Янычары в Османской империи. Государство и войны (XV - начало XVII в.)

Глава 3 ЯНЫЧАРСКИЙ КОРПУС В ПРОЦЕССЕ УКРЕПЛЕНИЯ ОСМАНСКОГО ГОСУДАРСТВА (XV — ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XVI В.)

Постепенно увеличиваясь в численности, созданный при первых османских правителях янычарский корпус начал приобретать важное военное значение как профессиональное и хорошо организованное пехотное войско. О начальном этапе этого процесса почти ничего не известно, так как мы имеем возможность пользоваться весьма отрывочными и скудными сведениями исторических источников. Предположительно в 1365 г. турки перенесли свою столицу из Бурсы в захваченный ими у византийцев Адрианополь (тур. Эдирне)¹. Здесь, по преданию, для янычар были построены первые казармы². Халкокондил в своем труде, посвященном истории Османского государства, сообщает, что Мурад I, который вышел победителем в борьбе за верховную власть (см. гл. 1 настоящей книги), смог воспользоваться имевшимся у него придворным войском для упрочения своих прав среди военной аристократии Румелии. Халкокондил пишет, что Мурад «взял под копье янычар и других воинов Порты (двора) и со всей поспешностью двинулся в Европу, где подчинил своей власти тамошние войска, после этого основал свой двор в Адрианополе»³. По-видимому, перенос столицы в Европу во многом был вызван стремлением контролировать политическую ситуацию в Румелии, где были сосредоточены основные военные силы турецких акынджи, наименее склонных подчиняться какой-либо власти. Здесь же находилось основное направление завоевательных устремлений османских турок, где им противостояли христианские государственные образования во главе с Византией.

Первое упоминание об использовании янычар в борьбе за власть среди представителей османской династии, которое мы встечаем у Халкокондила, перекликается со словами Ахмеди о борьбе Мурада со своими братьями, при этом завоевание симпатий верхушки румелийских сипахи являлось чрезвычайно важным.

Приблизительно в это же время, после окончательного перехода в руки турок в 1376 или 1377 г. Галлиполи (тур. Гелиболу)⁴, из попадавших в плен во время военных действий христианских юношей был создан особый корпус (очаг) аджеми огланов, расквартированный в Гелиболу. Они служили гребцами на турецких судах, перевозивших войско через пролив. На азиатском берегу прибрежными пунктами транспортировки войска были Ляпсеки и Чардак⁵.

Институт аджеми огланов появился, как уже указывалось выше, в связи с необходимостью иметь дисциплинированные команды гребцов на военно-транспортных судах. Использовавшиеся первоначально для этой цели случайно набранные люди, а затем солдаты яя проявляли малое желание служить на судах и не годились для планировавшихся военных операций. Как пишет автор «Мебде-и канун», они «исполняли свои обязанности спустя рукава». К тому же солдатам яя во время призыва их на военную службу приходилось платить по 2 акче в день, что было обременительно для казны. Тогда и было решено, в связи с созданием нового войска (йени чери), использовать в качестве гребцов на судах юношей-пленников, становившихся затем янычарами. Служба в качестве гребцов стала считаться обязательной перед зачислением их в янычарский корпус. Денежное содержание аджеми огланов было наполовину меньше, чем у яя, — 1 акче в день, так что казна получила от этого нововведения некоторую материальную выгоду. Аджеми огланы должны были 5—10 лет прослужить на судах гребцами и только после этого их зачисляли в янычары. Отличительным знаком этих гребцов-аджеми огланов была шапка желтого цвета. Для них в Гелиболу, где первоначально их было 400 человек, построили специальные казармы — ода. К аджеми огланам приставили восемь командиров, которых называли аджеми чорбаджи. Глава всего корпуса аджеми огланов Гелиболу назывался Гелиболу агасы. Его жалованье составляло 25 акче в день⁶. В названии командирской должности чорбаджи отражен быт аджеми огланов (и янычар). Слово чорба означает похлебку, которой кормили аджеми огланов. Чорбаджи, находившиеся при аджеми огланах в казармах, должны были надзирать за порядком во время общей трапезы.

Есть сведения, что уже при Мураде I, а возможно, при Баязиде I по совету влиятельного турецкого военачальника, возглавлявшего военные набеги на европейские земли, Тимурташ-паши, было решено также отдавать захваченных христианских юношей — будущих янычар — на службу «к турку». Об этом сообщает, например, Идрис Битлиси⁷. Автор «Мебде-и канун», основываясь в этом вопросе на устных преданиях, сохранившихся в янычарском корпусе, пишет, что аджеми огланов начали отдавать на службу в турецкие крестьянские семьи только при султане Мехмеде II — после завоевания им в 1453 г. Константинополя. Однажды, пишет автор «Мебде-и канун», во время церемонии приветствия янычарами султана Мехмеда, один из стоявших в строю воскликнул: «Алейкум ас-селям, Мехмед-баша!» Изумленный таким обращением к нему султан вызвал к себе тогдашнего великого везира Махмуд-пашу и спросил о причине такого поведения янычара. Махмуд-паша сослался на плохое знание янычарами турецкого языка и общепринятых правил поведения, после чего весьма разумно Мехмед II предложил отдавать аджеми огланов до зачисления их на янычарскую службу туркам, для того чтобы они учились у них турецкому языку⁸.

По-видимому, этот рассказ имеет под собой реальную почву. Тот же автор сообщает, что после захвата турками Константинополя Мехмед II решил создать здесь корпус аджеми огланов по примеру уже имевшегося в Гелиболу. Для осуществления крупных завоевательных планов султану, который имел неоднократную возможность убедиться в полезности янычар при взятии крупных крепостей, требовалось численно увеличить янычарское войско — при нем в аджеми огланы было зачислено 3 тыс. человек. Из них в Стамбуле был составлен особый корпус с казармами, включавшими в себя 31 ода, в которых расположились бёлюки (роты) аджеми огланов. Во главе их были поставлены командиры, подчинявшиеся Стамбульскому аге, — распорядителю всех стамбульских аджеми огланов. Стамбульский ага являлся одновременно командиром 11-го бёлюка аджеми огланов. В остальных, за исключением 31-го, где командиром числился аджеми кятиб, аджеми огланами командовали чорбаджи⁹.

Несмотря на длительное пребывание будущих янычар в турецкой языковой среде, они говорили между собой на своих родных языках: болгарском, сербском, албанском, греческом и других. Многие современные наблюдатели отмечали, что в османском войске по большее части слышалась славянская речь¹⁰.

Янычарам, казармы которых находились в Эдирне, помимо жалованья, как сообщает автор «Мебде-и канун», при султане Мураде II начали выдавать сукно на зимние кафтаны — йаг-мурлуки (от тур. йагмур — дождь)¹¹. Им выдавались также луки и стрелы — первоначально янычарское войско представляло собой войско лучников. Янычары считались воинами, служащими лично султану. Их главой вначале являлся секбанбаши (см. гл. 1 и 2), главный псарь османского правителя. Изначально янычары не только участвовали в военных походах, но и принимали участие в излюбленном занятии османских правителей — охоте.

С самого начала своего существования янычары занимали особое, привилегированное, положение в Османском государстве, несмотря на свой рабский статус до появления регулярно организованных наборов-девширме. Это определялось их личной службой султану. Эпизод с убийством двумя янычарами одного из почитаемых мусульманами потомков Мухаммада — сеййида — показывает неподсудность янычар обычному суду шариата. Судя по просьбе сына убитого, просившего о налоговых льготах «в компенсацию понесенного ущерба», виновные в убийстве янычары не были преданы казни, как того требовал сам характер их преступления.

Очень рано, судя по рассказу османского хрониста Мехмеда Нешри, проявилось основная черта придворного войска — его жадность к деньгам, что было не так уж странно для воинов, состоявших на жалованье. Жизнь их была тесно связана с состоянием денежного обращения и постоянным ожиданием оче-редкой выплаты не слишком щедрого жалованья. Уже Мураду I во время его похода в Анатолию, как уже указывалось выше, пришлось охлаждать пыл своих воинов, нарушивших торжественный строй султанского шествия и устроивших потасовку из-за серебряных монет, которые бросали из толпы в сторону Мурада желавшие выразить свои верноподданнические чувства ахи Анкары¹².

Частью придворного войска первых османских правителей были также всадники (сипахи), состоящие, так же как и янычары, на жалованье. Из рассказа Ашык-паша-заде и Нешри мы знаем, что у Мурада I во время женитьбы его сына Баязида, будущего султана, на дочери Гермиянского бея было по меньшей мере тысяча таких придворных всадников¹³.

Армия Мурада I, в состав которой входили феодальная конница сипахи, отряды всадников акынджи, пехотинцы яя, азебы, мартолосы, а также придворное регулярное войско — пешее (янычарское) и конное (придворные сипахи), представляла собой грозную силу. Однако и она, случалось, терпела неудачи, столкнувшись с хорошо организованной военной силой европейцев. Известно, что малоазийские тюрки с начала XIV в. не раз бывали биты отрядами европейских наемников, призывавшихся на помощь византийцами. Сначала на них наводили ужас дружины каталонцев, бороться с которыми оказалось не под силу войскам эгейских тюркских эмиратов, затем успех сопутствовал воинам Амедея VI, графа Савойского, явившегося со своим войском, для того чтобы вызволить из болгарского плена византийского императора Иоанна V Палеолога. В августе 1366 г. он отвоевал у османских турок Галлиполи, который снова перешел в их руки лишь в 1376 г.¹⁴ Случались у турок отдельные поражения и от владетелей балканских государств.

Едва ли турки-османы были обязаны своими первоначальными завоевательными успехами лишь силе и организации своего войска. Мурад I продолжил дипломатию своего отца Орхана, умело используя политические разногласия как внутри самой Византии, так и среди христианских владетелей Балканского полуострова. В правящем доме византийских греков не утихала борьба за власть, чем искусно пользовался Мурад. С трудом победивший своего политического противника на престоле Иоанна Кантакузина византийский император Иоанн V Палеолог переживал одну неприятность за другой. В мае 1371 г. его старший сын Андроник, действуя сообща с сыном Мурада I, Савджи Челеби, восстал против отца, попытавшись (неудачно) захватить власть императора. Узнав об участии в этих событиях своего сына, Мурад приказал выколоть ему глаза, предусмотрительно посоветовав Иоанну не делать того же с Андроником¹⁵, который был необходим ему в качестве удобной политической карты: в 1376 г. Мурад помог ему вступить в Константинополь и захватить власть.

Возникает вопрос, почему так сурово он обошелся с собственным сыном? Ясно, что, ослепив его, он лишал Савджи возможности, соблазнившись, последовать примеру Андроника и узурпировать власть собственного отца.

В 1376 г., получив помощь от Мурада и хозяйничавших в этом районе Средиземноморья генуэзцев, Андроник Палеолог низложил своего отца и короновался как Андроник IV (1376–1379). Неудивительно, что турки-османы воспользовались благоприятно сложившейся для них политической ситуацией и вернули себе стратегически важный для них Галлиполи, теперь уже окончательно оставшийся за ними. В 1379 г. они помогли низложенному Иоанну V Палеологу вновь вернуть себе престол¹⁶, и это показывает, сколь мало значения придавали они личности того или иного византийского императора, действуя в своих собственных политических интересах исключительно прагматично. Помогая той или иной стороне, турки неизменно извлекали для себя из этого ощутимые материальные выгоды. Приобретение Галлиполи является ярким тому примером.

В первоначальный период своих завоеваний в Европе, а в значительной мере и позднее, турки, не обладая еще достаточно сильной осадной техникой, широко использовали при взятии крепостей практику заключения договоров, в которых оговаривались выгодные для осажденных условия сдачи. Эти договоры, как правило, обещали им ощутимые налоговые послабления. Устанавливалась выплата десятины, а в некоторых случаях оговаривалось освобождение сдающихся от подушной подати — хараджа, взамен чего они должны были нести тот или иной вид вспомогательной службы¹⁷. На прочно захваченных турками европейских землях поселялись анатолийские тюрки, к новым границам переводились кочевые племена, поставлявшие всадников в войска акынджи. Во главе их стояли пограничные беи.

Военные действия в пограничных землях Болгарии, Сербии, Албании турки вели в основном силами конного войска — сипахи и акынджи, подчинявшихся пограничным беям. Особую известность среди них в конце XIV — начале XV в. получили Лала Шахин-паша, Хаджи Иль-беги, Давуд-паша, Тимурташ-паша. Их военные операции часто преследовали чисто грабительские цели. В этом случае турецкие отряды проникали в глубь территорий Балканского полуострова и, захватив добычу, удалялись в свои приграничные владения.

Попытки христианских правителей Сербии, Венгрии, Болгарии договориться о совместном походе против турок по большей части успеха не имели. Предпринимаемые же отдельные военные операции, как правило, заканчивались неудачей. Особо яркий пример этого представляет поход сербского князя Влкашина с участием деспота Серреса Иоанна Углеша, его брата, и сербской знати. Решив воспользоваться отсутствием Мурада в Европе и нанести османским туркам сокрушительное поражение, они собрали армию, насчитывавшую 60 тыс. человек, и, казалось, никакая сила не могла помешать разгромить противостоявшие сербам пограничные войска Румелии. Однако, воспользовавшись сведениями, полученными от лазутчиков, турецкий военачальник Хаджи Иль-беги с конным отрядом в 4 тыс. человек внезапно ночью 26 сентября 1371 г. атаковал беспечно пировавших неподалеку от берега р. Мари-цы сербских воинов. Нападение вызвало страшный переполох и неразбериху в войске сербов, совершенно не ожидавших атаки и не услышавших приближения бесшумной турецкой конницы. Сербы были перебиты, многие — в паническом бегстве — утонули в водах Марицы. Турки захватили богатую добычу, а место сражения получило у них название Сырб Сындыгы (Место погибели сербов)¹⁸.

Этот разгром крупной армии, хорошо вооруженной и организованной, деморализующе подействовал на балканских владетелей. Начиная с этого времени большинство их признало сюзеренитет османцев, выплачивало Мураду харадж и посылало свои военные отряды в войско османского правителя¹⁹. Во всех этих военных мероприятиях янычары участия не принимали, оставаясь при Мураде, который в это время редко сам возглавлял походы в Европе, будучи занят устройством политических дел в Азии. Бурса оставалась фактической столицей Османского бейлика, там же находился его двор.

Описание сражения, в котором участвовал сам Мурад, а вместе с ним и янычары, мы находим лишь в связи с азиатским походом османского правителя против Караманского бея, попытавшегося в 1386 г. овладеть землями, полученными Мурадом от бея тюркского эмирата Хамид. Оставив во главе румелийских сил Чандарлы Халиля, носившего к этому времени почетное прозвание Хайреддин-паша, Мурад I вместе с сыном паши, кадиаскером Али Челеби, исполнявшим при нем обязанности везира, с большим войском выступил в 1387 г. против караманского бея Алаэддина. В османском войске находились сербские и византийские отряды, а также отряды тюркского бейлика Джандар (с центром в Кастамону), ставшего вассалом османского правителя. Войско противника Мурада, Алаэддина, насчитывало 70 тыс. человек — по большей части в него входили отряды кочевников-туркмен Центральной и Восточной Анатолии. Мурад обладал численно меньшим войском, однако в нем имелась пехота, состоявшая из легких и тяжелых лучников (в ее составе были и янычары). Во время развернувшегося сражения они находились в авангардной части османской армии. Позади них располагалось конное войско. На левом фланге Мурадом были поставлены всадники бейлика Джандар и сербов, которыми командовал сын Мурада I, будущий султан Баязид I, на правом — анатолийское войско во главе с анатолийским бейлербеем Сары Тимурташ-пашой и другим сыном Мурада, Якубом. Здесь же расположилась татарская конница под командованием Сараджа и отряды владетеля Кюстендила. В центре, прикрытая пехотой, стояла румелийская конница во главе с Кара Тимурташ-пашой, а также конные воины Сиври-хисара, возглавляемые Тимурташ-беем.

В развернувшемся сражении главенствующую роль в одержании победы над противником сыграли румелийские всадники во главе с Кара Тимурташ-пашой. Добычей им стало все, оставшееся от бежавшего с поля боя Караманского бея Алаэддина. За эту победу, как сообщают некоторые османские хронисты, Кара Тимурташ-паша получил звание везира²⁰.

Как это можно понять из сохранившегося описания сражения, лучники-янычары не сыграли существенной роли в битве. Их главной успешно выполненной задачей была, по-видимому, охрана особы османского правителя и принятие основного удара вражеской конницы, после чего в сражение вступила румелийская конница. Из пехотных частей, участвовавших в сражении на правом фланге, упоминаются отряды яя под предводительством Саруджа-паши, Инджеджик Балабана, Торуджа Балабана, Ильяс-бея и субаши Мюстенджаба²¹. Возможно, среди этих пехотинцев яя находилось и некоторое число янычар. Пехотинцы обозначены в источниках общим термином яя. Для времени правления Мурада I известны имена командиров пехоты (яя) Румелии — яябаши. Однако не вполне ясно, имеют ли они отношение к янычарскому корпусу или к продолжавшему существовать параллельно с янычарами пехотному подразделению яя — пехоте, набиравшейся из турецких крестьян²².

Как придворное войско османского правителя упоминаются янычары и в связи с описанием самой известной из битв турок XIV в., произошедшей на Косовом поле в 1389 г., во время которой был убит Мурад I. Мехмед Нешри в своем труде сообщает, что янычары во время сражения находились рядом с Мурадом в самом центре построения османского войска, «готовые пожертвовать своей жизнью» ради защиты своего господина²³.

Этой битве, имевшей большое значение для судеб Юго-Восточной Европы, предшествовало несколько военных походов турок против болгарских земель, во время которых сначала под началом везира Али-паши и Яхши-бея, сына Тимурташ-паши, а затем под началом самого Мурада была завоевана почти вся Болгария. Тырново капитулировало. Болгарский царь Иван Шишман, правда, был помилован Мурадом и сохранил свою власть (1388), однако Болгария фактически потеряла свою политическую независимость. Мурад оставил на троне Шишмана, чтобы иметь буферную зону, отделявшую европейские владения турок от Валахии и Венгрии.

Задумывая свой поход против сербов в 1389 г., Мурад желал отомстить им и союзным им боснякам за поражение, которое турецкое войско в 1387 г. потерпело при Плочнике и Топлице от объединенного войска сербского князя Лазаря и боснийского короля Стефана Твртко, собравшими под своими знаменами 30 тыс. человек²⁴. Европейские владетели, для того признавшие сюзеренитет Мурада I, сочли для себя удобным момент, когда тот был занят походом в Азию против караманского бея Алаэддина, и изменили ему в то время, когда их воины сражались в Анатолии в составе войска турецкого правителя в качестве его вассалов.

Выступив из Филиппополя (болг. Пловдив, тур. Филибе), Мурад двинулся со всей своей армией в сторону Сербии, пройдя через Ихтиман, Кюстендил и Кратово. 15 июня 1389 г. османское войско встретилось на Косовом поле с объединенной армией сербов во главе с Лазарем, босняков — во главе с воеводой Владкой Храничем, хорватов, болгар, вспомогательных отрядов валахов, присланных валашским господарем Мирчей, а также владетелей Албании. Сражение носило крайне ожесточенный характер. Потери с обеих сторон были необычайно велики²⁵. Нешри сообщает, что в войске Мурада имелось значительное число лучников. Тысяча лучников находилась на правом фланге, где ими командовал предводитель иррегулярной конницы бейлика Хамидоглу. Другая была выставлена на левом. Ею командовал сын Хамидоглу Мустафа Челеби.

Турки всегда внимательно относились к советам своих военачальников из числа бывших христиан, которые хорошо знали противника, особенности местности и природные условия. В Косовском сражении, по преданию, хорошим советчиком оказался ренегат Эвреноз-бей, ставший впоследствии настолько истовым мусульманином, что им был совершен хадж в Мекку²⁶. Эвреноз посоветовал Мураду заранее занять выгодное положение на поле битвы и не спешить вступать в сражение, дождавшись, когда спадет жара²⁷.

У противника имелась артиллерия, однако ядра не причинили особого вреда войску Мурада. Были бомбарды и у Мурада. Ими заправляли пушкари-топчи, несомненно, бывшие христиане, находившиеся на службе у османского бея. Начало сражения положили они. Затем вступили в битву лучники, азебы и янычары, выпустившие тысячи стрел в тяжеловооруженных, закованных в латы христианских всадников. Едва ли это могло нанести им сколь-нибудь серьезный урон, однако стрелковая атака лучников заставила их разомкнуть свои ряды и прийти в движение. Обе армии вступили в непосредственную схватку друг с другом. На правом крыле османского войска сражался сын Мурада Баязид, как сообщают об этом Ашык-паша-заде и Нешри²⁸. Знание этого обстоятельства важно для понимания последовавших за сражением событий.

В той части своего дестана, которая посвящена истории османской династии, поэт Ахмеди подчеркнул ожесточенность и размах сражения на Косовом поле:

В описании битвы, которое дает Ахмеди, есть упоминание и о янычарах, которые названы кулами (рабами) Мурада:

Согласно Ахмеди, одержав победу на Косовом поле, Мурад остается на месте сражения и ожидает возвращения своих воинов, преследующих бежавшего противника. И в этот момент, по версии Ахмеди, Мурада настигает удар кинжалом, произведенный раненым воином-христианином:

Это изложение обстоятельств гибели Мурада I, самое близкое по времени к произошедшим событиям, несколько отличается от более поздних версий османских хронистов. Ашык-паша-заде, например, рассказывает о том, что убийца Мурада по имени Милош Кобыла с шапкой в руке и со спрятанным дротиком на спине, пробрался к шатру, где после боя находился османский правитель, и сказал охранявшим его воинам: «Пропустите [меня], я пришел поцеловать руку [Мураду]. Я явился с доброй вестью. Пойман сын Лазаря, [его] ведут [сюда]». Обрадованная стража пропустила Милоша к Мураду. Воспользовавшись случаем, тот находившимся при нем дротиком пронзил османского правителя. Приведенные вскоре в шатер плененный Лазарь и его сын, увидев убитого Мурада, поняли, что в отмщение их ожидает неминуемая смерть. «Что делать, пришел нам конец!» — произнес якобы Лазарь. В тот же миг, его «как собаку» убили вместе с сыном, пишет Ашык-паша-заде³². Хронист Мехмед Нешри в передаче этого события пытается совместить оба этих рассказа³³. Он не мог не учитывать рассказа Ахмеди, так как широко цитировал в своем труде дестан поэта. Ближе к действительности, скорее всего, версия Ахмеди, предназначавшего свое произведение для сына Мурада I, Баязида, которому были хорошо известны обстоятельства гибели отца. Ведь Баязид сам участвовал в битве на Косовом поле.

Первые прямые сообщения о янычарах в составе военных сил турок-османов относятся лишь ко времени правления сына Мурада I, Баязида, которому удалось захватить верховную власть сразу же после гибели Мурада на Косовом поле. И Ашык-паша-заде, и Мехмед Нешри согласно пишут о том, что при решении вопроса о власти верхушка была настроена в пользу Баязида. Его брат Якуб, также участвовавший в Косовском сражении, был обманом заманен в шатер погибшего отца и убит. Ашык-паша-заде, избегая употребления слова «убивать», пишет: «Как только [Якуб] явился, с ним поступили так же, как с его отцом. Его доставили вместе с сыном. С ними [обоими] поступили [так, как того требовали] обстоятельства». Между тем Якуб, по-видимому, пользовался симпатиями войска сипахи. Ашык-паша-заде сообщает, что исчезновение Якуба вскоре было замечено войском, среди которого начались волнения. С рассветом Баязид, опасаясь их последствий, покинул Косово поле и поспешил в Эдирне, европейскую столицу Османского бейлика³⁴.

Ахмеди, первоначально предназначавший свой дестан Бая-зиду, предпочитает вовсе не писать об обстоятельствах восшествия на престол своего венценосного патрона.

Вопрос о переходе верховной власти к Баязиду имеет важное значение для понимания расстановки сил в верхушке Османского бейлика. Известно, что тюрки и монголы имели установленные правила передачи власти, что не означает, конечно, что они не нарушались. Власть переходила к старшему сыну, а в более ранние времена следующему по старшинству брату почившего. Старшие из представителей династии (правящего рода) занимали почетное место по правую сторону от царствующего правителя³⁵. Это правило действовало и во время пиршественного угощения, и на поле боя при построении войска. Правило это сохранялось и у османских турок и было известно Ашык-паша-заде и Нешри. Однако в османской истории следует учитывать некоторые дополнительные обстоятельства. Ядро Османского государства находилось в Азии, и за этой территорией признавалось старшинство. Правый фланг здесь означал и иерархически более высокое положение. Европейские земли, завоеванные позже, являли собой как бы зеркальную ситуацию. Они были «младшей» территорией, и старшинство на ней переходило на левую сторону, так что сын Мурада Якуб, по всей видимости, был старшим сыном Мурада — в его азиатском походе он был поставлен отцом на правый фланг войска, а в европейском, на Косовом поле, — на левый. В рассказе Ашык-паша-заде о построении войска Мурада I на Косовом поле говорится, что Баязид находился на правом фланге, а Якуб — на левом. Таким образом, хорошо знакомому с традицией читателю должно было быть ясно, кто являлся старшим сыном Мурада. Сдержанность, с которой Ашык-паша-заде пишет о гибели Якуба, а также его упоминание о волнении войска и попытка объяснить убийство «обстоятельствами» показывают, что он неодобрительно относился к братоубийственному поступку Баязида.

К тому же был убит и сын Якуба, находившийся с отцом в войске. Вместе с тем ясно, кто был популярнее и более любим войском.

Вопрос об убийстве Якуба волнует и другого османского хрониста, Мехмеда Нешри. В своем труде он считает необходимым заявить о старшинстве Баязида при описании событий на Косовом поле³⁶. Он всячески подчеркивает законность произошедшего затем братоубийства, пытаясь смягчить деяние Баязида. Он пишет, например, что вместе с Якубом был убит не его сын, а сын сербского князя Лазаря. Он также специально сообщает, описывая поход Мурада I против караманского бея Алаэддина, что участвовавший в этом походе Баязид является старшим сыном османского правителя, а Якуб, также принимавший участие в этой военной экспедиции, — младшим³⁷.

Переход власти к Баязиду вызвал серьезные столкновения с главами других тюркских бейликов, присягавших на верность его отцу — Мураду³⁸. В течение нескольких лет после своего воцарения Баязид был вынужден вести военную борьбу в Малой Азии для установления своего политического верховенства среди тюркских владетелей. В 1390 г. он подчинил своей власти Айдынский бейлик³⁹. Затем он овладел византийской Филадельфией (тур. Алашехир), сравнительно долго сохранявшей свою независимость благодаря дружественным связям с главами Айдынского бейлика. При захвате Филадельфии зимой 1389/90 г. в войске Баязида находились сам византийский император Иоанн V Палеолог и его сын Мануил, будущий император Мануил II Палеолог. Сюда же, в ставку турецкого султана, прибыл Иса-бей, правитель политически и экономически сильного Айдынского бейлика, вскоре признавший себя вассалом Баязида и отдавший ему в жены свою дочь Хафсе-хатун⁴⁰.

Византийский император призвал жителей осажденной Филадельфии сдаться, на что они ответили отказом⁴¹. Было ясно, что город придется брать штурмом. Баязид, который по пути в Филадельфию строго следил за тем, чтобы его войско не занималось грабежом местного населения, решил «компенсировать» упущенную «выгоду» своих воинов и объявил ягма, т. е. дал разрешение на разграбление города в случае его захвата. Подобные объявления всегда вдохновляли турок, способствуя успеху военной операции. Узнав о предстоящем грабеже, жители Филадельфии предпочли сдаться на договорных условиях⁴². Этот поход Баязида сыграл немалую роль в признании Айдынским беем османского сюзеренитета. В Айдынском бейлике начала читаться хутба с именем Баязида, чеканиться его монета, а документы на владение тимарами свидетельствовали о службе местных сипахи новому правителю. Таким образом, сипахи Айдына становились вассалами Баязида и были обязаны нести военную службу в его войске.

Точно так же подпала под власть Баязида территория Саруханского бейлика. Османский бей объединил его в территориально-административном отношении в единое целое с бейли-ком Караси, давно перешедшим под власть османов. Во главе нового территориального образования встал сын Баязида Эрто-грул⁴³.

Очень скоро новые османские завоевания были признаны венецианцами, которые вели активную торговлю, в частности, с Айдынским бейликом. В датированном 6 марта 1390 г. венецианском послании на имя Баязида выражена просьба признать им ранее заключенные договоры Венеции с бейликами Айдын и Ментеше⁴⁴.

Внешнеполитические события в регионе во многом благоприятствовали усилению влияния Османского бейлика, значительно расширившегося территориально. Участие самого византийского императора Иоанна V Палеолога и его сына Мануила в военном походе турок против Филадельфии, потрясшее воображение греков, дорого обошлось византийскому государству. Оно оказалось ввергнуто в новые политические потрясения. Во время отсутствия в Константинополе Иоанна V власть попытался узурпировать его племянник, сын Андроника. После смерти императора Иоанна в 1391 г. Мануилу пришлось в течение нескольких месяцев отвоевывать у Андроника императорскую власть. Все это крайне ослабляло Византию, которая теряла остатки своей независимости. Уже Иоанн V был вынужден отдать своего сына Мануила в качестве почетного заложника Баязиду, что явилось символом признания византийским императором своей зависимости от османского правителя. Слабые попытки византийского императора хоть как-то обезопасить государство от дальнейшей турецкой экспансии немедленно пресекались Баязидом. Когда византийский император начал укрепление городских стен Константинополя, Баязид пригрозил ослепить его сына Мануила, находившегося при его дворе. Иоанну пришлось срыть возводимые укрепления и прекратить работы. В это время в Константинополе имелась уже немногочисленная турецкая колония. Судить об этом можно по тому, что по вступлении в 1391 г. на престол Мануила Баязид потребовал, чтобы он допустил в город мусульманского кадия для разбирательства тяжб между константинопольскими мусульманами, а также между мусульманами и христианами⁴⁵.

Мануил узнал о смерти своего отца Иоанна V Палеолога, находясь в войске Баязида во время его похода в Анатолию. Османские историографы не освещают события этого похода, состоявшегося в конце 1390—начале 1391 г., хотя и упоминают о нем. Между тем о нем известно из дневника Мануила, зимой 1390/91 г. находившегося в ставке Баязида под Анкарой. Целью Баязида было усмирение сильного и упорного врага османского правителя — главы Караманского бейлика Алаэддина⁴⁶. Поход не принес успеха османскому оружию и оказался на редкость бесславным. Армия противника уклонялась от встречи, турки, двигаясь по землям Анатолии, испытывали недостаток продовольствия, зимние холода 1391 г. усугубляли дело. Дисциплина в войске, грабившем население, падала, энтузиазм солдат и их боевой дух в отсутствие сражений и добычи полностью иссяк. По окончании похода, во время пребывания в Бурсе, из армии тайно бежал Мануил, узнавший о смерти отца в Константинополе. Баязид послал ему письмо, в котором писал: «Если ты хочешь исполнять мои приказания, затвори ворота города и царствуй внутри него; всё же, что лежит вне города, принадлежит мне»⁴⁷, напоминая новому византийскому императору о его вассальной зависимости от османского султана.

За время своего недолгого правления Баязиду I удалось подчинить своей власти почти все малоазийские тюркские бейлики и подавить сопротивление восстававших против нее. Политическое значение Османского бейлика при Баязиде значительно возросло. С ним поддерживали отношения славянские и греческие владетели, а также могущественная Венеция. Дружбой с Баязидом старался заручиться король Неаполя и госпитальеры. Пограничные турецкие войска, совершая постоянные военные рейды, почти полностью овладели сербскими землями. Подвергались нападениям приграничные области Боснии, венгерские и валашские земли.

Вассалом Османского бейлика считалось Тырновское болгарское царство. Баязид овладел и им, полностью подчинив Болгарию турецкой власти. Поход на Тырново весной 1393 г. возглавил сын Баязида Сулейман Челеби, которого христианские источники именуют просто Челеби. Тырново, с его прекрасно укрепленной крепостью, подверглось трехмесячной осаде. Город был взят штурмом 17 июля 1393 г.⁴⁸ Существует предположение, что Баязид предпринял завоевание Болгарии из-за опасения военных действий против него со стороны сильного валашского князя Мирчи⁴⁹. Подтверждением этого может служить предпринятый сразу же после завоевания Тырново поход осенью 1394 г. против Валахии. По-видимому, этот поход должен был носить характер устрашения. В османском войске находились воины сербского деспота Стефана Лазаревича, македонского владетеля Константина, боснийского короля (бана) Марко. Однако на поле, носившем название На Ровинах, Мирча нанес сокрушительное поражение османскому войску, понесшему большие потери — погибли многие турецкие военачальники, а также Марко и Константин⁵⁰. Османские историографы обходят молчанием этот неудачный поход Баязида. Его плачевный результат говорит о том, что у османского правителя имелись все основания опасаться своего задунайского соседа.

Османские хронисты не оставили описания и вполне удавшегося взятия Тырново, но мы находим его в христианских источниках, полных подробностями жестокостей, учиненных завоевателями. Взяв город, турки разорили церкви и приспособили их под бани и конюшни, а патриаршью церковь Вознесения Господня превратили в мечеть. Хранившиеся в тырновских церквях мощи святых были выброшены и сожжены. Замок Трапезица с дворцами и часовнями был сожжен и полностью разрушен. Дворцовые помещения Царевца также подверглись разрушению, однако его крепостные стены и башни были оставлены нетронутыми.

Царя Ивана Шишмана в городе во время осады не было. Главным лицом среди осажденных был митрополит Евфимий. В сохранившемся ценном историческом сочинении, принадлежащем перу современника событий Григория Цамблака, уроженца Тырново, и посвященном Евфимию, содержится интересное описание встречи сына Баязида, Сулеймана Челеби, с Евфимием. Григорий Цамблак пишет, что, увидев подходящего к нему христианского клирика, завоеватель Тырново встал и предложил Евфимию сесть. Затем он выслушал его просьбы, некоторые из которых впоследствии исполнил⁵¹, что свидетельствует о почтительном отношении турок-османов к религиозному авторитету вообще и о понимании важности поддержания контактов с пользующимися большим авторитетом среди местного населения христианскими клириками, что весьма напоминает милости, проявлявшиеся татаро-монголами в XIV и XV вв. по отношению к русскому духовенству.

Завоеванные турками города охранялись с помощью военных гарнизонов, обычно немногочисленных. Свои обязанности и защиту интересов завоевателя они осуществляли подчас весьма жестоким образом. Так, оставленный турками комендант Тырново созвал (под предлогом совета) в одну из церквей города всех видных граждан и знатных лиц города, где все они были перебиты. По рассказу Григория Цамблака, погибло 110 человек. Правда, существует и иная версия умерщвления знати города. Согласно ей, знатные тырновские горожане были убиты во время пира, устроенного завоевателями за стенами города.

После завоевания Тырново Баязидом был издан указ о сборе в городе знатных, богатых либо отличающихся красивой внешностью горожан и о переселении их в азиатские владения султана. С водворением турок многие тырновцы, спасая свои жизни, приняли ислам. Вместе с тем православная Церковь Тырново не была уничтожена и здесь оставался митрополит, подчинявшийся власти константинопольского патриарха⁵².

Согласно сообщению одной румынской хроники, болгарский царь Иван Шишман был пленен Баязидом в 1394 или 1395 г. и убит. Его сын Александр, принявший ислам, поступил на службу к османскому правителю, став наместником Баязида в Самсуне⁵³.

Баязиду I принадлежит попытка блокады в 1391 г., после бегства в Константинополь Мануила, ставшего после смерти Иоанна V Палеолога византийским императором, византийской столицы. Город был блокирован турками с суши и с моря. Осада Константинополя была предпринята, по-видимому, под давлением военной верхушки, ожидавшей, в случае успеха, невиданно богатой добычи. Османские источники сообщают, что овладеть Константинополем Баязиду предложил его видный военачальник Кара Тимурташ-паша, ошибочно полагавший, что турок ждет легкий успех, как это было в случае со взятием Филадельфии⁵⁴.

Стремясь решить свою трудную военную задачу, Баязид приказал построить на берегу Босфора крепость, названную Гюзельдже Хисар, ставшую известной после строительства подобной же крепости на европейском берегу Босфора как Анадо-лу Хисар. (Крепость на европейском берегу, которая была построена лишь при султане Мехмеде II, получила название Ру-мели хисар.) При жизни Баязида удалось построить лишь стены и угловую башню азиатской крепости⁵⁵. Здесь был поставлен турецкий военный гарнизон⁵⁶.

В течение нескольких лет, сняв блокаду Константинополя лишь на время похода против крестоносцев, войско Баязида блокировало город, надеясь взять его измором. От полной блокады византийскую столицу спасало лишь то, что у турок еще не было достаточно сильного флота. У стен Константинополя они установили метательные орудия, манджыныки (катапульты), которые давно уже были на вооружении самих византийцев. В 1180 г. в Константинополе для обстрела стен собора св. Софии, где укрылись заговорщики, восставшие против власти молодого императора Алексея и его матери, были применены такие камнеметательные орудия⁵⁷. Катапульты (баллисты) были на вооружении и у тюрок эгейских эмиратов. Одна из них даже имела имя — Черный верблюд. Ее соорудил для айдынского бея Умура известный магрибский мастер. Эта катапульта «в щепы» разносила с берега суда неприятеля⁵⁸. При Баязиде манджыныки были у османцев едва ли не единственными орудиями, применяемыми при взятии крепостей. Ашык-паша-заде сообщает, что при этом османском правителе в армии турок было еще мало артиллерии, которая в достаточном количестве появилась лишь во время Мехмеда II⁵⁹.

Многолетняя блокада Константинополя турками подорвала силы византийцев. «Не стало ни жнущего, ни молотящего». Не хватало продовольствия и топлива. Для отопления зимой разбирались на дрова деревянные дома. Император Мануил тщетно пытался договориться о помощи с папой римским, французским и венгерским королем⁶⁰ — политическая недальновидность и эгоистические государственные интересы европейских правителей препятствовали созданию антитурецкой лиги.

Тем не менее захват Тырново и окончательное падение Болгарского царства отрезвляюще подействовали на венгерского короля. Турецкая угроза для Венгрии становилась реальностью. Турки почти вплотную подобрались к границам владений венгерской короны. Королю Сигизмунду, энергично взявшемуся за дело, удалось организовать антитурецкий крестовый поход. Это спасло Константинополь. Узнав о приближении крестоносного войска, как пишет Ашык-паша-заде, Баязид со своей армией поспешил ему навстречу, предав огню манджыныки, с помощью которых обстреливались стены осажденной византийской столицы⁶¹.

Узнав о падении Болгарии, Сигизмунд созвал в Буде совет, на котором были обсуждены планы оборонительных действий против турок. Сфрандзи сообщает, что венгерский король отправил к Баязиду посольство, чтобы выразить ему свое недовольство захватом Болгарии, которую Сигизмунд рассматривал как венгерское наследство. По преданию, Баязид, показав послам на развешанное по стенам его шатра оружие, сказал: «Возвратитесь к своему господину и скажите ему, что мои права на Болгарию основываются на оружии, которое вы здесь видели»⁶².

В 1396 г. Сигизмунду удалось собрать значительную по численности армию, в которую вошли многие рыцари Европы. Европейское рыцарство, слабо представлявшее себе противника, с которым предстояло встретиться, — особенно французское, — весьма легкомысленно отнеслось к предприятию, полагая, что предстоит всего лишь небольшая военная авантюра. При этом в поход с избытком были взяты женщины и вино. Что касается венгров, то, несмотря на христианские цели операции, они с усердием грабили по пути христиан, жителей Придунавья, мало чем отличаясь в этом от турецких акынджи⁶³.

Первое сопротивление войску крестоносцев должен был оказать турецкий гарнизон в Видине, в котором находился Иван Страшимир, брат болгарского царя Шишмана по отцу. Ко времени похода Сигизмунда он являлся полунезависимым правителем, признававшим сюзеренитет османов. Иван счел за лучшее сдать город и выдал Сигизмунду всех находившихся в нем турок. Затем, после недолгой осады, крестоносцами был взят город Орехово. Его турецкий гарнизон был перебит или взят в плен⁶⁴. Перед Никополем, где состоялось генеральное сражение между противниками, к войску Сигизмунда присоединился князь Валахии Мирча со своими отрядами, и численность крестоносного войска достигла 60 тыс. человек. Осажденный Никополь защищался 15 дней, пока не подоспело войско Баязида, и 28 сентября 1396 г. на равнине к юго-востоку от города произошла битва между войском Сигизмунда и армией Баязида. Участвовавший в сражении на стороне крестоносцев Иоганн (Ганс) Шильтбергер сообщает, сильно преувеличивая цифру, что османский султан привел с собой 200 тыс. человек, в то время как у Сигизмунда, по его словам, было лишь (теперь цифра им преуменьшена) 16 тыс. воинов⁶⁵. Историки, изучавшие поход Сигизмунда, считают, что в его войске находилось около 120 тыс. человек⁶⁶. Османский хронист Мехмед Нешри сообщает близкую цифру — 130 тыс. человек⁶⁷.

Как пишет Шильтбергер, разведка, произведенная Мирчей, установила наличие в войске Баязида 20 «корпусов», каждый из которых стоял под своим знаменем. Несмотря на разумное желание венгерского короля и валашского князя вступить со своими воинами в сражение первыми, учитывая их военный опыт борьбы с турками, герцог Бургундский, принимавший участие в походе, заявил, что привел с собой 6 тыс. рыцарей, понес наибольшие расходы по походу и потому имеет преимущественное право начать сражение. Никакие уговоры не помогли. Рыцари Бургундии вступили в бой первыми. Тяжело экипированные всадники устремились на передние ряды пеших лучников-азебов, стоявших на передней линии турецкого войска. Однако вскоре более половины рыцарей оказалось на земле, так как стрелы азебов метко попадали в лошадей. В плен был взят сын герцога Бургундии. Так описывает начало сражения Шильтбергер⁶⁸.

По другой версии, рыцари Бургундии сначала столкнулись с отрядами лучников сторожевого охранения, в которое Баязид обычно ставил самых малостоящих своих воинов. В борьбе с ними рыцари утратили свой наступательный порыв, попав затем под обстрел лучников, стрелявших по лошадям. На поле боя после трех часов сражения лежали убитыми знатнейшие люди Французского королевства, Фландрии, Баварии и Савойи⁶⁹.

Второй удар Сигизмунд нанес уже по центру турецкого войска, где стоял, по сообщению Шильтбергера, двенадцатитысячный отряд пехоты, которую турецкий историк И. X. Узунчаршылы отождествляет с янычарами. Эти янычары-лучники были смяты и перебиты воинами Сигизмунда, однако это не спасло крестоносцев от поражения. Большинство всадников христиан обратилось в бегство под натиском вступившей в бой легкой и стремительной турецкой конницы. Лишь небольшая часть воинства Сигизмунда смогла добраться до берега Дуная, сесть на суда и таким образом спастись. Множество рыцарей попало в плен к туркам⁷⁰.

Описание сражения при Никополе дает Мехмед Нешри, основываясь при этом на рассказе Умур-бея, сына военачальника Баязида Кара Тимурташ-паши, принимавшего участие в сражении. Правда, этот османский хронист следует во многом рассказу Ашык-паша-заде. Согласно турецким источникам, прибыв с армией к месту сражения, Баязид немедленно поручил Эвреноз-бею добыть языка. Однако тому не удалось это сделать, так как войско крестоносцев имело хорошее охранение. Между тем без данных разведки остались и крестоносцы, также не сумевшие заполучить сведения о своем противнике. Турки полагали, что христиане разделили свое войско на две части. Так, по-видимому, была расценена ими подготовка отряда французских рыцарей (лишь части крестоносного войска) к атаке. Боясь окружения своей армии с двух сторон, Баязид разделил собственное войско на две части, одна из которых была помещена в засаде. В день сражения отряд турецких воинов совершил нападение на христиан, был взят в клещи крестоносцами, и в этот момент, если верить турецким источникам, по рыцарям был нанесен удар из устроенной заранее засады. Это заставило христиан обратиться в бегство, во время которого турки захватили много пленных, число которых достигало 2 тыс. человек (явное преувеличение турецких хронистов)⁷¹.

Как видим, турецкое описание сражения отличается от того, что известно из рассказов европейских авторов. Следует сказать, что устройство засад было излюбленным военным приемом турок, и рассказ Мехмеда Нешри выглядит весьма правдоподобно. Уже Гиббонс отмечал, что европейские хронисты весьма сбивчиво рассказывают о второй части сражения, в которой принимал участие сам Сигизмунд. Для нас важно то, что в этом описании в качестве боевой силы в сражении упоминаются янычары, стоящие за передней линией легких лучников-азебов, защищающих их от первого удара противника.

Шильтбергер, как очевидец описывая то, что произошло сразу после битвы, рассказывает о массовом убийстве Баязидом захваченных пленных. Он же отмечает, что юношей, не достигших 20 лет, турки не убивали, как не убивали и знатных пленников в надежде получить за них богатый выкуп. Баязид потребовал в качестве выкупа 200 тыс. золотых монет, которые были присланы ему при посредничестве правителя о. Митилена Гаттилузи, а также генуэзских, венецианских и греческих купцов, имевших торговые отношения с турками⁷². Часть оставленных в живых пленников была взята самим Баязидом, остальные оставлены за теми, кто их пленил⁷³.

Чем объяснить резню, устроенную Баязидом после сражения? Следует сказать, что турки почти всегда вырезали какую-то часть попадавших в их руки пленников сразу же по окончании сражения. Однако в данном случае Баязид проявил чрезвычайную жестокость, умертвив огромное число христиан. Казнь проходила на глазах у знатных европейских рыцарей, которых со временем предполагалось освободить за выкуп. Не обращая никакого внимания на просьбы своей же военной верхушки пощадить захваченных, Баязид сурово наблюдал за расправой. Акция имела смысл только как устрашение, как предостережение тем, кому предстояло вернуться в Европу.

Участвовавший в сражении и попавший в плен к туркам Иоанн Шильтбергер, сообщает, что 300 пленных юношей Баязид отправил в свою европейскую столицу Эдирне, где они пробыли 15 дней, а затем их доставили в Гелиболу. Там их 2 месяца продержали в заключении в крепости вместе с пленными знатными рыцарями во главе с сыном герцога Бургундии. После этого юноши были отправлены в Бурсу, где многие из них в качестве живых подарков были разосланы соседним мусульманским владетелям. Иоанн Шильтбергер оказался в числе личных рабов Баязида. Он пишет, что 6 лет ему пришлось бегать «перед ним во время походов вместе с другими, как это было в их обычаях». Затем баварец по происхождению Шильтбергер оказался в числе придворных всадников (капыкулу), прослужив у турок 12 лет⁷⁴.

После поражения, нанесенного Баязидом венгерскому королю Сигизмунду и его союзникам, устрашенные Босния и Сербия подтвердили свой вассалитет, выплатив османскому султану годовую сумму хараджа, а оказавшийся среди побежденных валашский господарь Мирча получил приказ от Баязида принять участие в осаде Константинополя⁷⁵. (Не все турецкое войско покинуло стены византийской столицы в связи с приближением войска Сигизмунда.) Желая лишить Константинополь возможной военной поддержки со стороны, Баязид в 1397 г. направил в Пелопоннес 60-тысячное войско во главе со своими прославленными военачальниками Якуб-пашой и Тимурташ-пашой. Турки разграбили земли Пелопоннеса и удалились в Фессалию⁷⁶.

В осажденной турками византийской столице свирепствовал голод. На улицах лежали умершие от недоедания люди. Баязид в сочиненной в это время греками песне предстоит похваляющимся тем, что сроет стены Константинополя, обратит собор св. Софии в мечеть, а юношей до 30 лет подвергнет обряду обрезания⁷⁷. Положение византийского императора Мануила II было самым жалким. Его племянник Иоанн в это время находился при Баязиде в качестве почетного заложника. Сам Мануил считался вассалом султана Баязида и искал любой способ, чтобы выбраться из страшной ситуации. Он даже попытался подкупить великого везира Баязида Али-пашу. По сохранившемуся преданию, тому было послано в подарок сто рыб, внутренности которых были заполнены золотыми и серебряными монетами. Если верить этому рассказу, приводимому Ашык-паша-заде, Али-паше удалось склонить Баязида к миру с византийским императором. При этом последний обещал, что в Константинополе будет разрешено жить туркам. Баязид потребовал, чтобы среди них был кадий, а в самом городе была построена мечеть. Мануил выполнил все требования османского султана, и в Константинополе поселились турки из Тараклы Иениджеси и Гёйнюк Хисара. Ашык-паша-заде сообщает, что эти переселенцы прожили в городе до разгрома Баязида Тимуром и вслед за тем были изгнаны из византийской столицы. Мечеть их была разрушена. Потомки этих турок, по словам хрониста, жили впоследствии в деревне Гёйнюклю под Текфурдагы (виз. Родосто)⁷⁸.

Одержав победу над войском Сигизмунда, что было расценено во всем мусульманском мире, как великая победа над «неверными», Баязид обратил свой взор на восток. В Анатолии по-прежнему находился его сильный непокоренный противник в лице караманского бея Алаэддина. Военные и политические успехи османов тревожили этого тюркского правителя, считавшего себя наследником великих традиций государства Сельджукидов в Малой Азии. При всяком удобном случае Адаэддин пытался наложить руку на анатолийские земли, подчинявшиеся власти османского правителя. Так, он занял Анкару и пленил видного представителя османской военной верхушки, анатолийского бейлербея Сары Тимурташ-пашу.

Баязид ответил на это сбором в 1397 г. огромного войска в Бурсе. 150 тыс. человек под его началом выступило в поход против столицы Алаэддина Коньи. Под ее стенами между противниками произошло сражение, продолжавшееся два дня. Несмотря на то, что численность армии Алаэддина Али-бея составляла 70 тыс. человек, первый день сражения не выявил победителя. Баязид решил прибегнуть к военной хитрости. Ночью, погасив лагерные костры сразу же после вечерней трапезы, он отправил отряд всадников численностью в 30 тыс. человек в тыл войска противника. Этот маневр ускользнул от внимания Алаэддина, в лагере которого всю ночь стоял немолчный шум от звуков барабанов и труб. Так караманцы демонстрировали боевой дух своего войска. С наступлением утра турки предприняли атаку на армию противника. Ее поддержали всадники, ударившие по армии Алаэддина с тыла, что вызвало панику среди его войска и заставило караманского бея укрыться за стенами Коньи.

Баязид осадил город, но ему долго не удавалось взять его штурмом. Жители Коньи, опасаясь за свою жизнь в случае взятия крепости, обещали османскому султану прекратить сопротивление, если им будет обещана безопасность. Во время очередного штурма крепостных стен турками защитники города прекратили сопротивление. Алаэддин Али-бей попытался бежать, но был пойман и доставлен к Баязиду. Вынужденный объяснять османскому правителю причину своего неподчинения, он заявил, что считает себя равным Баязиду государем. В гневе от этих слов Баязид отдал приказ убить караманского бея. Голова его была насажена на острие копья и провезена по всем его владениям, чтобы устрашить его подданных и заставить их подчиниться власти османского султана⁷⁹.

После Коньи наступила очередь Ларенде, старой столицы Караманского бейлика. Баязид подверг осаде и этот город. Жители его, вначале оказавшие сопротивление, вскоре, однако, предложили его сдачу в случае обещания безопасности их жизни и имущества, а также назначения правителем Караманского бейлика сына Алаэддина. Баязид согласился с первым условием, но не удовлетворил второе. В этих обстоятельствах жители отказались сдать город, продолжая сохранять верность кара-манской династии. На пятый день осады Баязид приказал доставить катапульту и метательные снаряды, чтобы начать разрушать крепостные стены Ларенде. Только тогда горожане сдались на милость врага.

Укрывавшаяся в Ларенде вдова Алаэддина (она же сестра Баязида) в сопровождении двух своих сыновей и городской знати выехала из города в лагерь османского правителя, где произошла ее встреча с братом. Отделившись от процессии и взяв за руку сыновей, она приблизилась к Баязиду и, пав к его ногам, умоляла пощадить их жизни, а затем передала брату ключи от городских ворот. Баязид отослал сестру и племянников в Бурсу, а в Ларенде поставил комендантом города одного из своих приближенных⁸⁰.

Подчинив своей власти почти весь Караманский бейлик, а затем и бейлик Джаник, Баязид обострил свои отношения с правителем другого тюркского государства в Малой Азии, Кади Бурханеддином, правителем Сиваса. Последний признавал своим сюзереном мамлюкского султана Египта. Завершив начатое им завоевание бейлика Джаник с центрами в Кастамону и Самсуне, Баязид затем подчинил себе Сивас, Токат и Малатью, оказавшись со своей армией вблизи границ египетских владений. Он даже направил 20 тыс. своих всадников в помощь мамлюкскому султану ан-Насир Насиреддину Фараджу, занявшему престол в 1399 г.

Уже упоминавшийся Иоанн Шильтбергер сообщает, что мамлюкский султан воспользовался военной помощью Баязида для того, чтобы подавить мятеж, поднятый против него одним из придворных его покойного отца Баркука⁸¹. Шильтбергер участвовал в этой экспедиции и подавлении мятежа. Отголоском этой акции является, по-видимому, упоминание Ахмеди в своем дестане о походе Баязида «против Сирии» в связи со смертью Баркука⁸². Военная помощь была оказана османским правителем, как заявка на ответную помощь в деле получения согласия находившегося в Каире аббасидского халифа на дарование титула султан для самого Баязида⁸³. Повышение своего властного статуса было важно Баязиду для его переговоров с мамлюкским султаном о совместных действиях ввиду надвигающейся угрозы со стороны среднеазиатского завоевателя Тимура.

Баязид по праву мог считать себя сильным мусульманским правителем, подчиняющим своей власти земли «неверных», могущественным государем, постоянно расширяющим свои владения и сферу своего политического влияния. Ситуация на Балканах и в Южной Европе исключительно благоприятствовала этому. Не прекращающиеся раздоры между местными христианскими владетелями предоставляли августейшему гази возможность без крупных потерь с его стороны расширять границы ислама. Неаполитанский король призывал Баязида помочь ему в борьбе против Венеции, захватившей о. Корфу, из Ахейского княжества к Баязиду приезжал для ведения переговоров глава наваринцев Сан-Суперан. Один из архонтов Монемвасии, крупного центра Мореи, борясь с деспотом Феодором Палеологом, правителем Мореи, также призывал на помощь турок. Военачальник Баязида Эвреноз-бей, правитель пограничной области с центром в Новых Патрах, воспользовавшись помощью Сан-Суперана, смог в 1395 г. овладеть Мистрой. Владетель Афин флорентиец Нерио Ачайоли умер, будучи данником Баязида, и после его смерти другой военачальник Баязида, Тимурташ-паша, осадил город. Лишь героические действия венецианского гарнизона, засевшего в Акрополе, не позволили туркам овладеть Афинами.

Едва ли можно утверждать, что христианские владетели не понимали серьезности турецкой угрозы. Деспот Мореи Феодор, сенат Венеции и Сан-Суперан выдвинули проект создания сплошной оборонительной крепостной стены на Коринфском перешейке, для чего в Венецию для переговоров отправился грек Хрисолор. Однако Баязид чувствовал себя хозяином в Юго-Восточной Европе до такой степени, что, узнав о проекте, потребовал, чтобы к нему лично явились на суд византийский император Мануил и деспот Мореи Феодор Палеолог. Провинившихся обвиняли греки же — племянник Мануила Иоанн и архонт Монемвасии Мамона. Оба Палеолога, явившиеся к Баязиду, были в шаге от гибели. Их спасло лишь заступничество великого везира Али-паши, возможно, подкупленного⁸⁴. Мануил писал впоследствии, что, «по собственным словам» Баязида, тот желал, чтобы страна была очищена «от терниев, под которыми он подразумевал нас», чтобы «его сыновья могли плясать в земле христиан, не боясь окровянить своих ног»⁸⁵.

Чувствуя себя на вершине военной и политической славы, Баязид встретил весть об угрозе нападения на него Тимура с неразумным спокойствием. Политическое и военное противоборство Баязида со среднеазиатским эмиром Тимуром (Тамерланом) представляет интереснейшую страницу истории Ближнего Востока. Османский правитель недооценил силу непобедимого завоевателя и упустил время и возможность создания против него военно-политического союза. Еще находясь у власти, Кади Бурханеддин обращался к Баязиду и мамлюкскому султану с предложением совместно выступить против Тимура после завоевания им Багдада (1393 г.). Однако ни тот, ни другой не согласился с этим предложением. Со временем Баязид понял свою ошибку и обратился с тем же предложением к мамлюкскому султану, но также не встретил поддержки. В завязавшейся дипломатической переписке Тимура с Баязидом среднеазиатский эмир предлагал османскому правителю прислать к нему одного из своих сыновей. Баязид, сам державший при своем дворе почетными заложниками сыновей признававших его верховную власть государей, прекрасно понимал политический смысл такого предложения. Согласиться с ним означало бы признать себя вассалом Тимура, который, будучи полновластным правителем, не носил ни титула хана, ни султана, внешне довольствуясь титулом гурган. Предполагалось, что он лишь управлял государством, в котором провозглашались законные (подставные) ханы. Какое-то время даже свою монету Тимур чеканил от их имени, лишь со временем пойдя на то, чтобы поместить на ней собственное имя — но с титулом гурган. При этом Тимуру воздавались все почести, положенные верховному правителю⁸⁶.

Лишь недавно просивший у халифа признать за ним право на титул султан, Баязид отказался принять от Тимура шапку и кушак, что также означало бы признание Тимура сюзереном⁸⁷. В своих письменных посланиях к Баязиду Тимур называл его сыном («Сын мой Йылдырым-хан»)⁸⁸, что на политическом и дипломатическом языке того времени означало подчиненное положение Баязида.

По совету своего великого везира Али-паши, отличавшегося способностью (небескорыстно) улаживать внешнеполитические конфликты, Баязид попытался с помощью дипломатической переписки мирным путем договориться с Тимуром. Однако, отказываясь удовлетворить его требования, Баязиду следовало ожидать неизбежного военного столкновения, которое только и могло установить по понятиям того времени действительную политическую иерархию. Положение усугублялось целым рядом и других обстоятельств.

Баязид оказывал покровительство главе государства Кара Коюнлу Кара Юсуфу⁸⁹, а также Джалаиридскому султану Ахмеду, оказавшему сопротивление Тимуру, когда тот появился в Северном Иране и Ираке, а затем бежавшему из Багдада к мамлюкам⁹⁰. В то же самое время у Тимура искали защиты и покровительства представители тюркских династий малоазий-ских тюркских бейликов, лишенные Баязидом власти и своих владений. С помощью Тимура они стремились к восстановлению своих утерянных прав⁹¹. Так, выщипав бороду и волосы, под видом дервиша, пробирался за помощью к Тимуру Ильяс Ментешеоглу, а под видом бродячего торговца — эмир Айдыноглу⁹².

Первой военной акцией Тимура против Баязида был захват Сиваса. Под его крепостные стены были сделаны подкопы и началось их планомерное разрушение. Сивас в конце концов был взят, а множество его жителей уведено в плен⁹³. Осада Сиваса, происходившая в августе 1400 г., длилась 18 дней. Войсками Тимура командовал его верный союзник, основатель тюркской династии Ак Коюнлу Кара Юлюк Осман⁹⁴ и владетель Эрзинджана Мутаххартан. Сивас оборонял Мустафа-бей Малкоч-оглу, оставленный защищать город сыном Баязида Сулейманом Челеби. Сдача была произведена на условиях договора, по которому Тимур обещал не проливать кровь осажденных. Условие было выполнено вполне в духе Тимура. По рассказу Шильтбергера, турецкие воины, защищавшие город, были по приказу победителя живыми закопаны в землю — пролития крови не произошло. Сивас был разрушен, в плен, помимо мужчин, было угнано множество женщин⁹⁵.

Османский хронист сообщает, что Тимур не убил защищавшего Сивас Малкоч-оглу, отпустив его к Баязиду, очевидно, чтобы тот смог рассказать ему об участи, постигшей защитников города. С особенным интересом Баязид выслушал рассказ прибывшего к нему Малкоч-оглу о войске Тимура⁹⁶.

Обстоятельства на какое-то время отсрочили военное столкновение между Баязидом и Тимуром. Последний получил известие о том, что войско мамлюкского султана направляется к Алеппо и поспешил ему навстречу. На равнине Мардж Дабик, неподалеку от города, войско Тимура нанесло сокрушительное поражение ан-Насир Насиреддину Фараджу, который едва сумел спастись бегством. Находившиеся в его войске туркмены во время сражения перешли на сторону Тимура (скорее всего, под влиянием пропаганды своих соплеменников, находившихся в войске среднеазиатского эмира). Сразу же после этого Тимур отправился к стенам Алеппо и после осады овладел городом, перебив множество горожан. Затем он взял Хаму, а по дороге к Хомсу посетил местные гробницы сподвижников Пророка Мухаммада. Из почтения к святым местам Тимур, по преданию, не увел в плен жителей Хомса, ограничившись наложением огромной дани⁹⁷. Такой поступок был в духе Тимура, из политических соображений всячески поддерживавшего о себе представление как о благочестивом мусульманине. В Сирии он, например, выступил защитником святынь шиизма и его сторонников, что заставило местное мусульманское духовенство считать его шиитом. Между тем в Хорасане он восстановил суннитское правоверие, а в Мазандеране подвергал наказанию шиитских дервишей за оскорбление памяти спутников Пророка⁹⁸.

Всячески выказывая себя покровителем ислама, Тимур не забывал о грабительских задачах своего военного предприятия. Он разграбил Баальбек и осадил богатейший город Востока Дамаск, после взятия разграбив и его. Множество его жителей было уведено в плен. Здесь, по рассказу Ашык-паша-заде, он разыскал могилу Йазида, велел раскопать ее, вынул кости и сжег их, а могилу приказал заполнить грязью", действуя так в интересах укрепления мусульманского правоверия. Йазид б. Аби Унайса, выходец из Басры, был основателем учения, согласно которому следовало ожидать появления пророка из неарабов, который провозгласит приход новой религии¹⁰⁰.

Не попытавшись вторгнуться в мамлюкский Египет, Тимур, проведя зиму в Карабахе, отправился в сторону Эрзинджана. В это время при его войске находился бей малоазийского тюркского бейлика Джаник, который в одну из ночей бежал от него в Кастамону. Зная о планах эмира, он стремился отсидеться в своих бывших владениях, ожидая военного поражения Баязида. Тимур начал с захвата принадлежавшей Баязиду Анкары, что означало открытый вызов османскому правителю. В ответ Баязид начал собирать войско, в которое, по совету своего великого везира Али-паши, включил многих добровольцев (серахоров) из Румелии и даже Константинополя¹⁰¹. Серахорам отводилась вспомогательная роль в армии, они должны были чинить дороги, ремонтировать разрушенные мосты и производить другие важные для продвижения армии работы¹⁰². По-видимому, Тимур считал Баязида столь же сильным противником, каким являлся мамлюкский султан, и не исключал мирного исхода противостояния. После передачи завоеванной им Кемахи ее прежнему владельцу, правителю Эрзинджана Мутаххартану, Тимур вновь предложил Баязиду прислать к нему одного из своих сыновей, объясняя свою просьбу нежеланием поднимать свой меч против мусульманского правителя, успешно ведущего борьбу с «неверными»¹⁰³. Однако для Баязида, как уже указывалось, это было невыполнимым условием. Османские хронисты показывают, что военное столкновение Баязида с Тимуром было неизбежным. Так, Лютфи-паша в своем труде приводит текст вызова на бой, который Тимур якобы послал османскому султану. Форма его была такова, что у османского правителя, да и у самого Тимура, не было иного выхода, кроме как встретиться на поле боя. «Если ты не явишься и не сразишься со мной, ты — трус. А если я не явлюсь, быть моей жене бесплодной. Приходи, сразимся, узнаем, на чьей стороне Провидение!» — писал Тимур Баязиду¹⁰⁴.

Сыновья Баязида предлагали отцу внезапно напасть на войско эмира, не дожидаясь его боевого построения¹⁰⁵, когда лошади его воинов находятся на выпасе. Однако Баязид желал честного боя и не внял этому совету. План Баязида заключался в том, чтобы дать Тимуру сражение на открытой местности, где наиболее выгодно для себя могла проявить себя пехота, составлявшая значительную часть османского войска. Войско Тимура состояло из конницы. Военная верхушка Баязида была против такого плана, предлагая занять тактически выгодные для турок места, через которые должно было пройти войско Тимура, и разбивать его по частям. Однако Баязид своего мнения не изменил¹⁰⁶.

Два войска вышли навстречу друг другу в местности между Сивасом и Токатом, однако Тимур уклонился от сражения, посчитав момент невыгодным для себя. Он медленно двинулся в сторону Кайсери, опасаясь нападения с флангов. В июле 1402 г. его армия подошла к Анкаре, где османы прижали ее самым неудобным для противника образом. Мнение сыновей и военачальников Баязида было единодушно — наступил благоприятный момент, чтобы начать бой с Тимуром. Однако Баязид промедлил, позволив войску противника построиться в боевой порядок в выгодной для себя позиции.

На стороне Тимура было 160 тыс. всадников. В войске Баязида — 70 тыс. всадников и пехотинцы. Баязид занял место в центре своего войска, с ним были великий везир и сыновья Мустафа, Муса и Иса. Выбранное для ставки чуть возвышенное место со всех сторон было прикрыто рядами придворного войска, куда входили всадники-сипахи и янычары. Впереди, перед рядами построившихся янычар, стояли ряды легких лучников-азебов. На правом фланге расположилось войско анатолийских сипахи, по правую руку от которых также были размещены пехотинцы, вплотную примыкая к горе. Также на правом фланге находились отряды сербского деспота и албанцы.

На левом фланге стоял сын Баязида Сулейман Челеби, командовавший сипахи бывших бейликов Айдын, Сарухан и Караси. Здесь же находились румелийские войска, отряды татар, уже готовившихся переметнуться на сторону Тимура. Позади, на левом фланге, заняли позиции всадники санджака Амасья во главе с сыном Баязида Мехмедом. Левый фланг османской армии смыкался с равнинной местностью. Именно он принял на себя первый удар противника и выдержал первоначальный натиск. Румелийская конница была лучшей частью османского войска, испытанной не в одном сражении, и была способна отразить новые атаки. Однако на сторону Тимура переметнулись татары, открыв стрельбу из луков по румелийским всадникам и причинив им немалый урон. Войско Тимура атаковало и центр османской армии, однако эта атака захлебнулась — янычары не дрогнули, видя перед собой врезавшихся в ряды азебов всадников противника. Успешно защищался и правый фланг, где сражалось анатолийское войско. Однако и здесь не обошлось без измены. Сипахи бывшего бейлика Гермиян, увидев на стороне Тимура своего бывшего сюзерена, переметнулись на его сторону. За ними последовали воины других бывших тюркских бейликов, подчиненных османской власти. В результате, на правом фланге обнажился центр турецкого войска, где в окружении янычар находился сам Баязид. На правом фланге продолжали храбро сражаться одни лишь сербы.

Измена на обоих флангах склонила чашу весов на сторону войска Тимура. Многие начали понимать, что победа останется за ним. Поле боя предусмотрительно покинули сановники Баязида — великий везир Али-паша и Мурад-паша. Захватив с собой шехзаде Сулеймана, обратились в бегство ага янычар Хасан-ага и субаши области Караси Ине-бей. С тысячью своих всадников бежал в сторону Амасьи шехзаде Мехмед. Еще ранее бежал с поля боя другой сын Баязида — Мустафа. Это, согласно Ашык-паша-заде, вызвало презрительное замечание одного из охранявших султана янычар. Обращаясь к Баязиду, он якобы воскликнул: «Хорошую же службу сослужили тебе твои единокровные сыновья! А ты-то не тратил деньги, накапливал казну, приговаривал: „Все это для моих мальчиков”»¹⁰⁷.

Наконец вынуждены были обратиться в бегство сербы. Баязиду также предлагали бежать, но он отказывался и лишь немного отступил назад. Охранять его оставалось не более 2–3 тыс. янычар и сипахи его личной гвардии. Всадники Тимура между тем предприняли попытку захватить Баязида. Только тогда, поняв, что дело окончательно проиграно, османский правитель стал прорываться через толпу продолжавших сражаться и попытался бежать. На его поимку были брошены всадники во главе с самаркандским ханом Султан-Махмудом. Баязида теперь сопровождало всего несколько янычар. Как сообщает Ашык-паша-заде, пытавшегося спастись Баязида узнал и выдал гермиянский бей, еще совсем недавно лишенный власти в своем бейлике османским правителем. Баязид был схвачен и доставлен к Тимуру¹⁰⁸.

Баязид недолго пробыл в плену у среднеазиатского завоевателя, который, опасаясь побега пленника, по преданию, во время переходов возил его в железной клетке. Османский правитель умер, так и не доехав до Самарканда, куда его хотел доставить Тимур. Последний восстановил в верховных правах караманского бея, в свои бывшие бейлики на правах полноправных владетелей возвратились беи Айдына, Ментеше и Гермияна. Войско Тимура дошло до османской Бурсы, взяло ее и предало огню. Османское государство почти на четверть века потеряло свое былое военное и политическое значение, оказавшись ввергнутым в кровавую междоусобную борьбу.

Из описания битвы Тимура с Баязидом видно, что в 1402 г. созданное янычарское пехотное войско выполняло двойную функцию. Основная часть янычар, являясь важной частью османской армии, участвовала в сражениях в качестве пехотинцев-лучников. Другая часть входила в личную гвардию султана. В том числе это были солаки, являвшиеся особо почетным подразделением янычар. В сражении с Тимуром янычары с честью выполнили все возложенные на них обязанности. Баязид попал в плен, лишь покинув ряды защищавших его янычар. Османский хронист Лютфи-паша приводит рассказ одного из янычар Баязида, принимавших участие в битве при Анкаре. По его словам, лишь невыдержанность Баязида, попытавшегося всего с несколькими своими янычарами прорваться сквозь толпу сражающихся, сыграла роковую роль в его судьбе. Продержись Баязид со своими обороняющимися янычарами до вечера, он смог бы спастись, как спасся сам рассказчик¹⁰⁹.

В ходе сражения с Тимуром войско янычар, по формальному статусу рабов, никак не связанное с тюркской военной верхушкой, родоплеменной по своему происхождению, осталось верным османскому правителю. Между тем новые малоазийские вассалы Баязида из числа бывших глав тюркских бейликов сыграли самую пагубную и роковую роль в судьбе своего, как оказалось, лишь номинального сюзерена. Не смирившиеся со своим новым для них подчиненным положением, они воспользовались приходом войска Тимура, чтобы возвратить себе власть в своих прежних владениях. Несмотря на проведенную Баязидом перепись тимарных грамот (бератов) с закреплением своих прав сюзерена в своих новых владениях, сипахи покоренных малоазийских бейликов с готовностью вернулась под власть своих прежних властителей¹¹⁰.

Разгром армии Баязида Тимуром привел к распаду Османского государства на отдельные территориальные образования, во главе которых встали его сыновья. Сразу же выделились земли в Румелии с центром в европейской столице турок-османов — Эдирне. Здесь обосновался, как считается (скорее всего, ошибочно) старший сын султана Баязида Сулейман Челеби. В азиатской части бывшего Османского бейлика, с центром в Бурсе, находился двор другого его сына — Мусы. Именно Мусе Тимур передал тело покойного Баязида для проведения надлежащего захоронения. Сам Муса, как и отец, оказался у Тимура в плену и находился там до смерти Баязида. Отсылая Мусу в Бурсу, Тимур одарил его на прощание поясом и мечом (знак вассалитета), а также сотней лошадей¹¹¹. В городе между тем, до появления там Мусы, находился другой сын Баязида, Иса, который сумел получить Бурсу от Тимура во время его похода на Измир. В результате развернувшейся вооруженной борьбы братьев за владение османской азиатской столицей Иса потерпел поражение и был вынужден уступить ее Мусе.

Однако Иса не смирился с потерей Бурсы и впоследствии сумел отбить ее, вынудив Мусу скрываться у своего дяди (бея Гермиянского бейлика) в Кютахье¹¹².

Третья, небольшая азиатская часть бывшего Османского государства с центром в Амасье, оказалась в руках сына Баязида Мехмеда, который управлял этой областью еще до битвы при Анкаре.

Каждый из сыновей Баязида имел в своем подчинении сипахийское войско, янычарскую гвардию и штат придворных.

Сразу же после смерти отца между братьями началась борьба за установление своей единоличной власти. Успех того или иного османского принца в этой борьбе зависел прежде всего от поддержки военной феодальной верхушки, а также от политической помощи извне. В этот период междоусобицы все три части бывшего Османского государства оказались в положении рядовых тюркских бейликов Малой Азии, каждый из которых стремился занять главенствующее положение. Но словно какая-то неведомая сила вновь выводила на передний план именно Османское государство, несмотря на очевидное его ослабление и разгоревшуюся в нем братоубийственную междоусобную войну.

Некоторые преимущества по сравнению с другими имел сын Баязида Сулейман, уведенный с поля битвы под Анкарой янычарским агой Хасаном¹¹³. С ним вместе сумела уйти и часть румелийского войска. 20 августа 1402 г. Сулейман Челеби с 5 тыс. всадников высадился на европейском берегу и запросил мира у византийского императора, о чем сообщает венецианец Джованни Корнаро¹¹⁴. По некоторым известиям, в сентябре 1402 г. Сулейман лично посетил Константинополь, где вел переговоры об установлении границ с императором Византии Мануилом II. При этом военачальники, служившие еще Баязиду, защищали свои материальные интересы и пытались отстоять прежние территориальные границы государства, не желая делать никаких уступок грекам. Чуть позже начались политические переговоры османских турок с Венецией, куда Сулейман отправил своих послов¹¹⁵.

В результате заключенного в 1403 г. договора с Византией Сулейман был вынужден уступить грекам Салоники, Фессалию, всю береговую линию от Паниона на Мраморном море до Месемврии (берег Черного моря)¹¹⁶ Однако это были временные уступки. Сам характер турецкого государства, его экономические и идеологические основы порождали новую волну турецкой экспансии в Европе. Уже очень скоро Эвреноз-бей, прославленный представитель румелийского сипахийства, начал совершать набеги на Фессалию, доходя до Будоницы¹¹⁷. Действия эти носили, правда, локальный характер, не перерастая пока в крупные военные предприятия.

Внешне Сулейман признал свое зависимое положение от Византийского государства, отдав в Константинополь заложниками свою сестру Фатиму-хатун и младшего брата Касыма. Прибыв в Эдирне, он провозгласил себя верховным правителем Османского бейлика¹¹⁸. Не помешавший Сулейману пересечь пролив и добраться до Андрианополя (Эдирне) Мануил вместе с тем попытался помешать переправиться на европейский берег 40 тыс. воинов румелийского войска, возвращавшегося после битвы с Тимуром. Однако на помощь им пришли венецианцы и генуэзцы, на своих судах доставившие турок в Галлиполи (Гелиболу)¹¹⁹.

Оказавшись на европейской земле и вступив в привычный круг внешнеполитических связей, Сулейман получил предпочтительные, по сравнению с братьями, шансы для возрождения Османского государства. В Юго-Восточной Европе проходила важная граница между двумя противоборствующими мирами — мусульманским и христианским. Это пограничное положение, а также наличие большой массы сипахи, не порвавших во многих отношениях с традиционными ценностями тюркского мира, видевших основной смысл своего существования в постоянных набегах и территориальной экспансии, создавали благоприятные условия для укрепления Османского бейлика и власти его правителя. С ним поневоле должны были поддерживать постоянные связи основные политические игроки этого беспокойного региона — остро соперничавшие экономически и идеологически. Всего этого не было в двух азиатских частях прежнего Османского бейлика, соседствовавших с преимущественно родственными себе конфессионально и политически государственными образованиями, традиционно враждебно к османам настроенными. Понимая значение европейских владений Османского государства, сыновья Баязида ставили себе целью овладеть Эдирне, где прочно обосновался их брат Сулейман.

Сулейман по праву мог считать себя преемником своего отца. В его придворном окружении оказались главные должностные лица, служившие еще Баязиду, — опытный и искушенный в политических делах великий везир Али-паша, а также янычарский ага. Сулейман имел в своем распоряжении сильное войско — янычарский корпус и значительную по численности массу румелийских сипахи, готовых в любую минуту поддержать его с оружием в руках. Правда, формально османский правитель какое-то время был вынужден признавать, помимо политического покровительства Византии, формальный сюзеренитет Тимура. После битвы при Анкаре Сулейман Челеби получил письмо от среднеазиатского завоевателя, в котором тот предлагал ему выразить свое подчинение, либо приехав в его ставку, либо прислав требуемую дань. В случае отказа Тимур грозил Сулейману походом против него. Сын Баязида предпочел выплатить Тимуру дань в золотых монетах, которые смог заполучить в Бурсе на своем пути в Эдирне. Это была большая сумма, так как Сулейман реквизировал всю наличную казну Бурсы. Тимур удовлетворился присылкой денег и послал Сулейману шапку и пояс в знак своего сюзеренитета. После завоевания Тимуром Измира Сулейман, понимая опасность его возможного вторжения в европейские земли, поторопился направить Тимуру поздравительное послание, ответом на которое вновь стали присланные ему расшитые золотом кушак и шапка. Шапку и пояс получил и другой сын Баязида — Иса¹²⁰. Свою покорность Тимуру выразил и захвативший к тому времени Бурсу другой сын Баязида — Мехмед. В старинной османской азиатской столице в 806 г. х. (июль 1403—июнь 1404) была отчеканена монета с именем Тимура¹²¹. Сохранилось несколько монет Мехмеда, на которых стоят два имени — его и Тимура¹²².

Обосновавшись в Эдирне, Сулейман стремился поддерживать мирные отношения с соседними христианскими государями, особенно с византийским императором. В то время как у того в почетных заложниках находились его сестра Фатима и младший брат Касым, в гареме Сулеймана жила одна из греческих принцесс¹²³. Уже к 1406 г. положение его по сравнению с братьями настолько укрепилось, что великие политические тактики — венецианцы — начали называть его «императором турок»¹²⁴. Не предпринимая завоевательных походов, Сулейман старался в то же время не допустить отпадения каких-либо османских территорий в Европе: когда около 1405 г. болгарские города на сербской границе в долине Тимока и в окрестностях Пирота, подстрекаемые сыном болгарского царя Страшимира Константином, восстали против турецкой власти, Сулейман, собрав войско, отправился в долину р. Тъмски и усмирил восставших, восстановив там свою власть¹²⁵.

Сулейман Челеби претендовал на главенствующую роль среди других сыновей Баязида и ни на минуту не забывал, что в их руках находятся азиатские владения его отца. Он с тревогой наблюдал за действиями своего брата Мехмеда, сумевшего изгнать из Бурсы Ису, который был вынужден бежать в Константинополь. Старые политические враги османских турок старались воспользоваться фактическим распадом Османского государства и сыграть на противоборстве между братьями в своих собственных интересах. А предусмотрительные генуэзцы поддерживали — на всякий случай — отношения с тремя сыновьями Баязида — Сулейманом, Исой и Мехмедом¹²⁶.

Первоначально Мехмед с его двором в Амасье установил мирные отношения с Сулейманом, признав его старшинство и главенство. По сообщению Ашык-паша-заде, он выразил это в письме к Сулейману. «Благополучия тебе во всем, эмир Сулейман! Если случилось так, что наш отец покинул [нас], отец для нас [ты], мой эмир», — писал он брату. Одновременно с письмом Мехмед послал в подарок Сулейману двух лошадей, получив в ответ нескольких невольников и невольниц¹²⁷.

Сулейман посчитал необходимым одержать победу над своим братом Мусой, который нашел убежище у заклятого врага османов, караманского бея. Он послал ему письмо с просьбой выдать ему брата в знак дружественного к себе отношения. Почувствовав опасность, Муса бежал к Исфендияру, бею другого малоазийского бейлика — Джаник, надеясь найти приют у этого давнего политического недруга османов¹²⁸, и Сулейман счел необходимым решить проблему военным путем. Османский хронист Ашык-паша-заде дает выразительную картину пребывания Сулеймана и его войска в Азии. На целую зиму воинство остановилось на берегу одного из притоков р. Сакарьи неподалеку от местечка под названием Гёйнюк, занимаясь выпасом своих лошадей. Здесь Сулейман проводил зимние дни в беседах и пирах, отчего это место, по преданию, получило название Бей Кавагы (Тополь бея). Во всем этом мы видим традиционные черты быта вчерашних кочевников с незабытым еще почитанием больших деревьев, считавшихся у тюрок проводниками между миром людей и Небом.

Между тем Сулейману не пришлось продолжить свой поход. Бей Джаника Исфендияр предпочел избавиться от брата Сулеймана Мусы, отправив его в Валахию, к Мирче¹²⁹, и заключил мир с османским правителем.

Внешне поддерживавший дружественные отношения с Сулейманом, другой сын Баязида, Мехмед, на самом деле являлся его сильным политическим противником. Опираясь на свой центр в Амасье, Мехмед завоевал ряд областей Анатолии — Токат, Никсар, Сивас, — используя для этого главным образом конницу кочевников-туркмен. Одновременно он замышлял захват Бурсы, которую занимал сын Баязида Иса. Между войсками братьев в районе Улубада произошло сражение, победителем из которого вышел Мехмед. Иса бежал в Константинополь и в конце концов был выдан византийцами — но не Мехмеду, а Сулейману. Утвердившись в Бурсе, азиатской османской столице, Мехмед провозгласил себя верховным правителем Османского бейлика¹³⁰.

Действия Мехмеда встревожили Сулеймана, и он предпринял поход в Азию с целью завоевания Бурсы, что ему удалось сделать. Он вновь подчинил османской власти Анкару, вынудив Мехмеда удалиться в Амасью. Военные успехи Сулеймана во многом объяснялись наличием у него сильной пехоты — янычарского войска, по-прежнему возглавлявшегося агой Хасаном, служившим еще Баязиду. Да и его румелийская конница сипахи, как всегда, отличилась особым военным искусством.

Действия Сулеймана в Анатолии в свою очередь встревожили караманского бея, который, получив от Тимура свои прежние владения, восстановил Караманский бейлик в его прежнем виде и политическом значении. Зная о военных возможностях Сулеймана, он попытался заключить союз с Мехмедом, и Сулейман, сочтя силы сторон неравными и не сделав попытки подчинить своей власти анатолийские бейлики, предпочел возвратиться в Эдирне. Но лишь только Сулейман со своим войском удалился в свои европейские владения, его брат Мехмед вновь подчинил себе Бурсу¹³¹.

Тем временем отправленный Исфендияром в Валахию к Мирче сын Баязида Муса в 1409 г. сумел перебраться в Румелию и, собрав вокруг себя с помощью валашского князя, сербов и болгарских бояр небольшое войско, дал сражение Сулейману, которого на этот раз поддерживал византийский император. Во время этого сражения, которое произошло неподалеку от Константинополя, сербский отряд Мусы перешел на сторону Сулеймана, и это решило исход дела. Муса вынужден был бежать и скитался по Балканам и Фракии, собирая вокруг себя сторонников. Христианские союзники не оправдали его надежд, и он попытался найти себе помощников среди румелийских сипахи. Муса жестоко отомстил изменившим ему сербам, убив брата сербского деспота Вълка, переметнувшегося во время боя на сторону Сулеймана, а также его племянника Лазаря. Успехом Мусы можно считать переход на его сторону Филибе (Пловдива), признавшего его власть. Позднее, за то, что турецкая часть жителей Филибе поддержала Мусу, Сулейман сжег город¹³².

Многое в исходе борьбы между сыновьями Баязида зависело от того, кого из братьев поддержит румелийская конница сипахи. Она была кровно заинтересована в продолжении завоеваний турок в Европе, суливших ей немалые материальные выгоды. И дело было не только в этом. Турецкие акынджи, хранители тюркских кочевнических традиций, чувствовали свою жизнь наполненной смыслом лишь тогда, когда проводили время в седле. Между тем румелийские беи, основная военная и политическая опора Сулеймана, так и не дождались от него сколь-нибудь значимых военных предприятий. С чувством неприязни они следили за жизнью своего невоинственного и склонного к веселому времяпрепровождению правителя. Ашык-паша-заде прямо говорит о недовольстве румелийских беев правлением Сулеймана. Узнав о пребывании Мусы в Валахии, именно они призвали его явиться в Румелию и занять место брата: «Приходи, от того, что твой брат — бей, никакой радости, ибо он в беспрестанных пирушках — и ночью, и днем». Муса воспользовался недовольством сипахиев Сулеймана. К тому же на его сторону перешел один из беев акынджи Михаль-оглу Мехмед-бей, получивший от Мусы звание бейлербея, т. е. высшего военачальника сил сипахи. По рассказу османского хрониста, Муса переправился через Дунай в районе Силистрии и принял под свои знамена многочисленных румелийских тимариотов и примкнувших к ним добровольцев¹³³.

С набранным конным войском Муса двинулся против брата и под Софией разбил посланную против него армию Сулеймана, а затем двинулся к его столице Эдирне. Решающим в этом противоборстве оказался переход на сторону Мусы янычарского аги Хасана, которому Сулейман, по преданию, будучи пьян, нанес, по тюркским понятиям, ужасное оскорбление — отрезал ему кусок бороды¹³⁴.

Иногда клок бороды стоит царства. По рассказу хрониста, Сулейман встретил весть о приближении войска Мусы в бане, где предавался любимым занятиям — беседе и винопитию. Велев побить гонца, принесшего плохую весть, а затем и убив его, Сулейман и не подумал что-либо предпринять перед лицом опасности. Он ничего не сделал и после того, как старый военачальник Хаджи Эвреноз-бей сообщил ему, что Муса уже разбил часть его войска. Вмешавшемуся в разговор янычарскому аге Хасану пьяный Сулейман отрезал ножом кусок бороды, и тот вскричал, обращаясь к присутствующим беям и придворным: «Счастье и удача покинули этого человека!»¹³⁵ Смысл этой фразы был совершенно ясен туркам: Сулеймана покинула особая сила (субстанция), известная у древних тюрков под именем кут. Именно ее наличие позволяло верховному правителю успешно править своим народом.

Оскорбленный Хасан-ага заявил, что переходит на сторону Мусы, и призвал янычар последовать за ним. Переход Хасана с янычарами к противнику Сулеймана повлиял на колеблющихся. Многие беи последовали примеру янычарского аги. Сулейман, оставшись фактически без войска, был вынужден бежать в Константинополь с оставшимися верными ему людьми — Караджа-беем и Кара Мукбилем. Их взялся сопровождать в дороге проводник-туркмен¹³⁶. Во время пути, как рассказывает Мехмед Нешри, туркмен дал знать своим единоплеменникам, что везет бегущего из Эдирне Сулеймана. Отряд «тюрков» (так у Нешри) окружил беглецов и завязалась стычка, во время которой был ранен Караджа-бей, а Кара Мукбиль убит. В лошадь Сулеймана попала пущенная кем-то стрела, и османский бей упал на землю. Его схватили и связали, и здесь же он был застигнут погоней Мусы, который приказал убить своего брата-соперника. Сулейман был задушен, а тело его отослано в Бурсу, после чего Муса провозгласил свою власть во всей Румелии¹³⁷.

Ашык-паша-заде, выступающий в своем историческом труде «Хроники Дома Османа» противником братоубийственной борьбы в османской династии, дает иную версию гибели Сулеймана, который в его описании погибает не по приказу Мусы, а от рук жителей одной из румелийских деревень, в которой во время бегства остановился Сулейман. В осуждение этого убийства Ашык-паша-заде приводит рассказ о том, что прибывший затем в эту деревню Муса жестоко покарал жителей за смерть брата, предав ее огню¹³⁸. Однако скорее всего это выдуманная версия. Об удушении Сулеймана сообщают многие славянские летописи, называя даже дату события — 5 июня 1411 г.¹³⁹ Сам метод убийства (без пролития крови), распространенный именно в османской династии и уходящий своими корнями к древней тюркской традиции, указывает на то, что убийство было совершено по приказу Мусы.

Новый османский правитель оправдал ожидания румелийского войска, начав активные захватнические действия в пограничных землях. По-видимому, Муса пользовался большой поддержкой и среди румелийских кочевников, туркмен, находившихся тогда под сильным влиянием шейха Бедреддина Симави (Симавна-оглу). Последний нашел почетное место при дворе Мусы, будучи назначен кадиаскером. (На то, что туркмены Румелии поддерживали Мусу, указывает и рассказ Нешри о пленении и убийстве Сулеймана.) Муса совершил военный поход против Сербии и осадил Ново-Брдо, отнял у византийцев прибрежную европейскую полосу Черного моря, а также Фессалию и даже совершил нападение на Константинополь. С помощью доставшегося ему от Сулеймана сильного войска он нанес поражение при Инджекизе (Инеджегизе) переправившемуся через Босфор брату Мехмеду, вынудив его возвратиться в свои азиатские владения¹⁴⁰.

Узнав о гибели Сулеймана и воцарении в Эдирне Мусы, Мехмед сразу же двинулся из Амасьи в Бурсу, где был принят ее населением как новый османский правитель. (Здесь он провозгласил себя новым османским беем.)¹⁴¹ Влиятельная часть населения Бурсы была настроена в его пользу еще при жизни Сулеймана¹⁴² Мехмеду удалось подчинить своей власти все азиатские владения Османского бейлика, до того признававшие власть Сулеймана. Договорившись через своего посла о помощи византийского императора, с опасением наблюдавшего за действиями воинственного Мусы, Мехмед выступил против брата, но, как было сказано выше, потерпел поражение. Однако это не заставило его отказаться от планов по овладению Эдирне. В 1412 г. Мехмед дважды вступал в схватку с Мусой и дважды терпел поражение, находя затем убежище у византийского императора¹⁴³. Военные силы Мусы и Мехмеда явно были неравны. Янычарское войско и румелийская конница делали положение Мусы достаточно прочным. Однако вскоре в отношениях Мусы с румелийскими сипахи появилась трещина, которая сделала его более уязвимым перед братом. Не забыв об измене Сулейману военной верхушки Румелии, Муса заменил некоторых санбжакбеев своими слугами — кулами. Так, пост санджакбея получил глава азебов по прозванию Азеб-беги. Это было явным нарушением традиций и негласных прав румелийских сипахи, не терпевших в своей среде «чужаков». Подобные шаги Мусы вызывали неприязнь у турецкой военной верхушки Румелии. По какой-то неизвестной нам причине в темницу Дидимотики по приказу Мусы были брошены два пограничных бея Румелии — Юсуф-бей, предводитель сил акынджи в Северной Македонии, и Паша Йигит, пограничный бей Скопье. Бежав из тюрьмы, они возвратились в свои места и получили поддержку сербского деспота Стефана Лазаревича. Какая-то часть настроенных против Мусы румелийцев решила поддержать сына убитого Сулеймана — Орхана, которого византийцы переправили в Салоники, где ему должны были, по составленному плану, оказать помощь болярин-славянин Богдан и турецкие колонисты Македонии. Мусе удалось пленить Орхана, он приказал ослепить его и совершил карательный набег на Сербию, где близ Крушеваца в 1413 г. разбил войско сербского деспота при Вербнице¹⁴⁴.

Из этих событий ясно, что хитроумные византийцы затеяли политическую игру с целью устранить воинственного османского правителя — Мусу, сменившего миролюбиво настроенного по отношению к грекам Сулеймана. Козырями в этой игре стали сын Баязида Мехмед и сын Сулеймана Орхан. Однако разыграть обе карты долго не удавалось. Муса имел сильное войско и сам был превосходным военным предводителем. Не зря он имел прозвание Муса Кесиджи (Муса Разящий).

Не смирившийся со своими поражениями Мехмед между тем настойчиво стремился к своей цели. Узнав о недовольстве части румелийских беев, он привлек на свою сторону Эвреноз-оглу Али-бея, получил военное подкрепление от своего тестя, владетеля анатолийского княжества Зулькадыр Насиреддин-бея, и с 30-тысячным войском, куда помимо конницы входила и пехота¹⁴⁵, при помощи византийских судов переправился на европейский берег. В его армии находились и воины византийского императора¹⁴⁶. Эвреноз-оглу Али-бей посоветовал Мехмеду направиться в Македонию, чтобы иметь возможность соединиться там с сербами, имевшими все основания ненавидеть Мусу¹⁴⁷.

Высадившись на европейском берегу, Мехмед двинулся в сторону Сербии. Неподалеку от Филибе войска братьев едва не столкнулись друг с другом, однако Мехмед еще не был готов к сражению и обошел армию Мусы, удачно соединившись на Топлице с войском Стефана Лазаревича, македонского болярина Богдана и беями Румелии, перешедшими на сторону Мехмеда. Среди последних был и Паша Йигит, бежавший из тюрьмы в Дидимотике. Лишь после этого 10 июля 1413 г. Мехмед принял сражение на равнине близ деревни Чамурлу неподалеку от Самокова.

Муса, кроме румелийской конницы, имел в своем войске 7 тыс. янычар. Это были меткие стрелки из луков, принимавшие на себя, после азебов, первый удар конницы противника и способные нанести ей большой урон. Так было и на этот раз. Сам Муса сражался с большой храбростью, собственноручно порубив саблей множество врагов¹⁴⁸. Однако, согласно сохранившемуся рассказу, был убит своими же собственными янычарами¹⁴⁹. По другой версии, он бежал с поля боя, был настигнут погоней и задушен¹⁵⁰.

Хронист Ашык-паша-заде, ссылаясь на рассказ раннего османского историка Яхши Факиха, сообщает о событиях так: Мехмед явился со своим войском в местечко Йорус (район Ускю-дара), где, дождавшись судов, предоставленных ему византийским императором, переправился на них на европейский берег и расположился у Инджекиза. Сюда же прибыл с отрядами румелийских сипахи Эвреноз-оглу Али-бей. Тогда же к Мехмеду перешел и Михаль-оглу Яхши-бей, представитель знатного рода румелийских сипахи. И тот и другой были авторитетными лидерами в среде военной верхушки, и их поддержка много значила для успеха дела Мехмеда. Брат Михаль-оглу Яхши-бея, Мехмед-бей, являлся бейлербеем Мусы и, как пишет Ашык-паша-заде, сам послал Яхши-бея в войско Мехмеда. Это обеспечивало интересы фамилии в случае победы любого из противников. На сторону Мехмеда перешли многие тимариоты Румелии — Мусе остались верными лишь силы акынджи и янычары, хотя ага янычарского корпуса предпочел переметнуться на сторону Мехмеда¹⁵¹.

Сражение возле Самокова, как уже указывалось, было проиграно Мусой. При этом, по сообщению Нешри, янычары сражались на его стороне до последнего, но не смогли повлиять на исход сражения¹⁵². Конница акынджи, сражавшаяся на стороне Мусы, в одиночку не была способна выигрывать крупные сражения, требовавшие известной тактической выучки. По существу, акынджи были мастерами внезапных набегов, ставящих своей целью разграбление вражеской территории. Сообщая о конце Мусы, Ашык-паша-заде пишет, что он бежал с поля боя в сопровождении своего раба по имени Терзи Саруджа. В одном месте лошадь османского бея, якобы споткнувшись, упала, а раб, сопровождавший своего хозяина, перебил ей сухожилия и доставил Мусу к Мехмеду. Рассказывая о смерти Мусы, Ашык-паша-заде опять прибегает к иносказательности, не одобряя братоубийства. Он пишет, что вечером в шатре Мехмеда состоялся совет, на котором обсуждалось сложившееся положение. Затем, не упоминая имени Мусы, хронист загадочно добавляет, что некто «в ту же ночь был отправлен к „дедам” в Бурсу»¹⁵³. Читатель, впрочем, хорошо понимал, что речь идет о Мусе, который был убит, а его тело отправлено в Бурсу для захоронения в месте погребения его предков.

Чтобы подчеркнуть свое неприятие убийств внутри османской династии, Ашык-паша-заде заканчивает описание обстоятельств воцарения Мехмеда стихами:

В междоусобной борьбе сыновей Баязида за власть янычары использовались каждым из претендентов. Янычары имелись у Исы, когда тот осаждал Бурсу. Янычарской корпус был в войске Сулеймана¹⁵⁵. По наследству от него он перешел к Мусе. Конечно, янычары как пехотное подразделение являлись важным дополнением к конному войску. Но не только это было важным. Наличие янычар должно было указывать на высокий статус верховной власти, повышало авторитет правителя, позволяло ему иметь некоторую военную силу, независимую от сипахийского воинства, часто преследовавшего собственные интересы. Хотя и янычары, как это видно из рассказанных событий, не всегда являлись надежной опорой власти.

Единоличное воцарение Мехмеда ознаменовало собой восстановление Османского государства и начало его политического возрождения. Наследнику Баязида, казалось, ничто не связывало рук. Он наказал слуг своего брата, не оказавших ему должной поддержки. Бейлербей Мусы, Михаль-оглу Мехмед-бей, представитель старой военной аристократии Румелии, был отправлен в изгнание в Токат, где ему была назначена пенсия — 1000 акче в месяц. От худшей участи его спасло то, что его брат, по его же совету, перешел на сторону Мехмеда. Шейх Бедреддин, поддерживавших Мусу, с сыном и дочерью, был отослан в Изник с такой же суммой денежного содержания. Вся Румелия признала власть Мехмеда, который отправил письма с извещением о своем воцарении всем соседним государям¹⁵⁶. Завершилось восстановление Османского государства, но, как оказалось, не закончился смутный период его истории.

Византийский император Мануил, оказав помощь Мехмеду, рассчитывал на установление мирных отношений со своим мусульманским соседом, а возможно, и на территориальные уступки. Действительно, после победы Мехмед был настроен к грекам вполне миролюбиво и в письме, посланном византийскому императору, даже назвал его отцом¹⁵⁷, подчеркнув политическое старшинство императора. Византия получила обратно отвоеванную Мусой прибрежную полосу Черного моря и Фессалию. Сербия также смогла возвратить себе ряд своих областей. Валашский господарь Мирча, владетели Мореи и полунезависимые болгарские боляре прислали в Эдирне своих послов с выражением своей покорности. Однако Мирча лишь через три года начал выплачивать ежегодную дань Мехмеду и то после того, как тот предпринял военный поход против валашских земель, захватив ряд городов на правом берегу Дуная, а также Джурджево¹⁵⁸.

По сообщению Халкокондила, Мехмед, поддерживая мирные отношения с Византией, старался, чтобы янычары не сообщались с греками из страха их бунта и возможного предательства¹⁵⁹, помятуя, очевидно, о той роли, какую они сыграли во время его борьбы с Мусой. Это первое в исторической литературе того времени (XV в.) упоминание о некой политической роли, которую начали приобретать янычары в османской истории.

Возрождение Османского бейлика между тем не входило в расчеты его главного противника в Малой Азии — караманского бея. Воспользовавшись уходом Мехмеда из Азии для борьбы с братом Мусой, Мехмед-бей Караманоглу попытался захватить азиатскую столицу османов Бурсу. Двигаясь к ней из Силиври, он грабил и жег места, по которым проходила его армия, опустошив все вокруг Бурсы. 31 день он осаждал ее, делая подкопы под крепостные стены города. Однако субаши Бурсы Хаджи Иваз-паша умело оборонялся. Вовремя обнаруживая места подкопов, осажденные каждый раз убивали минеров. Он также помешал осаждающим лишить город воды, продержавшись до того момента, когда к Бурсе подошла траурная процессия с телом убитого Мусы. Это отрезвляюще подействовало на Мехмеда Караманоглу. Он снял осаду с Бурсы и возвратился в свой бейлик. Борьба двух Мехмедов была еще впереди.

Договорившись о помощи со стороны глав бейликов Джаник и Гермиян, османский правитель включил в свое войско их военные отряды и получил от них необходимое боевое и иное снаряжение для ответного похода против караманского бея¹⁶⁰. Бей Джаника даже прислал в войско Мехмеда своего сына Касыма.

Вначале Мехмед отправил против караманского бея войско под командованием своего везира и военачальника Баязид-паши. При местечке Чикель произошло сражение, в результате которого в плен попал сам караманский бей. Только после этого Мехмед сам выступил со всем своим войском против Коньи. В руках у османов находился не только правитель Карамана, но и его сын Мустафа-бей. Неудивительно, что Мехмеду удалось заключить со своим врагом — караманским беем — очень выгодный для себя договор, по которому к нему перешли Акше-хир, Сейдишехир, область Оклука, где жили кочевые племена, Бейшехри, Сиврихисар, Чам и Нигде. Таким образом, к Мехмеду переходила значительная часть Караманского бейлика. Караманскому бею как вассалу Мехмедом было пожаловано, по сообщению Ашык-паша-заде, почетное платье и знамя, несколько прекрасных лошадей и рабов. Довольный Мехмед с триумфом возвратился в Европу, а караманский бей, по преданию, произнес: «Вражда моя продлится до [дня] воскресения из мертвых»¹⁶¹.

Нешри упоминает еще о каком-то походе Мехмеда против караманского бея, во время которого тот якобы униженно просил не захватывать его столицу Конью¹⁶². Скорее всего, имеется в виду поход Мехмеда, предпринятый им против Караманоглу еще до своей победы над братом Мусой. О вышеописанном же походе Мехмеда I Нешри рассказывает приблизительно то же, что и Ашык-паша-заде, с добавлением некоторых любопытных подробностей, которые помогают понять соотношение сил противников. Если Ашык-паша-заде прямо говорит о том, что Мехмед не решился с ходу сразиться с войском Мехмед-бея и послал навстречу противнику войско Баязид-паши, то Нешри дипломатично пишет о болезни, помешавшей якобы Мехмеду сразу же лично возглавить войско. Нешри рассказывает также о военной хитрости, примененной Баязид-пашой, для того чтобы пленить караманского бея и его сына. Подчеркивает он и вассалитет Мехмед-бея Караманоглу, сообщая, что тому были пожалованы знамя и барабан¹⁶³ — бесспорные знаки вассалитета в тюркской среде Малой Азии.

Продолжением политики подчинения соседних владетелей явился поход Мехмеда против Валахии, вассалитет которой предстояло восстанавливать. В этом военном предприятии Мехмеда участвовали отряды его вассалов — бея Джаника и караманского бея. За Дунай для грабежа валашских земель были посланы отряды румелийских акынджи, возвратившиеся с богатой добычей. Воевода Валахии вынужден был подчиниться и отправил Мехмеду харадж, а также своих сыновей в качестве почетных заложников при османском дворе.

Политика захватов и расширения своих владений проводилась Мехмедом не только с помощью войн. Не желая вступать в военный конфликт с беем Джаника Исфендияром, признававшим сюзеренитет османского султана, Мехмед сумел завладеть частью его земель с помощью находившегося при его дворе на службе сына Исфендияра — Касым-бея. Мехмед попросил Исфендияра выделить Касыму в качестве «тимара» земли от Кас-тамону до Тосьи и Каледжика, пообещав пожаловать ему земли и лично от себя. При этом Мехмед ссылался на твердое желание Касыма остаться у него на службе. Это была плохо замаскированная аннексия части земель соседнего тюркского бейлика. Естественно, Исфендияр так это и расценил и попытался протестовать. Он прибегнул к помощи везира Мехмеда Баязид-паши, которого попросил выступить своим предстателем перед османским правителем. При этом Исфендияр заявил, что просимые земли являются его собственным дирликом¹⁶⁴, и он готов передать их самому Мехмеду, но не своему сыну. Любопытно обоснование, какое дает Исфендияр. Он заявляет: «Я являюсь везиром (здесь: слугой. — И. П.) [моего] господина (Мехмеда. — И. П.) и потому возвращаю [ему] Кангры и Каледжик с округой… Я отдаю [их] моему господину, а не Касыму, этому носителю злосчастья». Мехмед не возражал против передачи ему земель с такой формулировкой, но тотчас же предоставил их от своего имени Касыму. Последний владел ими, находясь на османской службе, до самой своей смерти. Таков рассказ Ашык-паша-заде¹⁶⁵.

Из этого рассказа видно, что иерархические отношения соподчинения были весьма чувствительным предметом в отношениях между тюркскими правителями Малой Азии и их вассалами. Они строились по общепризнанным правилам. Исфендияр, бей Джаника, признавал свою вассальную зависимость от османского султана, называя себя его «везиром», по праву чего, как он считал, он владел своими землями. Только Мехмеду, своему сюзерену он имел право передать их. Но, конечно, здесь усматривается казуистическая уловка Исфендияра, не желающего расставаться со своими владениями.

Период восстановления былой политической силы Османского государства сопровождался мощным общественнорелигиозным движением¹⁶⁶, во главе которого стояли шейх Бе-дреддин Махмуд Симави, Бёрклюдже (у Ашык-паша-заде — Юреклидже) Мустафа и Торлак Кемаль. Об идеях движения многое известно. Добавим лишь, что религиозное брожение умов в период правления Мехмеда I затронуло не только земли Османского государства в Анатолии и Румелии. Близкие по характеру идеи всегда словно носятся в воздухе, приводя в возбуждение умы вокруг. Питаемое другими соками, это брожение на византийской почве проявилось в виде смелых религиозно-философских построений, обнародованных, например, признанным главой литературных кругов Мистры Георгием Плифоном, преподававшим неоплатоновскую философию. Во время заседания Флорентийского собора Плифон заявил, что христианство и ислам вскоре уступят место новой религии, близкой античной философии. (Главный трактат Плифона был сожжен его противником Схоларием¹⁶⁷.)

Утвердившись во власти не без помощи византийцев, Мехмед был настроен миролюбиво. Он подтвердил за ними право на Салоники и юго-восточную Фракию. Всем владетелям в Греции он обещал мир и лишь Венеция была слегка наказана им за поддержку его брата Мусы: флот османов разграбил принадлежавший Венецианской республике о. Эвбея. Однако вскоре не слишком сильный турецкий флот был разбит адмиралом Лорендано, и Мехмед предпочел заключить в 1416 г. мир и с Венецией.

Мануил II посчитал, что наступило время передышки в борьбе с турками и ею следует воспользоваться для укрепления своей обороны. Византийцы вернулись к своему старому проекту и в самом узком месте Коринфского перешейка всего за два месяца была построена стена с башнями. Император надеялся создать для греков убежище в Морее на случай падения Константинополя. В Морее Мануил провел около двух лет — его двор в это время пребывал в Мистре (древняя Спарта). В это время степень доверительности отношений между Мануилом II и Мехмедом I была такова, что совместно ими обсуждались дела чрезвычайной политической важности. Так, когда в Салониках зимой 1416 г. укрылись так называемый Лжемустафа, человек, выдававший себя за пропавшего без вести после битвы под Анкарой сына Баязида, а также Джунейд-бей, представитель тюркской династии Айдыноглу, начались активные переговоры между Мехмедом и Мануилом. Дело было чрезвычайно неприятным для Мехмеда и представляло для него огромную важность. Лжемустафа претендовал на власть в Османском государстве, пытаясь воспользоваться религиозной и социальной смутой, которой была в это время охвачена область Айдын. Воспользовавшись той же смутой, желал восстановить свою власть в Айдынском бейлике Джунейд-бей. Лжемустафу он считал своей козырной картой.

Согласно османским источникам, Мехмед придавал огромную важность улаживанию дела. В попытке заполучить обоих смутьянов, он осадил Салоники¹⁶⁸. По приказу византийских властей оба они были переправлены в Мистру, где должны были жить на деньги, посылаемые османским правителем¹⁶⁹. Мануил II не выдал их Мехмеду, полагая, что в его руках они будут гораздо полезнее. Сообщение византийских источников о том, что Мехмед назначил Лжемустафе пожизненную пенсию, как кажется, свидетельствует о том, что тот действительно был братом османского султана. Слова Энвери, который пишет в своей исторической поэме, что сына Баязида Мустафу пленил чагатайский эмир (т. е. Тимур) и через несколько лет плена он вернулся на родину¹⁷⁰, также подтверждают это.

В 1420 г. Мехмед вознамерился переправиться из Румелии в свои азиатские владения. В Константинополе раздавались голоса, предлагавшие воспользоваться этим и убить османского правителя. Сторонники убийства утверждали, что им известно о его планах, после улаживания дел в своих азиатских владениях, осадить Константинополь. По преданию, Мануил проявил благородство, отказавшись последовать этому совету. «Я не нарушу клятву, которую дал ему, даже если бы убедился, что он собирается захватить нас в плен, когда будет здесь; если же, напротив, он нарушит свои клятвы, остается уповать на Бога, который много сильнее его», — произнес якобы византийский император. Мануил выслал навстречу прибывающему Мехмеду посольство из знатных и прославленных греков — Димитрия Леондариса, Исакия Асана и Мануила Кантакузина — со свитой, состоявшей из сыновей знатных византийских граждан и воинов. В Кутилоне, где они встретились, османскому правителю были преподнесены дары от византийского императора. Все вместе они доехали до Ди-плокиониона (ныне район Стамбула Бешикташ), при этом на протяжении всего пути Мехмед беседовал с Леондарисом.

В Диплокионионе Мехмеда встретил сам византийский император с сыновьями. Здесь он и Мехмед сели на приготовленные для них галеры и поплыли к азиатскому берегу в Ску-тарион (Скутари, тур. Ускюдар). Сойдя на берег, Мехмед вошел в приготовленный для него шатер, а Мануил с сыновьями остался на галере. Оба провели время в пиршестве, присылая друг другу в знак расположения различные яства. Так продолжалось до вечера, когда Мехмед, сев на лошадь, двинулся по дороге к Никомедии (тур. Измид), а византийский император на галере возвратился в европейскую часть Константинополя¹⁷¹.

Сфрандзи, рассказывающей об этой встрече Мехмеда, нарисовал любопытную картину дружелюбных отношений между византийским и османским правителями. Она сопоставима с современной картиной «встречи в верхах», с той оговоркой, что хозяева и гости провели торжественную встречу друг с другом в раздельных помещениях. Во всяком случае, картина в высшей степени благостная. Любопытно, что незадолго до своей смерти Мехмед, поручил заботам византийского императора своих младших сыновей¹⁷².

В период правления Мехмеда, получившего известность в османской истории как Мехмед I, обнаруживается новая роль янычарского корпуса. После сына Османа Орхана, и до Мехмеда I, ни один из османских правителей не умер естественной смертью. Борьба за власть в османской династии, кончавшаяся физическим уничтожением соперников, заставляла Мехмеда позаботиться о спокойствии в государстве после своей кончины. Еще при жизни он объявил своим преемником старшего сына Мурада, пытаясь таким образом предотвратить возможную междоусобную борьбу. В условиях непрекращавшихся попыток соперников османской династии в Малой Азии восстановить свою политическую независимость, где кроме караманского бея активно действовали представитель династии Айдыноглу Джунейд-бей и бей Джаника Исфендияр, поддерживавшие движение шейха Бедреддина, следовало опасаться попыток со стороны соперников привлечь на свою сторону сипахийское воинство, верхушка которого в своих интересах охотно участвовала в политической борьбе. Здесь впервые на исторической арене Османского государства в качестве важного инструмента защиты государственных интересов османской династии было использовано придворное войско янычар.

По совету Хаджи Иваз-паши, придворного Мехмеда I, тотчас после смерти этого османского правителя (1421) янычары были посланы из столицы в Бига. Там было определено место сбора анатолийского войска в ложно объявленном походе против мятежного Джунейда Айдыноглу. На самом деле янычарам предстояло явиться в Бурсу, чтобы оказать поддержку старшему сыну Мехмеда I Мураду, извещенному о смерти отца. Получив положенное им жалованье, янычары выступили из Эдирне. В течение 41 дня приближенные Мехмеда I скрывали смерть правителя, стараясь представить дело так, будто он находится в болезни. Наконец в Эдирне получили известие о том, что в Бурсе произошла интронизация Мурада и что в азиатской столице Османского государства уже читается хутба с его именем. Лишь после этого в Эдирне было объявлено о смерти Мехмеда. Тело его затем было перевезено в Бурсу для погребения¹⁷³. В условиях реальной опасности возникновения борьбы внутри военной феодальной верхушки в пользу иных претендентов на верховную власть янычары сыграли роль той силы, которая обеспечила защиту государственных интересов и обеспечила переход власти к законному наследнику престола.

Мехмед Нешри, описывая этот эпизод междуцарствия, сообщает, что кулы (придворная гвардия), остававшиеся в Эдирне, чуя неладное, настоятельно требовали аудиенции у Мехмеда, и в случае обнаружения смерти правителя, следовало опасаться грабежей и беспорядков в городе¹⁷⁴. Чтобы избежать этого, во дворце даже была разыграна ловкая инсценировка — Мехмед с помощью искусных приемов был представлен «живым» перед проникшими во дворец кулами.

Несмотря на все принятые меры предосторожности, смена власти в Османском государстве не обошлась без волнений и смут. Воспользовавшись тем, что воцарившийся Мурад II находился в азиатской части страны, византийцы вмешались в ход дел и разыграли карту в лице сына Баязида I Мустафы (Лже-мустафы), поддержав его претензии на верховную власть. Мустафа был дядей нового османского правителя Мурада II и по древним канонам тюркского социума, как старший в линии, имел на нее все права. Выпущенный византийцами из Мистры, Мустафа появился в Гелиболу в сопровождении небольшого вой-ска своих сторонников — румелийских сипахи и Джунейда Айдыноглу — и объявил о том, что является сыном Баязида и требует присягнуть ему как законному правителю. Окрестное население Гелиболу под угрозой применения силы было вынуждено подчиниться. Мустафа был пропущен в Эдирне, где произошла его интронизация. В Эдирне и Сересе даже была отчеканена монета с его именем. Налицо было двоевластие.

Кто поддержал Мустафу и почему? Ведь в Бурсе уже был провозглашен законный правитель. Прежде всего политическую поддержку предполагаемому сыну Баязида оказала Византия, действовавшая по принципу «нанеси любой вред врагу». Мустафа был выпущен из Мистры, где содержался вместе с Джунейдом Айдыноглу, по инициативе сына византийского императора, Иоанна (будущий Иоанн VIII Палеолог), фактически правившего вместо отца еще при его жизни. Именно Иоанн настоял на том, чтобы вмешаться в дела османского престолонаследия и возвести на османский трон удобную для себя фигуру¹⁷⁵. Иоанн на галерах отправился в Галлиполи (Гелиболу), обеспечил там поддержку Мустафе, и после того как тот взошел на престол в Эдирне, попросил у него вернуть византийцам Галлиполи. Сфрандзи пишет, что Мустафа ответил, однако, отказом: «Все турки говорят, что наша вера — в Каллиполи, и мы никак не можем отдать его»¹⁷⁶.

В турецкой среде Мустафа обеспечил себе поддержку прежде всего пограничных сил акынджи, несших охрану границ в Фессалии. Среди его сподвижников мы находим имена беев из семейства Эвреноз-оглу, предводителя войск акынджи Турахан-бея, представителей рода Гюмлю-оглу — беев пограничного всадничества, почитавшего тюркские традиции. Из перечисленных военачальников Турахан-бею, бею пограничной области Водена (западнее Салоник), принадлежала особо активная роль в поддержке Мустафы, которого он мог знать лично во время пребывания того в Салониках и Мистре. Большую роль в возведении Мустафы на османский престол играла и поддержка Джунейда Айдыноглу, мечтавшего о возрождении своего бейлика и восстановлении собственной власти.

Следует отметить, что в Румелии в результате интенсивного переселения сюда кочевых туркменских племен из Анатолии, проводившегося предшествующими османскими правителями, оказались сконцентрированы значительные кочевнические массы, которые хотя и переходили к оседлости, однако постоянно подпитывали архаический культурный субстрат, сохранявшийся в тюркской народной среде. Именно эта среда создавала питательную почву для постоянной реанимации старых кочевнических традиций, в том числе архаических норм права, чем умело пользовалась военная верхушка. Поддержка притязаний Мустафы на верховную власть со стороны части румелийских сипахи и крестьян была возможна лишь при условии сохраненной народной памяти о традиционных нормах права кочевников. Мустафа, согласно этим нормам, имел законное право на власть, так как был старшим в роде Османа, единственным из оставшихся в живых сыновей Баязида, как когда-то имел право на власть брат Эртогрула Дюндар, дядя Османа. Именно поэтому с Мустафой произошло то, о чем пишет Ашык-паша-заде: «Вся Румелия признала его»¹⁷⁷. Именно поэтому, как представляется, посланный Мурадом II из Бурсы Баязид-паша, прибыв в Румелию для военной борьбы с узурпатором, нашел здесь для себя очень малое число сторонников и был разбит со своим войском армией Мустафы, на стороне которого вскоре оказалось все румелийское войско.

20 января 1422 г. Мустафа с 12 тыс. сипахи и 5 тыс. присоединившихся к ним азебов высадился в Ляпсеки и направился к Бурсе. Мурад, узнав о приближении армии соперника, с наличными силами немедленно выступил из Бурсы, подошел к Улубаду и приказал разрушить мост через речку того же названия.

Против янычар, находившихся на стороне Мурада, действовала нерегулярная пехота — румелийские азебы, приведенные с собой Мустафой. Их атака, однако, не имела успеха. Действовавший из засады везир и военачальник Мурада II Умур-бей смог сдержать их натиск. Военачальники Мурада, однако, понимали истинное соотношение сил и решили прибегнуть к методам агитации. Много сил было потрачено на распропагандирование румелийских сипахи Мустафы. На берег реки выехал один из самых авторитетных военачальников Мурада, бей румелий-ских акынджи Михаль-оглу Мехмед, бывший бейлербей Мусы, в свое время сам наказанный за предательство и высланный Мехмедом I в Токат. Назвав себя, он начал поименно вызывать беев румелийского войска, назвав Турахан-бея предателем¹⁷⁸. Бывший предводитель всего румелийского войска демонстрировал, что на сей раз служит законному правителю, и призывал к этому своих бывших товарищей. Одновременно Мустафе и Джунейду были посланы письма, ложно сообщавшие, что румелийское войско во время сражения расправится с ними и перейдет на сторону Мурада. Джунейду при этом было обещано передать в управление область Айдын, если он признает власть Мурада¹⁷⁹.

Сообща все предпринятые меры возымели успех. С наступлением ночи Джунейд со своими людьми покинул ставку Мустафы и отправился в свои бывшие владения. Утром, по предусмотренному плану, на позиции Мустафы была совершена атака со стороны фланга, где находились воины Хаджи Иваз-паши, как и предупреждалось в письме. Увидев это, Мустафа засомневался и поверил в возможную измену своего войска. К тому же он не мог не заметить исчезновения Джунейда и приписал это переходу его на сторону противника, в рядах которого в это время всячески демонстрировали радость по случаю перехода Джунейда на сторону Мурада. Выведенный таким образом из равновесия Мустафа с небольшой свитой предпочел бежать, а после его бегства румелийскому войску ничего не оставалось, как присягнуть законному правителю.

Преследуя Мустафу со своим войском, Мурад II оказался перед трудной задачей. Для переправы в Гелиболу, все еще находившегося в руках Мустафы, он не имел судов. К счастью, нашлось одно христианское судно (Нешри пишет, что это было торговое судно генуэзцев)¹⁸⁰, команда которого за 15 тыс. флоринов вызвалась перевезти людей Мурада на европейский берег. Посредником в этом деле оказался житель Гелиболу Тахартсыз Хатиб, один из людей великого везира Мурада II Ибрахима. Ночью на европейский берег было переправлено значительное число воинов Мурада. Были перевезены также осадные машины и тюфенки. В данном случае имеются в виду не ружья (пищали или мушкеты), называвшиеся тем же словом, а оружие, заряжавшееся нефтью и служившее для поджогов в осаждаемых крепостях¹⁸¹. Мурад готовился брать османскую столицу в Европе — Эдирне — с помощью осады.

Жители Гелиболу, вынужденные незадолго до этого присягнуть Мустафе, с почетом встретили Мурада, которому с неожиданной легкостью удалось вступить в Эдирне. Мустафа (возможно, всё же Лжемустафа) был пойман, привезен в столицу и повешен¹⁸².

В перипетиях междоусобной борьбы большую роль в победе Мурада сыграло янычарское войско. Именно оно было ядром военной силы Мурада II. К этому времени янычары уже начали прорастать корнями в чуждую им по рождению конфессиональную и этническую среду. Автор XV в., Халкокондил, отмечает, например, повествуя о времени правления Мурада II, что в янычарских казармах Эдирне, запрещалось жить их сыновьям¹⁸³. Это означает, что янычары, нарушая все запреты, уже начали заключать браки с местными жительницами, интегрируясь таким образом в турецкую культурную среду.

Мурад извлек урок из миролюбивой политики своего отца по отношению к соседним христианским государствам. Она дискредитировала себя, так как порождала недовольство в среде румелийских сипахи, солидарную силу которых Мурад испытал в полной мере. Византия, деятельно помогавшая его сопернику Мустафе захватить власть, стала рассматриваться Мурадом в качестве его главного политического врага. Халкокондил пишет, что очень скоро османский правитель попытался осадить Константинополь, послав к его стенам войско румелийского бейлербея Михаль-оглу Мехмед-бея. Оно разграбило окрестности византийской столицы, а вскоре сюда прибыл и сам Мурад со своим янычарским войском и придворными сипахи. (Халкокондил в своем труде сообщает, что их состав, в частности силяхтары, пополнялся за счет выслужившихся янычар¹⁸⁴.) В придворное войско в это время входили и гарибы, всадники, которых набирали для придворной службы из Азии и Северной Африки. Халкокондил отмечает, что состоявшие на жалованье гарибы отличались большой храбростью. В составе этого же придворного конного войска имелись всадники улу-феджи, которых в XV в. насчитывалось около 800 человек. Наконец, при дворе султана имелись конногвардейцы, известные как сипахи. Их, по сообщению Халкокондила, было 200 человек. Придворными сипахи становились сыновья наиболее знатных лиц двора или просто «порядочных людей», как пишет этот греческий автор¹⁸⁵.

По сообщению Халкокондила, в период правления Мурада II янычары активно использовались при взятии крепостей. Они же служили артиллеристами. Во время упомянутой осады византийской столицы Мурадом янычары неоднократно штурмовали ее крепостные стены, но грекам удавалось сбрасывать их оттуда¹⁸⁶.

Османские историографы по какой-то причине обходят молчанием эту попытку Мурада II овладеть Константинополем. Мехмед Нешри посвящает в своем труде этому событию всего лишь одну строку¹⁸⁷. Византийские же авторы не только пишут, но и подробно рассказывают об этом. Упоминает об этой осаде и Сфрандзи¹⁸⁸. Из греческого сочинения Иоанна Канана, специально посвященного описанию осады, мы узнаем, что у турок в это время имелись осадные машины¹⁸⁹. Из сообщения других авторов известно, что армия Мурада, осаждавшая Константинополь, не была слишком многочисленной. В составе войска Михаль-оглу было 10 тыс. воинов, с Мурадом к византийской столице подошло еще 20 тыс. В этой осаде приняли участие и имевшиеся у турок морские суда¹⁹⁰. Овладению Константинополем было придано большое религиозное значение. С новой силой при Мураде, подталкиваемом политическими обстоятельствами, начал возрождаться лозунг священной борьбы с неверными. К стенам византийской столицы, осажденной турецким войском, явилось множество дервишей во главе с имамом, который опоясал Мурада «мечом Пророка». Это был прославленный Эмир Султан, почитавшийся турками святым. Он приехал в Бурсу из Средней Азии, как показывает его нисба ал-Бухари, еще в правление Баязида I. Сын суфия и сам суфий, он приобрел в Бурсе множество учеников, мюридов, и женился на дочери Баязида I Хунди-хатун¹⁹¹.

Эмир Султан назначил день решительного штурма. Взятию Константинополя, оплота восточного христианства, представители мусульманского религиозного авторитета придавали особое значение. Мураду нужна была победа, которая у тюрков всегда являлась подтверждением высокого небесного покровительства правителя. Возможно, поэтому, не вполне полагаясь на духовную помощь суфиев, Мурад объявил об отдаче города на разграбление.

К штурму готовились тщательно. Крепостные стены Константинополя турки опоясали частоколом, из-за которого беспрерывно велся обстрел из катапульт. Наконец к стенам удалось подкатить осадные башни. Утром 24 августа 1422 г. турки пошли на приступ, громко выкрикивая имена Аллаха и Мухаммада. Начали бить пушки, воздух наполнился тысячами пущенных стрел¹⁹². Главная роль в штурме принадлежала янычарам, которым удалось взобраться на крепостные стены. Жители Константинополя отчаянно сопротивлялись, сбрасывая на штурмующих всё, что было под рукой. Среди защитников стен византийской столицы были даже женщины. Несмотря на громадную силу напора наступавших, им все же не удалось успешно завершить штурм. Взобравшиеся на крепостные стены неизменно падали с высоты, убитые или сброшенные вниз защитниками. Ночью, неожиданно для обороняющихся, турки сняли осаду и ушли из-под стен Константинополя¹⁹³.

Принято считать, что византийскую столицу спасло сообщение о появлении у стен Бурсы войска младшего брата Мурада II, Мустафы, которому в это время было всего 12 лет. Однако это не совсем так. Сфрандзи пишет, что 30 сентября 1422 г. брат Мурада II Мустафа прибыл в Константинополь. 1 октября он явился «на поклон к василевсам». Однако Мануила в это время разбил неожиданный паралич. Проведя несколько дней в напрасном ожидании и так и не получив аудиенции, Мустафа отправился в Силиври, а уже оттуда перебрался в Бурсу¹⁹⁴. К этому времени турок уже много дней не было под стенами Константинополя. Видимо, какие-то иные причины побудили Мурада отказаться от захвата византийской столицы.

Турецкая армия в это время еще не имела достаточно сильной артиллерии и осадной техники, чтобы в достаточной мере разрушить мощные крепостные стены византийской столицы. Такая артиллерия появилась у турок только во время правления сына Мурада И, Мехмеда II¹⁹⁵. Не было еще у османов и достаточно сильного и многочисленного флота, чтобы полностью блокировать город со стороны моря. Кроме того, недостаточной была численность янычарского войска, сыгравшего основную роль при взятии турками Константинополя в 1453 г.

Между тем разгорался новый внутридинастийный конфликт — между Мурадом II и его младшим братом Мустафой. Мустафу в его притязаниях на власть поддерживал его воспитатель-дядька (лала) Шарабдар Ильяс. Османские источники сообщают, что еще при жизни Мехмеда I Мустафе был назначен в управление санджак Хамид-эли¹⁹⁶. Однако ясно, что Мустафа был слишком юн, чтобы принимать политические решения. Кое-что проясняет известие о том, что бей Гермиянского бейлика, очевидно, после смерти Мехмеда I, объявил Мустафу своим приемным сыном¹⁹⁷. Это означало, что покровителем Мустафы и фактическим правителем области Хамид-эли становился старый соперник османов, представитель династии Гер-мияноглу. Именно он, воспользовавшись отсутствием в Азии Мурада II, направил своего приемного сына-подростка с войском, состоявшим из сипахи области Хамид-эли, против Бурсы. В этом предприятии военную помощь Мустафе оказал и давний враг османской династии караманский бей. С его стороны были посланы военные формирования племени тургутлу¹⁹⁸.

Опасаясь осады, жители Бурсы решили откупиться. Для переговоров с дядькой Мустафы Шарабдаром Ильясом Бурса послала депутацию ахи с собранными городом деньгами и дорогими тканями. Сам Мустафа с войском находился в это время под Изником в местечке Фидйе. Ахи, вручив подарки Шараб-дару, который являлся командующим войска Мустафы, просили его не подвергать осаде совсем недавно восстановленную и укрепленную Бурсу. Они говорили, что в случае взятия Бурсы караманский бей, явившись, непременно разрушит и сожжет город. Ахи предлагали Мустафе взамен вступить в Изник, близ которого он находился уже в течение 40 дней¹⁹⁹.

Войдя в Изник, Мустафа разместился во дворце великого везира Ибрахим-паши. Отсюда он начал рассылать от своего имени указы о выдаче тимаров, действуя как полноправный правитель. При этом оказалось достаточно людей, которые воспользовались ситуацией и с выгодой для себя признали Мустафу законным правителем²⁰⁰.

Серьезных шансов утвердиться во власти у Мустафы не было. Мурад понимал, что перед ним слабый соперник, не обладающий достаточной военной силой. Шарабдару Ильясу было послано письмо, в котором его просили держать под своим неусыпным контролем Мустафу до подхода войска законного османского правителя, при этом в награду Шарабдару была обещана должность анатолийского бейлербея. Когда Мурад со своим войском подошел к Изнику и окружил город, жители его, ждавшие этой минуты, с готовностью открыли ворота, через которые в город вступил румелийский бейлербей Михаль-оглу Мехмед-бей с отрядом своих телохранителей.

Везир Мустафы Таджеддин-оглу попытался воспрепятствовать захвату своего малолетнего государя и ему даже удалось убить Михаль-оглу. Однако и сам он был тут же зарублен кулами бейлербея. В это время подкупленный Шарабдар Ильяс посадил Мустафу на лошадь и насильно, невзирая на его мольбы, доставил в ставку Мурада, где он был немедленно казнен. Тело его было погребено в Бурсе рядом с могилой отца, Мехмеда I²⁰¹.

Описывающий эти события Ашык-паша-заде, придерживаясь своей твердой позиции морального осуждения убийств внутри рода Османа, вновь иносказательно пишет о казни Мустафы, вставляя в текст стихи, посвященные братоубийствам. Он приводит также оправдывающие произведенную казнь слова Шарабдара Ильяса, который говорит о вреде, который несет с собой наличие братьев у правителя. Любопытна и моральнорелигиозная аргументация Шарабдара Ильяса, который оправдывает свой предательский поступок тем, что в мир иной отправился мальчик, еще не успевший коснуться грязи земного существования и покинувший земной мир безгрешным²⁰². Такой взгляд перекликается с культом ордена бекташи, почитавших «безгрешных младенцев».

Мехмед Нешри, старающийся в своем труде отвести от Мурада II обвинения в убийстве Мустафы, сообщает, что мальчик был предан смерти без ведома султана²⁰³.

Увеличившееся со времени восхождения на престол Мурада II политическое значение янычар как контрбаланса сипахийству росло и далее. Под 828 г. х. (1424/1425) Нешри описывает, как некие недоброжелатели везира Мурада II Хаджи Иваз-паши внушили османскому правителю мысль, что тот задумал узурпировать власть в государстве, вступив в сговор с придворным войском. Они утверждали, что Иваз-паша намеревается убить Мурада во время одного из заседаний дивана, для чего надевает под платье кольчугу (джебе). Мурад решил проверить сообщение и однажды коснулся спины своего везира во время одной из прогулок. Кольчуга оказалась не выдумкой. В ответ на расспросы Иваз-паша заявил, что опасается нападения на себя со стороны придворных кулов. Мурад, однако, поверил доносу и приказал ослепить своего везира²⁰⁴.

Факт связи Хаджи Иваз-паши с придворным войском остается у Нешри недоказанным, да и сам навет кажется фантастическим. Ни один османский правитель не имел оснований опасаться за свою власть со стороны человека, не принадлежавшего роду Османа. Традиция была незыблема: ханом у тюрков мог быть только представитель ханского рода. Однако ясно, что мысль о возможности вмешательства янычар в дела верховной власти не казалась историку абсурдной. Более того, она представлялась ему весьма правдоподобной. Так можно было думать о янычарах, если они действительно являлись политической силой, способной к тому времени вмешиваться в дела, касающиеся верховной власти. Автором интриги был, по-видимому, великий везир Ибрахим-паша, внук сподвижника и придворного Мурада I Чандарлы Халиля. Считая себя потомственным аристократом, во всяком случае, лицом знатным, Ибрахим-паша претендовал на единоличную власть при дворе Мурада II. Между тем Хаджи Иваз-паша, человек глубоко религиозный, совершивший, как показывает его прозвание Хаджи, паломничество в Мекку, пользовался огромным уважением Мурада II. Он происходил из семьи потомственных ахи Токата. Во времена Мехмеда I его отец, тимариот Баязид ибн Иваз, был замечен этим османским правителем и сделан приближенным. Хаджи Иваз-паша сыграл большую роль в приходе к власти Мурада II и оказался в числе всего лишь двух имевшихся у него везиров. Вторым был вышеназванный Ибрахим-паша. Между тем и другим возникло соперничество, и Ибрахим, чтобы устранить конкурента, прибегнул к интриге. В союзе с Ибрахим-пашой действовал известный османский улем Фенари, который и донес Мураду о существовании кольчуги²⁰⁵.

Отвергая мысль о подготовке Хаджи Иваз-пашой заговора, нельзя совершенно исключить наличие какой-то связи везира с придворным войском. Представляется, лишь одно могло в тот период объединять Хаджи Иваза с янычарами — отношение к братству ахи. О связях ахи с янычарами в ранний период османской истории уже упоминалось. Вероятно, эти связи существовали и впоследствии и могли лишь укрепиться, когда ахи Хаджи Иваз-паша стал везиром сначала при Мехмеде I, а потом при Мураде II. Великому везиру Ибрахим-паше, дед которого Чандарлы Халиль, кстати, также ахи, не нравилась связь на этой почве Хаджи Иваза с янычарами. Следует отметить, что в XV–XVI вв. янычарский корпус находился под сильным влиянием ордена бекташи. Мы мало знаем о развитии идей ахи в XV в. Известно лишь, что они приобрели в середине XV в. большой вес в городах. Возможно, мысль В. В. Бартольда о том, что бекташи есть лишь преобразованное братство ахи²⁰⁶, имеет под собой почву. В XVI в. мы застаем уже конец процесса, когда бекташи имеют вполне официальные отношения с янычарами, являясь, по сути, их духовными патронами.

Остается все же один вопрос. Почему Хаджи Иваз-паша носил кольчугу? Ответить на него непросто. Едва ли таким образом он спасался от возможного неожиданного нападения, это не вписывается в культурный контекст турецкого социума того времени. Может быть, это были своеобразные вериги? В эпоху популярности в регионе идей христианско-мусульманского синкретизма это не представляется невозможным. Тогда Хаджи Иваз-пашу можно было во всей этой истории обвинять в тайной приверженности к христианству. Не отсюда ли участие в заговоре улема Фенари?

Перед вступившим на престол Мурадом II вновь встала цель собирания Османского государства в единое целое и его политическое укрепление. В круг этих задач прежде всего входило подчинение стремившихся возродить свою политическую самостоятельность тюркских бейликов Малой Азии. Мураду II удалось подчинить своей власти Айдынский бейлик и бейлик Ментеше, где вновь стала читаться хутба с именем османского правителя и чеканиться его монета. Сложнее обстояло дело с Караманским бейликом. Он был достаточно силен как в военном, так и в политико-идеологическом отношении. Последнее было немаловажным. Караманцы видели себя прямыми наследниками сельджукской государственности в Малой Азии и не желали подчиняться политической выскочке, какой они считали Османское государство. При этом караманский бей вел против османов уже не оборонительную, а наступательную политику, чаще всего, правда, без всякого видимого успеха.

Во время совершенного караманским беем похода против османской Антальи он погиб, и один из его сыновей, Ибрахим, получил инвеституру от Мурада II. Османский правитель был вправе ожидать дружественных отношений с новым караманским владетелем, женатым к тому же на его сестре²⁰⁷. Однако этого не произошло. Ибрахим неоднократно пытался нападать на османские владения, пользуясь любым затруднением своего политического соперника в Европе, незамедлительно нанося по нему предательский удар в Азии. Каждый раз дело заканчивалось победой османов, взаимным замирением и заключением очередного мирного договора. Ибрахим еще сохранял остатки своей самостоятельности, однако налицо были и признаки вассалитета. Два брата Ибрахим-бея находились на службе при Мураде II. Караманский бей присылал свои отряды в его войско, когда тот предпринимал какой-нибудь крупный поход в Европе. Так, караманцы приняли участие в знаменитом сражении Мурада с Яношем Хуньяди на Косовом поле. Именно османский правитель возвел на трон угодного ему караманского бея, выбрав Ибрахима в обход его брата Бенги Али-бея. При этом между османским правителем и караманским беем заключался так называемый клятвенный договор, формально признававший равный статус правителей. Побежденная сторона (ею почти всегда выступал караманский бей) должна была платить дань кровью (присылкой отрядов в войско Мурада) и посылать ко двору османского правителя почетных заложников из членов караманской фамилии. Такие договоры не исключали и междинастийных браков с целью укрепления политического союза, который, впрочем, очень легко разрушался.

Мурад, очень скоро понявший значение своего румелийского войска и главную суть его устремлений, вел активную политику в Европе, расширяя границы своего государства. Почти полной самостоятельностью пользовались беи его пограничных санджаков, совершавшие постоянные набеги на византийские, сербские, венгерские и другие земли. При этом политические планы османского султана и действия пограничных сипахи часто не совпадали. Так, в 1423 г. Турахан-бей самостоятельно, своими силами, попытался овладеть Фессалониками, потерпев в этом неудачу. Византийцы, понимая, что им трудно самостоятельно защищать от турок эту крепость, предпочли передать ее за 50 тыс. дукатов венецианцам. В 1426 г. те заключили мир с Мурадом, оставив за собой Фессалоники и обязавшись ежегодно выплачивать туркам 100 тыс. акче²⁰⁸. Покупая этот город у византийцев, венецианцы, по словам Дуки, брали на себя обязательство «охранять, кормить, поднять его благосостояние и превратить во вторую Венецию»²⁰⁹. Со стороны Византии тогда это было единственно правильным решением. Сами греки были уже недостаточно сильны, чтобы защищать город. С помощью продажи его сильной Венеции Византия создавала гораздо более сильный, чем она сама, центр сопротивления турецкой агрессии.

Важным для пограничных военных беев были, впрочем, не сами территориальные приобретения. Главной целью был захват добычи. Это было основным двигательным мотивом предпринимаемых ими глубоких рейдов вглубь соседних территорий. Так, Турахан-бей, например, совершил набег на Морею, преодолев созданные Мануилом укрепления на Коринфском перешейке и уведя с собой тысячи пленных²¹⁰. Очевидно, именно этот набег имеет в виду Сфрандзи, когда пишет, что Турахан разрушил Эксамилион (Гексамилион)²¹¹.

В 1423 г. Мурад заключил мирный договор с византийским императором, в церемонии подписания которого принимал участие Георгий Сфрандзи. Он пишет, что до этого к Мураду послом ездил Мануил Мелахринос, узнавший о желании султана заключить мирный договор с Византией. Сфрандзи участвовал в подготовке договора как представитель супруги престарелого византийского императора Елены — родственницы Мурада II со стороны матери. Ему было поручено составление шифрованных посланий императору Мануилу и его сыну Иоанну, уехавшему для дипломатических переговоров в Италию и Венгрию²¹². Переговоры о заключении мирного договора между Византией и Османским государством происходили в Эфесе. Кроме византийских греков в них приняли участие послы сербского деспота Стефана, валашского воеводы, генуэзской Маоны на Хиосе, Митилены, родосских рыцарей. Венецианских послов Мурад принять отказался, так как те поддерживали Джунейда Айдын-оглу, не терявшего надежду возродить Айдынский бейлик, еще сравнительно недавно игравший заметную роль в политической истории эгейского региона²¹³.

Мир был заключен на тяжелых для Византии условиях, так, на Мраморном море византийские владения заканчивались сразу же за городским рвом. Греки обязались выплачивать ежегодную дань туркам в 300 тыс. акче²¹⁴.

Мир нужен был Мураду II для борьбы с объявившимся новым сильным противником — Венгрией. Талантливый полководец венгерского короля — Янош Хуньяди не раз грозил гибелью Османскому государству. Под 831 г. х. (1427/1428) Ашык-паша-заде упоминает поход венгров с целью овладения Голубацем, находившимся тогда в руках у сербов. Крепость была взята в осаду, а стены подвергнуты сильному огню артиллерии. По-видимому, речь идет о борьбе между Венгрией и сербским деспотом Георгием Бранковичем, который не спешил передать Голубац, обещанный венграм его предшественником, Стефаном Лазаревичем. Мурад воспользовался случаем и решил нанести удар по сильной венгерской армии, послав против нее румелийское войско во главе с румелийским бейлербеем Синан-пашой. Турки остановились на расстоянии полудневного перехода от осажденной крепости и простояли так несколько дней, ничего не предпринимая. Вопреки укоренившемуся представлению о неустрашимости и безоглядности военных действий турок, следует признать, что все свои акции они совершали с большой долей расчетливости и с энтузиазмом подвергали себя опасностям военного предприятия, лишь если оно было сопряжено с обретением чрезвычайно богатой добычи. В данном случае турок пугало наличие у противника сильной артиллерии. Синан-паша пребывал в нерешительности и раздумье, так что Видинскому бею пришлось даже укорять турецкого командующего в бездействии. Синан отговаривался незнанием обстановки и боязнью напрасно погубить свое войско. Он просил доставить ему хотя бы одного языка, на что, по рассказу Ашык-паша-заде, видинский бей якобы заметил: «Разве пушки [для тебя] не язык? От их грохота наши лошади готовы разнести конюшни, да и сами мы оглохли». Налицо столкновение традиционного архаического понимания военной доблести, сопряженной с презрением к опасности при любых обстоятельствах, и разумной осторожности, рационального подхода к решению военной задачи.

Видинский бей более не желал ждать и, призвав своих всадников-добровольцев, сопровождаемый отрядами акынджи, в одиночку двинулся навстречу опасности. Поневоле к нему должен был присоединиться и Синан-паша. Переход турецкого войска осуществлялся под покровом ночи. К утру турки оказались лицом к лицу с венгерской армией, с ходу атаковали ее и обратили в бегство. Ашык-паша-заде сообщает, что в плен было взято множество людей, которых затем продали на невольничьем рынке в Эдирне²¹⁵.

Людские и материальные богатства Балканского полуострова являлись постоянным предметом вожделений румелийских сипахи, однако наибольший соблазн вызывали Салоники (Фессалоники), находившиеся в руках у венецианцев. В 1430 г. Мурадом был предпринят поход с целью завоевания этого богатого и прославленного города²¹⁶. Походу предшествовала длительная подготовка, которая не могла укрыться от глаз политических противников турецкого султана. Генуэзцы, не зная в точности, куда будет направлен поход султана, поспешили укрепить константинопольскую Галату. Венецианцы, как всегда, попытались втянуть Мурада в долгие дипломатические переговоры. Был даже использован обычный метод подкупа турецких пашей, оказавшийся на этот раз безуспешным. В конце концов один из венецианских послов, присланных к Мураду, был посажен турками в тюрьму. Это означало начало войны. Венецианцы поспешили послать на помощь Салоникам свои морские суда²¹⁷.

Мурад хорошо подготовил войско технически. Армия была хорошо снабжена манджаныками (катапультами) и другими осадными орудиями. По мере движения турецкого войска к нему присоединялись многочисленные конные отряды румелийских сипахи и акынджи. Осада крепости заняла всего несколько дней, хотя первые попытки штурма оказались малоуспешными — немногочисленный гарнизон умело оборонялся. В Салониках находилось всего несколько тысяч жителей — большинство бежало из города еще до подхода турецкой армии. Во время осады многие горожане благоразумно перебежали на сторону турок²¹⁸. Гарнизон Салоников вынужден был действовать без активной поддержки жителей, относившихся к венецианцам, как к чужакам. Однако и воины Мурада первоначально не проявляли особого военного энтузиазма, скорее всего, ожидая указа о разграблении города. Военная верхушка настоятельно советовала Мураду объявить ягма (грабеж). Салоники представлялись войску Мурада, наслышанному о богатствах города, крайне соблазнительной добычей. Отнюдь не религиозный фанатизм руководил чувствами турок — ими двигало традиционное представление о войне как об источнике обогащения. Услышав желанный указ о ягма, осаждающие с энтузиазмом бросились с осадными лестницами к крепостным стенам и сумели овладеть ими.

Салоники была разграблены, жители взяты в плен, а пустующие дома заселены турецкими переселенцами из захваченного еще при Мураде I в 1387 г. города Вардар Йениджеси (греч. Пеллы). Богатые церкви Салоник были обращены в мечети, в том числе главная святыня города — храм св. Димитрия Со-лунского, ставший соборной мечетью под названием Касымийе джами. Произошло это, правда, не сразу. Некоторое время совершенно разграбленный храм использовался для богослужений немногочисленным остававшимися в городе христианами²¹⁹. Венецианцы, потеряв город, выторговали у турок для себя право вести здесь торговлю и иметь своего консула. Кроме того, они обязались выплачивать туркам дань за свои сохранявшиеся владения в греческих землях²²⁰.

Несмотря на то что главной приманкой всякого турецкого военного предприятия всегда оставалась добыча, Мурад II прославлен историками как идейный борец ислама. Ашык-паша-заде, рассказывая о захвате Салоник, именует Мурада «султаном муджахидов», т. е. «султаном борцов за веру», и вводит в свой труд рассказ о том, как Мурад, объявив ягма для быстрого достижения своей цели, укоряет воинов за недостаток мусульманского рвения. Хронист вкладывает в уста Мурада следующие слова: «Эй, гази! Нет великой доблести в том, чтобы разграбить крепость. Вот если бы гази обратили в ислам верующих в Троицу, тогда я возлюбил бы тех гази»²²¹.

Во время того же похода Мурада против Салоников румелийский бейлербей Синан-паша со своим румелийским войском совершил рейд к Янине. Город управлялся албанским деспотом Карлом I Токко. Его сын Карл II, убоявшись турок, которые вели закулисные переговоры с незаконнорожденным сыном Карла I Мемноном, предпочел сдать им город. Однако удержать Янину под своей властью турки не надеялись. Взяв город, Синаи созвал на совет городскую знать, состоявшую из греков, албанцев и сербов, и объявил ей о сохранении за Яниной самостоятельности. Турки ограничились лишь обложением города ежегодной данью — хараджем²²².

Мурад II чувствовал себя на Балканах хозяином положения, хотя территориальные приобретения его были не слишком велики. Он вмешивался в наследственные и политические дела владетелей Мореи и Средней Греции, не выезжая из своей столицы. Достаточно было его приказа одному из пограничных беев, и угроза набега отрядов турок к стенам того или иного города заставляла их владетелей подчиняться воле турецкого султана²²³.

В 1438 г. Мурад обратил свой взор на Венгрию. Годом ранее скончался венгерский король Сигизмунд и королем стал Альберт Габсбург. Эвреноз-оглу Али-бею был отдан приказ совершить рекогносцировочный набег на венгерские земли, который сопровождался грабежом и пленением жителей. Турецкие отряды, изучая особенности местности и направление дорог, в течение целого месяца находились на территории Венгерского королевства, не встречая особого сопротивления²²⁴. Так представлен этот набег в хронике Ашык-паша-заде. Лютфи-паша, пользовавшийся какими-то иными источниками, отмечает, что во время этого набега отряды Эвреноз-оглу Али-бея были разбиты²²⁵.

Только после этого Мурад II, собрав всю свою армию и призвав в нее отряды сербов и валахов (сербы к Мураду не явились), подошел к пограничному Видину и перешел Дунай. Чрезвычайно набожный Мурад, по рассказу Лютфи-паши, отправляясь в поход, в ожидании небесной помощи, «в священную пятницу» коснулся рукой построенной им в Эдирне соборной мечети Йени джами²²⁶. В течение 45 дней, которые турецкое войско провело на венгерских землях, турками было взято несколько крепостей, которые подверглись грабежу, а жители их были уведены в плен. Мурад возвращался в Эдирне через территорию Валахии, где был с почетом принят валашским господарем Владом Дракулой²²⁷. Поход не носил завоевательного характера и имел целью лишь устрашение Венгрии и укрепление политического авторитета османского правителя как за пределами его государства, так и внутри него.

Вероятно, неучастием в венгерском походе отрядов сербского деспота, турецкого вассала, была вызвана осада Мурадом Смедерево, которое с 1430 г. стало столицей Георгия Бранковича. Венгрия в это время не могла прийти на помощь Сербии — в 1439 г. от чумы неожиданно умер венгерский король Альберт Габсбург, строивший планы похода против турок. Войско Мурада безуспешно осаждало Смедерево в течение трех месяцев. Защищал город сын сербского деспота, сам он в это время находился у венгерского короля²²⁸. Во время этого же похода Мурад попытался осадить и Белград, но крепость была слишком хорошо защищена и не поддалась осаде. Турки ограничились грабежом окрестных земель, в том числе и за Дунаем, где находились венгерские владения. В осаде Белграда принимал участие османский хронист Ашык-паша-заде. Он рассказывает, что сама белградская крепость и попытки взять ее произвели сильное впечатление на турецкое воинство. Все были единодушны во мнении, что никогда еще не сталкивались с такими трудностями при осаде, как у стен Белграда. Для овладения им требовались не только многочисленное войско и длительная осада, но и очень сильная артиллерия.

Согласно рассказу Ашык-паша-заде, в этом походе было захвачено в плен огромное число людей и взято много разной добычи. Хронист пишет, что султан одарил лично его пленниками, лошадьми и деньгами. Он сообщает также, что в Эдирне продал 9 доставшихся ему рабов по цене от 100 до 200 акче)²²⁹.

Сохранились известия, что во время осады Смедерево в турецком лагере произошли какие-то волнения²³⁰. Причину их османские источники не сообщают. Современный турецкий историк И. X. Узунчаршылы в своей фундаментальной многотомной «Османской истории», опираясь на неизвестные мне источники, пишет, что по приказу Мурада были казнены некоторые беи — Михаль-оглу и Касым-бей-оглу Мелик²³¹. Суть произошедшего конфликта остается неясной. Возможно, войско было недовольно тем, что Мурад не объявлял желанного для солдат грабежа — ягма. Ашык-паша-заде сообщает, что сербские земли во время этого похода были опустошены турками, во многих местах были поставлены турецкие гарнизоны, назначены кадии. Долго осаждавшееся турками Смедерево в конце концов также было взято. В устроенной в нем мечети стала читаться хутба с именем султана Мурада²³². Еще до начала этого похода Мурад заключил в тюрьму Токата двух сыновей Георгия Бранковича, живших почетными заложниками при его дворе. Все это означало переход Сербии в иное политическое состояние. Она становилась подвластной турецкому правителю территорией.

Сербский деспот не смирился с потерей самостоятельности своих земель и попытался найти помощь у венгерского короля Владислава I Ягеллона. В 1442 г. его трансильванский воевода Янош Хуньяди дважды разбил большие турецкие армии — одну из них в Карпатах. В лице Яноша Хуньяди Мурад получил умного и умело действовавшего против его войска противника. Янош Хуньяди принадлежал к высшей венгерской знати и, как все считали, был сыном покойного короля Сигизмунда, при дворе которого он находился с детства. Некоторое время он провел в качестве предводителя наемников (кондотьера) в Италии, где хорошо изучил военное дело. Особенностью его военной тактики в сражениях с турками было использование баррикад из повозок, на которые устанавливались огнестрельные аркебузы большого калибра (в то время довольно примитивные и долго заряжающиеся). Когда в 1442 г. Хуньяди узнал о выступлении огромной армии Мурада (100 000 человек) в Трансильванию, он с войском всего в 15 тыс. человек перешел Карпаты и совершил неожиданное нападение на турецкое войско. Длительный и тяжелый бой завершился со стороны венгров практикуемой гуситами атакой на фланг турецкой армии, совершенной с помощью вышеописанных повозок, и турки были разбиты. Стоит заметить, что Хуньяди, едва ли не самый богатый барон Венгрии, на собственные средства собрал свою армию и пользовался славой национального героя²³³.

В Трансильвании же потерпел поражение от венгров Мезид-бей, совершавший один из грабительских набегов, а 6 сентября 1442 г. турки потерпели крупное поражение в Валахии, где было разбито многотысячное войско румелийского бейлербея Шахин-паши²³⁴.

Осенью 1443 г. Владислав, по совету Хуньяди, организовал крупный поход против турок. В войске венгерского короля находились сербский деспот Георгий Бранкович и Янош Хуньяди. Различно датируя этот поход, и Ашык-паша-заде, и Мехмед Нешри весьма невразумительно описывают это военное противостояние османского и сербско-венгерского воинства, сообщая лишь о его результатах, — по условиям заключенного мира (в Сегеде) между Мурадом II и Владиславом турки передали сербам все захваченные ими в 1439 г. сербские территории. Это было крупным поражением Мурада. Генерального сражения между армиями не произошло. Хотя Владислав с войском взял Ниш и Софию и двинулся к Эдирне, горные проходы оказались для него непреодолимыми, так как были заблокированы турками. Суровые условия зимы также не способствовали успеху Владислава, и стороны пошли на заключение мира.

Нешри, описывая события этого столкновения, сообщает, что венгры перешли границу у Белграда и прошли маршрутом через Аладжа Хисар (Крушевац), Ниш и Шехиркёй (Пирот) до Златицы (восточнее Софии), сжигая все на своем пути²³⁵. Пытаясь как-то объяснить события, османские хронисты пишут, что Георгий Бранкович заранее послал подарки беям румелийского войска, чтобы они не позволили Мураду вступить в сражение с войском Владислава. По их рассказу, Владислав несколько дней простоял в ожидании у ущелья в горах и ушел со своей армией. Часть турецкого войска во главе с бейлербеем Касым-пашой бросилась вслед за уходящей армией противника, однако христиане устроили засаду, в результате чего в их руки попали многие знатные турки²³⁶.

Гораздо более подробную картину этой военной кампании дают нетурецкие источники, в том числе Константин из Островицы. Венгерско-сербское войско было вынуждено остановиться у «Золотых ворот» (Златицы), так как далее путь им преграждало турецкое войско Мурада, мешая идти к Пловдиву. До Златицы венгры продвигались с большим трудом, так как дорога была загорожена сваями и стволами поваленных деревьев. Во многих местах к тому же она была залита водой, которая, замерзнув, делала ее подобной катку. Владиславу пришлось отправиться к Златице обходным путем. Его войско попыталось пройти в долину через неширокий проход, но здесь стеной стояли янычары, которые не позволили войску этого сделать. Вероятно, это был тот самый момент, когда румелийская военная верхушка отсоветовала Мураду давать генеральное сражение.

Владислав, встретив неожиданную для себя преграду из янычар, вынужден был отступить. Он приказал вкопать в землю повозки, чтобы сделать из них заграждение при возможной погоне. Наступили холода, в войске христиан не хватало продовольствия, и венгерская армия быстрым ходом шла к Софии, а затем прокатилась через сербские земли, занимаясь грабежами и поджогами. Достигнув Пирота, Владислав узнал, что Мурад с войском вступил в сожженную им Софию. Это могло означать, что османский правитель собирается преследовать его войско. Поставив в арьергард с небольшим отрывом от себя сербов во главе с Георгием Бранковичем, Владислав продолжил отход к Дунаю, все так же преследуемый армией Мурада. Лазутчики сербского деспота постоянно доносили ему о продвижении турок. На подступах к Нишу, у горы Куновицы, было получено известие, что турки догоняют, имея большие силы. С марша они вступили в сражение с сербами, не дав венграм возможности предпринять необходимый маневр. 2 января 1444 г. между противниками произошла жестокая битва. Сербы и венгры сражались с огромной отвагой и разгромили армию Мурада наголову. Число жертв со стороны турок было очень велико. Огромные потери понесли янычары. Здесь, по сообщению Константина из Островицы, было перебито много турецкой знати, в том числе, как пишет Константин, «друг султана», который руководил сражением. Это был близкий родственник Мурада, которому турки на месте его гибели установили памятник²³⁷ (продолжение древнетюркской традиции установления памятных погребальных стел).

Одержав победу над Мурадом II, Владислав в феврале 1444 г. торжественно вступил в Буду. Между ним и султаном в Сегедине был заключен мирный договор, по которому вся Сербия была возвращена Георгию Бранковичу, а Валахия отдавалась под власть Венгрии²³⁸.

Все это можно расценить как крупную турецкую неудачу. Она свидетельствовала, что Европа обладала в то время достаточными силами, чтобы противостоять турецкой угрозе. Среди турок разгром был приписан измене, во всяком случае, участвовавший в военных действиях Турахан-бей был обвинен в сношениях с Георгием Бранковичем и посажен в темницу Токата²³⁹. Османский хронист Орудж, а за ним Мюнеджим-баши приводят в своих сочинениях любопытный рассказ о том, как Турахан-бей призывал своих акынджи не слишком усердствовать в бою с неверными, потому что, в случае победы над ними, акынджи потеряют возможность совершать набеги на их территории. Турахан-бей якобы запугивал своих воинов тем, что переход к туркам сербских земель приведет к тому, что они станут простыми райатами (крестьянами)²⁴⁰.

Власть пограничных беев над своими воинами-акынджи основывалась прежде всего на их способности организовывать успешные, приносящие добычу набеги на неприятельские территории. Естественно, что этими набегами (добычей с них) не менее других кормились сами беи. Активность их в набегах была столь высока, что часто они действовали в нарушение политических интересов своего сюзерена, что иногда приводило к неожиданным результатам. Традиционные модели поведения не допускали для воина, по существу, проводящего жизнь в седле, возможности какого-либо иного занятия, кроме набегов и грабежа. Для турецкого воина-всадника было характерно презрительное отношение к труду земледельца. Общепринятым в Османском государстве было представление о турецком крестьянине как о грубом и неотесанном «тюрке» (мужике).

Известно, что после случившихся событий зимы 1443/44 г., отдав сербам только недавно приобретенные им территории, Мурад II покинул свою столицу Эдирне, которую едва не потерял, и перебрался в азиатскую Манису. Правителем государства он назначил вместо себя своего несовершеннолетнего сына Мехмеда, переведя его из Манисы в Эдирне. Константин из Островицы пишет, что Мурад «от сильной печали… оставил империю и все свое государство передал сыну своему Мехмеду (будущему султана Мехмеду II. — И. П.), а сам вступил в орден, который называют дервишским»²⁴¹.

Этот поступок, который караманский бей Ибрахим назвал безумным²⁴², требует особого комментария. Ашык-паша-заде объясняет события «старостью» Мурада²⁴³. За ним это повторяет хронист Мехмед Нешри. Однако Мурад отнюдь не был стар, во всяком случае его возраст не помешал ему очень скоро одержать блистательную победу при Варне. Дело было в чем-то другом. Безусловно, на решение расстаться с властью верховного правителя повлияли события, связанные с неудачным исходом борьбы с Владиславом. Еще для древних тюрков очень важным было представление о кут (счастье, удача), которым наделяло Небо верховного правителя. Это представление было сходно с представлением о фарне у иранских народов. Кут — счастье, удача — обеспечивал правителю способность поддерживать порядок в государстве, а также одерживать победы над врагом и распространять свою власть на окрестные земли. Прекращение ниспослания этой небесной милости приводило к поражениям и непорядкам в государстве. Вспомним, как пораженный неспособностью сына Баязида I, Сулеймана Челеби, предпринять что-либо против наступающего с войском Мусы янычарский ага Хасан, по рассказу Нешри, говорит про него: «Этого человека покинули счастье и удача», — и переходит на сторону Мусы²⁴⁴. Реликты этих представлений долго сохранялись у тюрок в раннемусульманский период их истории. При этом именно дервишеские ордена (суфийские тарикаты) в Малой Азии, вбирая в себя многие домусульманские народные представления, были способы сохранять (в преображенном виде) идею о «счастье» правителя. Примерным аналогом кут в мусульманский период тюркской истории могут служить понятия «саадет» (счастье), «девлет» (счастье, сила) — в составе эпитетов (саадетли, девлетли) постоянно употребляемые в османских хрониках применительно к турецким султанам.

Можно предположить, что свое поражение Мурад II счел знаком утраты божественного благоволения и удалился от дел правления. Его сыну Мехмеду в это время было всего 13 лет — он не был официально провозглашен новым правителем²⁴⁵. Внешнее отречение не помешало Мураду предпринять поход против караманского бея, сжечь и разграбить его земли, а после этого заключить с ним мир.

Передача Мурадом власти сыну показалась византийцам удобным моментом, чтобы внести смуту в династийные дела Османского государства. Хитроумно и вероломно они отправили в Румелию брата Мурада II, Охрана, до того спокойно жившего при дворе византийского императора. Орхан, согласно старой тюркской традиции, по старшинству, имел большие права на престол, чем Мехмед. Надеясь на силу этой традиции, еще не забытой среди турецких акынджи Румелии, Орхан мог рассчитывать на их поддержку. Однако против него было послано войско Шахин-паши (Хадым Шехабеддин-паша), что вынудило Орхана удалиться в Константинополь²⁴⁶. Эта попытка узурпации власти показывает, что Мурад действительно передал прерогативы верховной власти своему сыну Мехмеду, только в этом случае политическая претензия Орхана могла иметь хоть какой-либо успех.

Сложившаяся ситуация в Османском государстве была сочтена в Европе крайне благоприятной для организации большого крестового похода против турок, горячим сторонником которого выступил папский легат, кардинал Юлиан Цезарини. Венгерский король Владислав, лишь недавно заключивший мирный договор с Мурадом на 10 лет, принял решение его нарушить. Римский папа Евгений VI разрешил венгерского короля от присяги, которой он столь недавно скрепил Сегединский договор. Константин из Островицы пишет, что придворные астрологи единодушно предрекали Владиславу победу. Рыцари, под влиянием обильных винных возлияний, также пророчили ему удачу. Поддержал идею похода и Янош Хуньяди, которому Владислав, в случае удачи, обещал передать в управление Болгарию²⁴⁷. Владислав предложил принять участие в походе и Георгию Бранковичу, однако тот отказался, посоветовав отложить поход, укрепить крепости и накопить достаточно денег. Не одобрил мысль о походе и валашский господарь Влад Дракула.

Тем не менее решение было принято. В начале августа 1444 г. Владислав объявил о походе против турок. Венгерская армия численностью в 20 тыс. воинов, перейдя границу, двинулась внутрь османских владений. Были взяты крепости Шумен, Видин, Нови Пазар и др. Бей Никополя, Мехмед, со своими отрядами акынджи мог лишь совершать нападения на арьергарды венгерского войска, в котором, по сообщению хрониста Лютфи-паши, имелось множество повозок с «пушками»²⁴⁸.

Когда войско Владислава подошло к Варне, неожиданностью для него оказалась встреча с турецкой армией во главе с Мурадом, насчитывавшей 40 тыс. человек. (Переправиться из Азии через Босфор туркам помогли корабли генуэзцев.) Как видим, Мурад вновь появляется на политической арене в один из опасных моментов истории Османского государства. По сообщению османского историка Турсун-бега, Мурад нелегко переносил свое добровольное удаление от дел. Окружавшие его лица подливали масла в огонь и всячески осуждали поступок своего господина во время частых винопитий, к которым пристрастился турецкий султан. Находившийся в Эдирне при Мехмеде бывший великий везир Мурада Халиль-паша, узнав о готовящемся походе Владислава, срочно созвал на совет придворных и военачальников румелийского войска, где добился от них решения о необходимости поставить во главе армии Мурада. Это решение совсем не понравилось Мехмеду, однако военная аристократия все еще имела решающий голос в государственных делах, и Мехмед вынужден был подчиниться. Румелийские беи заявили, что не отправятся сражаться, если во главе их не встанет Мурад²⁴⁹. Халиль-паша, объясняя свою позицию, доказывал, что, призывая встать во главе войска Мурада, он пытается сохранить жизнь его сыну²⁵⁰. Турки, знавшие силу венгерского войска, не исключали возможности поражения.

Две армии сошлись у Варны. Произошло невиданное, по определению Ашык-паша-заде, сражение. Анатолийское войско, стоявшее на левом фланге, в результате предпринятой против него атаки лишилось своего военачальника, анатолийского бейлербея, который был убит. В сражении погибло также множество санджакбеев. Румелийское войско не выдержало натиска врага и обратилось в бегство. Султан оказался на поле сражения лишь в окружении придворного войска янычар. История повторялась. Казалось, что Мурад повторит судьбу своего деда Баязида, плененного Тимуром. Однако на этот раз ошибку, подобную ошибке Баязида, совершил Владислав. Ослушавшись Хуньяди, у которого, хорошо знакомого с тактикой ведения боя турок, без сомнения, имелся план сражения, венгерский король в разгар битвы в окружении своих польских всадников-телохранителей из 500 человек, врезался в ряды янычар, устремясь к месту, где находился Мурад, однако был взят в тиски и в результате убит²⁵¹.

Этот рассказ о гибели Владислава могут дополнить некоторые другие детали. Турки воспользовались в сражении характерной для них тактикой ложного отступления. Во второй половине дня сражения янычары, делая вид, что отступают, отошли в небольшое ущелье, поросшее высоким вереском, и спрятались, насколько это позволяли условия местности. При этом они держали в своем кольце Мурада. Приняв отход янычар с Мурадом за попытку побега, Хуньяди решил начать преследовать остатки турецкой армии, которая, казалось, была полностью разгромленной. Янычары же впустили воинов, возглавляемых венгерским королем, в ущелье и ударили по ним с двух сторон. Лютфи-паша сообщает, что янычарам и азебам удалось также подобраться к повозкам с огнестрельным оружием неприятеля и отбить их у него²⁵².

По османскому преданию, оказавшийся в ловушке Владислав был обезглавлен янычарским яябаши по имени Коджа Хызыр. Голова венгерского короля была насажена на пику и провезена по остаткам турецкого войска. Это вдохнуло новые силы в почти разбитое турецкое войско, которому с невероятным трудом удалось одержать победу над крестоносцами. Спасшиеся венгерские воины бежали в Албанию, где знаменитый Скандербег помог им затем переправиться в Венецию²⁵³.

Константину из Островицы принадлежит подробное описание действий янычар во время сражения при Варне, которое он мог слышать в подробностях от еще живых участников этого похода во время своей службы в артиллерии янычарского войска. Насыщен реалистическими деталями его рассказ о мародерстве янычар после сражения. По его словам, янычары, пленившие многих знатных рыцарей, после боя «стали выволакивать убитых, ища денег и сдирая с них одежды»²⁵⁴.

В результате Варненского сражения турки захватили значительное число пленных. В подарок египетскому султану аз-Захиру Сайф ад-дин Юсуфу, вместе с извещением о победе над венгерским королем Владиславом, было послано 24 рыцаря. Глава азебов по случаю счастливого события обратился к Мураду с просьбой об освобождении из Токатской тюрьмы Турахан-бея, что и было исполнено. Примечательно, что после победы при Варне Мурад вновь объявил себя верховным правителем, а сына Мехмеда отправил правителем в Манису²⁵⁵. Одержанная победа доказывала всем, что османский правитель вновь стал обладателем священной благодатной силы.

Янычары в Варненском сражении показали не только личную отвагу и смекалку, но и военную выучку — умение вы-поднять распоряжения своих командиров и отлично стрелять из луков. Им принадлежала большая роль в успешном для турок исходе боя. Вместе с тем нельзя не отметить, насколько важными для янычар были экономические мотивы их жизни и службы. Уже в этот период существования янычарского корпуса отмечено их выступление в связи с выплачиваемым им жалованьем. Так, в 1432 г. в одном из донесений дубровчан было рассказано о возмущении, случившемся среди янычар, которые выразили свое недовольство тяжестью своей военной службы и недостаточностью ее оплаты. Возмущение это удалось подавить лишь присылкой янычарам денег и богатых подарков²⁵⁶.

Сражение при Варне впервые с отчетливостью обнаружило сильную сторону османской военной машины — наличие хорошо обученной, профессиональной пехоты, способной на инициативу в бою. В сущности, все источники отмечают исключительную заслугу янычар в выигранном варненском сражении. В этот период развития Османского государства янычары в полной мере отвечали тем целям, ради которых было учреждено янычарское войско.

Через год после своей победы при Варне Мурад II (необъяснимо для большинства окружающих) во второй раз удалился от государственных дел, вновь оставив пост верховного правителя. Из арабских источников известно, что 2 декабря 1445 г. в Каир прибыли турецкие послы с подарками для египетского султана и с сообщением о передаче Мурадом власти своему сыну Мехмеду²⁵⁷. Возможно, это как-то связано с крупными противоречиями в военной верхушке. Известно, что в окружении Мехмеда боролись две партии, возглавлявшиеся, с одной стороны, Заганос-пашой и Халиль-пашой — с другой. Заганос был сторонником активной военной политики в Европе и Азии. Халиль советовал проявлять сдержанность. Верх одержала воинственная партия, делавшая ставку на сына Мурада, Мехмеда, менее чем через 10 лет после варненского сражения завоевавшего Константинополь. От сербского деспота, караманского бея, бея бейлика Джандар к Мураду в Манису, куда он, как и в первый раз, удалился от дел, поступали жалобы на то, что военачальники Мехмеда совершают нападения на их земли. Об этом пишут в своих исторических сочинениях Бехишти, Идрис Битлиси, Мустафа Али²⁵⁸. Мехмед, будущий Мехмед II Фатих (Завоеватель), поддерживал воинственную партию и политику экспансии. Такая политика отвечал интересам сипахи как в Румелии, так и в Анатолии.

Мурад не вмешивался в дела управления своего сына. И здесь на политическую арену выступило янычарское войско, которое в 1446 г. подняло бунт в Эдирне. Константин из Островицы, не располагая информацией о скрытых пружинах этого события, пишет, что янычарам была задержана выплата жалованья за полгода. По этой причине янычары «возмутились и истребили все дома наиболее знатных и наиболее богатых фамилий из султанского совета, так что ни один вельможа в Адрианополе (Эдирне. — И. 77.) не был оставлен ими»²⁵⁹.

Некоторые турецкие историки полагают, что причиной бунта янычар послужило ухудшение качества монеты²⁶⁰. Это мнение основано на сообщениях некоторых средневековых османских хронистов. Саадэддин сообщает, например, что Мехмед, получив власть от отца, отчеканил новую монету и начал украшать мечети и общественные здания надписями со своим именем. Между тем бунт янычар в Эдирне начался с пожаров, случившихся на крытом рынке (бедестане) и в ряде других мест. Скорее всего, это были поджоги, совершенные самими янычарами. Они также напали «на [дом] Хадым Шехабеддин-паши», румелийского бейлербея, известного под именем Кула Шахин-паша. Шехабеддин спасся, бежав в Старый дворец, где был укрыт Мехмедом. Янычары собрались на холме Бучук Тепе и прекратили бунт только после того, как им была обещана прибавка к жалованью в полакче. Тогда, по сообщению Саадеддина, турецкая верхушка в лице Халиль-паши, Исхак-паши и анатолийского бейлербя приняли совместное решение призвать на правление Мурада. Он ответил на их призыв. Перебравшись на европейский берег, Мурад явился в Эдирне туда, где находились янычары. «Узнав, чего они хотят», замечает Саадеддин, он вновь занял престол²⁶¹.

Прибытие Мурада к янычарам показывает, что у них были не одни лишь экономические требования. Те, кто использовал их бунт, руководствовались, по-видимому, политическими целями. Янычары разграбили дом румелийского бейлербея Кула Шахин-паши, который был политическим врагом Халиль-паши. Это, как кажется, указывает на то, что Кула Шахин-паша, возглавлявший румелийское войско, был противником Мурада, которого не любили румелийские сипахи. Причиной этой нелюбви была его малоактивная политика в Европе и чересчур «миролюбивый» характер этого султана-мистика. Халиль-паша, сторонник Мурада, нашел себе между тем поддержку в лице анатолийского бейлербея Озгур-оглу Иса-бея, везира Сарыджа-паши и, наконец, янычарского аги Куртчу Догана. Воспользовавшись бунтом янычар, вполне возможно, заранее подстроенного и организованного, Халиль-паша послал в Манису Саруджа-пашу с целью возвращения на престол Мурада. Последний прибыл в Эдирне в тот момент, когда его сын Мехмед находился на охоте²⁶². Есть и иные версии появления Мурада в османской столице. Рухи, а за ним Мустафа Али пишут, что, перебравшись на европейский берег, Мурад вначале тайно прибыл во дворец Сарыджа-паши. Саадэддин же утверждает, что Мурад явился к месту сбора янычар, ибо лишь при их поддержке мог вступить во дворец²⁶³.

Константин из Островицы описывает эпизод возвращения Мурада близко к тому, о чем сообщает Саадэддин. Он рассказывает, что после грабежа города янычары отправились к месту охоты Мехмеда, разгромили шатры его свиты, заставив ее бежать, и заявили молодому султану, что бунт вызван действиями его везиров и что они не желают иметь его правителем, пока жив его отец. Мехмед поклялся призвать на правление в Эдирне Мурада, выплатить задолженное жалованье, повысить его каждому янычару на полакче и тем самым погасил бунт. Мураду было послано известие, что янычары просят его возвратиться на престол. По возвращении в Эдирне Мурад, согласно рассказу Константина из Островицы, прежде чем отправиться во дворец, приказал, чтобы янычары приготовили ему «шалаш» из свежей зелени и явились туда для его встречи. В шалаш якобы явился и его сын Мехмед со своими придворными и здесь же возвратил правление своему отцу²⁶⁴.

Как бы там ни было, ясно одно: янычары явили себя как по литическая сила (скорее всего, ими только воспользовались), вмешавшаяся в борьбу в высших слоях власти, и победили. Как представляется, выступившие с политическим заявлением янычары в данных событиях стремились прежде всего обеспечить свои экономические интересы. Учитывая то обстоятельство, что в Эдирне подожгли бедестан и базары, бунт произошел из-за дороговизны продуктов. Имеется сообщение Сфрандзи о «достойной упоминания» всеобщей засухе, которая случилась летом 1445 г. (она началась 17 июля 1445 г.)²⁶⁵.

История перехода власти то к Мехмеду, то к Мураду все же несет некоторую долю неясного. Возможно, это было как-то связано с особенностями характера Мурада, склонного к мистицизму и по-своему оценивавшего какие-то неудачи своего правления, или за всем этим скрывалась борьба за влияние на государственную политику между различными группами правящей верхушки. По-видимому, имело место и то и другое. Во всяком случае, возвращение Мурада на престол в 1445 г. при участии янычар показывает, что Мурад не имел твердых намерений отказаться от верховной власти и всегда мог рассчитывать на поддержку «нейтральной» силы в лице янычар. Нападение янычар именно на дом румелийского бейлербея указывает на существование какой-то оппозиции по отношению к Мураду со стороны румелийского войска сипахи. Примечательно, что под конец своей жизни, словно идя навстречу интересам румелийских сипахи, заинтересованных в походах, Мурад совершил две крупные военные кампании в Европе: в 1447 г. в Албанию и в 1448 г. — в Морею. Ашык-паша-заде сообщает, что поход в Албанию с целью захвата Акча Хисара (Кройа) был предпринят турецким султаном по совету племянника знаменитого Скандербега, Хамза-бея, указавшего Мураду на сложившиеся благоприятные условия в Албании в связи с возникшими противоречиями среди местной феодальной знати. (На протяжении всех своих завоеваний турки исключительно умело пользовались разногласиями в лагере противника.) В поход в Албанию отправился лично султан, взяв с собой сына Мехмеда. Крепость Акча Хисар подверглась двухмесячной осаде. Совсем недавно ее отвоевал у турок Скандербег. Поддерживаемый Римом, Венецией и Неаполем, он сумел подчинить своей власти значительную часть Албании и на сейме славянских и албанских боляр в принадлежавшем венецианцам городе Алессио в сентябре 1444 г. был избран главой Албании. На протяжении 1444–1446 гг. он одерживал победы над турецкими пограничными войсками, отвоевав в том числе и Акча Хисар. Осаждавшие город турки долго не могли овладеть крепостью и терпели при штурмах одну неудачу за другой. Лишь обнаружив водные источники, которые питали город, и перекрыв их, они смогли взять Акча Хисар, а затем подчинили себе и многие прилегающие к городу земли²⁶⁶.

Впечатленный победами турок в Албании и всегда выступавший за активное сопротивление турецкой экспансии Янош Хуньяди собрал (летом 1448 г.) объединенную армию из 30 тыс. венгров, поляков, валахов, немцев и чехов, в составе которой были не только всадники, но и многочисленная пехота, и, экипировав ее отличным боевым снаряжением, — мортирами, поставленным на повозки огнестрельным оружием и прочим — через сербские земли прошел к Косову полю, предав их по пути грабежам и пожарам²⁶⁷. Георгий Бранкович сохранял нейтралитет и не участвовал в походе против Мурада. Янош Хуньяди в этих обстоятельствах рассматривал сербские земли как вражескую территорию.

Узнав о переходе границы войском Яноша Хуньяди, Мурад поспешил из Албании ему навстречу, объявив «великий поход за веру»²⁶⁸. Уже хорошо зная, что имеет дело с сильным противником, Мурад успел собрать все свое воинство. В нем находились даже всадники из Караманского бейлика. Был устроен войсковой смотр, на котором проверялось наличие у сипахи положенных экипированных всадников джебели. На военную экипировку было обращено особое внимание. Ашык-паша-заде описывает в связи с этим любопытный эпизод. Он рассказывает, что караманский бей прислал в турецкое войско всадников из племени тургутлу. По словам хрониста, у них были деревянные седла, стремянные ремни заменяли веревки, веревкой же были привязаны кинжалы. На головах этих всадников красовались шапки из грубой козлиной шерсти, на поясе — плетеные из разноцветных тканей кушаки. Увидев это на смотре, Мурад воскликнул, обращаясь к командиру караманцев: «Я не нуждаюсь в помощи подобных [воинов]. [Караманский бей] прекрасно знал, [что он делает], когда посылал их. В моем войске нет шутов. Он прислал всех этих шутовства ради. Я не могу на них положиться»²⁶⁹.

Сбор большого войска, тщательный его смотр, всё говорит о том, что Мурад хорошо знал цену своему противнику. Когда два войска сошлись на Косовом поле и Мурад воочию увидел армию Хуньяди, он совершил долгое моление. Османский правитель молился как Аллаху, так и, как хочется думать, старым тюркским божествам. Сойдя с коня, он сотворил молитву из двух ракатов, а затем надолго приник лицом к земле, словно прося у нее победы²⁷⁰.

Первый день сражения не выявил победителя, хотя туркам удалось захватить несколько знамен противника. На другой день, стоивший жизни нескольким турецким военачальникам²⁷¹, оба крыла турецкого войска под напором атакующих подались назад, имитируя отступление, в результате чего оголился центр войска, где стояли янычары, и на них оказалась направлена вся сила атакующего противника. Янычары, а вместе с ними и азебы, умело прикрываясь щитами, обрушили на воинов Хуньяди огонь из пушек и тюфенков²⁷². Затем и они начали отступать, увлекая за собой атакующих. В этот момент с двух сторон на христиан обрушился сокрушительный удар фланговых частей турецкой армии²⁷³. Янош Хуньяди бежал, хотя его войско еще продолжало сражаться. Лишь узнав о бегстве своего военачальника, его армия прекратила сопротивление и по большей части была перебита. Георгий Бранкович сумел пленить Яноша Хуньяди во время его бегства и выпустил на свободу только после долгих переговоров — за выкуп в 100 000 дукатов, который он рассматривал как компенсацию за опустошения, произведенные тем в Сербии²⁷⁴.

Осенью 1448 г. (или в 1446 г.)²⁷⁵, по просьбе Турахан-бея, Мурад совершил со своим войском поход против греческой Морей. Об этом же его просил и правитель Афин, данник Мурада II Нерио²⁷⁶. Таким образом, поход был предпринят по инициативе одного из влиятельнейших представителей румелийской военной верхушки, которая была кровно заинтересована в активной завоевательной политике и во многих случаях самостоятельно устанавливала дипломатические связи с местными князьками и владетелями.

Большим препятствием для турецкой армии являлся оборонительный вал на Коринфском перешейке, созданный специально для защиты от турок. Оборону его возглавил будущий последний византийский император Константин (XI) Палеолог. И с той, и с другой стороны была задействована сильная артиллерия. К вечеру четвертого дня своего пребывания у Коринфской оборонительной линии турки разожгли в своем палаточном лагере огромные костры и начали нараспев читать молитвы, готовясь таким образом к решающему штурму. Халкокондил сообщает, что у турок это делалось обычно за два дня до готовящегося приступа. С помощью специальных вспомогательных солдат турецкой армии, серахоров, которые не принимали участия в сражениях и использовались лишь как рабочая сила, турки подтянули артиллерийские орудия к самому краю рва и начали обстрел оборонительной стены²⁷⁷. У греков не хватало людей, чтобы успешно защищать всю оборонительную линию. Константин послал к Мураду для переговоров присутствовавшего при осаде будущего историка Халкокондила, пытаясь уладить дело миром. Однако турецкий султан был полон решимости открыть для турецких акынджи дорогу в Морею и отправил присланного гонца в тюрьму. В результате интенсивного пушечного обстрела стен в одном месте появился пролом, который защищали 300 греков, сражавшихся отчаянно, но в конце концов вынужденных бежать²⁷⁸. Оборонительная линия греков не устояла.

В декабре 1448 г. пал осажденный армией Мурада Коринф. Для того чтобы захватить его, необходимо было овладеть пятью находившимися в его округе замками, что требовало значительной осадной артиллерии. Турки подвезли к Коринфу на верблюдах медь и начали отливать пушки прямо на месте. На 13-й день осады в крепостных стенах Коринфа появились достаточно крупные бреши, через которые в город ворвались янычары. Первым, по преданию, взобрался на крепостную стену янычар сербского происхождения, которого византийские историки называют именем Хитирис, за ним устремились все остальные. После взятия турками Коринфа Константин Палеолог обязался выплачивать туркам харадж²⁷⁹. Захват Коринфского оборонительного рубежа открыл для турок путь для регулярных набегов в Морею²⁸⁰.

Турахан-бей, инициатор похода, получил разрешение незамедлительно совершить набег на область Мистры. Мурад же с войском осадил Патры, но не смог их взять и отступил к Фивам, уведя многие тысячи пленников. В его ставку явились послы братьев Палеологов (Феодора и Константина), которым султан обещал мир, взамен уплаты ежегодного хараджа²⁸¹.

Армию Мурада сопровождало большое число торговцев, которые продавали солдатам продукты питания, лошадей и покупали все награбленное прямо на месте. Халкокондил, внимательный наблюдатель быта турецкого войска, отмечает огромные многочисленные обозы военной знати, которая везла в походы обильную экипировку и багаж. Его поразил и сам вид турецкого лагеря — великолепие установленных палаток и шатров, которых, по его словам, было более 10 тыс²⁸².

Это были последние крупные военные кампании Мурада II. Последние 3 года жизни он провел без попыток каких-либо новых завоеваний. Он умер в 1451 г. Тело его 16 дней находилось без погребения во дворце Эдирне. Его смерть скрывали от всех до прибытия из Манисы Мехмеда. За сыном Мурада был послан гонец (улак), который и сообщил ему весть о кончине отца. Девятнадцатилетний Мехмед, одетый в траурные, «как ночь», одежды и темную чалму, неожиданно для горожан появился в Эдирне в сопровождении Шехабеддин-паши и принял участие в намазе над телом покойного отца²⁸³. Затем тело Мурада II было перевезено в Бурсу и там погребено. Ашык-паша-заде сообщает, что Мехмед приказал убить своего брата, сына Мурада от дочери бея бейлика Джаник Исфендияра, и, верный своему принципу иносказания в случаях описания братоубийства, пишет, что брата нового правителя «доставили на место его упокоения, туда, где ему полагалось находиться»²⁸⁴.

Несмотря на то что Мехмед II уже дважды находился у власти и на тот момент являлся единственным совершеннолетним сыном умершего Мурада II, были приняты все меры предосторожности против возможных возмущений. Дело в том, что Мехмед был «незаконным» сыном Мурада — мать его была простой наложницей османского правителя. (По некоторым известиям, она была армянкой.)²⁸⁵ После смерти сына Мурада II, принца (шехзаде) Алаэддина в 1443 г. (обстоятельства ее не совсем ясны, возможно, он был убит)²⁸⁶, который был на 2 года старше Мехмеда, Мехмед оставался единственным представителем мужского пола в османской династии. Еще один сын Мурада II, Хасан, умер в 1444 г. Видимо, «незаконность» Мехмеда во многом подталкивала Мурада к тому, чтобы еще при своей жизни как-то утвердить сына в правах на престол, чему уходы с поста правителя способствовали. Лишь в 1450 г. у Мурада, от дочери Исфендияра, родился сын Ахмед, который, будучи ребенком от законной жены, со временем мог бы претендовать на престол. Именно поэтому он был умерщвлен Мехмедом сразу же после смерти его отца. Придворный историк Селима I (1512–1520) Ибн Кемаль, описывая это деяние нового правителя, старается показать его политическую необходимость, прибегая к традиционной аргументации, характерной для тюркского социума. Он аппелирует к древним пластам общественного сознания: трон занял тот, кого сочло достойным Небо. Подкрепляет свою мысль он и еще одним аргументом, традиционным для тюрок, он пишет о том, что сосуществование двух лиц там, где требуется единоличная власть, невозможно:

Правление Мехмеда II (1451–1481) началось с совершенного им азиатского похода против караманского бея. Для того чтобы обезопасить себя в это время от возможных враждебных акций своих европейских соседей, Мехмед II пошел на некоторые территориальные уступки, добиваясь дружественных отношений главным образом с византийским императором Константином XI и сербским деспотом Георгием Бранковичем. Византийская империя доживала свои последние дни. Константин, ее последний император, впервые короновался (за исключением никейского периода византийской истории) не в Константинополе. Императорскую корону ему доставили в Мистру, где в кафедральном соборе города она была возложена ему на голову 6 января 1449 г. При своем восшествии на престол Константин должен был уже получать одобрение османского правителя, послом к которому по этому поводу был отправлен Георгий Сфрандзи²⁸⁸. Лишь в марте 1449 г. Константин перебрался в Константинополь, где его братья Димитрий и Фома, после принесенной ему присяги, получили в управление Морею²⁸⁹.

10 сентября 1451 г. в Эдирне был возобновлен подписанный еще Мурадом II мир с Венецией, затем с Яношем Хуньяди (на 3 года), с Дубровником, который предложил уплачивать больший, чем прежде, харадж. С восшествием на престол Мехмеда в Эдирне явились представители других христианских владетелей. Перед прибывшими из Константинополя послами Мехмед поклялся на Коране, что будет уважать территориальную целостность Византии и ежегодно выплачивать византийскому императору по 3 тыс. акче на содержание Орхана, сына Мехмеда I, продолжавшего жить в византийской столице²⁹⁰. Сербскому деспоту был отдан во владение Крушевац с прилегающими окрестностями, кое-какие земли в районе Мраморного моря получили и византийцы²⁹¹.

Более всего в это время Мехмеда беспокоили действия караманского бея, который сразу же после смерти Мурада II попытался возмутить представителей старых тюркских династий Малой Азии — Ментеше, Айдын и др. — против османской власти. Бей Карамана предпринял поход против Алаийе (совр. Аланья). Мехмед собрал в ответ все свое войско и направился в Анатолию. В войске находились и янычары, которым Мехмед, по сообщению Халкокондила, устроил смотр в Гелиболу. При этом обнаружилось, что в войске находится не полный состав янычар (отсутствовали сокольничии, обычные участники султанской охоты), за что ага янычар был наказан — бит палкой²⁹².

Прибыв в Бурсу, Мехмед узнал о бегстве сыновей караманского бея, содержавшихся Мурадом в качестве почетных заложников. Османское войско двинулось к Акшехиру и овладело им. Вскоре оно оказалось под стенами Коньи. Караманский бей Ибрахим, прибегнул к мягкому методу улаживания конфликта, запросив пощады и подкрепив свою просьбу посылкой османским пашам золотых монет. К Мехмеду был послан для ведения переговоров Мевляна Вели, который сообщил Мехмеду о полной покорности Ибрахима. Сановники Мехмеда также действовали энергично, убеждая османского султана в необходимости согласиться на предложение караманского бея. Тот пообещал отдать в жены Мехмеду свою дочь, посылать в османское войско военные отряды и беспрекословно выполнять все приказы Мехмеда. Сановники убеждали его в том, что Ибрахиму следует оставить власть, ибо так всегда поступали все предшественники султана. Мехмед II отправил к Ибрахиму своего посла Кассаб-оглу Махмуд-бея, перед которым Ибрахим произнес клятву, что не будет поднимать восстаний против османского правителя, «будет другом его друга», «врагом его врага» и во всем будет подчиняться воле султана. Караманский бей, спасая свою власть, предлагал даже некоторые территориальные уступки. По составленному соглашению города Бейшехир, Сейдишехри и Кыршехир переходили в руки Мехмеда²⁹³. Это были города, окаймлявшие владения караманского бея по линии «северо-запад», являясь по сути пограничными между двумя тюркскими государствами.

Во время возвращения войска Мехмеда, на одной из стоянок близ Акшехира, янычары неожиданно выступили с требованием для себя денежного подарка (бахшиша, или инама) в награду за совершенный поход. Как пишет Ибн Кемаль, выстроившись рядами, при полном вооружении — с кинжалами у пояса и луками и стрелами в руках, янычары дождались появления Мехмеда и, произнеся все положенные благопожелания в адрес правителя, заявили, что «в вознаграждение» за поход им положено «золото и серебро». Находившиеся рядом с Мехмедом Шеха-беддин-паша и Турахан-бей начали стыдить янычар, обвиняя их в «неприличествующем» поведении по отношению к султану. Нимало не убоявшись бунта, молодой султан проявил твердость и не удовлетворил требования янычар, сочтя его недопустимой дерзостью. Возвратясь в свой шатер, он отдал приказ о смещении с поста янычарского аги Куртчу Догана и о наказании палочными ударами старших янычарских офицеров — яябаши. Каждому из них было назначено по 100 палочных ударов. Затем наказанные таким образом янычарские офицеры — яябаши — были изгнаны из янычарского корпуса, а вместо них назначены новые лица²⁹⁴.

Это беспрецедентное выступление янычар во время султанского похода, сопровождавшееся, правда, столь же беспрецедентным наказанием палками янычарского аги, показало, сколь высоко выросло осознание янычарами себя как самостоятельной и сильной корпорации. Вместе с тем это был едва ли не единственный пример проявления силы верховной власти по отношению к янычарскому корпусу, что, как кажется, принесло свои плоды. Во всяком случае, в период правления Мехмеда II янычары проявляли исключительную лояльность по отношению к султану. Правда, существует и иная версия событий. Хронист Мехмед Нешри утверждает, что Мехмед II удовлетворил просьбу янычар, выдав им 10 кисе²⁹⁵ акче (1 млн. акче), а затем сместил янычарского агу Догана (историк называет также, по-видимому, второе прозвание аги — Казанджи) и назначил вместо него Мустафу-бея²⁹⁶.

Действия караманского бея, направленные на восстановление политической независимости своего государства, его подстрекательства к неповиновению других тюркских бейликов Малой Азии имели результатом начавшиеся волнения в бывшем бейлике Ментеше. Один из представителей его правящего рода, Ильяс-бей Ментешеоглу, открыто восстал против власти нового османского султана. На его усмирение было послано анатолийское войско во главе с Исхак-пашой, которому удалось подавить мятеж. В результате Мехмед II объявил об окончательном подчинении османам бейлика Ментеше. Его крепости были заняты османскими гарнизонами, а сам Ильяс-бей был вынужден бежать²⁹⁷.

Обеспечив себе тылы в Азии, и вопреки советам своего великого везира Халиль-паши, Мехмед начал подготовку к крупнейшему военному и политическому предприятию своего царствования — захвату Константинополя. Клятва на Коране об уважении территориальной целостности Византии очень скоро была им забыта. Характеристика, которую дает вступившему на престол Мехмеду II Константин из Островицы, точно отражает характер этого османского правителя: «И был он очень хитрый и кого только мог, обманывал с помощью перемирия; он редко держал слово, а когда кто-либо упрекал его за это, он набрасывался на него, как безумный»²⁹⁸. В осуществление плана захвата Константинополя на европейском берегу Босфора, напротив построенной еще Мехмедом I крепости на азиатском берегу, им было начато строительство Новой крепости. Султан лично посетил стройку²⁹⁹. Она велась с 15 апреля по 31 августа 1452 г. под наблюдением четырех везиров султана. Крепость получила название Богаз Кесен (позднейшее название — Румели Хисар). В крепости, контролировавшей пролив Босфор в самом узком месте пролива, были установлены пушки, способные стрелять огромными для того времени ядрами³⁰⁰. Окрестности Константинополя были подвергнуты разграблению отрядами бывшего военачальника караманского бея Акчайлы-оглу Мехмед-паши, оставшегося, по-видимому, на османской службе еще со времени сражения Мурада II с Яношем Хуньяди в 1448 г. (Воинов этого недавнего предводителя кочевников из Карамана интересовала традиционная добыча — стада скота.) В идеологическую подготовку захвата византийской столицы включилось мусульманское духовенство: со всех кафедр мечетей раздавались проповеди с призывами захвата Константинополя³⁰¹.

Одновременно велись подготовительные военные операции. Армия румелийского бейлербея Дайи Караджа-бея взяла не оказавшие сопротивления византийские города на Черноморском побережье — Месемврию, Анхиалос и Визос, а также местечки на Мраморном море — Селимврию и Перинфос. Последние пытались защищаться, но были взяты штурмом, разграблены и разрушены³⁰².

Ничто не мешало начавшемуся исполнению грандиозного честолюбивого замысла Мехмеда: со всеми современными ему владетелями-соседями были заключены мирные договоры на тот или иной срок, с восстаниями тюркских династий Малой Азии временно было покончено. Мехмед пытался выдать свои приготовления к осаде Константинополя за предупредительные меры против пиратов, мешающих ведению торговли, но спрятать очевидное было невозможно. Французский король Карл VII уже предлагал византийскому императору убежище во Франции. В июне 1452 г. греки попытались отогнать турок от стен своей столицы, но безуспешно. Они были разбиты и вынуждены укрыться за городскими стенами. Многих из них турки пленили. Началась блокада города³⁰³. Ибн Кемаль описывает один из инцидентов, случившихся между противостоящими сторонами в период установившейся блокады. Мехмед оставил в построенной им крепости на Босфоре коменданта с гарнизоном. Однажды воины гарнизона (обычно ими были янычары и азебы) устроили пьяную пирушку за стенами крепости Румели Хисар. Возвращаясь домой, они встретили греческих пастухов, гнавших стадо овец. Турецкие солдаты потребовали продать им овец, а когда греки отказались это сделать, выхватили кинжалы и бросились на пастухов, защищавшихся с помощью ножей. В результате турки зарезали нескольких овец и ранили некоторых пастухов. На выручку грекам из Константинополя бросился отряд пеших и конных воинов. Прибыла подмога и к туркам. Развернулось целое сражение, в результате которого греки потерпели поражение, однако часть турок попала в плен. Через какое-то время они были возвращены султану с присовокуплением подарков³⁰⁴. Фактически великая Византия оказалась запертой внутри стен своей столицы.

Постоянные военные конфликты с греками возникали и в Морее, куда осенью 1452 г. вторгся Турахан-бей со своими сыновьями и многочисленным войском. При этом один из его сыновей попал в плен к грекам³⁰⁵.

Все говорило о том, что султан готовится к решительным действиям против Византии. Ко времени окончания строительства крепости на европейском берегу Босфора турки обладали достаточно сильным флотом и мощной артиллерией, чтобы надеяться на захват Константинополя. Согласно греческим авторам, Мехмед II объявил войну Константину XI в конце августа 1452 г.³⁰⁶, а зиму 1452/53 г. провел в военных приготовлениях.

5 апреля 1453 г. вся турецкая армия подошла к стенам Константинополя. Это оказалось неожиданностью для тех турок, которые жили в византийской столице. Все они были убиты греками³⁰⁷. Осажденный с суши и моря город был окружен турецкими войсками по всей линии его сухопутных границ. Армия, приведенная султаном, составляла 150 тыс. человек. В осаде участвовали 80 военных и более 300 грузовых судов. Янычары, непременные участники всех осад, сразу же приступили к рытью траншей. Они неустанно носили землю в корзинах, устраивая валы и гнезда для пушек³⁰⁸.

Осада Константинополя многократно описана разными авторами и трудно найти новые штрихи к описанию великой битвы, произошедшей у стен столицы восточного христианства. Овладение Константинополем было честолюбивой мечтой Мехмеда с самого начала его царствования. Дважды в отрочестве вынужденный покидать османский престол, Мехмед со смертью отца во что бы то ни стало стремился доказать свои способности великого правителя и завоевателя. Дука писал, что молодой султан «ночью и днем, ложась спать и вставая, в своем дворце и вне его всю свою заботу полагал на то, какими военными действиями и средствами овладеть Константинополем», а в частые бессонные ночи он на бумаге чертил план города и городских укреплений, намечая места, откуда легче будет взять город³⁰⁹.

Как сообщает находившийся в дни осады в византийской столице Георгий Сфрандзи, подошедшая к стенам Константинополя сухопутная армия, по его оценке, состояла из 200 тыс. человек³¹⁰. Турки доставили к стенам города мощную артиллерию — многочисленные пушки, отлитые в Эдирне. Из Гелиболу прибыл флот, состоявший из почти 400 судов (сюда входили как крупные и средние суда, так и лодки), на которых прибыло 20 тыс. азебов, исполнивших роль морской пехоты. Во главе турецкой флотилии стоял Сулейман Балта-оглу (по преданию, болгарин родом). Как красочно описывает османский хронист Ибн Кемаль, море было сплошь покрыто красными бёрками (шапками) азебов. В войске султана развевались зеленые и красные знамена, «янычарские полки текли, как [волны] Средиземного моря». Сам Мехмед с 15 тыс. янычар разбил свой лагерь напротив ворот св. Романа³¹¹. Здесь же стояла гигантская пушка турок, отлитая венгерским мастером Урбаном и составлявшая их гордость, а также основные батареи. Правый фланг занимало анатолийское войско во главе с Исхак-пашой, на левом фланге стояли румелийские сипахи во главе с Дайи Караджа-беем. На море, перед стенами Константинополя, встала огромная турецкая флотилия³¹².

Мощные крепостные стены города непрестанно обстреливались из осадных орудий. Некоторые турецкие пушки стреляли каменными ядрами весом почти в 500 кг. Тюфенкчи стреляли зажигательными снарядами, стараясь поджечь город. В обстрелах принимали участие и зенберекчи, искусно стрелявшие из арбалетов (зенбереков)³¹³. Штурм величественных и с виду неприступных стен Константинополя требовал длительной осады с обстрелом с целью образования достаточно крупных брешей, а также создания многочисленных подкопов и мин с последующими подрывами для разрушения стен снизу и обеспечения проходов для штурмующих. В этих тяжелых и изнурительных занятиях, которые поручались по большей части янычарам, совсем не лишней была их выносливость и сила, приобретенные за годы службы в качестве аджеми огланов.

Обороняли Константинополь весьма малочисленные силы. По свидетельству Сфрандзи, «столь великий город имел в обороне 4773 человека, не считая иностранцев, которых было едва 200 или чуть больше». Сфрандзи имел столь точные сведения потому, что византийский император Константин, находившийся среди защитников, велел переписать всех способных оборонять город «мирян и монахов» и пересчитать их. В этом пересчете, который велся тайно, участвовал сам Сфрандзи. Он пишет, что принес византийскому императору «списочек с грустью и величайшей мрачностью. И количество (защитников. — И. П.) осталось в тайне только между мной и им»³¹⁴. По повелению Константина в город заранее были привезены запасы продовольствия, на случай длительной осады, а крепостные стены в ряде мест отремонтированы³¹⁵.

Византийская столица не получила никакой действенной помощи от Европы. Римский папа ограничился тем, что прислал в Константинополь кардинала Исидора, грека, бывшего московского митрополита, который в ознаменование восстановления мира между Восточной и Западной церквями отслужил униатскую обедню в храме св. Софии, что вызвало сильнейшее возбуждение среди горожан. Именно тогда византийский аристократ, «великий канцлер» Лука Нотара произнес знаменитые слова: «Лучше видеть в городе власть турецкого тюрбана, чем латинской тиары»³¹⁶.

В защите Константинополя приняли участие венецианцы и генуэзцы. На помощь городу прибыло два судна с о. Хиос во главе с генуэзцем Джованни Джустиниани. Однако трудно было представить, что они что-либо смогут сделать перед лицом многочисленного турецкого флота. Большого успеха, правда, добились подошедшие 20 апреля к Константинополю четыре генуэзских судна и одно греческое, сумевшие пробиться через флотилию неприятеля и пройти в бухту Золотой Рог. Борта прибывших судов были выше турецких и туркам не удалось взять их на абордаж³¹⁷. До 22 апреля турецким судам не удавалось проникнуть в бухту Золотого Рога. Традиционно приписывают это обстоятельство тому, что бухта была перекрыта цепью, мешавшей прохождению кораблей. Однако турки преодолели это препятствие. За одну ночь они, посуху, переправили 70 своих судов в Золотой Рог. Защитники крепости намеревались ночью поджечь турецкие суда, но этот план был выдан противнику и не удался³¹⁸.

Во взятии Константинополя главную роль сыграла сильная турецкая артиллерия. Турки имели в большом числе усовершенствованные бронзовые пушки крупных размеров, которые стреляли огромными каменными ядрами, успешно разрушавшими внешне мощные, но старые константинопольские стены. Греческий историк Критовул писал, что все делавшиеся янычарами подкопы под крепостные стены и подземные ходы «оказались излишними и только вызвали бесполезные расходы, так как пушки решили все»³¹⁹. Особой славой пушечных дел мастера пользовался у турок венгр Урбан, искатель лучшей жизни, сначала предложивший свои услуги византийскому императору, а затем султану Мехмеду II. Он наладил ему отливку пушек крупного калибра, ядра которых наносили значительные повреждения крепостным стенам³²⁰. В день турки производили до 100 выстрелов из крупнокалиберных орудий, которые легко повреждали сложенные из кирпичей стены. Кроме того умело использовались баллисты, метавшие тысячи стрел³²¹.

Все 54 дня осады города турки занимались засыпкой крепостного рва землей и камнями, чтобы иметь возможность по разрушении стен провести генеральный штурм. В турецком лагере находилось мусульманское духовенство, неустанно велась религиозная пропаганда: в осаде приняли участие известные богословы Ак Шемседдин, Велиэддин-оглу и др.³²²

18 апреля турки попытались предпринять штурм крепости, в котором приняли участие янычары и другие пехотинцы. Турецкие солдаты бросились к уже имевшимся брешам в стенах, однако защитники умело отбивались от нападавших с помощью камней, стрел, копий и кипящей смолы. Сражение продлилось целый день, а ночью грекам удалось расчистить засыпанную турками часть рва. Попытки штурма предпринимались еще дважды — 7 и 12 мая, но также безуспешно. Не помог и подкоп под Влахернский дворец: он был обнаружен защитниками города и турок изгнали из подземного хода с помощью дыма. К стенам у ворот св. Романа турки подкатили высокие деревянные башни, обитые кожей. Одна из них была выше крепостных стен и имела мосты на канатах для перехода на укрепления, а также мощный таран, с помощью которого туркам удалось сильно разрушить стену. Они сделали попытку ворваться через проделанную брешь в город, однако была отбиты и вынуждены к ночи отойти, оставив башню у крепостной стены. Защитники города сожгли ее, к утру успев заделать брешь³²³.

Наконец был объявлен генеральный штурм. Ночью в турецком лагере зажглись многочисленные костры. Понимая, что для взятия стен Константинополя не хватает самого малого импульса, Мехмед объявил, что отдает город на разграбление — ягма. По всему войску об этом зачитывался указ султана. Это известие увеличило энтузиазм турок более, чем все религиозные лозунги борьбы с неверными. В ночь перед штурмом мусульманские проповедники поднимали дух турецких воинов, призывая их совершить утренний намаз уже в стенах города. Рано утром 29 мая 1453 г. турки, развернув свои знамена, строем пошли на приступ. В нем приняли участие как пехотинцы, так и всадники-сипахи. Воздух наполнился звуками бубнов, зурны и барабанов. Турки приближались к трем брешам, которые остались незаделанными и были наспех завалены греками бревнами и землей. Завязался рукопашный бой, в котором турки несли большие потери. На приступ шли все новые и новые янычары, одновременно стены обстреливались из пушек, появлялись новые бреши, которые некому было заделывать³²⁴.

Защитники города сражались на стенах отчаянно. Потери штурмующих были очень велики. Ибн Кемаль образно пишет, что, когда турки начали взбираться по лестницам на стены, потекли «реки крови». Однако поток штурмующих не иссякал. Первыми в город ворвались янычары. Среди турецкого войска разнеслась весть о взятии Константинополя. Со стороны бухты Золотой Рог штурм вели азебы и солдаты капудан-паши (адмирала турецкого флота). Турки все в большем числе проникали в город через появлявшиеся новые бреши³²⁵.

Энтузиазм турецкой армии сделал свое дело. Цель представляла собой исключительную привлекательность для штурмующих. Взятый Константинополь подвергся страшному разграблению. Войсковой базар мгновенно наполнился живым товаром и награбленным имуществом, среди которого были изделия из золота, серебра, драгоценных камней³²⁶. Грабеж города длился в течение одного дня. Император Византии Константин XI сражался до последней минуты и был убит янычаром. Его отрубленная голова, по рассказу Константина из Островицы, была доставлена султану со словами: «Счастливый господин, вот тебе голова твоего жесточайшего неприятеля». Голова Константина была выставлена на высокой колонне в центре города. Сам янычар был щедро одарен Мехмедом³²⁷. К вечеру султан в сопровождении своей янычарской гвардии вступил в византийскую столицу, остановившись перед главной святыней города — собором св. Софии. По преданию, спешившись, он посыпал свой тюрбан горстью земли в знак смирения перед Всевышним. После этого он вошел в храм и долго простоял там в молчании. Нескольких находившихся в соборе пленников-христиан он отпустил на свободу. На следующий день начался раздел захваченной добычи.

Вопреки сложившемуся на основе греческих описаний представлению о разрушении Константинополя победителями, следует признать, что далеко не всё оказалось разрушенным. Представители власти ряда кварталов города, имевших собственные внутренние стены, узнав о появлении турок в Константинополе, благоразумно открыли ворота и сдались победителям. Благодаря этому были сохранены многие церкви города. А ко второму по величине и почитанию храму Константинополя — собору св. Апостолов — Мехмед II послал охрану, и он остался неразграбленным³²⁸.

В первую же пятницу после захвата византийской столицы в превращенной в мечеть церкви св. Софии была прочитана хутба с упоминанием имени султана. В город был назначен су-баши. Во все стороны были посланы гонцы, призывавшие поселиться в домах завоеванного Константинополя, который получил у турок название Истанбул (Стамбул), и сюда в скором времени прибыли переселенцы из разных мест³²⁹. Именно тогда целые кварталы оказались занятыми людьми, прибывшими из какого-либо одного места, по которому эти кварталы и получали свои названия. В кварталах Кючюк Караман и Бююк Караман поселились, например, выходцы из Караманского бейлика. Ашык-паша-заде описывает довольно любопытный конфликт, разразившийся тогда же между новопоселенцами и султаном. Султан передавал поселенцам дома с придомными участками на условиях аренды (мукатаа), а не в полную собственность (мюльк), что вызывало у приехавших в Стамбул жалобы: «Вы оторвали нас от наших родных мест, поселили в эти дома неверных. Что же, вы привезли [нас], чтобы [мы] снова лишились своих домов?» Везир Мехмеда II, Шехабеддин-паша, уговорил султана передать дома переселенцам на правах полной собственности. При этом он сослался на практику предшествующих султанов: «Твой отец, твой дед, мой счастливый султан, завоевали столь много земель и нигде не учреждали [при этом] мукатаа, а [потому] и моему повелителю делать этого не следует». Только после этого Стамбул, по словам Ашык-паша-заде, начал снова заполняться жителями³³⁰. Однако со временем в Стамбуле, по совету везира Мехмеда II Махмуд-паши, выходца из знатного греческого рода, дома все же стали передаваться в аренду.

Ибн Кемаль пишет, что переселившиеся в дома и дворцы Константинополя турки были обложены годовым налогом на недвижимость, которая в целом составила огромную сумму в 2 млн. золотых. По мысли Мехмеда И, это должно было способствовать справедливому заселению городских зданий. Бедным оказалось не по карману занимать великолепные резиденции, в которые они сначала въехали, и они были вынуждены покинуть их и поселиться в более скромных домах. Богатые же получили возможность занять дома побогаче. После этой операции годовая подать на недвижимость была отменена³³¹.

Завоевав Константинополь, Мехмед постарался сразу же придать ему внешний вид мусульманского города. Здесь начали строиться мечети, медресе, странноприимные дома, обустраиваться культовые места поклонения. Было воздвигнуто тюрбе над предполагавшимся местом захоронения Абу Эйюба — одного из сподвижников Пророка. По преданию, Абу Эйюб принял участие в первой осаде арабами Константинополя (674–678), был убит под его стенами и здесь же похоронен. Как сообщает Ибн Кемаль, могилу Абу Эйюба «нашел» один из известных улемов Мехмеда II, принимавший участие во взятии Константинополя, Ак Шемседдин. Обнаружению могилы сподвижника Пророка османские хронисты придали характер мистического события, случившегося благодаря ясновидению благочестивого Ак Шемседдина. Однако ему, скорее всего, было хорошо известно ее местонахождение. По рассказам арабских авторов, могила почиталась константинопольскими греками как могила святого еще в XIII в. Над ней в засуху христиане возносили молитвы о ниспослании дождя. Могила Абу Эйюба стала считаться третьим по значению местом паломничества в мусульманском мире³³².

Овладение мировым центром восточного христианства, древним богатым городом на пересечении сухопутных и морских торговых путей, высоко подняло авторитет Мехмеда II как мусульманского правителя. В Каире взятие Константинополя было расценено как победа всего мусульманства и в то же самое время как появление сильного политического соперника на Ближнем Востоке. Мамлюкские авторы отметили в своих сочинениях, что османские правители официально ранее не носили титулов «малик» (царь) и «султан». В своей переписке с османскими правителями мамлюкские султаны именовали их эмирами или хункярами (худавендигярами), т. е. владыками (государями). Арабский автор Ибн Ийас пишет, что Мехмед II первым из османских правителей начал официально называть себя султаном, тем самым претендуя на равное с мамлюкскими султанами положение в мусульманском мире³³³. Своей победой Мехмед ввел себя в ряд культурных мусульманских правителей. То, что было важно еще для его отца Мурада II, помнившего о своих огузских корнях и почитавшегося «мудрейшим из рода огузских ханов», родовую ветвь которого славословили как «более благородную и древнюю ветвь, чем ханский род Чингиза и все прочие»³³⁴, уходило в прошлое, теряло прежний смысл для Мехмеда, вошедшего с завоеванием Константинополя в круг великих исламских правителей.

Имея мирные договоры с соседними владетелями, Мехмед вместе с тем вовсе не собирался отказываться от политики дальнейшей экспансии и завоеваний. В них была сделана лишь маленькая передышка, во время которой залечивались нанесенные турецкой армии раны и восстанавливалась ее боевая мощь. Это было триумфальное время для молодого султана (завоевателю Константинополя исполнился всего лишь 21 год). Двор Мехмеда в Эдирне посетили послы Георгия Бранковича — деспота Сербии, посольства деспотов Мореи — братьев Димитрия и Фомы Палеологов, императора Трапезунда Иоанна IV Комнина, владетеля Мингрелии и Имеретии Дадиани, владетеля островов Лесбос и Тасос Дорино Гаттилузи и его брата, владетеля Эноса (совр. Энез) Паламеде, прибыли также послы от хиосской Маоны и от великого магистра ордена иоаннитов. Мехмед потребовал, чтобы все они признали его сюзеренитет с назначением суммы ежегодной дани.

Вскоре после завоевания Константинополя Мехмед направился против владетеля Эноса, портового города, славившегося своими солеварнями, приносившими годовой доход в 60 тыс. акче³³⁵. Город, которым к этому времени владел брат Дорино Гаттилузи, Паламеде, был осажден турками с моря и с суши. Продвижение турецкой армии к Эносу проходило в исключительно трудных условиях. Жара сменялась резким холодом, зима, оказавшаяся первоначально столь мягкой, что зацвели обманутые погодой деревья, затем разразилась обильными снегопадами, завалив горные дороги толстым слоем снега. Янычары и азебы особенно страдали от снежных заносов, однако проявляли удивительную выносливость и выдержку, покорно преодолевая ставший труднопроходимым путь. Янычары не роптали. Авторитет Мехмеда II после завоевания Константинополя был чрезвычайно высок. К тому же они хорошо помнили урок, преподнесенный им во время совсем недавнего караманского похода, когда их бунт был подавлен твердой рукой девятнадцатилетнего правителя. Ибн Кемаль пишет, что янычары двигались впереди султана, расчищая для него дорогу от снега, доходившего им до груди. Непрекращавшиеся снегопады делали красные шапки азебов неразличимыми от белых янычарских. Несмотря на все трудности, Мехмед не повернул назад и дошел до Ипсалы, где было произведено общее построение войска, а затем армия двинулось дальше. По пути, без оказания какого-либо сопротивления, ей сдавались небольшие местечки, еще не подпавшие под власть турок³³⁶. Когда турецкое войско подошло к Эносу, его владетель находился уже на о. Самофракия во дворце своего отца. Он даже не попытался помочь осажденным, которые были вынуждены сдать город практически без сопротивления³³⁷.

По сообщениям османских историографов, Энос был формально оставлен в руках христианского правителя, однако в нем были поселены турки, а в находившуюся напротив Эноса островную крепость Тасос (Фасос) Мехмед поставил турецкий гарнизон³³⁸. Турецкий флот занял принадлежавший Паламеде о. Имрос (совр. Имроз), где наместником султана стал известный византийский историк Критовул, а также Самофракию. Турецкий флот, хотя и довольно многочисленный, был еще недостаточно силен для того, чтобы захватить и контролировать все острова Архипелага, и Мехмед II признал правителя Наксоса Гильельмо II герцогом Архипелага, заключив с ним договор, по которому Наксос обязывался выплачивать османскому султану ежегодную дань³³⁹.

Турецкие завоевания были выгодными экономическими предприятиями, которые приносили большой доход казне, пополнявшейся как за счет поступлений от сбора налогов, так и за счет поступления дани с вассальных правителей.

Весной 1454 г. Мехмед отправился в свой первый поход против Сербии. По сообщению Ашык-паша-заде, к этому его побуждал пограничный бей Иса, сын анатолийского бейлербея Исхак-паши, стремившийся воспользоваться выгодно сложившимися для этого политическими обстоятельствами³⁴⁰. Исхак-паша еще при Мураде II возглавлял войска сипахи в пограничных с Сербией землях. В лице Иса-бея и его отца Исхака мы видим остатки старой потомственной военной (сипахийской) аристократии, всегда игравшей заметную роль во внешнеполитических (и часто внутриполитических) делах Османского государства, побуждавшей османских правителей, иногда против их воли, вести активную завоевательную политику. И идея расширения границ во имя ислама если и играла в этом определенную роль, то вовсе не главную. Сохраняла свою силу старая традиционная для тюркского социума идея территориальной экспансии, столь важная для поддержания авторитета правителя. Однако эта (и любая) зависимость от воли своей военной верхушки не устраивала нового султана — Мехмеда II, любившего власть и при этом власть единоличную. После захвата Константинополя Мехмед казнил многих везиров своего отца и представителей старой племенной аристократии, сделав ставку на выходцев из рабов — новообращенцев, преданно служивших лично ему. К ним относился, например, назначенный им великим везиром Заганос-паша.

Войско Мехмеда II, начавшего поход против Сербии, соединилось с пограничными отрядами Иса-бея в районе Ускюба. Здесь Исе было поручено совершить набег на Ново Брдо. Его отцу, Исхак-паше, поступил приказ осадить сербскую крепость Островиц, где оставалась казна Георгия Бранковича, бежавшего с семьей в Венгрию. Сам Мехмед с румелийским войском направился к крепости Смедерево, которая была великолепно укреплена. Турки использовали всю силу своей артиллерии для разрушения внешних крепостных стен и неустанно наполняли крепостной ров землей и камнями, готовясь к штурму. Однако все их усилия оказались тщетными. Внутренняя крепость Смедерево, так и не была ими взята. Будь у Константинополя такая же внутренняя цитадель, возможно, устоял бы и он. 16 ноября 1454 г. у Ново Брдо Мехмеду с большим трудом удалось разбить лишь немногочисленный сербский отряд, сражавшийся с редким геройством. Сами турки, по рассказу Константина из Островицы, поражались стойкости сербов и говорили, что если бы они сообща напали на армию Мехмеда, то она была бы разбита. Ограничившись разграблением сербских земель и поделив добычу (турки захватили в Сербии 50 тыс. пленников), Мехмед возвратился в Эдирне и заключил мирный договор с сербским деспотом Георгием Бранковичем. Последний обязался посылать в казну османского султана по 3 млн. акче в год³⁴¹. Султан отобрал из числа захваченных пленников несколько сот юношей, которые были зачислены в аджеми огланы и отправлены к «туркам» в Анатолию для последующего зачисления их в янычарский корпус. Среди этих юношей оказался и Константин из Островицы, впоследствии описавший свою службу у турок в сочинении, известным под названием «Записки янычара». Он описывает свой путь из Сербии в сопровождении турецких стражников, попытку побега в землях Болгарии и наказание, которому его за это подвергли (связав, волочили за лошадьми)³⁴².

Вскоре после первого Мехмед совершил свой второй поход (1455) против Сербии, на этот раз захватив Ново Брдо, Кратово, Баницу, богатые серебряные рудники и огромную добычу. Во время этого же похода Иса-бей совершил со своим пограничным войском набег на Боснию, который принес им богатую добычу в виде драгоценной утвари, скота и пленных³⁴³. Крепость Ново Брдо была осаждена и сдалась на 40-й день осады после интенсивного обстрела ее стен артиллерией³⁴⁴. Турки присоединили таким образом к своим владениям южную часть Сербии до Крушеваца. Посланный Бранковичем в Вену и в итальянские государства посол тщетно просил помощи у немецких князей и итальянцев. Бил тревогу Сенат Дубровника, потерпевший с захватом Сербии большой ущерб для своей торговли. В посланном письме римскому папе Каликсту III было сказано: «Турки занимают территорию светлейшего господина деспота (Бранко-вича. — И. П.), который является для нас источником денег; нашим купцам перекрыты пути»³⁴⁵. Всем было ясно, что Мехмед не остановится и следующей его целью станет Белград.

Весной 1456 г., собрав стотысячную армию, Мехмед направился через Болгарию и Сербию к венгерскому Белграду (Нандорфехервар). Для овладения этой неприступной крепостью на Дунае требовалось большое число осадных орудий. В Ускюбе с этой целью была произведена выплавка пушек. Пушки были отлиты для этого похода и в Грошеваце, а затем реками доставлены на место³⁴⁶. По-видимому, испытывая в это время нехватку меди, турки переплавили на металл даже медные скульптуры лошадей, украшавшие Константинополь, медные кресты и колокола³⁴⁷.

Никто в Европе не пришел на помощь венграм. Напрасно римский папа взывал к католическим странам, хлопоча о создании антиосманской лиги. Венгрия оставалась с турками один на один. Знаменитый Янош Хуньяди смог первоначально собрать войско лишь в 10 тыс. человек. Отчаявшийся папа Каликст III объявил крестовый поход против турок и послал в Венгрию францисканца Джованни да Капистрано, чьи вдохновенные проповеди, переведенные на венгерский язык, помогли собрать в Южной Венгрии еще 20 тыс. воинов-крестоносцев, которые направились к Белграду. В подготовке крестоносного похода участвовал и папский легат — воинственный кардинал Хуан Харвахал³⁴⁸.

Белград оказался крепким орешком для армии Мехмеда. Осада началась в июле 1456 г. Туркам противостоял немногочисленный гарнизон. Турецкая кавалерия начала действовать в округе города, а тяжелые осадные орудия, управляемые янычарами-топчи, приступила к обстрелу его мощных крепостных стен.

На созванном военном совете румелийский бейлербей Дайи Караджа-паша предложил переправить свое войско на другой берег Дуная, чтобы дать бой армии Хуньяди, движущейся к Белграду. Однако румелийские акынджи и санджак-беи не согласились с этим планом. «Кто-то будет брать Белград, а нам таскаться по землям?»³⁴⁹ — заявляли они, и это показывает действительное отношение турок к войне, рассматривавшейся прежде всего как выгодное экономическое предприятие. Несмотря на многодневный обстрел стен крепости и проделанные бреши, янычарам не удавалось взять их штурмом. С одной стороны Белград защищен водой — в месте слияния двух рек, Савы и Дуная, — и штурм его в этом месте был невозможен. Белград обложили турецким войском, расположившимся со стороны суши в несколько эшелонов. Турки упорно пробивали достаточно большие бреши, чтобы прорваться внутрь города. Несмотря на все трудности осады, Мехмед не намеревался ее снимать, отдав приказ продлить артиллерийский обстрел еще на 2 недели. Янычарский ага Исмаил настоятельно советовал султану провести решительный штурм, который состоялся 21 июля, однако он не принес желаемого успеха. Во время него погибло огромное число янычар. Артиллерист Константин из Островицы, участвовавший в сражении, пишет, что видел, как янычары бежали из города, куда они было уже прорвались, и как по ним стреляли защитники крепости, убив очень многих, а некоторых изрубив в преследовании³⁵⁰. Многое не складывалось для турок во время этой осады: однажды защитникам города ночью удалось поджечь осадную технику, которая на ночь была укрыта соломой³⁵¹.

Защитники Белграда оборонялись исключительно искусно и мужественно, постоянно совершая неожиданные вылазки из крепости. Во время одной из них едва не погиб сам Мехмед II, оказавшийся на какой-то момент без своей янычарской охраны. Только личная храбрость спасла султана, который, увидев, что находится с одним лишь янычарским агой, собственной саблей проложил себе дорогу сквозь строй атакующих. Янычарский ага, чувствуя свою вину перед султаном, сам бросился в атаку и погиб под ударами сабель³⁵². Мехмед был только ранен.

Белград спасло явившееся войско Яноша Хуньяди. Одновременно с ним к Белграду подошла и его речная флотилия. Поджидавшие подхода Хуньяди в Видине на Дунае турецкие суда вступили с ней в бой, но были разбиты.

Войско Хуньяди удачно атаковало турок. Помощь была оказана и защитникам крепости — Янош имел возможность посылать своих воинов в город. Все это придало дополнительные силы осажденным. Халкокондил пишет, что султан был недоволен действиями своих янычар, не проявивших, с его точки зрения, должной храбрости. Янычарам никак не удавалось подобраться к крепостным стенам — защитники Белграда стреляли по ним столь метко, что неизменно обращали в бегство³⁵³.

Во время развернувшегося генерального сражения между турецкой армией и войском Хуньяди, в котором находились венгры, чехи и немцы, турки потерпели сокрушительное поражение, потеряв 300 пушек. Огромны были и людские потери. Победители называли цифру (конечно, преувеличенную) в 24 тыс. человек. Во время сражения под стенами Белграда погиб румелийский бейлербей Дайи Караджа-паша. Уходило поколение военачальников, не связанных с системой капыкулу (придворных рабов, назначавшихся султаном на должности в силу их личной преданности). Раздосадованный Мехмед был вынужден снять осаду с Белграда и уйти из-под стен города. По окончании этого неудачного похода султан приказал казнить некоторых своих везиров и военачальников.

Вскоре после осады Белграда во время эпидемии чумы умер Янош Хуньяди, победа которого на 70 лет предохранила Венгрию от турецкого нашествия. Но ничто уже не могло спасти Сербию от окончательного завоевания.

Внешняя политика Мехмеда не ограничивалась одними лишь завоеваниями. Многое решалось с помощью договоров и соглашений. Так произошло с Дубровником в 1458 г., со Смедерево в 1459 г. и с Афинским герцогством (1456 г.), красота правителя которого, флорентийца Франко, восхитила султана и на четыре года отсрочила полное вхождение герцогства в состав Османского государства. Четыре года Франко продолжал управлять Фивами, но затем был умертвлен. Его владения Мехмед аннексировал, а сыновей взял в янычары³⁵⁴. Мехмед был не только воином и ценителем европейских военных технологий, на службу к которому приезжали военных дел мастера из всей Европы, но и ценителем живописи, о чем свидетельствуют его прижизненные портреты, созданные итальянскими мастерами кисти. А на написанном в конце его жизни, в 1480 г., турецким художником Синан-беем, турецкий султан изображен с поднятым цветком (розой?) в руке.

Однако война и завоевания оставались главным делом жизни этого во многих отношениях выдающегося султана и яркой личности. В 1458 г. большая армия во главе с великим везиром Мехмеда II Махмуд-пашой была послана Мехмедом на завоевание ряда сербских крепостей. Между Нишем и Скопье осенью 1458 г. состоялись переговоры великого везира с послами из Дубровника, над которым нависла непосредственная турецкая угроза. Послы вручили Махмуду богатые подарки в виде серебряной утвари, обещав единовременную сумму в 500 дукатов и ежегодные подношения в 200 дукатов. Все это имело тот результат, что Дубровник получил желаемую грамоту от имени султана Мехмеда, согласно которой республике Дубровник было разрешено вести свободную торговлю — с обязательством выплачивать османскому правителю ежегодную дань в полторы тыс. дукатов³⁵⁵.

В 1459 г. турками была окончательно завоевана Сербия. В Смедерево, которым ко времени завоевания турками уже владел боснийский князь Томаш, разместился гарнизон из янычар и азебов³⁵⁶. Этому предшествовал поход Мехмеда II в Морею, предпринятый им в 1458 г. С 1454 г. вечно ссорившиеся и боровшиеся друг с другом братья Палеологи платили Мехмеду ежегодную дань. Деньги, как формально считалось, были платой за военную помощь грекам турецкого наместника Фессалии Турахан-бея. Последний во время восстания албанцев принудил их подчиниться власти дестопов Мореи. Однако власть последних была эфемерной. Через голову Палеологов феодальная знать Пелопоннеса обратилась к Мехмеду II с просьбой признать их привилегии. Мехмед поддержал эти претензии. В декабре 1454 г. в диване Мехмеда была составлена грамота на греческом языке, где были перечислены греческие аристократы, наделявшиеся целым рядом привилегий, сохранять которые, по своему легковесному обычаю, Мехмед поклялся Кораном и своей саблей. Взамен этого морейская знать признала свой вассалитет от турецкого султана³⁵⁷. Это была попытка договориться с завоевателем Константинополя с учетом узко классовых, эгоистических интересов, помешавшая созданию единого фронта для борьбы с турецкой опасностью.

Димитрий Палеолог пытался, в свою очередь, следовать старой проверенной политике задабривания османских правителей, послав к Мехмеду послов с денежными дорами. Однако у турецкого султана уже были далеко идущие планы в отношении Мореи, и эта акция не возымела своего обычного действия. Судьба Мореи была предрешена. Димитрий не оказывал военного сопротивления вошедшей в Морею армии султана. Турецкое войско без труда преодолело защитные сооружения на Коринфском перешейке и приступило к осаде Коринфа. Турки давно поняли огромное значение артиллерии и заботились о ее постоянном пополнении. При этом тащить тяжелые пушки на большие расстояния бывало слишком затруднительно, и в ряде случаев их отливали прямо на месте. Под стенами города из привезенной меди были отлиты «четыре разрушительных пушки»³⁵⁸. Осадные орудия, ядрами для которых послужил мрамор античных построек, беспрерывно обстреливали крепостные стены Коринфа, однако взять крепость не удавалось. Город оставался в осаде несколько месяцев и открыл свои ворота лишь по настоянию коринфского епископа³⁵⁹.

Во время этого же похода турками были взяты Патрас (здесь турецкой армии противостоял отряд в 6 тыс. человек), Арголида, Леонтарион и Каритена, столица брата Димитрия, Фомы. Во всех завоеванных городах были оставлены гарнизоны, в которые неизменно входили янычары.

Возвращаясь с войском в свою столицу, Мехмед специально задержался в Афинах, чтобы осмотреть город, историю которого он хорошо знал. Как тут не вспомнить благоговейное длительное созерцание султаном внутреннего убранства собора св. Софии при взятии им Константинополя. Турецкий султан не был невежественным варваром. Многие свои «европейские» знания он получал от итальянского еврея Джакобо из Гаеты, служившего врачом при его дворе³⁶⁰.

Победы Мехмеда в Морее встревожили венецианцев, опасавшихся за свои владения в Негропонте (о. Эвбея), и они поспешили прислать султану своих послов с богатыми дарами³⁶¹. Однако Мехмед не предпринял против венецианцев никаких враждебных действий — он умел рассчитывать свои силы. Перезимовав в Эдирне, следующей весной Мехмед вновь появился со своим войском в Морее, где овладел целым рядом остававшихся незахваченными крепостей.

Поводом для нового похода стало восстание Фомы, поддержанное частью пелопоннесской знати. Оно переросло в гражданскую войну между греками, так как Димитрий придерживался протурецкой ориентации. Даже после того как турецкая армия вступила в Морею, Палеологи не прекратили борьбу между собой³⁶². Все это значительно облегчало завоевательные операции Мехмеда II. Но лишь после третьего своего похода в Морею, состоявшегося в 1460 г., Мехмед полностью овладел ею, захватив Мистру, столицу Димитрия. Сам Палеолог отдался на милость победителя и ему была сохранена жизнь³⁶³. Есть основания полагать, что всему этому предшествовал тайный сговор Димитрия с Мехмедом. Критовул писал, что все «было разыграно для показа, а втайне все уже было договорено, решено и сделано». 30 мая 1460 г. Мистра была сдана туркам³⁶⁴. Фома Палеолог покинул Пелопоннес и бежал на о. Корфу.

После падения Мистры греческие крепости сдавались одна за другой и лишь гарнизон Сальменикона, небольшой крепости неподалеку от Патр, оказал туркам героическое сопротивление. Город был уже взят, а ее комендант, Константин Палеолог Гра-итца, держался в акрополе до июля 1461 г., взывая к итальянским владетелям о помощи. Мужество гарнизона Сальменикона вызвало уважение султана. Защитники крепости получили после взятия акрополя свободу, а везир Мехмеда II заявил, что Граитца оказался единственным настоящим мужчиной во всей Морее³⁶⁵. Однако справедливости ради следует сказать, что и многие другие крепости Пелопоннеса оказали туркам серьезное сопротивление (Флиос, Акова, Астрос и ряд других). Их защитники были убиты или уведены в плен³⁶⁶.

Завоевания первых лет царствования Мехмеда II, сопровождавшиеся взятием крепостей, где главную роль играли янычарская пехота и янычарская артиллерия, приносили огромные потери в живой силе именно среди янычар. Это заставляло Мехмеда заботиться о пополнении янычарского корпуса. Огромное число пленников бралось с целью возмещения этих потерь. Так, захватив лишь одну из крепостей в Морее, Сальме-никон, Мехмед записал в янычарский корпус 900 мальчиков³⁶⁷. Ашык-паша-заде в своем труде отмечает, что все завоевания сопровождались пленением значительного числа людей³⁶⁸.

Совершив все реально осуществимые на тот момент завоевания в Европе, Мехмед обратил свой взор на Азию. Малоазийские бейлики, сохранявшие остатки своей былой политической самостоятельности, казались султану легкой военной добычей. Государственная политика османских правителей, формировавшаяся в ранний период в немалой степени на основе традиционной идеологии территориальных захватов и идей газавата, внешне мало изменилась. Формируясь на основе привычной идеологической базы, она по-прежнему выдвигала на передний край лозунги «борьбы за веру», но по сути уже давно диктовалась практическими политическими интересами и обстоятельствами, на деле лишь формально связанными с религиозным фактором (хотя его влияние иногда бывало велико).

Обратив свой взор на восток, Мехмед прежде всего окончательно подчинил себе остатки бейлика Джаник — Кастамону и Синоп, совершил завоевание греческой Трапезундской империи, вступил в борьбу с тюркским государством Ак Коюнлу. Завоевания в Азии сопровождались переселением значительных масс людей. Как правило, местное население перемещалось на жительство в западные районы Малой Азии или в Румелию, а место уехавших занимали турецкие переселенцы. Захватив в 1461 г. Кастамону с Синопом, Мехмед переселил местных сипахи и бея бейлика Джаник Исмаила в европейские земли³⁶⁹. Это вызывалось причинами политического характера. Мехмед II учитывал опыт прошлого, связанный с подчинением османской власти эгейских тюркских бейликов. Политическая ненадежность их владетелей, лишенных власти, готовность их сипахи в любой момент поддержать политические притязания своих прежних сюзеренов, никогда не забывавших о своей государственности, их частые восстания заставляли Мехмеда II по-новому строить свою политику в отношении сипахи покоренного Джаника. С помощью переселений достигались их разобщение, отрыв от родной почвы и населения, готового поддержать своих прежних правителей. Знаком подчинения бейлика Джаник османской власти служило то, что в захваченных землях появились турецкие гарнизоны из числа капыкулу³⁷⁰.

Вместе с тем овладение бейликом Джаник было предопределено гораздо более важной для Мехмеда задачей — захватом богатой и антиосмански настроенной греческой Трапезундской империи, осколка великой Византии. В сущности это являлось основной целью турецкого султана, которая вынуждала его убрать со своего пути тюркский бейлик Джаник, мирный и ничем ему не угрожавший. Уже в 1456 г. турецкие отряды начали совершать набеги на трапезундские владения. Однако император Трапезундской империи Иоанн IV Комнин обязался уплачивать туркам ежегодную дань в размере 3 тыс. золотых монет и тем самым на время сохранил свою власть. Он понимал, однако, что после взятия турками Константинополя, ему дана лишь отсрочка. Иоанн IV, заполучивший престол с помощью убийства собственного отца, был готов пойти на любые средства для сохранения своей власти. Он попытался составить антиосманскую лигу из христианских и мусульманских владетелей, как и он, боявшихся турецкой экспансии. Иоанн хотел, чтобы в коалицию вошли грузинские князья и Узун Хасан, глава тюркского государства Ак Коюнлу. В предках у Узун Хасана было много христиан. Его бабашкой с отцовской стороны была греческая трапезундская принцесса, а матерью — знатная христианка из Северной Сирии. И сам он взял в жены красавицу Феодору, дочь Иоанна. Однако планам этим не суждено было осуществиться из-за смерти Иоанна Комнина в 1458 г. Регентом при его малолетнем сыне Алексее был назначен брат Иоанна Давид, который был избран императором Трапезундской империи. Из письма Давида Филиппу Бургундскому от 29 апреля 1459 г. известно, что Давид хотел отдать в жены Узун Хасану свою племянницу — в целях привлечения его в антиосманскую лигу. В этом случае, как надеялся Давид, в его распоряжении были бы собственные 20 галер и 20-титысячное войско, а также 50 тыс. воинов Узун Хасана и 60 тыс. — грузинского царя Георгия VIII. В своем письме Давид называет нескольких грузинских князей, готовых предоставить ему свою военную помощь. Он также надеялся получить ее от караманского бея и бея Синопа Исмаила³⁷¹.

Дипломатическая активность Давида, скорее всего, не являлась тайной для Мехмеда и во многом спровоцировала его поход на Трапезунд. К этому следует добавить, что Давид попросил Узун Хасана провести переговоры с Мехмедом об отмене ежегодной дани. Послы Хасана, отправившиеся к султану, вели себя крайне высокомерно, потребовав чтобы на 60 лет турки отказались от взимания ежегодной дани. Такое поведение Ак Коюнлу было расценено как открытый вызов султану³⁷².

Отправляясь в свой малоазийский поход, Мехмед взял с собой огромное войско, насчитывавшее около 150 тыс. человек³⁷³. Движение его армии сопровождалось постоянными нападениями со стороны участников антиосманской коалиции. Турки испытывали нехватку продовольствия, дорога шла через гористую местность, иногда через болота. К тому же сезон оказался на редкость дождливым. «Вода была коням по брюхо», — писал участник похода Константин из Островицы³⁷⁴. Янычары мужественно переносили все тяготы путешествия. Они проявили чудеса дисциплины, когда однажды в пути один из вьючных верблюдов свалился с горной дороги вместе с гружеными на него сундуками. Падая, сундуки разбились, обнаружив свое содержимое. Им оказались золотые монеты султанской казны. По рассказу Константина из Островицы, увидев это, янычары с обнаженными саблями тотчас же выстроились рядами для охраны рассыпавшихся сокровищ. Шел сильный дождь. На узкой горной дороге образовался затор. Подъехавший султан, узнав о причине случившегося, приказал брать деньги любому желающему, чтобы как можно скорее возобновить движение. Мгновенно все золотые монеты были разобраны, «так что земля стала черной, ибо брали, кто как мог, с травой и гнилью, один вырывая у другого»³⁷⁵.

Однако не следует преувеличивать первоначальное бескорыстие янычар, ибо они понимали, что рассыпавшиеся монеты предназначались для выплаты жалованья в первую очередь им самим. Об отношении янычар к султану Мехмеду говорит рассказ Константина из Островицы о трудностях перехода через горы. Горные дороги из-за дождей совершенно развезло и ехать на лошадях при спусках и подъемах становилось просто опасно. Бывало, что янычары на руках несли султана. Скверное состояние дорог делало крайне трудным и спуски вьючных животных. В этих условиях Мехмед «попросил янычар, чтобы они взяли на себя труд по сопровождению верблюдов». Константин описывает, как янычары были вынуждены «всю ночь возиться с верблюдами», пока не привели их к месту предполагаемой стоянки. За свои труды они, впрочем, были щедро вознаграждены. По приказу Мехмеда, янычарам было роздано 50 тыс. золотых монет, а янычарские офицеры, яябаши, получили прибавку к жалованью³⁷⁶.

Описывая тот же поход, Ашык-паша-заде сообщает, что Мехмед вынужден был преодолевать горные дороги близ Трапезунда спешившись. Великий поборник священной войны за веру, Ашык-паша-заде не забывает заметить, что все тяготы похода были перенесены ради победы ислама и вкладывает в уста Мехмеда II следующие слова: «Все сии тяготы — ради [торжества] веры, ради того, чтобы заслужить благосклонность Аллаха, когда [наступит час] предстать пред ним на том свете»³⁷⁷. Без сомнения, так это понималось не только хронистом Ашык-паша-заде, но, вероятно, и самим султаном, ни на минуту не забывавшим о своей миссии истинного мусульманского правителя. Когда на переговоры с ним с дарами прибыла мать Узун Хасана, Сара-хатун, и высказала мысль о том, что Трапезунд не стоит предпринимаемых султаном усилий, Мехмед ответил, что ему было бы стыдно не тратить силы во имя веры, когда в его руках меч ислама³⁷⁸.

Осажденный турками с моря и суши Трапезунд сдался 15 августа 1461 г. Этому предшествовали попытки переговоров. Великий везир Мехмеда новообращенец Махмуд-паша был сыном сербского князя и знатной трапезундки. Он послал в Трапезунд (тур. Тарабузон, Трабзон) своего секретаря — грека Фому Катаволину — с просьбой сдать город. О том же просили осажденных и другие, в том числе Сара-хатун. И хотя сильная крепость Трапезунда позволяла оборонять его несколько недель, город был сдан. Никто из союзников Давида не поспешил оказать ему военную помощь. Городская знать Трапезунда была отправлена морем в Стамбул, а простые горожане переселены в другие места, а частично обращены в рабство³⁷⁹. Окрестности Трапезундской столицы были опустошены рейдами турецких отрядов, как всегда, взявших богатую добычу. Часть захваченных в Трапезунде мальчиков (800 человек) была забрана Мехмедом для нужд янычарского корпуса, часть греков попала в число его личных слуг. В Трабзоне был оставлен военный гарнизон из янычар и азебов³⁸⁰.

Мехмед с войском провел зиму в захваченном городе. Нечего было и думать о возвращении в столицу после столь тяжелого похода. В завоеванном османами городе оставалась лишь треть его прежних жителей. Это были простолюдины, жившие в отдельном квартале. Знать Трапезунда, как уже указывалось, по условиям договора, переехала в Константинополь. Сыновья знатных фамилий, физически сильные и обладавшие привлекательной внешностью, были отобраны для помещения их в дворцовую школу ич огланов, в этот питомник высших должностных лиц Османского государства. В покинутые греками дома вселились мусульмане, а императорский дворец занял турецкий наместник³⁸¹.

Военная деятельность Мехмеда требовала значительных средств. При этом основной статьей расходов была выплата жалованья янычарскому войску и другим регулярным подразделениям. В то же самое время и сипахи, турецкие феодалы, обязанные принимать участие в походах, несли большие расходы по исполнению своих военных обязанностей и постоянно нуждались в деньгах. Их доходы зависели от поступлений от крестьян, живших в предоставленных им тимарах. Значительную долю этих поступлений составлял поземельный налог с крестьян под названием «ресм-и чифт», или «чифт акчеси». В интересах своих сипахи, совершавших походы в «отдаленные области», Мехмед увеличил этот налог с 22 до 30 акче³⁸².

Поход Мехмеда в Малую Азию и захват им пограничной крепости Койлухисар до крайности обеспокоили правителя Ак Коюнлу — Узун Хасана, не получившего ожидаемой им помощи извне. Узнав о приближении войска Мехмеда II, Узун Хасан выслал ему навстречу в качестве почетной заложницы свою мать Сара-хатун³⁸³. Мехмед оказал ей торжественный прием, так же как и его послу Курд Шейх Хасану³⁸⁴. Ашык-паша-заде пишет, что во время осады Трапезунда войском Мехмеда мать Узун Хасана находилась в турецком лагере и даже получила в виде подарка часть захваченной добычи³⁸⁵.

Несмотря на осторожное уклонение Узун Хасана от прямого столкновения с войском Мехмеда, турецкий султан попытался воспользоваться своим зимним пребыванием в захваченном Трапезунде, организовав несколько военных операций против своего потенциального противника. Ранние османские источники ничего не сообщают об этом. Однако участвовавший в них Константин из Островицы, преследовавший в своем сочинении задачу показать возможность борьбы с турками, подробнее освещает события и пишет, что султан смог овладеть несколькими крепостями, подвластными Узун Хасану. И все же Мехмеду не удавалось навязать правителю Ак Коюнлу генерального сражения в выгодных для себя условиях. Тогда Мехмед прибегнул к хитрости: он заслал в лагерь противника своего шута, рассказавшего Узун Хасану о начавшемся отступлении османского войска из владений Ак Коюнлу. Ложь сработала, и Узун Хасан послал вдогонку армии Мехмеда войско под командованием своего сына, а затем выступил против Мехмеда и сам. Прервав ложное отступление, Мехмед на ходу развернул свою армию и вступил в сражение с войском противника. Сражение продолжалось два дня и закончилось победой Узун Хасана, у которого, кроме конницы, имелось, по примеру турок, хорошо обученное и дисциплинированное пехотное войско. В его армии отсутствовала лишь артиллерия, которую Узун Хасан просил прислать ему венецианцев, но она так к нему и не поступила³⁸⁶. Однако в данном случае наличие артиллерии оказалось бы малополезным. Исход сражения решали конница и лучники-пехотинцы, имевшиеся и с той, и с другой стороны. Константин из Островицы пишет, что «вся султанская кавалерия была наголову разгромлена, и если бы не янычары, был бы убит сам султан»³⁸⁷.

Константин рассказывает, что на обратном пути из земель Ак Коюнлу Мехмед устроил около Ангоры смотр своему войску. Глядя на стройные ряды янычар, он якобы сказал: «Если бы я мог иметь десять тысяч янычаров, я много бы отдал за это». Один из янычарских офицеров осмелился тогда произнести в ответ: «Счастливый повелитель, не десять тысяч, а двадцать тысяч надлежит вам иметь». За такой ответ находчивый янычар получил от султана 100 золотых монет³⁸⁸. Совершенно ясно, что владение многочисленным янычарским войском рассматривалось в то время Мехмедом важнейшим фактором обеспечения военных побед. В военной схватке с Узун Хасаном янычары продемонстрировали свои высокие качества гвардии, способной защитить жизнь верховного правителя.

Крупный военный успех ожидал вернувшегося в Стамбул Мехмеда в 1462 г. в Европе, где обстоятельства заставили его совершить не планировавшийся поход в Валахию. Последняя признавала над собой османский сюзеренитет с 1391 г., уплачивая ежегодную дань султану. Непременным условием демонстрации вассалитета считалось ежегодное прибытие валашского господаря к османскому двору. Правивший в Валахии Влад Цепеш (1456–1462), прославившийся своей исключительной жестокостью, за что получил прозвище «Сажатель на кол», прекратил эту практику приезда в османскую столицу. Через своего посла он объяснил Мехмеду, что вынужден поступать так из-за боязни предательства своих бояр, стремящихся перейти под власть венгерской короны. Однако это было пустой отговоркой. Посланного к нему Мехмедом Хамзу-бея Влад приказал схватить вместе с членами всего его посольства, самого турецкого посла велел посадить на кол, а других поместить в тюрьму и, переправившись по льду Дуная со своими людьми на османскую территорию, подверг разграблению султанские владения, перебив при этом множество мусульман. Константин из Островицы и Ашык-паша-заде, независимо друг от друга, передают рассказ о том, как отрубленные носы и головы турок Влад послал в Венгрию, похваляясь своими победами над врагами христиан³⁸⁹.

Это было крайне дерзким вызовом со стороны валашского господаря. Мехмед призвал к себе его младшего брата — Раду Красивого, жившего при султанском дворе почетным заложником, и, велев облачить в платье из синей парчи, вручил ему в руки знамя как знак власти. Дав ему отряд из 4 тыс. человек, он послал Раду на границу с Валахией, к Никополю, одарив конями, золотом и шатрами, подобающими подлинному властителю. Вслед за ним с огромным войском выступил сам Мехмед II. В составе его армии, как всегда, находились янычары. Прибыв к Никополю, султан организовал ночную переправу через Дунай янычарского войска. Константин из Островицы, принимавший участие в походе, сообщает, что «султан велел дать им (янычарам. — И. П.) восемнадцать больших снаряженных лодок и других приспособлений: пушек, ружей, больших и малых пищалей». С наступлением ночи янычары заняли места в лодках и бесшумно, так «что звуков от весел и людей не было слышно», поплыли вниз по течению, а затем высадились на другом берегу чуть ниже, того места, где стояло войско Влада Цепеша. Здесь янычары «окопались, поставив орудия и прикрыв их вокруг большими щитами». Около себя пушкари установили дреколья, чтобы защитить себя от атак конницы неприятеля. Затем к ним на лодках переправилась другая часть янычарского войска.

Высадившиеся янычары начали приближаться к войску Влада, вооруженные пиками, оружием и щитами. Во время установления орудий на новых позициях они попали под сильный обстрел противника и понесли большие потери. Константин пишет, что за это время «враги перебили у нас… двести пятьдесят янычар». Лишь энергичное вмешательство янычарских пушкарей, поспешивших начать интенсивный обстрел врага из двадцати «малых пушек», спасло янычар от полного истребления. Затем через Дунай были переправлены азебы и дополнительное военное снаряжение. Валашское войско предпочло отступить. Лишь тогда Мехмед с оставшейся частью турецкой армии переправился на противоположный берег Дуная. Янычары, успешно решившие важную боевую задачу, были щедро вознаграждены султаном — им было роздано 30 тыс. золотых монет. Многие янычары, юридически считавшиеся рабами, получили личную свободу, чтобы, как пишет Константин, «они оставили после смерти свое имущество, кому хотели»³⁹⁰.

В землях Валахии, однако, армию Мехмеда ожидали тяжелые военные испытания. Об этом откровенно сообщает Константин из Островицы, но предпочитает умолчать в своей хронике Ашык-паша-заде. Константин пишет, что хотя Влад располагал весьма небольшим войском, «мы очень его остерегались, каждую ночь опоясывая лагерь копьями». У валашского господаря была не только отличная конница, но и пехота, которая однажды ночью, как рассказывает Константин, напала на турецкий лагерь, перебив множество солдат. Валахи резали людей, коней, верблюдов, грабили шатры, перебив несколько тысяч человек и нанеся значительный урон армии Мехмеда. Турецкие солдаты, спасаясь от неожиданного нападения, по сообщению Константина из Островицы, искали убежища в расположении янычар, но последние, из страха самим быть перебитыми, отгоняли от себя бегущих, а некоторых даже убивали. За этим драматическим ночным нападением последовала карательная акция Мехмеда, который приказал собрать несколько сот пленных валахов и обезглавить их³⁹¹.

Османские авторы, Энвери и Ашык-паша-заде, также пишут о ночной атаке валахов, попытавшихся застигнуть турецкую армию врасплох. При этом они сообщают, что турки одержали победу. Энвери пишет о полном разгроме валахов. Из 60-тысячного войска Влада Цепеша «спаслась тысяча [человек]»³⁹². Ашык-паша-заде вторит ему и рассказывает о том, что нападение валахов не имело успеха и что спаслись лишь немногие воины Влада. Вслед бежавшим валахам был послан отряд Али-бея³⁹³. Бояре, по словам Константина, видя, что «дела идут плохо, отступили от Дракулы (Влада Цепеша. — И. П.) и присоединились к его брату»³⁹⁴.

Известно, что крупное боярство Валахии подняло в 1462 г., во время пребывания армии Мехмеда II в Валашском княжестве, восстание против Влада Цепеша, вступив в союз с османским султаном. Получивший валашский престол Раду Красивый был послушным воле султана правителем, готовым в любой момент оказать ему военную поддержку. Крупные бояре Валахии сумели воспользоваться новой политической ситуацией в своих экономических интересах и расширить торговлю продукцией своих имений. Возросли экономические интересы и самих турок в Валахии, где они начали вести торговлю и приобретать недвижимое имущество³⁹⁵. (Валашские земли в результате похода Мехмеда 1462 г. были разграблены и преданы огню, турками было захвачено огромное число пленных³⁹⁶.)

Возвратившись в Эдирне, Мехмед II почти сразу же отправился на завоевание о. Лесбос с его главной крепостью Мити-лена, где была использована вся мощь турецкой артиллерии. Энвери пишет, что янычарские пушкари беспрерывно обстреливали крепость из «бесчисленных пушек»³⁹⁷. Подтверждает это и Константин из Островицы, сообщающий, что Мехмед взял с собой «разрушительные пушки и приспособления, стреляющие вверх и мечущие камни на города». Константин пишет, что Мехмед надеялся на внезапность своего появления у стен крепости, что отчасти сыграло свою роль, и в конце концов после долгой и упорной осады с применением крупнокалиберной артиллерии и катапульт защитники Лесбоса были вынуждены сдаться — по «договору», условий которого Мехмед не сдержал. Он приказал казнить владетеля Лесбоса и защитников Митилены. Вскоре весь остров оказался в руках у турок, захвативших большую добычу³⁹⁸. На этот раз пала частица латинского христианского мира, оказавшегося неспособным оказать помощь своим единоверцам. Никколо Гаттилузи, младший сын Дорино, в борьбе за власть задушивший своего брата, передал Лесбос османскому султану и сам был задушен³⁹⁹.

Вслед за Лесбосом наступила очередь Боснии, к 1463 г. номинально зависевшей от венгерской короны. Король Боснии Твртко II (1421–1443) выплачивал дань туркам. Однако сначала он, а затем его преемник Стефан Томаш (1443–1461) начали всё более ориентироваться на Венгрию. В июне 1444 г. Стефан Томаш признал сюзеренитет венгерского короля Владислава III и обязался выплачивать ему ежегодно 3 тыс. золотых. Однако с ростом числа военно-политических побед Мехмеда II в Боснии росло и число сторонников ориентации на турецкого султана. Постепенно все большую политическую независимость начала приобретать южная часть Боснии, где находились поместья сторонника протурецкой ориентации Сандаля Хранича, которому наследовал его племянник Степан Вукчич Косача (1435–1466), при котором южная Босния признала сюзеренитет турецкого султана. В 1448 г. Степан Косача, желая обрести политическую независимость, объявил себя «герцогом святого Саввы», отчего принадлежавшая ему область получила название Герцеговина. Герцеговинский владетель вел враждебную экономическую политику по отношению к Дубровнику. Как пишет современный исследователь, ни один турецкий бей не причинил Дубровнику столько опустошений и вреда, сколько затянувшаяся на несколько десятилетий вражда с герцеговинскими магнатами Радосавом Павловичем и Степаном Косачей⁴⁰⁰. Степан Косача в конце концов попросил у турок разрешения завоевать Дубровник. Дубровчане затратили немало средств и сил (вели крупные фортификационные работы), чтобы обезопасить себя от «нового герцога» и в 1454 г. между ними был заключен мир.

Северная часть Боснии, во главе с королем Стефаном Томашевичем, занявшим престол в 1461 г., пыталась избавиться от турецкой угрозы. Стефан Томашевич обратился за помощью к папе римскому и даже получил в этой инициативе помощь Степана Вукчича, решившего (слишком поздно для него) покончить с зависимостью от турок. В крепости Яйце, где собрались представители крупнейших феодальных фамилий, на Стефана Томашевича была возложена присланная из Рима корона. Папа Пий II планировал организовать крестовый поход против турок и, надеясь на его помощь, боснийский король в 1462 г. отказался платить Мехмеду II харадж. Это послужило турецкому султану поводом к походу против Боснии весной 1463 г. Мехмед потребовал у боснийского короля через своего посла возобновить выплату хараджа, пригрозив в случае непослушания военным походом⁴⁰¹.

Без сопротивления сдался турецкой армии хорошо укрепленный город Бобовац. По сообщению Константина из Островицы, Мехмед II не взял с собой в поход против Боснии пушек (видимо, из-за трудностей их транспортировки по горным дорогам). Пушки были отлиты из привезенной меди уже под стенами Бобоваца⁴⁰². В течение шести недель турки подчинили себе северную Боснию, а также часть Герцеговины. Стефан Томашевич был обманом пленен турками в крепости Ключ. Один из его слуг сообщил подошедшим к стенам крепости туркам, что здесь находится король Боснии. Турецкий военный отряд, возглавляемый Махмуд-пашой (Константин из Островицы называет его Мехмедом), окружил крепость и поклялся «на молитвенниках», что в случае сдачи Стефаном крепости жизнь ему будет сохранена. Обещание это не было выполнено.

Константин пишет, что в захваченной боснийской крепости Звечай был оставлен турецкий гарнизон из 50 янычар, при этом гарнизонным янычарам было выплачено жалованье на полгода вперед⁴⁰³. Турецкая казна в это время еще сравнительно легко справлялась со своими финансовыми обязательствами перед янычарами.

О том, что Махмуд-паша заключил договор о сдаче боснийской крепости, сообщает и Ашык-паша-заде⁴⁰⁴. Османский историограф пишет, что боснийский владетель был убит по политическим соображениям, из опасений возможного будущего неповиновения. Однако при этом была соблюдена видимость законности. Мехмед потребовал по этому вопросу издания соответствующей фетвы у находившегося в его войске улема из прославленного рода Али ал-Бистами, носившего прозвание Мусанныф. На вопрос султана, имеет ли он право на кровь и имущество Стефана, тот ответил положительно, сославшись на право убивать неверных во время священной войны за веру (газа)⁴⁰⁵. Перед убийством Стефана Томашевича турки успели заставить его отдать приказ главам гарнизонов Боснии сдавать города туркам без сопротивления. Все сдавшие свои крепости были турками казнены.

Ни одна балканская страна не была подчинена турками столь легко. Боснийское крестьянство равнодушно отнеслось к поражению своей верхушки и перемене власти, видимо, ожидая от новых властителей улучшения своего положения. В одном из своих писем папе римскому Стефан Томашевич сообщал, что турки возвели в Боснии несколько своих крепостей и «льстят крестьянам», «обещают свободу всякому из них, кто перейдет на их сторону»⁴⁰⁶. Как видим, содержание турецкой политической, а вернее, социальной пропаганды в завоевательных целях мало изменилось с XIV в., когда осажденным жителям Никеи турки обещали налоговое облегчение (см. гл. 1). Это была сознательная политика, которая и в XVI в. значительно облегчала турецкие завоевания⁴⁰⁷. Анонимный автор трактата о янычарском корпусе сохранил в своем сочинении «Мебде-и канун» рассказ о повсеместном добровольном обращении крестьян Боснии в ислам во время похода Мехмеда II и о дарованной им в связи с этим милости — проводить среди боснийских мусульман набор-девширме⁴⁰⁸.

Действия Мехмеда II в Боснии чрезвычайно встревожили венгерского короля Матьяша Хуньяди (Корвина) (1458–1490). Осенью 1463 г. он попытался нанести ответный удар по туркам и отдал приказ венгерским баронам собирать войско. К набранным 12 тыс. воинов феодального ополчения он добавил две с половиной тысячи королевских наемников и с их помощью захватил крепости Яйце и Звечай, где среди солдат османского гарнизона находился Константин из Островицы⁴⁰⁹. В северной Боснии Матьяшу Хуньяди удалось установить власть венгерской короны.

Мехмед II предпринял ответную военную акцию в 1464 г., попытавшись выбить венгров из Яйце, но потерпел неудачу. Узнав о приближении к крепости части войска Матьяша Хуньяди, Мехмед снял осаду и увел из-под ее стен свою армию⁴¹⁰. Однако отвоевать у турецкого султана Боснию венгерскому королю не удалось — в его владении остались лишь незначительные ее территории.

Папа римский Пий II, постоянно агитировавший в Европе за организацию большого крестового похода против турок, объявил, что возглавит его лично. 15 июня 1464 г. он прибыл в Анкону, где уже стояла армия, составленная из простолюдинов. Однако ни один из христианских государей к назначенному месту сбора крестоносцев не прибыл. Дож Венеции привел свой флот в Анкону уже после смерти Пия II, по несчастью, случившейся уже 14 августа 1464 г. С опозданием подошел и флот герцога Бургундского. Крестовый поход не состоялся⁴¹¹.

После недолгого участия Мехмеда II в 1465 г. в междоусобной борьбе, развернувшейся в Караманском бейлике после смерти его правителя Ибрахима между сыновьями покойного, где Мехмед вновь столкнулся с политическим соперничеством Узун Хасана, поддержавшего одного из братьев, османский султан объявил о начале большого похода против Албании (1466). Албания, в конце XIV — первой четверти XV в. раздробленная на мелкие княжества, враждовавшие друг с другом и соседними правителями, в 1443 г. создала Лежскую лигу албанских князей, которые под руководством Георгия Кастриоти (Скандербега) вела борьбу с османским вторжением. Борьба проходила с переменным успехом. Скандербегу иногда удавалось отвоевывать у турок крепости, с поставленными там турецкими гарнизонами, в связи с чем проводились ответные военные акции турок против албанцев. На этот раз, стремясь наказать непокорных, войско Мехмеда вступило в Албанию. Страна подверглась опустошительным рейдом отрядов акынджи, проникавших в самые удаленные уголки страны. В Албании, часть феодалов которой признала сюзеренитет турецкого султана, Мехмед приказал укрепить крепость Эльбасан, на которую было совершено нападение воинов Скандербега, и поставил там сильный турецкий гарнизон. Албания была поделена Мехмедом на два санджака и отдана в управление султанским кулам. Самому Скандербегу удалось бежать. После победного похода в Албанию Мехмед отправился не в столицу, где в это время свирепствовала чума, а в один из городков на берегу Черного моря и лишь через какое-то время вернулся в Стамбул⁴¹².

Уладив дела в Европе, Мехмед счел наконец удобным момент для нанесения удара по своему азиатскому врагу, правителю государства Ак Коюнлу Узун Хасану, и по новому главе Караманского бейлика Пир Ахмеду. Последний попытался бежать, но был выдан турецкому султану одним из своих сипахи. Турецкая армия во главе с великим везиром Махмуд-пашой совершила карательные операции против племени тургутлу и дошла до Тарсуса. Понимая, что имеет в центре Анатолии постоянный очаг сопротивления османскому владычеству, Мехмед вновь прибег к политике высылок и переселений. Он приказал переселить в Стамбул из караманских Ларенде и Коньи семьи ремесленников. Была также совершена попытка насильственного переселения в Стамбул знатных семейств Коньи. Ашык-паша-заде пишет, что переселению подвергся даже потомок чрезвычайно почитаемого среди турок основателя ордена мевлеви Джеляледдина Руми⁴¹³. Однако султан вскоре разрешил ему возвратиться в родную старинную Конью⁴¹⁴. В столице Караманского бейлика и других крепостях Мехмедом были поставлены сильные турецкие гарнизоны.

Следующей военной задачей, поставленной Мехмедом, оказалось завоевание о. Эвбея (Негропонт), имевшего важное значение для безопасности османских владений в Европе, морских сообщений в районе Эгейского моря и торговых коммуникаций. Эвбея — морская база венецианцев в Средиземноморье — находилась под управлением Никколо да Канале, который решился на проведение против турок морской экспедиции, во время которой им был взят и разорен находившийся в руках турок Энос и некоторые другие приморские владения султана. Располагая к тому времени уже довольно сильным флотом, Мехмед поручил Махмуд-паше командование турецкими судами (флотилия Махмуд-паши состояла из 300 судов, среди которых было 108 крупных галер), препятствовавшими получению помощи главной крепостью острова, которая должна была подвергнуться осаде. По величине, оборонным укреплениям и экономическому значению Эвбея была сравнима с Константинополем. Неутомимый Мехмед с огромным войском в 1470 г. отправился в Грецию, прибыв к месту, лежащему напротив главного города острова Эвбея, — Халкису. С моря крепость уже была блокирована флотом Махмуд-паши. Через узкий пролив, отделяющий остров от материковой части Греции, туркам удалось соорудить наплавную переправу, по которой войско и сам султан перебрались туда, где предполагалась сухопутная осада. Вокруг крепости были установлены многочисленные пушки и осадные орудия. Однако на помощь Негропонту подошли корабли Никколо да Канале. Чтобы ускорить исход дела, Мехмед прибегнул к почти магическому для турок объявлению ягма. Весть об этом удесятерила силы штурмующих и стены крепости были взяты (12 июля 1470 г.), правда, не без помощи предателя⁴¹⁵. Три дня и три ночи продолжался разрешенный султаном грабеж, который Ашык-паша-заде называет «славным»⁴¹⁶. В результате захвата Эвбеи турки укрепились в стратегически важном пункте Средиземноморья, что расширяло их будущие возможности в процессе завоеваний. Политика территориальной экспансии, непрерывного расширения сферы турецкого господства являлась главной задачей царствования Мехмеда II, и этой политики он неуклонно придерживался, не забывая о необходимости защиты уже завоеванного. При этом завоевание одной области с неизбежностью влекло за собой необходимость завоевания другой, часто порождая политические обстоятельства, которые независимо от воли турецкого правителя диктовали необходимость действий в рамках жестко установившегося алгоритма. Экспансия, за отсутствием сильных противников, порождала дальнейшую экспансию.

Контрбалансом действий в Европе служили карательнозавоевательные акции в Азии. За походом против Эвбеи последовал поход на восток, чему предшествовали действия турецкой армии против так и не сломленных караманцев. С войском, куда вошла и часть янычар, в Анатолию был послан везир Рум Мехмед-паша, которому оказал помощь ряд анатолийских сан-джакбеев. Подойдя к Ларенде, карательное турецкое войско разрушило, по сообщению Ашык-паша-заде, даже мечети и медресе непокорных караманцев, а горожан и горожанок, «женщин и юношей», подвергло страшному бесчестью, заставив раздеться донага⁴¹⁷. Это было местью населению города за ту поддержку, которую оно оказывало членам бывшей тюркской династии Караманоглу.

Затем турецкая армия подошла к Эрегли и разрушила его. Не помогли даже заявления его жителей, которые сообщили Рум Мехмед-паше о том, что город является вакуфом, учрежденным в пользу священного для мусульман города Медина. Не возымели никакого действия и угрозы возмездия в загробной жизни. Выступивших с подобными речами жителей Эрегли было приказано казнить⁴¹⁸. Мюнеджим-баши пишет, что Рум Мехмед-паша подверг грабежу имущество богатых людей Караманского бейлика, не забывая о себе. Однако, когда турецкое войско возвращалось обратно, словно в наказание за богопротивные дела, в одном из ущелий на него было совершено нападение кочевников, отобравших у турок всю их добычу. От их рук едва спасся сам Рум Мехмед-паша⁴¹⁹.

За походом Рум Мехмед-паши последовал поход во главе с Исхак-пашой. Его армия прошла через Ларенде, Ичель и вошла в Аксарай, вынудив сидевшего там караманского бея Мехмеда, а затем и его брата Касым-бея бежать во владения Ак Коюнлу под защиту непримиримого борца с османами Узун Хасана. Мехмед II отдал приказ вывезти на жительство в Стамбул несколько знатных караманских семейств, при этом одному из братьев караманского бея, признававшему власть османского султана, была отдана в управление и кормление область Чир-мен в Румелии⁴²⁰.

Сильное сопротивление караманских земель османской власти вынуждало Мехмеда вновь и вновь посылать войска в Анатолию для проведения карательных операций. Еще далеко не вся Анатолия была подчинена власти турок. Один из военачальников Мехмеда II, Гедик Ахмед-паша, был отправлен султаном на завоевание области Алаийе (Аланья), которую чуть раньше безуспешно пытался захватить Рум Мехмед-паша. Независимым правителем Алаийе был Лютфи-бей-оглу Кылыдж Арслан-бей. Крепость Алаийи была взята Гедик Ахмед-пашой в осаду. Участвовавшие в походе янычарские топчи установили против крепостных стен города многочисленные пушки, и устрашенный правитель города предпочел сдаться. За сдачу крепости и отказ от власти Кылыдж Арслан был одарен султаном землями в Румелии в районе Гёмюльджины. Тимары получили многие члены его семьи, в том числе и его жена⁴²¹.

Несмотря на явные успехи Мехмеда II в Анатолии, остававшиеся на свободе члены караманской династии, нашедшие убежище у Узун Хасана, не прекратили своей борьбы за восстановление своей власти. Мехмед II был вынужден повторно посылать войска в Анатолию для закрепления своих территориальных приобретений в Азии. С особой силой военное противостояние разгорелось, когда представители караманской династии собрали большое войско, объединившись с силами одного из военачальников Узун Хасана — Юсуф-мирзы. Объединенная армия, в которой имелась пехота Ак Коюнлу, подошла к Акшехиру, предварительно разграбив принадлежавший османцам Токат. Сражаться с противником пришлось сыну Мехмеда II, Мустафе, который был поставлен отцом правителем в бывшей караманской столице — Конье. В состоявшемся сражении Юсуф-мирза, племянник Узун Хасана, был взят в плен. Его подвергли позорной процедуре, протащив на веревке, завязанной на шее, как пишет историк, — «как собаку». Пир Ахмед, отстаивавший власть караманской династии, был вынужден бежать к Узун Хасану⁴²².

Политические интересы Мехмеда II настоятельно требовали нанесения удара по главному покровителю караманской династии — государству Ак Коюнлу во главе с Узун Хасаном. Весной 1473 г. для похода против него Мехмед собрал огромное войско, куда вошли сипахи и акынджи Румелии и Анатолии. В войске было также 10 тыс. придворных сипахи и 20 тыс. азебов. В целом численность османской армии составила 100 тыс. человек. Ашык-паша-заде сообщает, что в составе мусульманского войска было также «войско христиан»⁴²³, что означает участие в походе военных отрядов европейских вассалов султана. В походе участвовали два сына Мехмеда II — Мустафа и Баязид. Третий сын, царевич Джем, был оставлен отцом в Эдирне. Походу предшествовал рейд румелийских акынджи в район Эрзинджана, где в плен попало множество армян, земли которых были преданы разграблению⁴²⁴.

Из Сиваса, где султаном была произведена генеральная поверка (йоклама) воинов, обязанных участвовать в походе⁴²⁵, турецкое войско направилось к Эрзинджану, стремясь обнаружить противника и навязать ему сражение. Однако Узун Хасан не спешил обнаруживать свои силы. Передовой дозор османской армии постоянно следил за местностью, готовый предупредить о появлении неприятеля. В какой-то момент с неизбежностью отряды османцев и отдельные части войска Узун Хасана столкнулись друг с другом и произошло сражение, в результате которого воины Узун Хасана были обращены в бегство. Вторая встреча с противником прошла для турок не столь успешно. Глава войска акынджи Михаль-оглу Али-бей и румелийский бейлербей Хасс Мурад-паша, переправившись со своими людьми через Евфрат, неожиданно для себя попали в засаду. Мурад-паша пропал во время стычки без вести, а многие турецкие военачальники попали в плен — в их числе Омер-бей Турахан оглу, многие командиры (субаши) войска румелийских акынджи, а также сын знаменитого османского улема Фенари Ахмед-паша⁴²⁶. Однако и после этого Узун Хасан продолжал тактику уклонения от генерального сражения, ничем не выдавая присутствия своей армии. Мехмед II направился с войском к Байбурту (северо-восточнее Эрзинджана), и только здесь две армии встретились лицом к лицу. Сражение произошло в местечке под названием Отлукбели.

В войске Узун Хасан находились два его сына — Зейнель-мирза и Угурлу Мехмед, которые противостояли на флангах сыновьям Мехмеда II — Мустафе и Баязиду. Решающую роль в победе над Узун Хасаном сыграло янычарское войско. Рассказывающий о сражении османский хронист Нешри пишет, что Мехмед II во время боя расположился со своими янычарами на небольшой возвышенности, а строй готовых к бою янычарских пехотинцев производил внушительное впечатление — головные уборы янычар украшали султаны из перьев, отчего их ряды зрительно увеличивались. Прямо напротив центра, где стоял Мехмед II, расположились воины самого правителя Ак Коюнлу, возглавляемые им лично. Как пишет Ашык-паша-заде, «счастье султана Мехмеда Гази оказалось сильнее [счастья Узун Хасана]». Однако не следует забывать и о вкладе сильной турецкой артиллерии. Мощный пушечный огонь, сопровождаемый плотным огнем из тюфенков по центру войска Узун Хасана, вынудил правителя Ак Коюнлу бежать с поля боя, что вызвало расстройство в рядах его армии. Стоявшие на правом фланге вместе с Зейнель-мирзой союзные грузинские подразделения были турками перебиты. В плен попали многие знатные воины, сражавшиеся на стороне Узун Хасана. Его сын Зейнель-мирза был убит. Честь этого важного события была приписана турками аге азебов Махмуду. В руки османов попали и многие представители религиозного авторитета, находившиеся в войске Узун Хасана, к которым Мехмед после своей победы проявил должное уважение. Все они были отпущены на свободу, за исключением сбежавшего от Мехмеда улема Синан-оглу Ахмеда, который был казнен как изменник⁴²⁷.

Сражение выиграла османская артиллерия и огнестрельные ружья, чего так и не удалось заполучить Узун Хасану у венецианцев, с которыми он вел долгие переговоры о военной помощи.

Находившемуся на левом фланге войска Ак Коюнлу сыну Узун Хасана Угурлу Мехмеду удалось бежать. Караманский бей Пир Ахмед также бежал вместе с Узун Хасаном. Мюнеджим-баши презрительно пишет в своем труде, что Пир Ахмед «научился искусству бегства от своих предков и обладал им в полной мере», вторя словам своего предшественника, хрониста Ашык-паша-заде, написавшего, что Пир Ахмед «был хорошо знаком с [искусством] бегства»⁴²⁸. Бежавший в Азербайджан Узун Хасан в 1478 г. умер, а его государство распалось на части под ударами внутренних смут и в конце концов было захвачено Сефевидами.

По возвращению в столицу Мехмед, недовольный действиями в военной кампании своего великого везира, сместил его с должности и вскоре за этим он был казнен.

За победой над Узун Хасаном последовал новый успех турок, на этот раз в Крыму. Завоевание целого ряда крымских крепостей происходило под командованием талантливого военачальника Мехмеда II, назначенного великим везиром Гедика Ахмед-паши, который отправился в 1475 г. к берегам Крыма на 300 судах, имея при себе 70-тысячное войско и сильную артиллерию⁴²⁹. Раздираемое внутренними распрями Крымское ханство казалось (и на самом деле было) Мехмеду II легкой добычей. Главной целью Мехмеда стали генуэзцы, обосновавшиеся в своих крымских колониях — Кафе (Керчь), Солдайе (Судак) и др. Осада этих крепостей с помощью турецкой артиллерии, перевезенной на судах, сделали свое дело, и крымские крепости генуэзцев пали. Был захвачен турками сын покойного крымского хана Хаджи-Гирея Менгли-Гирей. Проведя несколько лет в Стамбуле, он вернулся в Крым с османской армией как крымский хан — ставленник турецкого султана, признав себя его вассалом⁴³⁰. С покорением Крыма Мехмед II расширял свою сферу влияния далеко на север, поставив под свой контроль крымских правителей, бывших политической игрушкой в руках польско-литовской короны и Папства.

Расширяя свою территориальную экспансию, Османское государство все более вовлекалось в сферу внешнеполитических отношений Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы, что приводило к последствиям, которые не всегда могло предусмотреть как правительство Мехмеда II, так и сам султан. За его завоеваниями все с большей тревогой наблюдали европейские владетели, по мере своих сил пытаясь им помешать. Воспользовавшись военной операцией турецкой армии в Анатолии против Узун Хасана, господарь Молдавии Стефан (Штефан) III приостановил выплату ежегодной дани Порте. Он совершил также нападение на валашские земли, находившиеся под управлением вассала османского султана Раду Красивого, пытаясь хоть как-то претворить в жизнь планы созданной до этого ан-титурецкой лиги, куда входили Папство, Венеция, Неаполитанское королевство, Венгрия и Кипр. Однако господарь Молдавии не получил помощи от своих союзников. Его выступление явилось причиной военных попыток турок укрепить власть своего вассала. Однако пограничными турецкими силами решить эту проблему не удавалось. Это вынудило Мехмеда в конце 1474 г. послать с армией в Молдавию румелийского бейлербея Хадым Сулейман-пашу.

Узнав о выступлении турецкого войска, Стефан отдал приказ об уничтожении всего на пути, по которому должен был проследовать неприятель. Жители сжигали свои села, прятали скот, зерно и фураж, а сами находили убежище в горах и лесах. Это создавало большие трудности для османского войска, испытывавшего сильный недостаток продовольствия. Военная тактика молдаван заключалась в неожиданных нападениях на группы турецких фуражиров и небольшие отряды, отделявшиеся от армии для совершения грабежей, традиционных для военных кампаний турецкой армии. Вымотанная голодом и трудностями перехода, 10 января 1475 г. она встретилась в узкой долине реки Бырлад, неподалеку от Васлуя, с армией Стефана, обладавшей гораздо меньшей численностью. Разгорелось одно из самых крупных на то время сражений турок в Европе. «Молдавское войско состояло из 40 000 плохо вооруженных, чуть ли не от сохи взятых, молдавских крестьян, 5000 венгерских солдат (главным образом секлеров) и 2000 поляков гораздо слабее турок, но тем не менее разбило их наголову; лишь немного турок уцелело, убито было 4 паши, взято 100 знамен»⁴³¹. В связи с этой победой господарь Молдавии получил от папы Сикста IV звание «воина Христа».

За поражением турок в 1475 г. последовал поход во главе с самим Мехмедом II. Господарь Молдавии ожидал, что европейские державы, вдохновленные его недавней победой над турками, окажут ему военную помощь. В обращении к европейским государям от 25 января 1475 г., вскоре после своего триумфа, он писал, что Молдавия — «ворота христианства» и что в выгодах европейских государств помочь охранять эти ворота. Однако европейские монархи ограничились поздравлениями Стефана с победой, но ничем не помогли ему. Между тем Молдавия была не слишком сильна в военном отношении. Она не обладала многочисленным войском. В целом молдавский господарь мог выставить против турок 20–25 тыс. человек⁴³². В основном это было крестьянское ополчение. В этих условиях тактика партизанской войны, примененная Стефаном во время военной турецкой экспедиции 1474–1475 гг., конечно, могла принести Молдавии военный успех, однако нельзя было подвергать молдавские земли столь опустошительным методам защиты, вынуждая крестьян идти на огромные материальные жертвы и ввергать в разорение собственную страну.

Внешнеполитические обстоятельства не сулили победы отважному Стефану. После похода в Крым Гедик Ахмед-паши польский король Казимир IV (польский король 1447–1492) заключил с Мехмедом II мирное соглашение (1476). Несмотря на нелюбовь турецкого султана к соглашениям, связывавшим ему руки в моменты, когда политические обстоятельства требовали от него решительных действий, в этот раз договор с Польско-Литовским государством позволял Мехмеду, как ему казалось, беспрепятственно и безопасно «наказать» молдавского господаря за нанесенное туркам поражение. Мехмед жаждал реванша. Верный своему убеждению, что исход военных сражений решает большая численность армии, турецкий султан собрал войско, состоявшее по меньшей мере из 100 тыс. человек. В этом походе также приняли участие 10–12 тыс. татар и 2 тыс. валахов (в войске Мехмеда находился и сам валашский господарь). Стефан смог выставить 40-тысячную армию, однако к моменту главного сражения при Разбоенах, произошедшего 26 июля 1476 г., у молдавского господаря оставалось лишь 10–12 тыс. человек.

Турецкая армия во главе с султаном весной 1476 г., медленно двигаясь, подошла к Варне. Польский король, пытаясь предотвратить поход Мехмеда, проходивший в опасной близости от его земель, прислал к нему послов с предложением разрешить дело миром. Мехмед выставил условия, среди которых были уплата дани, выдача туркам генуэзцев и передача османам черноморской Килии. Стефан отверг эти предложения, и войско Мехмеда двинулось дальше.

Стефан, разорив места, по которым должны были пройти турки, угнал скот в неприступные для них горы, что вызвало продовольственные трудности в турецкой армии. Его туркам пришлось доставлять на судах по Дунаю. Укрывшись в гористой местности, молдавский воевода создал там оборонительную линию из повозок и поваленных деревьев, выставив против неприятеля пушки. Сюда и направил свою армию Мехмед. Произошло сражение, в котором отлично действовала анатолийская и румелийская конница, однако сильный артиллерийский огонь с молдавских укреплений вынудил янычар-пушкарей залечь, мешая им вести ответный огонь. Мехмед призвал к себе янычарского агу Трабзонлу Мехмеда и, пристыдив, попытался даже лично возглавить атаку. Это подняло дух янычар, и они успешно выполнили свою боевую задачу⁴³³ Армия Стефана после ожесточенного сражения была разбита. Мехмед вошел в Сучаву и сжег город, но не смог взять городскую цитадель. Более того, турки не смогли овладеть крепостями Хотин и Нямц. Стефан по-прежнему широко применял опробованный метод «выжженной земли». Турецкая армия испытывала голод, много потерь принесла ей и вспышка чумы. Не потеряв выдержки, Стефан с остатками своего войска организовал преследование возвращавшейся домой турецкой армии и разбил часть ее при ее переправе через Дунай⁴³⁴.

Однако Стефан был вынужден заключить мир с турецким султаном и обязался выплачивать ему ежегодную дань в 5 тыс. злотых⁴³⁵. В конечном счете, несмотря на ряд случившихся военных неудач, военный поход Мехмеда в Молдавию был расценен как его военно-политический успех. Слава его в исламском мире как мусульманского правителя, вынуждающего неверных к уплате дани, росла, а политический престиж Османского государства неуклонно рос.

Подробное рассмотрение внешней политики Мехмеда II и его отношений с государствами и владетелями времени его царствования не входит в задачу настоящей книги. И все же нельзя не отметить широчайшую вовлеченность крепнувшего Османского государства в политические дела региона Средиземноморья в связи с турецкими военными акциями против христианских государей и их владений. Завоевание Константинополя и балканских земель превратило неприметный тюркский бейлик в одну из крупных держав на краю европейской ойкумены, и Европа в силу разных причин беспомощно следила за действиями турецкого султана, будучи не в силах остановить турецкую экспансию. Завоевательные планы Мехмеда II простирались теперь до Родоса и Италии, и только смерть турецкого султана в 1481 г. помешала им осуществиться.

Мехмед II не был необразованным и фанатичным мусульманским правителем. Религия и ее предписания, конечно, много значили для него, но ему хватало прагматизма, чтобы заимствовать у «неверных» то, что могло привести его к еще большим политическим успехам. Он любил науку, привечал европейских военных специалистов и создал у себя хорошо оснащенную современной техникой армию. Конечно, более всего она устрашала своей численностью, но также и лучшими для своего времени пушками и осадными орудиями, высокой выучкой стрельбы из луков и арбалетов, пищалей и мортир.

Хладнокровный, скрытный, быстрый на решения и обладавший живым воображением Мехмед II являл собой неординарную, талантливую личность, способную к творчеству как в области поэзии (он писал стихи под литературным именем Авни), так и в сфере свободного научного поиска. В этом ему ничуть не мешали предписания его религии. Конечно, он был человеком своего века — жестоким, коварным, жадным до славы и богатств, не без предосудительных пороков, но, видимо, только такой человек мог осуществить столь грандиозный исторический проект, как захват Константинополя.

Экспансионистская политика Мехмеда II была продолжена его сыном Баязидом II (1481–1512), пришедшим к власти в результате острой внутридинастийной борьбы. Осторожный и благочестивый мусульманин Ашык-паша-заде в своем труде обходит обстоятельства восшествия на престол нового султана. Между тем их довольно подробно и откровенно описывает Лютфи-паша, османский чиновник, составлявший свой исторический труд, находясь уже в отставке и фактическом изгнании. Он сообщает о смуте, возникшей в связи со смертью Мехмеда II в Стамбуле. Великий везир султана Карамани Мехмед-паша, тайный сторонник младшего сына Мехмеда Джема (по преданию, любимца покойного султана), хотя и выполнил условия установившейся практики передачи власти — послал известие о смерти отца шехзаде Баязиду в Амасью — одновременно известил о том же и Джема, надеясь на его быстрое прибытие в Стамбул. Однако письмо Карамани Мехмед-паши к Джему было перехвачено зятем Баязида, анатолийским бейлербеем Синан-пашой. Гонец, везший письмо, был казнен, а прознавшие о смерти Мехмеда II янычары, находившиеся в азиатской части Стамбула, Ускюдаре, и желавшие видеть на троне Баязида, подняли бунт и убили Карамани Мехмед-пашу. Лютфи-паша сообщает, что при этом они разграбили город⁴³⁶.

Мехмед II умер в самом начале задуманного им азиатского похода, когда его войско уже перебралось на азиатский берег Босфора. Карамани Мехмед-паша, по османскому обычаю, постарался скрыть от него смерть правителя. Было объявлено, что султан изъявил желание помыться в бане. Под этим предлогом, соблюдая все меры предосторожности, тело Мехмеда II было перевезено в европейскую часть Стамбула. При этом великий везир отдал приказ, запрещающий перевозить солдат с азиатского берега на европейский. Когда войско все же узнало о смерти султана, солдаты толпой хлынули на пристань. Янычары, раздобыв необходимые суда, перебрались на европейский берег. Сам Карамани Мехмед-паша вскоре был убит в помещении султанского дивана⁴³⁷.

Мюнеджим-баши пишет, что переправившиеся в Стамбул янычары сначала разграбили дом великого везира, а затем дома других сановников. Согласно Ашык-паша-заде, грабежу подверглись также дома стамбульских богатых евреев⁴³⁸. Пытаясь остановить янычарские бесчинства, из столицы послали весть давно удалившемуся от дел и жившему в Салоникском санджаке Исхак-паше — старому сановнику, служившему еще Мураду II, а также Мехмеду II. Исхак-паша, выходец из дворцовых рабов, был сначала дефтердаром (казначеем) Мурада II, затем анатолийским бейлербеем (и в этом качестве принимал участие во взятии Стамбула), а затем и великим везиром. Его авторитет в войске был столь велик, что янычары по первому же его требованию прекратили бунт. Решающим, впрочем, скорее всего было то, что Исхак-паша от имени нового султана Баязида II пообещал бунтовщикам прибавку к жалованью.

При теле почившего султана постоянно находились два его внука — сын Баязида Коркуд и сын Джема Огуз-хан, словно символизируя собой будущий затяжной конфликт внутри османской династии, разразившийся между сыновьями Мехмеда. Армия находилась на стороне Баязида, и Исхак-паша назначил его сына Коркуда, до приезда отца в османскую столицу, представителем султанской власти.

Кто же решал вопрос о передаче власти одному из сыновей Мехмеда? Ближайшие придворные умершего султана, которых хронист Мюнеджим-баши называет «эркан-и девлет» («столпы государства»). Именно они во главе с великим везиром Карамани Мехмед-пашой остановили свой выбор на Баязиде и послали ему в Амасью гонца с извещением о смерти Мехмеда II. Однако не в правилах азиатских царедворцев было делать ставку лишь на одного претендента. Предчувствуя между ними крупную борьбу, великий везир тайно послал письмо, как уже указывалось, также и Джему, управлявшему в то время Караманским вилайетом. Перехват письма помешал Джему явиться в столицу. Но и вовремя получивший письмо Баязид почему-то медлил. Только через 3 дня после получения известия о смерти отца он выступил в Стамбул в сопровождении военного отряда из 4 тыс. человек⁴³⁹.

Почему колебался Баязид? Ведь он был старшим сыном умершего султана. Матерью Баязида, по высказанному предположению Фр. Бабингера, была наложница Мехмеда — предположительно славянка. Мечтавший о власти Джем выдвинул, пишет английский историк А. Д. Элдерсон, как ему представляется, чуждые исламу мотивы «царственного» (порфирородного) происхождения⁴⁴⁰. Однако следует заметить, что речь могла идти о юридически вполне правомерной для ислама претензии на преимущество по рождению. Вспомним, что Мехмед II был сыном невольницы, а не законной жены, и первоначально не рассматривался как возможный наследник на троне. Не потому ли его отец Мурад II дважды оставлял престол и передавал ему власть, чтобы фактически утвердить его права на трон? В этот период развития Османского государства чисто тюркские, домусульманские традиции, полностью еще не уступили место иным нормам правосознания, связанным с юридическими положениями ислама. Сын султана от невольницы, а не от законной жены, не рассматривался как претендент на власть, невзирая на его старшинство. Для получения верховной власти в данном случае нужна была серьезная политическая поддержка. Ею стали янычары.

В вопросе перехода власти после смерти Мехмеда II янычары сыграли решающую роль. Именно их бунт определил выбор «столпов государства» в пользу Баязида. Бунтом янычар воспользовались не только в связи с переходом верховной власти. Исхак-паша с помощью янычар обеспечил себе пост великого везира. Сыграв на меркантильных интересах янычарского корпуса, он заявил, что возможный претендент на пост великого везира, Мустафа-паша, ехавший в Стамбул в свите Баязида, откажет янычарам в прибавке к жалованью. Сам он обещал сделать это сразу же по воцарении нового султана.

20 мая 1481 г. Баязид был провозглашен султаном. В день коронации янычары, выстроившись вдоль пути, по которому следовал султан, просили у него прощения за учиненные ими беспорядки, а также, помимо обычного коронационного бахшиша, и прибавки к жалованью. Янычары потребовали отправить обратно в Амасью приехавшего с Баязидом в столицу Мустафа-пашу, что и было исполнено. Исхак-паша добился желаемого и стал великим везиром. Однако вскоре, по настоянию тех же янычар, Мустафа-паша был возвращен из Амасьи и назначен вторым везиром дивана⁴⁴¹.

В период междуцарствия янычарское войско было с успехом использовано в качестве орудия в борьбе за власть внутри династии. Это был урок как для верховной власти, так и для янычар, убедившихся в своей огромной политической силе.

Брат Баязида Джем не смирился со сложившимися для него обстоятельствами. Собрав войско своих сторонников, он поспешил к Бурсе. Кто поддерживал его? Мюнеджим-баши пишет, что его сторонниками были «караманские разбойники» и «опальные» лица. Это указывает на то, что Джема поддержала караманская знать, недовольная потерей самостоятельности Караманского бейлика и мечтавшая с его помощью восстановить Караманское государство. Скорее всего, Джем обещал им это. Баязид послал против брата везира Айас-пашу с двумя тысячами янычар — нейтральную силу, которая в отличие от анатолийских и румелийских сипахи была способна просто выполнить приказ своего хозяина — султана. Малое число посланных против Джема янычар указывает на то, что он не обладал большой по численности армией. Османское войско расположилось в местечке Каплуджа, неподалеку от Бурсы. Как рассказывает Мюнеджим-баши, жители Бурсы отказались впустить янычар в город, помятуя об их недавних бесчинствах и разбоях в столице. Но, конечно, это было лишь предлогом. Старая и искушенная Бурса предпочитала выжидать, не зная, кто из соперников одержит окончательную победу.

Джем послал сразиться с прибывшими из столицы янычарами военный отряд во главе с Гедик Насухом, который расположился близ имарета Баязида Йылдырым-хана. Янычары Айас-паши атаковали сторонников Джема, но крайне неудачно. Большая часть янычар была перебита или пленена. В этих условиях Бурса открыла свои ворота Джему и его сторонникам. Здесь претендент на османский престол занялся формированием собственной армии, которая, впрочем, оказалась бессильной перед посланным против него войском Баязида, которое возглавил опытный военачальник Гедик Ахмед-паша. Джем был разбит, а находившиеся у него в плену в Бурсе янычары выпущены на свободу. Они потребовали от султана наказать жителей Бурсы за свое унижение и добились того, что получили от города материальное возмещение, как мы бы сегодня сказали, понесенного морального ущерба⁴⁴².

Гедик Ахмед-паше, прославившемуся своими победами в Крыму, принадлежала большая роль в упрочении власти Баязида. Неоднократно своим военным искусством он обеспечивал победы над противниками султана и получил в конце концов пост великого везира. Однако выходец из янычарского корпуса⁴⁴³ Ахмед-паша обладал сильным и независимым характером, что не способствовало успеху его политической карьеры. Он был смещен со своего поста, однако его прекрасные полководческие таланты были нужны Баязиду, пока шла борьба с Джемом. К тому же он пользовался особым расположением янычар, и с этим было невозможно не считаться. Баязид лавировал и уступал своему военачальнику. Однако, как только опасность со стороны Джема миновала, Баязид расправился с Гедик Ахмед-пашой, приказав его казнить. Это вызвало мятеж янычар в Эдирне, во время которого был убит городской субаши. Однако мятеж был подавлен⁴⁴⁴.

Во время своего пребывания в Бурсе Джем успел отчеканить монету со своим именем, его имя стало упоминаться также в хутбе⁴⁴⁵. Похоже, его права на верховную власть были признаны в старинной османской столице. И не только потому, что Джем использовал военную силу. За ним, по-видимому, признавались права на власть. В его окружении было много улемов, и в ходе длительной внутридинастийной войны в Османском государстве Баязид так и не смог физически расправиться со своим опасным политическим конкурентом. Джем покинул пределы Османского государства и в конце концов оказался в Европе, где окончил свою жизнь в 1495 г.⁴⁴⁶

Баязид, к 1484 г. в целом упрочивший свою власть в государстве, продолжил экспансионистскую политику своего отца. Изгнание генуэзцев из Крыма и водворение там османского ставленника Менгли-Гирея укрепляли мечты Баязида превратить Черное море в «турецкое озеро», полностью подконтрольное османским султанам. Для решения этой задачи было важно овладение двумя черноморскими крепостями — Килией и Белгородом (Аккерманом). Баязид считал Килию «ключом к Молдавии», а Белгород — «залогом побед над поляками, чехами, русскими, венграми и центром торговли с соседними странами»⁴⁴⁷, как полагает современный исследователь Г. В. Гонца. Однако было бы преувеличением приписывать Баязиду столь широкие геополитические взгляды. Многое в действиях османских султанов объяснялось как актуальными внешнеполитическими обстоятельствами, так и внутриполитическими причинами, связанными с функционированием Османского государства и его верховной власти. Успешно проведенный военный поход много значил для укрепления авторитета османского правителя, доказывая благосклонное отношение к нему Всевышнего, его «достойность» высокого титула хана и предводителя своего народа. Молдавия была на тот момент наиболее удобным объектом для доказательства высоких достоинств нового султана. С другими христианскими государствами к тому времени были заключены мирные договоры. Они представляли собой сильных и опасных противников, в любой момент способных к тому же разыграть карту с Джемом. В интересах защиты от укрывшегося в Европе Джема Баязид заключил в 1482 г. мирный договор с Венецией, пойдя на значительные уступки. Венеция прекращала выплату ежегодной дани туркам в размере 10 тыс. дукатов. Таможенные пошлины для венецианских товаров были уменьшены с 5 до 4 %. Баязид готов был отдать венецианцам даже Морею, если бы они передали ему в руки его соперника, окажись он в их руках⁴⁴⁸. В 1483 г. Баязид заключил также мирный договор с королем Венгрии Матьяшем Корвином, который из-за внутренней борьбы королевской власти с влиянием баронов в то время был заинтересован в мире с турками. С кем же было и воевать, как не с дерзкой и свободолюбивой Молдавией?

Поход 1484 г. возглавил лично султан. В захвате Килии и Белгорода (Аккермана) решающую роль, как всегда, сыграла турецкая артиллерия. Килия, после недолгой осады, сдалась на милость победителя. Жители ее были отпущены, а в городе появились турецкие поселенцы. Окрестные земли Баязид передал в качестве тимаров своим воинам и слугам, и в Килии начала читаться хутба с именем турецкого султана. Город не подвергся разрушению и разграблению, а жители не были пленены согласно условиям сдачи⁴⁴⁹.

Белгород, окруженный по периметру крепости рвом, оказался для турецкой армии крепким орешком. В течение многих дней янычары без устали носили землю и засыпали крепостной ров, блокировали все крепостные ворота, и началась подготовка к генеральному штурму. В конце концов город был вынужден сдаться. Все имущество горожан было забрано в пользу Баязида, а сами они пленены. Часть пленников султан отдал своим воинам, некоторые были убиты. По традиционной практике турок, пустующие дома были переданы во владение мусульманам. Ашык-паша-заде сообщает, что молдавский господарь попытался осенью 1485 г. отвоевать Килию, однако предпринятый им штурм крепости оказался безуспешным. Турецкий гарнизон отбил атаку, во время которой погибло значительное число молдаван⁴⁵⁰.

Поход против Молдавии укрепил авторитет Баязида, а вскоре по молдавским землям прокатилась армия румелийского бейлербея Хадым Али-паши, которая подвергла страну нещадному грабежу. При этом в войске турок находился соперник Стефана III — Петр Хронот. Поход в значительной мере ублаготворил румелийских сипахи. Пятая часть захваченной ими добычи была послана Хадым Али-пашой самому султану — в том числе пятая часть пленников. Затем Молдавия была отдана на разграбление отрядам акынджи силистринского санджакбея Али-бея Малкоч-оглу. Али-бей, отправив своих акынджи на грабеж, остался ожидать их возвращения в окружении небольшого отряда, о чем стало известно лазутчикам молдавского господаря. «Девайсом» Али-бея были засады с использованием множества музыкантов с барабанами и литаврами. Имелась такая засада у него и на этот раз. Подвергшись неожиданному нападению молдаван, Али-бей и его люди мужественно отражали атаку, а с наступлением вечера в бой со страшным грохотом барабанов и литавр вступили весьма немногочисленные воины из засады. Эта психическая атака возымела действие — устрашенные молдаване обратились в бегство. Али-бей немедленно бросился за ними в погоню, сумев перебить множество воинов противника⁴⁵¹. Рейд Али-бея также принес богатую добычу, пятая часть которой была отправлена султану. Так описывают турецко-молдавское противоборство османские историки. Из других источников, однако, известно, что турки одерживали не только победы, терпели они и поражения. Молдавский господарь Стефан III, спасая свою страну, лично присягнул на верность польскому королю Казимиру IV, получил от него военную помощь и с отрядом в 3 тыс. рыцарей одержал победу над «старым беем-бахадуром», как называет Али-бея Мюнеджим-баши. Петру Хроноту турки продолжали отводить роль своего ставленника в Молдавии⁴⁵².

Поддержка, которую оказал принцу Джему и его семье египетский султан Каит-бай, ввергла Баязида в конфликт с мамлюкским Египтом. Ряд военных действий против него был предпринят турецким султаном в 1485 г. Военные акции были проведены в районе Тарсуса и Аданы силами правителя Караманского вилайета Карагёз Мехмед-паши, которому удалось захватить ряд населенных пунктов с армянским населением, платившим харадж египетскому султану⁴⁵³. Но не все эти территориальные захваты османов оказались долговечными. Вско-ре египтяне отвоевали обратно ряд своих земель, однако не смогли взять Адану и Тарсус, на помощь к которым поспешили с большим войском, куда входили румелийские и анатолийские азебы и янычары, анатолийский бейлербей Херсек-заде Ахмед-паша и два других военачальника с отрядами всадников.

Янычары в период правления Баязида II использовались с большой интенсивностью как наиболее нейтральная среди общественных сил в период внутридинастийного противоборства. Не раз янычары оказывали военную поддержку султану там, где это требовалось ему для укрепления своей власти. Именно хорошо обученная пехота и используемая ею артиллерия решала исход многих сражений с инсургентами. Особенно наглядно это видно на примере борьбы султана с восстанием под руководством Шахкулу, произошедшим в 1511 г. Когда последний направился со своими сторонниками к Бурсе, разбив посланный против него отряд субаши Хасан-аги, обеспокоенный главный кади старой османской столицы Ахмед Бюкаи-эфенди обратился с письмом на имя янычарского аги, дав ему знать о нависшей над Бурсой опасности⁴⁵⁴. К этому времени Баязид, из-за болезни, практически отошел от государственных дел. Примечательно, что кади Бурсы обратился за помощью не к великому везиру, а к янычарскому аге, воины которого были способны не втянуться в конфликт, выступив на стороне инсургента. На помощь Бурсе было отправлено войско во главе с великим везиром Хадым Али-пашой. Это был один из опаснейших моментов для существования османской династии. К этому времени Анатолия была охвачена сильным религиозным движением в связи с развернувшейся здесь пропагандой шиитствующих сект, видевших своего покровителя в лице сефевидского шаха Исмаила (1501–1524). Идеи шиитствующих шейхов алеви и сафави оказались чрезвычайно популярными среди туркменских племен Анатолии и были использованы Сефевидами, новой династией в Иране, для борьбы с суннитским Османским государством. Сефевиды говорили по-тюркски и вышли из среды дервишей Восточной и Юго-Восточной Анатолии, где они пользовались огромным авторитетом среди туркменских племен. В 1501 г. шах Исмаил, основатель династии, отнял у государства Ак Коюнлу, давнего соперника османов, Азербайджан и в течение последующих десяти лет подчинил себе весь Иран.

Сефевидский Иран включал в себя территории Азербайджана, западного Ирана и Ирак. Исмаил сделал своей столице Тебриз и провозгласил себя шахом. Все это породило на восточных границах османской державы сильного врага не только в сфере религиозных идей, но и в области военно-политической. Исмаил ставил перед собой широкие экспансионистские планы. Он начал с гонений на суннитов Ирана и ожидал успехов пропаганды своих шиитских эмиссаров в Анатолии.

Баязид попытался сразу же бороться с обрушившейся на государство опасностью. В 1502 г. он переселил из Анатолии в Морею многих своих шиитствующих подданных, но это мало помогало в борьбе с распространением шиитских идей. Едва залечив раны от внутридинастийной борьбы, Османское государство оказалось ввергнутым в еще более трудную борьбу за лояльность своих подданных из-за религиозных противоречий между суннитами и шиитами. Формально Османское государство придерживалось суннизма. Однако шиитские идеи с их верой в приход мессии — махди — и восстановления с его помощью социальной справедливости в обществе находили себе почву в различных суфийских тарикатах Анатолии, и элементы шиизма — в частности, особого почитания зятя Пророка, халифа Али — процветали во влиятельном мусульманском ордене бекташи, покровителе самих янычар.

Беспощадным борцом с шахом Исмаилом и его религиозно-идейным влиянием выступил сын Баязида, султан Селим I (1512–1520), которому после смерти отца пришлось выдержать уже привычную для османской династии борьбу за престол. Еще будучи принцем, шехзаде, он являлся правителем области Трабзон и был хорошо осведомлен о внутренней ситуации в Анатолии. Успехи бунтовщика Шахкулу, разбившего со своими сторонниками в сражении у Кютахьи войско анатолийского бейлербея, явились сигналом к началу активных действий Селима. Он попытался воспользоваться шиитской опасностью в своих собственных интересах. Его отец Баязид был болен и не мог лично возглавить военную борьбу против акций сефевидского шаха. Возглавив ее, Селим обеспечил себе сторонников среди румелийских и анатолийских сипахи. Стремясь привлечь на свою сторону военную верхушку, Селим, который формально не имел прав на османский престол, так как не был старшим сыном Баязида, использовал не религиозные лозунги, а социальную пропаганду, нашедшую живой отклик в среде турецких феодалов. Он критиковал порядки при дворе, где, по его словам, сила и влияние находились в руках у тех, кто жаждал лишь власти и денег, но не был способен управлять государством. Он с гневом говорил о том, что достойные и заслуженные сипахи отодвинуты в сторону и не получают достойных им мест службы и должностей. Селим пытался внушить мысль, что именно непорядки при дворе сделали привлекательными для населения идеи шиитов. Селим обещал турецким феодалам свою полную поддержку, если они окажут ему помощь в борьбе за османский престол⁴⁵⁵. Такая пропаганда могла иметь успех лишь в условиях противоречий между наследственной феодальной военной прослойкой и высшей придворной бюрократией, комплектующейся из «чужаков» и приобретавшей все больший вес и значение в государстве.

Селим, перебравшись сначала в Крым, а затем в Аккерман, появился в Румелии с 30-тысячным войском и после длительных переговоров с посланцами еще живого Баязида, не приведшими к успеху, вступил в сражение с армией отца, но потерпел поражении и был вынужден бежать в Кафу (совр. Феодосия), что еще более обострило ситуацию.

В османской столице, без сомнения, находились сторонники прихода к власти шехзаде Селима. Однако у Баязида имелся сын Ахмед, который был старше Селима и потому полагал, что имеет большие права на верховную власть, чем брат. Ему принадлежали к тому же большие заслуги в подавлении опаснейшего для государства восстания Шахкулу в Анатолии. Однако вооруженное выступление Селима показало всем, что этот принц продолжит борьбу за власть и в случае воцарения Ахмеда. Баязид твердо решил взять события под свой контроль и созвал совет из высших лиц государства. Большинство его сановников, т. е. придворная партия, высказалось за провозглашение султаном Ахмеда, который пользовался благосклонностью старого отца-султана. Баязид назвал на совете своим преемником именно его. Один лишь Херсек-заде Ахмед-паша, как кажется, попытался создать благоприятные условия для восшествия на престол Селима, предложив назначить его правителем Смедерово — поближе к столице. Однако это предложение не получило поддержки других членов совета. Ахмеду было послано письмо с приглашением явиться в Стамбул. Вскоре он, со своим дядькой (лала) Синан-беем, прибыл в Малтепе, местечко неподалеку от столицы, расположенное на азиатском берегу Босфора. В город для переговоров он послал своего дядьку, сам оставшись дожидаться известий⁴⁵⁶.

Узнавшие о прибытии принца янычары, сторонники прихода к власти Селима, а не Ахмеда, подняли бунт. Они выдвинули против принца Ахмеда обвинение в недостаточном рвении, проявленном им якобы в борьбе против Шахкулу, и заявили, что он не годен для роли султана. По их мнению, для этого гораздо более подходил принц Селим⁴⁵⁷. В ходе мятежа, янычары подвергли грабежу столицу, напав при этом на дома сановников, являвшихся сторонниками шехзаде Ахмеда, при этом были разграблены и дома ни в чем не повинных жителей. Всю ночь янычары занимались разбоем и грабежами, а утром явились к воротам султанского дворца, повинились в совершенных ими ночью преступлениях и потребовали от султана сместить неугодных им сановников, что и было исполнено. Пощадили лишь старого слугу и сподвижника Баязида Мустафа-пашу. Не выпуская инициативу из своих рук, янычары заняли все пристани города, чтобы помешать Ахмеду переправиться на европейский берег. Тому ничего не оставалось, как возвратиться в Караманский вилайет, управителем которого он являлся. Неудачливый принц попытался собрать войско из своих сторонников и подчинить себе Анатолию, но неожиданно приобрел себе еще одного соперника в лице племянника по имени Мехмед. Мехмед был сыном умершего сына Баязида, Шахиншаха, и также объявил о своих претензиях на власть. Он укрепился в Конье, где нашел себе сторонников (старая Конья всегда была готова поддержать смуту внутри османской династии), но не смог выдержать осады города со стороны Ахмеда, который, взяв город, казнил всех, кто поддерживал Мехмеда.

Ситуация крайне осложнялась напряженной обстановкой среди различных племен Анатолии — варсак, автарлу, караманлу, тургутлу, бозоклу, текелю и хамидлю, среди которых успешно велась шиитская пропаганда через эмиссаров персидского шаха. Наиболее преуспевшим в этом оказался человек по имени Нуреддин. Ему удалось собрать значительное по численности войско из туркмен, которое совершило нападение на окрестности Токата и Амасьи. Целью Нуреддина был Ахмед. Отряд дядьки принца Ахмеда, посланный против повстанческой армии Нуреддина, был полностью разгромлен, а его глава убит. Когда весть об этом достигла Стамбула, это крайне воодушевило сторонников принца Селима, и в этих обстоятельствах старый больной султан Баязид счел за благо послать письмо своему бунтовщику-сыну с выражением отцовской благосклонности и предложением занять трон. Письмо Селиму от отца повезли четыре старших офицера янычарского корпуса — яябаши. Однако это еще не было окончанием борьбы.

Ахмед был полон решимости сопротивляться приходу к власти Селима любой ценой, а теперь уже и спасать свою жизнь. Он послал письмо своему брату Коркуду, который был немного старше его, но не претендовал на трон из-за явного благоволения Баязида к Ахмеду. В письме Ахмед предлагал Коркуду занять османский трон вместо него. Новый претендент на престол прибыл в Стамбул в сопровождении лишь трех слуг, которых взял с собой из Саруханского вилайета, которым он до того управлял. Явившись к янычарам, Коркуд заявил, что бежал от Ахмеда. Остановившись в Орта джами, казарменной мечети янычар, Коркуд щедро одарил придворное войско, качнув весы симпатий на свою сторону. Янычары исправно несли при нем караульную службу, ограждая от всяких сношений с незнакомыми лицами. Наконец Коркуд был вызван в султанский дворец, и там он объяснил свое прибытие в столицу страхом ослушаться приказа Ахмеда⁴⁵⁸.

Очень скоро в Стамбул прибыл и Селим. Вопрос о престолонаследнике не был решен и только все более усложнялся. Селим разместился в шатре в столичном саду Йени Бахче, куда несколько дней к нему никто не являлся и не спешил объявить наследником престола. Это подвигло его действовать более решительно. Он пригласил к себе на встречу военачальников и беев Румелии, перед которыми изложил свою военную и внешнеполитическую программу. Селим заявил, что в случае прихода к власти начнет военную кампанию против «черкесов» (мамлюкских султанов) и отберет у них принадлежащие им города, что совершит также поход против сефевидского шаха и даже прострет свою руку до земель Индии. Он клятвенно обещал военной верхушке Румелии, что ни минуты не будет пребывать в бездействии, беспрерывно совершая походы⁴⁵⁹.

В этой программе Селима обращает на себя внимание традиционное для тюркских правителей понимание задач ханской (султанской) власти — завоевательная, экспансионистская политика, ставящая целью подчинение соседних земель и народов и получение с них дани. Это была наилучшая цель, какую только мог предложить румелийской военной верхушке честолюбивый Селим. Политические традиции тюркского социума ни в коей мере не утрачивали своей привлекательности и в новых условиях бытования государства, отвечали ценностным установкам основной массы румелийского всадничества (сипахи), традиционно заинтересованного в постоянных завоеваниях с целью обретения земель и добычи. Да и сам Селим вполне разделял эти установки. Будущий турецкий султан обещал румелийским беям, что будет бороться со всеми видами притеснений в целях восстановления порядка и справедливости в государстве. Это обещание также отвечало социально-психологическим установкам тюркской среды, где хан представлялся мироустроителем и хранителем социального порядка. Вместе с тем все это хорошо вписывалось и в идеологические установки ислама с его требованиями ведения войн с неверными и поддержания общественной справедливости для всех членов мусульманской общины. Селим уверял румелийскую военную верхушку в том, что, в случае прихода к власти Ахмеда, ее ожидает политика «бездействия»⁴⁶⁰.

Однако, несмотря на все старания Селима, дворцовая верхушка была против объявления престолонаследником младшего сына Баязида. Придворные старого султана предлагали выслать Селима в Анатолию, поручив ему вести борьбу с шиитской смутой. Селим с готовностью согласился на призыв выступить с войском из столицы, но противодействие этому плану оказали представители янычарского корпуса, которые неожиданно для всех потребовали немедленного возведения на престол шехзаде Селима. Только после этого они готовы были отправиться с ним в Анатолию для борьбы с бунтовщиками. Баязид II, похоже, не знал, что предпринять, и предпочел выбрать тактику выжидания. Он заявил, что пока он жив, он никому не передаст власть султана⁴⁶¹.

Теперь уже не на шутку испугались султанские везиры, зримо представив себе возможные последствия янычарского мятежа. Они заявили султану, что обнародование этого решения непременно вызовет бунт янычар и физическую расправу над ними самими. Они отказались объявить янычарам о решении старого султана даже под страхом казни. Поставленный в безвыходное положение Баязид был вынужден пойти на уступку и отречься от престола в пользу Селима⁴⁶².

История с воцарением султана Селима I (1512–1520) демонстрирует различие политических интересов внутри османской правящей верхушки — румелийских сипахи, хранителей старых традиций тюркского социума, претендовавших на активную роль в определении политических задач государства, и новой придворной бюрократии, выходцев из сформировавшегося слоя придворных рабов, новообращенцев, обязанных своей карьерой лично султану и далеких от сипахийского всадничества. В этих условиях поддержка придворного войска могла обеспечить победу той или иной группировке господствующего класса. В данном случае янычары поддержали Селима, выразителя интересов военно-феодального класса, заинтересованного в территориальной экспансии и сохранении старых порядков управления государством.

Восьмилетний период правления Селима I, вступившего на престол с помощью янычар и румелийских сипахи, демонстрирует исключительно важную роль янычарского корпуса в жизни Османского государства. Почувствовавшие свою силу и вкусившие радость победы янычары, в полной мере понимавшие свою роль в приходе к власти Селима, еще не раз в период его правления демонстрировали примеры вмешательства в государственные дела, вынуждая султана менять свои политические планы и даже приводя его к мысли о необходимости физической ликвидации непокорного янычарского корпуса⁴⁶³. При Селиме I янычары добились официального разрешения на женитьбу. (Следует сказать, что неофициально они заводили себе семьи и раньше.) Это разрешение коснулось, правда, янычар-ветеранов, которым было позволено в связи с этим поселяться за пределами янычарских казарм⁴⁶⁴, что не могло не иметь важных последствий для янычарского корпуса как в целом закрытого социального института. Приведшие Селима к власти янычары полагали, что султан должен расплатиться за оказанную ему услугу. Янычарское войско внутренне консолидировалось и в еще большей мере осознало свою политическую силу, что только укрепляло его корпоративный дух. Их активное участие в делах престолонаследия в полной мере показало способность янычарского корпуса быть решающей силой в борьбе за власть внутри господствующего класса.

Заняв место отца и казнив всех возможных претендентов на верховную власть, Селим I летом 1514 г. предпринял свой первый военный поход против иранского шаха Исмаила. Походы в восточные области Анатолии традиционно тяжело проходили для османских правителей. Труднопроходимость дорог, пролегание маршрута по гораздо менее богатым, чем в Европе, областям, что вызывало нехватку продовольствия и фуража, трудные климатические условия жаркого засушливого лета и ночных холодов в горной местности — все это создавало не самые благоприятные условия для армейских переходов, да и для ведения самих военных действий. Когда уставшее от длительного перехода османское войско подошло к стенам Эрзинджана, среди верхушки румелийского войска поднялся ропот недовольства. Армия противника не подавала никаких признаков своего присутствия. Оставалось неясным, сколь долго еще предстоит пройти армии. Румелийские беи высказали султану свои опасения в связи со вступлением войска в отдаленную и малознакомую местность, к тому же совершенно разоренную иранским шахом. Это грозило голодом и возможной гибелью армии. Сефевидский шах не спешил давать сражение турецкому султану, силу войска которого он себе хорошо представлял. Воины Селима были измотаны длительными переходами по горным дорогам в сильную летнюю жару. Продовольствия для армии стало катастрофически не хватать. Позже его смогли доставить морем через Трабзон, но это не спасло положения в целом. Военное предприятие Селима вызывало все большее недовольство. По рассказу Саадэддина, румелийская верхушка, наученная опытом недавних столичных событий, начала подстрекать янычар поднять бунт и вполне в этом преуспела. Депутация янычар явилась к султану и объявила о том, что просит его отказаться от дальнейшего продвижения в глубь владений шаха Исмаила, так как местонахождение его войска продолжает оставаться неизвестным. Разведка не располагала никакими сведениями о местопребывании иранской армии. Янычары заявили, что войско совершенно обессилено после длительного пути, но еще имеет достаточно собственного достоинства, чтобы не уподобиться «волу, лежащему в жидкой грязи». Янычары просили султана отказаться от дальнейшего поиска противника и не возлагать на армию невыносимых тягот⁴⁶⁵.

Селим отказался выполнить просьбу янычар и объявил о своем намерении идти к столице шаха Исмаила — Тебризу. Это решение не понравилось румелийской военной верхушке. Румелийские беи попытались изменить его, действуя через султанского любимца, караманского бейлербея. Однако и эти попытки повлиять на Селима не изменили планов султана и только стоили бейлербею его поста.

Более недели Селим провел в Эрзинджане, дожидаясь прибытия продовольствия для армии из Трабзона. Тем временем активно продолжалась разведка близлежащей местности, для заполучения языка рассылались отряды во главе с искусными военачальниками — Селим активно пытался узнать хоть что-либо о местонахождении армии шаха. Наконец все эти старания увенчались успехом. Было получено точное известие, что шах Исмаил находится в Тебризе. Османское войско получило приказ о выступлении. В местечке Куле янычары вновь попытались оказать давление на Селима с целью остановить продвижение в глубь иранских территорий. Вновь явившись к султану, они заявили о полной невозможности дальнейшего марша из-за его чрезмерных трудностей и просили султана отказаться от плана похода на Тебриз.

Селим ответил на это гневной речью, в которой упрекал янычар в отсутствии преданности и неповиновении воле султана, предписываемом им их положением. «Мы пришли сюда не для того, чтобы повернуть назад», — заявил Селим янычарам, и они были вынуждены подчиниться⁴⁶⁶.

Это было первым случаем попытки нарушения янычарским войском во время похода своих «служебных» обязанностей. Похоже, янычары переоценили свои возможности влиять на султана, как переоценили их и румелийские беи.

Шаху Исмаилу очень скоро стало известно о решении Селима идти к Тебризу, и он начал действовать, двинувшись со своей армией навстречу войску османского султана. В то же самое время Селим смог заполучить точные сведения о местонахождении и маршруте армии сефевидского шаха. Две противоборствующие армии сошлись на Чалдыранской равнине (восточнее оз. Ван). Некоторое время войско Селима и войско Исмаила сближались, постоянно получая сведения от своих передовых дозорных отрядов, выбирая наиболее выгодное место для окончательного боевого построения. Селим устроил свою ставку на легкой возвышенности, окружив себя плотными рядами янычар, вооруженных тюфенками. Основная масса янычар численностью в 10 тыс. человек была выдвинута вперед, ограждаемая боевыми повозками, — прием, позаимствованный османами у венгерской армии. Левый фланг заняло румелийское войско во главе с Хасан-пашой, на правом анатолийское— во главе с Синан-пашой. Впереди сипахийской конницы, как на правом, так и на левом фланге, были поставлены пехотинцы-азебы. Их ряды прикрывали выставленные вперед 500 боевых повозок с пушками-зарбузан⁴⁶⁷.

Селима окружала придворная конная гвардия, состоявшая из сипахи, силяхтаров, улуфеджи и гарибов. Здесь же находились придворные чавуши, готовые в любой момент передать любое распоряжение султана. Султана охраняли также яны-чары-солаки с луками наизготове, исполнявшие роль личных телохранителей. Близ Селима находились придворные капыджи и мирахоры, чуть позади — дворцовые ич огланы, дефтердары и кятибы, и с ними султанская казна. Картину довершали кадиаскеры, на глазах у султана совершавшие молитву во имя победы. Над султанской ставкой развевались разноцветные знамена. Позади турецкого войска находились верблюды и мулы, слуги, охранявшие животных и поклажу, торговцы, сопровождавшие армию в походе.

Первая атака конницы Исмаила была предпринята против правого фланга турецкой армии, где стояли анатолийские всадники. Синан-паша хладнокровно наблюдал за продвижением конницы противника до тех пор, пока она не приблизилась на расстояние пушечного выстрела. Затем он отдал приказ открыть пушечный огонь. Действия сильной турецкой артиллерии привели к тому, что в рядах шахской конницы были пробиты проходы, по которым в атаку устремились турецкие сипахи. В результате развернувшегося боя конница Исмаила понесла значительные потери в живой силе.

Атаку на левое крыло турецкой армии, где стояло прославленное румелийское войско, возглавил сам шах Исмаил. Ряды пехотинцев-азебов были смяты шахской конницей, вошедшей в непосредственное соприкосновение с румелийцами. Бой носил ожесточенный и длительный характер, унеся жизни многих румелийских санджакбеев, принадлежавших к виднейшим фамилиям Малкоч-оглу, Михаль-оглу и др. Румелийское войско не смогло устоять под натиском всадников шаха Исмаила, и наблюдавший за сражением Селим отдал приказ бросить на левый фланг бёлюки конной придворной гвардии и янычар. Однако воины Исмаила сражались с поразительным упорством, стремясь пробиться через центр турецкой армии к месту, где находился сам османский султан. Сражение проходило примерно так же, как шло сражение Баязида I с Тимуром при Ангоре, завершившееся пленением первого.

Против рвавшихся к центру турецкой армии всадников Исмаила выступили янычары, производившие дружные залпы из тюфенков — ручного оружия, стрелявшего зажигательными снарядами. Их огонь смог остановить натиск шахской конницы. Однако вскоре последовала новая атака на левый фланг, которую турецкое воинство смогло отразить. Было ясно, что Исмаилу не удается одержать победу. С остатками своего войска шах обратился в бегство, направившись в сторону своей столицы, Тебриза. Вслед за ним была послана погоня, состоявшая из воинов Шахсувар-оглу Али-бея⁴⁶⁸.

Всю ночь турецкое войско праздновало победу. Повсюду в лагере горели факелы, слышались звуки веселья, шел раздел брошенного противником снаряжения и имущества. По военному лагерю был зачитан приказ султана представить ему утром захваченных пленных и головы убитых врагов⁴⁶⁹.

Сразу же после Чалдыранского сражения Селим отправил в Тебриз отряд янычар из 500 человек во главе с секбанбаши и двух своих сановников-везиров — Дукакин-оглу Ахмед-пашу и дефтердара Пири Челеби. Вместе с ними в Тебриз направился известный улем Идрис Битлиси, автор сочинения по истории османской династии, написанной на персидском языке — «Хешт бихишт». Он должен был объявить жителям Тебриза о помиловании города, что и было сделано с минбара мечети. Саадэддин поясняет в своем труде «Тадж ат-теварих», почему на эту роль был выбран именно Идрис Битлиси. Он пишет, что тот был хорошо знаком с видными гражданами столицы Исмаила и поддерживал с ними отношения даже в период своей службы при дворе османских султанов⁴⁷⁰.

Прибывшие в Тебриз янычары обеспечивали общественный порядок в городе до прибытия туда самого Селима с остальной частью армии⁴⁷¹. Турецкий султан отчеканил в Тебризе свою монету и приказал читать в мечетях хутбу со своим именем. Чтобы расположить к себе горожан, он отдал приказ починить городские мечети, где совершались суннитские богослужения. Султан провел в шахской столице около трех месяцев. Здесь он встречался с городскими суфиями, присутствовал при совершении торжественного намаза в мечети Узун Хасана, посетил тюрбе прославленных мусульманских воинов-гази⁴⁷².

Турецкий султан, полагая, что борьба с Исмаилом еще не закончена, принял решение перезимовать с войском в Азербайджане. Однако военачальники и сановники, находившиеся при нем в войске, высказали пожелание возвратиться на зиму в родные места. Чтобы обсудить этот вопрос, султан созвал совет, в котором приняли участие везиры, доложившие султану, что войско испытывает трудности с продовольствием и что ему необходим отдых. Они выразили опасение, что затруднениями турецкой армии может воспользоваться противник. Селим возражал, отвечая на это, что собирается зимовать в богатой продовольствием области владений шаха — Карабахе⁴⁷³.

Между тем янычары не проявляли никакого желания зимовать в Карабахе. Вскоре после выступления войска из Тебриза они обратились к Селиму с предложением изменить планы и зазимовать в Анатолии, объясняя это полным истощением своих сил. Они убеждали султана, что зимовка войска в Амасье обеспечит армии дешевое продовольствие, и обещали свое послушание в том случае, если войско проведет зиму в этом анатолийском городе. Янычары разговаривали с султаном дерзко и решительно, заявив, что ни в коем случае не останутся зимовать в Карабахе. И султан был вынужден уступить⁴⁷⁴.

Турецкая армия двинулась в обратный путь. В местах, по которым пролегал ее маршрут, высоко подскочили цены на продовольствие, что увеличило трудности со снабжением. Дефтердар (казначей) Селима Пири Челеби разослал с султанскими ферманами эмиссаров казны для приобретения продовольствия для армии. Однако закупок было явно недостаточно. Армия занялась грабежами. К султану начали поступать многочисленные жалобы, и Селим лишил звания везира двух своих пашей — Херсек-заде Ахмед-пашу и Дукакин-оглу Ахмед-пашу⁴⁷⁵. Однако грабежи не прекращались. Турецкая армия разбойничала в Нахичевани и Реване (Ереване), а в одной из крепостей, где турецкой солдатне оказало сопротивление местное население, янычары устроили настоящее сражение с мирными жителями, предав их жилища грабежу⁴⁷⁶.

По прибытии на зимовку в Амасью, янычары вновь показали свой нрав, совершив нападение на дома, где разместились дефтердар Пири Челеби и муаллим (учитель) султана Халими Челеби. На этот раз участники разбоя были наказаны — их было велено казнить. Был также казнен и чуть ранее лишившийся звания везира Дукакин-заде Ахмед-паша⁴⁷⁷.

Поведение янычар в иранском походе, от продолжения которого Селим был вынужден отказаться, вызвало его крайнее недовольство. Вернувшись в Стамбул, он призвал во дворец янычарских старейшин, желая узнать, кто был подстрекателем их бесчинств. Саадэддин пишет, что янычары назвали имена Искендер-паши, анатолийского кадиаскера Таджи-заде Джафера Челеби и секбанбаши Бальйемез-аги. Искендер-паша и секбанбаши были немедленно казнены. Что касается кадиаскера, то Селим долго обдумывал возможность казни улема и в конце концов отдал соответствующий указ⁴⁷⁸.

Кятиб Челеби, в числе других османских авторов сообщающий о дознании, проведенном султаном, и казни трех сановников, пишет, что вместо казненного Бальйемез Осман-аги, агой янычар был назначен один из придворных слуг Селима, бывший силяхтар, а в то время миралем Якуб-ага. Султан, таким образом, поставил во главе янычар своего доверенного человека, который пробыл на этом посту семь лет. Этим назначением была учреждена особая должность янычарского аги (до этого агой всех янычар считался секбанбаши). Примечательно, что на пост янычарского аги назначили человека из придворного штата, что лишало известной автономии янычарский корпус, назначенцы на должности в котором выходили из самой янычарской среды. Для нового должностного лица янычарского корпуса был учрежден 61 бёлюк — с белюкбаши во главе каждого из них. В подчинении у них находилось по 30 человек. Если ранее должность кетхюда янычарского корпуса занимал загарджибаши, то теперь им стал назначаться бёлюкбаши первого бёлю-ка. Пятый бёлюк был определен для пребывания баш чавуша янычар. Ему были подчинены орта чавуш и кючюк чавуш⁴⁷⁹. По существу, Селим I провел первую в османской истории военную реорганизацию, цель которой состояла в том, чтобы усилить правительственный контроль над корпусом янычар.

Одними лишь трудностями похода против сефевидского шаха Исмаила нельзя объяснить крайнюю воинскую недисциплинированность участвовавших в нем янычар. Их бунты являлись символом возросших противоречий внутри османского господствующего класса. На одном из полюсов борьбы находилось служилое военное сословие сипахи, желавшее иметь возможность влияния на государственные дела. На другом — высшая придворная бюрократия, получившая наибольшие возможности формирования внутренней и внешней политики страны. Каждая из сторон пыталась воспользоваться янычарским корпусом для политического давления на султана. Янычары были использованы той группой господствующего класса, которая была заинтересована в приходе сильного султана, каким представлялся Селим, способного продолжить активную политику завоеваний и территориальной экспансии. Это было турецкое сипахийство. Во время иранского похода 1514 г. румелийская верхушка вновь попыталась использовать янычар, чтобы изменить вектор экспансионистской политики Селима и переориентировать ее с востока на запад: война с Сефевидским Ираном не приносила румелийским беям никаких экономических выгод. У придворной верхушки в этой войне также имелись свои интересы, заставлявшие ее убеждать Селима отказаться от продолжения военных действий против Исмаила. Возможно, ее страшило поражение, которое грозило неприятными переменами в их карьерной судьбе.

По преданию, сохранившемуся в янычарской среде, вернувшись в 1515 г. из похода в свою столицу, Селим испытывал страстное желание ликвидировать янычарский корпус — по словам историка, «сжечь все дефтеры [янычар]». Однако придворные отговорили его, сославшись на невозможность физического уничтожения сильного и многочисленного войска. По совету сановников, как утверждает автор трактата «Мебде-и канун», в отношении янычар была предпринята хитроумная акция, во многом характеризующая межэтнические отношения в османском обществе. В янычарский корпус было предложено внедрить «жителей Трабзона», под которыми в первую очередь подразумевалось автохтонное лазское население, пользовавшееся у турок дурной славой. Лазов турки считали «предателями», людьми ненадежными и склонными к доносительству. Автор «Мебде-и канун» пишет, что само имя «лаз» вызывало смех. Трабзонцев было решено зачислить в янычарский корпус для борьбы против тайных сговоров янычар⁴⁸⁰.

Другие османские исторические сочинения не содержат упоминания о желании Селима ликвидировать янычарское войско. Через 100 лет такая попытка была предпринята другим турецким султаном, Османом II, но окончилась неудачей и стоила ему жизни (см. об этом гл. 5).

Поход Селима I против шаха Исмаила 1514 г. явился началом длительного военно-политического противостояния двух государств — суннитского османского и шиитского иранского. Затянувшийся на столетия ирано-османский конфликт, помимо религиозных причин, был вызван и рядом других политических и экономических обстоятельств. Но не они были главными в борьбе между османским султаном и сефевидским шахом. Борьба шла за умы подданных, готовых опасно поддержать ту или иную сторону в старом мусульманском конфликте суннитов с шиитами, отголоски которого мы постоянно слышим и в современном мире, несмотря на все успехи вездесущего просвещения и науки.

Начатая Селимом I борьба с Сефевидским государством нарушила политический баланс на Ближнем и Среднем Востоке, столкнув интересы трех наиболее могущественных мусульманских государств этого региона: Османской державы, Сефевидского Ирана и мамлюкского Египта. При этом, если принять во внимание религиозный аспект борьбы, союзниками должны были выступить Османское государство и государство мамлюков — шиизм был неприемлем ни для османского, ни для мамлюкского султана. Несмотря на то что все три династии, помимо принадлежности к исламу, имели некий элемент этногенетической общности, это никак не уменьшало силу политических амбиций и острого соперничества. Как бы ни симпатизировал в глубине души египетский султан Кансух ал-Гаури начатой турками борьбе с шиизмом, он предпочитал стоять в стороне от развернувшейся борьбы между Селимом и Исмаилом. Политическое ослабление их обоих было выгодно ему. Мамлюкский султан полагал, что эта борьба не затронет Египет, находящийся вдали от основной арены столкновений. От противоборствующих сторон Египет защищали буферные государства Рамазанидов в Киликии и Зулькадиридов в Каппадокии⁴⁸¹. Однако расчеты египетского султана оказались ложными. Победа над Исмаилом внушила Селиму веру в свои военные возможности и укрепила его решимость перенаправить свою экспансионистскую политику на восток. Его наместники в восточных провинциях Османского государства, при помощи глав курдских племен, сумели овладеть подвластными Египту крепостями Амид (Диярбакыр), Харпут и рядом укрепленных мест в Курдистане и Северной Месопотамии, установив там власть османского султана.

Однако «недопобежденный» Исмаил, несмотря на его поражение при Чалдыране, вызывал у Селима множество опасений. На блокирование принадлежащих Ирану крепостей султан отправил в 1516 г. 40-тысячное войско во главе с великим везиром Синан-пашой, объявив незадолго до этого экономическую блокаду «нечестивому» правителю. Всемерно препятствуя транзиту иранских товаров, он ударил при этом по экономическим интересам Египта. Селимом был издан указ, запрещающий торговцам поездки во владения сефевидского шаха. Все, кто нарушил этот запрет, поплатились арестом своих капиталов и товаров⁴⁸².

Непримиримая борьба с Ираном продолжалась и на идеологическом фронте. Собственно, борьба за умы и сердца османских подданных в этом противоборстве являлась главной. Привыкшие рассматривать всё прежде всего с экономической точки зрения, современные историки обычно недооценивают самостоятельность и огромную важность мотивов религиозной вражды. Религиозные противоречия выступают подчас на передний план даже в современном мире, тем более они имели огромное значение в эпоху Средневековья, когда религия являлась естественной формой общественного сознания. Безусловно, религиозная борьба была тесно переплетена с экономической и политической, однако идеологические разногласия обладали огромной автономной силой. Ревностные шейхуль-исламы Селима издавали грозные фетвы, обличавшие шиитскую ересь, предупреждали о муках ада, которые ждут всех шиитов (в Османском государстве их называли кызылбашами — красноголовыми — по цвету полос на головных уборах иранских шиитов)⁴⁸³. Еще перед началом иранского похода 1514 г. османским улемам было приказано разъяснять народу, что шииты отвергают то, что священно для любого приверженца сунны, а османский улем и историк Ибн Кемаль написал трактат, в котором разъяснял позволительность убийства шиитов, отнятия у них имущества и объявления против них джихада (т. е. священной войны за веру)⁴⁸⁴. В условиях разрастающегося влияния шиитских идей в азиатских владениях султана продолжение их пропаганды со стороны Сефевидов грозило Османскому государству внутренними социальными потрясениями, утратой подданных и земель.

Селим занимал непримиримую позицию по отношению к Сефевидскому государству, что в результате привело его к конфликту с Египтом. В интересах борьбы с Исмаилом Селим подчинил себе буферные государства Рамазанидов и Зулькади-ридов и вошел в непосредственное соприкосновение с мамлюкскими владениями, вызвав крайнее недовольство египетского султана Кансуха ал-Гаури, посчитавшего такое соседство опасным и нежелательным. Как полагают некоторые исследователи, завоевания Селима на границах с Египтом не имели никакого антиегипетского подтекста и являлись лишь побочным следствием борьбы Селима против Сефевидов⁴⁸⁵. Совсем не так ситуация была расценена в Египте, полагавшем, что следующий удар турецкого султана будет нанесен по нему.

Узнав о победе Селима над государством Зулькадир, Кансух ал-Гаури увидел в этом непосредственную угрозу для северо-восточных областей своего государства. Не желая иметь на своих границах столь опасного соседа, мамлюкский правитель предложил свою помощь Исмаилу и с пятидесятитысячным войском выступил из Египта в Сирию, оставив наместником в Каире своего племянника Туман-бая. Кансуху противостояла 40-тысячная армия Синан-паши, ранее посланная Селимом к границам Сирии. Однако едва ли она могла выиграть сражение у сильного египетского войска, во главе которого находился сам египетский султан.

В этих условиях Селим созвал правительственный совет, чтобы обсудить вопрос о позволительности своего выступлении против войска суннитского правителя. Вопрос был не прост с религиозной точки зрения. Мнения участников совета разделились. Часть сановников полагала, что Селиму следует воздержаться от военного столкновения с египетским султаном, другая, принимая во внимание лишь военную сторону проблемы, считала, что война с Кансухом возможна и даже необходима. Особую позицию занял на совете потомственный улем и бывший нишанджи (глава правительственной канцелярии) Мехмед-паша Ходжа-заде, получивший от Селима сан везира. Как утверждает хронист Саадэддин, его мнение отразило сокровенное желание самого Селима, мечтавшего о титуле «служителя двух священных городов» (т. е. Мекки и Медины), которым обладал египетский султан. «Нашей обязанностью является вооруженная борьба с государством, имеющим злые намерения, противостояние ему там, где они проявляются», — заявил Мехмед-паша. В ответ Селим заметил, что такого же мнения придерживается и он сам.

Если борьба с шиитским правителем могла быть признана османскими улемами допустимой и даже приравненной к джихаду, то вооруженный конфликт с суннитским правителем не казался столь бесспорным. Он требовал серьезного обоснования. Селим укрепил свою позицию мнением османских улемов, издавших разрешительные фетвы относительно вооруженной борьбы с Кансухом. В одной из них мамлюки объявлялись предателями ислама, поддерживающими «неверных» Сефевидов⁴⁸⁶. Вопрос стоял также о том, кто может и должен считаться истинным халифом и главой мусульманского мира⁴⁸⁷.

В июне 1516 г. с огромным войском турецкий султан выступил в свой египетский поход. 24 августа на Дабикском поле (Мардж-Дабик), к северу от Алеппо, произошло крупнейшее на то время сражение между турецким и египетским войском. На правом фланге турецкой армии находилась конница анатолийского бейлербея, бейлербея Карамана, отряд во главе с представителем династии Зулькадыр и воины Рамазан-оглу Махмуд-бея. На левом — войско румелийского бейлербея и конница бейлербея Диярбакыра. Их позиции были укреплены передвижными «крепостями» из связанных между собой телег. В турецком войске в изобилии имелись средства для борьбы с вражеской конницей — шипы (кистени) и железные крюки с веревками, с помощью которых стаскивались на землю тяжеловооруженные всадники и добивались на земле топорами и ятаганами. В османском войске, как всегда, имелись пушки, установленные на повозки, запряженные парами волов. Арабские источники довольно подробно описывают эти османские передвижные заграждения, которые представляли собой связанные цепями телеги, а также нагромождения древесных стволов. Янычары, как всегда при сражениях, занимали центр войска, представляя собой глубоко эшелонированную живую стену, преграждающую путь к ставке самого султана. Янычары были вооружены тюфенками, для стрельбы из которых они держали наготове фитили в ожидании приказа открыть огонь. Впереди них были установлены пушки. Над османским войском развевались знамена — семь с именами предков Селима и двадцать четыре с его собственным именем. На всех красовались изречения из Корана: «Мы даровали тебе несомненную победу» (сура XLVIII, аят 1), «Помощь от Аллаха и победа близка» (сура LXI, аят 13). Имелось и белое знамя, как сообщает арабский источник, которое называлось «знаменем ислама»⁴⁸⁸.

Кансух аль-Гури расположился в центре своей армии, окруженный мамлюкской гвардией. Число мамлюков достигало 15 тыс. На левом фланге его армии находилась тюркская и арабская конница Алеппского правителя Хайыр-бая (Хайр-бека), на правом — конница правителя Сирии.

Атаку начала египетская конница, ударив одновременно по флангам и центру турецкого войска. Однако она не увенчалась полным успехом, хотя турецкая конница понесла огромные потери (было убито около 10 тыс. сипахи). За этим последовала контратака румелийской конницы, поддерживаемой огнем турецкой артиллерии и янычарской пехоты. Натиск румелийских сипахи и шквал огня оказались столь сильны, что египетские всадники дрогнули и начали отступать. Кансух аль-Гаури с одним из своих рабов бежал с поля боя, предвидя свое полное поражение. По рассказу арабских авторов, воины правого фланга египетского войска, возмутившись тем, что в бой не вступили султанские мамлюки, покинули поле сражения. Отвел свое войско и Хайр-бек. Победу одержали турки⁴⁸⁹. Огромную роль в ней сыграла сильная турецкая артиллерия и огнестрельное оружие, имевшееся у янычар. Находившиеся среди египетского войска халиф Мутеваккиль и главы трех из четырех мусульманских мазхабов с их наибами (заместителями) сдались на милость победителей⁴⁹⁰.

После громкой победы над египтянами турецкая армия вступила в Алеппо, сданный горожанами без боя. Уже на следующий день Селим был провозглашен в городской мечети «служителем обоих священных городов», торопясь объявить себя главой мусульманского мира. В сентябре 1516 г. он показал себя и покровителем хаджа, своей властью назначив дату его начала⁴⁹¹. Османские историки пишут, что Селим объявил о хадже и направил кисву (черное покрывало для Каабы с вышитыми на нем айатами из Корана) в Мекку после захвата им Каира⁴⁹².

В Алеппо султанская казна пополнилась огромными богатствами на сумму в один миллион золотых динаров в монете, драгоценностях, тканях, мехах и т. п.⁴⁹³ Лютфи-паша сообщает, что в руки Селима попала казна останавливавшегося в Алеппо египетского султана. Во время пребывания в городе турецкий султан несколько раз щедро одаривал свое войско, выдавая ему бахшиш⁴⁹⁴. Военная экспедиция Селима принесла ему значительный доход, как приносили доход почти все завоевательные походы турецких султанов. Грамоты, объявлявшие о победе Селима, тотчас же с гонцами были разосланы соседним правителям и в столицу Османского государства — Стамбул. Практика рассылки победных грамот (фетх-наме) с кратким изложением обстоятельств победы и прославлением одержавшего победу османского правителя, что являлось продолжением древней традиции тюркского социума, была, по сути лишь видоизмененной практикой письменной фиксации побед, которую мы видим на мемориальных стелах древних тюрков.

После овладения Алеппо последовало занятие армией Селима Хамы, Хомса и наконец Дамаска, которые сдавались турецкому султану без боя. В Дамаск Селим вступил 9 октября 1516 г., проехав по устланным знаменитыми сирийскими шелковыми тканями улицам города. Власть в Сирии была оставлена за представителями прежних властей с признанием их вассальной зависимости от султана. Селим, собрав совет из представителей сирийских городов и областей, объявил о снижении налогов и торговых пошлин с 20 до 5 % и создал комиссию по составлению новых земельных законов. Он также снял все ограничения с отправления культа местными христианами и евреями, а также выказал свою благочестивость, посетив мечети, многие места паломничества и Иерусалим, с почитаемой всеми мусульманами мечетью аль-Акса, которая упоминается в Коране как место, куда был перенесен чудесным образом из Мекки Мухаммед перед своим вознесением вместе с Джибрилом (библ. Гавриил) на небо, где он предстал перед Аллахом и затем был возвращен в Мекку.

Селим пробыл в Дамаске до середины декабря 1516 г. и был готов заключить с мамлюками мир (к этому времени в Каире был избран новый султан — племянник пропавшего без вести Кансуха аль-Гаури — Туман-бай) с условием признания им себя вассалом турецкого султана. Однако египетский правитель отверг предложение о мире (послы султана были убиты) и начал военные приготовления⁴⁹⁵.

Далеко не все сановники и военачальники турецкого султана были согласны с тем, что следует продолжить поход и овладеть Каиром. Их пугало возможное военное поражение. При этом несогласные с продолжением похода ссылались на историю, указывая, что многие из великих завоевателей прошлого отказывались от идеи завоевания Каира и Египта — в их числе Александр Македонский и «ханы из рода Чингиза». Однако Селим думал иначе, руководствуясь важными для него политическими соображениями. Ему представлялось необходимым сокрушить Египет — потенциального сильного союзника Сефевидского Ирана. Он желал установления в Египте османской власти⁴⁹⁶.

Решение о продолжении похода было принято, и турецкая армия двинулась дальше, имея своей конечной целью Каир. Султанские лазутчики известили Селима о том, что в Газе ожидается прибытие войска нового египетского султана — Туман-бая. Селим немедленно направил к Газе несколько тысяч своих воинов во главе с Хадым Синан-пашой, которому 25 декабря 1516 г. удалось одержать победу при Бейсане (Палестина) над мамлюкской конницей Джанберди ал-Газали. В войске Синан-паши были янычары, которые первыми начали сражение, обрушив на египтян шквал огня из тюфенков и тучи стрел, тем самым деморализовав противника. Дело довершила анатолийская и румелийская конница.

Заняв Газу, Синан-паша поспешил известить о своей победе Селима, уже начавшего продвижение к Каиру с остальной частью армии. Желая произвести благоприятное впечатление на местное население и мусульманское духовенство, Селим несколько раз делал остановки в пути, посещал местные святыни и объявлял о своих милостях по отношению к гражданскому населению. По прибытии в Газу Селим вознамерился посетить могилу Ибрахима (библ. Авраам), выехав в Хеброн с пышной свитой — в сопровождении тысячи янычар, тысячи всадников из придворного войска и двух своих военачальников. Османские хронисты, описывая это путешествие, отмечают, что кроме могилы Авраама Селим посетил также могилы Исаака (тур. Исхак) и Иакова (тур. Якуб), а также могилу Иосифа (тур. Юсуф), где турецкий султан совершил молитвы, прося их помощи и покровительства. При этом из богоугодных целей турецкий султан щедро одаривал местных факиров — проповедующих аскетизм дервишей. Демонстративное почитание местных святынь во время завоевательного похода поднимало авторитет Селима в глазах местных жителей⁴⁹⁷. Однако не всё население Палестины легко смирилось с появлением турецких завоевателей. Например, в Рамле произошло восстание жителей, жестоко подавленное воинами Синан-паши незадолго до вступления сюда войска турецкого султана.

Несмотря на твердое желание Селима вступить в сражение с Туман-баем, среди его сановников продолжали раздаваться голоса о чрезмерных трудностях предстоящей военной операции. Среди противников похода на Каир был казненный за это Хюсам-паша, которому, правда, вменили в вину еще и то, что он осмелился сообщить Селиму о несогласии янычар получать жалованье в местной монете. (В египетской казне, захваченной в Алеппо и Дамаске, в изобилии имелись местные динары и дирхемы, которыми попытались расплачиваться с янычарами.) Во всяком случае, впоследствии, в разговоре с отцом историка и шейх-уль-ислама Саадэддина, Селим объяснял казнь Хюсам-паши именно этими причинами, утверждая, что тем самым предотвратил бегство паши к шаху Исмаилу⁴⁹⁸. Мюнеджим-баши между тем сообщает, скорее всего ошибочно, что вместе с Хюсам-пашой был казнен также Искендер-паша, обвиненный в тайном подстрекательстве войска к бунту⁴⁹⁹.

Турецкая армия, несмотря на внутреннее брожение и недовольство, продолжала двигаться к Каиру. Лазутчики доносили, что Туман-бай принимает меры к созданию сильных оборонительных линий близ Каира. Он перенял турецкие военно-технические приемы, поставив на телеги пушки, производство которых сумел быстро наладить. Правитель Египта, сумевший собрать конное войско в 30 тыс. человек, приказал вырыть траншеи и сделать палисады, установив за ними большие пушки, при которых находились пушкари-европейцы. Пушки были привезены с о. Родос (и оказались в результате не столь совершенными, как турецкие). Накануне боя Джанберди ал-Газали тайно передал Селиму сведения о диспозиции египетского войска и местах нахождения артиллерии⁵⁰⁰.

Сражение при Риданийи произошло 22 января 1517 г. Первый в бой с египтянами вступила анатолийская конница, которой командовал Синан-паша. Ей противостояли конные воины предателя Джанберди ал-Газали. Вместе с Синан-пашой сражались придворные сипахи во главе с Бали-агой. Во время боя Синан-паша получил ранение и был вынужден спешиться. Его поместили в махфе (особое крытое сидение на верблюде), откуда он продолжал руководить своими воинами, пока силы полностью не оставили его⁵⁰¹.

Огонь турецких пушек смог в конце концов уничтожить египетские батареи, а воины Селима, пользуясь переданной им информацией, совершили обходной маневр и окружили конницу Туман-бая. Она понесла огромные потери, но сумела отступить и рассеяться. Сам Туман-бай сражался отчаянно и храбро и именно ему приписывали нанесение смертельной раны Синан-паше⁵⁰².

Турецкая победа при Риданийе открыла Селиму дорогу в Каир, в который был отправлен передовой военный отряд. Сам султан, пробыв день на месте сражения, перебрался в Булак, временно сделав его своей ставкой. Здесь он объявил о грабеже Каира, ограничив его, впрочем, домами египетских воинов. Турецкие солдаты, посланные им в Каир, были встречены горожанами крайне враждебно — из окон домов в них летели стрелы, убившие и ранившие значительное число интервентов. Селиму пришлось послать в Каир подкрепление, однако неповиновение горожан не было преодолено еще в течение трех последующих дней. Лишь окончательно убедившись в воцарении спокойствия, Селим вступил в Каир со всем своим войском, выбив из города так и не покорившиеся ему местные власти. Затем началась настоящая охота за воинами Туман-бая. Было поймано и доставлено Селиму 4 тыс. 800 человек. Никакие просьбы о помиловании не возымели действия, пленников казнили, топя в водах Нила.

Несмотря на одержанную внешне победу, Селим не мог считать Египет вполне подчинившимся османской власти. Еще находился в бегах египетский султан Туман-бай. Заполучить его или навязать ему сражение долгое время не удавалось. Селим тем временем совершал путешествие по египетским землям, осматривая их достопримечательности. С помощью знатоков истории он много узнал о Египте и его памятниках. Так и не дождавшись известий о местонахождении Туман-бая, турецкий султан принял решение возвратиться в Стамбул⁵⁰³.

Во время посещения Селимом Александрии к пристани города подошла вызванная им из Стамбула турецкая флотилия, привезшая продовольствие и жалованье для оставляемого в Каире турецкого гарнизона. Турецкие суда загрузились военной добычей и египетскими товарами и отплыли обратно в Стамбул. Сам Селим возвратился в Каир, где всему войску был объявлен смотр-йоклама и ему возвестили об увеличении жалованья придворным сипахи и янычарам и источников доходов тимари-отов. Янычары получили прибавку к ежедневному жалованью в 1 акче⁵⁰⁴. Так султан расплатился со своей армией, осуществившей грандиозную победу мусульманского оружия.

Между тем Туман-бай не бездействовал и не терял надежды вернуть себе власть. Скрываясь в Среднем Египте, он сумел сплотить вокруг себя часть бедуинов и остатки мамлюков. Однако турецкая артиллерия доделала дело покорения Египта. Она наводила страх на арабских бедуинов, которые разбегались при звуке первого же пушечного выстрела. Более чем что-либо это помогло туркам в конце концов одержать победу. Туман-бай попал в плен и в апреле 1517 г. был казнен — повешен под аркой каирских ворот⁵⁰⁵.

Оторванные на длительное время от дома воины Селима, и в особенности его сановники, давно мечтали о скорейшем возвращении в Стамбул. Последние попросили одного из известных улемов, историка Ибн Кемаля, приближенного Селима, завести с султаном разговор о скорейшем возвращении армии домой, что тот при удобном случае и сделал. Через какое-то время вызвав к себе Ибн Кемаля, Селим заявил, что его цель стать «служителем двух священных городов» достигнута и что он намерен возвратиться в Стамбул⁵⁰⁶.

Египет был полностью подчинен турецкой власти. При этом наибольшие потери понесли мамлюки, лишившиеся многих своих прежних привилегий. В целом административное устройство Египта не было изменено. В результате ряда экономических мер на некоторое время население было обложено даже более низкими налогами, как это часто практиковалось турками при их завоеваниях. Селим пытался выглядеть в глазах египетских феллахов защитником их интересов. И это не было одной лишь уловкой. И сам султан искренне желал этого. Военный успех был завершен эффектным финалом, когда шериф Мекки прислал к Селиму в Каир своего сына с богатыми дарами и ключами от Каабы⁵⁰⁷.

Оставив наместником Египта Хайр-бека, который еще после битвы при Мардж-Дабике перешел на сторону османского султана, Селим выступил в Сирию. Во время пути гвардейский отряд янычарского войска, состоявший из солаков — телохранителей султана — получил приказ казнить Юсуф-пашу, обвиненного в злоупотреблениях во время нахождения армии в Египте⁵⁰⁸. Таким образом, янычары исполнили палаческую функцию, выполнив указ Селима.

В оставшиеся четыре года своего правления Селим не предпринял более ни одного военного похода, летом проводя время на летовках в горах неподалеку от Эдирне, зимой предпочитая жить также не в городе, а где-нибудь на природе. Восточные границы Османского государства охраняло анатолийское войско, которое во главе с великим везиром вело борьбу с шиитствующими мятежниками, возглавляемыми шейхом Джелалем. Джелаль, которого его сторонники называли Шах Вели, собрал вокруг себя значительное число жителей Анатолии. Его армия оказалась настолько сильна, что, для того чтобы разбить ее, пришлось объединить силы нескольких анатолийских управителей и военачальников. В помощь им было послано войско из столицы, в котором имелись янычары⁵⁰⁹, а главное пушки, не раз выручавшие османских правителей при подавлении народных движений. Янычары превращались в карательную силу, обеспечивавшую прочность султанской власти в борьбе с выступлениями народных масс.

Впечатленный победой Селима над мамлюкским Египтом, шах Исмаил на какое-то время отказался от активной враждебной политики в отношение султана, ограничившись отдельными акциями подрывного характера, как это было в случае с засылкой в Анатолию мнимого племянника Селима, — Мурада, якобы сына шехзаде Ахмеда. Однако Селим успешно справился с нависшей опасностью возобновления внутридинастийной борьбы, предприняв грандиозный сыск для установления подлинной личности объявившегося претендента на османский престол. Самозванец, собравший вокруг себя в окрестностях Амасьи, где когда-то правил шезхаде Ахмед, значительное число сторонников, что лишний раз подтверждает широкое признание в тюркской среде прав на османский престол старшего в династийной линии, не сумел, однако, выиграть дело и очень скоро потерпел военное поражение.

Селим, по сообщению османских хронистов, лелеял мечту совершить крупный военный поход с целью завоевания Родоса, однако для достижения этого требовались длительная осадная кампания и огромное количество пушек и пороха, которого в достаточном количестве на тот момент у турок не было⁵¹⁰. Между тем родосские рыцари-иоанниты доставляли множество неприятностей турецким судам, курсировавшим в Средиземном море между Каиром и Стамбулом.

Селим умер не в столице, а в местечке Сырт, неподалеку от Чорлу в сентябре 1520 г. Здесь когда-то, в период борьбы за власть, состоялось его сражение с войском собственного отца. Еще до кончины султана наученные горьким опытом внутри-династийной борьбы придворные послали известие в Манису его сыну, шехзаде Сулейману, хотя к этому времени он оставался единственным мужским потомком Селима. Это обеспечило Сулейману мирное наследование власти. Тем не менее смерть султана скрывали до тех пор, пока новый султан не прибыл в Стамбул — во дворце опасались бесчинств янычар. Хранитель казны выражал беспокойство в связи с возможным нападением на дворец с целью разграбления казны⁵¹¹. Но все опасения оказались напрасными, и Сулейман благополучно занял престол 22 сентября 1520 г.

После церемонии похорон почившего султана придворному войску — по заведенному порядку — был выдан бахшиш и прибавка к жалованью (терраки). По указу Сулеймана из ссылки было возвращено 600 семейств, сосланных Селимом во время его похода в Египет из опасений их возможной враждебной деятельности. Молодой султан также отменил арест капиталов и товаров, произведенный Селимом в рамках его экономических санкций против Сефевидского Ирана. Из государственной казны пострадавшим были выданы деньги в возмещение убытков, которые они понесли за время объявленной экономической блокады Ирана. При этом в случае, если купцов уже не было в живых, деньги были выплачены их компаньонам или наследникам⁵¹². С самого начала своего царствования султан Сулейман хотел предстать перед своими подданными справедливым правителем.

Воцарение нового султана вызвало попытку наместника Сирии Джанберди ал-Газали освободиться от турецкой власти. Под его начало собралась 15-тысячная армия. Посланная против инсургента турецкая армия во главе с третьим везиром Ферхад-пашой включала в себя 4 тыс. янычар. Узнав о приближении турецкого войска, Джанберди снял начатую им осаду Алеппо и обратился в бегство, преследуемый отрядами правителя бывшего княжества Зулькадир Шахсувар-оглу Али-бея и правителем Алеппо Караджа-пашой. Подоспевший со своей армией Ферхад-паша столкнулся с Джанберди в местечке Мастаба близ Дамаска и дал бой его войску в конце января 1521 г. Сражение продолжалось целый день до захода солнца. В войске Ферхада находилась конница анатолийского и румелийского бейлербеев, караманцы, а также часть конной придворной гвардии и янычары. У Джанберди, как и у турок, имелись пушки, однако это не смогло помочь ему, и его войско было разгромлено. Сам Джанберди, переодевшись в платье дервиша, попытался бежать, но был через несколько дней схвачен, преданный своим собственным казначеем. Голову казненного наместника Сирии вместе с известием о победе Ферхад-паша послал Сулейману в Стамбул. Мюнеджим-баши пишет, что весть о подавлении мятежа Джанберди вызвала бурную радость у Сулеймана, при этом венецианскому бальи стоило немалого труда отговорить султана от посылки головы изменника венецианскому дожу Лоредано⁵¹³.

Ферхад-паша получил приказ султана оставаться в Анатолии из-за опасения враждебных действий со стороны Ирана. Только придворному войску — янычарам и сипахи — было разрешено вернуться в Стамбул для участия в планируемом походе султана в Венгрию. Венгры, по истечении трех лет перемирия, заключенного с турками в 1518 г., не стремились к его продлению. Посланник-чавуш, отправленный Сулейманом ко двору венгерского короля Лайоша (Людовика) II Ягеллона с требованием уплаты дани, был принят оскорбительным образом и убит. Скорее всего, это объяснялось самочинными действиями румелийских пограничных акынджи, которые с приходом к власти нового султана захватили в первые же дни его царствования принадлежавшие Венгрии Сребрник, Тесну, Сокол и Книн. В нарушение данного турками обещания гарнизоны этих мест были перебиты⁵¹⁴.

Этими действиями, нарочито предпринятыми беями акынджи после воцарения нового султана и обострившими отношения Сулеймана с венгерским королем, румелийские сипахи пытались перенаправить турецкую экспансию в сторону Европы. Акынджи жаждали добычи и новых источников доходов. Поставленный перед свершившимся фактом Сулейман был вынужден весной 1521 г. объявить венгерскому королю священную войну (джихад). София была объявлена местом сбора румелийского войска. В Смедерево собрались пограничные руме-нийские акынджи — численность их составила 10 тыс. человек. Отряды акынджи с приданной им янычарской пехотой в тысячу человек были отправлены под стены принадлежащего венграм Белграда, когда-то так и не покорившегося Мехмеду II.

В мае 1521 г. Сулейман с придворным войском и в сопровождении 400 повозок, груженых пушками-зарбузан, выступил из Стамбула по дороге к Эдирне. В Эдирне к нему присоединилось войско румелийских сипахи под предводительством бейлербея Ахмед-паши. По прибытии в Софию, где состоялась поверка войска, румелийская конница была направлена на осаду крепости Шабац на берегу Савы (чуть западнее Белграда). Ранее Дунаем к стенам Белграда на 50 лодках-кайиках была отправлена часть турецкого военного снаряжения. Целью похода было взятие Белграда. Овладение Шабацем, находившимся чуть выше по течению Савы, имело в связи с этим важное военное значение.

Сам Сулейман, отправив с пушками к стенам Белграда великого везира Пири-пашу, двинулся к стенам Шабаца, где уже находилось румелийское войско во главе с Ахмед-пашой. Для того чтобы придать необходимую долю энтузиазма турецкому воинству, султан объявил грабеж-ягма. Это вызвало столь сильный прилив энергии у турецких воинов, что они, по словам османского хрониста Лютфи-паши, прежде всякого действия артиллерии, бросились на штурм крепостных стен. С помощью веревок, крюков и лестниц, невзирая на огонь защитников крепости, вооруженные саблями они взобрались на стены. Предпринятый штурм оказался удачным, и Шабац пал.

В это время к стенам захваченного Шабаца подошли 300 кайиков, изготовленных в Зворнике для переправы турецкой армии на другой берег Савы. На лодках румелийское войско переправилось через реку и подвергло грабежу местность вокруг, богатую своими сельскохозяйственными угодьями. (Лютфи-паша, описывающий в своей хронике эти события, особо отмечает, что тамошние места изобиловала мельницами⁵¹⁵.)

Между тем Сулейман отдал приказ о строительстве моста через Саву, который был сооружен за короткий срок. Мост был не наплавным, а сделан на сваях. Между тем прошедшие проливные дожди в верховьях реки вызвали ее бурный разлив, который смел на своем пути как прибрежные мельницы, так и мостовые сваи. Сам мост был унесен водой, и Сулейману пришлось переправляться на другой берег с помощью лодки. В это время султаном было получено письмо от венгерского короля, в котором тот сообщал о невозможности его встречи с турецким султаном на поле боя. Ознакомившись с содержанием письма, являвшегося ответом на посланный вызов Сулеймана, султан двинул свою армию к стенам Белграда. Крупнейший город Сербии, принадлежавший венгерской короне, представлял собой почти неприступную крепость в месте слияния Савы с Дунаем. Напротив него лежал небольшой замок Землин, к стенам которого подошло турецкое войско. Не дожидаясь подхода Сулеймана, сравнительно легко турки овладели Землином, в который турецкий султан вступил как победитель. По преданию, увидев неприступные стены Белграда, Сулейман упал духом, однако отдал приказ о начале осады. В захваченном Землине войску был выдан щедрый бахшиш.

Когда к стенам Белграда прибыли многочисленные пушки, привезенные Пири-пашой, начался регулярный обстрел крепости. Туркам удалось овладеть внешними стенами Белграда и они приступили к методичному обстрелу крепостных стен цитадели. Ее защитники оказывали ожесточенное сопротивление, но им не хватало времени для того, чтобы заделывать появлявшиеся крупные бреши. У каждого из возникавших проломов защитники отчаянно оборонялись. Однако, поняв бесполезность дальнейшего сопротивления, они запросили пощады. Сулейман пообещал сохранить жизнь жителям Белграда. Город, взятый турками в августе 1521 г., не подвергся грабежу. Его крепостные стены по приказу султана были отремонтированы, а в городе размещен гарнизон из 3 тыс. янычар. При этом Сулейман не попытался тогда же развить свой военный успех и не вступил в глубь венгерских земель, к зиме вернувшись в Стамбул. Несколько военных операций предприняли совместно с румелийскими сипахи лишь отряды акынджи. Ими было захвачено несколько укрепленных мест в Среме, находившихся под венгерским управлением, в том числе Митровиц и Уйлок. Все они были разграблены и опустошены⁵¹⁶.

В сентябре 1521 г. Сулейман уже планировал свой новый поход, для чего заключил мирный договор с Венецией, который подтверждал прежние торговые капитуляции республики. Это было началом дипломатической подготовки новых завоеваний в Европе. Целью был о. Родос, захватить который мечтал еще Селим I. С завоеванием Египта османский султан считался покровителем и защитником мусульманских паломников в Мекку во время ежегодного хаджа, и Османское государство было заинтересовано в обеспечении безопасности турецких морских коммуникаций в Средиземном море, в том числе и из-за судоходных связей с Египтом. Между тем Родос был сильным морским форпостом, находившимся в руках рыцарей ордена св. Иоанна Иерусалимского. Орден был учрежден в 1023 г., когда купцы из Амальфи (Южная Италия) основали больницу и странноприимный дом для больных и паломников, направлявшихся в Иерусалим. В 1306 г. члены ордена захватили о. Родос, находившийся тогда в руках у генуэзского пирата, хотя номинально остров считался владением Византийской империи. После захвата Родоса орденом иоаннитов, он стал сильной морской базой его рыцарей, которые в духе своего времени, не брезговали пиратством и беззастенчиво грабили корабли, везшие в Стамбул товары и продовольствие. Важным мотивом для попытки завоевания Родоса являлось для Сулеймана пребывание там уцелевших в междинастийной борьбе представителей рода Османа. В руках иоаннитов находился внук султана Мехмеда II (сын его сына Джема) и его сыновья, которые, оставаясь в живых, представляли потенциальную опасность для пришедшего к власти султана.

Для похода против Родоса Сулейман построил флот, состоявший из 664 больших и малых судов⁵¹⁷. Из Стамбула и Гелиболу отправилась огромная турецкая флотилия из 700 судов. Из столицы, опережая выступление самого султана, 15 июня 1522 г. в сторону бывшего тюркского бейлика Ментеше выступило янычарское войско, которому было приказано дожидаться прибытия султана в Кютахье.

Когда соединившаяся армия вступила в область Айдын, были получены вести о победе Ферхад-паши над возмутившимся Шахсувар-оглу Али-беем и захвате санджакбеем Герцеговины венгерской крепости Искер, что было расценено турками как доброе предзнаменование. С пристани напротив о. Родос в море на судах вышли румелийское и анатолийское войско и лишь затем к его берегам отплыл сам султан Сулейман в сопровождении янычар и придворных сипахи. 300 турецких судов были оснащены пушками для отражения возможного нападения кораблей, посланных в помощь родосским рыцарям. По высадке на Родосе были установлены крупные дальнобойные пушки, ядра которых были способны разрушать толстые крепостные стены. Янычары занялись возведением земляных валов со щитами и рытьем траншей. Высокая плотность огня обеспечивалась поставленными на расстоянии 10 шагов друг от друга спаренными пушками. Среди них были орудия, стрелявшие огромными ядрами. Повсюду были оборудованы места для янычарских стрелков из тюфенков. Материальное обеспечение турецкой армии было значительно укреплено с прибытием из Египта кораблей, полных продовольствия и боеприпасов⁵¹⁸. Предполагалась длительная и тяжелая осада.

Янычары занимали позиции вместе с румелийскими сипахи с левой стороны осадной линии, которая была признана наиболее трудной для ведения осады. Защитники крепости несколько раз пытались сорвать ход подготовительных осадных работ турок, предпринимая ряд неожиданных смелых вылазок на позиции противника, однако ни одна из них не имела заметного успеха. В нескольких местах туркам удалось сделать подкопы под крепостные стены и произвести подрывы, только после этого были предприняты первые попытки штурма. Однако обороняющиеся умело защищались, метко стреляя и сбрасывая взбиравшихся на стены янычар, которые несли значительные потери. Бреши, проделываемые в крепостных стенах, оказывались также совершенно бесполезными для штурмующих: в крепости укрылось много жителей близлежащих деревень, которые были заняты исключительно заделыванием появлявшихся пробоин. Эффективности обороны способствовала и умная затея главы рыцарского ордена, организовавшего «национальные» посты защиты крепостных стен (французский, английский, португальский и т. д.), когда-то нечто подобное было использовано при защите стен Константинополя. Это заставляло воинов каждого поста с особой отвагой защищать свой участок обороны, ревниво оберегая честь своей нации⁵¹⁹.

Не добившись какого-либо успеха, Сулейман был вынужден созвать военный совет, на котором было принято решение передислоцировать всю осадную технику и войско к другой стороне крепостных стен, куда можно было добраться, лишь преодолев горную часть местности. Однако и этот маневр не облегчил задачу. Осада продолжалась еще в течение 5 месяцев (Лютфи-паша пишет о шести месяцах осады)⁵²⁰. С турецкой стороны в осаде принимало участие 100 тыс. человек. Длительность ее все же сделала свое дело. Испытывая недостаток в продовольствии и боеприпасах, родосские рыцари были вынуждены сдаться.

Одним из условий сдачи родосской крепости, выдвинутым защитниками, был отход турецкой армии от стен города на значительное расстояние. Однако янычар это не устраивало. Под предлогом встречи своих товарищей, которые должны были прибыть на Родос с границ с Ираном, они покинули свои позиции. Вооруженные палками, они атаковали одни из крепостных ворот уже сдавшейся крепости, сумели ворваться в город и начали грабить дома наиболее видных жителей, совершив при этом массу насилий. Их особая ярость была направлена против церкви св. Иоанна, главной святыни Родоса. Трудно сказать, что более двигало ими — религиозный пыл или желание пограбить самую богатую церковь острова. Возможно, и то и другое. Во всяком случае, они соскабливали фрески с изображениями святых, разбивали статуи Богоматери и святых, взламывали могилы погребенных в церкви главных кавалеров острова, разрушили алтарь, волочили кресты по земляной грязи и растаскивали церковную драгоценную утварь. Что-то ужасное виделось в этой картине поругания христианских святынь, совершаемого теми, кто был рожден в святом крещении, но насильственно обращен в ислам, став рьяным поборником своей новой веры. Наконец с колокольни церкви св. Иоанна раздался мусульманский призыв к молитве, а на башне св. Николая Мирликийского зазвучала турецкая музыка. Условия договора о сдаче этой вылазкой янычар были нарушены⁵²¹.

С завоеванием острова Родос янычарское предание связывало появление в корпусе отураков, т. е. янычар, получивших официальное разрешение, в связи с полученными увечьями при завоевании родосской крепости, выйти на пенсию. Отураки более не принимали участия в походах, получая при этом по 2–3 акче в день. Указ об учреждении звания отурака был вызван, по рассказу автора «Мебде-и канун», огромным числом раненых и увечных, появившихся в янычарском корпусе после длительного и трудного захвата острова⁵²².

Родосские рыцари были вынуждены смириться со своим поражением. Для переговоров с Сулейманом, по его требованию, в турецкий лагерь выехал сам родосский капитул Вильер д’Иль-Адам в сопровождении нескольких рыцарей. Султан, возможно, намеренно проводил в час его прибытия заседание дивана, и приехавший к нему глава иоаннитов длительное время, под дождем и мокрым снегом, был вынужден ожидать у входа в шатер турецкого султана⁵²³. В конце концов рыцарям ордена было разрешено покинуть остров. Это предусматривалось условиями сдачи⁵²⁴.

В крепости, занятой турками в конце декабря 1522 г., находился сын неудачливого претендента на османский престол Джема (сына султана Мехмеда II). Он приходился Сулейману двоюродным дядей и был старшим в династийной линии. Из политических соображений Сулейман отдал приказ о казни его и всех его сыновей, не разрешив им уехать в Европу. Вдова сына Джема с дочерьми была отправлена в Стамбул.

Гордый своей победой Сулейман совершил прогулку по захваченной крепости, посетив дворец капитула ордена иоаннитов Вильера д’Иль-Адама. Его сопровождали командующий турецким войском Ахмед-паша и сам глава родосских рыцарей, объяснявшийся с султаном на греческом языке, с которого переводил Ахмед-паша⁵²⁵.

В 1530 г. император Священной Римской империи Карл V даровал изгнанным с Родоса рыцарям о. Мальту, которым они владели до 1798 г., до появления на острове Наполеона. Изгнанные вновь, временно они нашли убежище в России у Павла I и наконец обосновались в Риме.

Завоевав Родос и установив там власть мусульман, Сулейман одержал крупную победу над христианством. Это высоко подняло его в глазах всех приверженцев ислама, но повергло в печаль Европу. При этом конкретная цель, ради которой завоевывался остров, — обеспечение безопасности морских путей и облегчение морских сношений с Египтом — была достигнута. Однако эта недавно приобретенная турками территория вскоре доставила султану большие политические неприятности.

После смерти в октябре 1522 г. поставленного еще Селимом I турецкого управителя Египта, который в своих административных действиях опирался на египетских мамлюков и бедуинских шейхов, обращая мало внимания на присутствие османских солдат, наместником султана в Египте был назначен второй везир дивана Чобан Мустафа-паша. Мустафа-паша в качестве командующего флотом, осаждавшим главную крепость Родоса, вызвал недовольство Сулеймана, и он сместил его, дав ему новое назначение в Египет.

Новый наместник прибыл в Каир в сопровождении 500 янычар. Он укрепил административную структуру Египта в интересах турецкого правления — Египет стал одним из бейлербейств Османской империи, правда, с максимальным учетом управленческих традиций покоренной территории. В 1523 г. недовольные турецким правлением мамлюки и бедуины Египта подняли восстание против турецкой власти, подавлять которое пришлось янычарам с помощью пушек и ружей. Хотя войско восставших удалось разгромить, Мустафа-паша был смещен со своего поста и заменен везиром Ахмед-пашой, который был недоволен своим новым назначением. В июне 1523 г. Сулейман сместил с поста великого везира Пир (Пири) Ахмед-пашу, и его тезка Ахмед-паша надеялся занять его место, однако обманулся в своих ожиданиях. Вместо этого он был отправлен в далекую и неспокойную османскую провинцию, управление которой представляло большие трудности. Удаление из столицы заслуженных и авторитетных везиров, участвовавших в завоевании Родоса, а затем отправка видного военачальника Ферхад-паши санджакбеем пограничного Смедерево (через пару лет Ферхад-паша был казнен) демонстрировало желание Сулеймана избавиться от сильных сановников, служивших еще при его отце — Селиме I, способных отстаивать свое мнение. Новым великим везиром, в нарушение должностной иерархии и правил назначения, Сулейман объявил своего придворного агу Ибрахима, выходца из дворцовых ич огланов⁵²⁶. Подобное назначение означало усиление личной власти султана, ее возросшую независимость от правительственной структуры и разрыв с принятыми традициями управления государством. Сулейман был готов не оглядываться на мнение своей придворной верхушки, не говоря уже о военной знати, что отличало его от стиля руководства отца — Селима I, исключительно внимательно относившегося к мнению своих ближайших сановников и глав сил сипахи, долго обсуждавшего важные вопросы и никогда не менявшего принятых решений.

Подобный отход от привычной схемы отношений внутри правящей верхушки на этот раз дорого стоил султану. Перемещение в Египет Ахмед-паши оказалось большой ошибкой. Недовольный своим новым назначением, он встал во главе восстания против турецкой власти (точнее, против султана), в котором приняла участие старая египетская знать. Инсургентам удалось перебить янычарский гарнизон Каира, где они призвали к восстановлению прежнего управления страной. Однако вскоре сам Ахмед-паша стал предметом недовольства многих египтян, после того как обложил высокими налогами торговцев и держателей собственности в Египте⁵²⁷. В феврале 1524 г. против него созрел заговор, во главе которого стоял Кади-заде Мухаммад-бей. На турецкого наместника Египта было совершено нападение, когда он находился в бане. Ахмед-паша сумел бежать, но был пойман в марте 1524 г. и предан казни. Только после проведения ряда мер, призванных привлечь симпатии местного населения и предпринятых посланным в Каир великим везиром Ибрахим-пашой, Египет был замирен.

В то короткое время, когда великий везир Ибрахим-паша был занят делами в Египте, а сам султан Сулейман находился в Эдирне, где проводил зиму, в Стамбуле вспыхнул бунт янычар, которые разграбили дома второго везира — Айас-паши, дефтердара Абд ас-Селяма и некоторых других столичных сановников. Одновременно были разграблены дома и многих горожан. Немедленно прибывший в Стамбул в связи с янычарским бунтом Сулейман созвал экстренный диван, приказав явиться к султанскому дворцу все свое придворное войско. Спрошенные о подстрекателях произошедших беспорядков, янычары указали на своего агу — Мустафу. Мюнеджим-баши пишет, что кроме янычарского аги были выявлены и другие подстрекатели янычарского бунта — реис-уль-кюттаб (глава канцелярии султанского дивана) Хайдер-эфенди и его кетхюда, Кибран Бали Мустафа-паша. Все они по приказу султана были казнены⁵²⁸.

Османские историографы не называют причин, вызвавших бунт янычар. О них можно только догадываться. Возможно, предполагалось проведение какого-то мероприятия, связанного с янычарскими дефтерами, в котором должны были принять участие дефтердар и реис-уль-кюттаб. Скорее всего, речь могла идти о перерегистрации янычар. Известно, что османская казна к этому времени уже испытывала недостаток средств, о чем можно судить хотя бы по усиленным хлопотам правительства по сбору и присылке египетской дани⁵²⁹.

По всей вероятности, именно финансовые затруднения заставили Сулеймана не спешить с началом давно задуманного им похода против Венгрии. Когда же с замирением Египта и поступлением оттуда годовой дани положение казны улучшилось, султан начал подготовку похода против венгерского короля Лайоша (Людовика) II. Османский историограф Лютфи-паша в своем труде, посвященном истории османской династии, стараясь объяснить причины этого похода, живописует интенсивные приготовления европейских государей к войне с турецким султаном. Он рассказывает о прибытии в Европу (Френкистан) изгнанных родосских рыцарей и их упреках в адрес христианских государей, не спешивших с помощью в борьбе с турками⁵³⁰, о консолидации всех европейских правителей и их активных военных приготовлениях для начала войны с турецким султаном. Во многом это либо чистый вымысел — с целью преувеличить силу противника, либо сильное преувеличение. Время перед походом турецкого султана против Венгрии летом 1526 г. было далеко не благоприятным для создания в Европе каких-либо антиосманских союзов. Крестьянская война в Германии, тяжелая борьба Папства с Реформацией, сложные внутридинастийные обстоятельства в доме Габсбургов мешали антитурецкой консолидации в Европе и делали Венгрию, выбранную Сулейманом целью своей дальнейшей экспансии в Европе, слабейшим звеном антитурецкой оборонной политики.

На самом деле армия, которую смог собрать венгерский король (без особой помощи своих коронованных современников) против Сулеймана, была слабой и небольшой по численности⁵³¹. Родосские рыцари могли сколько угодно упрекать Европу в отсутствии слаженных действий против общего опасного врага, однако это имело ничтожный эффект. Европа словно забыла о турецкой угрозе, о том, что совсем недавно христианский мир лишился Белграда и о. Родос. Частные национальные заботы и интересы европейских монархов препятствовали созданию сильной антитурецкой лиги. Временами европейцам казалось, что турки уже удовлетворили свои территориальные аппетиты и едва ли посмеют двинуться в центр Европы. При этом они плохо представляли себе внутренние пружины существования турецкой государственности и в отношении Османской империи руководствовались европейскими представлениями о мотивах внешней политики. Они не могли представить себе существования политики, при которой территориальная экспансия диктуется не столько политическими, экономическими и конфессиональными мотивами, сколько традиционно существующими представлениями о главной цели верховной власти, заключающейся в непрестанном распространении власти хана (султана) на соседние народы и территории и обложении их данью. Конечно, в XVI в. эта цель в Османском государстве уже не формулировалась в понятиях древней традиции: ислам видоизменил формулировки, поставив во главу угла политикоконфессиональные цели. Однако суть политики, корни которой уходили в далекое историческое прошлое тюркских народов, осталась прежней. Естественным ограничителем существования в рамках этой парадигмы мог бы стать лишь более сильный противник. Но его на тот момент не было. Власть султана в глазах его подданных представлялась легитимной и правильной только при условии успешной экспансионистской политики. Именно ее отсутствие сделало уязвимым Баязида II, поколебав его авторитет и возбудив против него недовольство войска, чем воспользовался его сын Селим для захвата власти. А захватив ее, был обязан вести завоевания.

Начавшийся поход Сулеймана против Венгрии отрезвил Европу, но европейские государи, по-прежнему занятые своими внутренними проблемами и раздорами, не оказали необходимой помощи Венгерскому королевству. Сулейман в полной мере представлял себе трудности далекого похода в глубь европейских территорий и с исключительным вниманием отнесся к его подготовке. Турецкая армия собралась в Эдирне, где султанской конной гвардии была устроена проверка-йоклама. Затем проверку, уже в Софии, прошли румелийские сипахи, а чуть позднее — анатолийское войско. Великий везир Ибрахим-паша, который одновременно был назначен румелийским бейлербеем и главнокомандующим, получил приказ двигаться впереди от основных сил армии, на расстоянии одного перехода. Сулейман не имел информации о том, какое войско смог собрать Лайош II, и на всякий случай принимал меры предосторожности. В частях, двигавшихся с Ибрахим-пашой, находились сипахи придворной гвардии и 2 тыс. янычар-тюфенкчи. Авангард имел при себе также 150 пушек-зарбузан. Всего же в войске Сулеймана было 500 пушек, как о том сообщает Лютфи-паша — мощный арсенал артиллерии⁵³².

Движение армии происходило при чрезвычайно жаркой погоде, которая изнуряюще действовала на воинов. Продвижение было бы почти невозможным, если бы не ежедневно случавшиеся во второй половине дня грозы, приносившие некоторую прохладу⁵³³. Когда армия во главе с Сулейманом подошла к Белграду, был получен приказ соорудить мост через Саву. По нему армия перебралась на другой берег. Еще до выступления войска в поход через Черное море на Дунай были отправлены многочисленные чайки (лодки) с пушками и военным снаряжением для доставки боевого имущества к Белграду. Во время одной из стоянок султан отдал приказ выдать конным и пешим воинам боевые доспехи и снаряжение, которые были изготовлены в столичном арсенале Джебхане⁵³⁴.

Проникнув на венгерскую территорию, турецкая армия в июле 1526 г. расположилась лагерем перед стенами крепости Сланкамена (Сланкамен, в совр. Сербии). Взятие ее было поручено Ибрахим-паше. Туркам довольно скоро удалось пробить бреши в крепостных стенах с помощью подкопов, и через 7 дней город был взят. Сланкамен был полностью разорен и сожжен, «так что в домах не осталось ни одного жителя»⁵³⁵. Высланные вперед всадники-акынджи, сразившись с небольшим отрядом венгров неподалеку от Петерварада, смогли заполучить несколько языков, немедленно доставленных к султану. Только после получения необходимой информации турецкая армия двинулась в сторону вышеназванной крепости. Гарнизону ее было предложено сдаться, однако он отказался подчиниться. После длительной и ожесточенной осады янычарская артиллерия сделала свое дело, и в августе 1526 г. Петерварад был взят. Его жители были вырезаны победителями. Сразу же после этой победы в шатре Сулеймана состоялось заседание дивана, на которое были приглашены особо отличившиеся в осаде и взятии города военачальники. Они были допущены к целованию руки султана, а затем им были вручены ферманы о назначении их санджакбеями. Приращение тимаров и свою долю пленников получили многие отличившиеся тимариоты. Некоторые сипахи получили в подарок от султана почетное платье⁵³⁶. Это было время, когда султан тщательно следил за тем, чтобы его военная верхушка получала должное вознаграждение за свои боевые заслуги.

После Петерварада турецкая армия медленно двинулась в сторону Мохача, овладевая по пути небольшими крепостями и населенными пунктами. Венграм пришлось сдать туркам хорошо укрепленный Уйлак, жители которого еще до прибытия армии Сулеймана бежали вглубь венгерской территории. В лагерь великого везира Ибрахим-паши прибыла депутация горожан для заключения условий сдачи города. За Уйлаком настала очередь Осиека, у которого по наведенному плавучему мосту была совершена переправа через Драву. По ее окончании мост был разобран⁵³⁷.

К этому времени стало известно, что армия венгерского короля расположилась на равнине близ Мохача. Турецкие авторы называют огромную численность войска противника — 150–200 тыс. человек, но лишь для того, чтобы придать вес одержанной Сулейманом победы. Цифра эта, конечно, сильно преувеличена.

Сражение между двумя армиями началось с перестрелки авангардных частей противников. С турецкой стороны в ней участвовали янычары-тюфенкчи и азебы. Затем атаку предприняли воины-акынджи — легковооруженная тюркская конница беев Смедерево и санджакбея Боснии, после чего центр турецкой армии, где располагались янычары, был атакован венгерской конницей во главе с самим венгерским королем Лайошем. Эта атака была встречена плотным огнем янычарских тюфенков. С турецкой стороны началась стрельба из пушек, установленных на телегах. Янычары стояли в центре турецкой армии, построенные в несколько эшелонов, и были надежно защищены выставленными впереди заградительными телегами.

Встретившись с плотным пушечным и ружейным огнем янычар, венгры не смогли добиться успеха в атаке и перенесли ее против правого крыла турецкой конницы. Турецкие сипахи с помощью крюков легко сбрасывали с лошадей тяжело экипированных всадников, однако противник продолжал храбро атаковать и сражаться. Лютфи-паша пишет, что румелийское войско — лучшая часть турецкой конницы — не смогло выдержать натиск венгерских воинов и расступилось, пропуская их внутрь. Не мешкая, венгры начали захватывать оказавшиеся на их пути боевое снаряжение противника.

На левом фланге турецкого войска, где стояла анатолийская конница, ситуация складывалась в пользу турок. Здесь противнику была устроена засада, и он явно терпел поражение. На подмогу своим воинам Лайош бросил дополнительные силы, однако это не изменило ситуацию. Янычары, по приказу султана, открыли огонь по наступавшему на левый фланг противнику, оказывая огневую поддержку анатолийским сипахи. Перед сильным огнем турецких тюфенков оказались бесполезными рыцарские латы. Сам король Лайош, дважды раненный, попал в окружение и был убит посреди сражения. Одержав победу, турки без промедления занялись грабежом брошенного венграми военного и иного имущества⁵³⁸.

Одержав громкую победу при Мохаче, Сулейман 10 сентября 1526 г. подошел к Буде, где его встретила депутация горожан, вручившая султану ключи от городских ворот. Султан запретил грабить город и осматривал его в течение двух дней вместе со своим великим везиром Ибрахим-пашой. Ценности королевского дворца и книги из библиотеки Матьяша Корвина были погружены на турецкие суда и отправлены в Стамбул. Грабежу подверглись лишь окрестности Буды, где турками была захвачена богатая добыча⁵³⁹. Сулейман оставил после себя в Венгрии разграбленные отрядами румелийских сипахи и акынджи земли, из которых были уведены тысячи пленников. На территории севернее Серема турки не оставили ни одного своего гарнизона.

Незахваченная турками часть Венгрии перешла в руки Фердинанда I Габсбурга, боровшегося за венгерский престол с венгерским магнатом Яношем Запольяи. Сулейман поддержал в этой борьбе притязания Запольяи, проводя традиционную для турецких султанов политику в духе «разделяя, властвуй».

Несмотря на постоянные и опасные смуты в восточно-анатолийских землях Османского государства, где на религиозной почве неоднократно вспыхивали восстания против султанской власти, Сулейман все свое внимание сосредоточил на Европе. Ирано-турецкое соперничество и противостояние на некоторое время утратили свою остроту. Османское государство находилось в зените силы и славы, чего не мог не понимать Сефевидский шах Исмаил. Эта передышка в турецко-иранской конфронтации — религиозной и политической — давала возможность турецкому султану целенаправленно готовить новые военные акции на европейских землях.

10 ноября 1526 г. в г. Секешфехерваре венгерским королем был провозглашен трансильванский воевода Янош Запольяи — его поддержала часть венгерских и хорватских дворян. Его соперник, Фердинанд Габсбург, младший брат императора Священной Римской империи Карла V, 16 декабря 1526 г. также был избран западными баронами королем Венгрии. В течение 1527 г. боровшийся со своим соперником Фердинанд одержал две важные военные победы над Запольяи, и тот был вынужден бежать в Польшу. Проигравший, но не сломленный Янош Запольяи обратился за помощью к Сулейману. Развернулась острая борьба за венгерский престол. (По этому вопросу Сулейман даже вел переговоры с Францией.) Поддержав Запольяи, турецкий султан принял решение подкрепить свою политику военными средствами. Был объявлен поход, конечной целью которого была объявлена Вена. План был в высшей степени амбициозным. Посол Фердинанда Габсбурга, прибывший в столицу Османского государства в мае 1528 г., не смог договориться с султаном и вызвать его расположение.

Огромная турецкая армия в 200 тыс. человек (турецкая цифра преувеличена, по европейским источникам — 120 тыс.) на этот раз должна была вторгнуться уже в австрийские владения Габсбургов. Поход в богатую Европу казался чрезвычайно выгодным материальным предприятием, порождая энтузиазм и надежды у всего турецкого войска. 18 августа 1529 г. турецкая армия подошла к Мохачу, где она соединилась с войском своего союзника Яноша Запольяи. 3 сентября турки появились у стен Буды, которая на тот момент находилась в руках Фердинанда Габсбурга, сумевшего отнять город у Яноша Запольяи. Крепость Буды подверглась осаде, ее гарнизон не смог оказать долгого сопротивления и 8 сентября Буда была сдана туркам.

Сулейман запретил грабить город, что вызвало бурное негодование янычар. Они захватили великого везира Ибрахим-пашу, заперли его в одном из городских храмов и потребовали его содействия в получении у султана бахшиша. Долгое время Ибрахим-паша сопротивлялся, отказываясь выполнить требование янычар, но в конце концов был вынужден уступить⁵⁴⁰.

Инцидент не ограничился нападением на великого везира и его пленением. Во время этого же бунта янычары ранили второго по значимости высшего офицера янычарского корпуса — секбанбаши, а также забросали камнями других государственных сановников⁵⁴¹. По словам Лютфи-паши, во время этого бунта было совершено «много непристойностей»⁵⁴². Принято считать, что в период царствования Сулеймана султанская власть еще была способна жестко держать в узде янычарское войско. Однако это не совсем так, и подобные оценки проистекают из некоторой идеализации фигуры Сулеймана, что можно объяснить грандиозностью военных предприятий этого османского правителя.

Султан, проявляя характер, отказался выплатить янычарам бахшиш в возмещение «упущенной выгоды» от запрещенного грабежа. В ответ они устроили резню горожан и перебили гарнизон Буды, нарушив тем самым условия капитуляции. И прославленный Сулейман оказался бессильным в обуздании своего придворного войска. Этот бунт продемонстрировал основные черты поведения янычар, особенно ярко проявившееся при последующих османских правителях. Янычарский корпус, и ранее мало когда упускавший случай побороться за свои «экономические» интересы и меркантилизм которого проявлялся либо более, либо менее ярко в прямой зависимости от состояния государственной казны, все более осознавал себя могущественной силой, обретал черты корпоративного института, работающего исключительно «на себя». Подобные действия янычар, хорошо организованных и сплоченных, способных безнаказанно диктовать свои условия верховной власти, грозили многими будущими бедами Османскому государству — особенно в кризисных ситуациях, что ярко проявилось в последней четверти XVI в. и двумя десятилетиями позже.

Сулейман изгнал войско Фердинанда за пределы Венгрии, оставив при Запольяи военный отряд во главе с венецианским авантюристом Алоизио Гритти. Последний был назначен Яношем Запольяи наместником Венгрии. А 27 сентября 1529 г. армия Сулеймана дошла до стен Вены. Высланные вперед отряды турецких акынджи уже успели пограбить ее окрестности, доставив султану множество пленников. От них туркам удалось узнать о численности венского гарнизона. Сулейман заявил, что намерен сразиться с войском самого Фердинанда Габсбурга⁵⁴³. Однако неблизкий путь к Вене занял у турок слишком много времени. Обычно турецкие военные кампании заканчивались к концу сентября — началу октября. На зиму войско возвращалось обратно на свои зимние квартиры. Между тем было совершенно ясно, что предстоит длительная осада — Вена представляла собой неприступную крепость. Тем не менее осада началась, заработала сильная турецкая артиллерия, под крепостными стенами начали делаться многочисленные подкопы и производиться взрывы. Однако произведенные разрушения и бреши на этот раз не помогли. Оборона была организована столь превосходно, что янычары, видя это, не выказывали особого энтузиазма при всех попытках штурма. Со своих высоких стен венцы наблюдали, как офицеры заставляли янычар и азе-бов идти на приступы, подгоняя их ударами палок⁵⁴⁴. Наконец был назначен день решающего штурма. Между тем в турецкой армии уже ощущалась нехватка продовольствия и боеприпасов. Энтузиазм войска был столь невелик, что солдат начали подбадривать обильной выдачей денег и щедрыми обещаниями. Каждому янычару было выплачено по 1000 акче. В турецком лагере было объявлено, что тот, кто первым заберется на крепостную стену, получит тимар с доходом в 30 тыс. акче или должность субаши и санджакбея⁵⁴⁵.

14 октября решающий штурм начался, однако ему явно не хватало наступательного порыва. Воинов гнали на стены сам великий везир Ибрахим-паша, анатолийский бейлербей и янычарский ага, грозя саблями и палками. Однако солдаты предпочитали битье и даже смерть от своих командиров гибели от выстрелов длинных немецких аркебуз⁵⁴⁶. Все предпринятые атаки не привели к желаемому результату. Наблюдая за всем этим, Сулейман дал знак прекратить штурм.

Турецкое войско, вымотанное и недовольное материальными результатами похода, оказалось неспособным выполнить поставленную перед ним задачу. Однако будем справедливы. Не «длинные немецкие аркебузы» и умение обороняться спасло Вену, а ее удаленность от столицы Османского государства. Измотанная янычарская пехота уже к полуночи после неудачного генерального штурма, сложив свои палатки, жгла все лишнее из обоза, предвидя трудности обратного перехода. Солдаты расставались даже с частью своей добычи: были перебиты пленники-старики, женщины и дети, которые могли не дойти до невольничьих рынков. Жителям Вены предстала ужасная картина пылающего турецкого лагеря, откуда доносились отчаянные крики убиваемых. Предупреждая возможные инциденты во время пути домой из-за недовольства янычар, Сулейман велел раздать им 246 тыс. дукатов⁵⁴⁷. Вероятно, в эту сумму вошло и их жалованье.

Плохо ориентируясь в сети дорог австрийских владений Габсбургов, не имея хороших проводников, турецкая армия медленно продвигалась в сторону Белграда, теряя при этом в пути большую часть своей клади. Лишился своего багажа, застрявшего в болоте, даже великий везир Ибрахим-паша. У шести тысяч обозных слуг, обязанных обеспечивать сохранность войскового имущества, было в результате отобрано жалованье или часть их тимарных пожалований. Лишь в декабре 1529 г. турецкая армия достигла Стамбула⁵⁴⁸. Окончание «похода на Вену» оказалось весьма бесславным.

Неудача турецкой армии под Веной стало крупным политическим поражением турецкого султана. Между тем хитроумный Сулейман действовал так, словно никакой неудачи не было. Сохраняя ритуал рассылки «фетх-наме» («победных грамот»), на этот раз султан разослал «извещения об успехе» (башарет-наме)⁵⁴⁹ своего военного предприятия. Соответствующая грамота была составлена таким образом, что могло сложиться впечатление об удаче похода в Европу. Курдский бек Шараф-хан ибн Шамсаддин Бидлиси, находившийся на службе у иранского шаха Тахмаспа, в своем историческом сочинении «Шараф-наме» писал, что Сулейман выступил против Венгрии «для ее разгрома и, достигнув желаемого, изволил возвратиться в обитель славы и достоинства»⁵⁵⁰.

Зимой 1529–1530 гг., занятый улаживанием смут в Восточной Анатолии, Сулейман не оставлял мысли о Вене. Анти-габсбургская политика турецкого султана втянула его в круг активной дипломатической борьбы в Европе. Цель политики Сулеймана заключалась в том, чтобы не допустить власти Габсбургов над всей Венгрией.

В октябре 1530 г. в Стамбул прибыло посольство от Фердинанда, имевшее целью заключить мир с Османской империей, однако оно закончилось неудачей. Сулейман предполагал победить своего противника на его поле. Дунайский регион между тем не был первостепенным для Габсбургов, которые сосредоточили свои основные интересы в центре Европы и ограничивались оборонительными акциями против турок, избегая генерального столкновения⁵⁵¹. Сулейман, хорошо ориентировавшийся в сложившейся внешнеполитической обстановке, принял решение атаковать вновь.

В апреле 1532 г. султан организовал новый антигабсбургский поход. Турецкое войско включало в себя 16 тыс. румелийских сипахи, 30 тыс. — анатолийских, 12 тыс. янычар, 20 тыс. придворных сипахи и 60 тыс. акынджи. В Белграде к османской армии присоединился отряд крымских татар в 5 тыс. человек. В Эссеке в турецкое войско влились боснийские сипахи и акынджи во главе с Хусрев-беем⁵⁵². Целью оставалась Вена. По пути армия Сулеймана взяла 17 укрепленных населенных пунктов (Шиклош, Эгерсег, Папоч и др.). Однако турки застряли у большой крепости Сомбатхей, гарнизон которой умело и героически защищался. Огромной турецкой армии, использовавшей всю силу своей артиллерии и осадной техники, никак не удавалось добиться успеха. Турки проделали 13 мин (подземных ходов под стены), производили подрывы, в результате чего образовались бреши шириной в 15 м, однако предпринимаемые штурмовые атаки так и не дали положительных результатов. По приказу Сулеймана, которого начало раздражать это неожиданно возникшее препятствие, были возведены две высокие фашины, с которых также начался обстрел крепости. Однако ее защитникам удалось поджечь и уничтожить эти фашины. Шел 19-й день осады крепости. Великий везир Ибрахим-паша потребовал у защитников сдачи крепости и признания себя данниками султана. В крайнем случае, он предлагал гарнизону откупиться за 2 тыс. венгерских дукатов, передав их «капитанам» янычар⁵⁵³. Ясно, что именно янычары потратили больше всего сил при осадных работах, приступах и обстрелах крепостных стен и требовали вознаграждения.

Комендант крепости отказался выполнить турецкие требования. Великий везир пообещал янычарам прибавку к жалованью и предоставление тимаров в случае овладения крепостью, что несколько усилило энтузиазм янычар и азебов, сумевших взобраться на крепостные стены и водрузить на них 8 турецких знамен. Однако жители города — старики, женщины и дети, наблюдавшие за происходящим из-за укрытий, — «испустили столь пронзительный жалобный крик, что устрашенные нападающие обратились в бегство, оставив неприятелю даже два своих знамени»⁵⁵⁴.

Иозеф Хаммер, посвятивший несколько страниц своего труда описанию доблестной защиты отважного гарнизона, чуть иронично прокомментировал этот эпизод следующим образом: «Сей результат показался довольно экстраординарным как осаждающим, так и осажденным, так что они сочли необходимым дать ему чудесное толкование. Первые утверждали, что видели небесного всадника, который грозил им своей сверкающей шпагой, а вторые убеждали себя в том, что им на помощь пришел св. Мартин, святой покровитель Сомбатхея»⁵⁵⁵.

Вероятно, если бы турецкая армия продолжила штурмы, она бы в конце концов достигла успеха, однако осада и так заняла у турок почти месяц и отняла у них огромные силы. Между тем отдаленность конечной цели похода — Вены — вынуждала армию Сулеймана торопиться. Великий везир Ибрахим-паша пригласил к себе на встречу коменданта непокоренной крепости и скоро убедился в том, что тот вовсе не намерен сдавать ее. В военном отношении эта победа была совершенно необязательна и ничего не решала. По видимости, следовало предпринять нечто чрезвычайное, хитрое и не задевающее чести турецкого оружия. В результате был разыгран целый спектакль. Ибрахим-паша поставил у пробитой турками бреши в крепостной стене 12 солдат, якобы для того чтобы не пускать в город турецких мародеров. Комендант Сомбатхея одарил всех турецких военачальников богатыми серебряными вазами. Те, в свою очередь, одарили его почетным платьем. С музыкой и развернутым пурпурным знаменем с надписью «Нет никакого божества, кроме Аллаха, а Мухаммад — посланник Аллаха» — турецкий отряд подошел к пролому в крепостной стене, громко выкрикивая мусульманскую формулу (тур. бисмала, араб, басмала) «Во имя Аллаха!». Все это было сочтено турками достаточным знаком выражения победы мусульман и дало возможность великому везиру доложить султану о капитуляции города, за что Ибрахим-паша был щедро одарен Сулейманом⁵⁵⁶.

Впрочем, Сомбатхей был редкой неудачей турецкой армии. Уже на следующий день после описываемых событий пришло известие о сдаче австрийцами Алтенбурга (венг, Мошонмадьяровар, Мадьярвар). Сулейман тем временем стремился к тому, чтобы дать генеральное сражение, в котором принял бы участие сам главный его неприятель. Однако Фердинанд Габсбург всячески избегал этого. Через своих послов турецкий султан послал Фердинанду письмо с призывом лично явиться с армией, однако Габсбург пренебрег вызовом, предпочтя остаться под защитой крепостных стен Вены. Турецкая армия продолжила свое продвижение по австрийским землям. Проходя Штирию, турки предали ее разрушениям и разбою. Отряды акынджи во главе с Касым-беем рыскали по встречавшимся им дорогам, убивая или забирая в плен жителей. Однако плохое знание местности сыграло с турками злую шутку. Неожиданно для себя Касым-бей натолкнулся на части войска Фердинанда Габсбурга, удачно атаковавшего неприятеля. Понимая, что ему будет трудно прорваться к основным силам турецкой армии, имея при себе 4 тыс. пленников, глава акынджи отдал приказ перебить всю захваченную живую добычу и глубокой ночью, разделив отряд на две части, попытался осуществить прорыв. При этом лишь части акынджи удалось вернуться к своему войску. Отряд, возглавляемый самим Касым-беем, был почти полностью разгромлен⁵⁵⁷.

Армия Сулеймана между тем грабила города Австрии. Многие ее жители смогли укрыться в храмах, превращенных в маленькие неприступные крепости. Наступил сентябрь, и султан не решился, за малостью остававшегося для военной кампании времени, начать осаду Граца. 14 сентября армия остановилась у Зекаи, где в изобилии запаслась провиантом, а затем отошла к Марбургу (Марибор), попытавшись взять его, но безуспешно. Турки спешили, сооружая мост через Драву, чтобы переправиться на другой берег. Сама же переправа проходила в суматохе и страшной неразберихе — армия рвалась домой. Переправившись через реку, Сулейман отдал приказ сжечь мост. Проход по землям Штирии оказался чрезвычайно трудным. Турки понесли большие потери в боевом снаряжении и лагерном имуществе. Отход турецкого войска сопровождался грабежами, пожарами и убийствами мирных жителей.

Поход Сулеймана 1532 г. против Фердинанда Габсбурга оказался пусть и эффектной, но пустой демонстрацией силы. Так же как и поход 1529 г., он стоил огромных сил и средств. Военный неуспех его был очевиден, однако он имел некоторые политические последствия. В письме дожу Венеции с торжественным извещением о победах, одержанных турками в кампании 1532 г., Сулейман сообщил о «возведении» на венгерский престол Яноша Запольяи. Правда, власть турецкого протеже не была прочной. Фердинанд Габсбург не прекращал своей борьбы за венгерскую корону, и лишь в феврале 1538 г. в Надьвараде между Фердинандом и Запольяи был заключен мир. Территория Венгрии оказалась поделенной между ними на две зоны, но соглашение не было окончательным. Каждый из соперников мечтал о власти над всей Венгрией. При этом Янош Запольяи лишился возможности получать турецкую помощь, так как Сулейман на несколько лет оказался вовлеченным в дела восточной части своей империи. В 1533 г. между Фердинандом, Сулейманом и Запольяи было заключено долговременное перемирие⁵⁵⁸.

Активизация восточной политики Сулеймана была связана с событиями, развернувшимися на далеких рубежах Османского государства вблизи от границ с Сефевидским Ираном. В 1529 г. в Центральном Ираке произошло крупное антишиитское восстание во главе с одним из представителей лурской кочевой знати Зульфикар-беком. Он разгромил войско сефевид-ского наместника и овладел Багдадом, ключи от которого послал Сулейману. Более того, в Багдаде он начал чеканить монету с именем турецкого султана и приказал упоминать в хутбе его имя. Однако в 1530 г. иранский шах вторгся в Ирак, разбил войско повстанцев и овладел Багдадом, назначив своим наместником Мухаммад-хана, выходца из племени текелю⁵⁵⁹.

Примерно в это же время покровительства Сулеймана начал искать один из приближенных шаха Тахмаспа, Улама, также выходец из племени текелю. Спасаясь от шахского гнева, он перешел на службу к турецкому султану и получил от него в управление Битлисский вилайет. Прежний битлисский правитель, Шараф-хан, не желая расставаться со своей властью, в свою очередь обратился за помощью к Тахмаспу. Шах Ирана двинул к Битлису свои войска и снял с него турецкую осаду⁵⁶⁰. События сталкивали Сулеймана с сефевидским шахом Тахмаспом, унаследовавшим власть в Иране от Исмаила в 1524 г. Османская империя имела громкую славу в мусульманском мире не только как оплот суннизма, но и как сильное в политическом и военном отношении государство. Естественно, что к турецкому султану за помощью в случае борьбы за власть обращались многие мусульманские царьки и владетели, стремившиеся получить выгоды от подобного покровительства, что льстило имперским амбициям турецких султанов, но требовало от них соответствующих политических действий.

Так произошло и на этот раз. В сентябре 1533 г. из Стамбула в Алеппо выступило турецкое войско во главе с великим везиром Ибрахим-пашой. Целью похода было овладение Иранским Азербайджаном. В июле 1534 г. турецкая армия после зимовки в Алеппо вступила в Тебриз. При этом были учтены уроки прежних походов. Войско выступило не весной, а осенью, чтобы иметь возможность после отдыха со свежими силами приступить к выполнению военной задачи. Окружающие Тебриз крепости не оказали сопротивления туркам, добровольно передавая им ключи от крепостных ворот. В это время самого шаха Тахмаспа в столице не было — он находился в Хорасане с намерением совершить поход в Мавераннахр. Однако, узнав о прибытии турецкого войска, шах отказался от похода в Среднюю Азию и повернул назад⁵⁶¹. Между тем покорность турецкой власти выразил правитель Ширвана и владетель Гиляна Музаффар-хан. Ибрахим-паша вручил управление Азербайджаном Улама, а Ираком — Байындыр-оглу Мурад-беку⁵⁶².

Еще до вступления в Тебриз турецкое войско, которому Ибрахим-паша отказал в грабеже города, возмутилось и потребовало, чтобы во главе армии встал сам султан Сулейман. Опасаясь бунта, Ибрахим-паша отправил письмо султану, прося его лично возглавить поход⁵⁶³. Войско, выступившее в завоевательный поход без султана, посчитало это нарушением сложившейся традиции. Присутствие во главе войска султана рассматривалось как одна из важных предпосылок победы, что было связано с представлением о сакральности личности правителя.

Сулейман был вынужден уступить. В начале октября 1534 г. он прибыл в Азербайджан на летовье Уджан, где его встречали Ибрахим-паша с сановниками и Музаффар-хан. Отсюда турецкий султан прибыл в Тебриз. Узнав, что шах Тахмасп находится в местечке Султанийе, имея при себе не более 7 тыс. воинов и лишь три тысячи лошадей, пригодных для сражения, Сулейман с войском поспешил туда. Однако уже наступил сезон холодов, в горах выпало много снега и продвижение турецкой армии стало затруднительным. Не хватало провианта. Все это вынудило Сулеймана отказаться от своего первоначального замысла и направиться в Багдад.

Переход в Ирак также доставил множество трудностей турецкому войску, во время пути понесшему большие потери в людях и животных. Особенно тяжелым оказался переход через горы Загроса. Шли непрерывные дожди, в поднявшихся реках гибло войсковое имущество. Но самое главное, турки утратили множество пушек — чтобы облегчить продвижение армии был отдан приказ сжечь сто пушечных повозок, а пушки закопать в землю во избежание попадания их в руки врага.

Иракский наместник шаха в Багдаде, узнав о приближении турецкого войска, заранее покинул город, не попытавшись оказать никакого сопротивления. В Багдаде турецкая армия провела целую зиму⁵⁶⁴. Это время султан использовал для посещения мусульманских святынь. Он посетил тюрбе Абу Ханифы и, не проявляя никакой враждебности к шиитам, побывал на могилах Али и Хусейна в Кербеле и Неджефе — как и на могиле седьмого шиитского имама Мусы Казима, отдав распоряжение завершить начатое еще при шахе Исмаиле строительство здесь мавзолея⁵⁶⁵. Население Багдада, по большей части суннитское, еще до прихода турок перебило наиболее ненавистных ему шиитских проповедников. В целом оно сочувственно отнеслось к появлению турок. Сулейману были переданы ключи от крепостей Шахрабан, Харунийе, Дакук, Киркук, Хилле⁵⁶⁶. В Ираке была введена турецкая администрация, проведена перепись земель⁵⁶⁷. Следует отметить, что овладение турками Ираком было во многом случайным. Выступи Сулейман с самого начала похода вместе со своим войском, не потеряй он время, и ход иранского похода мог бы быть совсем иным. По-видимому, Сулейман не планировал заранее захват Ирака — к этому его подвел сам ход событий. Но после вступления Сулеймана в Багдад установление турецкой власти на территории Ирака представлялось уже неизбежным ввиду суннизма турок, из-за которого им симпатизировало большинство населения. Уход шахской администрации рассматривался местным населением как освобождение.

Воспользовавшись пребыванием Сулеймана в Багдаде, шах Тахмасп овладел Тебризом. Оставленный там турками военный гарнизон, состоявший из сипахи и янычар, был изгнан из города, при этом Тахмасп завладел брошенными ими пушками и прочим боевым снаряжением. Как сообщает (немного презрительно) османский историограф Лютфи-паша, эти пушки были переплавлены на медные монеты⁵⁶⁸. Затем шах осадил закрывшегося в Ване турецкого наместника Азербайджана Улама-хана. Эта осада, продолжавшаяся несколько месяцев, была прервана известием о восстании Сам-мирзы, отложившегося от Тахмаспа и принявшего османское подданство. (Сулейман объявил Сам-мирзу правителем Ирана.) Все это внесло разлад среди племен, поддерживавших Тахмаспа, и крайне усложнило положение иранского шаха, запросившего у Сулеймана мира, когда тот в июле 1535 г. со своим войском отправился из Ирака к Тебризу.

Сулейман жаждал сразиться с Тахмаспом и отвергал все мирные предложения. Желая задобрить свое войско и поднять его боевой дух, султан, подойдя к шахской столице, выдал воинам бахшиш и объявил об увеличении жалованья и иных источников дохода⁵⁶⁹. Однако Тахмасп всячески избегал генерального сражения. Турецкая армия двигалась дорогами Восточной Анатолии, иногда происходили отдельные стычки с отрядами всадников иранского шаха, но сам шах нигде не объявлялся. В этих условиях султану ничего не оставалось, кроме как возвратиться в Стамбул. Приближались зимние холода. Янычары, находившиеся в составе гарнизона в крепости Ван, поняв, что Сулейман не собирается идти на подмогу к Улама-хану, подняли бунт и сожгли крепость и ее окрестности, заявив, что также возвращаются в Стамбул. Султану доложили, что гарнизон самовольно покинул город⁵⁷⁰. Янычары действовали совершенно безбоязненно.

Сулейман понимал, что нужно возвращаться. Погоня за шахом грозила затянуться надолго. По существу, Тахмасп, не обладая многочисленным и хорошо вооруженным войском, вел партизанскую войну, неожиданно появляясь там, где его совершенно не ждали. Отдельные отряды его воинов могли наносить неожиданные победоносные удары по разрозненным частям турецкой армии — генерального сражения не происходило. Примечательно, что, как только Сулейман покинул земли Восточной Анатолии, Тахмасп немедленно начал восстанавливать свою власть на захваченных турками территориях⁵⁷¹.

Сулейман отправился в Стамбул, не забыв ритуальной рассылки фетх-наме, в которых описывались одержанные им победы в Азии. 8 января 1536 г. он вступил в столицу.

Восточный поход султана, возможно, стоил жизни его многолетнему соратнику и любимцу, великому везиру Ибрахим-паше, казненному вскоре после прибытия войска в Стамбул. В ночь с 15 на 16 марта 1536 г. он был задушен в султанском дворце. Опала влиятельного сановника, много лет бессменно возглавлявшего султанский диван, вызвала много толков и попыток объяснить внезапную немилость. Все они сводились к тому, что Ибрахим-паша позволял себе в отношении султана поведение, которое могло быть расценено как вызывающе независимое. Ибрахим-паша вел себя так, словно имел власть, равную султанской. Постоянный собеседник Сулеймана и неизменный участник совместных развлечений, Ибрахим-паша даже ночевал в султанском дворце, словно соправитель⁵⁷².

Трудно представить себе, что Сулейман всерьез опасался, как пишут османские хронисты, узурпации верховной власти со стороны своего великого везира. Известно, правда, что, находясь в восточном походе, тот самочинно изменил свой титул. В рассылаемых им официальных бумагах он теперь присоединял к слову сераскер (главнокомандующий) слово султан. В Восточной Анатолии, в районах проживания курдов, Ибрахим-паша считал, вероятно, необходимым пользоваться именно таким титулом в целях поднятия своего авторитета в качестве главы султанского войска⁵⁷³. Однако этого факта, пусть и достаточно неординарного, было явно недостаточно для казни любимца. Сулейман, вернувшись из похода, не сразу казнил своего великого везира, а по истечении некоторого времени. Молва утверждала, что Ибрахим-паша пал жертвой заговора со стороны любимой жены Сулеймана — Хуррем Султан (Роксоланы). Никто не забывал о предстоящей рано или поздно смене власти и возможной борьбе за престол между сыновьями Сулеймана. Ибрахим-паша испытывал симпатии к старшему сыну Сулеймана — Мустафе, рожденному от другой жены султана, в то время как Хуррем Султан мечтала возвести на трон одного из своих сыновей.