Янгель: Уроки и наследие

Два сообщения

Вечером 24 октября 1960 года аппарат специальной связи в Кремле выдал на печать горькие слова трагической шифровки:

В Кремле второй день с нетерпением ждали сообщение от Главного маршала артиллерии М.И. Неделина. Ждали чего угодно, но только не этого. О важности, которую придавали полученной телеграмме, свидетельствует тот факт, что на документе имеется запись, сделанная заведующим Общим отделом ЦК КПСС: "Прочитано членам Президиума ЦК КПСС. В. Малинин. 24.10.60".

Реакция на сообщение последовала незамедлительно. В ночь того же числа из Москвы на полигон, где случилось непредвиденное, специальным рейсом вылетела высокая комиссия. Решение о ее создании будет оформлено лишь на следующий день, когда комиссия уже приступит к работе на месте катастрофы. Вот содержание этого архисекретного документа.

Итак, в составе партийно-правительственной комиссии Л.И. Брежнев — Председатель Верховного Совета СССР, А.А. Гречко — первый заместитель Министра обороны СССР, Д.Ф. Устинов — заместитель Председателя Совета Министров СССР, К.Н. Руднев — Председатель Государственного комитета

Совета Министров СССР по оборонной технике, В.Д. Калмыков — Председатель Государственного комитета Совета Министров СССР по радиоэлектронике, И.Д. Сербин — заведующий Отделом оборонной промышленности ЦК КПСС, А.М. Гуськов — начальник Третьего главного управления Комитета государственной безопасности СССР, Г.М. Табаков — директор Научно-исследовательского института, на стендах которого производились огневые испытания реактивных двигателей (НИИ-229), Г.А. Тюлин — директор Научно-исследовательского института проблем ракетной техники (НИИ-88).

Кроме Л.И. Брежнева решение адресовано Ф.Р. Козлову, являвшемуся в то время Секретарем Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза.

Рано утром 25 октября самолет с высокой комиссией приземлился на аэродроме среднеазиатского полигона и сразу же началось расследование причин случившегося.

А через два дня спецрейсами самолетов "черные тюльпаны" — цинковые гробы были отправлены в Днепропетровск, Харьков, Киев, Москву и Загорск.

В городах, куда их доставили, приняли самые строжайшие меры для сохранения тайны.

Происшедшая катастрофа тщательно скрывалась не только от широкого общественного мнения. О том, что случилось на полигоне в Средней Азии, не знали даже на другом полигоне — Капустин Яр, где параллельно с некоторым опережением (первый пуск состоялся 6 июля) испытывалась вторая ракета конструкторского бюро Р-14. Утром 25 октября у них была отключена связь с полигоном, где готовилась к испытаниям ракета Р-16, и участники экспедиции были в полном неведении о причине ее отсутствия. И лишь вернувшись через несколько дней в Днепропетровск, узнали всю правду от сослуживцев прямо на аэродроме после приземления самолета. В печать содержание телеграммы М.К. Янгеля и сведения о последовавших событиях не просочились. Информационные агентства Советского Союза хранили молчание.

Утром 26 октября 1960 года все центральные газеты на первой полосе в левом нижнем углу опубликовали сообщение:

Под этим сообщением было напечатано стандартное Постановление Совета Министров СССР о создании комиссии для организации похорон М.И. Неделина и еще ниже извещение Министерства обороны Союза ССР.

27 октября был опубликован некролог, подписанный руководителями партии, государства и военными деятелями. 28 октября газеты поместили репортаж о траурном митинге и похоронах Главного маршала артиллерии М.И. Неделина, состоявшихся в Москве на Красной площади по традиционному ритуалу с высшими государственными почестями. Урна с прахом была установлена в единый ряд колумбария в Кремлевской стене сразу за урной с прахом выдающегося физика И.В. Курчатова. Так совсем рядом оказались руководитель создания первых ядерных бомб и идеолог ракетно-ядерной военной стратегии.

И все, более ни слова ни в этих, ни в последующих номерах газет. А страницы прессы, как и всегда, были заполнены сообщениями о текущих событиях, происходивших в стране и мире: работала очередная сессия Верховного Совета Российской Федерации, проходили в Кремле концерты сельской художественной самодеятельности, о своих очередных трудовых успехах, как было принято, рапортовали коллективы трудящихся.

Предельный лаконизм, абсолютно лишенная содержательности информация, кроме констатации факта: был человек, герой самой большой в истории человечества войны, и не стало его. Что за авиационная катастрофа, при каких обстоятельствах потерпел аварию самолет с маршалом? Какова судьба экипажа и других пассажиров самолета? И ни слова о том, как это принято в таких случаях, будет ли какая-то комиссия изучать обстоятельства, приведшие к катастрофе? Все осталось за кадром, отгорожено завесой молчания, как само собой разумеющееся. Естественно, что такая лапидарность информации только инициировала догадки, рождала самые невероятные слухи как о размерах катастрофы, так и о ее последствиях, в них вымысел и волей-неволей просачивавшаяся правда слились воедино.

Версия об авиационной катастрофе и истинная информация о происшедшем на полигоне и его масштабах существовали в СССР независимо десятки лет: одна — для широких масс страны, другая — для узкого круга посвященных. И лишь вездесущие зарубежные агентства сразу же по своим "голосам" сообщили более конкретно, что на полигоне в Средней Азии при испытаниях ракеты СС-7 погиб маршал Неделин и более ста ракетчиков".

А позднее информация о происшествии на полигоне стала объектом внимания даже книги рекордов Гиннеса. В ней под рубрикой "Самый крупный в космонавтике несчастный случай" напечатано: "24 октября 1960 г. в результате взрыва ракеты Р-16 в космическом центре Байконур, СССР (ныне Казахстан), погиб 91 человек".

Отбывавшим с полигона домой участникам трагедии, большинство из которых все еще находились в шоковом состоянии (для снятия стресса, а возможно, и оттягивания самого факта возвращения домой их будут долго окольными путями транспортировать самолетом с посадками в ряде городов Средней Азии и Кавказа), работники госбезопасности без всякой скидки на самочувствие в безапелляционно-приказном тоне рекомендовали, как себя вести:

"Если будут спрашивать, что случилось, отвечайте: произошла авиационная катастрофа".

Обет молчания распространялся на всех, без исключения. Инженер янгелевского конструкторского бюро А.И. Баулин был в командировке в Москве. Утром 26 октября он направился в организацию Н.А. Пилюгина для согласования вопроса, связанного с реализацией достигнутого соглашения о сокращении объема ручных операций в процессе предстартовой подготовки ракеты Р-14. Это давало возможность повысить боеготовность, уменьшить время, необходимое для пуска, и одновременно повысить безопасность проведения работ. Естественно, такие мероприятия должны были найти отражение и при совершенствовании технологических операций, проводимых при подготовке к пуску ракеты Р-16.

Выйдя из гостиницы, Анатолий Иванович, как обычно, вооружился в киоске набором свежих утренних газет. В вагоне метро, раскрыв "Правду", прочитал сообщение о том, что погиб маршал Неделин.

— Ну, думаю, — вспоминает он, — летел обратно самолетом с полигона и самолет разбился. А раз возвращался 24-го, значит пуск ракеты не состоялся и, очевидно, отложили на достаточно большой срок.

Поскольку Н.А. Пилюгин разрабатывал автономную систему управления для ракеты Р-14, то инженер решил, что о причине переноса срока пуска Р-16 там не знают, а посему, приехав в конструкторское бюро, не стал ничего выяснять и не обратил внимания, как потом понял, на несколько необычно натянутую обстановку, царившую в подразделениях организации. Непонятно вели себя не только исполнители, но и руководители подразделений. Никто не хотел согласовывать, казалось бы, уже полностью обговоренные вопросы, перепихивая от одного к другому.

Видя тщетность принимаемых усилий, решил пойти к "самому". Но к нему не пускала секретарь, ссылаясь на то, что Н.А. Пилюгин плохо себя чувствует. Инженер проявил настойчивость и в конце концов добился своего.

Войдя в кабинет, А.И. Баулин сразу почувствовал, что Главный конструктор системы управления чем-то явно озабочен и необычно неконтактен. В ответ на высказанное неудовольствие, что никто не хочет брать на себя инициативу работать над протоколом согласования, услышал неожиданное. Держа по привычке очки около лица, а дужку их в углу рта, Николай Алексеевич медленно, расставляя слова, произнес:

— Вы знаете, протокол уже устарел и не имеет технического смысла.

И потухшим голосом на грустной ноте закончил:

— Это уже г…но…

— Но почему "г…но", — невольно за Главным мысленно повторил инженер, — ведь до этого все шло нормально, было достигнуто полное понимание по всем поднятым и обсуждавшимся вопросам.

— Это, к сожалению, на сегодня уже маленький вопрос. Надо переделывать всю ракету, — закончил свою мысль Главный конструктор системы управления.

Видя полное недоумение, написанное на лице озадаченного инженера, продолжил:

— Ну, да я вижу Вы все равно ничего не поймете. Ладно, придется рассказать.

— Чувствовалось по всему, — продолжает А.И. Баулин, — как не легко было ему произнести следующие слова:

— Произошла большая авария. Ночью нас — Главных конструкторов вызывали в ЦК. Ракета Р-16 взорвалась на стартовом столе. Погибло очень много людей. Погиб Коноплев, Б… (Н.А. Пилюгин назвал ошибочно переданную фамилию первого заместителя М.К. Янгеля вместо Л.А. Берлина). Не очень понятно, что со Смирновым и Гришиным. Михаил Кузьмич, кажется, жив. Надеюсь, Вы понимаете, что я сказал все и, что ваш протокол в свете того, что случилось, уже мелочь.

— Но мне надо доложить в Днепр.

— Аппарат ВЧ не работает, связь с полигоном вырублена. Попытайтесь позвонить по междугородному телефону, но учтите, что они все полностью контролируются кагэбэшниками…

Об этом же пишет в своих воспоминаниях и Б.Е. Черток:

"Вечером 24 октября… получив строго секретную информацию из московских источников, Королев сообщил только своим заместителям, что на янгелевской стартовой площадке при подготовке ракеты Р-16 произошел пожар и взрыв. Есть человеческие жертвы. Сколько и кто — пока неизвестно. Уже образована правительственная комиссия, председатель — сам Брежнев".

Так постепенно истинная картина "авиационной катастрофы" доходила до тех, кто по долгу службы должен был знать об этом всю правду.

И только лишь 35 лет спустя, 24 октября 1995 года по первой программе Общественного российского телевидения показали короткий репортаж о возложении цветов к Кремлевской стене, где установлена урна с прахом маршала М.И. Неделина. Показ сопровождался не менее коротким рассказом о том, что в действительности произошло в уже ставшем далеким шестидесятом году. Так впервые был приоткрыт занавес, расшифрованы и названы своими именами истинные события, скрывавшиеся за официальной версией об авиационной катастрофе.

Москва торопит

Третью с момента создания конструкторского бюро и первую межконтинентальную баллистическую ракету Р-16, принципиально отличную от двух предыдущих одноступенчатых, молодое конструкторское бюро, понимая всю ее важность для обороны страны, проектирует, кажется, на одном дыхании в предельно сжатые сроки. В ноябре 1957 года Главный конструктор подписывает первый вариант эскизного проекта.

Но это только внешнее впечатление, обусловленное творческим энтузиазмом всего коллектива, увлеченного захватившей его работой. Реализации (пока на бумаге) новой ракеты предшествовали большие дискуссии в самых высоких правительственных и научных сферах о принципиальной возможности создания тяжелой межконтинентальной баллистической ракеты на высококипящих компонентах топлива с автономной системой управления.

Практически в то же время, и даже на начальном этапе с некоторым опережением, С.П. Королев разрабатывает также межконтинентальную баллистическую ракету Р-9 на керосине и переохлажденном кислороде. По сути дела, это был решающий этап становления военной ракетной техники, связанный с борьбой двух диаметрально противоположных направлений ее развития. Вот как оценивает сложившуюся ситуацию через три с половиной десятка лет цитировавшийся выше Б.Е. Черток:

"Главный конструктор ОКБ-586 Михаил Кузьмич был ярым сторонником ракет на высококипящих компонентах… Ракета Р-9, по нашим воззрениям, должна была прийти в систему стратегического оружия на смену Р-7 и Р-7А. После создания Р-9 "семерки" должны были быть сняты с боевого дежурства и полностью переведены на службу космонавтике.

Оснований для этого было достаточно. Открытые со всех сторон и легко уязвимые стартовые позиции "семерок", сложность и длительность их подготовки к пуску, требовавшей не менее семи часов, не удовлетворяли новым доктринам ракетно-ядерной войны. В случае, если первый удар наносят американские носители ядерного оружия, стартовые позиции Советского Союза будут безусловно уничтожены. Для ответного удара межконтинентальных ракет у нас уже не будет.

Разработка новых стратегических ракет, старты которых будут надежно защищены и позволят нанести ответный удар, была необходима.

Какие из межконтинентальных ракет, королевские Р-9 или янгелевские Р-16, станут на дежурство для защиты страны в надежных шахтных укрытиях — вот что обостряло отношения между Королевым и Янгелем.

Не остался в стороне и Глушко. Он разрабатывал двигатели первых ступеней для обеих двухступенчатых ракет: Р-9 и Р-16. За годы создания ракет Р-1, Р-2, Р-5 и Р-7 у Глушко была создана мощная стендовая база огневых испытаний и получен бесценный опыт разработки кислородных двигателей. Несмотря на это, он включился в соревнование с явной тенденцией в сторону разработки двигателей на высококипящих компонентах — азотнокислых окислителях и несимметричном диметилгидразине в качестве топлива. Оба компонента были токсичны, взрывоопасны и у военных испытателей они вызывали отвращение по сравнению с "благородными" кислородом, этиловым спиртом и керосином. Однако по фактору поддержания постоянной готовности сотен ракет к пуску в течение месяцев и даже лет высококипящие компоненты имели неоспоримые преимущества. Интенсивное испарение жидкого кислорода после заправки ракеты приводило к необходимости постоянной подпитки. Из-за таких потерь для ракеты Р-9 проектировались специальные хранилища с системами возмещения потерь на испарение. Заправка ракеты кислородом предусматривалась непосредственно перед пуском. "Высококипящие" ракеты дежурили в заправленном состоянии и не требовали увеличения времени готовности на заправку. Это было доказано на опыте эксплуатации ракеты средней дальности Р-12, которую Янгель на двигателе Глушко сумел разработать до 1960 года…

Янгель вступил в соревнование с Королевым, имея опыт полигонных испытаний ракеты Р-12. Глушко не проявлял, так нам в те годы казалось, нужных стараний и энтузиазма по отработке двигателей Р-9. Одной из причин являлась "высокая частота". Это явление проявилось в мощных кислородных двигателях при повышении энергетических удельных характеристик. После серии загадочных разрушений кислородных двигателей во время стендовых испытаний было обнаружено, что авариям предшествовало возникновение высокочастотных колебаний давления в камере сгорания. Эта "высокая частота" приводила к разрушению камеры сгорания или сопла двигателя. На двигателях для Р-9 "высокая частота" оказалась бедствием, которое сорвало сроки их поставок на сборку первых ракет. Объяснить причины возникновения "высокой частоты" в кислородных двигателях ни теоретикам, ни испытателям не удавалось. Забегая далеко вперед, скажу, что даже на благополучной, десятки лет летающей "семерке", в ее модификации, именуемой "Союз", на центральном блоке до сих пор нет-нет, да и появится вдруг "высокая частота"…

Командование Ракетными войсками стратегического назначения и сам Главнокомандующий Главный маршал артиллерии Неделин поддерживали Янгеля. Наличие альтернативных вариантов позволяло провести объективное сравнение реальных эксплуатационных показателей".

Для полной характеристики обстановки тех лет следует добавить, что на оборону, а тем более ракетную технику, которой буквально бредил глава государства, денег не жалели. Холодная война, выразившаяся в противостоянии двух великих держав, создавала "горячую" обстановку в экономике социалистической системы страны. И хотя штаты и лимиты на зарплату создателям грозного оружия рассматривались и утверждались, на реализацию же собственно технических идей выделялось неограниченное финансирование. Поэтому стоимость создания ракеты практически оставалась вне поля зрения. При этом цифры предполагаемых затрат, естественно, фигурировали, но технико-экономического обоснования, как такового, в эскизных проектах еще не было. Несмотря на то, что опыт создания ракеты Р-12 доказал со всей очевидностью преимущество военных ракет на высококипящих компонентах топлива с автономной системой управления, до окончательного признания и победы этого направления было еще далеко. Наступит 1962 год, когда именно только янгелевские ракеты Р-12 и Р-14 отправятся в трюмах кораблей в далекий заморский "вояж" к берегам революционной Кубы, чтобы стать причиной приснопамятного Карибского кризиса, поставившего судьбу цивилизации на грань катастрофы.

Наиболее сложным оказался вопрос о выборе системы управления. В нем надежность, боеготовность, помехозащищенность и точность попадания составляли одно целое. Можно добиться показателей самого минимального отклонения точки падения головной части от цели, но в результате ракета не поднимется со стола. Можно запустить ее через сутки — но кому она уже будет нужна?

О системах управления обстоятельный разговор еще впереди. Но чтобы пролить свет на обстановку, сложившуюся при проектировании ракеты Р-16, необходимо сделать некоторые пояснения.

Преимущества автономной системы управления (а это следует из самой семантики слова — "независимость в управлении") проявляются сразу после старта ракеты. Как только она, преодолев собственную силу тяжести, оторвется от пускового стола, никто и ничто уже не в состоянии извне повлиять на полет ракеты: она находится отныне всецело во власти собственной идеологии, заложенной в приборах системы управления, ибо автономная система управления вырабатывает командные сигналы с помощью только собственной бортовой аппаратуры и без вмешательства со стороны. Насколько совершенна заложенная в ней идея и ее реализация, а также сама программа полета, настолько "удачным" будет и "приземление" головной части — "полезной нагрузки". В идеале на языке профессионалов это звучит как "попасть в кол".

Система управления с радиокоррекцией обеспечивала на тот момент несомненно большую точность попадания, но была недостаточно защищена от воздействия со стороны противника и не только за счет создания радиопомех, но и обеспечения скрытности. Ракета может быть спрятана под землей, а система ее коррекции, подающая сигналы, не допускает этого, так как из-под земли ничего "не светится". Антенну надо выставить, она должна быть открытой. Поэтому ее нельзя защитить железобетонным укрытием, равно как и укрытием из высокопрочных материалов. Формально, пока старты были наземными, этот недостаток с позиций уязвимости не был, казалось, определяющим: уничтожить можно было в равной степени и ракету и радиосистему. Однако одним из важнейших достоинств М.К. Янгеля, как Главного конструктора, была способность стратегического мышления. Он прекрасно понимал, что век открытых стартовых позиций для боевых ракет кончается. При существовавшем наращивании мощности несомого заряда и дальности полета они становились беззащитными. Более того, как Главный конструктор, он уже вынашивал идею защиты ракеты. А именно в шахтном варианте на тот момент проблема защиты системы радиокоррекции была практически неразрешимой. Но автономная система не обеспечивала требуемой точности попадания, поскольку вместе с ростом дальности (дальность полета ракеты Р-16 в шесть с лишним раз (!) превышала дальность ракеты Р-12) ошибки в полете, влияющие на точность стрельбы, накапливались. А в то же время уровень требований по точности попадания ужесточался. Поэтому вопрос о системе управления ракетой Р-16 приобрел принципиальное значение: что важнее — уязвимость или точность попадания? И как оптимизировать эти характеристики, найти разумное соотношение между показателями, находящимися в противоречии друг с другом?

Как это часто бывает, на объективные обстоятельства накладывается часто человеческий фактор. Являясь по своей природе субъективным, он может оказаться решающим при принятии самых сложных и ответственных решений.

А положение было таково: "законодателем мод" на тот период являлся ведущий Научно-исследовательский институт по разработке систем управления, сложившийся еще в начале развития ракетной техники, во главе с признанным авторитетом С.М. Рязанским. В структуре НИИ несколько тематических комплексов и среди них два главных: по разработке радио- и автономных систем управления.

Лично сам С.М. Рязанский как давний и постоянный, с первой ракеты Р-1, сподвижник и смежник С.П. Королева является крупным специалистом и сторонником систем управления с радиокоррекцией. Учитывая сложившуюся конъюнктуру и возросшие требования по точности стрельбы, несмотря на слабое звено, появляющееся у комплекса, связанное с его уязвимостью, М.К. Янгель вынужден принять компромиссное решение и заложить в эскизном проекте (на бумаге) вариант автономной системы управления с боковой радиокоррекцией. Логика рассуждений проста предельно и в сложившейся ситуации единственно правильная: идея только зреет, а пока дают работу — бери, потом разберемся.

Состоявшаяся первая защита эскизного проекта в этом плане вопроса не решала, а приводила к тупиковой ситуации. Без радиосистемы нет точности, а с радиосистемой нет защищенности, такая система годится только при наступательной доктрине. Но тогда зачем прятать в шахту?

Сделав дипломатическую паузу, М.К. Янгель попытался вести переговоры с С.М. Рязанским и убедить его в перспективности разработки автономных систем. Но тот решительно отклонил предложение. Между тем в системе НИИ, возглавлявшегося С.М. Рязанским, существовало подразделение Н.А. Пилюгина. Им были разработаны автономные системы управления для ракет Р-12 и Р-14. Решив не отступать от направления, на которое была сделана ставка при создании первых ракет, М.К. Янгель пытается опять привлечь в качестве главного конструктора системы управления Н.А. Пилюгина, который вначале и выразил согласие. Состоявшиеся предварительные переговоры и последовавшая переписка, казалось, обнадеживали. Однако вскоре Николай Алексеевич, испытывая определенную зависимость от руководства института, стал лавировать, и когда речь зашла о подписании карточки на Постановление правительства о создании комплекса, вначале несколько раз откладывал решение вопроса, а затем наотрез отказался завизировать документ, заявив представителям М.К. Янгеля, что будет лично разговаривать с Михаилом Кузьмичом. Стало совершенно ясно, что в пределах своих полномочий Н.А. Пилюгин пытался решить все вопросы по существу, но когда дело дошло до более высокого уровня, то он уже был бессилен что-либо сделать, несмотря на самые дружеские отношения с М.К. Янгелем.

Один вопрос — личные контакты с живыми людьми, которым надо доказывать и можно убеждать. Другое дело, когда вопрос поднимается на более высокий уровень, с его "этикетом" взаимоотношений между руководителями организаций, откуда рукой подать и до выхода в правительство. Такова психология двойной служебной морали. Верный себе при решении технических вопросов для достижения цели действовать решительно и бескомпромиссно, М.К. Янгель пытается пойти на разрушение единоличной монополии, сложившейся в практике проектирования систем управления. Главный конструктор комплекса будущей ракеты ведет переговоры с В.И. Кузнецовым, являющимся директором московского Научно-исследовательского института прикладной механики, и предлагает ему возглавить проектирование автономной системы управления для создаваемой машины.

Делая ставку на В.И. Кузнецова, он прежде всего видит в нем авторитетнейшего и признанного специалиста в области систем наведения летящей ракеты, понимая при этом, что как главный конструктор, ответственный за разработку темы, он не в состоянии обеспечить создание всей системы управления в комплексе: систему управления подготовки и проведения пуска, систему стабилизации ракеты в полете, электрооборудование и другие вытекающие отсюда вопросы.

Поэтому, получив согласие В.И. Кузнецова, Главный конструктор комплекса пытается подкрепить принятое решение и с этой целью выходит в вышестоящие инстанции с инициативным предложением о создании в г. Харькове на базе существовавшего серийного конструкторского подразделения нового Опытно-конструкторского бюро по системам управления во главе с Главным конструктором Б.М. Коноплевым, которому и было поручено под формальным техническим руководством В.И. Кузнецова разрабатывать автономную систему управления для ракеты Р-16.

Так возник новый украинский куст — ОКБ-692, сыгравший в дальнейшем важную роль в становлении и развитии систем управления в Советском Союзе. А пока, как покажут ближайшие события, ему предстоит сыграть роковую роль в судьбе первой ракеты Р-16. Об этом в соответствующем месте еще предстоит подробный разговор.

В январе 1958 года специальная правительственная экспертная комиссия, возглавляемая Президентом Академии наук СССР академиком М.В. Келдышем, "дает добро" на проектирование комплекса с межконтинентальной баллистической ракетой Р-16.

Принимая во внимание особенности ситуации, которая сложилась в процессе разработки эскизного проекта вокруг системы управления, М.К. Янгель поручает согласование комплекса вопросов, связанных с ее реализацией, молодому, но уже опытному специалисту А.И. Баулину.

— Пригласил меня Михаил Кузьмич, — вспоминает А.И. Баулин, — в заднюю комнату[12] и провел своеобразную беседу — инструктаж с глазу на глаз. Сказал сразу:

— Вопрос сложный. Ты, наверное, слышал, что есть противники наших технических решений. Возможно, в Министерстве не будет доброжелательного отношения. Не обращай внимания, держись ровно, делай спокойно свое дело и в условиях их "монастыря" не взбрыкивай.

— Запомнилась, — продолжает А.И. Баулин, — атмосфера, сопровождавшая беседу: говорил доверительно, емко, понятно. Очень откровенно и полностью обрисовал не только ситуацию, но и чисто человеческую атмосферу, в которой придется работать. Подчеркнул, как себя держать, вести, как отвечать на выпады с учетом конъюнктуры, сложившейся вокруг этой проблемы.

— Я не поручаю тебе решать вопрос. Поезжай, разберись. Необходимо поставить задачу, получить ответ. А успех дела зависит от личной смекалки, — напутствовал Михаил Кузьмич.

Далее начался обычный процесс по отработанной схеме. Делать все приходилось из Москвы, из министерства. А оно хотя и "родное", но находишься не в родных стенах. Министерство — структура всегда сложная. Жду ответы на разосланные письма. Начались трудности, стали ставить препоны. И совершенно неожиданно не руководство, а рядовые клерки. Перестали давать возможность вести междугородные телефонные разговоры, ссылаясь на то, что кончились лимиты. А на таком этапе это основная работа в стенах министерства, в которое сходятся все нити управления. Остается секретная связь — ВЧ. Но в областных центрах, куда надо звонить, аппараты, как правило, только у секретарей обкомов. Поэтому вызвать директора какого-то завода для переговоров с министерством практически невозможно. А вдобавок, все это время крайне необходима постоянная связь с Михаилом Кузьмичом в Днепропетровске.

Наконец, он сообщил, что в среду будет в Москве. Предложил встретиться у министерства и предупредил:

— Только подходи не к той двери, через которую ходит министр, а к общей. Пожалуйста, не задерживайся, так как в 13.00 мне нужно быть в ВПК.

Как и условились, встретились точно в назначенное время. Главный предложил отойти в сторону, чтобы не мешали. Внимательно выслушав, коротко резюмировал:

— Мне все ясно: ты сделал все, что нужно. Вопрос перерос на более высокий уровень, и дальнейшее его решение касается только меня…

А в конструкторском бюро широким фронтом развернулись работы по всем направлениям. Идеи, расчеты, прорисовки принципиальных конструктивно-силовых схем, подкрепленные технологическими обоснованиями возможности реализации их в производстве, отныне должны превратиться в чертежно-техническую документацию.

Между тем наступила очередь показать свое искусство производственникам при разработке совершенно отличных от существовавших технологических процессов для реализации новых конструктивных решений. Потребовалось много сил, энергии и здоровья многочисленных коллективов конструкторов и заводчан, чтобы в буквальном смысле слова пробить все преграды, организовать производство, в том числе и обеспечить необходимые поставки из смежных организаций, собрать первые узлы и машины для прочностных и функциональных испытаний, а затем и первую, и вторую летные ракеты.

В августе 1960 года на испытательную станцию завода была подана первая ракета, и ее подготовка перешла в решающую стадию перед отправкой на полигон. О напряженности, сложившейся в процессе подготовки ракеты, говорит сам факт организации работ: испытания проводились в две смены по 12 часов каждая двумя бригадами, состоявшими из инженеров-испытателей завода и конструкторского бюро с участием представителей главных конструкторов, разрабатывавших бортовые приборы системы управления. Присутствовали на испытаниях и представители полигона, которые, активно готовясь к предстоящим испытаниям, тщательно изучали технологию проведения электроиспытаний.

По завершении заводских испытаний в ОКБ-586 состоялся Совет главных конструкторов-разработчиков систем ракетного комплекса Р-16. В повестке дня был один вопрос: о готовности систем и ракетного комплекса Р-16 наземного варианта к началу летно-конструкторских испытаний. На Совете присутствовали все главные конструкторы бортовых и наземных систем ракетного комплекса, руководители военных приемок, представители Военно-промышленной комиссии и Главного управления ракетного вооружения.

В сентябре 1960 года из заводских ворот днепропетровского Государственного союзного завода № 586 (открытое наименование — почтовый ящик № 186) отправился в Среднюю Азию железнодорожный состав с секретным грузом.

В специальных вагонах — первая межконтинентальная двухступенчатая баллистическая ракета Особого конструкторского бюро № 586 — Р-16 № ЛД1-3Т. Через некоторое время тем же маршрутом проследовала вторая летная машина.

Одновременно в этом же месяце решением Совета Министров СССР был утвержден состав Государственной комиссии по проведению летно-конструкторских испытаний новой ракеты. По принятой схеме на этом этапе летно-конструкторские испытания являлись совместными для Ракетных войск стратегического назначения и промышленности, которая была представлена всеми разработчиками ракеты. Председателем Государственной комиссии был назначен заместитель министра обороны СССР Главнокомандующий Ракетными войсками Главный маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин, а техническим руководителем испытаний — Главный конструктор комплекса Михаил Кузьмич Янгель.

Недели за две до прибытия новой машины на полигоне была получена эксплуатационная документация. В соответствии с установившейся традицией еще в процессе изготовления ракеты военные испытатели полигона начинали знакомство с ее конструктивными особенностями непосредственно в сборочных цехах завода.

Как вспоминал впоследствии инженер-капитан В.С. Талдыкин, после детального изучения в подразделении полигона полученных материалов начальник стартового отдела подполковник С.Д. Титов собрал специалистов своего отдела и предложил высказать свое мнение о новой ракете. Замечаний ни у кого из присутствовавших не оказалось, как будто все нормально. Сам же руководитель отдела высказался очень конкретно и достаточно резко:

— Система управления ракеты недостаточно задублирована, и в экстремальной ситуации может произойти авария.

Присутствовавшие на обсуждении не придали мнению начальника особого значения. Но его заявление окажется вещим. Об этом вспомнят после 24 октября, и останется оно в памяти на всю жизнь. Своим публично высказанным мнением С.Д. Титов как бы "накаркал" будущую аварию. Правда, произойдет она совсем по другой причине.

Через несколько дней после возникшего эпизода — 26 сентября железнодорожный состав, преодолев не одну тысячу километров, прибыл на полигон, который в секретных документах именовался как Научно-исследовательский испытательный полигон № 5 Министерства обороны СССР (войсковая часть 11284).

Среди специалистов, связанных с ракетной техникой, новый полигон, расположенный в среднеазиатских песках и построенный для испытаний королевской "семерки", фигурировал по названию небольшой железнодорожной станции в Кзыл-Ординской области как полигон Тюра-Там. Впоследствии он станет широко известным космодромом Байконур.

Наименование "Байконур" в органах массовой информации появилось после 1961 года, когда в официальных сообщениях об эпохальном событии — полете Юрия Гагарина — следовало сказать, откуда же производились пуски. На самом деле настоящий Байконур действительно существует, но находится в 400 километрах северо-восточнее космодрома, носящего его имя. Таким переименованием надеялись запутать вражеские разведки и не выдать секрета истинного места нахождения старта межконтинентальных ракет.

"Когда перед очередным сообщением ТАСС, — вспоминает Б.Е. Черток, — появилось предложение вместо истинного географического места указать Байконур, то ни Королев, ни Келдыш, ни весь Совет главных не только не возражали, но даже поддержали эту "мину".

Конечный пункт назначения спецпоезда — площадка 42, где размещалась техническая позиция — монтажно-испытательный корпус, второе испытательное управление полигона, помещения для работы экспедиций, представлявших организации, участвовавшие в проведении испытаний.

42-я площадка входила в состав вновь созданного комплекса для испытаний ракеты Р-16, включавшего 41, 42 и 43-ю площадки, расположенные одна от другой на расстоянии одного-полутора километров вдоль проложенной бетонной дороги. Площадка 43 — это жилой комплекс со зданиями гостиничного типа. На 41-й площадке, огороженной колючей проволокой и рвом, были построены два старта для пуска ракет, командный подземный пункт — бункер с перископом, необходимые вспомогательные сооружения и другие постройки — склады для хранения компонентов топлива, системы и агрегаты, задействованные в технологическом цикле предстартовых работ и пуска ракеты, помещения для проведения совещаний Госкомиссии, комната председателя Госкомиссии.

Подготовлен был вычислительный центр полигона и измерительный комплекс, в том числе измерительные пункты приема информации, выделены районы падения ступеней ракеты по трассе полета и падения головных частей на Камчатке, а также в акватории Тихого океана.

Ракету выгрузили в монтажно-испытательном корпусе и положили на ложементы специальных тележек. На технической позиции начались работы по проверке и отладке всех ее систем. Однако к моменту прибытия ракеты на техническую позицию и началу подготовки ее к пуску строительство старта еще не было закончено. Необходимы были дополнительные меры для завершения монтажно-строительных работ и сдачи в эксплуатацию стартовой позиции.

Прилетев на полигон, М.К. Янгель после ознакомления с состоянием дела не стал выяснять в кабинете — что и кто тормозят сдачу в эксплуатацию объектов. Верный своим принципам влияния на развитие событий, он прошел по всем сооружениям старта и в первую очередь побывал на тех, которые находились в стадии завершения. А затем в обеденный перерыв в непринужденной обстановке побеседовал с непосредственными исполнителями монтажно-строительных работ.

Как и всегда в сложных ситуациях, он во время обсуждения не прибегал к прописным истинам типа "надо", "требует", а сумел найти такие слова, которые проникли в души слушателей. И, как следствие, темп работ возрос, заметно изменилось отношение к труду, а старт был сдан даже на несколько дней раньше срока, намеченного Главным конструктором.

В начале октября 1960 г. состоялось заседание Государственной комиссии, на котором был заслушан доклад о результатах уже проведенных работ по испытаниям ракеты на технической позиции, а также сообщения о готовности стартовой позиции, боевых расчетов и различных служб полигона к проведению пуска. После состоявшегося обсуждения утвердили график завершения испытаний ракеты на технической позиции и состав боевого расчета, который должен был проводить пуск. По свидетельству испытателей, на технической позиции ракету проверяли долго и тщательно, в том числе проводили и не предусмотренные технической документацией дополнительные испытания.

На прошедшем затем митинге личного состава Второго испытательного управления полигона и представителей промышленности выступил Главный конструктор. С большим вниманием присутствующие выслушали обращенные к ним слова:

— Новое никогда не рождается легко. Нужно подчинить единой цели тысячи людей, десятки проектных организаций и заводов, необходимо заинтересовать каждого человека, где бы он ни работал в сложной цепочке технологического процесса от конструкторского замысла, первой линии на чертежном листе и до изготовления первой летной машины.

Воздав должное энтузиазму и самоотверженности проектантов, конструкторов и рабочих, которые, не считаясь со временем, трудились над созданием и изготовлением первой летной машины, Михаил Кузьмич обратился к испытателям полигона с призывом: не снижая темпов, совместно с представителями промышленности в установленные сроки подготовить ракету к испытаниям:

— Наша общая цель на этом этапе — научить летать ракету, проверить все ее технические характеристики в деле. Это потребует больших усилий от каждого на отведенном ему участке работы.

Заострив особое внимание на необходимости провести отработку нового комплекса без торопливости, он подчеркнул:

— Если мы любую работу сделаем быстро, но некачественно, то никто ее положительно не отметит. А если задача будет выполнена качественно, пусть даже с небольшим опозданием, то она будет оценена достойно, а исполнителям принесет удовлетворение. Ракетная техника — это особый вид техники. Она требует вдумчивого отношения к себе и не допускает поспешности.

Как всегда выступление Главного конструктора было выслушано с большим вниманием и нашло глубокий отклик в душах всех присутствовавших на митинге.

Подготовка ракеты к пуску, включающая автономные и комплексные проверки бортовых систем и агрегатов, проводилась на технической позиции — монтажно-испытательном корпусе с конца сентября до 20 октября 1960 г. Как отмечали впоследствии ее участники, работы шли с большим напряжением. Испытателям пришлось иметь дело с принципиально новой конструкцией двухступенчатой ракеты, в системы и агрегаты которой были заложены нетрадиционные решения. В частности, новой была компоновка двигательной установки, новая схема системы управления, новая силовая завязка многих узлов. Возникавшие в процессе проверок неисправности требовали всестороннего анализа, длительных поисков, устранения обнаруженных недоработок и повторных проверок. Работы велись днем и ночью. Определенную нервозность вносили частые московские звонки из различных контролирующих организаций, особенно из Центрального комитета партии и Военно-промышленной комиссии.

"В этот период, — вспоминает А.С. Матренин — один из участников подготовки ракеты к пуску, — произошло очное знакомство многих испытателей Второго управления полигона с М.К. Янгелем. С удовлетворением необходимо отметить, что это знакомство произвело очень благожелательное впечатление на всех, с кем Михаил Кузьмич беседовал, отвечал на вопросы, ставил задачи, помогал советом. Буквально для каждого находил какие-то особые слова, интонации, доводы и пояснения. Поэтому, несмотря на краткость общения, испытатели признавали в нем "своего" человека и очень уважительно относились к нему.

Но несмотря на это, сделать вывод о том, что взаимоотношения испытателей и разработчиков (то есть прежде всего специалистов КБ) всегда были безукоризненно "гладкими" нельзя. Были даже на этом этапе конфликты.

Однако в целом между испытателями Управления и специалистами промышленности с первых же дней совместной работы установились дружественные деловые отношения. Прежде всего это было обусловлено повышенным вниманием М.К. Янгеля к задаче этапа летных испытаний и роли испытателя в ней.

Во всех спорах Михаил Кузьмич поддерживал позицию испытателей Управления, так как считал, что испытатель по сути решаемых задач вынужден исходить из принципиальных позиций и меньше всего склонен к компромиссным решениям в ущерб делу. Он очень вникал в наши предложения и высоко их ценил.

В то же время был непримирим к людям, допускавшим суетливость и расхлябанность в работе, нечеткое выполнение своих обязанностей и особенно обещаний. В таких случаях, довольно редких в то время, виновнику доставалось сполна, для других было наукой.

В своей работе М.К. Янгель не терпел показухи и бесцельных "дискуссий". В самых сложных ситуациях, когда требовалось в короткие сроки выполнить немыслимые по сложности работы, он личным участием, спокойным рассудительным советом снижал напряженность, подбадривал, вдохновлял. И дело начинало стремительно двигаться вперед".

Объем испытаний ракеты состоял из автономных проверок всех бортовых систем и приборов с контролем их основных параметров и комплексных испытаний с проверкой правильности функционирования бортовых систем в соответствии с циклограммой полета и с контролем выдаваемых системой управления команд на включение и выключение рулевого и маршевого двигателей первой ступени, разделение ступеней, включение тормозного двигателя, включение и выключение двигателя второй ступени, подачу команды на приведение в готовность к применению боевого заряда и отделение головной части от ракеты.

Комплексные испытания проводились с записью на систему телеизмерений, так как она давала документально подтвержденные сведения о работе бортовых систем ракеты в режиме полетной циклограммы. Так как инструкция по испытаниям предусматривала повторение комплексных испытаний в случае замены или доработки вышедших из строя приборов, то они проводились многократно с последующим просмотром и анализом материалов регистрации — километров кинопленки.

Перед началом комплексных испытаний от главных распределителей системы управления отстыковывались штепсельные разъемы, через которые проходили цепи на пиропатроны ракеты, закрывались заглушками и пломбировались для исключения возможности срабатывания пиротехнических устройств. Вместо них к главным распределителям подключались электрические эквиваленты с транспарантами, имевшими таблички с обозначением всех пироэлементов ракеты и электропневмоклапанов автоматики двигательных установок, которые они имитировали. Вместо головной части также подключался соответствующий электрический эквивалент.

Чтобы не вырабатывать ресурса высокоточных гироприборов, технической документацией предусматривалось все электроиспытания проводить с технологической гироплатформой, устанавливаемой рядом с ракетой на специальный стол, имевший возможность вращения относительно трех взаимно перпендикулярных осей, соответствующих осям тангажа, рыскания и вращения автомата стабилизации. Технологическая платформа подключалась к бортовой кабельной сети с помощью кабелей-удлинителей.

Одновременно с электроиспытаниями ракеты в лаборатории гироприборов проводились автономные испытания штатной гиростабилизированной платформы. После окончания всех испытаний штатная гироплатформа устанавливалась на борт ракеты, подключалась к БКС, и проводились заключительные операции по перегрузке первой и второй ступеней на грунтовую тележку, их стыковке и подготовке ракеты к транспортировке.

Испытания в монтажно-испытательном корпусе проходили с длительными задержками, связанными с выяснением возникающих причин сбоев и отклонений проверяемых приборов. Работали в две смены. Днем военные специалисты совместно с представителями конструкторских бюро и заводов готовили ракету, а ночью представители промышленности под контролем военной приемки производили необходимые доработки.

Несмотря на выявленные замечания и затрату времени, потребовавшегося на их устранение, испытания были успешно закончены к исходу 20 октября.

Ход подготовки ракеты Р-16 к пуску находился в поле пристального внимания высшего руководства страны. Москва проявляла нетерпение. Москва торопила. Аппарат правительственной связи постоянно давал о себе знать. На полигон неоднократно звонили Н.С. Хрущев и Л.И. Брежнев.

Оснований для беспокойства и нервозности у Кремля было более чем достаточно. Было известно, что Соединенные Штаты Америки имели на вооружении армаду бомбардировщиков "Летающая крепость", дислоцированных вблизи границ Советского Союза, и одновременно проводили интенсивные работы по развертыванию боевых позиций стратегических ракетных комплексов наземного базирования ("Тор" — 1958 г., "Атлас-Е" — 1959 г., "Атлас-Г" — 1959 г.), нацеленных на важнейшие промышленные центры СССР.

А в Советском Союзе имелись в то время всего четыре старта, на которых находились ракеты Р-7 конструкции С.П. Королева. Для поддержания ракетно-ядерного паритета межконтинентальная баллистическая ракета Советскому Союзу была нужна, как воздух.

Кроме всего прочего, так уж повелось в те времена, к традиционным датам всегда стремились приурочивать какие-то большие достижения. А "на носу" был праздник Октябрьской революции. Запуск межконтинентальной баллистической ракеты стал бы, несомненно, актом большого политического значения на международной арене. Такому событию наверняка нашлось бы достойное место в предпраздничной речи Главы государства на торжественном собрании в Кремле.

На старте

Утром 21 октября положенная на ложементы грунтовой тележки ракета с состыкованными ступенями была вывезена из монтажно-испытательного корпуса и транспортирована на стартовую позицию — сорок первую площадку, представлявшую бетонированную территорию, в центре которой находился пусковой стол. Вокруг стола по форме вытянутого шестигранника была предусмотрена канава — приямок, закрытый сверху металлическими решетками. В канаве должен был собираться пролившийся при заправке компонент и оттуда по трубопроводу отводиться в специальный приемный бак, находившийся в подземном помещении. К пусковому столу в направлении длинных сторон приямка подводились тележка с ракетой и установщик.

Метрах в ста пятидесяти от старта находилось одноэтажное здание, в котором размещались стартовые подразделения воинской части, кабинеты главных конструкторов, конференц-зал, где проходили заседания Государственной комиссии. Тут же можно было перекусить в буфете и покурить в курилке. Существовал еще "банкобус". Так назывался передвижной командный пункт, располагавшийся в автобусе, где принимались оперативные решения по ходу подготовки ракеты к старту. Происхождение этого полушутливого — полуиронического сложного слова включает в себя два корня: банк (в смысле коллективного обсуждения) и автобус.

Метрах в восьми — десяти от длинной стороны бетонированной площадки находился наклонный въезд в аппарель — подземное помещение, в котором были установлены дизель-генераторы для выработки электроэнергии на случай отключения сети электропитания, весы под пусковым столом для взвешивания ракеты, различные коммуникации, аппаратура. Там же размещались автомашины обслуживания.

Между одноэтажным административным зданием и стартовой площадкой располагался подземный бункер — командный пункт, откуда шло все управление пуском ракеты по кабелям, проложенным в аппарели. Рядом со стартовым столом размещался передвижной командный пункт с микрофоном для передачи команд по громкой связи. С четырех сторон бетонированной площадки устанавливались пожарные щиты со шлангами. Территория старта была окружена вырытым в песке широким, глубиной более метра, рвом и натянутой за ним колючей проволокой.

Пусковой стол наземного старта, воспринимавший огромный вес заправленной ракеты, представлял собой простейшую и вместе с тем рациональную конструкцию: массивное кольцо с четырьмя регулируемыми опорами, на которые опирались кронштейны ракеты, покоилось, в свою очередь, на четырех колоннах, закрепленных в мощной плите, лежавшей на бетонном фундаменте. В центре стола монтировался специальный конусоподобный отражатель, отводивший в стороны истекающие из камер двигателей газы. Для осуществления операции прицеливания необходимо было ориентировать ракету плоскостью I–III в плоскость стрельбы. Поэтому стол был поворотным, чем и обеспечивалась возможность вращения его вместе с ракетой.

С одной стороны пускового стола подводился специальный установщик, в котором размещалась также аппаратура для проведения и контроля предстартовых операций, с противоположной стороны устанавливалась грунтовая тележка с ракетой. Установщик и тележка фиксировались с помощью специальных устройств — упоров, вмонтированных в бетонированную площадку. Приведение ракеты в вертикальное положение осуществлялось механизмом подъема установщика с помощью тросов, перекинутых через ролики, закрепленные на подъемной раме последнего.

"Вертикализация" ракеты производилась системой прицеливания с помощью съемных оптических призм, устанавливаемых на шпангоуте хвостового отсека.

Поражала масштабность проводимых работ: огромная тридцатиметровая "сухая" (незаправленная) ракета вместе с грунтовой тележкой, на которой она только что была доставлена из монтажно-испытательного корпуса, медленно разворачивалась из горизонтального положения в вертикальное, зависала над пусковым столом, а затем опускалась на его опоры. Выполнившая свою роль тележка отстыковывалась от ракеты, опускалась на бетонку и увозилась со старта.

Вертикальная рама установщика не только входила в кинематическую и силовую схему подъема ракеты, но и выполняла роль опоры для крепления в двух уровнях отводных кольцевых площадок обслуживания. Первый уровень — для доступа к приборам, установленным в приборном отсеке первой ступени, а второй — для обслуживания приборов в переходном отсеке между ступенями. Во избежание опрокидывания от возможных порывов ветра ракета крепилась к столу специальными стяжками — тендерами.

Однако в таком виде ракета еще ничем не отличается от музейного экземпляра. Для того чтобы конструкция "ожила", к ней должны быть подсоединены "артерии", обеспечивающие функционирование ее систем. На ракете Р-16 в связи с последовательным расположением ступеней и их поперечным делением (схема "Тандем") впервые все отдельные коммуникации второй ступени: пневмопроводы, кабельные системы электроснабжения, управления и телеметрических измерений, а также трубопроводы для заправки компонентов топлива баков второй ступени — были проложены по раме установщика и соединены с системами специальными разъемными устройствами. На первой же ступени они подводились к нижнему торцу хвостового отсека.

Перспектива стартовой позиции особенно хорошо была видна в лучах заходящего солнца. Она представляла впечатляющее зрелище. Среди унылых, бескрайних, безжизненных песков с неизменными спутниками — низкорослым карагачом, ползучими кустами верблюжьей колючки и "воздушными шарами" перекати-поля, на пусковом столе, как на постаменте, возвышалась белоснежная, всем своим видом устремленная ввысь, межконтинентальная красавица — ракета Р-16.

Заметная разница в диаметрах отсеков первой и второй ступеней, соединенных коническим переходником, в отличие от прямолинейных сигарообразных форм предыдущих одноступенчатых ракет, придавала особую грациозность сооружению. А слегка притупленная конусообразная головная часть и обтекатели рулевых двигателей на хвостовых отсеках, гармонично вписываясь в общие контуры, довершали масштабное и величественное впечатление.

Не было равнодушных и среди присутствовавших на стартовой площадке. В непосредственной близости как-то по-особенному чувствовалась масштабность и затаенная сила стосорокатонной громадины. И в первых рядах поклонников новой стратегической ракеты находился маршал. Наблюдая за процессом подготовки ракеты, М.И. Неделин откровенно не скрывал своего восхищения ее внешним видом, законченностью пропорций цилиндро-конической формы, и чувствовалось, что он видел будущее развития этого класса оружия. По свидетельству очевидцев, обращая взгляд на пусковой стол, Главком Ракетных войск как-то непринужденно повторял:

— Красавица! Хороша и совершенна!

С момента установки ракеты на стартовый стол начался отсчет времени проведения запланированных проверок, в том числе предполетных операций. В период с 21 по 23 октября осуществлялась предусмотренная технической документацией предстартовая подготовка ракеты к пуску: автономные и комплексные испытания всех систем, в том числе стыковка головной части, подъем и установка ракеты на пусковой стол, подключение пневмокоммуникаций и наземной кабельной сети к ракете, проведение комплексных испытаний пусковой электроаппаратуры. Цель одна — проверить надежность совместной работы всех систем, участвующих в пуске ракеты.

В процессе проведенных работ не было выявлено существенных замечаний. После этого ракета 23 октября была заправлена компонентами топлива, сжатыми газами и началась подготовка ее к пуску, который решением Государственной комиссии был назначен на вечер того же дня.

Объем работ, который приходится преодолевать при проектировании, и их сложность требуют от исполнителей высокой узкопрофессиональной квалификации. Это приводит к тому, что даже в рамках одного конструкторского бюро специалисты в смежных подразделениях могут только понаслышке знать об особенностях работы узлов ракеты, к которым они не имеют непосредственного отношения. А представление о них составляют по названиям и назначению, домысливая все остальное. Поэтому, чтобы было понятно, что происходило на старте ракеты Р-16 с 18.00 23 октября до 18.45 24 октября 1960 года, необходимо сделать небольшой пропедевтический экскурс в конструктивные особенности и особенности функционирования двух систем — системы управления и пневмогидравлической системы ракеты Р-16. Именно вокруг них и развернулись основные события, приведшие к роковой развязке.

Запуск ракетного двигателя, его работа и выключение в полете, в отличие от любого другого двигателя, например автомобильного, — сложный и многостадийный процесс. Транспортировку компонентов из топливных баков в двигатель обеспечивает по командам, выдаваемым системой управления, пневмогидравлическая система (ПГС).

Маршевый двигатель первой ступени ракеты Р-16 представлял три автономных блока по две камеры в каждом, связанных единой системой запуска, включавшей пусковые бачки окислителя и горючего и систему узлов автоматики. На второй ступени маршевый двигатель состоял из одного блока — двух камер, пусковых бачков окислителя и горючего, системы запуска и автоматики.

Из топливных баков к двигателям шли раздельные магистрали горючего и окислителя. Принципиальное различие между ними заключалось в том, что по линии горючего на каждый блок предусматривалась своя отдельная труба, а по линии окислителя — общая магистраль, из которой через коллектор ("штаны") производилась разводка на три трубы в соответствии с количеством блоков. Для нормальной работы двигателя, обеспечивающей устойчивый процесс превращения энергоносителей в истекающие из сопла двигателя продукты сгорания, создающие реактивную тягу, необходимо, чтобы компоненты топлива поступали под определенным давлением. Эту роль берут на себя турбонасосные агрегаты, устанавливаемые на каждой магистрали.

В связи с тем, что на ракете применялись самовоспламеняющиеся токсичные компоненты топлива, для надежной герметизации топливных баков и подводящих трубопроводов в процессе длительного нахождения заправленной ракеты на старте и предотвращения попадания агрессивных компонентов топлива в полости насосов двигателей при входе в турбонасосные агрегаты на фланцах трубопроводов устанавливались специальные разделительные устройства — пиромембраны. При срабатывании пиропатрона мембрана раскрывалась и складывалась, тем самым открывая доступ компонентам топлива для заполнения полостей насосов двигателя.

После прохождения команды на прорыв пиромембран горючее и окислитель, каждые по своей магистрали, устремлялись вниз, заполняли полости турбонасосных агрегатов. Но при выходе из турбонасосного агрегата для дальнейшего движения компонентов возникала еще одна преграда — главные разделительные клапаны, которые перекрывали вход непосредственно в камеры сгорания. Главные клапаны автоматически открывались только тогда, когда давление на входе в них достигало определенной величины. Гидростатического давления столба жидкости для этого было недостаточно.

Процесс запуска маршевого двигателя второй ступени, поскольку именно он будет интересовать нас в дальнейшем, происходил (при прорванных пиромембранах) следующим образом. После прохождения команды на запуск двигателя срабатывал специальный электропневмоклапан (ВО-8) и в пусковые бачки с горючим и окислителем подавался газ из системы высокого давления, находившейся на борту ракеты. В результате компоненты топлива вытеснялись в газогенератор, где и происходило их соединение. Образующийся при сгорании газ поступал на турбину, на одном валу с которой были установлены насосы магистралей окислителя и горючего.

При раскрутке турбонасосного агрегата газогенератор турбины переходил на питание компонентами топлива, отбираемого после насосов окислителя и горючего. Первоначальная раскрутка ТНА производилась от порохового пиростартера при прорванных мембранах "О" и "Г" на входе в двигатель, а затем газогенератор турбины переходил на питание компонентами топлива от насосов. В процессе раскрутки турбины повышалось давление в полостях за насосами, и при достижении определенной величины открывались главные клапаны (на две камеры один клапан). Компоненты топлива устремлялись в камеры сгорания: соединяясь, они самовоспламенялись, происходил запуск двигателя и выход его на режим.

Таким образом, и это очень важно для анализа происшедшего, на пути компонентов топлива, до того как они соединятся, в магистралях были предусмотрены две разделительные преграды.

И еще один важный момент связан с процессом выключения двигателя. Для этих целей перед входом в газогенератор по обеим магистралям — горючего и окислителя — устанавливались отсечные пироклапаны. При прохождении команды на выключение двигателя они срабатывали и перекрывали подачу компонентов топлива, турбонасосный агрегат останавливался, давление в системе резко падало, и срабатывал отсечный пироклапан по магистрали питания камер окислителем, стоявший в головке камеры сгорания. Поскольку клапан напоминал по виду грушу, то на языке специалистов это называлось "замыкание грушей".

Сам процесс пуска ракеты Р-16 состоял из предстартовых операций, производившихся по командам, выдаваемым руководителем боевого расчета из подземного бункера, и автоматических, осуществлявшихся системой управления по специальной программе. Во время предстартовых операций производился разгон пироблоков гиростабилизированной платформы, задействование бортовых батарей электропитания, прорыв пиромембран по линии окислителя и горючего. Последней из этих операций была команда "Пуск". После нажатия кнопки "Пуск" ракета полностью находилась "во власти" циклограммы. На языке специалистов циклограмма — это записанная на запоминающее устройство последовательность во времени функциональных команд, выдаваемых системой управления, на выполнение в автоматическом режиме технологических операций при подготовке к старту, старте и полете ракеты без участия человека. При запуске наземной циклограммы испытатели только отслеживают и контролируют прохождение команд, фиксируя: есть такая-то операция, есть такая-то операция. В полете контроль прохождения команд и соответствующих операций осуществляется с помощью телеметрии.

По пусковой циклограмме от наземных приборов шел наддув топливных баков и их контроль, осуществлялся переход на питание от бортовых батарей, запускался и выходил на режим рулевой двигатель первой ступени, запускался и выводился на режим маршевый двигатель первой ступени. Ракета отрывалась от стартового стола. При этом происходил разрыв штепсельных разъемов, осуществлявших связь ракеты с наземным электрооборудованием. О состоявшемся старте оповещало замыкание контакта подъема — из гнезда выходил утопленный до этого штырек, упиравшийся в специальную штангу, закрепленную на стартовом столе. С этого момента все, что происходило в полете на борту ракеты, подчинялось полетной циклограмме.

Отныне система управления, кроме задач стабилизации ракеты, управления дальностью, регулирования кажущейся скорости, выдавала на исполнительные органы (группы пиропатронов, электропневмоклапаны) двигательных установок последовательные функциональные команды на их включение или выключение. Каждая из этих команд жестко привязывалась по времени к началу отсчета, определявшемуся моментом отрыва ракеты от стола пусковой установки. Сигналы на выполнение команд выдавались программными токораспределителями первой и второй ступеней (ПТР-I и ПТР-II), работавшими последовательно. Программный токораспределитель представлял собой вал с кулачками. При вращении вала с помощью специального шагового электродвигателя, питаемого импульсами тока, кулачки замыкали определенные контактные группы, включавшие реле и обеспечивавшие срабатывание соответствующего элемента автоматики двигательной установки.

Пуск откладывается

К вечеру 23 октября подготовка ракеты к старту вступила в решающую стадию. Заканчивались последние операции, проходившие весь день без существенных замечаний. Напряжение возрастало. Все в ожидании. Первый тревожный сигнал прозвучал в 18 часов. Непредвиденная ситуация, поставившая на пуске ракеты гамлетовский вопрос "быть или не быть?", возникла во время проведения очередной по технологическому процессу операции, связанной с прорывом пиромембран магистралей окислителя второй ступени.

Необходимо отметить, что на момент создания ракеты Р-16 система подрыва пиромембран находилась практически только еще на стадии внедрения и уже успела доставить много хлопот при испытаниях ракеты Р-14, которые начались на полигоне Капустин Яр в июле месяце. Вот что произошло на старте при подготовке первой летной машины Р-14.

"При прорыве мембраны окислителя, — вспоминает В.С. Будник, — образовалась течь из-под прокладки фланца трубы окислителя. Из люков в хвостовом отсеке темными клубами запарила азотная кислота, так что заглянуть внутрь отсека было нельзя. Мы сразу же подали воду из шланга в отсек, парение прекратилось, и стало видно небольшую струйную течь. Было принято решение пуск отменить, компоненты слить. Операция слива топлива на этой ракете стартовой командой производилась впервые, и руководителям приходилось за всем расчетом испытателей следить лично, так как компоненты были самовоспламеняющимися.

Благополучно слив окислитель, приступили к сливу горючего. Присоединили сливной рукав от заправщика к ракете, открыли сливной клапан — и из соединения сливного шланга со сливным трубопроводом ракеты брызнул фонтанчик горючего красивой дугой прямо на бетон с незначительными пятнами от окислителя, разбавленного водой, но этого оказалось достаточно. Струя горючего загорелась в воздухе. Огонь по струе начал медленно приближаться к ракете. Руководитель испытаний не растерялся и дал немедленную команду включить огнетушители; я стоял рядом с ним и успел только кивнуть головой в знак согласия. Мини-пожар был потушен, до отсеков ракеты огонь медленно горевшего на воздухе шнура-струи горючего не дошел. Закрыли сливной клапан ракеты, уплотнили соединение сливного шланга с ракетой и благополучно слили горючее. Излишне говорить, что ситуация эта, могущая иметь трагические последствия, доставила всем находившимся на старте тревожные ощущения".

К этому следует добавить одно весьма важное обстоятельство: при отработке прорыва мембран был обнаружен существенный недостаток, который не давал полной уверенности и ставил под сомнение факт их срабатывания. Связано это было с тем, что в конструкции пиропатрона имелся специальный воспламенитель. В момент прохождения электрического тока он инициировал взрыв, а сама электрическая цепь при этом автоматически размыкалась, так как сгорали накальные мостики воспламенителя. Это и фиксировалось на пульте управления. Но в действительности, и довольно часто, наблюдались случаи, когда сгоревшие накальные мостики воспламенителя пиропатрона замыкали подводящие концы электрической схемы на корпус. И, как следствие, в процессе последующего проведения проверки ("прозвонки") цепей можно было получить ложный сигнал о несрабатывании пиропатрона.

В процессе предстартовой подготовки первой летной машины испытатели не имели не только опыта отработки, но и не располагали соответствующей контролирующей аппаратурой, которая могла бы однозначно свидетельствовать о прорыве мембран вследствие срабатывания пиропатронов.

Поэтому был разработан специальный пульт, в котором при повышении давления в полостях за мембраной срабатывало реле датчика и проходил сигнал, вызывавший загорание транспаранта. Кроме того, руководителями испытаний прямо на старте было принято нехитрое решение, по своему содержанию равноценное введению нештатной технологической операции: по сильному звуковому эффекту гидравлического удара и характерному "бульканью" в процессе заполнения магистралей жидкостью, возникающих в момент прорыва мембран, подтверждали факт открытия топливных магистралей.

Ведущим инженерам по двигательным установкам К.А. Луарсабову и В.А. Кошкину (он погибнет на следующий день), участвовавшим в проведении этой операции раньше при огневых стендовых испытаниях ступеней ракеты в Загорске, а потому имевших определенные навыки и опыт распознавания характерного звукового эффекта гидравлического удара, приказали прямо на ракете на слух дать субъективную оценку факта прорыва пиромембран.

Вначале должны были быть подорваны мембраны первой и второй ступеней по линии окислителя, как безопасного в пожарном отношении компонента. Только после этого, убедившись в герметичности системы по линии окислителя, подтверждавшей невозможность возникновения пожара, можно было подрывать мембраны по линии горючего.

Выполняя полученную команду, инженеры заняли исходные позиции: перевалившись, по пояс залезли в диаметрально расположенные люки хвостового отсека первой ступени и стали слушать, когда по громкой связи будет дана команда на поочередной прорыв мембран по линиям окислителя и горючего и произойдет подрыв, чтобы подтвердить, что двигатель ракеты готов к пуску. Сегодня такое техническое решение может в лучшем случае вызвать ироническую улыбку, но в октябре шестидесятого это была, как выразился один из участников операции, "сермяжная правда".

В хвостовом отсеке ничего не видно — кромешная тьма. Поскольку в первую очередь прорывались мембраны магистралей второй ступени, то инженеры и настроили свои "локаторы" на звуковые сигналы, которые должны были прийти сверху из хвостового отсека второй ступени. И вдруг совершенно неожиданно звуковой эффект возник в хвостовом отсеке первой ступени и сопровождался таким ударом, что, по свидетельству "заложников" (а иначе их положение нельзя было определить), казалось, что земля уходит из-под ног. Не успели еще инженеры оценить создавшуюся ситуацию, как через несколько секунд в районе двигателя первой ступени возникла яркая вспышка и хвостовой отсек наполнился запахом сгоревшего пороха.

Покинув свои наблюдательные пункты и выбравшись из люков, посланцы недоуменно доложили, что произошло непонятное: кроме того, что прорвались явно не те мембраны, сработал еще какой-то пироэлемент, который при этой операции не должен был быть задействован. Когда с помощью переносных ламп осветили пространство внутри хвостового отсека, то без труда выяснили, что вместо пиромембран магистрали окислителя второй ступени оказались подорванными пиромембраны магистралей горючего первой ступени. А свечение возникло в результате самопроизвольного подрыва пиропатронов отсечного клапана газогенератора первого блока маршевого двигателя первой ступени. Об этом свидетельствовала закопченная поверхность клапана. Последнее было связано с тем, что в корпусе отсечных клапанов имелись специальные отверстия, через которые выходил избыток газов. Он-то и создал световой эффект, а заодно и закоптил поверхность металла. Кроме того, была обнаружена небольшая капельная течь через предусмотренные дренажные трубки, выведенные за донную защиту хвостового отсека, свидетельствовавшая о недостаточной герметичности уплотнителей вала турбонасосного агрегата горючего. Во избежание малейшей возможности соединения горючего с окислителем истекавшие через дренажные трубки капельки предусмотрительно стали собирать в обыкновенном хозяйственном ведре.

Вечером 23 октября состоялось оперативное заседание Государственной комиссии, на котором был поставлен вопрос о необходимости срочного выяснения причины несанкционированного срабатывания пиропатронов отсечного клапана газогенератора.

"Когда было установлено, — констатирует ведущий инженер янгелевского конструкторского бюро К.Е. Хачатурян, один из самых активных участников подготовки ракеты к пуску в эти напряженные предстартовые дни, — что сработали пиропатроны отсечного клапана газогенератора, мы с разработчиками комплексной электросхемы управления двигательной установки и военными специалистами в результате всестороннего глубокого анализа схемы определили возможную причину возникшей ситуации. Но для подтверждения наших выводов необходимо было снять с ракеты главный распределитель подаваемого напряжения — прибор А-120 — и вскрыть его. На это нам с заместителем главного конструктора В.А. Концевым было дано время — до 7 часов утра следующего дня.

В этой связи следует отметить, что комплексная электрическая схема управления двигательной установкой нашим конструкторским бюро долгое время не согласовывалась из-за имевшихся замечаний. И помню, как после успешного окончания заводских испытаний первой летной машины меня вызвал к себе В.А. Концевой. Я зашел в кабинет, а у него сидит начальник лаборатории ОКБ-692 И.А. Дорошенко — главный разработчик комплексной электросхемы и жалуется на меня, что я не снимаю своих замечаний. Свою тираду она закончила как опытный дипломат:

— Василий Антонович, Вы — наш отец родной, поймите, без согласованной схемы мне в Харькове перед Коноплевым появляться нельзя. И дальше в подобном же духе. После таких завораживающих лестных слов В.А. Концевой не выдержал и поставил свою подпись.

А между прочим, в числе выданных замечаний было и требование, чтобы в цепь пакетного переключателя прорыва пиромембран в наземном пульте ввести дополнительную кнопку, исключающую возможность случайной подачи напряжения на подрыв пиромембран. В этом случае для подрыва пиромембран, после установки пакетного переключателя в положения "О-I" и "Г-I", необходимо было нажать на эту кнопку. Таким образом, автоматически сократилось бы и время протекания тока короткого замыкания через прибор А-120, определяемое временем нажатия кнопки (до пяти секунд). А за это время, конечно, изоляция проводов не повредилась бы и никаких несанкционированных срабатываний пиропатронов при подготовке ракеты к пуску 23 октября не произошло.

Но аварии, увы, все равно избежать было бы невозможно".

Решение о замене главного распределителя на заправленной ракете с прорванными пиромембранами и с задействованными бортовыми батареями было связано со значительным риском. Однако Государственная комиссия пошла на такой шаг.

Разобравшись с причинами, приведшими к сложившейся ситуации, участники заседания должны были решить и главный вопрос: что делать с ракетой? По техническим условиям на уплотнения, манжеты и прокладки ракета могла стоять в заправленном состоянии при воздействии агрессивных компонентов всего 24 часа. Именно только на сутки давали гарантию на работоспособность резиновых изделий их разработчики. А дальше они могли разъедаться, превращаться в труху, а ракета во время этого процесса, естественно, "потечь по всем швам" и, в первую очередь, по уплотнениям турбонасосных агрегатов.

С другой стороны, если отложить пуск, то, по существу, машина перестает существовать. В этом случае необходимо сливать компоненты, перебирать двигатели, проводить нейтрализацию баков и магистралей, менять все уплотнения. Все это, естественно, необходимо было делать в заводских условиях. Сама же операция слива также была рискованной, поскольку у испытателей не было такого опыта. Подтверждение тому — цитировавшееся выше свидетельство В.С. Будника об эпизоде с подготовкой ракеты Р-14. И, кроме того, на эту операцию к тому времени даже не существовало отработанной инструкции.

На проходившем заседании наиболее резко прозвучало мнение члена Государственной комиссии начальника отдела полигона подполковника С.Д. Титова. Высказав свои соображения, он бескомпромиссно предложил:

— Компоненты слить, ракету нейтрализовать на полигоне и отправить на завод для доработки.

Выслушав мнение специалистов, техническое руководство, исходя из сложившейся ситуации, приняло решение продолжить работы на старте по подготовке ракеты и произвести пуск на следующий день.

Заканчивая совещание, М.И. Неделин подытожил:

— Ракету доработать на старте, страна ждет нас.

Но чтобы продолжить работы по подготовке машины к пуску, необходимо было прежде всего выяснить и устранить причину несанкционированного подрыва пиропатронов отсечных клапанов. Проведенный анализ электрической схемы, как уже было сказано, показывал, что это могло произойти в случае "перепута" проводов в главном распределителе системы управления первой ступени. Поэтому поздно вечером 23 октября прибор А-120 был снят с ракеты, вскрыт и осмотрен. В результате осмотра было установлено, что ни производственный дефект, ни "перепут", как предполагалось, оказались ни при чем. Изоляция проводов одного из жгутов прибора, через которые проходил ток на подрыв пиромембран, была полностью расплавлена, и голые провода касались друг друга.

Комплексная электрическая схема двигательной установки была выполнена так, что для подрыва пиромембран по первой ступени тракта окислителя так называемый пакетный переключатель пульта (допускавший переключение в несколько положений) нужно было установить в положение "О-I" (а по тракту горючего в положение "Г-I"), и тогда через соответствующие цепи главного распределителя напряжение поступало на пиропатроны мембран. И пока двигателисты на "слух и запах" устанавливали факт срабатывания пиромембран, сгоревшие пиропатроны замыкали подводящие цепи, проходившие через прибор А-120. По ним стал течь ток короткого замыкания, в результате чего изоляция проводов расплавилась, и ток пошел по рядом лежащим проводам.

В этом и была причина несанкционированного срабатывания пиропатронов отсечных клапанов газогенератора одного из блоков двигательной установки первой ступени при подготовке ракеты к пуску 23 октября.

На следующий день предстояло провести непростые опасные операции по замене главного распределителя системы управления и отсечных пироклапанов газогенератора, которые, к счастью, в прилагавшемся ЗИПе были предусмотрены. Но к ним в запасном инструменте и приспособлениях не оказалось необходимых прокладок для отсечных пироклапанов. Предстояло их где-то выточить.

Так закончился день, на который намечался несостоявшийся пуск.

На ночь для охраны ракеты на старте выставили офицерский караул, которому был придан начальник химической службы воинской части майор В.В. Махно. Он периодически сливал сочившийся компонент топлива. На следующий день начальник химической службы воинской части погибнет.

Хронология событий 24 октября

С утра 24 октября все специалисты, имевшие отношение к узлам и приборам, вышедшим накануне из строя, были задействованы на устранение дефектов. Для изготовления отсутствовавших прокладок пришлось прибегнуть к помощи соседей: их выточили на "королевской" площадке и срочно привезли на старт. Самой сложной и опасной была, конечно, операция по замене сработавших пиропатронов на двигательных установках. Эта работа, виртуозно проведенная молодым слесарем-сборщиком из Химок с использованием имевшегося в ЗИПе обычного паяльника на 220 вольт, осуществлялась по нехитрой технологии. Предварительно разогретый паяльник отсоединяли от розетки электропитания и передавали проводившему перепайку кабельной сети. Так этот цикл повторялся неоднократно, пока не заканчивалось полное устранение дефекта. Труднее эта процедура проводилась на более высоких уровнях установщика. После ее успешного завершения обстановка на старте заметно разрядилась.

Сложность предстартовой ситуации, в которой производилась подготовка ракеты к пуску, определялась во многом тем, что военные испытатели полигона, естественно, еще не прочувствовали до конца многие тонкости решений, заложенных в новой конструкции. А между тем непредвиденные нештатные ситуации (как и всегда бывает при подготовке первого пуска) возникали не один раз и требовали незамедлительного решения. И все зависело от понимания, тонкого чутья, мгновенного расчета и интуиции исполнителей, оказывавшихся в непростых ситуациях.

В эти ответственнейшие и сложнейшие дни предстартовой подготовки роль лидеров и координаторов при решении всех возникавших оперативных вопросов взяли на себя два талантливых заместителя М.К. Янгеля: по конструкции ракеты — Л.А. Берлин, а по системе управления — В.А. Концевой. Они были в центре всех событий, к ним стекались все возникавшие вопросы. Наиболее принципиальные же, естественно, выносились на обсуждение членов Государственной комиссии по испытаниям.

Своеобразным клубом для свободных от операций участников подготовки ракеты к пуску стали скамейки около одноэтажного здания, где размещались стартовые подразделения воинской части и происходили оперативные заседания Государственной комиссии. Сюда же стекались желающие подымить в курилке и подкрепиться в буфете.

Во время "заседаний" на скамейках в курилке не было градации по чинам и званиям. Привилегию имело только достоинство воспроизведенного воспоминания, особенно на тему полигонной жизни, или свежий анекдот. На равных со всеми в беседах участвовал и Председатель Государственной комиссии по испытаниям ракеты. Так же как и все внимательно слушал рассказчиков и не упускал возможности завладеть вниманием собравшихся остроумным анекдотом. Дух непринужденности, как отдушина после проведения напряженных и опасных операций, царил на этой территории. Сюда приходили отдохнуть и возвращались снова на старт, когда наступало время. Все участвовавшие в беседах отмечали про себя демократизм маршала, проявлявшийся на всех этапах подготовки ракеты на технической позиции и на старте. Ходил обычно в кожаной куртке. Много внимания уделял "личному знакомству" с техническими особенностями ракеты, интересовался устройством узлов и агрегатов. Не стеснялся подойти и спросить, что за пульт, как работает, какие операции в данный момент проводятся. Ходил большей частью сам, без свиты. Часто задавал офицерам вопросы, выясняя, какие ведутся проверки. После прибытия ракеты на старт покидал его только в крайних случаях. Лично заботился о людях.

— Работаем ночью, — вспоминал лейтенант Ю.Ф. Евтеев, — подойдет М.И. Неделин:

— Ну что, ребята! Кушать хотите?

И тут же позвонит командиру полка и организует бутерброды, чай. Обращаясь к солдатам и офицерам, неизменно говорил: "Сыночки!".

— Маршал поразил своей приветливостью, — дополняет бывший тогда молодым специалистом инженер В.А. Бабийчук. — Со всеми здоровался первый, чем и ввел меня, "пацана", в краску. Какой он был как Главком — не знаю, а в обращении — очень человечный. Этим же запомнился на полигоне и М.К. Янгель.

— После обеда 24 октября, — вспоминает инженер И.В. Коваль, — нам, стартовикам, выдали противогазы и соответствующего цвета нарукавные повязки. А затем автобусом отправили на старт. У меня почему-то оказалось два противогаза. Опыт работы с ними был, поскольку до этого три года служил в армии, и в автобусе показал попутчикам все премудрости пользования ими. Однако даже и мысли не возникало в тот момент, что дело может дойти до этого.

Выйдя из автобуса, все расчеты разошлись по своим рабочим местам. Одни ушли к открытому старту, а остальные в бункер, который находился под землей в 200 метрах от пускового стола.

Бункер был разделен на два помещения. В левой его части к потолку были прикреплены мощные перископы, а чуть правее на полу размещались пультовые средства управления системой измерений изделия, установленной на ракете. В правой стороне бункера располагались пультовые средства управления процессом пуска.

При спуске в бункер получили команду разместить противогазы на полу вдоль передней стенки бункера. После этого все заняли свои рабочие места и приступили к выполнению предпусковых контрольных операций…

День 24 октября выдался ясный, светило яркое солнце, но было достаточно прохладно, чувствовалось, что это уже вторая половина осени. Как и все последние дни, постоянно дул сильный ветер, его порывы с песком сильно усложняли работу на старте. Поэтому всем задействованным в подготовке к пуску выдали двумя днями раньше меховые полушубки, тонкие кожаные шлемы, варежки. Стало известно, что М.И. Неделину нездоровится. Как бы в подтверждение этого, ближе к вечеру, когда солнце уже катилось к закату и повеяло ночной прохладой, маршал подозвал своего старшего адъютанта подполковника Н.М. Салло и попросил привезти из гостиницы валенки.

Во второй половине дня на 41-й площадке состоялось последнее заседание Госкомиссии, на котором обсуждался вопрос о допуске ракеты к пуску. Комната полностью забита представителями различных организаций, принимавших участие в подготовительных операциях. Было заслушано сообщение об обстоятельствах, инициировавших несанкционированные команды системы управления, в котором отчетливо прозвучало, что нарушение последовательности подачи команд, приведшее к самопроизвольному срабатыванию мембран, явилось следствием ошибки, допущенной при проектировании пульта, разработанного ОКБ-692, и производственных дефектов, возникших при его изготовлении. Было акцентировано внимание и на то, что при автономных испытаниях гиростабилизированной платформы на шаговые двигатели датчиков команд по тангажу импульсы напряжения поступали в хаотическом порядке. Под их воздействием возникали перемещения датчика, приводившие к выдаче ложных команд по каналу тангажа на управляющие исполнительные органы ракеты.

Была однозначно установлена недостаточная помехозащищенность блока усиления программированных импульсов. Для устранения обнаруженных недостатков требовалось длительное время. Это вынудило Государственную комиссию по испытаниям ракеты Р-16 после выяснения мнения специалистов согласиться с предложением головного разработчика системы управления ракеты Главного конструктора Харьковского конструкторского бюро электроприборостроения Б.М. Коноплева пойти на пуск без каких-либо дополнительных доработок блока программированных импульсов. Для исключения возможности возникновения "ложных команд" Комиссия согласилась с предложением по объявлении тридцатиминутной готовности к пуску произвести переустановку в исходное (нулевое) положение шаговых двигателей системы управления.

На основании этого решения соответствующие изменения были произведены в инструкции по подготовке ракеты на стартовой позиции и в технологическом графике предпусковых операций.

В процессе обсуждения вопроса о возможности пуска раздавались голоса и против такого решения, в частности возражали разработчики маршевых двигателей в лице заместителя Главного конструктора Г.Ф. Фирсова. Однако абсолютное большинство присутствовавших высказалось за допуск ракеты к заключительным электроиспытаниям, которые и должны были, в конечном итоге, решить судьбу машины.

Об этом сказал, подытоживая мнение присутствующих, в заключительном слове Председатель Государственной комиссии. И, как следствие, начался заключительный этап электроиспытаний систем ракеты.

Несмотря на то, что с момента прорыва пиромембран и срабатывания пиропатрона отсечного клапана газогенератора прошло уже достаточно много времени, вопрос о фактическом состоянии трубопроводов магистралей и заполнении их жидкостью продолжал волновать руководителей испытаний. В системе могли оказаться воздушные пробки, что, естественно, влекло за собой серьезные последствия.

В полдень по громкой связи разыскали специалиста по теплозащитным покрытиям Ф.П. Санина, у которого был прибор для определения расслоения и неприклея покрытия к металлу, и предложили с помощью этого устройства ревизовать состояние магистралей.

Поскольку ультразвуковой прибор предназначался совсем для других целей, то инженер решил сначала проверить возможность проведения такой операции. Для этого в монтажно-испытательном корпусе нашли стальную трубу, заполнили водой, но оказалось, что из-за электромагнитных свойств материала использование прибора не представлялось возможным. Заменив стальную трубу на алюминиевую, получили обнадеживающие результаты. Вооружившись устройством, инженер прибыл на старт. Однако в последний момент руководство усомнилось в правильности такого решения — прибор был новый, далеко не совершенный, и мог внести только путаницу в истинную картину. Поэтому инженеру сначала предложили на всякий случай находиться на старте, а затем и вовсе отпустили, и он уехал с одной из последних машин.

Судьба, в виде решения не использовать прибор для определения неприклея покрытия к металлу при контроле заполнения магистралей, сохранила инженеру жизнь, ибо отсчет времени неумолимо приближался к роковой развязке, а выполнить быстро проверку непосредственно на ракете не представлялось возможным.

Через некоторое время И.В. Коваль, которого мы оставили в подземном укрытии, вынужден был подняться из бункера для проверки функционирования дистанционно-телеметрической части системы "Рубин-1".

— На стартовой площадке, — продолжает он рассказ, — слева от въезда на нее сидел на стуле маршал М.И. Неделин. Он внимательно смотрел на действия расчетов, находившихся на земле и на всех уровнях установщика, и одновременно обменивался мнением о ходе предпусковых проверок с представителями промышленности, которые сидели с ним рядом на отдельной скамейке.

В какой-то момент к маршалу подошли строевым шагом два взвода боевой части. После докладов командиров М.И. Неделин отчитал их за нечеткое построение, заставил перестроить взводы и доложить заново.

Взводы ушли от ракеты в западном направлении, перестроились и возвратились обратно. Выслушав стоя, на сей раз четкие доклады командиров маршал прокомментировал:

— Вот это другое дело.

А затем поставил боевую задачу:

— Вы прибыли на первый пуск межконтинентальной баллистической ракеты на новом топливе, весьма перспективной для развития вооруженных сил. Это почетно для вас. Именно вы первыми приобретете опыт работы с новым грозным оружием. Поэтому будьте внимательны на рабочих местах. Как можно больше постарайтесь приобрести практических навыков, которые необходимо будет использовать, вернувшись в свои части. Отпустив офицеров, маршал сел. Расчеты боевой части разошлись по своим рабочим местам.

К этому времени я закончил юстировку антенны. Вскоре по громкой связи была объявлена часовая готовность, и вместе с офицером я спустился в бункер для проведения дальнейших предпусковых работ по системе измерений…

Между тем на стартовую позицию опустились вечерние сумерки.

При ярком свете прожекторов прямо около ракеты сделали еще одну попытку по чертежам пневмогидравлической схемы определить состояние магистралей. Но никакой дополнительной ясности внести не удалось. И тогда, как это не звучит парадоксально, вопрос решили закрыть старым дедовским методом: не мудрствуя лукаво, молодому инженеру В.И. Кукушкину, представлявшему на старте разработчиков пневмогидравлической системы ракеты, вручили оказавшуюся под рукой связку обыкновенных замочных ключей и предложили с помощью этого "прибора" прямо на ракете, как рядовому промразводчику, обычным простукиванием определить состояние системы. Как говорится, что было, то было. Правда должна быть вся, без умолчаний.

Получив указание, инженер полез наверх к хвостовому отсеку первой ступени ракеты. В сложившихся условиях, когда уже спустились сумерки и ничего не было видно внутри, пока не направили свет мощного фонаря, да еще не обладая достаточно хорошим слухом, выполнить приказ оказалось невозможным, о чем и сообщил, спустившись вскоре вниз и отдав связку ключей, инженер.

— Естественно, — вспоминал впоследствии В.И. Кукушкин, — такой доклад не встретил понимания у принимавших это решение. Выругали. Раздосадованный прошел покурить. Встретил М.К. Янгеля. Главный поинтересовался, почему ушел со старта, и предложил вернуться, сказав, что необходимо находиться там.

Примерно за час до аварии были прорваны разделительные пиромембраны топливных баков второй ступени. Для надежности эту операцию решено было проводить не с пульта прорыва пиромембран (как было предусмотрено инструкцией), имевшего конструктивный недостаток, а вручную. Об этом, по требованию начальника Второго управления полигона Р.М. Григорьянца, в формуляре на ракету была сделана собственноручная последняя запись Л.А. Берлиным с указанием ответственных лиц за прорыв пиромембран:

"Хачатурян, контроль заполнения пусковых бачков — Ерофеев". Инженеры Е.А. Ерофеев, К.Е. Хачатурян и старший лейтенант В.А. Мануленко поднялись по лестнице установщика на верхнюю площадку обслуживания, открыли лючок в межступенном отсеке, расстыковали разъем и подали электропитание напрямую от поднятой наверх технологической батареи. После прорыва пиромембран внешним осмотром убедились, что течи компонентов нет. На слух определили, что произошло заполнение пусковых бачков — отчетливо прослушивалось бульканье жидкости, вытеснявшей воздух.

По результатам проведенных работ Е.А. Ерофеев доложил сверху, прокричав громким голосом, что замечаний по прорыву мембран нет, и спустился вниз.

О том, что не было абсолютно никакой ясности, что происходит с пиромембранами и заполнением магистралей, свидетельствует и старший техник В.И. Пустовов, который вместе с К.Е. Хачатуряном и инженером В.А. Бабийчуком накануне участвовал в прорыве мембран с помощью переносного, специально сконструированного пульта. Он помнит, что присутствовавший при этих операциях капитан (фамилия не установлена) утверждал, что он слышал, как по одним трубам компонент пошел, а по другим — нет.

— Капитан, — вспоминает В.И. Пустовов, — стоял намертво: "Хоть убейте, — говорил он, — но одна из мембран не прорвалась. Проверьте обязательно". Позднее, когда производили подрыв еще не задействованных мембран, убедились, что он был прав.

А между тем в эти предпусковые часы и минуты каждый из находившихся на старте испытывал свою судьбу, являясь заложником случая или стечения обстоятельств. Любопытный, неизвестный ранее факт, который сохранил ему жизнь, воспроизводит К.Е. Хачатурян:

"Перед подъемом на верхнюю площадку установщика для прорыва пиромембран по указанию Л.А. Берлина меня отозвал в сторону Михаил Кузьмич и, показывая на своего заместителя И.И. Иванова, говорит:

— Послушай, что он тебе скажет.

И Иван Иванович рассказал, что буквально перед его вылетом из Днепропетровска на полигон на "сотом объекте", где проводились огневые испытания двигателей, при подготовке двигательной установки второй ступени к огневым испытаниям случайно каким-то образом на пиростартер было подано напряжение. Пиростартер, естественно, сработал, турбина пошла вразнос и разворотила практически весь испытательный стенд. Слава богу, компонентов топлива не было и обошлось без жертв.

— Поэтому я очень Вам советую при подаче напряжения на прорыв пиромембран отключить разъем от пиростартера, — заключил он свой рассказ.

О, как я был благодарен Ивану Иванычу за это предложение!

Дело в том, что для прорыва пиромембран надо было от главного распределителя второй ступени отключить штепсельный разъем ШД-21 с кабелем, идущим к пиропатронам, и на соответствующие его контакты подать напряжение. От этого же разъема ШД-21 шел и четырехжильный кабель на пиростартер, который подключался с помощью четырехконтактного разъема ШПС-2. Сам пиростартер располагался в очень труднодоступном месте, и начальнику бортового расчета В.А. Мануленко пришлось очень долго возиться, пока он, изловчившись, буквально извиваясь как уж, весь влез в лючок, и, подсвечивая себе фонариком, отключил разъем ШПС-2. А все это время снизу не переставал раздаваться подгоняющий нас зычный голос Л.А. Берлина (несмотря на то, что я был на шлемофонной связи), сопровождавшего свои указания сочными словечками.

После прорыва пиромембран В.А. Мануленко вновь пролез в лючок, подключил разъем ШПС-2 к пиростартеру и вылез из лючка. Нам оставалось проверить надежность подключения разъема, для чего надо было проверить целостность цепей, идущих на пиропатроны порохового стартера от соответствующих контактов разъема ШД-21. С помощью линейного моста (простейшее устройство для проверки электрических параметров цепи) стали прозванивать цепи и установили, что у одного из пиропатронов она цела, а цепь другого пиропатрона — "в обрыве".

Я по шлемофонной связи доложил В.А. Концевому и начальнику боевого расчета А.С. Матренину, что цепь одного из пиропатронов нарушена. А.С. Матренин сразу же дал команду проверить надежность стыковки разъема ШПС-2. В результате В.А. Мануленко в третий (!) раз пролез к этому разъему и проверил визуально надежность стыковки. Все было в норме, замечаний не было.

В это время внизу, прямо у стартового стола, М.К Янгель в окружении Б.М. Коноплева, В.А. Концевого, Л.А. Берлина и И.И. Иванова обсуждал создавшуюся ситуацию.

Мы с В.А. Мануленко продолжали оставаться на верхней площадке обслуживания, и впоследствии я вспоминал не раз, как в эти последние минуты своей жизни он рассказывал мне, что был в свое время начальником бортового расчета, когда запускали собаку Лайку, и что это последняя работа с ракетой на полигоне, так как в кармане у него уже лежит приказ о переводе в Харьков в военную приемку при конструкторском бюро. Увы, этому не суждено было осуществиться. Он остался на верхней площадке обслуживания и погиб.

В это время по шлемофонной связи мне поступила команда спуститься вниз, что я и не замедлил сделать. Когда спускался по лестнице, навстречу поднимался наверх молодой специалист нашего конструкторского бюро Л.П. Ерченко. Я у него спрашиваю — зачем поднимается, на это он ответил, что получил указание — надо проконтролировать выполнение каких-то операций. Вниз он уже не спустился, а так и остался наверху.

Я же, сойдя вниз, подошел к М.К. Янгелю.

— Где могла оборваться цепь и в чем причина, как ты думаешь? — спросил Михаил Кузьмич.

Я ответил, что, по моему мнению, цепь оборвана в разъеме ШПС-2, так как доступ к пиростартеру очень и очень неудобен и в процессе его отстыковки и повторной пристыковки это могло произойти.

— Как восстановить цепь? — спросил Л.А. Берлин.

— Нужен торцевой ключ, чтобы вскрыть разъем ШПС-2 и подпаять оборванный конец.

Лев Абрамович посмотрел в сторону инженера В.В. Орлинского и тот без лишних слов, все поняв, бегом куда-то исчез. Через некоторое время он прибежал с самодельным торцевым ключом, изготовленным из металлической трубочки под нужный размер. Но ключ в дальнейшем не понадобился. В.В. Орлинский останется на старте и погибнет.

— Что будет, если цепь не восстанавливать? — спрашивает Михаил Кузьмич.

— Пиростартер сработает и от одного пиропатрона, если, правда, его цепь под воздействием вибраций не нарушится, — ответил я.

Немного подумав, Михаил Кузьмич огласил принятое им решение:

— Восстанавливать цепь не будем. Задача первого пуска будет выполнена при успешной работе и одной первой ступени.

И, обращаясь ко мне, в достаточно жесткой форме сказал:

— А тебе здесь делать нечего. Отправляйся в бункер и помоги Матренину.

Так, в силу обстоятельств, сложившихся в связи с эпопеей с разъемом ШПС-2, явившейся, по сути говоря, для меня подарком судьбы, получил команду идти в бункер. Иначе я остался бы на стартовой площадке рядом с В.А. Концевым.

Выполняя решение Главного, зашел в передвижной командный пункт и по телефону сообщил А.С. Матренину о принятом решении, а также сказал, чтобы он начал набор схемы на пуск и что я иду к нему. Выйдя из машины, доложил В.А. Концевому, что иду в бункер по указанию Михаила Кузьмича. Прошел мимо сидевшего в одиночестве маршала М.И. Неделина и стоявших в трех-пяти метрах от него начальника полигона К.В. Герчика, его заместителя А.И. Носова, начальника Первого управления полигона Е.И. Осташева, командира войсковой части А.А. Кабанова, старшего адъютанта Главкома Ракетных войск Н.М. Салло и пошел в сторону бункера. На полпути встретил Г.Ф. Фирсова, направившегося к пусковому столу. Он меня остановил и расспросил о последних событиях. Обменявшись информацией, мы разошлись каждый по своей, уготованной судьбой дороге: я — в бункер, а он — к пусковому столу."

В этот предстартовый час лестница для подъема на установщике, как центральная магистраль, была сильно перегружена. Гражданские и военные испытатели поднимались и спускались беспрерывно.

Внизу у лестницы ждал своей очереди входивший от разработчика ракеты в "двигательную" команду инженер Б.М. Лавриненко. Ему предстояло подняться на верхнюю площадку обслуживания, чтобы еще раз убедиться, что дренажная система баков функционирует нормально. Он ранее уже выполнил необходимую для этого операцию и открыл нужные краники. Но получил приказ проконтролировать дополнительно.

Поднявшись на площадку, проверил руками и визуально положение нужных краников, а на слух получил дополнительное подтверждение — все в порядке. Спускаясь вниз по лестнице, чтобы доложить о выполнении задания, встретил поднимавшегося наверх инженера В.А. Кошкина, которому, в свою очередь предстояло проконтролировать эту же операцию, но уже по линии своего руководства — заместителя главного конструктора двигателя Г.Ф. Фирсова. Б.М. Лавриненко попытался уговорить его отказаться от этой затеи, поскольку только что во всем повторно удостоверился лично. Но приказ есть приказ. И В.А. Кошкин продолжил свой путь наверх. К сожалению, у него не осталось времени спуститься назад, а у заместителя Главного конструктора маршевого двигателя Г.Ф. Фирсова — выслушать доклад своего подчиненного.

Катастрофа

Заканчивавшие свои операции по подготовке ракеты к пуску испытатели эвакуировались на наблюдательный пункт, находившийся примерно в километре от стартовой позиции. Расположен он был на возвышенности, поэтому стоявшая на пусковом столе ракета прекрасно обозревалась. Хорошо были видны и находившиеся на площадке испытатели. Со стартом имелась прямая — "громкая" связь, и поэтому становились известными все подававшиеся команды. Здесь же были смонтированы оптические установки типа артиллерийских перископов и имелись бинокли. С их помощью можно было наблюдать за развитием событий на старте.

Обстановка на наблюдательном пункте была внешне спокойная. Сгустились сумерки, и начали "крутить" фильм с передвижной киноустановки. В помещении играли в шахматы, беседы на любые темы, обсуждения. Но за всем этим чувствовалось напряженное ожидание предстоявшего пуска. Ведь пуск-то был не обычный — первая межконтинентальная ракета конструкторского бюро.

Только что приехавший со старта на наблюдательный пункт инженер Е.А. Ерофеев сразу же прильнул к оптическому прибору, чтобы понаблюдать за тем, как заканчиваются операции, в проведении которых он только что участвовал:

— В артиллерийский прибор я увидел, — вспоминает он, — что люди работают на площадках обслуживания с фонариками, проводят какие-то заключительные работы, связанные с подготовкой к пуску. В какой-то момент на минуту отвлекся, повернув голову в другую сторону. И вдруг кто-то кричит: пуск, пошла! Прильнул к трубе и увидел, что там, где находилась ракета, сильнейший пожар. Сразу же побежали и сели в машины, на которых только что приехали со старта. Но попытка прорваться обратно оказалась безрезультатной. Кругом было оцепление, и нас не пропустили.

О том, что ракета может взорваться, никто и мысли не допускал в первый момент. Стоявший рядом с Е.А. Ерофеевым инженер В.С. Фоменко вспоминал впоследствии:

— Пошли задержки, объявлявшиеся по громкой связи. И вдруг — зарево! Раздались крики: "Пуск, пуск!" Смотрю в бинокль — какой пуск, если установщик еще не отведен…, а потом — горящие люди падают, как снопы. Большинство из нас кинулось к автобусам, надо же ехать, надо спасать, надо помогать нашим ребятам. Нужно отдать должное начальнику наблюдательного пункта. Он дал команду всем гражданским сесть в автобусы, возле дверей поставил по солдату, а водителям приказал без его команды никуда не ехать. А то было бы!

Им вторит инженер А.А. Вередченко:

— На какое-то мгновение я отвлекся, засмотревшись на только что прибывшую очередную машину, а посему стоял спиной к старту. И вдруг как грохнет! Мгновенно повернувшись, естественно ничего еще не понимая, что происходит, увидел находившуюся на пусковом столе ракету в пламени. Причем, располагалось оно почему-то где-то посередине корпуса. В отличие от обычной картины, когда возникнувшее внизу ракеты пламя затем вместе с ней поднимается вверх, на сей раз оно молниеносно распространилось сверху вниз, окутав все вокруг огнем и дымом. Последовала серия одиночных взрывов, мгновенно перешедшая в сплошной грохот. На наблюдательном пункте рядом был расположен окоп с оптическим увеличительным наблюдательным прибором типа артиллерийского перископа. Прильнув к нему, увидел ужасную картину. Вверху на площадке обслуживания на уровне приборного отсека второй ступени ракеты метались беззащитные, обреченные люди, а под ними — море огня. В панике они бросались вниз в бушующую стихию. Взглянул вниз, а там — та же картина — бегут обезумевшие люди с горящей на них одеждой. Большинство ринулось в сторону ограждения из колючей проволоки вокруг старта, кое-кто добегает и пытается перелезть через ограждение, другие, объятые пламенем, беспомощно падают. На следующий день, оказавшись на том месте, где был старт, увидел расплавленный асфальт с торчащими из него солдатскими сапогами и кучу обгорелого обмундирования. Трупы уже увезли.

Инженер Ф.П. Санин услышал только щелчок, повернувшись лицом к старту, увидел, что ракета в пламени, и первая мысль:

— Почему она не поднимается?

Находившиеся непосредственно на старте около ракеты увидели пламя в районе хвостового отсека второй ступени. Некоторым показалось, что запустились рулевые двигатели второй ступени.

Как вскоре станет ясным, запустился маршевый двигатель второй ступени. Своим факелом он прожег днище и разрушил бак окислителя, а затем и бак горючего первой ступени, что и привело к разрушению всей конструкции ракеты.

В результате при работающем двигателе второй ступени произошло соединение и интенсивное взрывообразное возгорание в общей сложности более 120 тонн компонентов топлива. При этом запускались пороховые двигатели разделения ступеней, взрывались воздушные баллоны системы наддува баков. Возникший в результате грандиозный пожар, сопровождавшийся зловещим фейерверком, превратил стартовую позицию в огнедышащий ад. От центра старта с огромной скоростью распространялись концентрические волны огненного смерча, уничтожая все попадавшееся на пути. Взрывное догорание, принявшее лавинообразный характер, продолжалось немногим более двадцати (одно лишь перечисление объектов старта, охваченных пожаром, занимает больше времени) секунд и распространилось на 100–120 метров от старта.

Пожар после выгорания компонентов топлива продолжался еще два часа. Происходило догорание агрегатов и сооружений, их оборудования и кабельных коммуникаций — всего, что могло гореть. Расплавились и сгорели баки ракеты, и лишь относительно хорошо сохранились двигатели ступеней, изготовленные из специальных жаропрочных сталей и рассчитанные на высокие температуры.

Однако вернемся к воспоминаниям К.Е. Хачатуряна:

"Спустившись в бункер, застал всегда спокойного А.С. Матренина в несколько возбужденном состоянии, которое Александр Сергеевич объяснил тем, что на него оказывает сильное давление Р.Г. Григорьянц и все время торопит. Продолжая разговор, зашли в курительное помещение, закурили. Я стал его успокаивать, говоря какие-то банальные истины. И вдруг в этот момент послышались непонятные хаотические сильные звуки от взрывов.

Мы с А.С. Матрениным вбежали в пультовую комнату, там находились в это время оператор пульта подготовки и пуска старший лейтенант В.Н. Таран, инженеры нашего конструкторского бюро, в обязанность которых входил контроль за ходом предстартового набора схемы. Вид у них был ужасный: совершенно бледные, с широко раскрытыми обезумевшими глазами. Я кинулся к перископу и увидел, как на стартовом столе в огне горит наша ракета. Этот жуткий пожар сопровождался взрывами тормозных пороховых двигателей и шаровых баллонов высокого давления.

В это время в бункер забежало несколько обгоревших человек. Мы быстро сняли с них остатки бывшей одежды, а одного даже пришлось раздеть полностью и так, в костюме Адама, уложить на пол в курительной комнате. Вслед за ними забежал генерал-майор инженерно-технической службы А.Г. Мрыкин, бывший первым заместителем начальника Главного управления ракетного вооружения Министерства обороны и одновременно заместителем председателя Государственной комиссии по испытаниям ракеты, и категорически приказал находившемуся поблизости солдату закрыть и задраить массивную входную дверь в бункер. Солдат стал выполнять приказ генерала. Услышав об этом, бывший в воинском звании подполковника А.С. Матренин подошел к солдату и потребовал открыть дверь и впускать в бункер всех. А на возмущение генерала очень спокойно, но твердо заявил:

— Товарищ генерал! Я являюсь ответственным за бункер, и здесь будут выполняться только мои приказы.

Генерал только лишь что-то пробурчал в ответ."

Инженер И.В. Коваль находился в той части бункера, где размещались пультовые средства управления системой измерений.

— Я почувствовал какое-то сейсмическое воздействие на организм, — продолжает он свой рассказ, — как при землетрясении. Невольно подумал — что-то неладное. Подошел к перископу. Посмотрел, а там сплошное ярко-оранжевое море огня. Первая мысль — ракета взлетела и упала на бункер. Эти эмоции видимо были вызваны тем, что перископ сильно приблизил старт за счет большого увеличения. И за ней мгновенно вторая: неужели больше не увижу своего сына Юру, который родился всего три недели тому назад, перед отлетом на полигон. И тут же следом осенила третья мысль, вызванная, видимо, инстинктом самосохранения: нет, наверное, спасусь. Для этого откину ручки перископа, подтянусь на них и удержусь таким образом в висячем положении с надетым противогазом. А компоненты топлива пусть заливают бункер, они до меня не достанут. Конечно из всего, что пришло в голову в этот момент, эта мысль была самая глупая. Ведь я совершенно забыл, что компоненты топлива самовоспламеняющиеся. Но, что было — то было. Так сработала моя психология в экстремальной ситуации.

В это время по громкой связи в бункере прозвучала первая команда А.С. Матренина:

— Всем отойти от пультов и перейти через кабельные аппарели в помещение телеметрии.

Бункер начал заполняться серым едким дымом и гарью. Дышать стало тяжело.

Раздается вторая команда А.С. Матренина:

— Всем одеть противогазы.

Выполнив приказание, почувствовал облегчение, ощутив даже какой-то сладкий привкус на губах. Помня, что за мной числится и второй противогаз, взял его на перевес.

Наконец, раздалась последняя команда:

— Всем покинуть бункер.

Первыми вынесли пострадавших и усадили в санитарную машину, которая увезла их в госпиталь. Я поднялся на поверхность в противогазе, забыв при этом одеть фуражку и плащ…

По установившейся традиции, начиная с ракеты Р-12, киностудия Министерства обороны проводила киносъемки всех огневых стендовых испытаний ракет в подмосковном Загорске в НИИ-229 и запуски первых ракет. Были засняты на пленку и стендовые испытания обеих ступеней и предусмотрены съемки первого пуска ракеты Р-16. Им-то и уготовила судьба запечатлеть страшную картину и масштабы происшедшего на старте.

В тот роковой день операторы студии Министерства обороны расставили аппаратуру для проведения киносъемки с трех позиций, и задолго до момента пуска все было готово к работе. Когда случился несанкционированный запуск двигателя второй ступени, руководитель съемочной группы дал команду на включение дистанционной киноаппаратуры. Это и позволило зафиксировать многие важные моменты случившегося.

Компоненты топлива, выплеснувшиеся из баков, облили стоявших вблизи испытателей. Огонь мгновенно пожирал людей. Ядовитые пары отравляли насмерть. В кадрах кинохроники отчетливо видно, как горела ракета, установщик, как пытались испытатели укрыться и спастись в аппаратурной будке установщика, тоже объятой пламенем, как обезумевшие люди, оказавшиеся на площадках обслуживания, не видя иного выхода, прыгали прямо в огонь, вспыхивая, как свечи. Спасаясь, люди пытались убежать от горящей ракеты, но огромная температура на довольно значительном удалении от эпицентра пожара вызывала возгорание одежды, и многие из них, как огненные живые факелы, сгорали полностью, не успев сделать и нескольких шагов, увязнув в расплавленном битуме.

Все это видно на экране, на фоне зловещего, багрово-красного зарева, как роковой рефрен, сопровождавшего сменяющиеся кадры: один упал, руками пытается сделать какие-то спасительные движения, пытаясь сорвать с себя одежду, другой еще предпринимает попытку бежать, третий достиг колючей проволоки и пытается преодолеть ее, многие, оказавшись во рве, пытаются сбить с себя огонь и вырваться из него. Люди в этой критической ситуации совершали поступки, выходившие за пределы обычных понятий о физических возможностях человеческого организма.

Многие, спасаясь бегством и очутившись уже в безопасной зоне во рву или на песке, вместо того, чтобы сбросить с себя одежду или, упав на землю, потушить огонь с помощью песка, стремились как можно дальше удалиться от пылающего старта, пытаясь преодолеть проволоку, запутывались в ней. Перед пуском была дана команда снять секции решетки с приямка для сбора разлившегося компонента. Боялись, что струя двигателя, отразившись от бетона, может поднять их и повредить корпус ракеты. Эта мера сослужила плохую услугу. Бежавшие испытатели, попадая в канаву, обжигались кислотой.

Около контрольно-пропускного пункта за проволочным ограждением находилась специальная машина с аварийно-спасательной командой. Машина сразу заехала на территорию, и спасатели стали помогать добегавшим охваченным пламенем людям — бросали на землю и сбивали огонь песком (ничего другого не было). Прибывшие специальные санитарные машины догоняли людей, прорвавшихся через колючую проволоку ограждения и бежавших в степь.

Выйдя из бункера, И.В. Коваль пошел в направлении к контрольно-пропускному пункту.

— Я наблюдал, — продолжает вспоминать он, — как широким фронтом с запада на восток, прижимаясь к земле, двигался тяжелый шлейф свинцового цвета дыма. А на старте в это время полыхало море огня, захватив большую территорию.

Когда отошел от бункера примерно на 50 метров, из дыма неожиданно выросла фигура стройного офицера-подполковника, который бежал в направлении бушевавшего огня. Увидев меня, он обратился с вопросом:

— Маршала ты не видел?

Я ответил, что видел его по часовой готовности. Выслушав ответ, офицер спросил:

— А противогаз у тебя есть?

Получив остававшийся у меня запасной противогаз, он быстро одел его и убежал в направлении полыхавшего старта. Когда много позднее я рассказал об этом эпизоде, участники тех событий решили, что, по всей видимости, это был старший адъютант маршала подполковник Н.М. Салло. При подходе к контрольно-пропускному пункту увидел две грузовые машины обслуживания — КУНГи, на полу которых лежали пострадавшие от огня люди. Слышались стоны. Кто-то из сопровождавших КУНГи крикнул:

— Нужна вода!

На это ему ответили, что воды нет, а посему "гони" в жилую зону, и машины уехали.

Потрясенный увиденным, я долго шел потом в гостиницу. Сильно замерз, так как в бункере осталась моя верхняя одежда, а температура к ночи опустилась до нуля градусов…

Когда масштабы пожара уменьшились настолько, что стало возможным аварийно-спасательной команде приступить к тушению и ликвидации последствий катастрофы, была оказана первая помощь и завершена эвакуация получивших ожоги и отравления оставшихся в живых участников испытаний.

"В процессе пожара, — продолжает вспоминать К.Е. Хачатурян, — через кабельные аппарели бункер стал наполняться дымом и гарью. Дышать становилось все тяжелее. Вскоре А.С. Матренин дал команду выйти всем из бункера. Первыми вынесли пострадавших и усадили в санитарную машину, которая увезла их в госпиталь. А остальные сели в автобус, доставивший всех на сорок третью площадку".

"На площадке перед гостиницей, — рассказывает К.Е. Хачатурян, — собрались все участники испытаний, к этому времени уже вернувшиеся с наблюдательного пункта, и когда мы вышли из автобуса, они смотрели на нас, как на пришельцев "с того света". А Виктор Иванович Кузнецов сгреб меня в охапку, приподнял на высоту своего роста и с возгласом "Живой! Живой!" стал кружиться. Оказывается, он со своими заместителями З.М. Цециором и О.Ю.Райхманом, а также В.С.Будник и А.М.Гольцман во время аварии находились в аппарели, где размещались дизель-генераторы электроиспытаний, и по шлемофонной связи последним слышал мой голос, когда я докладывал В.А. Концевому про разъем ШПС с верхней площадки обслуживания, и был уверен, что я остался наверху". И по прошествии многих лет с грустью в голосе, заново переживая события тех дней, заканчивает Ким Ефремович, на протяжении многих часов ходивший по краю пропасти и волей случая вышедший из смертельной опасности целым и невредимым.

К этому времени аварийно-спасательная команда увезла уже всех погибших и раненых, и на стартовой площадке находились только груды сгоревшего искореженного металла — все, что осталось от первой красавицы-ракеты Р-16 и ее стартового комплекса.

Вернувшиеся со старта и наблюдательного пункта были до предела возбуждены. Начались разговоры. Все, у кого имелась хоть какая-то информация, пытались обменяться ею с сослуживцами. Число погибших и пострадавших определяли путем опроса — ходили со списками по номерам гостиниц и медпункту и крестиками делали соответствующие пометки. Одновременно начали свою следственную деятельность сотрудники органов госбезопасности. По горячим следам пытались восстановить картину случившегося, собрать материал для предстоящего расследования директор днепропетровского ракетного завода Л.В. Смирнов и В.С. Будник, который прибыл на полигон в день аварии. Выясняли, какие и под чьим руководством проводились операции перед запуском двигателя. Атмосфера в гостинице была гнетущая. Настроение такое, что вот-вот приедет "черный ворон", всех увезут и поминай, как звали. Обстановку обреченности усиливало впечатление от сцены на старте, стоявшей перед глазами ее очевидцев: по старту метались сотрудники органов госбезопасности, пытаясь что-то выяснить по горячим следам. А их руководитель — полковник, приставив пистолет к дежурному по площадке офицеру, под угрозой застрелить, требовал от него ответить, где маршал М.А. Неделин. Между тем дежурный по старту во время катастрофы находился совсем в другом месте и не мог, даже при большом желании, вследствие этого что-то видеть, чтобы ответить на вопрос. Каждую минуту приходили и говорили: кто погиб, кто живой, кто на больничной койке, кому удалось спастись, минуя медпункт…

В гостинице к заместителю М.К. Янгеля по рулевым двигательным установкам И.И. Иванову подошел генерал-майор А.Г. Мрыкин и, справившись, не видел ли он Главного, предложил:

— Давайте поедем на стартовую площадку и поищем Михаила Кузьмича.

К этому времени пожар уже был потушен, никого не видно на территории, лишь множество обгоревших трупов, от некоторых остались одни скелеты. Вдвоем походили по площадке, пытались вопрошать:

— Здесь никого нет? Здесь никого нет?

Но ответа не услышали, выгоревший старт молчал, отвечать было некому.

Михаил Кузьмич чудом остался жив. Позднее в присутствии инженера К.Е. Хачатуряна рассказывал, что он захотел курить, но делать этого прямо на площадке, как позволяли себе некоторые начальники, не стал, решив:

— Какой я подам пример как Главный конструктор? И направился в сторону курилки. Проходя мимо маршала Неделина, хотел пригласить и его покурить, но не решился и прошел один. Когда дошел до курилки и зажег спичку, то удивился, что от нее так озарилось все вокруг. Но одновременно донесся звук, я обернулся назад и увидел всю эту жуткую картину.

Между прочим, в некоторых источниках утверждается, что в роли спасителя М.К. Янгеля выступил генерал А.Г. Мрыкин, который буквально за несколько минут до взрыва пригласил его покурить, и они отошли в сторону курилки, находившейся примерно в ста метрах от старта.

Едва придя в себя, рискуя собственной жизнью, М.К. Янгель бросается навстречу бушующей стихии, стараясь вывести обезумевших людей из огненного ада. Обжег руки и продолжал подвергаться смертельной опасности до тех пор, пока сослуживцы насильно не эвакуировали его и увезли в гостиницу. И едва перебинтовали руки, как он опять возвращается на горящий старт.

А А.Г. Мрыкин и И.И. Иванов, не обнаружив никого на старте, вернулись в гостиницу, где им сказали, что Михаил Кузьмич находится в своем номере.

Зайдя в комнату, они увидели Главного, лежавшего одетым, с перебинтованными руками, в постели. На лице печать обреченности, сильных переживаний человека, чувствующего свою вину. Генерал стал его успокаивать, пытаясь как-то морально поддержать. Обменявшись несколькими фразами, А.Г. Мрыкин вышел.

Михаил Кузьмич на какое-то мгновение задумался, а потом, обращаясь к оставшемуся своему заместителю, решительно произнес:

— Я не знаю, что со мной будет. Прошу коллектив об одном — сохраните это направление.

И, продолжая о чем-то думать, добавил:

— Ну, а Вам надо отдохнуть. Завтра предстоит тяжелый день, будет много работы.

Часов в одиннадцать вечера прошел слух, что М.К. Янгелю звонил Н.С. Хрущев и сказал:

— Товарищи, спокойно. К Вам летит комиссия во главе с Брежневым.

Это сильно подействовало и даже несколько успокоило. Однако разговор Главы государства и Главного конструктора для последнего был не такой простой. Когда он доложил, что Неделина не нашли, а в числе погибших Главный конструктор системы управления Коноплев и его заместитель, заместитель Глушко и два его заместителя, Н.С. Хрущев строго спросил:

— А где в это время находился технический руководитель испытаний?

По тону и характеру вопроса М.К. Янгель почувствовал, что лично для него он ничего хорошего не предвещал — "хана", как любил говорить Михаил Кузьмич. А потому и воспринял его как намек партийной бонзы на суровую для себя кару.

"Помню, пройдя допрос тандема Смирнов — Будник, который подробно протоколировался, — заканчивает воспоминания о том дне К.Е. Хачатурян, — я с дрожью во всем теле вошел в комнату, где жил. Там уже находились Б.Н. Александров, А.М. Бондаренко, В.И. Кукушкин, А.А. Полысаев и еще несколько уцелевших участников тех событий. Они вспоминали, где и когда видели в последний раз наших товарищей, которые не вернулись в гостиницу. Приняв свою дозу "успокаивающего", я присоединился к ним. Вдруг открывается дверь и заходит к нам Михаил Кузьмич. Вид у него был удрученный, в какой-то телогрейке без рукавов, сильно ссутулившийся. Такого Кузьмича мы никогда не видели. У меня в сознании мгновенно пронесся образ подбитого горного орла, который не парит в небе, как ему суждено природой, а еле волочит по земле свои большие крылья. Приглушенным голосом обращаясь к нам, он сказал:

— Ребята, мне только что выразил недоверие Хрущев. Я очень прошу — пусть один из вас придет ко мне и выскажет мнение всех здесь присутствующих. Это для меня очень важно.

Ничего больше не добавив, Михаил Кузьмич тут же вышел.

Все мы были в гнетущем, подавленном состоянии, которое нарушил А.А. Полысаев:

— Ребята, надо написать, — произнес он задумчиво.

— Кому и о чем? — спросил кто-то из находившихся в комнате.

— Кому написать и о чем писать, я не знаю. Но что нужно написать, я знаю точно, — ответил Леша.

После этой "крылатой фразы" мы делегировали А.А. Полысаева выразить Михаилу Кузьмичу нашу полную поддержку, мужскую преданность ему и клятву — приложить все свои силы, чтобы довести начатое дело до конца в память о всех погибших. И клятву эту мы выполнили с честью".

По прошествии некоторого времени группа сотрудников конструкторского бюро решила пойти к Главному в номер и поддержать его хотя бы для начала устно в столь критической, прежде всего для него, ситуации.

Уже ночью, подчиняясь скорее инстинкту самосохранения, чем осознанным действиям, преодолел путь из бункера до гостиницы И.В. Коваль.

— Подойдя к гостинице, — продолжает он свой рассказ, — сразу оказался в обстановке какой-то необыкновенной, гнетущей тишины. Раньше такого никогда не было. Всегда по вечерам из открытых окон раздавались песни, слышались громкие разговоры. Даже промелькнула мысль, что в гостинице никого нет. Двигаясь по коридору, невольно отметил, что почти во всех номерах двери открыты. Заглянул в один из них — в нем стоит молча группа наших сотрудников. Поразило, как люди переходят из номера в номер, бесшумно, как будто на цыпочках. Наконец при подходе к своей комнате встретил В.С. Фоменко. Он посмотрел на меня как-то вопросительно:

— Ты откуда?

— Со старта.

— А кто еще был с тобой?

Выслушав мое сообщение о том, кто был в бункере, Вячеслав Степанович сказал:

— Я сейчас пойду доложу об этом Михаилу Кузьмичу.

Как потом выяснилось, по указанию Главного был составлен список тех, кого удалось найти. Оставил противогаз в своем номере. Пытаясь отвлечься от всего увиденного и выйти из полушокового состояния, встречаясь с людьми, машинально пошел по этажам гостиницы. Оказавшись около номера, где жил М.К. Янгель, услышал доносившиеся оттуда голоса. Когда зашел в комнату, то там уже было несколько человек из нашего КБ. Они внимательно слушали Михаила Кузьмича, который приглушенным голосом, невольно уносясь воспоминаниями в прошлое, рассказывал сослуживцам об истории своей родословной. И тогда я впервые узнал, как и почему его дед оказался в таежной глухомани и возникла сибирская ветвь Янгелей, имевшая украинские корни. Чувствовалось, что, обращаясь к дорогому для каждого детству, он не только хотел отвлечься сам, но и как-то пытался снизить стрессовую нагрузку сотрудников, переживавших всю тяжесть происшедшей трагедии. Так, почти без сна, прошла вся ночь…

В течение ночи на полигон прибыли госпитали из трех городов: Москвы, Ленинграда, Ростова-на-Дону. В последующие дни тех, кому требовалась пересадка кожи, эвакуировали в Москву в Центральный военный госпиталь имени Бурденко. Последний самолет с пострадавшими улетел первого ноября. Всего было отправлено 14 человек. Их всех осмотрел Главный хирург Советской Армии А.А. Вишневский. Его заключение — трое не выживут. К сожалению, крупный специалист в области медицины оказался прав.

Все участники и свидетели происшедшего были настолько травмированы морально и психологически, что многие ничего из происшедшего в момент взрыва и возникавших вследствие этого ситуаций просто не помнили. Особенно, как добирались в гостиницу, в какой последовательности развивались события на другой день с утра, даже в последующие дни. Некоторые из тех, кому чудом удалось спастись, находились в таком глубоком шоке, что для выведения их из этого состояния и приведения в чувство приходилось принимать особые меры воздействия. И в этой ситуации любые средства были приемлемы, если они давали положительный эффект. Пострадавших заставляли пить концентрированное молоко, срочно доставленное в гостиницу и медпункт. Взята была на вооружение и народная медицина: насильно вливали в рот по стакану спирта, и после сразу следовавшего сна люди приходили в чувство. Впрочем, к спиртовым процедурам для снятия напряжения в этот вечер прибегали почти все свидетели случившегося. Добро, этого "лекарства" в те времена на полигоне было в избытке.

Факты, домыслы, нелепости

При взрыве и последовавшем пожаре на старте погибло 57 военнослужащих и 17 представителей промышленности. Среди погибших председатель Госкомиссии Главный маршал артиллерии М.И. Неделин. По свидетельству начальника спасательной команды лейтенанта Ю.Ф. Евтеева, тела маршала вообще не нашли. Тело В.М. Коноплева идентифицировали по размерам. Он был выше всех, находившихся на старте. Заживо сгорели находившиеся рядом с ракетой заместители М.К. Янгеля — Л.А. Берлин и В.А. Концевой, заместитель Главного конструктора маршевого двигателя Г.Ф. Фирсов, заместитель начальника полигона А.И. Носов, начальники управления полигона подполковники Е.И. Осташев и Р.М. Григорьянц.

О том, что значил для Ракетных войск маршал М.И. Неделин, пишет в своих воспоминаниях Б.Е. Черток.

"Гибель М.И. Неделина была большой потерей для Вооруженных сил Советской Армии. По свидетельству председателя Государственного комитета по оборонной технике К.Н. Руднева, "Неделин был единственный разбиравшийся в ракетной технике среди всех маршалов". Это тем более было важно, что бывшего в то время министром обороны маршала Р.Я. Малиновского он характеризовал как военного, который "дальше своего старого опыта общевойскового командира дивизии или армии ничего не видел".

Буквально за несколько дней до аварии полковник А.И. Носов получил новое назначение по службе с переводом в Москву с повышением в должности. Он должен был срочно улетать. Но задержался, чтобы быть в свите маршала при первом пуске новой ракеты. Это стоило ему жизни. Не должен был по долгу своих прямых обязанностей присутствовать на сорок первой площадке и подполковник Е.И. Осташев, занимавшийся испытаниями ракет конструкции С.П. Королева. Но ему нужно было представить какие-то документы на утверждение маршалу. Успел ли это он сделать — неизвестно. А может быть, как любознательный опытный испытатель, задержался на площадке, чтобы наблюдать за ходом предстартовых работ у соседей.

Главный конструктор НИИ электромеханики А.Г. Иосифьян уговорил заместителя председателя Государственного комитета Совета Министров СССР по оборонной технике Л.А. Гришина пойти покурить. Он обещал догнать, но почему-то задержался. По свидетельству В.С. Будника, Л.А. Гришин при взрыве вскочил, побежал и прыгнул с задней стороны крыши аппарели с пятиметровой высоты на бетон, сильно обгорел и сломал себе ноги, но был в сознании, умер через несколько дней в госпитале. Его похоронили на Новодевичьем кладбище в Москве.

Старшему адъютанту Главкома Ракетных войск Н.М. Салло, у которого сильно обгорели ноги, в Москве предложили их ампутацию. Он наотрез отказался, сказав, что в таком виде не хочет быть обузой семье. Несмотря на все принятые меры, импортные лекарства, медикаментозное лечение не помогло.

В списке получивших ранения числится 49 человек. По данным А.С. Матренина, общее число скончавшихся от ожогов и отравлений составило 16 человек. Пострадавших было несравненно больше, чем значилось в официальном списке, там были только те, кто оказался на больничной койке.

Приведенные здесь данные о числе жертв и раненых при аварии взяты из официальных документов, направленных 28 октября 1960 года Председателю Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежневу и подписанных врио начальника НИИП-5 Министерства обороны СССР генерал-майором артиллерии Г.Е. Ефименко, занимавшим должность начальника штаба полигона.

Между тем уже в наши дни в печать стали проникать другие, противоречащие официальным, совсем не документированные и основанные на личных представлениях сведения.

Так, в газете "Космическая школа" (о годе выпуска — 1993 г. — можно судить только по косвенным фактам, не указан и ее тираж), которая преподносится как "Третий специальный выпуск международной космической школы совместно с Советом ветеранов космодрома Байконур", на одной и той же странице помещена предельно противоречивая информация. В заметке, подписанной "А.П. Семыкин, ветеран космодрома" и озаглавленной "О катастрофе 24 октября 1960 года", читаем:

"Автор этих строк в этот день был включен в состав полигонной похоронной комиссии, что и дает мне право назвать некоторые аспекты происшедшей катастрофы. Число погибших считалось 180 чел., из них 108 — военнослужащих полигона и 72 чел. — представителей различных ведомств, командированных для участия в испытаниях".

В той же газете в статье "Обертоны здравого смысла не были услышаны", подписанной "ветераны космодрома К. Герчик и Н. Луковкин", утверждается, что "точное число погибших в катастрофе не установлено до сих пор. Пока известны имена 55 военнослужащих (Главный маршал М.И. Неделин и 54 испытателя и специалиста Байконура) и шести сотрудников КБ "Южное".

В некоторых публикациях называлось гораздо большее число погибших. Авторы или нагнетают страсти, или вводят в заблуждение читателя. Но и 61 загубленная жизнь — это ужасно".

Б.Е. Черток в книге "Ракеты и люди" приводит еще одну цифру. Он пишет: "Всего погибло 126 человек. Эта цифра включает погибших на площадке и умерших впоследствии в госпитале. Более 50 человек получили ранения и ожоги".

К этому следует только добавить, что официальные рассекреченные данные, цитировавшиеся выше, стали известны практически только в 1995 году.

Необходимо отметить, что в последнее время, в связи с открывшейся широкой возможностью придания гласности считавшиеся до этого совершенно секретными факты, наметилась устойчивая тенденция к их искажению. Виной тому, в частности, и просто человеческая память.

В своих воспоминаниях "В казахстанских степях" (в сборнике "Байконур — чудо ХХ века") И.В. Стражева пишет:

"Я не была, понятно, свидетелем катастрофы. Но через три дня после нее приехала в Днепропетровск, где в городской больнице лежал Михаил Кузьмич… Он лежал на больничной койке неподвижный, обожженный, перебинтованный. Говорил медленно, тихо, голос его дрожал".

Как известно, в эти дни М.К. Янгель, поражая всех мужеством, руководил работами по ликвидации последствий аварии на полигоне, а на заключительном заседании Правительственной комиссии выступил с яркой, запомнившейся всем присутствующим речью. Не говоря уже о том, что в городской больнице г. Днепропетровска Михаил Кузьмич никогда вообще не лежал. Для работников завода и ОКБ была построена ведомственная медсанчасть, известная как МСЧ-56.

Но в погоне за сенсацией, которую иначе как дешевой не назовешь, превзошли всех незадачливые журналисты Михаил Руденко и Игорь Царев, опубликовавшие в газете "Труд" за 25 июня 1993 года упоминавшуюся выше корреспонденцию под претенциозным названием "Гробы для Байконура". Положившись, судя по их заявлению, на свидетельства официального лица и притянув факты "за волосы", журналисты договорились до абсурда. Вот чем они пытаются удивить доверчивого читателя:

"Как это бывает с любым крупным чрезвычайным происшествием, его неявные последствия сказались не сразу, но по своим масштабам, пожалуй, и по значимости не уступали самой катастрофе. По сути (сегодня можно уже сказать об этом практически однозначно), взрыв баллистической ракеты Р-16 перечеркнул надежды советских космонавтов первыми достичь поверхности Луны. А чтобы нас не обвинили в попытке преувеличить трагизм ситуации, предоставим слово специалисту.

Заместитель главного инженера НИИ НПО "Энергомаш" М. Рудный:

"Трагедия, разыгравшаяся на Байконуре 24 октября 1960 года, весьма печально сказалась на судьбе еще одной ракеты, идею которой вынашивал в то время Сергей Павлович Королев (имеется в виду ракета Н-1, с помощью которой он стремился послать человека на Луну). Именно в те дни, когда рванула на старте Р-16, Королев напряженно думал над тем, какой двигатель выбрать для своей будущей ракеты, точнее, на каком топливе он будет работать: на уже классическом низкокипящем (керосин и жидкий кислород) или на высококипящем, которым была заправлена новая ракета Янгеля. Последний вариант обещал куда большие мощности. Но катастрофа качнула маятник сомнений в пользу уже проверенного, классического варианта. Ну, а это уже привело в движение всю цепь последующих событий, приведших к краху советскую лунную программу. Кислородные двигатели оказались не в состоянии донести человека до Луны и вернуть его обратно…"

Вот так, ни много ни мало, а судьба национальной программы престижа в освоении космоса оказалась заложницей катастрофы ракеты Р-16, к которой, скажем сразу, она ни прямого, ни косвенного отношения не имела. Можно только поражаться беспрецедентной, технически неграмотной фантазии авторов и их респондента, сделавших винегрет из надуманных причин, в которых нет и намека на истинные причины несостоявшейся советской экспедиции на Луну.

Парадоксально, но факт. Взявшись за вынесение вердикта о причинах одной из больших неудач развития советской космонавтики, претенденты на обсуждаемую сенсацию, помещенную под рубрикой "Школа катастроф", обнаружили полную неосведомленность об элементарных фактах, связанных с созданием ракеты Н-1.

Они поставили искусственно С.П. Королева в трудное положение. Утверждая, что "именно в те дни, когда рванула на старте Р-16, Королев напряженно думал". Авторам неведом такой факт, что Постановление Совета Министров СССР "О работе по исследованию Луны и космического пространства…", которым предусматривалось в 1967 году произвести посадку на Луну с одним или двумя космонавтами с возвращением на Землю, было принято 3 августа 1964 года. Так что С.П. Королеву был предоставлен не один год после трагедии, чтобы принять правильное решение. Тем более, что второй — успешный — пуск ракеты Р-16 был осуществлен в рекордно короткие сроки — всего лишь через три (!) месяца после катастрофы — и подтвердил правильность заложенных решений. Следовало бы быть информированным и о такой подробности, что М.К. Янгель участвовал в создании лунного проекта. Конструкторским бюро был создан и полностью отработан в полете один из самых ответственных узлов (блок Е), с помощью которого предполагалось осуществить посадку на Луну и старт с нее.

Это то, что касается принципиальных фактов, не говоря уже о том, что в остальном в репортаже, описывающем сами события, сумбура еще больше, вплоть до того, что перепутаны фамилии.

Устами очевидцев

Все находившиеся на стартовой площадке в момент несанкционированного запуска маршевого двигателя второй ступени оказались заложниками взрывной волны и огненного ада. Никакой закономерности, никакой логики в проявлении этих явлений проследить невозможно. Анализируя все, что происходило в те немногие минуты, невольно начинаешь верить в фатальность рока, что каждому предначертана своя судьба и "кому суждено быть повешенным, тот не утонет".

Вот некоторые из трагических "одиссей" тех, кому посчастливилось выйти из огненного ужаса.

На заключительном этапе предстартовых операций инженерам Н.А. Мягкову и К.А. Луарсабову (молодой инженер Константин Луарсабов двадцатью четырьмя часами раньше продемонстрировал самообладание, забравшись в качестве живого прибора в люк хвостового отсека первой ступени) предстояло с помощью приборов, оставшихся на земле, проверить точность настройки редуктора высокого давления маршевого двигателя второй ступени, подать давление на борт и отрегулировать давление для наддува пусковых бачков.

Закончив успешно свои операции, инженеры решили "за компанию" помочь провести с помощью специального прибора "прозвонку" кабелей на второй ступени. Проведенная проверка прошла без замечаний. Сегодня все получалось. На этом функции двигателистов закончились. Оставалось последнее действие — эвакуация. Все возбуждены в ожидании предстоящей "работы", как на языке испытателей принято называть пуск ракеты. Военный испытатель капитан Г.А. Иньков, проводивший проверку кабелей, спускался вниз по лестнице установщика, сматывая одновременно кабель на руку.

К.А. Луарсабов, наблюдавший за этой операцией, находился в районе третьей плоскости в полутора метрах от ракеты, опершись рукой о край установщика. Капитан уже был метрах в пяти от земли, взгляд К.А. Луарсабова устремлен вверх, он собирался поддержать спускавшегося. И вдруг увидел вспышку, а до ушей донесся хлопок. Впоследствии он вспоминал:

— Как мне показалось, огонь вырвался из обтекателей, где расположены камеры рулевого двигателя. Поэтому подумал, что он и запустился. Одновременно пронзила мысль: как жалко ракету, сколько вложено труда. Хотя она буквально была облеплена людьми, думал, что все успеют убежать. Эти ощущения молнией промелькнули в голове. И так же мгновенно понял, поскольку не раз находился вблизи работающего двигателя при огневых испытаниях на стенде, что спасение — в ногах, нужно убегать. Не могу оценить свои спринтерские возможности в тот момент, но мы "чухнули" со стоявшим рядом Мягковым, как метеоры.

Они успели преодолеть не менее десяти метров, как факел двигателя второй ступени прожег бак окислителя первой ступени, и раздался мощный взрыв. Воздушная волна огромной силы повалила и придавила бегущих к земле. К.А. Луарсабов потерял сознание:

— Когда бросило на землю, — рассказывает он, — в глазах стало так светло, как будто прямо смотрел на яркое солнце. Инстинктивно защитным движением рук закрыл глаза и… провал в сознании.

Очнулся — лежу на животе. А ощущение такое, что от момента потери до прихода в сознание прошла одна секунда. В голове мгновенно встала вся глубина происшедшей трагедии. И, кроме эмоций и сожаления, ничего не было в тот первый момент возвращения к жизни. И опять та же мысль: как жалко ребят, ведь только что разговаривали, только что хотел помочь капитану Инькову спуститься и вместе эвакуироваться. А те шаги по лестнице были последними в его жизни. Огляделся — вокруг люди чем-то занимаются, куда-то бегут, но ко мне почему-то никто не подходит, наверное, считают, что "отдал концы". Потом Мягков рассказывал, что я бежал от ракеты впереди его и горел как факел. Это последнее, что он запомнил в тот момент. Когда я собрался с мыслями и пришел в себя, ощущение по-прежнему оставалось такое, что прошел один миг. Это впечатление оказалось очень устойчивым и продолжалось целых тридцать лет! Только лишь огромным психологическим стрессовым шоком в тот момент можно объяснить, что вторую половину прожитой уже жизни я находился в плену этих представлений. Все происшедшее долгие годы было для меня подсознательно непонятно, многое не сходилось. И только однажды, когда собрались вместе ветераны тех событий и вспоминали минувшее, опросив всех, кто, где и в какие мгновения был на старте в те минуты, я вдруг прозрел. Не мог, судя по тому, что произошло за промежуток времени от момента потери и до возвращения сознания, находиться в небытии секунды — прошло, наверняка, не менее получаса.

С земли поднялся, казалось, как ни в чем не бывало. Стал озираться вокруг: темно, пожарная команда из брандспойтов тушит пожар. Еще оставались видны очертания остатков емкостей, продолжала рваться пиротехника. Только и подумал, что как бы не начали рваться газовые баллоны высокого давления. А они, как потом стало ясно, давно уже внесли "свою лепту" в масштабы разрушений. Хорошо помню, что когда поднялся, шлема на голове не было. Огляделся. Слышу, подаются какие-то команды, подъезжают и отъезжают машины, в общем, работы аварийной команды идут полным ходом.

Территория старта была отгорожена колючей проволокой высотой в рост человека, а перед ней глубиной до метра широкий ров, очевидно, как защитная мера для предотвращения проникновения на старт, а может, и от диверсий. Во всяком случае толком никто не знал, зачем он нужен в этой выжженной бескрайней пустыне. Слышу, оттуда раздаются крики, просят о помощи, пить. Пошел в направлении голосов, а в голове вдруг какая-то алогичная мысль: чего они туда попали?

Прыгнул в ров, и неожиданно встречаюсь с Мягковым. Оказалось, что он раньше пришел в сознание и совершенно неожиданно пошел в том же направлении. Вот так — убегали со старта вместе, и снова оказались рядом. Вдруг ко мне обращается молодой парень:

— Посмотри, что с моим лицом?

А лицо у него — нетронутого места нет, все обожжено. Только темнота как-то скрашивала впечатление. И лежит он никому не нужный. Помогли встать, попытался успокоить, и вместе с Мягковым повели в направлении гостиницы. В это время подъехала машина, спросили, кто мы, и всех отправили в "люксовый" корпус, где размещалось руководство.

Заходим в вестибюль, при входе встречает врач и сразу предлагает выпить концентрированное молоко. Смотрю на Николая Мягкова, а самому смешно. На нем был шерстяной костюм. Впереди еще что-то болтается, а сзади ничего не осталось, все выгорело до тела. Но именно костюм-то в значительной степени и защитил его. Инстинктивно взглянул на свои руки — они все в желто-красных волдырях. Схватился за голову, а с нее, как обгорелая шерсть, сыплется то, что еще недавно называлось прической. Скорее понял и почувствовал, чем увидел, что мое лицо тоже не избежало теплового удара. Провел рукой по спине — остатки сгоревшей куртки оказались в ладони, меховой воротник выгорел, а меховая подкладка осталась целой и предохранила спину. И только тут я понял, почему, когда поднимался с земли и провел рукой по спине, рука сразу стала гореть — куртка была пропитана азотной кислотой. Относительно сохранились мои синтетические брюки, превратившиеся в две трубы, стоявшие колом, надежно защитив от возможных ожогов.

В это время навстречу идет Михаил Кузьмич, руки у него забинтованы. Посмотрел на нас каким-то задумчиво-сосредоточенным оценивающим взглядом, но ничего не сказал. Мне показалось, что ему просто не до нас.

Вспоминая впоследствии много раз эту встречу и взгляд Михаила Кузьмича, я пытался понять, почему он не остановился. И сам отвечаю. А зачем? Ведь он видел, что мы живы. Спрашивается, какие могли быть разговоры в этой ситуации. Главный же вышел из гостиницы, сел в автомашину и поехал снова на стартовую площадку. А в голове опять невольно мысли: как же так, на старте все в движении, мы в гостинице, а Янгель уже уходит после того, как его уже успели перебинтовать, а прошло ведь совсем мало времени.

Лейтенанта, которого вытащили из рва, отдали медицинским работникам, а сами, поскольку считали, что с нами ничего не произошло, решили пойти в корпус, где жили. Но нас не пустили, а направили в медпункт. И тогда только я почувствовал, что все открытые места: лицо, руки и даже ноги сильно стянуты, как будто какими-то щипцами.

Приходим в медпункт, а там большая комната и сплошь лежат обмытые, обгоревшие, стонущие люди. И было такое ощущение, что мы-то пострадали не так, как они. Многих уже увезли на десятую площадку, в госпиталь.

В качестве первой профилактической меры нам дали таз с грязной водой, на дне было много песка. Кое-как обмылись этой жижей и хотели вернуться обратно в гостиницу, так как по-прежнему продолжали считать, что ничего особенного с нами не случилось. Но врачи категорически предложили ехать на десятку, несмотря на наш отказ. В конце концов, насильно усадив в машину, отвезли в госпиталь. И только в дороге стал бить озноб, и мы дали себе отчет, что с нами произошло. Ночь провели как в кошмаре. Без конца ходили какие-то люди, спрашивали, уточняли. И в то же время все архисекретно, в госпиталь никого не пускали. Одни лишь кагебэшники имели беспрепятственный доступ — собирали информацию, выясняли, что и как видел каждый из нас.

Наутро все обожженные части тела опухли. Руки и ноги перебинтованы. Приехали сослуживцы. Их тоже не пустили, разговаривали через перегородку у проходной во дворе госпиталя, куда я сбежал. А потом получил замечание, когда меня стали вылавливать. Прошу передать домой, что жив и здоров. А на меня смотрят как-то смущенно, еле скрывая удивление. Выяснилось — у меня полностью опухло лицо и вместо глаз видны только узкие щелочки. Лицо и волосы обгорели, голова забинтована. Лишь потом пришел к выводу, что спасло то, что мы побежали навстречу ветру в сторону от ракеты. Если бы находились с противоположной стороны и убегали от ракеты по направлению ветра, то последствия были бы непредсказуемы. Все, кто стоял со стороны аппарели рядом со стартом, попали в эту зону…

К.А. Луарсабов пролежал в госпитале месяц. В секретном списке военнослужащих, представителей промышленности, раненых 24 октября 1960 года, против номера 47 напечатано: "Инженер Луарсабов Константин Александрович. Ожоги I и II степени пальцев обеих кистей, пяток". И ни слова больше, ни о лице, ни о других частях тела.

У Н.А. Мягкова была обожжена треть тела. Пролежал полгода в госпитале имени Бурденко, где ему делали пересадку кожи. В списке… против номера 43 сказано: "Инженер Мягков Николай Алексеевич. Ожоги I и II степени головы и нижних конечностей". И все.

Начальник полигона К.В. Герчик перед самым взрывом отошел в сторону курилки и остался жив. Его госпитализировали в тяжелейшем состоянии, и более полугода он находился в больнице. В Списке… против номера 2 сказано: "Генерал-майор артиллерии Герчик Константин Васильевич. Ожог II–III степени лица, шеи, волосовой части головы, голени, задней поверхности бедер, ягодиц, поясничной области, кистей рук".

После неудачной попытки определить заполнение трубопроводов пневмо-гидравлической системы инженер В.И. Кукушкин, выполняя указание Главного конструктора, пошел к ракете. По дороге вспомнил, что кто-то говорил, что погоны у маршала золотые. Поэтому решил, воспользовавшись случаем, удовлетворить собственное любопытство и убедиться воочию. Подошел к сидящему на стуле М.И. Неделину, встал рядом и стал рассматривать маршальские знаки отличия. Стул председателя Государственной комиссии стоял у края бетонированной крыши аппарели, которая возвышалась примерно на метр над уровнем бетонного покрытия стартовой площадки. И в это время случилось непоправимое — прогремел взрыв.

Впоследствии, восстанавливая картину происшедшего, инженер пришел к выводу, что, очевидно, образовавшаяся воздушная волна прижала М.И. Неделина к выступу парапета аппарели. По свидетельству В.С. Будника, воспроизведенному в его воспоминаниях, "тела Неделина, по-видимому, оставшегося на крыше, не обнаружили вовсе, на этом месте лежал только лацкан его кителя с геройской звездой, это я видел собственными глазами", — заключает автор воспоминаний.

Несмотря на то, что В.И. Кукушкин стоял рядом со стулом, на котором сидел председатель комиссии, занятая им позиция принципиально отличалась от маршальской. Он стоял в проходе, расположенном рядом с аппарелью. И это оказалось решающим.

— Воздушной струей, — рассказывает инженер, — меня снесло с места, подбросило и животом положило на бетон в нескольких метрах от того места, где я стоял в момент взрыва, а потом, как показалось, долго катило по земле. Когда же следом рухнула первая ступень, произошел мощный, но сравнительно мягкий взрыв, волной которого меня сильно придавило. Лежу, а впечатление такое, как бывает порой во сне, как будто давит какое-то чудовище, а у тебя не хватает сил его побороть. И в тот момент, когда все же удалось вскочить и побежать, меня догнала следующая взрывная волна и снова уложила на землю. Поднимаюсь, и вдруг вижу, впереди, освещенный полыхающим пламенем, стоит застывший на месте Михаил Кузьмич с поднятыми, согнутыми в локтях руками. Лицо и вся поза полны обреченного отчаяния, а глаза выражают только одно: "Как? Почему? Все пропало!"

Чувствую, что со стороны спины сильно печет, обезумевший, побежал, и в этот момент потерял сознание. Очнулся, когда меня подхватили руководитель военной приемки на днепропетровском заводе полковник Комиссаров и представитель Глушко — Гнесин. Через несколько минут поняли, что поднявшееся облако паров кислоты распространилось в нашу сторону. Стали соображать — куда скрыться. Рядом — одноэтажное здание, где проходили заседания Государственной комиссии. Забежали за него и залегли в какое-то углубление в земле. Но видим, что это не спасает, сверху начали падать капли кислоты. Ветер, хотя и несильный, но несет на нас ядовитые массы воздуха.

В это время полностью пришел в себя. На месте взрыва был сплошной огненный ад, все кругом горело. И тут я, увидев мечущихся, горящих людей и тех, кто подбегал к месту взрыва, пытаясь чем-то помочь, вспомнил, что в зоне пожара после разрушения ракеты оказалось много опасных предметов, которые могли продолжать взрываться, и, в первую очередь, баллоны со сжатым воздухом. Но, когда подбежал ближе, чтобы предупредить, стало ясно, что было поздно: все, что могло, уже взорвалось. В довершение ко всему, сверху усилился "азотный дождь". Поэтому ничего не оставалось, как эвакуироваться. Что мы и сделали.

В гостинице представилась возможность оглядеть себя. Оказалось, что куртка от теплового излучения практически сгорела, особенно сильно на засаленных местах. Еле стянул с головы шлем, так как от жары кожа его сильно сжалась. Поскольку явных ожогов не было, в госпиталь не ходил. Но последствия подбрасываний и падений вскоре дали о себе знать — были травмированы мышцы живота…

К этому рассказу следует добавить, что в секретном списке пострадавших при аварии инженер не числился.

Главного конструктора системы управления Б.М. Коноплева нашли в раме установщика, куда он упал при попытке убежать, и идентифицировали по размерам, так как он был выше всех находившихся на площадке.

В момент взрыва непосредственно вблизи ракеты находились два испытателя. Один из них, инженер Е.И. Павленко, представлявший разработчика и изготовителя системы прицеливания, сидел, склонившись над наземным прибором оптической связи системы с призмой прицеливания, установленной на корпусе ракеты, и, естественно, лицом к старту. "Визави" с ракетой стоило испытателю жизни, он так и остался на этом месте.

Другой испытатель, инженер А.С. Хоменя, руководивший группой прицеливания янгелевского конструкторского бюро, стоял рядом, но спиной к ракете. Когда "загрохотало", бывший военный, проявив мгновенную реакцию и завидную стартовую скорость, рванулся с места и, повинуясь выработанной привычке, не оглянулся назад. Если бы он поднял голову, пытаясь увидеть, что же произошло, то, без сомнения, мог бы разделить судьбу своего товарища. Что было дальше, как спасшийся от смертельной угрозы инженер преодолел высокое ограждение из колючей проволоки, как проделал остальной путь — это осталось, как и для многих других участников катастрофы, навсегда тайной. Инстинкт, автоматические единственно правильные действия позволили вырваться из огненного ада с минимальными потерями. Обнаружили его в шоковом состоянии с обезумевшими от ужаса, широко раскрытыми глазами в гостиничном корпусе. Быстро вбежав в комнату, испытатель спешно разделся, лег в кровать и с головой накрылся одеялом. Присутствовавшие сослуживцы, оказывавшие помощь пострадавшим, стали отпаивать его консервированным молоком, а затем отправили в госпиталь.

В Списке… под номером 48 значится, что инженер Хоменя Андрей Семенович получил "ожоги I и II степени обеих кистей, лица, шеи, затылочно-теменной области".

Полтора-два метра не дошел до ракеты лейтенант Г.П. Деркач. Ему предстояло по лестнице установщика подняться на площадку межбакового отсека и отсоединить штекер кабеля. И в этот момент вспышка, взрыв, и лишь помнит, что мощная воздушная волна обдала жаром и подбросила. Очнулся на песке за пределами бетонированной площадки. Сам момент "полета и мягкого приземления", естественно, не помнит. Вскочил и, что есть силы побежал прочь. Очутился во рву, там уже было много народу. Его повалили на землю и стали засыпать песком, чтобы сбить огонь с горевшей одежды. Выбравшись из ямы, побрел к контрольно-пропускному пункту, где его подобрала машина и увезла в медчасть.

В секретном списке раненых под номером 24 записано: "Техник — лейтенант Деркач Геннадий Петрович. Ожог I и II степени головы, шеи, обоих плеч, кистей, левой ноги, правого бедра".

Взрывная волна не только спасала людей, отбрасывая их за пределы бетонированной площадки. Она буквально вернула к жизни старшего лейтенанта (фамилия не установлена), находившегося у передвижного командного пункта и ведшего бортовой журнал замечаний. Он бросился бежать, горел, упал и не мог подняться. Думал, конец. Воздушная волна подняла, поставила на ноги, и он остался жив.

Совсем невероятный случай вспоминает начальник аварийно-спасательной команды Ю.Ф. Евтеев. Старший лейтенант (фамилия не установлена), не видя иного выхода, бросился с верхней площадки обслуживания на стоявшую внизу компрессорную машину, покрытую сверху брезентовым тентом, решив так спастись, амортизировав удар от падения. В это время произошел взрыв, и воздушной волной его подхватило, отбросило в сторону и без единой царапины, целым и невредимым положило на песок.

Капитан В.С. Талдыкин, закончив операции и покидая старт, остановился в раздумье в нескольких метрах от ракеты. Вот его рассказ о том, что произошло дальше:

— Вдруг что-то надо мной загудело и мгновенно осветило. Подумал, "капец". Стоял лицом к ракете, но голову не поднял, и это было первое правильное действие. Повернувшись вправо, увидел кинобудку, только и подумал: добегу — останусь живой. Развернулся, закрыл обеими руками затылок, так как он был раньше травмирован. Так практически и бежал. По этой позе и узнал себя впоследствии в заснятых кинокадрах. Забежал за кинобудку, с чьей-то помощью потушил горящую одежду и лежа наблюдал все, что происходило дальше. Запомнил, как на верхней площадке, беспомощно перевалившись через перила, горел человек. Никаких взрывов не слышал. Ракета упала в нашу сторону.

В списке раненых под номером 14 зафиксировано: "Инженер-капитан Талдыкин Виталий Сергеевич. Ожог II степени обеих кистей, обеих ушных раковин".

Б.М. Лавриненко, не уговорив смежника отказаться от ненужной проверки, спустился вниз, доложил по инстанции и получил разрешение находиться в пределах досягаемости. Он отошел метров на тридцать от старта. Когда произошел запуск, ему показалось, что запустились рулевые двигатели второй ступени. Как покинул площадку, что было дальше, не помнит. В полночь очнулся на бетонке, один, пошел в надежде, что дорога выведет к гостинице. Когда сбивался в сторону и чувствовал под ногами песок, возвращался на бетонку. Все время провалы в памяти. Наконец услышал скрип тормозов остановившейся машины, которая и доставила в медпункт. Санитары явно не ожидали уже никого и были удивлены, увидев еще одного пострадавшего со следами ожога затылочной части головы и сгоревшим воротником куртки. Перебинтовав голову, инженера вывели на крыльцо и указали, куда надо идти в гостиницу — в направлении светящегося фонаря. Еще большее удивление, чем в медпункте, вызвало его появление в гостиничном номере. Сослуживцы сказали, что его внесли в список погибших. Эту ошибку исправили.

В списке раненых Б.М. Лавриненко также не числился. Последствия же психологической травмы продолжались четыре года, большую часть из которых провел на лечении в больницах и домах отдыха.

Дежурный по стартовой площадке подошел к сидевшему Главкому и стоявшему рядом командиру войсковой части полковнику А.А. Кабанову и в соответствии с субординацией обратился к М.И. Неделину:

— Товарищ Главный маршал артиллерии, разрешите обратиться к командиру части.

И, получив согласие, доложил А.А. Кабанову, что его вызывают на аппарат спецсвязи, находившийся в аппарели. Полковник пошел в сооружение и не успел закрыть за собой герметичную дверь, как произошел взрыв.

В списке пострадавших под номером 3 значится: "Полковник Кабанов Анатолий Александрович. Ожег II степени обеих кистей рук и затылочной области головы".

Вольнонаемный представитель Заказчика на Южном машиностроительном заводе А.Д. Зверенко находился на полигоне в командировке. Он сопровождал укомплектованные на заводе запасные инструменты, приспособления и некоторые элементы наземного оборудования для передачи их военным испытателям.

Никакого отношения к подготовке и пуску ракеты Р-16 он не имел, тем не менее 24 октября находился на стартовой площадке, так как хотел воспользоваться моментом; поскольку все руководство было сосредоточено в одном месте, то это очень удобный случай, чтобы подписать акты о передаче прибывшего оборудования у соответствующих должностных лиц. Но оказалось, что почти все они находились в свите Главкома ракетных войск вблизи ракеты. Попытка предложить отойти в сторону для прочтения и подписания актов вначале не увенчалась успехом. Офицеры отнекивались, ссылаясь на необходимость быть рядом с маршалом — а вдруг зачем-то понадобятся. Проявив определенную настойчивость, А.Д. Зверенко все же удалось уговорить несколько человек, с которыми он и отправился в одноэтажное здание, где размещались различные службы.

— Едва я успел, — вспоминает он, — вынуть из папки документы и разложить их для подписи на столе, как раздался оглушительный взрыв. Взрывной волной вышибло окна, осколки разбившихся стекол осыпали присутствовавших, а одна из вылетевших рам ударила меня по голове. Секунду длилось общее замешательство и растерянность, а затем все ринулись к выходу.

Пред взором предстала ужасная картина. На месте, где только что красовалась белоснежная ракета, бушевало море огня. Из него выскакивали и бежали во все стороны горящие люди. Мы стали ловить их и сбивать пламя песком, катая по земле. Обожженные руки сильно болели. Быстро облако дыма и горячего газа накрыло и нас. Стало трудно дышать, и мы тоже побежали за пределы площадки. Очень скоро появились автомобили аварийно-спасательной службы, которые и отвезли нас в жилую зону.

Вечером, еще находясь в шоковом состоянии, встретил своего начальника — руководителя военной приемки Б.А. Комиссарова, который сказал:

— Тебе здесь делать нечего, отправляйся домой первым самолетом…

А.Д. Зверенко так и поступил. В самолете, кроме пассажиров, оказалось 16 гробов с погибшими участниками испытаний. Среди них и гроб с телом Л.А. Берлина. Еще неделю назад А.Д. Зверенко обратился к погибшему с просьбой о переводе из военной приемки в конструкторский отдел ОКБ. Заявление о переводе, подписанное Л.А. Берлиным, лежало в кармане.

Позднее, когда А.Д. Зверенко встречался с людьми, которых он увел с собой для подписания актов, они благодарили его, признавая своим спасителем.

— Дважды в этот день, — рассказывает по прошествии более трех с половиной десятков лет инженер В.А. Бабийчук, — меня спасло провидение. Я тогда был молодым специалистом, работал чуть более года, на старте был ответственным за автомат стабилизации движения в полете. Всем было очень интересно, все ждали грандиозного зрелища, а поэтому пытались найти любую причину, чтобы остаться поближе к старту. Заранее договорился с ребятами, тоже молодыми военными специалистами, что после окончания своих операций зайду к ним в будку с испытательной аппаратурой, находившейся на телеге установщика, который перед пуском должен был отойти от стартового стола. Когда спустился с борта ракеты и подошел к будке, то ребята мне объяснили:

— Ты знаешь, ничего не получится. Лично сам Коноплев захотел посмотреть, как будет стартовать ракета. С Главным конструктором, сам понимаешь, спорить не будешь, а больше места в будке нет.

Между тем желание посмотреть все в непосредственной близости не пропало. Должны эвакуироваться, но неохота. Стоим со старшим техником В.И. Пустововым, раздумываем, куда податься, чтобы не уезжать. В это время подошел майор с красной повязкой на руке — дежурный по старту — и каким-то извиняющимся голосом попросил:

— Ребята, если у вас уже нет дела, то, пожалуйста, уйдите со старта, поймите, меня ругают за беспорядок.

Если бы он не попросил по-человечески, — продолжает вспоминать В.А. Бабийчук, — то послали бы его… по известным адресам и остались на месте, а так пошли в направлении к контрольно-пропускному пункту. В тот момент казалось, что с нашей стороны это было одолжение дежурному майору. Через считанные минуты поняли, что он спас нам жизнь. Выйдя за проволочное заграждение, метрах в двадцати от него облюбовали бугор с кустарником саксаула и, решив, что тут нас никто не обнаружит, прилегли на песок. Взял спичку, хотел прикурить папиросу, и автоматически взглянул на часы. Хорошо запомнил — они показывали 18 часов 45 минут. И в этот момент первое, что я увидел, как молния рубанула наискосок между ступенями и мгновенно, за две-три секунды, вся площадка была покрыта огнем. Установщик не успели увести в сторону, находившиеся в нем испытатели пытались после первой ударной волны выбраться, но вторая волна накрыла всех. Хотя вначале и не представляли масштабов катастрофы, но настроение, как "с перепоя": что делали — не помню, провал памяти, до гостиницы добрались пешком. Как мы были благодарны майору, спасшему нам жизнь, но больше его не встречали…

Кто виноват?

Несмотря на то, что с октябрьских событий шестидесятого прошло почти 40 лет, обстоятельного полного объяснения возникновения причин трагедий в открытой печати до сих пор нет. Более того, появляются даже не только не вполне точные толкования происшедшего, но и самые непредсказуемые суждения. Так, Б.Е. Черток по прошествии почти четырех десятилетий (!) неожиданно утверждает, что "схема предусматривала возможность выдачи резервной команды на запуск двигателя второй ступени от одной из панелей программного токораспределителя. Это было нововведение для повышения надежности на случай, если произойдет отказ подачи такой команды по штатным каналам после окончания работы двигателя первой ступени".

Что ответить на это? Из дальнейшего будет совершенно ясно, что это один из тех случаев, о которых говорят: "Комментарии излишни". Добавим лишь небольшое уточнение: дублирование систем и команд на ракете Р-16 и предусматривалось, но только не такое, как это понимает Б.Е. Черток. Это было обычное дублирование, применявшееся для всех исполнительных команд: двумя параллельными цепями, двумя реле, двумя накальными мостиками в каждом пироэлементе, сдвоенными ламелями на кулачках программного токораспределителя и т. п. Но никаких "нововведений" не предусматривалось.

Поэтому поставленный вопрос требует конкретного ответа, объясняющего обстоятельства, приведшие, в совокупности, к крупнейшей трагедии в истории ракетной техники.

Одно дело — причина аварии, другое — причина трагедии и, наконец, кто виноват?

В истории аварии ракеты Р-16 это не одно и то же. Если коротко, то, предвосхищая последующий анализ, виноваты разработчик системы управления и конкретно исполнитель и его непосредственный руководитель, допустившие грубейший ляпсус (другого слова не подберешь), создав возможность возникновения ситуации прохождения команды на преждевременный запуск двигателя второй ступени в процессе проведения предстартовых операций с ракетой. Но могла ли эта ситуация не возникнуть, и мог ли состояться нормальный пуск?

Анализ причин аварии дал однозначный ответ и на этот вопрос.

И, наконец, кто, кроме разработчика системы управления, причастен к происшедшему? Можно ли было выявить ошибку раньше и на каком этапе? И почему этого не произошло?

Вопросов много и, скажем прямо, непростых.

В "Техническом заключении комиссии по выяснению причин катастрофы…", подписанном главными конструкторами, учеными и испытателями полигона, были указаны причины катастрофы и ее виновники. Однако не все акценты оказались расставленными до конца. Почему фактическая возможность несвоевременного запуска маршевого двигателя второй ступени не была выявлена при предыдущих многочисленных проверках и давала ли она о себе знать, пусть даже не явно, ранее? Являлось ли это общим недостатком системы управления и мог ли произойти несанкционированный запуск второй ступени? И, наконец, кто был конкретным виновником? И что это было — скрытый непрогнозируемый дефект, заложенный в самой идее системы управления, или простая досадная ошибка?

Прояснить сложившуюся ситуацию и дать ответ на поставленные вопросы может только анализ отработки схемы запуска двигателя, заложенной в системе управления, от начала стендовых испытаний в конструкторском бюро, разрабатывавшем эту систему, испытаний на контрольно-испытательной станции днепропетровского завода, до последних операций на стартовом столе.

На всех этапах: в процессе создания, изготовления и испытаний на заводе, при автономных и комплексных испытаниях в монтажно-испытательном корпусе и непосредственно на стартовом столе — система управления ракеты подвергалась всесторонним проверкам, в ходе которых проверялась временная последовательность и точность (± 0,5 секунды) выдачи команд. При этом вместо реальных исполнительных элементов одноразового действия (пиропатронов, пироболтов), для исключения возможности их срабатывания, в схему включались специальные имитаторы исполнительных элементов — эквиваленты. Все команды, адресованные на элементы автоматики двигательных установок первой и второй ступеней, в виде сигналов приходили на эквиваленты, на которых и зажигались световые транспаранты, соответствующие конкретному исполнительному элементу.

После проведения каждого цикла комплексных испытаний, имитировавших прохождение предстартовых команд и полет ракеты, питание отключалось, и схема обесточивалась. Далее, естественно, следовало привести систему управления в исходное состояние. Для этого подавалось импульсное напряжение на шаговый электродвигатель датчика угла гиростабилизированной платформы по каналу тангажа, а также на шаговые электродвигатели программных токораспределителей I и II ступеней, отработавших перед этим полный цикл полетной программы. В результате система управления приводилась в исходное положение и тем самым подготавливалась к очередному циклу работы. В процессе вывода в "нуль" никакие функциональные команды на исполнительные органы системой управления, естественно, не должны были выдаваться, так как программа полета перед этим была уже реализована. Поэтому угол разворота вала программного токораспределителя от положения, соответствующего моменту выдачи последней команды до выхода в исходное нулевое положение, представлял "мертвую зону", и команды при этом не контролировались, поскольку их просто не должно было быть. Сам же момент приведения схемы в исходное положение определялся по загоранию на пульте оператора транспарантов, сигнализирующих о возвращении в "нуль" программных токораспределителей. На пульте оператора высвечивались табло "ОПТРI" и "ОПТРII".

Соответственно и при этой операции инструкцией по проверке системы управления не предусматривался контроль состояния транспарантов на эквивалентах автоматики двигательных установок первой и второй ступеней, поэтому при стендовой отработке схемы не было замечено и никто просто не обращал внимания на то, что при выводе программного токораспределителя второй ступени в нулевое положение происходило непредусмотренное "ложное" замыкание соответствующей группы контактов кулачком, выдающим команду на срабатывание пиростартера и электропневмоклапана наддува пусковых бачков двигателя.

А между тем выдача "ложной" команды проходила каждый раз (!) при выводе программного токораспределителя в нулевое положение. Это была грубейшая схемная ошибка конструкторского бюро, создававшего систему управления. Не была обнаружена затаившаяся ошибка и на следующем этапе в процессе проведения комплексных испытаний на контрольно-испытательной станции (КИС) завода-изготовителя ракеты, поскольку инструкция на проведение этих испытаний создавалась на основе документации разработчика системы управления.

По той же причине не была выявлена ложная команда и при проведении комплексных испытаний в монтажно-испытательном корпусе полигона и на старте. Действовавшие инструкции также не требовали контроля состояния транспарантов на эквивалентах двигательной установки при возвращении программного токораспределителя в нулевое положение.

Первым обнаружил, что система управления при определенных обстоятельствах может выдать команду на запуск двигателя второй ступени, инженер К.Е. Хачатурян. Вот его свидетельство:

"Утром следующего дня, после пережитого кошмарного вечера 24 октября, я сидел над анализом комплексной электрической схемы системы управления двигательными установками, и мне стало плохо, когда я увидел, что при переустановке шаговых двигателей в исходное состояние при наличии напряжения на шине "Д" (так на языке специалистов называлась подключенная к бортовой кабельной сети задействованная бортовая батарея второй ступени) через рабочие контакты программного токораспределителя напряжение беспрепятственно поступает на электроклапан наддува пусковых бачков ВО-8. Все оказалось технически так просто по электрической схеме и так трагически жутко по своим последствиям! В это время в комнату вошел Комиссаров и, придя немного в себя, я ему первому показал по схеме, как вчера при подготовке системы управления к пуску произошла выдача команды на запуск двигателя второй ступени".

Так, в результате порока системы управления, не замеченного при многоступенчатых проверках работы схемы, возникла коллективная ответственность за персонально введенную в циклограмму ложную команду.

Но что же произошло на старте при подготовке ракеты к пуску?

Первая в ряду причин, приведших к запуску двигателя второй ступени, — преждевременный прорыв разделительных мембран топливных баков второй ступени ракеты накануне 23 октября.

Поторопились и с приведением в рабочее состояние источников питания второй ступени. По штатной технологии ампульные батареи должны были задействоваться давлением сжатого воздуха в 3–4 атмосферы после проведения всех проверок непосредственно в процессе пуска, когда людей на старте уже нет. Сжатый воздух надувал мешок с электролитом, и в процессе заполнения резиновый мешок "напарывался" на нож, прорезался, и электролит поступал на пластины аккумуляторов. Однако оказалось, что ампульная батарея находится на пределе возможностей по требуемой емкости и поэтому было принято решение держать ее в задействованном состоянии и в теплом месте, а на борт ставить после объявления тридцатиминутной готовности. Все время до установки на борт аккумулятор второй ступени находился на стартовой позиции в кунге, в котором поддерживалась температура + 30 ^оС, под непосредственным контролем заместителя главного конструктора источников питания. После установки на место батарея была подключена к бортовой кабельной сети, а штуцер трубопровода для подвода сжатого воздуха, необходимого для ее задействования, естественно, не подключался.

И наконец, третья, решающая ошибка, ставшая возможной при наличии двух уже состоявшихся неправомочных решений.

После проведения последнего цикла комплексных испытаний было необходимо привести систему управления в исходное состояние. К этому времени пиромембраны на магистралях горючего и окислителя обеих ступеней, как только что было отмечено, оказались прорваны и задействованы на земле бортовые источники электропитания первой и второй ступеней ракеты.

Непосредственно перед приведением схемы в исходное положение эквиваленты автоматики двигательных установок были отстыкованы и кабели на ракете подключены штатно. Можно только предполагать, что этот роковой шаг был сделан, очевидно, из желания получить перед пуском "исходное" состояние системы управления в штатной схеме и тем самым косвенно подтвердить нормальную стыковку разъемов. В процессе вывода программного токораспределителя второй ступени в нулевое, исходное, положение произошло неизбежное "ложное" замыкание кулачка, сформировавшего в сложившейся ситуации команду на реальный запуск двигательной установки второй ступени, стоящей на стартовом столе и полностью подготовленной к пуску ракеты.

У многих, анализировавших причины аварии, не единожды возникал отнюдь не риторический вопрос: а можно ли было избежать этой крупнейшей по масштабам в истории ракетной техники катастрофы?

И вот ответ: если бы все делалось по исходной технологии и не было никаких отклонений в процессе подготовки к пуску, то есть приведение в нулевое положение шагового токораспределителя производилось бы не в штатном варианте, а с подключенными эквивалентами, ошибка в схеме могла не проявиться не только при летно-конструкторских испытаниях, но и при всех последующих пусках, и так бы, оставшись тайной, "умерла" бы вместе со снятием ракеты Р-16 с боевого дежурства вследствие ее моральной старости. Для этого нужна была самая малость — соответствующий пункт в инструкции, строжайше запрещавший какие бы то ни было операции после подключения бортового питания.

Этого же мнения придерживается и бывший в то время начальником заводской контрольно-испытательной станции на Южном машиностроительном заводе А.И. Залевский, подробно проанализировавший причины, по которым не была выявлена ложная команда:

— Итак, первопричина — схемная ошибка разработчика системы управления, а конкретно — "ложное" замыкание кулачка выдачи команды на запуск пиростартера двигательной установки второй ступени при выводе схемы в нулевое, "исходное" (после проведения комплексных испытаний), состояние.

Еще раз вкратце о технологии проведения комплексных испытаний. Их цель — проверить и оценить по времени весь цикл: набор готовности, прохождение команды "пуск", дальнейших команд на запуск рулевых и маршевого двигателей, срабатывание контакта подъема, выдача системой управления всех команд на исполнительные элементы и других, вплоть до прохождения главной команды на выключение рулевого двигателя второй ступени и отделение головной части.

Для проведения комплексных испытаний от коммутационных приборов первой и второй ступеней отстыковывались кабели, идущие к элементам автоматики, на их место подключались кабели, связанные с эквивалентами автоматики. Прохождение команд от системы управления фиксировалось по загоранию соответствующих транспарантов. Заканчивались комплексные испытания после прохождения главной команды, принимались доклады расчета. Схема, остановленная за счет снятия питания после прохождения главной команды, готовилась к выводу в "исходное". Далее, при выводе в "исходное" на схему подавалось питание и все элементы приходили в "0" (нулевое, или исходное положение), в том числе программные токораспределители первой и второй ступеней через так называемые контакты "самохода".

Возникает, как минимум, два вопроса.

Почему "ложное" замыкание кулачка программного токораспределителя второй ступени не было выявлено на комплексном стенде разработчика или на контрольно-испытательной станции завода, где проводились комплексные испытания системы управления ракетой, ведь эквиваленты оставались подключенными?

Очевидно, не ожидая "подвоха" от системы управления при проведении такой операции, как вывод схемы в "исходное" после комплексных испытаний, состояние транспарантов на эквивалентах не контролировалось. На контрольно-испытательной станции завода в Ин-2 (инструкция на проведение заводских горизонтальных испытаний) даже существовала разрешительная запись: при выводе схемы в "исходное" состояние функционирование (загорание) транспарантов на эквивалентах первой и второй ступеней не контролировать. Скорее всего, такая запись "автоматом" была перенесена из стендовой документации разработчика.

И второе. Почему же "ложное" замыкание кулачка программного токораспределителя второй ступени привело к тяжелейшей аварии на старте?

Ответ все тот же — технология работ. Не ожидая сюрпризов от системы управления на "ровном месте", каковым является вывод схемы в "исходное" после четко отработанной циклограммы предстарта и полета, и желая, очевидно, иметь хотя бы косвенное подтверждение правильности стыковки, было принято решение отключить эквиваленты и подключить все на место перед подачей питания на борт для вывода схемы в "исходное". Далее случилось то, что привело к катастрофе.

И последнее. Первопричина понятна: факторы, инициировавшие катастрофическое проявление ее, тоже понятны. Но несомненно и следующее: если бы не были привнесены содействующие факторы, то есть схема всегда, как это и предписывалось документацией, приводилась после комплексных испытаний в "исходное" на эквивалентах, первопричина не проявилась, и никто бы никогда не узнал об этом злополучном "ложном" замыкании кулачка программного токораспределителя второй ступени…

К этому следует добавить, что проявленная спешка с установкой "программника" в исходное положение только усугубила масштабы трагедии. Если бы эту операцию производили одной из последних, когда практически все предстартовые работы, в том числе связанные с отстыковкой от ракеты различных систем, были закончены, естественно, непосредственно на старте, включая и наблюдателей, было бы намного меньше людей. Так, по пятнадцатиминутной готовности весь обслуживающий персонал обязан был покинуть стартовую площадку.

Ответ на поставленный вопрос — кто сделал ошибку и кто мог (и обязан?) бы ее предупредить, однозначен: ошибка — персональная, ответственность — коллективная. Ошибается грубейшим нелогичным образом один — исполнитель, а обнаружить порок обязаны все, кто причастен к реализации многостадийного процесса отработки системы.

Самым придирчивым и дотошным образом неоднократно гражданские и военные специалисты проверяют систему управления и при стендовой ее отработке, и при испытаниях на контрольно-испытательной станции завода-изготовителя ракеты, и при подготовке ее к пуску в монтажно-испытательном корпусе на полигоне. Но ищут-то, по сути, возможные отклонения или ненормальную работу в том диапазоне углов поворота вала, в котором она должна подавать команды в процессе запуска и полета, а не в "холостом" секторе циклограммы, где инструкцией вообще не предусмотрены никакие проверки.

Это настолько необычная ситуация, что по прошествии десятков лет многие воспринимают причину аварии только как выдачу ложной команды при выведении в исходное положение шагового токораспределителя, но не знают все обстоятельства, сопутствующие ее возникновению, и почему при многочисленных проверках она не была выявлена.

У всех анализировавших впоследствии события 24 октября 1960 года возникали одни и те же бесконечные "почему?", неумолимо ведшие к трагической развязке.

Руководители испытаний после выявленных накануне дефектов системы управления 24 октября, буквально "испытывая судьбу", ходили по лезвию ножа, ставя жизнь каждого из присутствующих на старте в зависимость от самых случайных непредсказуемых ситуаций. А "гробовая змея", присутствие которой не было обнаружено ни при одной из многочисленных проверок, затаилась в системе управления и ждала — дадут ли ей возможность "выползти". Даже если Главный конструктор и был уверен в надежности своей конструкции, а она действительно в процессе дальнейших летно-конструкторских испытаний не потребовала принципиальных доработок, то это не снимало ни с кого ответственности за надежное функционирование систем и агрегатов других разработчиков-смежников. А то, что система управления, мягко говоря, была далека от совершенства — об этом свидетельствовал весь ход подготовки к старту до тех пор, пока она "не спровоцировала" катастрофу.

Оценивая обстановку на старте, А.С. Гончар, бывший в то время начальником лаборатории харьковского конструкторского бюро, вспоминал:

"Все организации, участвовавшие в пуске, стремились обеспечить безотказную работу своих собственных агрегатов, узлов, приборов при пуске. Поэтому шли на отступления от намеченной технологи работ. Заранее были задействованы батареи электропитания. Боялись, что из-за суточного стояния на октябрьском холоде батареи откажут при задействовании перед запуском ракеты. Так, на приборах управления двигателями при запуске еще до старта появилось электрическое напряжение. В.И. Кузнецов волновался, в каком состоянии после первой попытки запуска ракеты 23 октября находится его гиростабилизированная платформа. Потребовал произвести работы, чтобы установить ее в исходное состояние. За этим потянулись проверки исходных состояний других приборов".

Почему обнаруживавшиеся одна за другой неполадки в системе управления, выдававшей несвоевременные команды, не насторожили руководителей испытаний?

По свидетельству одного из участников тех событий, кто-то из присутствовавших на заседании Госкомиссии рассказывал, что М.К. Янгель был склонен слить компоненты и начать подготовку второй ракеты. Однако М.И. Неделин настоял на пуске, так аргументировав свое решение:

— Что я буду говорить Никите?

Кстати, вопрос о правомерности принятия решения не сливать компоненты топлива впоследствии неоднократно обсуждался на различных уровнях. Вот мнение на этот счет одного из пострадавших — двигателиста К.А. Луарсабова:

— Можно без натяжки утверждать, что решение не сливать компоненты было технически аргументировано: во-первых, капельная течь или негерметичность стыков внутри хвостового отсека по обоим компонентам отсутствовала. Во-вторых, негерметичность кольцевого уплотнения по линии насоса горючего не представляла опасности, так как предусматривались специальные трубки для дренажа окислителя и горючего из полостей уплотнения насосов, которые выводились наружу через донную защиту и были разнесены. Двигателисты давали себе отчет в принятом решении не со слов, они работали с этими компонентами, проводили подготовку и огневые испытания и представляли, с чем имеют дело.

Обоснован ли был предварительный прорыв мембран с точки зрения специалистов по двигательным установкам? Обоснован. Двигателисты исчерпывающе знали и представляли степень отработки мембранных узлов. Поэтому все, что выявлялось при их отработке, должно было быть исключено. На ракете имелось двенадцать мембранных узлов. Нераскрытие одной из мембран на рулевом двигателе первой ступени привело бы к неуправляемому полету и падению ракеты в непосредственной близости от старта. Нераскрытие одной из мембран на одном из блоков маршевого двигателя первой ступени привело бы к уходу от траектории полета и падению ракеты до отделения второй ступени. Место падения в этом случае непрогнозируемо. Несрабатывание мембранного узла на рулевом двигателе второй ступени влекло за собой ненормальное отделение второй ступени и ее неуправляемый последующий полет с любыми последствиями. Ну и, наконец, несрабатывание маршевого двигателя — к непрогнозируемому месту падения, не исключая и падения на город. Любое, даже косвенное подтверждение, что при пуске мембраны не подведут, было не лишним. Именно поэтому к вопросу о прорыве пиромембран все время возвращались с момента обнаруженных ненормальных проявлений до практически самого последнего момента…

Не владея полностью технологическим процессом подготовки ракеты к пуску (все инструкции для проведения летно-конструкторских испытаний на полигоне были), военные, являвшиеся фактическими хозяевами, при испытаниях утратили контроль и за общей обстановкой на старте. Как впоследствии отмечали многие, военные были полностью на поводу у представителей промышленности, и любой офицер делал то, что ему говорил порой молодой специалист. В непосредственной близости от ракеты находилось (есть хорошее русское слово — болталось) без всякой необходимости большое количество испытателей как военных, так и гражданских, и просто наблюдателей. Кроме того, стремясь "обогнать время" и как можно быстрее ознакомить будущие стартовые команды с особенностями новой ракеты, которая, по замыслу, еще до окончания летно-конструкторских испытаний должна была поступить на вооружение в формировавшиеся ракетные войска, военные сосредоточили на стартовой площадке большое количество офицеров, совсем не участвовавших в проводимых работах.

Все это создавало какую-то совершенно свободную и в то же время напряженную (ведь неполадки и неисправности следовали одна за другой) бесконтрольную обстановку. Дело дошло до того, что за полчаса до катастрофы ведущий конструктор А.А. Полысаев буквально уговаривал, приглашая желающих уехать на автомашине со старта.

Полностью была забыта одна из истин техники безопасности при проведении работ по подготовке ракеты к пуску, гласящая: "Все, закончившие свои операции, должны покинуть опасную зону". И, несмотря на то, что соответствующие службы в меру своих возможностей пытались проявить активность, эффективность их действий была мала. Составить строгий регламент прохождения технологических операций для первой, еще не летавшей, ракеты невозможно. А посему время, когда надо было покинуть стартовую площадку, определяли сами исполнители операций. Следует учесть, что коллектив испытателей был молодой и, конечно же, дала о себе знать бравада по отношению к опасности, подкрепленная желанием "самоутверждения через сопричастность" — непосредственно присутствовать на старте при пуске ракеты.

Как отметил впоследствии командир боевого расчета пуска ракеты А.С. Матренин, "общая организационная ошибка состояла в том, что у руководителя работ не хватило мужества или элементарной требовательности объявить, чтобы все присутствовавшие, кроме боевого расчета, покинули стартовую позицию". Все это привело к тому, что в момент взрыва на стартовой площадке присутствовало до ста пятидесяти человек.

Вот как оценивает сложившуюся обстановку по прошествии трех с половиной десятков лет цитировавшийся выше инженер В.И. Кукушкин, с начала и до конца находившийся в самом эпицентре событий:

— На старте получилось много неполадок, когда пошли самопроизвольные команды, отличные от штатных. Несомненно, анализ происходившего делался, но, в основном, на ходу, на открытом воздухе в непосредственной близости от стартового стола. А нужно было обстоятельное обсуждение с участием всех специалистов — гидравликов, электриков, эксплуатационщиков. Но все было подчинено единому порыву — пустить как можно быстрее первую ракету нового межконтинентального образца. И это не было проявлением ни безумия, ни бесстрашия. Мы были просто так воспитаны. Раз приняли решение, значит его надо выполнить, и делали это сознательно и продуманно. И лишь набравшись опыта, понимаешь, что всегда надо вовремя остановиться, встряхнуться. Но это, к сожалению, приходит тогда, когда набьешь себе шишек. А мы были молодые и зеленые. Несомненно сыграла свою роль и невольно появившаяся определенная эйфория, связанная с успешными испытаниями двух первых ракет Р-12 и Р-14. Прошли два рубежа, и довольно легко; пройдет и третий так же успешно! И это дает какое-то право каждому на внутреннее оправдание самого себя, что теми ракетами, если даже на них и были недоработки, нам все прощалось. В итоге все оказалось намного сложнее и обратилось большой трагедией.

Что ракета может "самопроизвольно" запуститься — до этого уровня недоверия к новой технике еще не доросло сознание руководителей испытаний. Раз ведется подготовка к пуску, значит, могут быть выявлены недоработки. Это естественно, поскольку ракета должна стартовать впервые. Предполагалось, конечно, что она может "проявить свой норов", но в тех разумных пределах, в каких это представлялось на том уровне понимания. Могли выходить из строя приборы, системы, коммуникации. Но пуск еще впереди, ради этого и проводятся все проверки. И только после того, как человек даст добро, нажав на кнопку "пуск", только тогда она покажет свою могучую силу и может стать опасной для окружающих, как джин, выпущенный из бутылки.

Иначе, как можно было объяснить, что старт был не в меру перенаселен и особенно военными всех рангов. Это неоднократно отмечали многие находившиеся в тот момент на старте, и впоследствии все были единодушны во мнении, что особенно с утра народу вблизи ракеты была "тьма-тьмущая".

— После объявления часовой готовности, — вспоминает инженер В.С. Фоменко, — я должен был покинуть стартовую позицию. Но так как перед этим получил "втык", а шли испытания системы управления, и моя злополучная цепочка готовности аварийного подрыва ракеты могла подвести, я задержался на старте. В это время подъезжает автобус, и ведущий инженер ракеты Полысаев говорит:

— Слава, поехали.

Я ему объяснил, что подожду окончания испытания системы управления и уеду по получасовой готовности. Он мне:

— Слава, уходит последний автобус, остались "Волги" для руководства, остальные специалисты пойдут в бункер.

И с этими словами, прямо взяв за руку, буквально увел в автобус и тем самым спас мне жизнь…

Впрочем, полная уверенность, конечно же, была и у всех присутствовавших при подготовке ракеты. В противном случае вряд ли кого можно было заставить, да и вряд ли бы кто решился подвергать опасности людей, проводивших заключительные операции. Ведь приведение в исходное положение программного токораспределителя при определенном стечении обстоятельств с таким же успехом могли проводить и раньше, поскольку эта операция не вызывала ни у кого никаких опасений. В этом случае трудно даже представить, насколько могли увеличиться масштабы трагедии, которая и без того превзошла по последствиям все, что было до и произошло после в бывшем Советском Союзе.

Во всем этом много было от традиционной русской безалаберности, заквашенной на лихости, и просто "плевого" отношения к дисциплине, обусловленной соблюдением норм техники безопасности. Свидетельство тому: по заправленной ракете с прорванными мембранами и задействованными бортовыми батареями, как выразился один из участников подготовки пуска, "лазали как по телеграфному столбу, да еще с паяльником в руках".

Ну и, наконец, что давало постоянное присутствие М.И. Неделина вблизи ракеты? Разве он решал оперативные вопросы, возникавшие в процессе проведения подготовки к пуску? По фактическому состоянию дела это была прерогатива заместителей и главных конструкторов систем, лично М.К. Янгеля и испытателей полигона, участвовавших в подготовке ракеты. К Главному конструктору ракеты стекались все нити происходящих работ. Решением технических вопросов занимались все, но принимал решения практически только лично он. Внешне М.К. Янгель, как всегда, был уравновешен, только более сосредоточен, на месте не сидел и много курил.

Нахождение же маршала на старте обуславливало неизбежное наличие большого окружения — свиты из командиров различных рангов. Поэтому-то в числе погибших так много лиц командного состава армии. О том, что маршал абсолютно был уверен, что именно до пуска ничего не произойдет, свидетельствуют следующие факты.

23 октября в монтажно-испытательном корпусе проводились работы по подготовке второй машины к пуску. Неожиданно в монтажном зале появился председатель Государственной комиссии. Подошел к ракете и поинтересовался, чем заняты люди. Старший группы инженер Е.А. Ерофеев рассказал, в какой стадии находятся работы и чем конкретно в данный момент заняты представители промышленности. Маршал внимательно выслушал и предупредил, чтобы в момент пуска в МИКе никого не было.

— Ракета новая, должна стартовать в первый раз и может полететь в любом направлении, — резюмировал М.И. Неделин. И, обращаясь к дежурному по корпусу офицеру, приказал проследить, чтобы все в положенное время покинули монтажно-испытательный корпус.

Практически аналогичная картина повторилась на следующий день.

По просьбе разработчиков системы управления инженер А.А. Вередченко поехал в монтажно-испытательный корпус, чтобы доработать держатель наземного прибора, с помощью которого производился контроль бортовой аппаратуры ракеты. В испытательном корпусе уже никого не было. Согласно регламенту предстартовой подготовки по громкой связи прошла команда на эвакуацию всего персонала, находившегося в расположенных в нескольких километрах от старта гостиницах, МИКе и других строениях.

Времени было в обрез, и В.В. Вередченко занял место у верстака, вооружившись необходимым инструментом. Неожиданно дверь отворилась, и в зал вошел маршал М.И. Неделин в сопровождении нескольких офицеров. Подошел к инженеру, поинтересовался, чем занят, а затем сделал замечание, что поскольку уже началась эвакуация, то в этом помещении никому находиться не положено. И сослался при этом на нештатную ситуацию, которая незадолго до этого возникла на площадке, где готовилась к пуску ракета конструкции С.П. Королева. Правда, подчеркнул он, хорошо, что все обошлось без жертв.

Высказав в вежливой форме необходимость обязательного соблюдения мер предосторожности, маршал покинул помещение испытательного зала.

Каково же было удивление инженера, когда через некоторое время, вернувшись с доработанным приспособлением, он увидел М.И. Неделина сидящим на стуле в непосредственной близости от ракеты. В голове, по его словам, только и промелькнула мысль, что известная латинская мудрость: "Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку", сформулированная тысячелетия назад, выдержала испытание временем.

Что значило такое неадекватное поведение председателя Государственной комиссии непосредственно на старте и при значительном удалении от него? Все четыре дня стул маршала находился в опасном соседстве с ракетой, а в первый день даже стоял столик, накрытый зеленым сукном. Полнейшее игнорирование опасности воином, прошедшим суровыми дорогами войны, которого и "пуля боится, и штык не берет!"

С одной стороны, будучи предельно предупредительным, он обращает внимание на необходимость соблюдения правил техники безопасности, требует эвакуации из помещения, находящегося на расстоянии, где опасность практически равнялась нулю. С другой стороны, демонстрирует полное пренебрежение, бросая вызов коварной технике, находясь с ней "визави".

Присутствовавший на старте начальник Научно-исследовательского института № 4 Министерства обороны генерал-лейтенант А.И. Соколов обратил внимание маршала, что он все время находится в непосредственной близости от заправленной ракеты и что это очень опасно. На что М.И. Неделин ответил:

— Если Вы трус, то можете вообще удалиться с площадки.

А.И. Соколов так и сделал — "удалился" и улетел в Москву. 24 октября на полигоне его не было.

Очевидно роковую роль в этом "нелогичном" поведении председателя Государственной комиссии сыграла предшествовавшая рассматриваемым событиям история на полигоне Капустин Яр.

Как уже было сказано выше, из-за обнаруженной в процессе предстартовых операций небольшой течи азотной кислоты из-под прокладки мембраны в хвостовом отсеке была произведена операция слива компонентов топлива с ракеты Р-14.

"При сливе топлива, — вспоминает В.С. Будник, — на старте оставили только необходимый расчет военных и гражданских испытателей, но присутствовал Главком Ракетных войск маршал Митрофан Иванович Неделин. Он один сидел на скамейке недалеко от стартового стола и, несмотря на предложение покинуть площадку ввиду опасной, пока неотработанной операции слива компонентов топлива на старте, не уходил. На мою просьбу ответил, что он офицер, и раз здесь находятся офицеры, солдаты и гражданские испытатели, то тоже может быть здесь и хочет посмотреть на операцию слива. Он ушел вскоре после начала и отбыл на Байконур, а мы благополучно закончили слив компонентов".

Часа за три до намечавшегося старта М.И. Неделин для наблюдения за ходом работ при подготовке к пуску дает команду выстроить на стартовой площадке офицеров полка, который первым должен был получить на вооружение межконтинентальную ракету. Выполняя приказ командующего, весь офицерский состав расположился полукругом в непосредственной близости от пусковой установки, а маршал рассказывал об особенностях ракеты, давал инструкции на будущее.

И только по настоятельной просьбе М.К. Янгеля и технических руководителей пуска офицеров удалили от пусковой установки.

Официальные свидетельства (шифровка М.К. Янгеля, воспоминания начальника полигона К.В. Герчика, а также руководителя боевого расчета старта А.С. Матренина) утверждают, что запуск произошел после объявления команды о тридцатиминутной готовности.

Между тем многие непосредственные участники, присутствовавшие на стартовой площадке в момент запуска двигателя второй ступени, считают, что такой команды еще не было. Во всяком случае, не слышали, чтобы по громкой связи прозвучало сообщение о наступлении тридцатиминутной готовности. В подтверждение этого мнения говорит и тот факт, что большое количество людей находилось непосредственно около старта. А сама ракета была буквально "облеплена" гражданскими и военными испытателями, проводившими последние операции, которые должны были закончиться ранее чем за полчаса до пуска. Испытатель лейтенант Г.П. Деркач помнит, что 23 октября, хотя еще не была объявлена тридцатиминутная готовность, он уже закончил проведение своей последней операции — отстыковку кабельного разъема в межступенном отсеке, слез с установщика и эвакуировался. А 24 октября он в момент взрыва только еще приближался к ракете, чтобы вслед за своим напарником лейтенантом В.С. Неменковым (он погиб при взрыве) подняться на верхнюю площадку обслуживания для отстыковки разъема.

В этой связи имеет право на существование и такая версия. Поскольку решение о пуске было принято однозначно, испытатели, которым предстояло вывести в нулевое положение программный токораспределитель, решили заранее выполнить обязательную операцию, без которой старт не мог состояться. Вполне возможно, что в той напряженнейшей обстановке команду о тридцатиминутной готовности вообще не собирались подавать.

Осталась некоторая неопределенность и в уточнении точного времени катастрофы.

М.К. Янгель сообщает в Москву, что она произошла в 18 часов 45 минут местного времени, а А.С. Матренин приводит несколько отличающиеся данные: тридцатиминутная готовность была объявлена руководителем работ — начальником Второго испытательного управления Р.М. Григорьянцем в 19 часов 05 минут, а запуск маршевого двигателя второй ступени произошел в 19 часов 15 минут.

Восстанавливая последовательность событий тех, ставших уже далекими, дней, необходимо руководствоваться достоверностью, достигаемой многократной проверкой выносимых на обсуждение фактов. История, являясь памятью жизни, должна сохранять ее ясной.

Первые публикации в прессе об усиленно скрывавшейся трагедии появились лишь спустя 30 лет и то практически в малодоступных источниках. В 1990 году 24 октября газета "Красная звезда" поместила статью "Это случилось на Байконуре". В том же году в газете "Днепр вечерний" от 16 ноября была опубликована статья сотрудника конструкторского бюро "Южное" им. М.К. Янгеля журналиста С. Аверкова "Они были первыми", в которой автор предпринял попытку по воспоминаниям непосредственных участников событий приоткрыть усиленно засекречивавшуюся тайну и дать объективную информацию.

Однако некоторые публикации свидетельствуют, что наметилась и другая тенденция — полностью "стряхнуть" с себя любую степень ответственности и переложить ее на другие плечи, отмежеваться от причастности к причинам, приведшим к катастрофе. В цитировавшейся выше статье К. Герчика и Н. Луковкина "Обертоны здравого смысла не были услышаны", в частности, сказано:

"…Факты говорят о том, что в системе разработки ракетного комплекса была большая спешка. Иначе чем можно объяснить возможность запуска двигателей второй ступени без физического пуска ракеты, да еще по 30-минутной готовности? И что это за технология испытаний, которая не выявляет дефектов, отказов, а взрывом отвечает на действия испытателей?! Серьезным просчетом КБ Янгеля было то, что до пуска ракеты не были выявлены дефекты в процессе предварительных испытаний систем ракеты…Служба режима полигона следила за тем, чтобы на старте находились только те, кому это положено по соответствующей готовности. Однако там оставались испытатели и специалисты, связанные с устранением неполадок на ракете. В этих условиях руководство испытаниями определяло, кто им нужен в данный момент, а кто — нет. В окружении М. Янгеля на старте постоянно находились его заместители, директор завода-изготовителя ракеты Л.В. Смирнов, районный инженер представительства заказчика на этом заводе Б.А. Комиссаров, конструкторы некоторых систем ракеты. Их присутствие на старте определялось Главным конструктором и его заместителями. Эта группа была эвакуирована по тридцатиминутной готовности. Комиссия Л.И. Брежнева установила, что лишних людей на старте не было. Утверждается, что М.И. Неделин принял решение о продолжении испытаний на неисправной ракете. Это чистый вымысел. Мог ли маршал единолично принять решение по столь сложному техническому вопросу? Конечно, нет. В этой сложной обстановке, когда были доводы "за" и "против", когда никому не хотелось быть крайним, сработал наш излюбленный прием коллективной ответственности: решение обосновала комиссия. Все были убеждены в технической возможности идти дальше. Обертоны здравого смысла, прозвучавшие на заседании (слить топливо и снять ракету со старта) не были услышаны".

Не входя в дискуссию с авторами заметки, следует лишь еще раз напомнить, что, публикуя эти материалы, они ни словом не обмолвились о выводах комиссии Брежнева, которые были преданы гласности позднее.

Но почему стала возможной такая обстановка? Почему столь легко при проверке системы управления могли приниматься самые ответственные решения?

Этот вопрос до последнего времени в периодически появлявшихся публикациях получал однобокое освещение. И в результате все акценты были смещены. Так, например, в своих воспоминаниях начальник отдела комплексных испытаний и пуска ракеты А.С. Матренин пишет:

"Создалась такая ситуация, когда за допущенные ошибки и просчеты при проведении указанных работ и спросить было не с кого, так как руководители, отвечавшие за их организацию, в том числе за безопасность, погибли все, за исключением М.К. Янгеля и А.М. Мрыкина… Таким образом, моральная ответственность за случившееся ложилась целиком на одного человека — М.К. Янгеля. И эту ответственность он чувствовал до конца своей жизни".

Это бытующее мнение непроизвольно подкреплено мужественной позицией, занятой в сложившихся обстоятельствах самим Главным конструктором комплекса М.К. Янгелем.

О случившейся катастрофе надо срочно доложить "отцу" ракетной техники — Н.С. Хрущеву. Эту неблагодарную миссию взял на себя Главный конструктор. Именно он с перебинтованными руками, глубоко травмированный случившимся, а не заместитель председателя Государственной комиссии А.М. Мрыкин, отправляет в Кремль шифровку о трагедии. Именно он последующим известным публичным заявлением, верный своему жизненному кредо руководителя, берет всю ответственность на себя. Актом высочайшего гражданского мужества прозвучало заявление М.К. Янгеля председателю Государственной комиссии по расследованию причин катастрофы:

— Прошу никого не винить в случившемся. Во всем виноват я как Главный конструктор, который не смог уследить за всеми смежниками.

И ни одного упрека ни одному из представителей смежных организаций! Принципиальное, честное и открытое поведение Главного конструктора во многом определило в этой сложнейшей ситуации поведение Государственной комиссии при "раздаче наград".

На фоне всего сказанного совершенно необъяснимы не утихающие попытки взвалить весь груз трагедии на одного человека. В недавно вышедшем сборнике воспоминаний "Незабываемый Байконур" дается неожиданная трактовка поведения М.К. Янгеля в эти решающие часы и минуты. Вот что пишет один из авторов книги:

"Вечером 24 октября обстановка была чрезвычайно сложной. Она требовала от технического руководства и заказчика непосредственного присутствия и управления испытаниями. Особенно это необходимо на заключительном этапе. Но этого не произошло. М.К. Янгель и генерал А.Г. Мрыкин оказались в "курилке", выпустив из своих рук бразды правления испытаниями".

Величие М.К. Янгеля проявилось не только в том, что он полностью взял всю вину на себя, но и в том, что нигде не просочилась информация, что он предлагал М.И. Неделину слить компоненты, и сам, став заложником случившегося, ни словом не обмолвился в сторону своей реабилитации.

А между тем спросить о том, почему такой неотработанной оказалась система управления, "выдававшая" одна за другой нештатные ситуации, которые держали в напряжении весь персонал стартовой команды, было с кого.

В числе лиц, принимавших участие в составлении "Технического заключения комиссии по выяснению причин катастрофы…, стоит подпись Главного конструктора по системе управления" (так написано в примечании к заключению) В.И. Кузнецова. В то же время в документе комиссии Л.И. Брежнева, направленном в ЦК КПСС, Главным конструктором системы управления значится Б.М. Коноплев.

Так кто же стал в конце концов фактическим главным конструктором системы управления ракетой Р-16?

Вот тут-то и необходимо вернуться к обсуждению вопроса, поднятого в начале главы, о проблемах, вставших перед М.К. Янгелем при выборе главного конструктора системы управления.

Ясность в сложившуюся ситуацию, которая частично была описана выше, вносят сотрудники Харьковского ОКБ-692. Вот мнение цитировавшегося уже выше, бывшего в то время начальником лаборатории, А.С. Гончара:

"До начала шестидесятых годов советские баллистические ракеты создавались с использованием радиоуправления. В 1955 году в Московском НИИ прикладной механики, возглавляемом будущим академиком В.И. Кузнецовым — большим авторитетом в области гироскопии, было разработано предложение о создании системы управления на базе инерциальной гиростабилизированной платформы. Это позволяло обеспечить автономный полет ракеты и повысить ее точность. Главное артиллерийское управление Министерства обороны поставило на ней крест: фантастика и пустая трата времени. Академики С.П. Королев и Н.А. Пилюгин были тогда заняты реализацией собственных проектов, основанных на достижении точности с помощью радиоуправления. И все же идея В. Кузнецова пробила себе дорогу на базе молодого ОКБ-586 из Днепропетровска. Вышло постановление ЦК и правительства о создании ракеты 8К64 с автономной системой управления. Разрабатывать систему управления должно было организованное в Харькове новое конструкторское бюро — ОКБ-692. Гиростабилизированную платформу для системы управления разрабатывал В.И. Кузнецов. Он, как опытный авторитетный специалист, был назначен Главным конструктором системы управления ракетой 8К64, хотя по общепринятой схеме эту должность должен был занять кто-то из ОКБ-692. Сказалась молодость нашего КБ".

Рассказ А.С. Гончара развивает бывший заместитель Главного конструктора ОКБ-692 Г.А. Барановский:

"Был в нашем конструкторском бюро опытный специалист, который мог бы возглавить разработку системы управления, — соратник Н.А. Пилюгина А.М. Гинзбург. Но в то время партийно-государственная политика была такова, что руководителем нашего ОКБ был назначен Б.М. Коноплев — талантливый инженер, ученый в области радиотехнических систем управления и навигации, но без опыта работы с инерциальной системой управления ракетами".

Очень интересную характеристику Б.В. Коноплеву, которая значительно проливает свет на развитие событий при подготовке ракеты Р-16 к пуску, приводит в своих воспоминаниях Б.Е. Черток.

"Его талант новатора в области радиотехнических систем был неоспорим, хотя и вызывал раздражение коллег-радиоспециалистов. В стиле работы Б.М. Коноплева была особенность…которая свойственна многим талантливым изобретателям, но опасна для главного конструктора. Он стремился как можно быстрее и оригинальнее решить новую задачу, не очень внимательно изучая чужой опыт. При совместной с Б.М. Коноплевым работе по Р-5 я убеждался, что его прежде всего увлекала проверка жизнеспособности новых принципов. Как и кто будет дальше вести всю черновую эксплуатационную отработку системы Б.М. Коноплева не интересовало. Одержимость собственными новыми идеями мешала ему объективно воспринимать многое, уже проверенное и надежное. Вновь разработанные в Харькове в ОКБ Б.М. Коноплева электрические комплексные схемы по логике отличались от пилюгинских. Тем более эти схемы требовали скрупулезной стендовой отработки. Н.А. Пилюгин разрешал поставку на ракеты С.П. Королева электрических приборов и всех кабелей только после тщательной проверки каждого комплекта на стенде, при этом имитировались все этапы подготовки, пуска и полета. В процессе стендовых испытаний изучалось и поведение схемы при возможных неисправностях. Тем не менее, мы неоднократно убеждались, что даже на старте, при подготовке ракет, возникали ситуации, которые предварительно не имитировались на стенде, и поэтому для очередного пуска требовалось вносить изменения, останавливая процесс подготовки…

Стендовая отработка электрических схем — дело очень кропотливое и для творческой личности скучное. Это черновая работа, вроде поиска неправильно поставленных запятых и опечаток в многотомном труде. Вслед за стендовой отработкой схемы следовал окончательный выпуск испытательных инструкций. Инструкция должна быть расписана так, чтобы испытатель и стреляющий при подготовке ракеты не страшились своего незнания логических завязок схемы во всех тонкостях. Всякое отступление от инструкции должно анализироваться и разрешаться Главным конструктором системы после консультации со своим специалистом, досконально представляющим все возможные последствия нарушения".

Анализируя сложившуюся ситуацию, Г.А. Барановский констатирует:

"В результате оказалось, что главным в проекте стал человек, интересы которого фокусировались лишь на его части — гироплатформе. ОКБ-692 отвечало за другую его часть — автомат стабилизации, автоматику и наземное проверочно-пусковое оборудование. Главным конструктором аппаратуры был А.М. Гинзбург, работами в ОКБ-692 руководил директор и Главный конструктор Б.М. Коноплев.

С самого начала работы стало очевидным, что коллектив В.И. Кузнецова не намерен взять на себя роль головного де-факто, а будет занимать традиционную позицию смежника, пользуясь своим "званием" лишь для блокирования невыгодных предложений. Все усилия Б.М. Коноплева принудить В.И. Кузнецова взять на себя главную роль оказались напрасными, не помогло и обращение к правительственным органам.

Когда же возникла нужда привлечь к работе головной завод, оказалось, что "Коммунар" не желает выполнять порученную ему роль. Председатель Госкомитета по радиоэлектронике В.В. Калмыков не смог укрепить позиции ОКБ-692 и заменил "Коммунар", специализировавшийся на изготовлении аппаратуры для ракет, радиозаводом им. Шевченко, не приспособленным для ее производства. И все потому, что заводы подчинялись в то время Харьковскому совнархозу.

Вот как нарастала цепочка злоключений, приведших к катастрофе. ОКБ-692, делавшее первые шаги, по сути, оказалось в роли головного. А уж если до конца быть откровенным, то система управления ракетой просто оказалась бесхозной".

Закономерным следствием этих сложных внешних обстоятельств и стало недопустимо низкое качество отработки системы управления именно в ОКБ-692".

И все же в иерархической лестнице ответственных за трагедию необходимо четко и ясно ответить на вопрос — кто главный, персональный виновник введения ложной команды на запуск двигателя второй ступени?

Этот центральный вопрос в истории взрыва ракеты Р-16 долгие годы обходили деликатным молчанием, хотя он и был известен сразу.

Ложная, ставшая роковой, команда в циклограмму полета была введена по халатности рядового безответственного исполнителя. Но ведь был идеолог и технический руководитель, несший и административную, и моральную ответственность за проектируемую и отрабатываемую систему управления, от которой зависела и судьба людей, и судьба ракеты.

Существовала ничем не оправданная монополия одного человека — И.А. Дорошенко — главного разработчика комплексной электросхемы, державшей в своих руках все нити проекта, амбициозность, самомнение и безапелляционность которой провоцировали ситуацию. Демонстративно и вызывающе, везде и всюду она утверждала, что система управления доведена до такой степени совершенства и надежности, что первая же ракета попадет прямо "в кол". Это предсказание оказалось роковым — "кол" оказался на месте старта. К своей чести, все причастные к трагедии, включая и пострадавших, сумели сдержать свои чувства и эмоции и не опустились до того уровня, за которым следует самосуд, хотя гнев и возмущение доходили до предела.

На другой день

Ранним утром 25 октября сотрудникам экспедиции передали команду собраться внизу около гостиничных корпусов. Вышло человек сорок, выстроились по обе стороны дороги. Стояли понурые, было не до разговоров. У всех одна мысль: что ждет впереди, какова будет кара? Как знать, могут и разогнать конструкторское бюро? Были даже такие мысли, что это может быть и справедливым решением.

Подошел М.К. Янгель. Внешне казалось, что он был достаточно спокоен. Чуть-чуть больше сутулился. Обращаясь к сотрудникам, только и сказал:

— Подождите здесь. Скоро должен приехать Брежнев, — и, повернувшись, ушел в гостиницу.

Своим поведением Главный подействовал успокаивающе. В эти минуты любая деталь, любой штрих воспринимались очень обостренно. Через некоторое время подъехала черная "Волга", из которой вышел Л.И. Брежнев и быстрым шагом направился к гостинице.

Ранним утром, учитывая подавленное состояние Главного конструктора, В.С. Будник попросил Ю.А. Сметанина понаблюдать за Михаилом Кузьмичом, поставив конкретную задачу — не пускать никого к нему в номер. Любые вопросы, любые советы в этот момент, от кого бы они не исходили, были крайне неуместны.

Чтобы не "мозолить глаза", инженер занял исходную позицию в конце коридора у номера, в котором находился М.К. Янгель. Прошло совсем немного времени и дежуривший понял, что с порученной миссией он справиться не в состоянии. По лестнице, легко перешагивая через две ступеньки, буквально вбежал на второй этаж Л.И. Брежнев, и, так же быстро подойдя к Ю.А. Сметанину, поздоровавшись за руку, спросил:

— Как себя чувствует Михаил Кузьмич?

— Очень сильно переживает случившееся.

— К сожалению, в военной технике при испытаниях все бывает, — резюмировал председатель правительственной комиссии и зашел в номер к М.К. Янгелю. Присутствовавшие в коридоре и наблюдавшие эту сцену сотрудники восприняли ее как хорошее предзнаменование.

Через некоторое время Л.И. Брежнев и М.К. Янгель вышли из номера и, спустившись по лестнице, направились к собравшимся у гостиницы.

Впечатление от незаурядной внешности Председателя Верховного Совета страны, как отметили стоявшие на улице испытатели, усиливало ладно сидевшее на нем элегантное темно-серое пальто. Держа в левой руке шапку, он поздоровался с каждым персонально за руку.

— Красивый, бодрый, то, что называется "геройский парень", в общем, сильная личность, он своим видом невольно поддерживал нас, — вспоминал впоследствии один из присутствовавших на этой встрече, Ф.П. Санин.

Между тем, закончив ритуал приветствия собравшихся перед гостиницей, Л.И. Брежнев после короткого традиционного "партийного воззвания", в котором сформулировал значение, которое придавалось созданию ракеты Р-16, заключил лаконично:

— Товарищи! Мы никого не собираемся судить, разберемся в причинах и примем меры по ликвидации последствий и продолжению работ.

Закончив таким образом так нужную для коллектива конструкторов в этот момент встречу, в которой впервые прозвучало официально определившееся мнение на происшедшие события руководства страны, Л.И. Брежнев вместе с М.К. Янгелем сели в машину и уехали в направлении монтажно-испытательного корпуса.

Первый день пребывания на полигоне председателя комиссии по расследованию причин катастрофы был до предела уплотнен. Проявив огромную работоспособность и оперативность, Л.И. Брежнев успел побывать буквально везде. Посетил госпиталь (в последующие дни в нем бывали М.К. Янгель и Л.В. Смирнов), ознакомился в монтажно-испытательном корпусе с конструктивными особенностями ракеты Р-16, для чего ему была продемонстрирована вторая летная машина. Объяснение давал М.К. Янгель. В свите находился и С.П. Королев, хотя он из этических соображений и не был в составе комиссии. На состоявшемся затем собрании много внимания было уделено режиму поведения людей на полигоне и по прибытии на собственные предприятия. Во время выданных установок слово "катастрофа" не произносилось. Было конкретно сказано, что о случившемся ничего не сообщать ни в переписке, ни в разговорах. На все вопросы отвечать, что загорелась большая цистерна с горючим, вследствие чего и возник пожар. Затем Л.И. Брежнев участвовал в работе комиссии по выяснению причин происшедшей аварии. А вечером провел труднейшее совещание, на котором изложил официальную точку зрения руководства страны на происшедшие события. Энергичный, представительный, неизменно доброжелательный — таким запомнился Председатель Президиума Верховного Совета СССР в эти тяжелейшие дни многим из тех, кому приходилось с ним контактировать.

В приземлившемся на полигонном аэродроме самолете из Москвы, кроме членов комиссии ЦК КПСС, была группа представителей промышленности во главе с Главным конструктором маршевых двигателей В.П. Глушко. И сразу же была создана специальная рабочая комиссия по выяснению причин катастрофы.

Для оперативного выяснения обстоятельств, приведших к катастрофе, были организованы три рабочие группы по направлениям, которые, не теряя времени, приступили к расследованию причин случившегося:

по конструкции ракеты в целом — под руководством В.С. Будника;

по двигательным установкам — под руководством Главного конструктора двигателей, установленных на ракете, В.П. Глушко;

по эксплуатации, в задачу которой входило изучение и описание хода испытаний ракеты, проводившихся на технической и стартовой позициях, с отражением всех выявленных замечаний и принятых по ним решений. Руководство этой группой, прозванной "легендарной", чем подчеркивалось, что предстоит выяснять возможные версии случившегося, было возложено на начальника боевого расчета полигона А.С. Матренина и ведущего инженера по испытаниям янгелевского конструкторского бюро К.Е. Хачатуряна.

Одновременно специальная группа, поскольку уже по сути-то практически все было ясно, готовила заключение о проведенном дознании и предложения на будущее в двух вариантах: одно — рабочей комиссии, другое — представление в ЦК КПСС. В это время члены комиссии ЦК КПСС находились в другой комнате и занимались решением общих вопросов на своем уровне. А проблем, конечно, было предостаточно. Ведь страна еще никак не была оповещена о случившемся, и такая видная фигура, как герой Отечественной войны, Главнокомандующий ракетными войсками, из истории государства просто так не могла исчезнуть. Необходимо было принять меры для оказания помощи семьям погибших, пострадавшим, решить принципиальные вопросы дальнейшей отработки так нужной стране ракеты.

26 октября состоялось заседание комиссии ЦК КПСС. Заседание проходило в конференц-зале монтажно-испытательного корпуса, в глубине которого за длинным столом, накрытым зеленой суконной скатертью, сидели члены высокой комиссии лицом к залу. Слева на краю стола стоял электрический самовар, стаканы в подстаканниках с ложками, сахарница и тарелка с нарезанными ломтиками лимона. Обслуживал членов комиссии человек в штатском. Прямо перед столом была установлена трибуна для выступающих. Пол перед трибуной и проход между рядами были застелены красивой ковровой дорожкой.

Открывая заседание, Л.И. Брежнев от имени ЦК КПСС, правительства и лично Н.С. Хрущева выразил соболезнование по случаю гибели испытателей полигона и специалистов промышленности и официально сообщил, что будут приняты все необходимые меры по оказанию помощи пострадавшим и членам семей погибших. Далее он сказал, что поскольку за допущенные ошибки и просчеты спросить не с кого, так как руководители, ответственные как за техническую сторону, так и за безопасность работ, погибли все, за исключением М.К. Янгеля и А.М. Мрыкина, то руководство страны приняло решение специального расследования по этому факту не проводить, а всем участникам, оставшимся в живых, самим сделать соответствующие выводы.

После этого он предоставил слово М.К. Янгелю. Присутствовавший на заседании К.Е. Хачатурян рассказывает: "При подходе к трибуне Михаил Кузьмич, очевидно, от волнения споткнулся за край ковровой дорожки и чуть было не упал. Мы с Б.А. Комиссаровым, сидевшим рядом, невольно вздрогнули. Но все обошлось, равновесия Главный не потерял, поднялся на трибуну, поправил галстук и начал говорить. Точных слов и выражений этого доклада в памяти не осталось, но суть его, продуманность каждого слова и аргументация сохранились в памяти на всю жизнь.

Первое, что он сказал — это то, что только он, как Главный конструктор комплекса и технический руководитель испытаний, несет полную ответственность за все случившееся. Далее отметил, что количество жертв и пострадавших оказалось таким большим потому, что с ракетой мы все были на "ты", тогда как с такой сложной техникой, какой она является, необходимо всегда обращаться только на "Вы".

А в заключение выразил мысль, что если бы этого не случилось здесь, на полигоне, то все равно могло бы случиться в другом месте и в другой обстановке, но только уже с ядерной головной частью и с немыслимым масштабом разрушений и жертв при этом, так как в соответствии с техническим заданием на разработку ракеты Р-16 допускалась возможность изменения полетного задания на другую цель после прорыва пиромембран и задействования бортовых батарей. Мы с Комиссаровым были в восторге от такой аргументации.

"Ай да Кузьмич, ай да молодец!" — мысль эта не покидала меня в течение всего дня.

После выступления М.К. Янгеля слово несколько раз просил А.М. Мрыкин, а в последний раз даже встал с места и сказал:

— Я прошу слова как коммунист с такого-то года.

Но слово ему все равно не было предоставлено. Затем было зачитано заключение правительственной комиссии.

Само же подписание заключения состоялось в специально подготовленной комнате, куда одновременно пригласили членов обеих комиссий: правительственной и специально созданной технической. Посредине стоял достаточно внушительный стол, а на нем два отпечатанных документа. Вошли сразу все, кому предстояло поставить свои подписи. Раздался голос организатора процедуры:

— Ну что, будем подписывать.

Первым подошел и расписался Л.И. Брежнев. За ним все остальные выстроились гуськом в соответствии с установленной субординацией и каждый против своей фамилии в соответствующем документе поставил личную подпись."

Техническое заключение комиссии по выяснению причин катастрофы с изделием 8К64 № ЛД1-3Т, произошедшей при подготовке его к пуску в войсковой части 11284 24 октября 1960 года, подписали М.К. Янгель, В.С. Будник, В.П. Глушко, Г.М. Табаков, И.И. Иванов, А.Ю. Ишлинский (академик АН СССР, заместитель Главного конструктора В.И.Кузнецова), В.Н.Третьяков (заместитель Председателя Государственного комитета СССР по судостроению), В.И. Кузнецов, Г.А. Тюлин, А.Г. Иосифьян, Н.С. Медведев (заместитель главного инженера 4 Управления Государственного комитета СССР по радиоэлектронике), З.И. Цециор (заместитель главного конструктора В.И. Кузнецова), И.А.Дорошенко, В.А.Боков (начальник отдела полигона), А.С.Матренин, Ю.И.Воробьев (заместитель начальника 1 Управления ГУРВО), В.В. Фаворский (начальник отдела 1 Управления ГУРВО).

Под решением Государственной комиссии, озаглавленном "ЦК КПСС", стояли подписи Л.И. Брежнева, А.А. Гречко, Д.Ф. Устинова, К.Н. Руднева, В.Д. Калмыкова, И.Д. Сербина, А.М. Гуськова, Г.М. Табакова, Г.А. Тюлина.

На этом работа правительственной комиссии закончилась. Уходил в историю второй после катастрофы день 26 октября 1960 года. Накануне Михаилу Кузьмичу Янгелю исполнилось сорок девять лет.

От "любопытных глаз" оба документа охранялись самым высоким, предназначенным для наиважнейших документов, грифом "Строго секретно (особая папка)". Все время, на протяжении более трех десятилетий, они хранились в архиве Президиума ЦК КПСС, а после развала Советского Союза были переданы в Архив Президента Российской Федерации и впервые преданы гласности в "Хронике основных событий истории Ракетных войск стратегического назначения", выпущенной в 1994 году очень ограниченным тиражом (без его указания) для узкого круга лиц. И поэтому даже такой непосредственный участник подготовки ракеты к пуску, как неоднократно цитировавшийся выше К.Е. Хачатурян, находившийся все октябрьские дни в самом центре событий, смог (и то чисто случайно) познакомиться с ними лишь в начале 1997 года. Обращаем внимание на этот факт лишь только потому, что Ким Ефремович выразил принципиальное несогласие с констатацией в Техническом заключении… факта срабатывания пиромембран магистралей горючего I ступени вместо пиромембран магистрали окислителя II ступени. Вот что он сообщил авторам после прочтения рукописи настоящей главы:

"Из всех подписавших Техническое заключение… только А.С. Матренин и И.А. Дорошенко могли знать, что в соответствии с инструкцией сначала подрывались пиромембраны I ступени, а затем уже II ступени. Я связался с Александром Сергеевичем и спросил, как он подписал это Техническое заключение…. Он ответил, что подписавшие договорились о главном: виновники погибли, а непосредственной причиной катастрофы явился недостаток комплексной схемы системы управления. Как руководитель группы разработчиков инструкций и непосредственный участник тех событий, я помню точно, что подрыв пиромембран производился согласно технологическим указаниям".

Однако непосредственный участник этой операции К.А. Луарсабов, которому стало известно мнение К.Е. Хачатуряна, продолжает настаивать, что все же подрыв пиромембран предполагали производить в той последовательности, как об этом сказано в официальном документе. К этому следует только добавить, что К.А. Луарсабов познакомился с Техническим заключением… в том же 1997 году. Поэтому вся история, связанная с операцией прорыва мембран сохранилась в его памяти с тех далеких дней без какого бы то ни было пресса извне. А существующие до сих пор расхождения во мнениях по поводу тех или других имевших место фактов говорят лишний раз о той сложной обстановке, когда в течение суток было слишком много для одной ракеты, как сказано в первом пункте Технического заключения… ненормальностей и дефектов, и что, как констатируется в следующем пункте, "Руководство испытаниями не придало этому должного значения и для устранения указанных ненормальностей и дефектов без достаточной проработки и анализа последствий допустило ряд отклонений от установленного порядка подготовки к пуску".

Однако вернемся к событиям последующих после катастрофы дней. В административном центре космодрома Байконур (площадка № 10 — среди военных и город Ленинск — для его жителей) состоялось общее собрание военнослужащих, представителей промышленности, родственников погибших.

На нем с содержательной прочувствованной речью, произведшей большое впечатление, обратился к присутствующим председатель правительственной комиссии Л.И. Брежнев.

— В подобных ситуациях, — начал он свое выступление, — положено придерживаться тезисов. Но у комиссии не было времени на их подготовку, и поэтому буду говорить так, как подсказывает мне совесть.

Подробно остановился на тех трудностях, которые пришлось преодолеть при создании стартовых и жилых площадок, города Ленинска в казахстанских песках, когда под руками не было строительных материалов и все приходилось завозить, начиная от кирпича. Далее просто и доходчиво, как в кругу единомышленников, Леонид Ильич обрисовал ту сложнейшую международную обстановку, в которой оказалась страна, и задачи, вытекавшие из сложившейся ситуации.

— Любые великие дела, особенно сложные и трудные в военном деле, не обходятся без жертв. Я понимаю, что количество их могло быть и меньше, но так уж получилось. Можно по-всякому отнестись к происшедшему. Виновные, в основном, погибли и сами себя наказали. Можно наложить суровые взыскания на оставшихся в живых, но мы понимаем, насколько это сложно и трудно в настоящей ситуации. Правительство считает, что специального расследования по этой катастрофе производиться не будет. Руководство страны решило, что вы уже достаточно сами наказали себя и больше наказывать вас не будет. Похороните своих товарищей и продолжайте работать дальше. Ваша межконтинентальная ракета должна охранять мирный труд наших людей. Необходимо проверить самым тщательным образом всю документацию, чтобы не допустить ошибок в дальнейшем. Понятно, что та, которая привела к аварии, будет исключена. Важно, чтобы не проявились столь же неожиданным образом новые.

И то, что Л.И. Брежнев не сделал упреков и обвинений в чей-то адрес, всеми присутствующими, многие из которых еще продолжали находиться в полушоковом состоянии, было воспринято с пониманием.

Такое решение высших органов власти было, несомненно, отражением фактора времени, влиянием хрущевской оттепели. Случись что-нибудь подобное всего лишь семь лет назад, и самая жестокая кара обрушилась бы на многих причастных к происшедшей аварии, становившихся автоматически "вредителями", когда лучший исход знаменовался переселением в "шарашки", где известные всему миру конструкторы работали на положении заключенных. И, несомненно, если бы такая практика репрессий продолжалась, то неизвестно, как бы развивалась ракетная техника в последующие годы.

Далее выступавший остановился на задачах, которые стояли перед испытателями полигона и промышленности.

— В состоянии холодной войны нам, как никогда, нужны мощные межконтинентальные боевые ракеты, которые создаете вы, — подчеркнул Л.И. Брежнев. Давая оценку случившемуся, он отметил:

— Несмотря на ужасную катастрофу, нельзя опускать руки. Надо преодолеть психологический кризис, сделать необходимые выводы, направив все силы на анализ уроков случившегося, чтобы успешно подготовить новый старт и следующую ракету к пуску.

В заключение Л.И. Брежнев сказал, что правительство СССР, ЦК КПСС и лично Н.С. Хрущев выражают соболезнование по случаю гибели специалистов промышленности и испытателей полигона и принимают меры по оказанию помощи пострадавшим и членам семей погибших.

Неформальная речь председателя правительственной комиссии, занимавшего официальный пост главы государства, всем присутствующим, пережившим огромное горе, запомнилась на долгие годы. На всех, видевших в эти дни Л.И. Брежнева "в деле", произвели глубокое впечатление его доброжелательность в чисто человеческом плане, исключительная внимательность, простота в общении. В последующие дни семьям погибших были вручены ордера на квартиры. Им была предоставлена возможность выбора местожительства, невзирая на прописку, в любом городе Советского Союза, в том числе в Москве и Ленинграде. В соответствии с высказанными пожеланиями были сделаны соответствующие запросы и оттуда оперативно получены соответствующие гарантии на предоставление жилья. Для организации переезда семей были выделены сопровождающие. По постановлению правительства за подписью А.Н.Косыгина, бывшего Председателем Совета Министров СССР, семьям погибших были назначены по тем временам хорошие пенсии. Всем пострадавшим, лежавшим в госпитале и изъявившим желание продолжить службу, дали возможность выбрать по желанию место работы в любом городе страны.

Непростым оказался путь домой и испытателей, участвовавших в работах на старте. Вот что пришлось ко всему еще вынести неоднократно цитировавшемуся выше И.В. Ковалю, на протяжении всех дней находившемуся в эпицентре событий:

— На собрании в монтажно-испытательном корпусе 25 октября был объявлен порядок отъезда с полигона сотрудников нашего ОКБ, завода и смежников. Вскоре из Днепропетровска прибыл самолет Ил-14. Все стремились улететь именно этим самолетом. Началась мучительная операция по утрясанию списка кандидатов на вылет. Когда же стали производить посадку в самолет, то мне не оказалось свободного кресла в салоне. Но удалось договориться с командиром самолета, что меня, так как люди, стремясь как можно быстрее улететь, почти ничего не брали с собой, возьмут в качестве малого багажа, предоставив место в конце салона на деревянном ящике.

Когда уже собирались закрыть дверь самолета, неожиданно появился заместитель Главного и стал лично проверять, как расположились люди в салоне. Дойдя до меня, он отреагировал:

— А это что за нарушение?

И отправил меня обратно в гостиницу ждать следующего самолета. Началась томительная жизнь в экспедиции. После бурных испытаний — никакой работы. Время тянется долго, а самолета из Днепропетровска нет. В один из вечеров радио Югославии сообщило, что в катастрофе на полигоне погибло 140 человек. Спустя несколько дней в экспедицию доставили газету "Известия", в ней сообщалось о гибели в авиационной катастрофе маршала М.И. Неделина.

Постоянно одолевали мысли: а как же там дома? А вдруг просочилась какая-нибудь информация о катастрофе. Срочно сажусь и пишу письмо, строжайше соблюдая режим, никаких намеков о катастрофе. Кстати, эту тайну я хранил даже для домашних 30 лет. Письмо же решил для большей убедительности приукрасить, напечатав на конверте на машинке адрес получателя красными буквами. Обратного адреса, естественно, не писал. Письмо вложил в конверт и отправил его через друзей-москвичей, попросив бросить в Москве в почтовый ящик. А сам каждый день узнаю: когда снимут блокаду на запрет отъезда поездом. Наконец, радость! Разрешен отъезд. Через трое с половиной суток прибыл домой. Звоню, открывается дверь. Какая-то заминка, наподобие знаменитой немой сцены из репинской картины "Не ждали". Долгие годы я задавал себе вопрос: почему возникла эта сцена, почему меня встретили как с того света? И лишь спустя десятилетия ситуация прояснилась. Все оказалось на поверку очень просто. На одной из оперативок председатель Днепропетровского совнархоза Н.А. Тихонов, который впоследствии возглавлял Совет Министров СССР, строго конфиденциально сообщил участникам заседания о происшедшей катастрофе. Один из его заместителей после оперативки в коридоре поделился информацией со своим другом — заместителем начальника одного из управлений. Последний, будучи знаком с моей женой, намекнул ей об этом.

Жена же, сопоставив это сообщение с полученным от меня письмом, где на конверте был напечатан на машинке адрес, пришла к выводу, что со мной что-то произошло: видимо письмо было написано до катастрофы, а кто-то его переслал позже.

На следующий день после прибытия домой вышел на работу и сразу был направлен в заводскую медсанчасть на обследование. Но и здесь при попытке выяснить истинную картину происшедшего, натолкнулись на мое полное "непонимание" вопроса. Когда спросили: "Где находился и что делал во время пожара?" — я назвал только время, в течение которого дышал в противогазе. Об остальных сведениях о случившемся, дав подписку о неразглашении, я молчал, "как партизан…".

Так закончилась для одного из участников самая большая трагедия в истории ракетной техники в СССР, о которой он будет хранить строжайшую тайну (от кого?!) целых тридцать лет.

Ракета должна летать

После возвращения Л.И. Брежнева в Москву и личного доклада о результатах выяснения всех обстоятельств, связанных со взрывом ракеты, Н.С. Хрущеву, последний дает команду создать комиссию для детального разбора и анализа всей существующей документации, сопровождая ее указанием привлечь к работе всех министров по принадлежности.

В первых числах ноября 1960 года по инициативе В.Д. Калмыкова в Харькове состоялось расширенное техническое совещание специалистов по системе управления ракетой Р-16 с участием разработчиков систем управления другими ракетами во главе с Н.А. Пилюгиным. На совещание были приглашены заместитель председателя ВПК Г.Н. Пашков, председатель ГКОТ К.Н. Руднев, заведующий сектором Оборонного отдела ЦК КПСС Б.А. Строганов и Главные конструкторы М.К. Янгель, В.И. Кузнецов, А.Г. Иосифьян, Н.С. Лидоренко. На совещании присутствовал и В.Г. Сергеев, вскоре назначенный Главным конструктором ОКБ-692. М.К. Янгель не смог принять участие в работе комиссии. В это время он находился на больничной койке. Представлял его первый заместитель В.С. Будник.

Цель совещания — определить объем необходимых доработок бортовых приборов и наземного испытательного комплекса системы управления ракетой, сроки их выполнения, сроки доработки второй летной машины, корректировки документации и возобновления испытаний.

"В самом начале, — вспоминает инженер К.Е. Хачатурян, — слово было предоставлено И.А. Дорошенко, которая доложила присутствующим, что в связи с недостаточной отработанностью пиромембранных узлов ракеты при подготовке к пуску в оперативном порядке была введена новая технологическая операция по проверке их срабатывания "на слух", и чуть ли не это было причиной гибели людей. И ни слова о конструктивном недостатке пульта подрыва пиромембран, приведшем 23 октября к несанкционированному срабатыванию других пиропатронов двигательной установки первой ступени.

После ее выступления я попросил слово и доложил участникам совещания, как и почему в процессе выполнения штатной операции по прорыву пиромембран окислителя и горючего первой ступени вышел из строя главный распределитель системы управления, вследствие чего стали произвольно подрываться другие пиропатроны. Осталось в памяти, как внимательно слушал меня Н.А. Пилюгин и одобрительно кивал своей могучей головой — видно было, что он знал причину случившегося. Затем он выступил и предложил доработать главные распределители системы управления первой и второй ступеней, включив в цепь каждого пиропатрона ракеты ограничительное сопротивление, что ими, оказывается, давно было реализовано на ракете Р-7.

По результатам состоявшихся обсуждений В.Д. Калмыков поставил перед разработчиками задачу: наземную аппаратуру системы управления, располагаемую в специальной кабине установщика, выполнить в виде отдельного необслуживаемого шкафа и перенести его в подстольную аппарель, а необходимые органы управления вывести на отдельный пульт в бункере. На схемное решение этих двух принципиальных вопросов он дал 24 часа.

На следующий день электрические схемы были готовы. Ограничительное сопротивление было выбрано из расчета пропускания заданной величины тока в течение определенного времени, что надежно обеспечивало срабатывание пиропатрона, а затем перегорало и тем самым автоматически обеспечивало невозможность появления токов короткого замыкания в бортовых кабелях ракеты. Затем был рассмотрен и утвержден план-график работ, включая все доработки, испытания ракеты на заводе и возобновление летно-конструкторских испытаний в декабре 1960 года.

В конце совещания В.Д. Калмыков зачитал приказ об увольнении И.А. Дорошенко с работы без права поступления на предприятия оборонного профиля. Это единственный человек, понесший наказание за допущенные ошибки, вернее, за попытку их сокрытия".

В дальнейшем комиссия разделилась на две подкомиссии. Одна работала в Днепропетровске под председательством А.Г. Иосифьяна. Ее задача состояла в анализе комплексной схемы системы управления, изучении электрооборудования.

Комиссия, которая работала в Москве в Научно-исследовательском институте Главного конструктора В.И. Кузнецова, где собственно и помещался главный штаб, была представлена специалистами на любой вкус: известными учеными и инженерами, первыми лицами организаций, причастных к ревизуемой системе, и даже двумя министрами.

Каждое утро к зданию, где проходили заседания, подкатывали два огромных традиционно черного цвета лимузина. Из них выходили два министра: В.Д. Калмыков — председатель Государственного комитета Совета Министров СССР по радиоэлектронике и Б.Е. Бутома — председатель Государственного комитета Совета Министров СССР по судостроению. Привлечение последнего объяснялось тем, что организация В.И. Кузнецова занималась и морской тематикой, а посему входила в Госкомитет, возглавлявшийся Б.Е. Бутомой.

Непосредственное участие в заседаниях известных министров придало особую значимость работе комиссии. Ничем не похожие внешне: подтянутый, чернявый, с небольшой залысиной и усиками "лапкой", интеллигентный В.Д. Калмыков и приземистый, светловолосый, с короткой стрижкой и якорем на руке (бывший боцман) крепыш Б.Е. Бутома, во всем остальном являли редкий пример адекватного поведения и взаимодействия, и прежде всего, это были простейшие в общении и добрейшие люди. Появившись в кабинете, они снимали пиджаки и, буквально засучив рукава белых рубашек, принимались за работу. Так же, как и все, они внимательно изучали техническую документацию: схемы, инструкции, результаты отработки, вникая в малейшие подробности. Как рядовые члены комиссии, никого не стесняясь, не проявляя и тени руководящего гонора, демонстрируя высокий профессионализм и знания, они дотошно вникали в любые мелочи, анализировали схемные решения, не смущаясь задавать любые вопросы. Казалось бы, когда ежедневно приходилось заниматься постройкой огромнейших крейсеров и подводных лодок, атомных ледоколов — сложнейших и дорогостоящих объектов, одна энергетика которых могла осветить целый город, гироскопы и гироприборы в этом комплексе могли показаться мелочью, а Б.Е. Бутома бросил все и с утра до вечера сидел, пока это было необходимо, и никто не звонил и не отвлекал его от работы в комиссии.

В дни работы комиссии оба министра преподнесли всем присутствующим предметный урок административного искусства, высокого профессионализма, подкупающей простоты и непосредственности в общении. Неизвестно, пошел ли он впрок другим высокопоставленным руководителям, но для большинства присутствовавших, особенно молодежи, эти контакты оставили неизгладимое впечатление, явившись хорошей школой жизни. С нескрываемым пиететом и сегодня вспоминает инженер А.И. Баулин один из эпизодов, невольным участником которого ему довелось стать:

— В пятницу в ходе работы комиссии возникла острая необходимость проанализировать работу одного из узлов непосредственно на стендах в Днепропетровске. Ответ о результатах экспериментов необходимо было иметь в понедельник. В.С. Будник в растерянности от нереальной задачи: через час из аэропорта Внуково взлетает арендный самолет конструкторского бюро, с которым и должен я отбыть для организации работ. Видя замешательство В.С. Будника, министр В.Д. Калмыков, обращаясь ко мне, говорит:

— Во дворе стоит "Чайка", на ней и поезжайте на аэродром.

— Да, но что я скажу водителю?

— А вот так и скажите, что через час Вы должны быть во Внуково.

А дальше все было как в приключенческом фильме: спидометр застыл на отметке 150 километров в час и по осевой линии трассы, провожаемый разрешающими сигналами регулировщиков, черный правительственный лимузин мчится в аэропорт и, минуя все запрещающие знаки, выезжает прямо на летное поле к трапу самолета…

По результатам работы комиссии была разработана система мероприятий, направленных на повышение надежности заложенных технических решений, с подтверждением их дополнительной экспериментальной отработкой. Были также даны предложения, направленные на исключение, по возможности, ручных операций при предстартовой подготовке ракеты и предусмотрен дистанционный контроль этих операций.

В первоначальном варианте все кабели находились на установщике, теперь они стали принадлежностью ракеты. На борт ракеты были перенесены и коммуникационные приборы, реле автоматики. Естественно, все это приводило к увеличению стартового веса и являлось "откровенным" балластом, не участвующим в полете. И вот тут-то сыграл свою роль тот запас дальности, который оказался заложенным при проектировании ракеты.

Был введен новый порядок пребывания на старте. Все участвующие в подготовке ракеты к пуску должны были на контрольно-пропускном пункте сдать пропуск и получить жетон определенного цвета, определявший время нахождения на стартовой позиции. При прохождении соответствующей команды готовности испытатели, выполнившие свои операции, обязаны были покинуть старт, что контролировалось по сданным жетонам. Их количество одновременно давало возможность судить о времени приближения пуска. Особенно был ужесточен порядок доступа на "нулевую отметку". Так называлась бетонная площадка стартовой позиции. Объединив и укрупнив многие операции, добились сокращения общего числа операторов и контролеров. Для исключения ошибок при сборке схем были предусмотрены различные длины соединяемых кабелей ("вымеренная длина"), их окраска, различные типы штепсельных разъемов. Предусматривался в них даже избыток контактов для достижения цели — невозможности неправильной стыковки, даже если бы появилось желание!

С целью повышения надежности и исключения различного рода "перепутов" при совершенствовании схем были предусмотрены мероприятия, рассчитанные "на дурака". Так на жаргоне специалистов называется построение схем, исключающее возможность выдачи внеочередной команды, когда сигналы могут проходить только в строгом соответствии с очередностью проводимых операций и только после получения подтверждения, что предыдущая операция реализована. Поэтому, если случайно будет произведено внеочередное нажатие на кнопку, то схема просто не воспримет эту операцию. В результате, например, оператор при всем желании не сможет вывести на ноль программный токораспределитель до того, пока не проведены предыдущие операции.

Однако опыт экспериментальной отработки по программе летно-конструкторских испытаний покажет, что опаснее дурака окажется безответственный разгильдяй. В систему управления для увеличения надежности на определенном этапе ввели дублирование аппаратуры, предусматривающее, естественно, параллельное подключение. Исполнитель же умудрился реализовать мероприятие, "повышающее надежность", включив дублирующие приборы последовательно (!). В полете один прибор не сработал, а другой, естественно, уже не смог выполнить свою функцию и тоже, "за компанию", не сработал. Результат — аварийный пуск. На полигон срочно прилетели министры В.Д. Калмыков и Б.Е. Бутома. А разбираться-то было, собственно, и не в чем. Все были шокированы тем, как мог возникнуть такой ляпсус в ответственнейшем деле, дорого обошедшийся, как сейчас принято говорить, налогоплательщику.

И все же, несмотря на все принятые меры, никто не мог дать (а в этом убеждает приведенный пример) стопроцентной гарантии полной безопасности и невозможности возникновения аварийных ситуаций.

Поэтому было дано указание предусмотреть и другие меры безопасности, чтобы, если и создастся в процессе подготовки к пуску аварийная ситуация, возможные жертвы не превышали бы семь человек. В частности, с двух сторон аппарели были установлены две трубы достаточно большого диаметра, по которым, схватившись за них, можно было спуститься вниз, а не падать на бетон с высоты нескольких метров. Таков был трудный путь освоения и утверждения новой техники.

Трагический исход аварии 24.10.1960 года послужил серьезнейшим уроком создателям и Заказчику ракетной техники. Отныне наработанные горьким опытом организационные и технические мероприятия, направленные на повышение надежности и безопасности пусков, станут правилами при создании последующих ракетных комплексов. Спустя многие годы на этом же полигоне произойдет более крупная по масштабам разрушения авария — первая летная ракета Р-36М2 взорвется на старте, образовав воронку глубиной в сорок метров, но ни одной человеческой жертвы не будет.

2 февраля 1961 года

После аварии для Главного конструктора ракеты и комплекса сложилась очень трудная ситуация.

Жизнью нанесен тяжелейший удар по престижу созданного и стремительно стартовавшего конструкторского бюро, по его — Янгеля — личному престижу. Все надо заново восстанавливать (межконтинентальная ракета должна летать!), и не только восстанавливать, но доказать новыми проектными разработками превосходство руководимого конструкторского бюро перед другими конкурирующими ракетными фирмами. А это значит распрощаться с надеждой на возвращение домой в Москву после окончания испытаний ракеты Р-16, обещанное жене, которая не хочет променять столичный образ жизни на периферийный. И в этом акте вновь проявление высокой гражданственности, честности и порядочности. Интересы государства выше личного благополучия.

Оставшись практически без руководителей испытаний и одного из ведущих смежников, он должен был не только взвалить на себя всю неимоверную тяжесть ответственности за случившееся, но и найти силы для организации работ по подготовке к пуску новой ракеты.

Прямо с полигона Михаил Кузьмич летит в Киев и докладывает о случившемся Первому секретарю ЦК КП Украины Н.В. Подгорному. Из Киева — в Днепропетровск, не заезжая домой, в областной комитет партии, где состоялся разговор с первым секретарем обкома партии.

Каким бы железным характером не обладал человек, пережить такое нельзя без последствий. Цена расплаты необычайно высока — здоровье. И после состоявшегося разговора неимоверное внутреннее напряжение последних дней, скрываемое огромной силой воли от посторонних глаз, дало о себе знать, вырвавшись наружу. Михаилу Кузьмичу стало плохо. Находившийся с Главным конструктором главный инженер завода А.М. Макаров доставил его в заводскую медсанчасть. Врачи констатировали — инфаркт. Второй по счету. Предыдущий был совсем недавно — в феврале 1958 года. Когда спросили Михаила Кузьмича, что сообщить родным, он попросил, чтобы приехала дочь Люся.

Однако и на больничной койке он меньше всего беспокоится о собственном здоровье. Таков уж характер — не может "сидеть сложа руки", не представляет себя без работы. Главного ни на минуту не покидают мысли о происшедшей трагедии. Не имея возможности выступить перед коллективом, еще и еще раз анализируя и оценивая случившееся, он направляет из больницы письмо, которое с нетерпением ждут в ОКБ: что скажет Главный конструктор, какую оценку даст происшедшим событиям?

Оставаясь верным себе, он напишет (письмо было оглашено 9 ноября 1960 года на отчетно-выборном собрании партийной организации конструкторского бюро):

"… Наша партийная организация за истекший отчетный период вполне справилась с весьма сложными и очень ответственными производственными задачами, возложенными на наше предприятие соответствующими постановлениями ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Наш коллектив взял на себя инициативу по сокращению на три месяца начала государственных испытаний двух наших новых изделий совместно с коллективом завода. По одному из новых изделий нас постигла большая, в техническом смысле, неудача, о тяжелых последствиях которой вы все, очевидно, знаете…

Хотя непосредственной причиной неудачи явилась грубая схемная ошибка, допущенная одной из смежных организаций, мы не можем, не имеем права не считать и себя повинными в последствиях этой ошибки… Определенная ответственность за это должна быть, естественно, отнесена на мой счет и на счет некоторых заместителей Главного конструктора.

Но дело сейчас сводится не к тому, чтобы искать виновников и взвалить на них всю ответственность за последствия схемной ошибки. Вера в наше изделие непоколебима. Руководящие партийные и государственные органы верят также и в способность нашего коллектива довести это изделие до полного удовлетворения предъявляемым к нему требованиям… Следовательно, задача… состоит в том, чтобы поднять весь инженерно-технический состав ОКБ до уровня полного осознания и понимания каждым государственной ответственности за высокое качество наших изделий.

Уверен, что никто из нас не упадет духом от временной и случайной неудачи, и мы сделаем все, чтобы оправдать доверие ЦК нашей партии и правительства".

Необходимо организовывать продолжение работ, и Михаил Кузьмич снова на ногах, по-прежнему собран, дает четкие указания, распоряжения. Умение в трудную минуту предельно мобилизовать все свои силы и способности в полной мере было присуще Главному конструктору ракетно-космических систем.

Вторую ракету, находившуюся в монтажно-испытательном корпусе, вернули на завод для устранения замечаний по результатам работы комиссий. После доработки ракету вновь погрузили в специальные вагоны, и железнодорожный состав 28 декабря 1960 года отправился из Днепропетровска на полигон. Вместе с ракетой этим же поездом отбыла и бригада испытателей во главе с Главным конструктором. В составе поезда три спецвагона с ракетой и оборудованием, три купейных вагона для экспедиции и вагон-салон (с роялем) для Главного конструктора, технического руководителя испытаний М.К. Янгеля.

Новый год испытатели встретили в пути. Главный пригласил к себе в вагон-салон. В 24.00 по местному времени 31 декабря, когда все встали, чтобы поднять тост, остановился и поезд. Машинист сделал непредвиденную остановку на 1–2 минуты, чтобы встретить Новый год. Очевидно существует такая традиция на железной дороге. В 6 часов утра 1 января 1961 года состав встречали в Тюратаме.

Председателем Государственной комиссии по проведению испытаний назначили генерал-лейтенанта А.И. Соколова, возглавлявшего головной Научно-исследовательский институт Ракетных войск Министерства обороны. Техническое руководство по-прежнему осуществлял М.К. Янгель. Начались новые полигонные испытания по новой технической документации. На сей раз проводились они тщательно и продуманно при строгом соблюдении всех требований инструкции по безопасности работ, в присутствии главных и ведущих конструкторов всех организаций-разработчиков систем ракеты.

В целях тщательной проверки и анализа надежности комплексной электрической схемы системы управления и полного исключения любых случайностей в самом начале испытаний второй ракеты техническим руководителем испытаний была создана специальная группа из представителей научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро — разработчиков ракеты во главе с директором и главным конструктором Научно-исследовательского института электромеханики А.Г. Иосифьяном.

Среди готовивших к пуску вторую ракету многие были участниками и даже пострадавшими в тот трагический день октября 1960 года. Однако никаких признаков психологического груза катастрофы, боязни, неуверенности в действиях испытателей не проявилось.

И все же для поддержания моральной и психологической атмосферы время пребывания на старте было сокращено до минимума.

За несколько дней до пуска возникла ситуация, которая долго потом рассказывалась как анекдот. При обсуждении порядка предстартовых работ непосредственно около ракеты вдруг один из стартовой команды испытателей выясняет, что только ему после окончания операций заправки компонентами топлива и прорыва мембран предстоит остаться у ракеты, чтобы провести определенные заключительные операции. Это было настолько неожиданно, что, не сумев сдержать изумления, он в сердцах воскликнул:

— Так что, я один..?

На это присутствовавшие хором прореагировали:

— Хэ…

Однако очень быстро, буквально за несколько минут к огромному удовлетворению испытателя и всех присутствовавших выяснилось, что в этом нет необходимости.

После проведения всех работ на технической позиции в последней декаде января 1961 года ракета была вывезена на старт, установлена на пусковой стол. Пуск был назначен на один из последних дней января. Погода явно не благоприятствовала испытаниям. Мороз достигал минус 36 ^оС. Вечером были проведены все регламентные испытания. Все системы функционировали нормально, за исключением полного отказа канала траекторных телеметрических измерений системы "Рубин-1", которая была установлена в головной части ракеты. Из-за этого пуск отложили.

На состоявшемся затем заседании Государственной комиссии приняли решение снять головную часть и отправить на техническую позицию для устранения дефекта в системе "Рубин-1". Однако при проведении испытаний дефект не подтвердился, и вечером головная часть была отправлена на старт и пристыкована к ракете. В десять часов вечера все было готово к пуску, который был назначен на шесть часов утра следующего дня.

Когда же команда испытателей утром прибыла на пуск, то вновь повторилась предыдущая ситуация — все системы работают нормально за исключением злополучной системы "Рубин-1". Неисправность повторилась.

И тут-то вокруг системы телеизмерений закрутилась карусель. В десять часов заседание Государственной комиссии. Присутствуют главные конструкторы всех систем и агрегатов, представители Заказчика. Председатель — генерал-лейтенант А.И. Соколов потребовал от главного конструктора системы "Рубин-1" А.Ф. Богомолова доложить о причинах отказа, и какие меры необходимо предпринять для восстановления ее работоспособности. Однако из сообщения А.Ф. Богомолова не следовало однозначного ответа, как "лечить" систему "Рубин-1" в условиях подготовки ракеты к пуску. Поэтому председатель в категорической форме потребовал предложить конкретные меры, напомнив для убедительности о важности и ответственности выполнения требований правительства о пусках ракеты Р-16.

Обстановка накалилась до предела. А.Ф. Богомолов еще находился на трибуне и, отвечая на очередной вопрос А.И. Соколова, сходу заявил:

— Надо снять с головной части приемник ДП-Е1М, завернуть в одеяло, установить его вечером в головную часть, а утром пустить ракету.

У присутствовавших создалось впечатление, что Главный конструктор системы "Рубин-1", как человек умный и не лишенный чувства юмора, хотел таким образом своим предложением несколько разрядить обстановку на Госкомиссии. И в какой-то степени это удалось. Его предложение у части присутствующих в зале вызвало улыбку. Но председателю Госкомиссии было не до шуток. Поэтому он несколько раздраженно и категорично потребовал от А.Ф. Богомолова и всех причастных к системе "Рубин-1" принять самые кардинальные меры по восстановлению ее работоспособности. На этом заседание закончилось, все разошлись. Положение "хуже губернаторского" — такой важнейший пуск откладывается всего лишь из-за системы контроля, а не работоспособности ракеты.

О том, как развивались события дальше, рассказывает телеметрист И.В. Коваль, оказавшийся волею судьбы в силу причастности к системе "Рубин-1" в центре событий.

— Ушел я с заседания, — вспоминает он, — в глубоком раздумье. Какие же кардинальные меры будут приняты? Ведь я был на полигоне куратором системы "Рубин-1" от нашего ОКБ как разработчика ракеты.

Вечером меня вызвал начальник отдела. Зная его как человека умного, строгого и опытного испытателя, сразу подумал, что "кардинальные меры" начинаются с меня. Когда же зашел к нему в комнату, он встал и сразу сказал:

— Пойдем к Михаилу Кузьмичу.

Ну, думаю, все. Будет крупный разгон. Зашли в комнату к М.К. Янгелю. Он спокойно и любезно пригласил сесть. Затем, глядя на меня, сказал:

— В Ваше распоряжение выделяется самолет. На борт необходимо взять прибор системы "Рубин-1", доставить его на завод-изготовитель в Казань. После доработки, не позже понедельника, прибор должен быть возвращен обратно на полигон.

Продолжая смотреть на меня, после короткой паузы, спросил:

— Какой гриф имеет прибор?

— Две буквы, — ответил я, имея в виду гриф "совершенно секретно".

— Тогда у Вас на борту будет вооруженный офицер, — продолжил Михаил Кузьмич. — Вылет самолета завтра утром в шесть часов.

Обращаясь к начальнику отдела, он добавил:

— Обеспечь доставку прибора на аэродром и охрану через нашу экспедицию.

Я решил уточнить:

— Но, ведь прилетим под выходной день.

На что Михаил Кузьмич ответил:

— Обеспечение режима работы Казанского завода в системе Приволжского Совета народного хозяйства в выходной день я беру на себя. В случае каких-либо задержек с вылетом самолета звони мне лично по спецсвязи в любое время суток.

Выйдя от Михаила Кузьмича, я витал в облаках. Вместо "кардинальных мер" оказано большое и полное доверие. Поразила четкость постановки задачи, подход к ее решению и вместе с тем простота общения с подчиненными любого ранга. Я-то был всего лишь старшим техником. Для себя же сделал вывод на всю жизнь: вот это настоящий государственный человек.

Утром приехал на аэродром в половине шестого утра. И сразу заметил, что с подготовкой самолета к вылету происходят какие-то задержки. Позвонил М.К. Янгелю в гостиницу. Он, по-видимому, спал, так как телефон ответил не сразу. Я извинился за беспокойство и доложил обстановку. В ответ услышал:

— Хорошо, я дам указание.

И действительно, через полчаса службы аэродрома стали готовить самолет к вылету. Взлетели мы в семь часов в направлении на Актюбинск. После дозаправки в Актюбинске наш ИЛ-14 взял курс на Казань, куда прилетели вечером, и сразу же на завод с прибором ДП-Е1М. Там уже нас ждали специалисты в белых халатах и сразу же приступили к доработке прибора. Они заменили полупроводниковую линейку усилителя промежуточной частоты на ламповую, которая применялась в первых модификациях прибора. После этого приступили к настройке, а затем и к испытаниям прибора.

Убывая с завода, по ВЧ-связи доложил о том, какими рейсами придется лететь обратно и о промежуточных аэропортах посадок. И вот, что меня поразило: если где-то возникали задержки, шел прямо к руководству аэропорта, говорил, что я представитель Янгеля, и сразу все вопросы решались. Откуда они знали о Янгеле, ведь все было засекречено? Но одного упоминания везде было достаточно.

Как и было предписано, в понедельник прилетели с доработанным прибором на полигон. Обратный путь был длинным, и я все время задавал себе вопрос: почему на заводе перевели часть схемы приемника с полупроводников на лампы. Ведь в то время мировая практика утверждала, что полупроводниковые элементы более надежные по сравнению с ламповыми. Но, тем не менее, у нас в государстве еще долго полупроводниковые приборы уступали по надежности ламповым. Причина, как потом выяснилось, крылась в чистоте полупроводниковых материалов и способе крепления электродов.

Из аэропорта сразу же поехали на техничку, где приемник ДП-Е1М системы "Рубин-1" был установлен в головную часть. На следующий день утром, несмотря на неослабевающий мороз, был назначен старт…

Пуск состоялся 2 февраля 1961 года со второй пусковой установки 41-й площадки. На сей раз все были эвакуированы на значительное удаление от старта, гарантировавшее полную безопасность, а также на защищенный наблюдательный пункт. В помещении управления пуском ракеты непосредственно на старте, в специальном бункере, кроме боевого расчета пуска, находились М.К. Янгель и главные конструкторы систем на случай принятия решений при возникновении непредвиденных ситуаций. Однако и при пуске второй ракеты, буквально в считанные минуты до старта, не обошлось без ЧП. Суть же неожиданно возникшей ситуации оказалась связанной опять с системой телеизмерений, но на сей раз с системой "Трал".

На старте перед самым пуском, как всегда, проверка функционирования всех систем сопровождается репортажем. Все идет нормально. И вдруг, когда уже почти не оставалось времени до нажатия на кнопку "Пуск", по связи докладывают:

— Нет питания на телеметрию системы измерений.

А это значит, что не будет работать система "Трал" и никакой информации о работе узлов и агрегатов ракеты на активном участке полета получить нельзя. Необходимо срочное решение, последствия которого трудно переоценить. После катастрофы с первой межконтинентальной ракетой Р-16 сейчас все поставлено на карту. Это понятно не только присутствующим на старте. Без преувеличения, в напряжении весь "посвященный" Советский Союз. Пуск ждут на полигоне, в Днепропетровске, многочисленных организациях смежников, а самое главное — в Москве, связь с которой поддерживается непрерывно. Но принимать решение надо одному человеку. Времени же на размышление, а тем более обсуждение в сложившейся ситуации нет. Стрелки часов неумолимо приближаются к назначенному сроку. И Главный берет ответственность на себя, принимая решение правильное как тактически, так и стратегически.

Основная цель старта на данный момент — показать работоспособность конструкции и, прежде всего, правильность заложенных при проектировании идей. А если даже и возникнут какие-то отклонения в процессе полета, все равно цель будет достигнута. Конечно, и в этом случае возможны неприятности. Но "волков бояться — в лес не ходить". Тем не менее, принимая такое решение, необходимо иметь уверенность, основанную на многих привходящих факторах, которые мгновенно интегрируются в уме.

И команда М.К. Янгеля, несмотря на бурные протесты, в первую очередь, телеметристов, решительна и бесповоротна:

— Работаем дальше.

Однако беда не приходит одна. Через пять минут опять:

— Нет питания на систему аварийного подрыва ракеты.

Пауза на сей раз продолжалась несколько дольше. Но снова решительный голос Главного:

— Работаем дальше.

Пуск в целом, особенно учитывая поставленную задачу на полет и предельно сложную психологическую атмосферу, прошел нормально. Это была победа М.К. Янгеля, победа нового направления. Первая межконтинентальная ракета на высококипящих компонентах топлива, так нужная обороне страны, состоялась.

Но в процессе движения произошло значительное отклонение от расчетной траектории полета. В результате ракета сошла с курса. Поскольку на систему аварийного подрыва ракеты питание не поступало, то не произошла и ее самоликвидация в воздухе. Отклонившись от траектории, головная часть вместо Камчатки упала в районе Красноярского края, что и определили по внешнетраекторным измерениям. Отсутствие же информации о работе систем не позволило поставить диагноз — определить причину возникшей аномалии.

И Михаил Кузьмич вслух, прилюдно признал свою ошибку, заявив, что больше таких решений принимать не будет.

При следующем пуске опять произошло отклонение. Причина оказалась стабильной. Но работавшая на сей раз телеметрическая аппаратура передала на землю так нужную информацию, которая и позволила однозначно определить источник неудачи — ненормальная работа гироскопов. Дефект был устранен, а вместе с ним перестали проявляться отклонения траектории в полете ракеты.

"После успешного запуска ракеты Р-16, - вспоминает испытатель полигона П.Д. Сапсай, — Михаил Кузьмич, обнимая каждого из нас, членов стартового расчета, персонально приговаривал:

— Дорогие мои, вы еще сами до конца не осознали, какое большое дело вы сделали! Спасибо!".

Официально же мир узнает о том, что в СССР появилась новая межконтинентальная ракета, после первого пуска ракеты Р-16 в акваторию Тихого океана. В средствах массовой информации сообщение об этом прозвучало так:

"В Советском Союзе проведен успешный запуск нового варианта ракеты-носителя космических объектов. По данным телеметрической информации полет ракеты и работа всех ее ступеней проходили в соответствии с заданной программой. Макет предпоследней ступени достиг водной поверхности в заданном районе акватории океана с высокой точностью".

Для тех, кому было надо, содержание этого сообщения было не больше, чем секрет полишинеля. Все прекрасно понимали, что "макет последней ступени, достигший водной поверхности в заданном районе…" являлся штатной головной частью первой межконтинентальной боевой баллистической ракеты Главного конструктора М.К. Янгеля.

На боевом дежурстве

Тяжелая болезнь и последовавший успешный пуск, ставший, по сути, триумфом М.К. Янгеля как Главного конструктора. Казалось, все позади, все складывается благополучно, и внешне он по-прежнему безукоризнен. Однако никому не удастся узнать, каких моральных и физических сил стоила эта выдержка. А ему надо было в родные сибирские просторы, в леса, душа требовала разрядки…

И лишь позднее, в начале лета, когда подвернулась оказия по служебным делам — командировка на Восток, он буквально сбежит из-под надзора опекавших его сотрудников органов госбезопасности (ЧП — исчез Главный). Отклонившись от маршрута, Михаил Кузьмич окажется в дорогих сердцу местах, представ неожиданно перед изумленными, обрадованными родственниками. И здесь, как в те дорогие далекие времена, он усядется на бревно у палисадника дома и вдруг разрыдается, как ребенок. Только доверившись, как матери, родным местам и никого не стесняясь, он даст волю так долго скрываемым чувствам. А родным, объясняя причину своего поведения, лишь сдержанно расскажет официально опубликованную версию, что в авиационной катастрофе погиб его хороший друг, маршал Неделин. Такова, к сожалению, была суровая действительность тех дней, что даже своим близким в далекой сибирской глуши он не имел права сказать всю правду, нарушить непреложные законы секретности.

Удачный старт дал основание для проведения дальнейшей летной отработки ракеты. Впереди еще предстояло преодолеть много трудностей, в том числе были и аварийные работы. Их причины могли быть выявлены только в процессе натурных испытаний. Но главное — ракету учили и быстро научили летать.

За ходом летных испытаний следил лично Н.С. Хрущев, которому докладывались результаты каждого пуска. Причем установилась характерная очередность докладов: если пуск был успешным, то об этом сообщал лично председатель Государственной комиссии А.И. Соколов. Если же пуск был неудачным, то со словами:

— Это по твоей части, — он передавал эту обязанность М.К. Янгелю. И по тому, кто шел на ВЧ-аппарат, можно было безошибочно говорить о результатах очередной "работы".

Успешные старты межконтинентальной баллистической ракеты еще до завершения программы первого этапа летно-конструкторских испытаний позволили приступить к серийному изготовлению всего комплекса, включавшего также наземное оборудование пусковых установок. Несколько стартов ракеты Р-16 было поставлено на боевое дежурство.

Огромную ответственность в принятии этого решения безоговорочно и смело взял на себя Главный конструктор М.К. Янгель. И в этом мужественном акте проявилась его высокая мера ответственности за судьбу государства в той сложнейшей напряженнейшей международной обстановке, которая существовала в шестидесятые годы уходящего столетия. Это было не только свидетельство высоких морально-человеческих качеств личности, но и инженерная прозорливость и безграничная вера в создаваемые образцы ракетной техники.

Отработка комплекса ракеты Р-16 наземного варианта дала основание для принятия его на вооружение уже в октябре 1961 года. Межконтинентальная баллистическая ракета Р-16 стала основной в ракетной защите Советского Союза. Однако совершенствование ракетного комплекса на этом не закончилось. Успешные испытания с наземного старта поставили на повестку дня вопрос о создании комплекса в шахтном варианте. В январе 1962 года состоялся первый пуск из шахты, а через полтора года шахтная пусковая установка с ракетой Р-16У была принята на вооружение армии.

Вспоминая те далекие дни через тридцать пять лет, один из испытателей ракет Р-16 и Р-16У, будущий начальник космодрома Байконур А.А. Курушин напишет:

"Это был триумф Михаила Кузьмича Янгеля, триумф талантливого ученого, конструктора, инженера, испытателя и руководителя".

Первопроходцы

"Черным днем" вошло в историю Байконура 24 октября 1960 года. С тех пор в этот день и по настоящее время, как правило, на полигоне не планируются и не проводятся не только пуски ракет, но и любые значительные работы на стартовых позициях.

И все же на полигоне Байконур произошла еще одна большая трагедия. Случилась она по роковому совпадению в тот же день через три года 24 октября 1963 года при подготовке к пуску учебной ракеты конструкции С.П. Королева, стартовавшей из шахты.

Накануне этого рокового дня при заправке ракеты из-за неосторожности было пролито горючее, и шахта оказалась сильно загазованной. Однако приборы, которыми проверяли уровень загазованности, не всегда фиксировали фактическую ситуацию. На следующий день при замене перегоревшей электролампочки от искры в электропатроне произошла вспышка и начался пожар, приведший к гибели восьми военных испытателей полигона.

Испытатели, как военные, так и представители промышленности — создатели ракет, — люди героической профессии, ежедневно и ежечасно при работе на старте рискующие своей жизнью. Работа испытателя на полигоне не только сложная, трудная и напряженная, но и опасная. И тому есть множество примеров из истории развития ракетной техники, в том числе и тех, которые, к счастью, были с благополучным концом. Об одном из них вспоминает В.С. Будник, когда после предварительного прорыва мембран обнаружилось небольшое капельное просачивание компонента из-под фланца мембраны:

"В обычных условиях мы просто ускорили бы пуск и все было бы нормально, но нам приходилось ждать команды, которая почему-то задерживалась. И вот пришлось держать в шахте инженера-испытателя Ю.С. Палеева, который убирал просачивающуюся азотную кислоту специальным тампоном. Палеев был в противогазе и в защитном костюме, и несколько минут пробыть на дне шахты, очевидно, не составило бы для него большой опасности. Однако подстраховки ему в данном случае не было, а время тянулось. Задержка оказалась на полчаса. Должен сказать, что, находясь на площадке возле шахты, мы с начальником полигона генералом В.И. Вознюком особого удовольствия не испытывали, так как опасались за жизнь Юрия Сергеевича. А вдруг течь увеличится или ему вдруг станет плохо? Хотя связь с ним все время осуществлялась и мы знали о его состоянии, эти полчаса нам обошлись довольно дорого, не говоря уже о самом Палееве. Наконец пришла команда — готовность 10 минут. Мы быстро отозвали Палеева из шахты, побежали в бункер, и пуск состоялся".

Бросая ретроспективный взгляд на историю развития ракетной техники с позиций успехов в освоении космического пространства на рубеже веков, нужно со всей прямотой сказать, что они были бы невозможны без прогресса военной ракетной техники. Она не только явилась одним из мощных сдерживающих факторов, предотвративших развязывание третьей мировой войны, но и фундаментом, на основе которого стали интенсивно развиваться космические носители. И жертвы, принесенные в процессе создания военной техники, — это плата человечества, вступившего на путь активного познания тайн Природы, за стремление поставить их себе на службу.

А потому имена всех погибших при испытаниях боевых ракет достойны такой же памяти, как и имена тех, кто отдал свои жизни при освоении Космоса. К сожалению, история оказалась очень несправедлива к ним. Официального признания их подвига не состоялось. Даже среди награжденных, как это принято в таких случаях, "посмертно" они не значатся.