть куча свидетелей. А нож — один на двоих — коварные чечены вполне могли пронести с собой и порезать тех двоих, когда не смогли договориться. Это жестокое убийство увидели нервный Харкевич и тот парень, которого только что притащила Морозова. Харкевич с перепуга принялся стрелять и уложил, скажем, двоих чеченцев. Двое других отобрали пистолет у парня и застрелили Харкевича. А потом застрелили парня. А потом… Что потом? Лучше бы они застрелили друг друга, тогда ко Второму и Фирме вообще не могло быть никаких претензий. Всё-таки придётся взять одного чечена на свой баланс. Но один — не четверо, да и будет чем оправдаться.
Окрылённый планами, Второй выходит из лифта, улыбается гостям и даёт им понять, что всё идёт нормально. Он направляется к двоим оставшимся чеченцам.
Видя его жизнерадостное лицо, Чёрный Малик тихо говорит Магомеду:
— Будь готов.
— Ну что, — деловито говорит Второй. — Мы практически обо всём договорились… Ваши ребята просят, чтобы вы поднялись к ним и, так сказать, подтвердили условия… Им очень важно ваше мнение.
— Я им полностью доверяю, — отвечает Малик. — Как они решили, пусть так и будет.
— Они хотят, чтобы вы были там в этот важный момент. Так сказать, моральная поддержка.
— Ну хорошо, — соглашается Малик, к радости Второго, тот отходит к лифту, как бы приглашая чеченцев следовать за собой.
Между тем Малик быстро произносит по-чеченски:
— Муса и Лечо скорее всего мертвы. Нас они тоже хотят убить. Но мы должны сделать своё дело.
— Лифт, — говорит Магомед.
— Да, — говорит Малик. — Я помогу тебе, но ты не должен медлить.
Магомед решительно кивает головой. Малик хлопает его по плечу и шагает к лифту, надеясь, что вскоре боль в почках совсем покинет его. Второй и охрана ждут Малика и Магомеда, который тоже направляется к лифту, но как-то не слеша.
Взгляд Малика скользит по Второму, по охранникам и наконец находит то, что искал. Малик уже готов начать, но тут происходит какое-то безумие.
Дверь на лестницу с грохотом распахивается, и оттуда выпадает — именно выпадает и никак иначе — взъерошенный и окровавленный человек в бронежилете на голое тело. Охрана реагирует как-то странно — просто расступается, но ничего с ним не делает. Между тем человек принимает устойчивое вертикальное положение, совершает несколько нетвёрдых шагов, мутными глазами обводит людей и останавливается на Втором.
— Какая сволочь! — в отчаянии кричит Харкевич и воздевает руки к небу, а точнее — к бетонному потолку склада.
Он имеет в виду Морозову и её предательство, но Второму и остальным это так и останется неизвестным. Зато Второй знает, что Харкевичу в его плане предназначено место мертвеца, и он хочет, чтобы его план выполнялся. Его также смущает зажатый в руке Харкевича пистолет.
Поэтому он даёт команду, и Харкевича с нескольких сторон разрывают автоматные очереди. Болтающийся на нём незастёгнутый бронежилет уже не спасает — пули бьют в открытые бока, в шею, в бедра.
Харкевич, не шевелясь, лежит в луже крови, и Второй кричит, что хватит, хватит стрелять… Но тут пуля ударяет его в колено, и он с запозданием понимает, что стреляет уже не его охрана.
Малик, используя суматоху с Харкевичем, срывает автомат с плеча зазевавшегося охранника и стреляет в упор, сея хаос и панику. Ответным огнём охрана убивает пятерых участников аукциона. Малик бежит по складу, не переставая стрелять, потом падает возле составленных друг на друга ящиков, перекатывается под их защиту и замолкает.
Второй кричит, чтобы ни одна сволочь не смела стрелять по тем ящикам, иначе мы все взлетим на воздух! Его слушаются, стрельба прекращается, и в наступившей относительной тишине слышен лишь странный звук, от которого у Второго почему-то бегут мурашки по коже.
Он вдруг понимает, что стойки с «ядерным чемоданом» нет на месте.
4
Во всех корпусах СИЗО истошно орёт сирена. Женщина в форме перестаёт прикидываться, что её занимают только собственные часы. Алена цепляется за перила и привстаёт, несмотря на головокружение. В её глазах — ужас и непонимание. Конвоир бросается вперёд, занося для удара резиновую дубинку. Для Клешни воющая сирена — это недвусмысленный намёк, что надо поскорее все закончить.
Он яростно кидается на конвоира, который может ему помешать убить девку, бьёт его головой в лицо, сбивает с ног, несколько раз прикладывает затылком об пол — все это с бешеной скоростью и энергией.
Клешня встаёт и оборачивается — он видит Алену, которая не падает только потому, что держится за перила, и женщину в форме. В ушах звенит сирена, и Клешня морщится. У него остаются секунды.
Он хватает Алену за горло и за колено, отрывает от пола и хочет перетащить её через перила, чтобы сбросить вниз. У него это почти получается, однако тело Алены почему-то застревает на полпути и никак не хочет переваливаться через перила. Клешня не может понять, в чём дело, он упорно толкает девушку вниз, не видя, что та судорожно вцепилась в перила всеми десятью пальцами — эти пальцы побелели от напряжения, они вот-вот не выдержат…
Женщина в форме заворожённо смотрит на эту борьбу. Она слышит сирену. Она слышит приближающиеся торопливые шаги, и она больше не может видеть этого отчаянного выцарапывания последних секунд жизни из лап смерти…
Она подбегает к Алене и отрывает её пальцы от перил. Клешня облегчённо вздыхает и отступает назад. Он смотрит на женщину в форме и ухмыляется. Та бесстрастно пускает ему в лицо струю перечного газа из баллончика. Клешня кричит, сгибается пополам, потом падает.
Женщина в форме молча смотрит на него, убирает баллончик и ждёт появления людей. Поднятый по тревоге наряд вскоре появится, но прежде по лестнице поднимется незнакомый мужчина в штатском. Он будет бледен и серьёзен.
Он ничего не скажет. Он просто посмотрит на конвоира. На Клешню. На женщину в форме. И той вдруг станет страшно — безо всякой на то причины. Ей вдруг придёт в голову мысль, что мелкие платные услуги, которые она оказывает своим сомнительным знакомым, могут не всегда сходить ей с рук. Она подумает, что кому-то может показаться, хотя это совершеннейшая неправда, будто она помогла Клешне убить эту девчонку. Кому-то может показаться, что разгибать вцепившиеся в перила пальцы молодой девушки, которая не хочет умирать, — это нехорошо. К счастью, никто этого не видел, кроме Клешни. Но кто же поверит убийце и рецидивисту? Никто не поверит.
А незнакомого мужчину в штатском, который так странно на неё смотрел, скрутили и увели. Он, оказывается, забрал ключи у дежурного и зачем-то пробрался в СИЗО. Зачем — непонятно. Чтобы подняться на пятый этаж административного корпуса, странно посмотреть на женщину в форме и испортить ей настроение? Что тут скажешь… Бывают же такие уроды.
5
Странным звуком оказывается металлическая дрожь стойки с переносным ядерным устройством. Она медленно катится по бетонному полу склада, рядом бежит Магомед и пытается управлять движением конструкции килограммов в восемьдесят весом — «чемодан», свинцовая коробка для него, сама стойка.
Оказавшиеся у него на пути охранники растерянно отпрыгивают в сторону.
Второй кричит:
— Да застрелите его кто-нибудь!
Но никто не рискует стрелять в человека, который толкает впереди себя ядерную бомбу на колёсах.
— Стреляйте, от детонации она не сработает! — тонко кричит где-то спрятавшийся эксперт. — Нужно обязательно запустить реактор…
Слова «детонация» и «реактор» звучат здесь абсолютно неуместно и непонятно. Для охранников абсолютно понятны другие слова — вот бомба, и она запросто сейчас может рвануть. Отсюда следуют выводы.
Малик на всякий случай даёт короткую очередь из-за ящиков, отвлекая на себя внимание. Манёвр удаётся, и Магомед успевает докатить стойку с «чемоданом» до лифта. Охраны на его пути уже не остаётся, но внезапно возникает другая проблема.
Разогнавшаяся стойка въезжает в лифт, и оказывается, что глубина лифта для неё недостаточна, двери лифта не закроются. Магомед пытается развернуть стойку, но у него ничего не получается. Он отчаянно ругается, рвёт мышцы, дёргает застрявшую стойку…
Пуля одного из немногих сохранивших хладнокровие охранников ударяет ему в ляжку, он падает и быстро заползает в лифт, оказавшись под прикрытием стойки.
Чеченцы перекрикиваются, Малик перебирается ближе к лифту, по пути натыкается на двоих охранников, которые пытались обойти его с фланга, и расстреливает их в упор. Забирает оружие убитых и перебрасывает Магомеду «АКМ». Потом даёт длинную очередь в сторону Второго и его людей, чтобы Магомед в это время мог подобрать автомат.
Малик снова что-то кричит Магомеду, тот с трудом приподнимается и сдвигает крышку свинцовой коробки, потом открывает «чемодан»…
— Какого хрена он там делает?! — орёт Второй.
Малик снова кричит, Магомед хрипло отвечает, потом переходит на русский:
— Эй вы, коммерсанты! — это произносится с явным презрением. — Нет бога, кроме Аллаха…
— Так я же не спорю, — бормочет Второй и тычет пальцем вперёд. Залёгший рядом стрелок правильно все понимает и короткой очередью перебивает ноги Магомеду. Тот падает на пол кабины лифта, орёт, хватается за автомат и расстреливает с полмагазина в никуда, выплёскивая боль и ненависть к врагам.
— Коммерсанты, — это говорит уже Малик. — Я хотел купить у вас бомбу, чтобы потом использовать её против ваших же людей. Вам же всё равно было, кому продавать, так? Вы бы мне её продали, только бомба оказалась ворованная, и вы не захотели отдавать ворованное. Но я все равно забрал её, и сейчас я думаю — я уже немолодой человек, зачем надрываться и везти бомбу в какой-нибудь Пятигорск или Волгоград. Проще взорвать её прямо здесь.
— Ладно-ладно, договорились! — поспешно кричит Второй. — Отдаю за сто тысяч, забирай эту хрень и вали отсюда!
— Уже не договоримся, — отвечает Малик. — Ты убил моих ребят.
— Ну это же непринципиально…
— Вот я и говорю, что мы не столкуемся…
— А что это за разговоры насчёт Пятигорска?
Второй не понимает, кто задал этот вопрос. Он крутит головой и видит Морозову, рядом с ней каких-то вооружённых людей.
— У нас тут придурки с ядерной бомбой! — кричит ей Второй. — Лучше прячься где-нибудь!
— Придурки с ядерной бомбой, — улыбается Морозова. — Какое точное и самокритичное определение… Оперативной ценности не представляет, — говорит она кому-то, и голова Второго внезапно взрывается, будто ядерная бомба была у него в мозгу.
По причине этого взрыва, внешне выглядевшего как пуля в голову, Второй пропустил такое замечательное событие, как активизация нейтронного генератора переносного ядерного устройства. Магомед всё-таки подтянулся на руках и наконец сделал то, к чему его готовили ещё несколько лет назад.
И на лице его появилась блаженная улыбка.
6
Бондарев сбрасывает с себя мёртвого прыгуна и встаёт, потому что именно в этот момент он слышит звук открывающейся двери. Как во сне он делает несколько шагов, нагибается, подбирает пистолет и садится на диван, потому что сил у него в данный момент больше нет. Муса тихо стонет. Марат не подаёт признаков жизни. Дверь открывается, и Бондарев вскидывает пистолет — правой рукой, левая служит как упор. Трясущиеся пальцы в крови.
Дверь открывается, но ничего не происходит. Бондарев держит пистолет.
Потом женский голос произносит негромко:
— Монгол?
Бондарев держит пистолет, чтобы влепить пулю между глаз первому, кто сунется.
— Монгол? — и следом шорох.
— Какой, на хрен. Монгол?! — не выдерживает Бондарев. — Ошиблись, на хрен, адресом!
— Погоди, — слышит он позади себя. Марат поднимается на ноги и стаскивает с горла едва не задушившую его проволоку. Он бледен и вынужденно опирается на спинку дивана.
— Это я Монгол, — говорит он.
— Какой ты, на хрен, Монгол?!
— Раньше меня так звали. Когда я работал в службе безопасности корпорации «Интерспектр».
— Ну и что с того?
— Там… — Марат, который ещё и Монгол, показывает в сторону двери. — Я её знаю.
— Ну и что с того?
— Она… Короче, с ней можно иметь дело.
Морозовой, которая стоит в тамбуре, надоедает весь этот трёп, и она входит в переговорную комнату. Бондарев орёт, чтобы она стояла на месте, бросала оружие и падала на пол. Морозова укоризненно смотрит на него и на пистолет в его руках. Потом осматривается и понимающе кивает головой. Есть с чего разнервничаться.
— Монгол, — говорит она. — Скажи своему другу, что я не кусаюсь.
— Она не кусается, — говорит Монгол. — Она откусывает голову целиком. Вместе с ушами.
— Ой как смешно, — качает головой Морозова. — Обхохочешься. А у меня для тебя подарок, Монгол.
У Бондарева дёргается лицевой нерв. Он всё ещё держит пистолет нацеленным на дверь.
— Что за подарок? — насторожённо спрашивает Монгол.
— Ваш парень, — Морозова выталкивает вперёд Алексея. Следует немая сцена, после которой Монгол неуверенно спрашивает:
— С чего ты решила, что это наш парень?
— Я уже большая девочка. Я столько всего знаю, что плохо сплю по ночам.
— Понятно, — говорит Монгол, пропуская мимо ушей слова про «плохой сон». Он шагает вперёд и протягивает Алексею руку.
— Марат.
— Лёша.
— Виделись, — говорит Бондарев Алексею и с облегчением опускает пистолет.
7
Когда Бондарев наконец встаёт с дивана, то его поджидает несколько откровений. Во-первых, это раздвижная задняя стена переговорной комнаты, откуда и выскочили убийцы. Во-вторых, лицо прыгуна имеет до удивления знакомые черты «бухгалтера», и Бондарев ёжится, вспоминая, как в течение нескольких часов ехал рядом с этим человеком в машине с завязанными глазами. И даже имел наглость не одобрить любимую музыку «бухгалтера». В-третьих, оказывается, что из пяти или шести пуль, выпущенных Мусой в «бухгалтера», цели достигла только одна. Другая царапнула ногу Бондарева, а вот остальные с леденящей душу точностью легли вокруг бондаревской головы словно нимб.
— Повезло, — коротко подытоживает увиденное Марат.
— Когда везёт постоянно, это называется профессионализм, — уточняет Бондарев.
— Профессионализм, — назидательным тоном говорит Морозова. — Это когда ты делаешь все это, — она показывает на разгромленную комнату. — И тебе не надо потом менять костюм. Мальчики, посмотрите на себя в зеркало.
Бондарев и без того знает, что уже не похож на того серьёзного и представительного джентльмена, каким был утром.
— Лёша, — смотрит он на относительно чистого и бодрого Белова. — Ты забрал из туалета мой радиомаяк?
— Забрал.
— Ты прицепил его внутрь контейнера с «чемоданом»?
— Прицепил.
— Ты молодец. Только мне кажется, что все это теперь никому на хрен не надо. Там… — он смотрит в сторону коридора. — Кто это там? Чьи там ноги, я имею в виду?
— Охрана, — пожимает плечами Морозова. — Я так разнервничалась, когда увидела в «глазок» дохлого Монгола. Мне показалось, что я была не права в отношениях с ним и всё такое прочее… Но оказалось, что Монгол снова меня обманул — он жив. А стало быть, я была с самого начала права и зря суетилась. Однако охрану уже не вернёшь.
— А где этот высокий товарищ, который пригласил нас на переговоры?
— Толстяк номер два?
— Я не очень в курсе вашего внутреннего жаргона…
— Я так понимаю, что он пытается убить остальных чеченцев.
— Чёрного Малика? — уточняет Бондарев.
— Я уж не знаю, чёрного или белого. Какой Малик найдётся, такого и убьёт. Второй не хочет отдавать бомбу задёшево.
— Плевать на Второго, — Бондарев резко встаёт с дивана. — И на бомбу тоже плевать, но Малик… Мне нужно успеть с ним поговорить, пока он жив. Иначе Директор меня съест.
Алексей думает про себя, что, может быть, он ещё недостаточно опытен в таких делах, но лично ему кажется, что плевать на ядерное оружие — это не совсем правильно.
8
Они спускаются по лестнице и слышат, как Второй с охраной и Малик с Магомедом пытаются убить друг друга. Бондарев усмехается на ходу:
— Надо же, бегаешь за человеком по всей Европе, выискиваешь его в Турции, мочишь его двойников в Милане, а потом он к тебе чуть ли не в гости приходит… Как мило с его стороны.
— Но как он сюда добрался? — спрашивает Монгол.
— Я тоже об этом думаю… И мне кажется, что он не мог сюда добраться.
— В каком смысле?
— Малик был не за границей, он все эти годы сидел где-то в России. А сейчас, когда Крестинский его сильно попросил, он всё-таки вылез. Проехал сто километров на машине. Двойников ему делали, чтобы нас дезориентировать, чтобы мы по Европам бегали… А он сидел себе где-нибудь в Рязанской области и поправлял здоровье.
— Если такие деньги на двойников, значит…
— Значит, Крестинский готовил Малика для очень важного задания. А какое задание последний раз пытались сделать его люди? Они пытались провезти в Россию переносное ядерное устройство. Вот Малик и дожидался второй попытки…
— И дождался. Только вот зря стал права качать, когда увидел знакомый ящик. Надо было выкладывать все миллионы Крестинского и спокойно везти «чемодан» куда нужно. А теперь он застрял вместе с «чемоданом» на этом чёртовом складе…
— Зачем же я крепил маяк к ящику? — подаёт сзади голос Алексей.
— Затем, что никто не знал, что на аукцион явится лично Чёрный Малик. Мы думали, что здесь будут обычные курьеры или просто посредники, которые потом переправят груз Малику, а мы его отследим и накроем…
Они уже на последнем витке винтовой лестницы, когда из сумрака появляется невысокая тонкая фигура. Морозова отстраняет Бондарева и Монгола, садится на корточки и слушает, что ей говорит Иса.
— Он разве умеет говорить? — тихо изумляется Алексей.
— Умеет, — отвечает Морозова.
— По-русски?
— Ага.
— Никогда не слышал.
— Я бы на его месте тоже не стала разговаривать с человеком, который при первой встрече треснул меня в лоб и не извинился.
— Он потом тоже меня сбил с ног, — вспоминает Алексей смотровую комнату. — И тоже не извинился.
— Он ребёнок, ему простительно. А ты здоровый бугай, — начинает Морозова и с ужасом понимает, что произносимые ею слова — не что иное, как проявившийся не к месту и не ко времени материнский инстинкт, шокированная, она негромко произносит несколько совсем других слов, услышав которые Бондарев уважительно качает головой.
В этом состоянии Морозова пинает дверь и выходит на нижний этаж, на склад, где Второй и Малик только что безуспешно пытались столковаться.
— А что это за разговоры насчёт Пятигорска? — удивляется Бондарев, услышав обрывок фразы Малика.
— У нас тут придурки с ядерной бомбой! — кричит Второй. — Лучше прячься где-нибудь!
— Придурки с ядерной бомбой, — улыбается Морозова. — Какое точное и самокритичное определение. — Она поворачивается к Монголу и сухим тоном экскурсовода в зоопарке произносит, имея в виду Второго: — Оперативной ценности не представляет.
Монгол немедленно стреляет Второму в голову, потом стреляет снова, в ближнего охранника. Бондарев убивает ещё двоих, остальные вяло отстреливаются и отползают за ящики.
— Не упустите Третьего, — говорит Морозова, показывая в сторону «кельи». — У него там триста томов бумажной бухгалтерии по всем сделкам, да и сам он много чего зна…
Её слова перекрывает торжествующий вопль: «Аллах акбар!» Бондарев инстинктивно приседает, а Монгол вслушивается в перекрикивание между чеченцами.
— О чём базар? — спрашивает Бондарев.
— Какой-то Магомед сообщает Малику, что он это сделал во имя Аллаха. Малик поздравляет его.
— Сделал это? Сделал что?
— Запустил генератор в «ядерном чемодане».
9
Малик немедленно подтверждает правильность перевода, заорав из укрытия:
— Всё, хватит стрелять! Это уже ничего не изменит, потому что мой брат Магомед включил вашу ворованную бомбу, и у вас есть полчаса, чтобы понять наконец, какой грешной и неправильной была ваша жизнь! Полчаса, и Россия узнает, что такое удар в сердце! Справедливый удар в отмщение…
— Просто митинг какой-то, — говорит Бондарев. — Включил и включил, зачем так разоряться-то… Кстати, где «чемодан»?
— В лифте, — отвечает Монгол. — Они хотели поднять его наверх, но тележка застряла, а этот Магомед, кажется, ранен.
— А он что, и вправду запустил генератор?
— Мне отсюда не видно.
— Подойди и посмотри. Малик же сказал, что стрелять теперь бессмысленно.
— Надо проверить, — говорит Монгол. — Эй, там, мы больше не стреляем, но и ты не стреляй.
— Я убью вас одним большим выстрелом! Но это будет через полчаса, а пока попробуй убежать…
Мысль о том, что можно попробовать убежать, до этого как будто никому и не приходила в голову, но, как только Малик её произносит, пообещав, что стрелять не будет, с разных концов склада вдруг начинают выскакивать люди, вооружённые и безоружные, бегут к свободному лифту и лестницам. У лифта завязывается побоище.
— На будущее, — говорит Бондарев Алексею (учитывая, что они никуда не бегут, а остаются метрах в двадцати от лифта с ядерной бомбой, это звучит забавно). — Старайся во всём видеть положительную сторону. Вот, например, сейчас — Магомед запустил генератор, но зато все лишние люди отсюда немедленно уберутся. Будет спокойная, почти семейная атмосфера — самое то для разговора по душам.
— С кем?
— Да с Маликом.
Монгол в это время уже поднимается во весь рост и медленно выходит на середину склада, демонстрируя пустые руки.
— Чего тебе надо? — кричит Малик.
— Я хочу помочь вашему Магомеду.
— Как ты ему поможешь?
— Разверну вашу телегу, чтобы она вошла в лифт.
Следует пауза, а затем Малик спрашивает:
— Ты что, ненормальный?
— Я всегда хотел взорвать что-нибудь большое.
— Нет, — говорит Малик. — Ты лучше иди отсюда. Не надо нам чужих психов, нам своих психов хватает.
— Да у меня же нет оружия, а у вашего Магомеда «калаш»…
— Все равно пошёл вон!
— Не хотите, как хотите. — Монгол возвращается и говорит Бондареву: — Похоже, парень действительно запустил этот агрегат. Панель активизирована. Правда, сам этот Магомед отрубился. Или сейчас отрубится.
— Можно пробежать туда! — предлагает Алексей. — Вы меня прикроете…
— Зачем туда бежать?
— Отключить бомбу.
— Она не отключается. Конструкция не предусматривает остановки генератора после его запуска.
— Тогда… — Алексей растерянно смотрит на Бондарева и Монгола. — Может, нам тоже стоит… В смысле, куда-нибудь слинять…
— Я ещё не переговорил с Маликом, — напоминает Бондарев. — И у нас осталось целых двадцать пять минут.
Бондарев встаёт и выходит на открытое пространство.
— Ещё один придурок! — кричит Малик. — Уберись отсюда!
Вместо ответа Бондарев молча садится на пол, скрестив ноги. Малик ругает тупого русского бараном и грозит пристрелить, но Бондарев напоминает, что тот обещал не стрелять.
— Ты же коммерсант, — узнает Бондарева Малик. — Ты чего не убежал со всеми?
— Видишь ли, — рассудительно говорит Бондарев. — Мне сегодня несколько раз крупно повезло. И я надеюсь, что везение будет продолжаться до конца дня.
— Ещё минут двадцать я тебе гарантирую, — смеётся Малик.
— Двадцать пять, — поправляет его Бондарев.
— Какая разница!
— За пять минут многое может случиться. В этой штуке вдруг сломается какая-нибудь пружина, и взрыва не будет…
— Там нет пружин, болван, там нейтронный генератор.
— Нейтронный генератор по большому счёту — та же пружина. Только хитрая. Почему бы ему не сломаться?
— Ты псих.
— Ты тоже. Собрался взрывать бомбу на нижнем этаже бетонного бункера. Нас очень хорошо завалит, а наверху будет небольшое загрязнение окружающей среды да что-то вроде подземного толчка силой в два-три балла. Тебе надо было поднять бомбу наверх и там уже делать «бум».
— Не твоё дело, — поспешно отзывается Малик. — Мало вам всё равно не покажется…
— Всё равно — плохой план. Придумали на скорую руку, да?
— Замолчи, баран, пока я тебя не пристрелил.
— Ты сам сказал, что должен был везти «чемодан» то ли в Пятигорск, то ли в Волгоград. Посреди города эффект был бы совершенно другой, это точно…
— Я тебе ничего не говорил про Пятигорск! — возмущается Малик.
— У тебя вырвалось, понимаю…
— У меня сейчас очередь для тебя вырвется…
— Какой смысл? Через двадцать минут все равно умрём. Ведь так?
— Так, не сомневайся! — кричит Малик.
— Малик…
— Что?!
— Малик, раз уж осталось двадцать минут…
— Откуда ты знаешь, как меня зовут?!
— Я читал твоё досье. Скажу больше, кое-какую его часть я и написал.
Малик что-то кричит Магомеду, но тот не отзывается, и Малик вдруг понимает, что ситуация совсем не такая, как он представлял себе минуту назад.
10
— Через двадцать минут мы все здесь умрём, так что давай поговорим начистоту.
— Я со спецслужбами начистоту не разговариваю.
— Это точно, если вспомнить, на сколько ты нагрел турок.
— Моё личное дело!
— Так я и не обвиняю… На самом деле у меня к тебе один вопрос, который я хотел бы прояснить, прежде чем меня разнесёт на молекулы.
— На атомы, — поправляет сзади Монгол.
Держа автомат перед собой, Малик выходит из-за ящиков и непонимающими глазами обводит странную компанию посреди пустого склада. Помимо десятка трупов в разных концах склада, Малик видит сидящего на полу Бондарева, а за его спиной — Монгола, Белова и Морозову.
— Они тоже надеются на чудо, — спокойно говорит Бондарев.
— Вообще-то я не… — шёпотом произносит Алексей, но Морозова пихает его локтем в бок:
— Ты тоже веришь в чудеса. Выбраться наверх всё равно уже не успеешь. Второй лифт сломали эти козлы, — Морозова имеет в виду охрану и уцелевших участников аукциона. — Так что стой спокойно, верь в чудеса и не дёргайся.
Алексей послушно следует её совету.
— Один вопрос мучает меня, — говорит со вздохом Бондарев. — И мне будет гораздо спокойнее разлетаться на атомы, если я узнаю ответ на него.
Малик вдруг понимает, что очень устал. В том числе устал спорить, кричать, стрелять… Скоро все это безумие закончится. Он выполнил свой долг и имеет право отдохнуть.
— Хотя бы женщину увели, — говорит Малик, имея в виду Морозову.
— Сначала ты запускаешь ядерную бомбу, а потом начинаешь беспокоиться о женщинах и детях, — укоризненно произносит Бондарев. — Женщина сама о себе позаботится. Давай лучше поговорим про мой вопрос…
— Сначала ты ответь на мой вопрос — как узнали, что я здесь буду? — Малик пыхтя присаживается напротив Бондарева, но не выпускает автомат из рук.
— Мы не знали, — отвечает Бондарев. — Мы думали, ты за границей. Думали, пришлёшь курьеров.
— Не получилось у меня тогда за границу выбраться. Здесь, в России, отсиживался. Здоровье опять же подводит. Не побегаешь, как в былые годы… Значит, — улыбается Малик, — я вас сегодня удивил?
— Не то слово. Только я не понял, при чём здесь Пятигорск и Волгоград…
— Э-э… — Малик с досадой машет рукой. — Я виноват, проговорился. И вправду план у нас такой был — взять бомбу и туда отвезти…
— Но это же не твой план, Малик.
— Как это?
— Это план Крестинского.
Малик на миг напрягается, но вспоминает, что через пятнадцать минут весь мир придёт к концу.
— Про Крестинского знаешь? Плохо. То есть для него плохо. Для тебя — хорошо.
— Малик, вы бы не довезли «чемодан» до Пятигорска.
— Ты о чём?
— Ты был нужен Крестинскому, чтобы забрать бомбу и вывезти её на юг. Под Пятигорском или где-то на пути вас бы встретили. Тебя бы убили, Малик. А бомбу забрали.
— Ну какой же ты псих, — говорит Малик. — Ну что ты придумываешь? Зачем Крестинскому меня убивать, если я на него работаю, если я выполняю его задания?
— Затем, что у него есть задание, которое ты не согласился бы выполнить.
— Что же это такое?
— "Ядерный чемодан" нужно было взорвать на юге Чечни. И сказать, что русские устроили геноцид. Ты бы сделал такое?
— Такого никто бы не сделал, — пальцы Малика сжимаются на автомате. — Такого бы никто никогда не сделал.
— Ты говоришь про себя. Но есть другие, и они бы сделали это. Мы как-то записали переговоры Крестинского с Акмалем. Ты же помнишь, кто такой Акмаль, да? Он человек в турецкой разведке, но работает на Крестинского. Муса, который приехал сюда с тобой, — он же не коренной чеченец, да? Он чеченец, родившийся в Турции. Кто посоветовал тебе взять его? Акмаль. Муса должен был убить тебя, Малик. И передать бомбу таким людям, которым действительно плевать, что и где взрывать. Муса сейчас там, — Бондарев махнул рукой вверх. — Он умирает, но мы успели с ним поговорить. Мне жаль, что всё так сложилось для тебя. Малик. Тебя продали, потому что с тобой слишком сложно иметь дело. Проше нанимать самоубийц за сто долларов. Крестинский ненавидит тех, кто выгнал его из России, он хочет их скомпрометировать любой ценой. Ну и ещё кавказский нефтепровод — после ядерного взрыва он уже никогда не заработает, а у Крестинского наверняка заготовлены какие-нибудь финансовые афёры на этот счёт…
— Десять минут, — усталым голосом пожилого человека произносит Малик. — И всё это кончится. Я не хочу знать, правду ты мне сказал или нет. Все это оскорбляет мой слух. Давай просто молча подождём десять минут.
— Я помолчу, — говорит Бондарев. — Но теперь и ты ответь на мой вопрос.
— Что тебе надо? — равнодушно говорит Малик.
— Расскажи мне о Химике.
Малик меняется в лице.
— Расскажи, как вы встретились в девяносто втором году. Малик хочет что-то сказать, но морщится от боли.
— Расскажи, что он тебе поручил. И как ты справился с этим поручением.
Малик смотрит на часы. Потом на Бондарева.
— Наверное, мне надо это рассказать. Это облегчит мои последние минуты в этом мире. Я однажды уже рассказывал эту историю, но я рассказал её Крестинскому, а это то же самое, что исповедаться дьяволу. Он вытягивает из людей их преступления, чтобы потом пустить в дело. Теперь я расскажу тебе, а потом мы все умрём. Наверное, в этом есть какой-то смысл.
11
Когда Малик заканчивает говорить, у них остаётся ещё три минуты. Бондарев смотрит на Малика, тот разводит руками и говорит:
— Ну да. Я это сделал. И было бы глупо сожалеть или стыдиться этого, потому что нельзя вернуться назад и все исправить. Этого нельзя исправить хотя бы потому, что я так до сих пор и не понял — зачем это было нужно Химику. Ха… Получается та же самая история, что и с Крестинским. Я совершаю поступки, но не знаю их истинного смысла. Мне и в самом деле пора умирать.
— Осталось две минуты, — говорит Бондарев, который надеется, что сумеет полностью пересказать Директору то, что сделал в девяносто втором году Чёрный Малик. Пересказать, не изменившись в лице. — Осталось две минуты, и я расскажу последнюю историю…
— Ты обещал помолчать.
— Я быстро. Пару лет назад мне пришлось преследовать на Южном Урале две ваши группы, которые тащили вот такие же «ядерные чемоданы». Одна группа тогда пропала в лесах, но вторую мы накрыли.
— Я знаю, — говорит Малик.
— Ты не можешь знать одной интересной детали. А я знаю, потому что я там был. Мы накрыли двоих ваших людей возле домика лесника. Одного убили сразу, а второму я прострелил ногу. Он упал, потом сел и, пока я бежал к нему, запустил генератор. Как и Магомед сегодня.
— Ты хочешь сказать…
— Вот именно. Он сидел напротив меня вот точно так же, как сидишь ты, а перед ним лежал на земле ящик. И он точно так же отсчитывал минуты. И когда время вышло, никакого взрыва не было. Он очень расстроился и позже перерезал себе вены. Уже в Москве. Генератор тогда сработал, но цепной реакции не было, потому что в этом типе «ядерного чемодана» радиоактивных веществ — самый минимум, чтобы едва хватило на реакцию. Радиоактивные вещества — это плутоний и тритий. У трития относительно небольшой период полураспада, то есть он быстро теряет свои свойства, и в «чемодане» уже не хватает радиоактивной массы для реакции. В армии эта проблема решается путём ежегодного техобслуживания «чемоданов», но если «чемодан» украден, то никакого техобслуживания ему не делают, и он все больше теряет свои свойства. Через три года он просто и гарантированно превращается в очень тяжёлый ящик безо всякой убойной силы.
— То есть казахи тогда нас кинули… Но ведь этот ящик, — Малик тычет автоматом в сторону лифта, — прошёл техобслуживание.
— У Левши, ты имеешь в виду…
— Не знаю у кого, но этот учёный с бородой проверял «чемодан» всякими приборами, и они показывали, что там всего достаточно…
— Осталась минута, — напомнил Бондарев. — И я никуда не убегаю, потому что я знаю, что именно сделал Левша. Он повесился, этот мастер на все руки, но у него был помощник, маленький, но все запоминающий. И он запомнил, что говорил Левша по поводу «ядерного чемодана». Левше очень понравилось, что он сделал. Он сделал обманку. «Чемодан» с начинкой из дешёвого цезия, который реагирует на все тесты, будто действительно готов взорваться, но на самом деле…
— Какая разница, — Малик уже не думает о времени. — Цезий, плутоний, пять минут, две минуты, будет взрыв, не будет взрыва… Я слишком устал, чтобы слушать всю эту чушь и дальше.
Монгол смотрит на часы и опускает руку. Время вышло. Ничего не происходит. Бондарев пожимает плечами.
— Я слишком устал, чтобы жить посреди всего этого и дальше, — говорит Малик, и Бондарев понимает смысл этой фразы.
Время вышло, и мир вокруг устоял, но лишь отчасти — Малик чётким движением подставляет себе автомат под горло и нажимает на спуск. Бондарев поспешно бьёт ногой и задевает магазин, отчего очередь уходит чуть в сторону, и Малик умирает не сразу.
Он чувствует холод и сгущающуюся темноту, из которой к нему подходят какие-то люди — женщина, мужчина… И мальчик, черноволосый мальчик, который так похож на самого Малика в детстве.
Малик протягивает к нему руку, но дрожащие пальцы повисают в воздухе, а потом падают вниз мёртвым грузом.
12
Лифт долго вытягивает их на поверхность, точнее, в верхний коридор, а уже потом через двери и люки — на воздух.
В верхних коридорах уже работают люди Конторы, кто-то из них здоровается с Бондаревым и Маратом, кто-то подмигивает маленькому мальчику, который час назад самостоятельно выбрался наверх и нашёл заплутавшие неподалёку конторские машины. Иса остаётся невозмутим, ему достаточно лежащей на плече руки Морозовой.
— Между прочим, ты так и не извинился, — напоминает Морозова Алексею.
— Успеется, — бурчит тот.
— Деревенщина невоспитанная, — говорит Морозова. — Тебя ещё учить и учить.
Бондарев спасает Алексея. Он хлопает его по плечу и говорит:
— Пойдём. Тебе надо познакомиться с Директором.
Алексей видит приближающегося Директора, видит подъезжающие машины, видит кровь на костюме и на руках Бондарева и как никогда чувствует реальность всего происходящего.
И он сам — часть этой реальности.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги