Ягор Дайч

Глава 2

— Бабушка! — шедшая в сторону сенника Маша, обернувшись на скрип открываемой калитки, от испуга не иначе, округлив глаза, завопила и припустила бегом обратно в дом, откуда только что вышла. — Егорка опять с кем-то воевал.

Проводив ее взглядом, я усмехнулся, очень уж потешно она выглядела, принялся внимательным образом осматривать двор. Хоть и так ясно, по беззаботному поведению моей самой младшей сестренки, что пока я отсутствовал, ничего не случилось и дома все в порядке. Но это действие у меня уже в привычку вошло, в любое место входя, сразу опасность выискиваю.

Вроде и мир этот — Землей именуемый, — относительно безопасный: магов нет, монстров — порождений их многовековых экспериментов — здесь тоже нет, как нет и других враждебных людям рас. Но люди есть люди, и не так страшно в тайге на узкой тропе повстречаться с дикими зверями, как встретиться с человеком, так как чаще всего эта встреча заканчивается боестолкновением.

Во всяком случае в наших краях.

Отсюда и привычка — быть всегда настороже. Даже дома. Неважно сколько ты отсутствовал, вернулся, убедись, что ты в безопасности, и только потом расслабляйся.

Предшественник мой вот расслабился и… не сказал бы, что помер, но его больше нет в этом мире.

Ну, начнем по порядку.

Позвольте представиться: Ягор Дайч, в очередной раз подтвердил, что заслужено ношу свое прозвище — Счастливчик. Не знаю, что со мной случилось в моем мире, догадываюсь только, но это уже как-то и не важно. Главное, оправдывая свое прозвище, я снова выжил, хоть и натянул на себя чужое тело, и нахожусь не в своем мире. Как иногда шепчет подсознание, в каком-то параллельном. Так что зовут меня теперь Егор Ович, даже особо привыкать к новому имени не пришлось, оно созвучное с моим старым.

Егор был из семьи потомственных звероловов, живших в Забайкалье. Хорошо жили, хотя особым богатством похвастаться и не могли, но семья у них крепкая была. В один не совсем прекрасный день они узнали, что их семье выпал жребий на Амур переселяться. Как потом выяснилось, Егоркину семью вместо себя вписал в «охотники» один зажиточный казак, которому этот жребий и достался. Имели они такое право, откупиться, предоставить вместо себя «охотника» — добровольно вызвавшегося на переселение. Но обычно это все немного не так происходило. Находили совсем уж бедного, не привыкшего к труду одинокого бобыля, или какого бездомного батрака, нанимающегося на сезон к казакам-хозяевам. Вот таких людей, которым обычно терять уже было нечего, богатые казаки вместо себя и отправляли, приплатив им неплохо за «добровольность».

Егоркина семья тоже числилась в малоземельных крестьянах, так как кормились не с обработки земли, а с добычи зверя. Но, кого это волнует из чиновников, по бумагам Овичи числились в лентяях, землю ленились обрабатывать, значит подлежали переселению.

Уже когда чуть подрос, Егорка узнал, что не просто так тот казак их семью вместо себя в «охотники» вписал, он так отомстил его бабушке, что та замуж не за него, а за деда пошла. Предпочла его, чуть ли не первого казачину станицы, какому-то лешаку с выселок. Вот и подгадил, как случай подвернулся.

Долгий и тяжелый путь проделало семейство Овичей, не все из них до Амура добрались. Старики, родители бабушки, в пути померли, да младший из их сыновей с плота сверзился, и с концами, как топор ко дну пошел.

Вот так, было крепкое семейство, да до нового места жительства только половина из них добралась. Да и там, на том Амуре, жизнь их не баловала, старший сын в тайгу ушел и не вернулся. С тех пор никто ничего о его судьбе и не знает. Тяжело далась Овичам эта потеря, но пережили и ее.

Погоревали, да в работу впряглись, она лечит.

Одни из первых новоприбывших они на ноги встали: тайга что в Забайкалье, что на Амуре, если умеючи, то она всегда прокормит и одеждой обеспечит.

Вот и начали Овичи довольно быстро обживаться, на фоне других выделяться. Да так выделяться, что в один прекрасный день на Ивана-охотника, будущего отца Егоркиного, обратила внимание казацкая дочь из старожилов, еще первых переселенцев. Вроде бы и сладиться у них все должно было, к свадьбе дело не просто шло, это дело уже как бы решенным считалось. Во всяком случае никто не сомневался, что сватовство, а потом и свадьба — дело совсем ближайшего времени. Да только в один день, никто не знает, что там случилось, но они как чужие друг другу стали.

Иван, Егоркин отец, целых полгода ходил мрачный, бросая ожидающие взгляды на казачку, а та нос задрав ходила, усмехалась ему, да мимо проходила. А уж когда Иван узнал, донесли доброхоты, что на весенних гулянках она с казаком одним, молодым да удалым, весь вечер танцевала, заразительно при этом смеясь, то вообще лицом почернел.

Пару дней походил, о чем-то думая, не отвечая ни на какие вопросы родителей и вызывая немалое беспокойство таким своим поведением. На третий день он снова с казачкой повстречался, та навстречу с молодым казаком шла, поощрительно тому улыбаясь. Видимо с тем, с кем недавно ночь напролет танцевала.

Этого Иван уже не вынес! Круто развернувшись, вернулся домой, оседлал лучшего коня, и в тайгу ушел, сказав напоследок, что скоро вернется. Это его скоро на неделю растянулось, ну а потом он, правда уже без своего коня, но вернулся.

Да еще как вернулся, представил семье даже не невесту — жену.

Вот тут все и… очень сильно удивились. Не только Овичи, по всему Амуру эта «очень романтическая» история гулять пошла.

Улиса — мать Егора — из местных была, коренного населения Дальнего Востока. И была она очень красивой, чего не могла стерпеть вроде как брошенная Иваном казачка.

Года шли, Егорка родился, Дарья, потом и самая младшая — Машутка на свет появилась. Хорошо жили Овичи, душа в душу, крепко на ногах стояли. Но чем лучше им было, чем больше их становилось, тем сильнее росло недовольство казачки. Да и у мужа ее (вышла она замуж за того танцора) наше семейство позитивных чувств не вызывало, видимо не сладко ему жилось со сгорающей от ненависти женой. Которая, вдобавок, не иначе от этой самой ненависти, не могла ребенка выносить, сбрасывала. И она не придумала ничего лучшего, чем обвинить в этом Егоркину бабушку, которая знахаркой была, многих лечила; и Егоркину мать, которая была дочкой шамана.

Вот она и обозвала их колдуньями, что ее прокляли.

Не знаю, поверил ли в эту чушь ее муж, его родители и родители казачки, но вот виновных они себе точно назначили.

Дело шло к большой крови.

Понимал атаман, что случись несчастье и, как отдельные семейства настаивали: «Ведьм спалить с их выводком надо!» — если такое случится, округа вымрет. Не зря Иван считался лучшим охотником, превзойдя в умениях даже своего отца, тоже не последнего в этом деле человека. И если кто тронет Овичей, а тем более их детей… если Иван при этом в живых останется и успеет в тайгу уйти, там его уже никто поймать не сможет, а вот он всех виновных и, не дай бог, не только виновных, но и тех, кто допустил такое, в тайге подстережет.

Но даже не это самое страшное! Местные из коренных, с которыми Овичи поддерживали родственные отношения, те тоже за них мстить начнут. А это… даже думать не хочется, сколько тех родичей имеется, и кто к ним присоединиться надумает. Память у местных хорошая и они еще не забыли, как в этих местах казаки появились и как они принялись здесь свои порядки наводить. Кровушка тогда рекой лилась. Вот и сейчас опять может такое завертеться, что…

— Все зло от баб! — так, коротко, выразился дед Лука, после беседы с атаманом.

Семейство Овичей согласилось с предложением атамана, не стали беды дожидаться и переехали сначала в Хабаровку, а потом и еще дальше, в только образовавшееся поселение Никольское, на реке Суйфун.

Два года ударной работы… и все что построили, сгорело в ярком пламени. Начались боестолкновения с манзами — китайцами, продолжающими проживать на новоприсоединенной территории Российской империи.

Чудом тогда никто из Овичей не погиб, дед Лука только левую ногу ниже колена потерял. Кто-то из устрашающего калибра стрелялки пальнул, что половину голени со стопой ему начисто срезало. Отошли Овичи всем семейством в тайгу, и там, пока бабушка с невесткой деда спасали, отец Егорки показал, сунувшимся было вслед за ними манзам, почему он лучшим охотником на Амуре считался.

Село Никольское полностью выгорело, многих побили, немногие выжившие, посовещавшись, решили уходить ниже по Суйфуну к военному посту, где казаки несли службу. Овичи же отказались уходить: дед дальней дороги не факт что выдержал бы, да и детвора один другого младше, куда их по тайге таскать. Ну и самое главное, надоело им скитаться как неприкаянным.

Так и появился хутор Овичей на левом берегу Суйфуна, Егоркин отец его чуть ли не в одни руки поднял, при этом еще и охотиться успевал, полностью обеспечивая свое семейство. Дед с одной ногой уже был не ходок в тайгу, но, как чуть в себя пришел, на месте не сидел, оказывал посильную помощь сыну со строительством.

Очередные два года напряженной работы, и хутор, который впору было фортом назвать, был практически закончен.

Но заканчивать резко стало некому.

Манзов вроде как разбили и рассеяли, да только эти «рассеянные» до сих пор продолжали бесчинствовать в наших краях, занимаясь поджогами, грабежами и убийствами. Вот и тогда, летом 1869 года, влетели на подворье к Овичам казаки, да чуть ли не силком Ивана с собой забрали, в качестве проводника.

Обратно Егоркин отец уже не вернулся, казаки заехали, уведомили, что попали в засаду и он погиб. Вот только своих побитых они с собой везли, а тело Ивана там бросили. Ну да, он же не казак, мужик сиволапый, чего ради него напрягаться и тело его родным возвертать. Скажите спасибо, что хоть заехали и уведомили о его кончине.

Лучше бы не заезжали.

Улиса, мать Егора, когда услышала, что муж погиб, упала в беспамятстве, да так больше и не очнулась, за седмицу сгорела. Была она беременна на пятом месяце Егоркиным братиком, бабушка подтверждала ее слова, брат должен был родиться.

Ни матери не стало, ни брата.

Замкнулся в себе Егор, повзрослел резко. Одинандцать лет ему тогда было, а он на себя обеспечение семьи дарами тайги взвалил. И пусть большую дичь ему пока не по силам было добывать, но теми же кабанчиками, косулями и разной птицей он родных обеспечивал.

А потом, потом была неожиданная встреча с хунхузами, поспешный выстрел одного из них вслед резко сорвавшемуся в бега Егорке, падение в реку…

Из реки вынырнул уже Ягор Дайч.

Что и как тогда происходило, в памяти как-то не особо сохранилось, одна только головная боль и злость хорошо вспоминается.

Повезло мне в том, что я Шарпс тогда так и не выронил, а также в том, что бумажные патроны к нему, несмотря на купание в реке, не вымокли. Выручил меня подаренный дедом Лукой внуку деревянный и обшитый кожей подсумок, с плотно-подогнанной крышкой, воду до патронов он так и не допустил. Ну и то помогло, что память этого самого внука со мной осталась, пусть головная боль практически все собой затмевала, но в тот момент я как-то подсознательно все осознавал, не в потемках слепым бродил. Знал где нахожусь, с горем пополам понимал, что кричат хунхузы, знал, как пользоваться местной винтовкой… вот это все меня и спасло.

Сначала я, быстро выбравшись из ручья, попытался с лесом слиться, хотел под «покровом» переждать опасность, в себя чуть прийти, нормально разобраться во всем происходящем, и только тогда уже начинать какие-либо действия.

С лесом слиться получилось, но при очередном приступе головной боли — маскировочный покров с меня слетел, явив взору хунхузам, которые занимались моими поисками. Ох они и удивились, как удивился и я, поняв, что они меня видят. Удивился, но медлить не стал, сразу в бега сорвался. Забежал за кусты, там резко остановился, присел и снова попытался под «покровом» спрятаться.

Получилось.

Правда ненадолго.

Стоило бандитам мимо пробежать, как очередной приступ головной боли снова с меня маскировку сорвал, а оглянувшийся в этот момент хунхуз даже спотыкнулся от удивления, мое появление воочию увидев.

Ох он и заорал.

— Яогуай! Яогуай!

Так я новое слово на китайском узнал, почему-то оно в памяти у меня осталось, в отличие от других событий. Потом уже меня просветили о его значении, так что стало понятно, то ли нечистую силу, то ли чудовище какое тот хунхуз во мне увидел.

Он не ошибся.

Именно яогуай во мне и проснулся, такой меня злостью разобрало на этих приставучих, грязных, узкоглазых — ранее мной никогда невиданных и в то же время прекрасно знакомых персонажей. Так что с того момента я прекратил просто прятаться, начал забеги делать, кое-как подстроившись под приступы боли.

Забег. Скрыт. Боль. Покров слетает. Выстрел. Минус один хунхуз.

Забег. Торопливая перезарядка. Скрыт. Боль. Выстрел. Минус два.

С каким же кровожадным удовольствием я, слушая крики — яогуай, продолжал охоту.

Преследуя последнего участвовавшего в охоте на меня хунхуза, я в запале выскочил на их стоянку. Где с оружием в руках стояли еще двое, охраняя лошадей с поклажей и сидевших кучкой детей.

Вот этот последний бегун живо подскочил к детям, рывком выдернул первого попавшегося — девчонка оказалась — вытащил из ножен на поясе нож, поднес его к ее горлу и заорал, в панике глядя на меня:

— Яогуай! Прими жертву! Отпусти нас недостойных…

Темнота.

Чем закончилось мое противостояние с хунхузами мне потом спасенные дети рассказали. Того хунхуза, который с ума сошел и собирался в жертву девочку принести, я застрелил. Одного из сторожей умудрился, метнув в него сначала Шарпс, а следом и свой нож, прибить. Не прошли зря уроки метателя кинжалов, которые я и потом не забывал, постоянно тренируясь. Ну а второго из сторожей Гриша, паренек из пленных детей, подхватив выпавший из уже мертвой руки хунхуза «жертвенный» нож, он им последнего живого бандита довольно ловко на тот свет спровадил.

Я же, увидев, что опасности больше нет, просто вырубился.

Два дня я в полубреду провалялся, и все это время пленные дети за мной ухаживали, одновременно подтянувшихся на запах крови хищников огнем и с помощью трофейного оружия отгоняли.

Не бросили.

Дети оказались из нового поселения, которое еще даже толком отстроить не успели. Привезли их со всем скарбом и запасами на зиму на землю расположенную ровно посередине между Никольским и Раздольным — казачьим военным постом, сказали тут жить будете, ну и оставили обживаться. Пятнадцать крестьянских и два казачьих семейства должны были там осесть… не успели.

Всех их вырезала налетевшая шайка хунхузов.

Детей хунхузы, как будто специально подбирали, все они практически одного возраста оказались. Год туда-сюда, именно таких бандиты хватали и вязали. И ладно бы девочек, они немалым спросом всегда пользуются, но мальчишек чуть ли не вдвое больше нахватали. Видимо спрос и на них был, вот и спешили его удовлетворить.

Банда разделилась, одна часть, меньшая, с уже добытым через реку Суйфун переправилась и прямиком к китайской границе пошла, другая же еще куда-то направилась. Дети не знали куда, так как не зная китайского языка, о чем те говорили, вообще не понимали.

Егорка же в это время за орехами для сестер направился, очень уж те их любили, вот и решил побаловать. Орехи собирал, да так увлекся этим делом, что к нему чуть ли не вплотную успели подобраться, прежде чем он этот караван успел заметить.

Ну а дальше уже известно, что произошло.

Когда в себя пришел, головной боли, как и не бывало, только ее отголоски ощущались и сильная слабость в теле досаждала. Ну и тело, совсем мне не привычное, только еще через день более или менее с ним освоился. Как до этого умудрялся еще и за хунхузами по лесу гоняться, совсем не понимал, не в том я состоянии был.

Познакомились, девчонки и мальчишки чуть младше моего нынешнего возраста были: старший из них на два года меня младше, младшие — Егоркиной мелкой сестры ровесники.

Выслушал их историю, сам коротко рассказал, кто я и откуда… Егоркину историю. Пока валялся, было время с доступными мне «От и До» воспоминаниями паренька разобраться, переварить их и обдумать то положение, в котором оказался.

В последний год, после смерти отца и матери, Егор капитально так замкнулся в себе, стал тем еще молчуном. Что мне на руку, поначалу не трудно будет изобразить его обычное поведение. И да, обдумав все хорошо, я решил Егоркой оставаться, жить с его родными, постепенно вникая в реалии здешнего мира. Ну а на счет типа своих новых знаний и умений, сразу их решил не демонстрировать, но вот что они у меня появились, скрывать не буду. И даже, опять же опираясь на память Егора, придумал как их залегендировать.

Стоило только принять решение и определиться со своей дальнейшей жизнью, так и организм сразу на поправку пошел. И на следующее утро мы всей толпой, предварительно нагрузив моими трофеями лошадей, выдвинулись к хутору. Где меня… да, теперь уже именно меня, совсем потеряли. Раньше столь надолго я в тайге не задерживался, так что родные и не чаяли уже меня увидеть.

Много слез, даже дед скупую слезу уронил, когда меня обнимал. Ну и радость, что я все же живой и даже практически здоровый. Куда же без объяснений: где пропадал и что за табор я с собой приволок.

Шум знатный поднялся из-за вырезанного поселения. Как же, такое произошло практически под носом у штаба линейного батальона, с его двумя ротами гарнизона — с одной стороны, с другой — военный казачий пост, и никто ничего не заметил.

Никольское к тому времени заново отстраивать начали, не на прошлом месте, чуть дальше от Суйфуна, в котловине между сопками, на реках Комаровка и Раковка. Ну и стройка там нешуточная развернулась, не то, что в прошлый раз. Гарнизон пригнали, чуть ли не сильнейшая сила в округе… вот этой силе щелчок по носу знатный вышел. Как они все забегали, округу прочесывать начали в поисках второй части банды.

Ну и к нам на хутор одни за другими разные чины паломничество устроили. Все выпытывали, как же это я так умудрился с бандитами в одиночку справиться. Потом чуть поутихли, видимо нашлись люди, которые просветили этих чинов о нашей семье. Решили, раз дед знатный охотник был, пока ногу не потерял, отец — ему вообще равных не было, вот и внук по их стопам пошел. Приняли они это объяснения то приняли, но вот смотреть на меня удивленно-настороженно не переставали. Не любят чиновники, когда кто-то, да еще им неподконтрольный, так выделяется, тем более в охоте на людей. Вот и смотрят, решают про себя, пригодится им такой умелец под боком или лучше придавить его, пока он не вырос и настоящей головной болью им не стал.

Часть детворы разобрали, парней в основном, но и нескольких девчонок забрали, нашлись их дальние то ли родственники, то ли односельчане, знающие их родителей. Но вот семеро ребят полными сиротами оказались, их судьбу и решали: что с ними делать и куда на жительство пристроить. И, что особо сильно возмущало, припрутся к нам и давай обсуждать разные варианты. Видно же, что они никому не нужны, так эти ироды, как бабушка их обозвала, детвору перед собой выстроят, рассматривают, как зверей в зоопарке — кто красивый, кто ладный, ну и решают их судьбу.

Бабушка терпела, терпела и в итоге не выдержала, видя, как дети друг к другу жмутся, уже волком на «добродетелей» смотрят, парни при этом стараются девчат себе за спину задвинуть. Прошлась словесно по этим сочувствующим, да и заявила:

— Большая семья не трагедия, а радость, у нас они останутся, как-нибудь да прокормим с божьей помощью.

Вот так у меня, помимо родных сестер, десятилетней Дарьи — шестидесятого года рождения, и семилетней Машей — шестьдесят третьего, появились еще две приемные сестры: Зиновия — на год младше Даши, именно ее чуть в жертву мне не принесли; и Варвара — та с Машуткой одних лет. А также пятеро братьев: девятилетние Андрюха и Степан — тысяча восемьсот шестьдесят первого года рождения, на три года меня младше; Хрисан — златокудрый красавец, которого постоянно у нас забрать хотели, так он всем глянулся. Но он ни в какую, в голос орал, царапался и отбивался, за остальных цеплялся… бабушка и из-за этого тоже не выдержала. И Григорий, тот ловкий парнишка, что последнего хунхуза на нож посадил. Из казачьей семьи парень, и тоже от нас уходить не захотел, когда из Раздольного за ним приехали и хотели себе на воспитание забрать.

— Не казаки меня спасли! Тут останусь, — отказался он от нас уезжать, как его ни уговаривали.

Эти двое на два года меня младше, по десять лет им было, Дашкины одногодки. Ну и Петро остался — с тем у нас разница в четыре года, самый младший из парней.

Дед сначала опешил, услышав, что бабушка выдала, видимо и для него это оказалось полной неожиданностью. Но потом, подумав чуть, с ней согласился: прокормим, мол не сосуны они уже, почти взрослые. По хозяйству помощники будут, так что не в тягость придутся.

Так и зажили. На первых порах, конечно, тяжело пришлось, все же запасы на зиму мы только на свою семью делали, а тут такое прибавление народа. Трофеи же, добытые с хунхузов — лошадей, оружие и многие другие вещи чиновники изъяли, нам крохи остались. Не удивлюсь, если уничтожение этой банды они кому-то из своих приписали и премии за уничтожение поделили между «нужных» людей.

Но мы все же справились. Правда для этого мне пришлось свои способности раньше времени демонстрировать. Хвала духам предков, магия со мной в новое тело переместилась. Так что удалось мне с помощью алхимии элитного вина наделать и прибывшему в Никольское купцу на нужные нам припасы сменять. Так что первую зиму пережили, и даже не сказать, чтобы голодно было.

Способности же свои я залегендировал тем, что, нарвав орехов и уже двигаясь домой, в одной сопке пещеру нашел, где ранее ее не было. Влез туда от любопытства, да в глубине раздавшейся в стороны пещеры статую женскую увидел. Дотронулся до нее рукой, завороженный, и тут меня каким-то светом обдало, а статуя на глазах потрескалась и песком осыпалась.

Как из пещеры выбрался, сам не помню, но больше ее найти не смог, сколько ни пытался. Находясь под впечатлением от случившегося, вовремя не заметил хунхузов, поэтому и пришлось с ними воевать, так как убежать от них не смог.

Все это бабушке с дедушкой наедине рассказывал, как и о том, что после всего случившегося у меня иногда какие-то знания в голове мелькают, и похоже кое какие способности к этим знаниям прилагаются.

Все мной рассказанное восприняли всерьез, так как пустобрехом Егор не был. Да и живем мы теперь в местности, где часто встречаются следы древних времен: развалины всякие, старые выработки и те же статуи различные. Ну а сделанное мной вино, полностью под контролем бабушки, только подтвердило мои слова, доказав, что действительно появились способности и с ума я не сошел.

Не успел голос Дуняши в доме стихнуть, как из сенника Жулька, звонок наш дворовой, выбралась, переваливаясь своим огромным пузом из стороны в сторону, ко мне заковыляла, как помелом виляя хвостом от радости.

Вот ее увидев, я окончательно и успокоился.

Дома все в порядке.