Японская война. 1904 (СИ)

Глава 15

Полдня ходил и шипел словно змея, все из-за того штабного полковника. И ведь могли же нормально поговорить, но как это сделать, если на тебя смотрят как на вошь? Одна польза от этой встречи все же была. Даже две. Я задумался, а не забыл ли о чем-либо сам, вот так же глядя на поле боя всезнающим взглядом. А еще прошелся по лагерю и проверил, нет ли других перекочевавших еще из старых уставов глупостей, которые давно стоило бы пересмотреть.

И ведь нашел. Для начала форма — до этого я уже как-то привык к белым рубашкам у всех новоприбывших, а тут глянул незамыленным глазом и всех отправил на перекраску. А то будут сидеть, приманивая вражеских стрелков светлыми пятнами на груди. Потом решил проверить нанесенные на карту дороги, и новый сюрприз.

— И как это понимать, Степан Сергеевич? — спросил я у сопровождающего меня Шереметева.

— Развезло, — искренне удивился тот, поднимая вместе с сапогом огромный ком глины и грязи.

— Ясно, что развезло, но почему мы об этом не подумали? — я огляделся по сторонам, пытаясь осознать, как еще недавно целая сеть вполне себе проходимых троп превратилась в болото.

— Сам не понимаю, — Шереметев почесал затылок и тут же смутился такого простого жеста. — Все подкрепления идут по Пекинской дороге, там более-менее сухо, вот мы и не проверили, что в других местах все может пойти не так. Но разве это такая большая проблема? Главное, хотя бы один путь для отступления остался. А даст бог, и вовсе продержимся тут, пока Куропаткин не пришлет подкрепление.

— Одна дорога и много дорог — это две совершенно разные ситуации, — я попробовал объяснить истину, которая станет очевидной только после Второй Мировой. — Если сейчас мы оказались завязаны на одну нить Пекинской дороги, то мы уязвимы. Причем даже не тем, что ее перережут, а тем, что враг может это сделать. Выдвинет он даже одну роту в обход, и нам надо будет выделять две, чтобы прикрыть себе спину. Без выбора, делать это или нет! Понимаете?

— Как сделали вы под Согёном, когда японский майор был вынужден раздергивать силы на угрозы, которых не было?

— Которые были возможны и которые я обозначил, — уточнил я. — Он просто не мог не реагировать на возможность окружения, когда поверил в нее. Другое дело, что мог и не поверить, но мы сейчас не об этом.

— То есть вопрос в том, есть ли у нас выбор или враг может гарантированно просчитывать нас на несколько шагов вперед, — задумался Шереметев. — А ведь с одной дорогой ему еще и артиллерию будет проще подтягивать, зная, что мы не свернем в сторону, и даже без разведки заливая огнем все горки у нас на пути.

— Почему горки? — теперь уже мне стало интересно.

— Так по склонам вперед всегда медленнее идти. А если обозы или батареи столпятся в таком месте, за раз можно сотни людей накрыть.

— Тогда… — я принял решение. — Берите корейцев, что я привел, и ставьте их на засыпку и укрепление еще хотя бы двух троп вдоль Айхэ. Отдельно проработайте эти самые подъемы.

В итоге договорились, Шереметев снова погрузился в логистику, а я нашел Мелехова и продолжил осмотр передовых позиций. До этого меня интересовала, прежде всего, глубина укреплений да высота насыпи над блиндажами. На этот же раз я решил проверить сектора обстрела и неожиданно обнаружил, что вся наша чудесная фортификация игнорировала возможность накопления сил врага прямо под нами[1].

— Павел Анастасович, но почему? — спросил я у Мелехова.

— Так а зачем? — тот не видел в этом никакой проблемы. — Если решим прикрывать, то нужно выдвигать фланги, а без прикрытия артиллерии их будет слишком просто взять. Да и скопятся под нами японцы, и что? Не в штыковую же они пойдут?

— А вы сомневаетесь? Храбрости им не занимать, — ответил я, жалея, что ни разу не взял ни одного из своих подполковников на ту сторону Ялу. — Впрочем, ваши слова насчет ослабленных флангов тоже важны. А что, если поставить батарею сильно правее или левее и стрелять параллельно фронту?

— Так левее Айхэ, — остудил меня Мелехов. — А правее позиции генерал-майора Кашталинского, вряд ли он нас пустит к себе. Да и разве не проще будет сразу с ним договориться, чтобы они прикрыл нас по фронту? Обычно так и делают.

Кажется, теперь я окончательно понял задумку штаба Засулича, вот только они совершенно не учли опыт Англо-бурской и даже Гражданской войны в Штатах.

— Есть у меня подозрения, что наши батареи не переживут начало боя, — ответил я вслух. — Японцы ведь все силы вперед двинут и просто сметут все, что попробует ответить. Будь наших больше, можно было бы рассчитывать на честную артиллерийскую дуэль, а так — сметут!

— А что бы вы сделали? — спросил Мелехов.

— То, что мы будем делать у себя. Раз наша артиллерия слабее вражеской, то ее не будет на первой линии, но, когда придет время, то мы устроим японцам битву при Геттисберге.

— Вы имеете в виду Капс-Хилл? Атаку Пикетта? Когда три дивизии пошли на северян, думая, что подавили вражескую артиллерию, а та встретила их в лоб? — Мелехов задумался. — Это может сработать, но наши артиллеристы будут смертниками.

— Как и все мы.

— Но так не выигрывают сражения. В отличие от американцев у нас не будет резервов, чтобы добить даже потерявшего много сил врага.

— Но так выигрывают войны, когда враг начинает бояться даже тени.

В итоге каждый из нас остался при своем мнении, а с позициями решили поступить проще. Пушечную засаду я все же не рискнул ставить так близко к врагу — слишком велики были шансы, что ее раскроют. Время артиллерии еще придет. А здесь хватило и саперов, которые заминировали все подступы перед нашими позициями. И более того, я нашел на складах проволоку — еще не колючую, но и так из нее получилось создать неплохую полосу препятствий. Вбили бревна, натянули, прикрыли кустарником — уверен, выбравшихся на наш берег японцев будет ждать не самый приятный сюрприз.

А потом было последнее нововведение, на которое я решился перед будущим боем — запретил стрелять залпами.

— Но, ваше высокоблагородие! — возмутился Хорунженков, которому я первому рассказал о своей идее во время тренировочных стрельб. — Как можно отказываться от опыта, которому сотни лет?

— А винтовки с пятью патронами в магазине у нас тоже сотни лет? — возразил я. — Я же вижу, что когда солдаты стреляют залпами, то отсечка идет по самому медленному. То есть беглым огнем мы смогли бы выпустить в полтора раза больше пуль. И это не говоря о том, что все вместе они стреляют в направлении врага, а по одному солдаты хотя бы могли пытаться целиться.

— Ваше высокоблагородие, — капитан, как и всегда, когда был не согласен, обращался ко мне предельно формально, — это ваши снайперы могут попадать с большой дистанции, им беглый огонь удобен и полезен. А обычный солдат, если будет стрелять и постоянно мазать, то очень быстро потеряет уверенность в себе. Залп же, даже не очень точный, обязательно кого-то да заденет. Уже успех, и людям попроще.

Я на мгновение подумал, что в словах капитана есть смысл, но потом тряхнул головой.

— Нам же не только боевой дух важен. А тут простая математика: больше пуль, прицельнее огонь, враг станет чаще падать. Неужели это вдохновит солдат меньше, чем залпы?

— Вячеслав Григорьевич, — Хорунженков смягчился и заговорил уже совсем другим тоном. — Вы иногда как будто впервые решили увидеть, чем живут нижние чины. Все же знают, если стрелять по отдельности, то минимум треть строя не будет этого делать. Может быть, где-то в середине кампании эти цифры изменятся, но в первом большом бою многие заробеют… Тут как в переходе: сначала один не стреляет, потом те, кто рядом, потом затихает вся рота.

— То есть дело не в военной составляющей, а в морали? — я задумался.

Могу ли я воодушевить своих солдат так, чтобы каждый из них пошел в бой до конца? Интересная задача… В этот момент с той стороны Ялу донесся топот, а потом сквозь пелену дождя показались возвращающиеся эскадроны Мищенко. Его рейд тоже закончился, и, судя по большому количеству красных повязок, которые я вижу даже на другом берегу — совсем не так удачно, как хотелось бы.

Следующий час казачья бригада переправлялась через реку и расползалась по лагерю, я же на всякий случай дошел до дивизионного госпиталя. Вдруг понадобится моя помощь… К несчастью — вернее, совсем наоборот — хирурги пока справлялись, да и тяжелых случаев не было. Я было даже обрадовался, но потом понял, что таких раненых казаки просто не смогли довезти. Как будет еще нескоро писать Вишневский… Если после операций выживает меньше семидесяти процентов больных — значит хирурги плохо работают. Если после операций выживает больше восьмидесяти процентов — значит плохо работают носильщики, которые просто вовремя не доставляют тяжелых с поля боя.

Я прошелся по рядам раненых и неожиданно обнаружил, что внимание командного состава для многих оказалось совсем не пустой формальностью. Мы даже перекинулись парой слов с одним урядником. Я поблагодарил его за службу, а тот рассказал, как они чуть было не снесли вражеский отряд, но те успели подтянуть артиллерию. Не менее важным, чем пригляд старших чинов, оказался и фактор красоты. Каждый второй казак следил за милыми медсестрами, порхающими вокруг, и продолжал бороться даже из последних сил.

И опять фактор морали.

Размышляя о том, что мне с ней делать для своих стрелков, я задержался и тоже невольно переключился на девушек в белых передниках. Действительно красиво, особенно когда чувствуешь, что тебе на самом деле хотят помочь. Это ведь врачей, фельдшеров или санитаров в армию собирали по призыву, а вот сестры милосердия — эти уже все по своей воле. Кто-то ехал с воинскими эшелонами, кто-то своим ходом, а кто-то… Одна из сестер неожиданно показалась мне знакомой: точно, она же была среди вытащенных нами из Согёна пленников.

Молодая девушка с резкими бледными чертами лица работала и тихо напевала какую-то незнакомую мне грустную мелодию. И в этот момент меня словно накрыло: музыка один раз уже помогла мне, так, может, и здесь проблемы с моралью мы сумеем решить с ее помощью?

— Спасибо, — поблагодарил я ничего не понявшую незнакомку и убежал. Мне срочно нужно было найти капельмейстера Доронина и кое-что с ним обсудить.

Степан Сергеевич Шереметев лежал на первой линии укреплений, вжимаясь в землю вместе со своими солдатами.

Японцы уже несколько дней собирали ударный кулак на том берегу Ялу. Столкнувшийся с ними Мищенко уверял Засулича, что они сначала подошли не такими уж большими силами. Он призывал атаковать врага, пока преимущество на нашей стороне; полковник Макаров тоже с жаром поддержал эту идею, но старый генерал не захотел рисковать. Как он сказал, все это может быть хитрым планом, чтобы выманить нас вперед и высадить десант в устье Ялу.

Смысл в этих словах был. Так, Шереметев понимал, почему им не выделяют больше сил, даже зная, что у врага численное преимущество. А все просто. Двинет Куропаткин вперед слишком много дивизий, японцы тут же высадятся где-нибудь под Инкоу, отрежут их от метрополии, и что делать? Все-таки быстро проигравший флот подложил сухопутной армии большую свинью, заставляя постоянно раздергивать свои силы, в то время как японцы могли раз за разом бить крепко сжатым кулаком.

Впрочем, они готовились к тому, чтобы отбить этот кулак. Например, выкопанные по приказу Макарова укрепления придавали уверенности. На других участках фронта все было сильно проще. Даже в плане дисциплины. Так, солдаты 3-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии Кашталинского постоянно висели на вершинах холмов, порой целыми ротами, пытаясь рассмотреть наконец-то добравшегося до них врага. На их же участке все крепко знали свое место и пока даже не роптали.

— Степан Сергеевич, — тихо сказал штабс-капитан Клыков, с которым подполковник сошелся в последнее время. Молодой офицер умел держать дистанцию, когда нужно, и это подкупало. — Японцы уже шесть мостов на нашем участке навели, неужели командование не понимает, что тут и будет удар? Почему нас не усилят?

— Все они понимают, — проворчал Шереметев. — Но верят, что мы сдержим врага, пока генерал не подведет резервы. А если повезет, и враг завязнет да подставится под удар, то и вовсе хорошо будет.

— А ну как нас сметут? Как на островах? — капитан напомнил, как ночью японцы скинули передовые отряды с Кинтеито.

Сидевшие там дозоры заметили идущие с корейского берега лодки, дали по ним пару залпов, но и все. Дальше отошли без боя. Клыков считал, что такие позиции можно было и дольше держать, если нормально укрепиться. И подполковник был с ним согласен: если именно нормально укрепиться. А тут, кажется, кроме них никто о такой мелочи и не думал.

— Саперы идут… — капитан первым заметил лодку с японцами, замеряющими глубины с этой стороны островов. Как будто им это уже давно не известно.

— Заманивают, — покачал головой Шереметев.

Они не раз обсуждали с Макаровым возможное начало этого боя, и в итоге он согласился с доводами полковника. Впрочем, сейчас они все и узнают… Кто-то из артиллеристов не выдержал: сначала одна батарея заговорила по дерзкой лодке, потом еще одна, заодно пройдясь по скрытым листвой позициям на островах. Мгновение казалось, что на этом все и закончится, но тут заработали японские гаубицы.

— Как и говорил Макаров, — Клыков повторил мысли Шереметева. — Двадцать штук! И они нас ждали.

Несмотря на неравенство сил, оба офицера все равно до последнего надеялись на чудо. Русские пушки били быстро, гораздо быстрее врага, но они даже не смогли нащупать его скрытые в лесах позиции. А тяжелые гаубицы просто забрасывали тяжелые гранаты по примеченным наблюдателями квадратам. Одну за другой, и всего через пять минут все ближайшие батареи, показавшие себя, оказались уничтожены. И тут же сигнал: передовые японские роты начали разворачиваться и двигаться вперед.

— Время? — первым делом Шереметев зафиксировал начало атаки и сверил часы.

— Шесть ноль-одна.

— Узнаешь знамена, кто против нас? — подполковник попытался оценить силы врага.

— Кажется, это гвардейцы… — Клыков разглядел знаки на форме.

— Значит, точно направление главного удара.

Шереметев несколько раз выдохнул, успокаиваясь. Это не первый его бой, он готов — тем более, все закончится, и, наконец, можно будет вернуться. К черту Макарова с его хитрыми стратегиями, к черту японцев, его ждет Амалия Павловна, его ждет гвардия — настоящая, а не эта дикарская пародия.

Солдаты 3-й стрелковой, стоящие на первой линии, открыли огонь по врагу. Залп, залп… Как же мало падает японцев. А вот вражеская артиллерия сосредоточилась уже на окопах, и винтовочный огонь тоже начал стихать. На мгновение над позициями повисла тишина, и сквозь нее до Шереметева донеслись звуки полкового оркестра. Это Макаров выделил Доронину и его трубачам целый блиндаж, и вот они начали играть.

Новую мелодию. Шереметев прислушался, пытаясь разобрать слова. Комбат… Батяня… За нами Россия, Москва, Петроград!..

— Что это? — Шереметев почувствовал, как по спине бегут мурашки. Особенно его зацепил Петроград вместо Санкт-Петербурга — новое слово казалось одновременно чужим и таким правильным.[2]

— Песня, — доложил Клыков, который обычно и делился с нелюдимым подполковником всеми слухами. — Ее написал сам Макаров, говорят, когда еще батальоном командовал. Потому и «комбат» — звучит непривычно, рвано, словно удар затвора, но так по-настоящему.

Шереметев продолжал слушать. Огонь, батарея! Огонь, батальон! И опять про комбата, который не прятался за спины своих солдат. А ведь это он, Шереметев, сейчас этот самый «комбат». И солдаты его батальона нет-нет, но начали поворачивать головы в его сторону. А потом подпевать. Сначала тихо, потом все громче. Про него!.. Столица, о которой он еще недавно мечтал, разом стала такой далекой и неважной.

— Ждем, братцы! — заорал Шереметев. Сам, не как обычно через своих капитанов. — Ждем!.. Огонь!

Так вышло, что именно в этот момент песня тоже сказала «огонь», и ни один солдат не дрогнул, выпуская пулю за пулей в сторону врага.

Всего трясет. Сегодня умрет очень много людей, и сегодня я узнаю, а смог ли я что-то изменить. Не просто в случайной вылазке, а в чем-то большем.

Какие выводы я пока сделал для себя: японцы очень методичны. Она разворачивали свои позиции, готовясь к бою, целых четыре дня. И это уже после того, как подтянули все свои войска. Еще они не стали менять свой план на бой: несмотря на то, что наступление в итоге задержалось на сутки, несмотря на явно укрепленные позиции на нашем фланге, генерал Куроки решил ударить там же, где и в моей истории. Там же, где было решено бить еще в Токио.

Вот заговорили винтовки сидящего ближе к реке батальона Шереметева — вроде бы быстро и точно получилось. Я, если честно, опасался, что чопорный подполковник может потерять контакт с солдатами, но тот справился. Встретил гвардейскую дивизию Хасэгавы метким огнем, а когда на них обратили внимание вражеские батареи, успел вовремя откатиться назад. Японцы пошли вперед — батальон Шереметева вернулся и снова встретил их. Пулями — прямо по морде! Во второй раз получилось даже удачнее: враг был ближе, мосинки били точнее, а еще мне со снайперами удалось выбить почти всех унтер-офицеров в передних рядах.

На мгновение показалось, что мы даже сможем выдержать первый натиск, но в этот момент передовой отряд Кашталинского снесли с Тигрового острова. Тигрового, потому что его очертания напоминали растянувшегося в прыжке хищника. Но мне быстро стало не до поэтичных образов… Прорвав фронт, японская гвардия ударила по нам сразу с двух сторон, быстро приближаясь к нашей собственной линии укреплений. И, словно бы этого могло показаться мало, Куроки ввел в бой еще одну дивизию.

12-я пехотная Иноуэ Хикару шла вперед прямо под летящими по нашим окопам снарядами. И она не просто била в лоб как гвардия, а сразу забирала правее, чтобы обойти наш фланг и выйти в тыл. Вот каков оказался план Куроки: собрать в одном месте две трети своей армии, пробить фронт и за счет гвардии обеспечить себе обходной маневр. Ловко, особенно учитывая, что со времен Наполеона все привыкли — где гвардия, там будет главный удар. Мои офицеры так тоже в этом не сомневались.

Вот только мы еще поборемся!

[1] В реальности так же вышло. Батарея и полк на холме, а по врагам, собирающимся у его подножия, стрелять не получается.

[2] Петроградом Санкт-Петербург начнут называть только с 1914-го на волне антигерманских настроений в начале Первой Мировой.