Японская война. 1904 (СИ)

Глава 17

Нос заложило от запаха сигарет. Многие солдаты дымили прямо на переходе, затягиваясь земским табачком. Земским, потому что его покупали для армии земские общины по всей стране, а потом высылали, прикладывая к посылкам молитвы и пожелания победы. Я невольно задумался, сколько же военное министерство сэкономило, не включив табак в обязательное довольствие. Впрочем, тут ведь не только в экономии дело. Еще и единение общества, а сам табак… Да, не самая здоровая привычка, но, если честно, пусть солдаты лучше курят, чем мотают себе нервы и срываются. Война все-таки.

С 52-й сопки три раза мигнул солнечный зайчик. Значит, госпиталь и обоз успели отойти, и тогда нам тоже можно начинать двигаться назад. А то, несмотря на все старания и подготовку, японские гаубицы уже начали понемногу разносить даже закрытые позиции, да и генерал-майор Кашталинский отвел свои силы, открывая наш правый фланг. Вряд ли, конечно, Куроки решил отказаться от давления на основные силы Засулича и пустит 2-ю дивизию Ниси только чтобы нас окружить, но все же. Лучше не доводить до соблазна.

Как написано в уставе, отступление должно проводиться исключительно шагом, а то бег уж слишком легко переходит в хаос. Так мы и сделали. Сначала я скомандовал отход частям 11-го стрелкового, а то они в наших позициях не очень ориентируются. Потом пришла очередь уставшего батальона Мелехова, и последним отходил Шереметев. Столичный франт сегодня выглядел непохожим сам на себя: глаза навыкате, рот, кажется, застыл в крике. Сам принимает решения, сам командует, и солдаты слушают его не как раньше, только потому что должны, а с уважением.

— Вячеслав Григорьевич, знаете, что общего между вами и княжной Гагариной? — Шереметев неожиданно решил пошутить.

— И что?

— Что с ней сойдешься, что с вами — мужики начинают уважать, — Шереметев сам скаламбурил, сам посмеялся и тут же снова погрузился в командование батальоном.

Я отходил вместе с ним одним из последних. Прощальный взгляд на оставленные позиции — жалко, но они выполнили свою задачу. Японцы показались на вершине еще недавно наших сопок лишь через двадцать минут, к этому времени я уже дошел до нашей второй линии. Короткая перестрелка, которая осталась за нами благодаря снайперам, и снова отход. Эта позиция готовилась на случай прорыва первой, чтобы было куда быстро отойти. Но у скорости был и минус: 52-я сопка все еще находилась в зоне обстрела вражеской артиллерии. Уже на краю, но все же: японцы тоже оказались не лыком шиты и успели подтащить часть своих батарей прямо на острова посреди Ялу.

Поэтому и мы откатывались еще немного назад, чтобы Иноуэ и Хасэгаве пришлось атаковать нас только пехотой, разве что при поддержке немногочисленных горных орудий.

— Не идут, ваше высокоблагородие, — рядом со мной нервничал капитан Афанасьев, командир все-таки переданной полку полноценной батареи.

— Ждем, — я постарался успокоиться.

— Пять минут прошло, а все еще никого нет, — Афанасьев вытер пот со лба.

Да, иногда затишье бывает хуже бури, а враг порой ведет себя совсем не так, как ты от него ждешь. Я вот был уверен, что японцы вцепятся в нас и постараются не отпустить, но вражеские командиры словно были готовы удовлетвориться взятой переправой.[1]

— Тогда работаем прямо отсюда, — я принял решение.

В идеале я надеялся, что враг вылезет на открытое место, и тут-то мы его и проредим прямой наводкой. Увы, битва при Геттисберге у нас не получалась, а если тянуть, то уже японцы провернут свой Седан. То есть, как Мольтке во Франко-прусскую, окружат врага, возьмут в тиски и поставят перед выбором. Или сдача, или уничтожение.

Афанасьев оставил меня и принялся быстро раздавать приказы своим артиллеристам. К этому варианту мы тоже готовились. Да, у нас, как и во всем корпусе, нет фугасов — знал бы, захватил бы тогда при Чонджу даже японские с шимозой. Да, шрапнель будет лететь всего на 4 километра, и от нее довольно легко укрыться. Но мы постарались это предусмотреть! Во-первых, наша позиция выбрана и пристреляна таким образом, чтобы даже с закрытыми глазами поражать нужные точки. Во-вторых, мы немного поработали со снарядами.

Тут ведь как оказалось. В русском снаряде на 1904 год было аж 2 взрывателя. Один на время, установленный по умолчанию на 16 секунд, чтобы взрыв и разлет шрапнели случился прямо над головами противника. И второй — контактный. Этот обычно вообще не использовался, но именно на него я и решил сделать ставку. В теории-то первый действительно казался лучше, но я уже на практике успел убедиться, что среди сопок эта теория не работала. Разрыв чуть раньше или чуть дальше позиций врага, и шрапнель поражает все что угодно кроме самих японцев.

— Огонь! — рявкнул Афанасьев, и я не удержался, взбежал на самый верх нашей сопки, чтобы своими глазами оценить результаты.

Взрыватели в двух из восьми снарядов в принципе не сработали — бывает, технология там не самая совершенная. Зато остальные прошлись довольно удачно: запустили шрапнель вдоль поверхности земли, где от нее сложнее спрятаться, и, главное, добавили к ней еще и ударную волну. Еще, еще и еще! Артиллеристы работали словно заведенные, посылая снаряд за снарядом — норматив пятнадцать выстрелов в минуту был все ближе.

— Они же так за десять минут тысячу снарядов выпустят, — выдохнул кто-то из молодых офицеров.

— Даже чуть больше, — гордо сказал я, а потом вздохнул, глядя, как тают все выделенные нам огневые припасы. Полковые и даже корпусные. Я утащил сюда все, что только можно и нельзя, но, как оказалось, на удачной позиции в современной войне для артиллерии и три тысячи — не такое большое число.

Невольно представил, что будет твориться на душе у наших чиновников, когда они об этом узнают. А то ведь по итогам войн 19 века общий запас в миллион снарядов на всю Россию считался даже излишним. И тут мы: одной батареей за полчаса тратим 3 % от того, чего должно было хватить на год всей армии. На всех фронтах! Эх, нам бы еще столько же! Впрочем, нет — и так стволы уже почти плавятся, порой нужно уметь остановиться.

— И что дальше, ваше высокоблагородие? — оглохший, но счастливый Афанасьев, покачиваясь, отошел от орудий. — Отступаем?

И это опять же было самым правильным и разумным. Не знаю, из каких сил сейчас держатся Хорунженков и Врангель, прикрывая наш левый фланг, но… Я нашел взглядом Доронина, тоже почувствовавшего момент и замершего словно охотничья собака.

— Отступать? Нет! Командуйте общее наступление! Посмотрим, окажутся ли японцы к нему готовы!

Семен тяжело дышал — непростой день выдался, но пока они держались. Он, Врангель, Хорунженков. Держались только потому, что успели сработаться за время походов на ту сторону Ялу. Да и полковник с ними тоже не зря занимался. Например, раньше Семен, увидев врага, просто скомандовал бы либо атаку, либо отступление. Сейчас же он первым делом брал бинокль Буденного — вот же глупое прозвище прицепилось — замерял дистанцию и считал.

Как говорил Макаров? Ты знаешь расстояние до врага, ты знаешь его скорость — на коне, в строю, пешком, неважно — ты все знаешь! Так зачем лезть наобум, если можно посчитать? Где враг окажется в нужное тебе время — не наугад, а с точностью до десятка метров. Где будешь ты. С какой скоростью нужно вести отряд вперед, когда можно шагом, а когда нужно любой ценой переходить на галоп. И он считал, и он думал. Мозги порой кипели, но и результат был налицо. Семен атаковал врага именно тогда, когда он этого хотел!

Именно благодаря такому подходу уже скоро они начали действовать с Врангелем каждый по отдельности: растягивали внимание, уводили в сторону, а стоило врагу увлечься, и его поджидала сотня Хорунженкова или тачанки Славского. Бывший поручик тоже наловчился с ними работать: один раз, когда японцев было особенно много, и даже атака со всех сторон их не смутила, он чуть не влетел в их строй, чтобы ни одна пуля не пропадала даром. Тогда они выстояли: отправили в сторону госпиталя почти тридцать человек, но выстояли.

Сейчас же, кажется, все. Вражескому командиру надоело ждать, пока хоть одна из отправленных вперед рот проложит ему путь. Ну или он просто понял, сколько на самом деле человек ему противостоит. Так или иначе японцы двинулись на прорыв почти всей массой: несколько тысяч человек, с орудиями, летучими отрядами. Японские лошади были мелкими и медленными, но даже их хватало, чтобы присматривать за окрестностями.

— Отходим или дадим бой? — хрипло спросил Врангель, который вместе с Семеном подъехал на позиции пехотной сотни.

— Полковник не давал приказа на отход, — Хорунженков просто пожал плечами. — А раз нет, значит, рассчитывает на нас.

— Если погибнем, тоже ничем ему не поможем, — возразил Семен.

— Если будем погибать, — Врангель отвел взгляд, — значит, хоть немного, но задержим врага. А там и весточку можно послать.

Буденный выругался. Это что же получается, как будто только он один сейчас боится? Так ведь не в этом дело!

— Люди устали! — конь под Семеном, словно почувствовав его ярость, начал всхрапывать. — Позиции не укреплены. Что мы выиграем?

На этот раз выругался Врангель: от души, что даже рука к шашке потянулась. Вот только сделать никто ничего не успел. Где-то вдали заговорила подготовленная на третьей позиции батарея Афанасьева, а значит…

— Полчаса, — выдохнул Хорунженков то, что оба казака и так знали. — Там снарядов на полчаса, и их мы просто обязаны выиграть.

Едва это было сказано, вся ярость испарилась. Спорить больше было не из-за чего: про пушки, про то, сколько их прикрывать, знал каждый. Разве что Семен иногда косился на запад, словно опасаясь, что японские гаубицы все-таки дотянутся до спрятанной полковником батареи. Но нет: тот все рассчитал правильно.

А они втроем тем временем накидывали план. Хорунженков разместил свою сотню в Чингоу: глиняные стены были не лучшим укрытием от пушек, зато вполне заменяли окопы при ружейном огне. Слева от деревни их прикрывала Айхэ, позицию справа заняли Семен с Врангелем. Успели, считай, за пару минут до того, как на передней сопке показались японцы. Они могли бы собрать побольше сил, а то и артиллерии дождаться, но, кажется, вражеский командир тоже понимал, что нужно спешить.

Рывок — японцы ударили по всему фронту, рассчитывая продавить массой. И русская кавалерия никак не могла помочь. Буденный выругался. Пространство открытое, с их стороны выставили охранение — поведешь своих в лоб, и все только зря полягут. Но Хорунженков и сам справился. Его люди били быстро, точно, а когда враг оказался совсем рядом, то на переднюю линию вылетели тачанки Славского. Вот только на этот раз дерзкому поручику не повезло — слишком близко были японцы, слишком хорошо их командиры уже представляли, что означают несущиеся к линии фронта телеги. Их встретили метким огнем, и не меньше половины пулеметной команды выбыло из строя.

— Петр Николаевич, — Семен подъехал поближе к Врангелю. — Не выдержат наши второго натиска.

— Что предлагаешь? — Врангель мог напомнить сейчас, что еще недавно Буденный хотел избежать боя, но не стал.

— Надо помочь, — выдохнул Семен. — На коне нас ждут, но если спешиться… Не хуже пулеметов сможем встретить японца.

— Добро, — кивнул Врангель, а потом скинул с себя все лишнее и, проскакав вдоль строя в одной своей черной черкеске, повел всех за собой.

— За ним! — крикнул Буденный своим. — За Черным Бароном!

Прозвище родилось словно само собой, но прозвучало так естественно. Две казачьи сотни влились на улицы Чингоу, скрываясь от глаз наблюдателей, а потом уже на своих двоих подтянулись к тонкой линии солдат Хорунженкова. Редкий огонь сразу стал плотнее, но и японцы словно обезумели и лезли дальше.

Сметут? Мысли мелькали в голове Семена, когда он, укрывшись за полуразрушенной стеной фанзы и вытирая с лица чью-то кровь, перезаряжал свою укороченную мосинку. Почти как ту, что когда-то забрал у него полковник… Знал ли Буденный тогда, что уже через месяц будет за того помирать? И если бы знал, согласился бы все изменить?.. Семен только усмехнулся в ответ подлым мыслям, а потом высунулся наружу в поисках новой цели.

Вовремя! Японцы как раз собрались перед деревней, готовясь к рывку и в штыки… И тут неожиданно где-то вдали заиграл сигнал отхода. Семен сначала не понял, когда почти взявшие их за горло солдаты 12-й дивизии начали отходить назад. Без бега, шагом, готовясь встретить удар, если кто-то рискнет атаковать их в спину… Но они уходили!

— Победа! — заорал кто-то.

— Ура, братцы! — Семен сам не заметил, как вскочил на ноги, и начал палить в воздух.

Враждующие стороны могут спорить, но с давних пор есть важнейший критерий победы — за кем осталось поле боя, тот и прав. Вот и сейчас оказался такой момент… Японцы решили отойти, чтобы перегруппироваться, и мы могли спокойно откатиться вслед за остальными частями корпуса Засулича, но… Мы могли и занять снова освободившиеся позиции на нашем берегу Ялу. Готовы ли мы при этом к продолжению боя? Точно нет. Но в то же время, зуб готов дать, и японцы к нему тоже не готовы.

И это не просто вера. В нашей истории после каждого крупного сражения врагу приходилось тратить немало времени, чтобы привести себя в порядок. Что, с одной стороны, делает им честь — значит, сражались на полную до последнего предела силы. С другой стороны, вот оно прямое доказательство того, что передо мной не хитрый маневр японцев, а жизненная необходимость.

— Ваше высокоблагородие, — поручик Зубцовский прибыл с левого фланга. — Световой сигнал отряду Хорунженкова передал. Они подтвердили получение: начинают медленно двигаться вслед за отходящими частями Иноуэ.

— Отдельная команда для Буденного?

— Тоже подтвердили!

Я кивнул. Хорошо: значит, одна конная сотня переходит на правый фланг и проследит за 2-й дивизией Ниси. Те вроде бы отошли и заняли позицию в устье Ялу рядом с брошенной «Императрицей Ци Си». Забавно, делают вид, что их в случае чего может прикрыть флот Того. И от кого, спрашивается, тут потребуется такая поддержка?

— И что дальше? — Афанасьев раздал команды по переносу батареи на запасную позицию и подъехал к моей ставке, которую я снова разбил на первой линии наших укреплений. Эх, как же тут все побило всего за один день.

Вслед за капитаном подтянулись и подкопченные в бою Мелехов с Шереметевым.

— Почему мы не отходим? — бой закончился, и в голосе Степана Сергеевича снова начали проскальзывать снисходительные столичные нотки. — Солдаты уже сделали больше, чем от нас ждали. Больше, чем в принципе было возможно. Может, хватит рисковать их жизнями просто так?

— А вы что думаете? — я не стал отвечать, а просто посмотрел на второго подполковника.

— Я? — Мелехов усмехнулся. — Беспокоиться за жизни — это хорошо, но я еще и слушаю, что говорят солдаты. Они ведь тоже все понимают! Достоим до вечера — победа наша. Как когда-то Кутузов выстоял под Бородино и отошел не под натиском Наполеона во время боя, а уже ночью. Потому что сам так решил.

— За нами не Москва, — напомнил Шереметев.

— Но мы все равно русские, — не согласился Мелехов. — А вам бы стоило меньше читать, что пишут всякие Толстые и Горькие про простого солдата, и больше самому с ними общаться.

— Хватит, — переход на личности был уже лишним, и я остановил спор.

Повисла тяжелая пауза, а потом Афанасьев задал самый главный вопрос:

— Так мы до полуночи или… Завтра еще один бой?

— Учитывая, что у нас кончились снаряды, — я еле заметно улыбнулся, — до полуночи… Впрочем, если кто-то из других полков решит вернуться, то появятся варианты. А пока — стоим! И… разрешаю наслаждаться бессильной яростью врага. Отдых нам еще не положен, а вот ее — мы уже заслужили.

Генерал Куроки задумчиво смотрел на другой берег Ялу.

Как же странно началась эта война. С одной стороны, его армия оказалась быстрее, сильнее, лучше подготовлена, чем большая часть русских войск. С другой стороны, даже одного грамотного командира с той стороны хватило, чтобы те же самые солдаты, еще недавно беспорядочно отступавшие, словно пробудились ото сна.

— Какой потенциал… — сказал Куроки сам себе под нос.

— Прошу простить меня за провал, — подошедший генерал Иноуэ церемонно поклонился.

— Почему не получился обход? — Куроки только головой мотнул, не время. За своих людей он ответит сам и перед генералом Ояма, и перед принцами Катиширикава и Куни.

— Враг действовал непривычно, — ответил Иноуэ. — Маневрировал и сражался прямо на ходу. Пехота на лошадях, конница на своих двоих.

— Понятно, — Куроки задумался. Сначала на их берегу, теперь здесь…

— А что случилось по центру? Почему не удалось прорваться? — воспользовавшись паузой, Иноуэ повернулся к как раз подошедшему Хасэгаве.

— Центр-то мы прорвали, — ответил тот. — Там окопы, как и доносила разведка, были пустой формальностью. Зато потом левый фланг русских перетянул на себя все внимание. Проволочные укрепления, окопы полного профиля, укрытые в том числе и сверху. Я успел посмотреть, пока мы были на том берегу — даже гаубицы не могли взять их с одного выстрела.

— Но все равно, там же был только один полк, — не понимал Иноуэ. — Никаких маневров, просто закопались в землю…

— Маневры как раз были, — не согласился Хасэгава. — Они отходили при обстреле, возвращались при первых попытках натиска, хорошо использовали фланги. Взять хотя бы ту вылазку, когда они выбили из окружения другой полк. А уж та их спрятанная батарея…

Генерал замолчал, вместе с ним молчали и остальные.

Если до этого скорострельным русским пушкам никак не удавалось проявить себя, то теперь… Враг сыграл партию как по нотам. Дал оторваться от своего прикрытия, собраться на конкретных плацдармах — сейчас-то Куроки понимал, что равнины между сопками первой линии, где они готовились к штурму новых позиций, были давно пристреляны. Им дали там собраться! Трезво, цинично, без шансов! А потом просто взяли кровавую дань. По самым скромным оценкам, за эти полчаса он потерял почти полторы тысячи человек, половину от всех потерь в этом сражении. И, главное, так быстро! Даже самые храбрые японские солдаты были поражены и утратили волю к победе — ведь душа, как и тело, тоже может уставать.

И теперь требовалось время, чтобы его армия подготовилась к новой атаке.

[1] Так было и в нашей истории. Японцы захватили русские позиции, а потом сделали паузу почти на 4 часа. То ли физически выдохлись, то ли морально, то ли японские командиры оказались недостаточно решительны, чтобы взять на себя ответственность за продолжение преследования… Мы точно не знаем, но пауза была, факт.