Ярче, чем солнце

Глава вторая

Хотя его глаза напоминали кусочки неба, а рисунок светлых волос был похож на волны, весело набегающие друг на друга в погожий летний день, в выражении лица Дилана Макдаффа никто бы не заметил ничего радостного.

Он стоял в кабинете своего отца и смотрел на гавань. Дилан прожил в этом городе почти всю свою жизнь, но сейчас Галифакс с его складами, доками, корабельными мастерскими казался ему чужим.

По небу плыло золотое солнце, день обещал быть теплым, почти весенним, тогда как в мозгу Дилана кипели мрачные мысли, а по спине пробегал нервный холодок. Он чувствовал то же самое, что ощущал бы человек, помимо воли забравшийся на верхушку высоченного дерева или мачты.

— С начала войны производство неуклонно расширяется, — продолжал рассказывать Грегори Макдафф, — мы постоянно нанимаем новых работников. Сейчас на фабрике трудится триста рабочих. Должен признаться, мне тяжело руководить предприятием в одиночку. Я нуждаюсь в помощнике.

«Но ведь у тебя много служащих, которые справятся с ролью твоей правой руки гораздо лучше, чем я!» — хотел сказать Дилан, но вместо этого спросил:

— Ты слышал о призыве Бордена[1]?

— Конечно. В Британию отправились почти двести тысяч добровольцев.

Выдержав нужную паузу, Дилан промолвил:

— Я тоже хочу вступить в армию.

Грегори Макдафф сорвался с места. Его вытаращенные светлые глаза были похожи на два сверкающих стеклянных полушария.

— Ты сошел с ума?! Ты мой единственный сын, и ты нужен здесь!

Повернувшись, Дилан холодно обронил:

— Кому?

— Фабрике. А прежде всего — мне!

— Я думаю о том, — с заметной угрозой произнес Дилан, — как это будет выглядеть? Сладкий Мальчик избежал призыва благодаря деньгам своего отца?!

Это прозвище пристало к нему, как подтаявшая глазурь шоколадного печенья пристает к пальцам, и он его ненавидел.

Мать Дилана умерла, когда он был совсем мал, и он ее не помнил. Отец был постоянно занят на фабрике, и мальчика воспитывали три любящие тетушки, которые, к несчастью, никогда не были замужем и не имели своих детей.

Однажды, когда ему было шесть или семь лет, он услышал, как кто-то сказал: «Этого ребенка явно перекормили пирожными». С тех пор Дилан не брал в рот ни капли сладкого, в чем таилась своеобразная ирония: ведь на фабрике его отца выпекались вкуснейшие кондитерские изделия.

Сейчас он не мог сказать, по какой причине одиночество стало его второй натурой, однако у него не было друзей, и он еще никогда по-настоящему не встречался с девушкой. В Торонто, где он учился в университете, юные леди добивались его внимания, однако Дилан подозревал, что их привлекали далеко не те его качества, какими он мог бы гордиться. К тому же большинство из них не заботилось ни о чем, кроме поисков подходящего жениха.

Он с детства не любил свою внешность — волнистые белокурые волосы, ярко-голубые глаза, обрамленные густыми и длинными ресницами, тонкое нежное лицо — и содрогался, когда его называли красавчиком.

Когда пришла пора выбирать учебное заведение, Дилан категорически заявил, что не станет учиться в Далхаузи[2], а поедет в Монреаль или в Торонто. Отец согласился, но лишь с условием, что сын будет изучать экономику.

Поступив в университет, Дилан так и не сумел завести приятелей, зато занялся спортом (входившим в моду теннисом, а также плаванием и греблей) и теперь выглядел лучше, чем когда-либо: подтянутый, стройный, с ровным загаром. Но… несмотря на это, что-то неизменно выдавало в нем растерянность и ранимость, а также редкую неприспособленность к жизни.

Он ни за что не вернулся бы обратно, если б не знал, что отец нуждается в нем. Мистеру Макдаффу исполнилось пятьдесят шесть, и он стал уставать. Если отец Грегори владел всего-навсего небольшой пекарней, то сын превратил ее в фабрику с английскими печами для изготовления бисквитов. Считая тесто живой субстанцией, он мог говорить о нем часами; при всей нелюбви к семейному делу, Дилан не мог не уважать своего отца.

— Я стану твоим помощником, исполнив свой долг перед Родиной.

Дилан знал, что это звучит слишком пафосно, но он не мог придумать ничего другого.

— Твоя Родина не Великобритания, а Канада, и нам необязательно воевать. По-моему, с нас довольно того, что мы предоставили Лондону кредит на пять миллионов фунтов стерлингов и наладили производство боеприпасов и медикаментов. Впрочем, дело не в этом. Дилан! На войне всегда думаешь, что убьют другого, а не тебя. И все-таки это может случиться именно с тобой, и тогда моя жизнь потеряет смысл, а все, что я заработал за все свои годы, окажется никому не нужным.

Дилан поморщился. Его всегда коробила суета, связанная с получением прибыли. Он не мог объяснить отцу, что ему хочется понять, что представляет собой он сам, узнать, для чего он появился на свет, каково его предназначение. Добиться этого можно, лишь очутившись в общей массе людей, в условиях, где все равны, превратившись из «сладкого» в «обыкновенного» мальчика. На первый взгляд, армия идеально соответствовала таким условиям.

Дилан был еще молод, а потому не знал, что люди никогда не бывают одинаково равны ни перед жизнью, ни перед смертью, и в мире не существует щита, способного оградить от судьбы.

Он был рад, когда в связи с какими-то проблемами отцу пришлось завершить разговор. К тому же Дилан вспомнил об обещании навестить тетушек.

— Том отвезет тебя, — сказал отец, но сын возразил:

— Нет. Я пройдусь пешком.

Он шел к воротам, несколько нервно отвечая на поклоны встречных, а иногда делая вид, что не заметил очередной подобострастной улыбки, предназначенной ему как хозяйскому сыну. Он страдал от вынужденной любезности этих людей. Разумеется, Дилан понимал, что его обсуждают, и догадывался (или предполагал, что догадывается), какие чувства он вызывает у окружающих, а потому шел излишне быстро, расправив плечи и не глядя по сторонам.

Очутившись за стенами фабрики, Дилан был рад слиться с толпой, стать ее частью, чего он не смог бы сделать, передвигаясь по улицам города в шикарной машине.

Стоял один из тех переходных дней, когда зима отступает и воздух наполняется сладостью возрождавшейся жизни. Воздух был переполнен острым запахом морской соли. Над гаванью стелилась туманная дымка. Вода, плескавшаяся в проемах между кораблями, казалась теплой, но Дилан знал, что она еще не скоро нагреется.

Галифакс всегда был похож на тихую заводь, потому многие его жители обрадовались, когда с началом войны в нем началось оживление и будто повеяло свежим ветром: провинциальный городок вдруг стал близок к тому, что творилось в мире.

При этом люди не замечали, какими суровыми стали цвета окружающей жизни. Так гавань, прежде такая нарядная от разноцветных флагов, теперь, казалось, задыхалась от наплыва военных кораблей, чьи борта отливали сталью, а палубы ощерились смертоносными орудиями.

Подумав об этом, Дилан свернул с набережной на боковую улочку. Он вел себя странно: с одной стороны, стремился в армию, а с другой — ненавидел войну.

Когда он проходил мимо витрины магазина готового платья, что-то заставило его остановиться. Позднее Дилан говорил себе, что это была судьба, потому что в тот самый миг он увидел самую красивую девушку на свете.

Незнакомка разглядывала одежду, заявленную как коллекция «Весна 1915 года». Здесь было выставлено несколько смелых моделей дамских жакетов почти мужского покроя, со строгими лацканами и платьев с матросскими воротниками и медными пуговицами.

Дилану случалось видеть бедных фабричных работниц, робко застывших возле магазинных витрин. Однако у этой девушки был иной вид. Она раздумывала не над тем, соответствует ли она этим вещам, а соответствуют ли эти вещи ей.

Это была одна из тех редких девушек, появление которых в любой компании заставляет всех присутствующих, обратив свои взоры к ней, мгновенно умолкнуть.

У Дилана защемило сердце. Он был готов положить к ногам незнакомки ворох нарядов, — да что там! — весь мир! Если б это было возможно, и если бы она приняла его дар.

Идеально вылепленное лицо девушки напоминало камею, нежная кожа — гладкий белый атлас, а глубокие глаза — бархат ночи. Ее голова с тяжелым узлом блестящих черных волос была слегка откинута назад, а уголки изящно очерченных губ немного приподняты. Вместе с тем в выражении ее лица было что-то непреклонное. Судя по всему, она прекрасно осознавала власть своих чар. Хотя на ней было скромное и далеко не новое пальто, Дилану чудилось, что она способна выглядеть воплощением элегантности в любой одежде.

У него пересохло во рту. Дилан не умел знакомиться с девушками, тем более — знакомиться на улице. Но это был тот самый случай, когда промедление подобно смерти.

Случается, человек следует за своими желаниями, зная, что возврата не будет. Казалось, незнакомка проникла в каждую клеточку его тела, вызывая прежде неведомые порывы и чувства, пробуждая дерзкие мысли о восхитительных любовных отношениях, каких ему еще не доводилось испытывать.

— По-моему, раньше здесь не было магазина одежды. Он открылся недавно?

Дилан ощущал себя глупо, но это был первый вопрос, который пришел ему на ум.

Увидев в витрине отражение его лица, Миранда Фишер удержалась от резкого ответа, какой иногда себе позволяла. Этот человек был хорошо одет, молод, красив, а вдобавок выглядел взволнованным и смущенным, а также — явно сраженным ее красотой.

Не зная, кто он, она довольно сдержанно ответила:

— Насколько я помню, в этом здании всегда располагался магазин.

— Странно. Значит, я забыл. Мне кажется, за последние годы в Галифаксе многое изменилось.

Миранда тихонько вздохнула. Она могла бы сказать, что в этом приземленном мире ничего не меняется. А если точнее, она была готова кричать об этом, если б у нее оставалась надежда, что ее кто-то услышит.

— Вы приезжий? — с нарочитым равнодушием поинтересовалась она.

— Я родился в Галифаксе, но долго отсутствовал. — По его тону можно было понять, что он не рад возвращению в родные пенаты.

Дилан смотрел на Миранду с надеждой, что их разговор продолжится, однако она поправила шляпку и натянула перчатки с явным намерением отправиться по своим делам.

Он не мог этого допустить, а потому немедля сорвался с места.

— Можно вас проводить?

Она покачала головой.

— Я вас не знаю.

От волнения у него пересохло в горле, и все же он сумел выдавить:

— Я был бы счастлив познакомиться с вами.

Миранда это знала. Многие были бы счастливы, ибо она была наделена редкостным даром нравиться буквально всем мужчинам от шестнадцати до девяноста. Однако она всегда держалась подчеркнуто строго — не потому, что это было частью ее натуры, а потому, что мать стерегла ее, будто сокровище, и берегла как зеницу ока.

— Вообще-то я редко выхожу одна. Просто моя мама заболела, и ей понадобилось лекарство.

Во взгляде Дилана промелькнуло понимание. Эта девушка, так же, как и он, была вынуждена делать то, что от нее требовалось, чего от нее хотели другие люди, а не она сама.

— Сочувствую вашей матушке. С ней что-то серьезное?

Миранда сделала гримасу.

— У нее мигрень.

— Вы уже купили лекарство?

Девушка кивнула, и тогда он повторил:

— Так я могу проводить вас домой? Меня зовут Дилан. Дилан Макдафф.

Назвав себя, он словно приоткрыл некую потайную дверь. Ей наверняка была известна его фамилия! Он напряженно ждал ее реакции, однако она сделала вид, будто не услышала ничего необычного.

— А меня — Миранда Фишер. Мой отец врач, он работает в главной больнице Галифакса почти тридцать лет.

— Благородная профессия.

— Может, и так, только мне никогда не нравились бесконечные рассказы о болезнях и несчастных случаях. С тех пор, как началась война, мы слышим еще и о раненых, которых привозят с фронта.

— Я тоже собираюсь вступить в армию, — признался Дилан, и Миранда одарила его взглядом, в котором явственно читалось: «И зачем вам это надо?».

— Я хочу испытать себя, — почувствовав ее непонимание, неловко добавил он.

Девушка пожала плечами.

— По-моему, есть другие способы. Это необязательно делать, рискуя собой.

— Я еще ничего не решил, — поспешно произнес Дилан. — Собственно, я совсем недавно закончил учебу.

— Где вы учились?

— В университете Торонто.

— Это большой и красивый город?

— Да.

— Расскажете мне о нем? В Торонто живут дальние родственники моей мамы, но я никогда там не была.

Дилан смущенно улыбнулся.

— Расскажу, если вы все же позволите вас проводить.

Они пошли по улице. Дилан заговорил о Торонто, и ему показалось, что Миранда слушает с интересом.

Заметив, какими взглядами его спутница провожает легковые машины, которых в Галифаксе пока что было не так уж много, он тут же подумал об отцовском серебристом четырехцилиндровом «роллс-ройсе». И сказал себе, что если знакомство с Мирандой продолжится, он непременно пригласит ее покататься. Но для начала… для начала почему бы не позвать эту очаровательную девушку в кино?

Его сердце трепетало, словно лоскут на ветру, а душу снедало страстное юношеское нетерпение. Дилан понимал, что спешит, но он очень боялся навсегда расстаться с Мирандой.

Словно в подтверждение его мыслей, остановившись неподалеку от каменной арки, ведущей в какой-то двор, она сказала:

— Дальше я пойду одна.

Он покорно кивнул, а потом выпалил:

— Давайте сходим в кино!

Во взгляде Миранды отразилось сомнение. Она была уверена, что мать не одобрит этой затеи. Но, с другой стороны, что она скажет, узнав, что ее пригласил не кто иной, как сам Дилан Макдафф?!

Немного поколебавшись, она спросила:

— А какой фильм?

— Я бы хотел посмотреть «Нетерпимость» Дэвида Гриффита[3]. А вы? Говорят, фильм очень драматичный, но заканчивается хорошо.

Миранда слегка постучала носком ботинка по тротуару.

— И в какой день?

Ей понравилось просительное, почти умоляющее выражение в его глазах, когда он сказал:

— Что, если… завтра? На вечерний сеанс?

— Только если не очень поздно. И я не обещаю, что выйду, потому что меня могут не отпустить.

— Понимаю. Я буду ждать вас в пять часов на этом месте. Хорошо?

— Да. Если я не появлюсь в течение четверти часа, значит, мне не удалось уйти.

— Договорились. — Он слегка поклонился. — До свидания, мисс Фишер.

— Всего хорошего, мистер Макдафф.

Дилан смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась из виду. В те мгновения, когда Миранда проходила под аркой, он сказал себе, что если ему повезет и они станут встречаться, он сделает то, на что никогда прежде не сумел бы решиться: покажет ей свои акварели.

«Романтические глупости», — так говорил о его увлечении отец, не позволивший сыну учиться живописи и заставивший его изучать экономику.

Хотя Дилан вовсе не считал свои рисунки талантливыми, почему-то он был уверен в том, что Миранда не станет смеяться над его работами. Ведь он рисовал и заинтересовавший ее Торонто, и, конечно же, Галифакс, город, который нравился Дилану гораздо больше в те времена, когда еще не столь откровенно поклонялся богам промышленности, войны и торговли.

Между тем девушка очутилась в тесном, словно колодец, дворе, куда, казалось, никогда не проникало солнце. Здесь было сыро и плохо пахло. Она предпочла бы, чтобы Дилан Макдафф никогда не заглядывал сюда, ведь он-то наверняка живет в собственном роскошном доме где-нибудь на Янг-стрит!

Она невольно вздохнула: какой бы привлекательной она ни была и как бы ему ни нравилась, их разделяет пропасть!

Стоило Миранде подумать об этом, как навстречу шагнул человек, для которого пребывание в таких закоулках было делом привычным.

Его руки были засунуты в карманы, верхняя часть тела слегка наклонена вперед; и поза, и выражение лица были полны настороженности и одновременно небрежности. В полутьме тупика его глаза казались темными, хотя на самом деле они были пронзительно-зелеными, а их взгляд — дерзким, неотступным, как у хищника, почуявшего добычу.

Миранда не испугалась, потому что узнала его.

— Здравствуй, Кермит.

— Что за хлыщ тебя провожал? — с ходу спросил он, не отвечая на приветствие.

Если Миранду и покоробила его грубость, она не подала виду.

— Это Дилан Макдафф. Полагаю, он сын Грегори Макдаффа, хозяина бисквитной фабрики.

Кермит присвистнул.

— Надо же! А я не узнал его. Он здорово изменился. Хотя, похоже, так и не повзрослел.

— Откуда ты его знаешь? — недоверчиво произнесла Миранда.

Кошачьи глаза Кермита сузились.

— Я помню его с малых лет. И не только помню, но и ненавижу.

— За что? Ты никогда не рассказывал мне об этом!

— Говорил, только ты забыла. Когда-то я подстерег его на улице и ударил. Он завизжал, будто его режут, а потом пожаловался папочке. Тот разузнал, кто я, и вышвырнул моего отца с фабрики. Что было потом, ты знаешь.

— Не может быть! — вырвалось у Миранды, и Кермит презрительно усмехнулся.

— Ты мне не веришь?

Она отлично знала, что он мог выдумать эту историю. Ради нее. Для того, чтобы она испытала неприязнь к Дилану.

Вместо ответа Миранда спросила:

— Почему ты его ударил?

— Потому что я не люблю изнеженных богатеньких папочкиных сынков. Так что можешь ему передать: если он посмеет за тобой приударить, я разобью ему морду. Драться-то он наверняка не умеет!

На сей раз она сказала:

— Не груби, Кермит. А главное — не пытайся за мной следить. Ты прекрасно знаешь, что у меня и без тебя достаточно сторожей.

— Ну, Макдаффу они, наверное, будут рады!

Миранда тоже об этом подумала. Ее мать была одержима желанием удачно выдать свою дочь замуж. Эбби Фишер была из тех людей, кто, ничего не добившись в жизни, делает ставку на детей. Колин Фишер целыми днями пропадал на работе, а его жена управляла своим маленьким мирком так, как Господь Бог управляет целым светом.

Эбби знала, что красота девушки — это товар, а если к нему прилагается достойное воспитание, хорошая репутация и скромность, его цена возрастает вдвое.

— Впрочем, он все равно на тебе не женится, — добавил Кермит, и Миранда почувствовала себя уязвленной.

— Почему?

— Потому что ты бедна для него, как и я — для тебя.

— Известно ли тебе, — довольно резко произнесла она, — что мне вообще не хочется выходить замуж!

Миранде казалось, что она говорит правду. В самых мыслях о браке было что-то монотонное, тошнотворно-скучное. Она мечтала изучить стенографию или машинопись (но только не медицину!), заняться интересным делом и стать такой же самостоятельной, как другие современные девушки. Она не хотела плыть по течению, не желала всецело зависеть от матери. Как и от мужа.

А еще Миранда с удовольствием остригла бы волосы и сделала модную прическу, какую уже носили некоторые молодые жительницы Галифакса, умевшие улавливать веяния времени. Однако мать, считавшая длинные волосы дочери признаком женственности, никогда бы не позволила, чтобы их коснулись ножницы. И неважно, что самой Миранде они казались символом старообразия.

Само собой она мечтала и о том мистическом единении душ, что зовется любовью, но пока не предполагала, где и когда встретит человека, способного растопить лед ее сердца.

Что касается Кермита Далтона, он принадлежал к тому типу мужчин, который ей нравился. В этом человеке присутствовала смесь наглости, грубости, суровой мужской красоты, преданности и безрассудства. Но он был дитя улицы, и Миранда знала, что ни мать, ни отец никогда не позволят ей соединить с ним судьбу.

Они познакомились в детстве, когда Колин Фишер однажды привел в дом хмурого мальчишку в потрепанной грязной одежде и оставил его ночевать. В ответ на возражения Эбби он сказал, что с отцом ребенка произошел несчастный случай и мужчина только что умер в больнице. Матери у мальчика нет, есть только тетка, но она еще не приехала, и парнишке негде провести ночь.

Вопреки ожиданиям, тетка прибыла спустя месяц после похорон, и все это время, невзирая на энергичные протесты Эбби, Кермит жил у Фишеров.

Для Миранды, хорошенькой аккуратной девочки с двумя тугими косичками, грациозными движениями и безупречными манерами, он был существом из другого мира, его присутствие в доме вызывало в ней непонятный, волнующий трепет.

Прошло немало дней, прежде чем они стали общаться. Она уже не помнила, как это началось. Наверное, с ее стороны толчком послужило все-таки не сочувствие, а любопытство. Несмотря на трагизм ситуации, Кермит внес в ее жизнь свежесть и обаяние новизны.

Миранде довелось узнать подробности того, что произошло с отцом Кермита. Его выгнали с фабрики, и от отчаяния он бросился под поезд. Тогда Миранда не догадалась спросить, что это была за фабрика и какова причина увольнения.

После Кермиту почти не пришлось учиться, он закончил только начальную школу и теперь перебивался случайными заработками.

Сейчас Миранда вспомнила о том, что он никогда не пытался наняться на фабрику отца Дилана, хотя там часто требовалась рабочая сила.

Все эти годы они время от времени виделись, разумеется, втайне от Эбби Фишер, которая немедленно запретила бы эти встречи. Кермит никогда не назначал Миранде свиданий, просто подлавливал ее то тут, то там, когда она, случалось, выходила из дому без матери. Иногда девушке казалось, что он дежурит под ее окнами.

Сперва это были просто дружеские встречи, но когда Кермиту исполнилось шестнадцать, его накрыла волна безудержной властной любви.

Несмотря на то, что его путь был изматывающим и трудным, что ему приходилось бороться за каждый новый день, а она существовала под крылом любящих родителей, в почти тепличных условиях, они были чем-то похожи. Ни ей, ни ему не нравилась жизнь, которой они жили, и оба втайне от окружающих мечтали о чем-то другом.

Однажды Кермит обмолвился, что давно покинул был Галифакс, если б не она, и Миранда была вынуждена признаться себе, что страшится его отъезда и не хочет его терять.

Конечно, она догадывалась, что у него случались далеко не невинные отношения с другими девушками, что он давно постиг те стороны жизни, о каких она не имела понятия. Но его сердце неизменно принадлежало ей, и, похоже, то был единственный якорь его одинокой бродячей жизни.

Понимая, что они слишком разные, что она никогда ему не достанется, Кермит все-таки продолжал о ней мечтать.

Миранда выросла в атмосфере, полной рассказов отца о пациентах и их болезнях, бесконечных недомоганий матери (помогавших Эбби Фишер держать дочь на коротком поводке), а Кермит никогда не болел, и его мускулы, равно как и воля, были тверды, как железо. Он с детства привык участвовать в уличных драках и пережил немало опасных приключений.

— Я собираюсь записаться в армию, — сказал Кермит, и Миранда вздрогнула.

Странно, что сегодня она дважды услышала это, причем от столь непохожих людей, как Кермит Далтон и Дилан Макдафф! Она, не выносящая вида крови, ран и увечий, как и упоминания о них!

Ей хотелось закричать и топнуть ногой. Какой смысл в кровавой бойне?! Отец Миранды говорил, что для сильных мира сего война — раздолье, широчайшее поле деятельности, тогда как простые люди вынуждены страдать и умирать.

— Зачем тебе это? Долг перед Родиной? — спросила она, полная презрения к никчемному показному героизму.

Он усмехнулся.

— Нет, долг перед самим собой.

Брови Миранды поползли вверх.

— Разве война — это что-то личное?

— То, что волнует человека, это всегда что-то личное.

— Почему тебя должна волновать война?

— Потому что я мужчина.

— Я не хочу, чтобы ты шел на войну. На мой взгляд, это глупо. Кого ты собрался защищать? Даже мне известно, что Канаде ничто не угрожает!

В ответ Кермит произнес то, чего она никак не ожидала услышать:

— В данном случае твое мнение не имеет значения.

Высоко подняв голову, она посмотрела ему в глаза.

— Дилан Макдафф тоже сказал, что запишется в армию.

Кермит задохнулся от возмущения:

— Что этому неженке делать на фронте? Да его прикончат в первом же бою! А еще вернее он сам сбежит — обратно к своему папочке! Послушай, ты в самом деле намерена с ним встречаться? Если так, то…

— Мне пора, Кермит, — решительно перебила она, — я без того задержалась. И, пожалуйста, оставь свои угрозы при себе.

Спустя несколько минут Миранда вошла в квартиру, где с рождения жила вместе с родителями. Это был замкнутый мир, душный, тесный и поразительно однообразный.

Ковер в гостиной был вытоптан: кое-где из его основы торчали похожие на солому нити. Абажуры ламп потускнели от пыли, вышитые сиденья стульев поблекли. От потолка кое-где отвалилась штукатурка, некогда блестящие полы из широких дубовых досок потемнели. Из оконных щелей сильно дуло.

Колин Фишер не думал о быте. Он был настолько увлечен своей работой, что был готов проводить время в больнице даже за бесплатно (что нередко и делал). Что касается Эбби Фишер, та была свято уверена в том, что все чудесным образом переменится с замужеством дочери.

А Миранда? Она просто не могла ничего изменить. Во всяком случае, так ей казалось.

— Почему так долго? — тусклым голосом произнесла лежавшая на тахте мать.

— В аптеке была очередь, — привычно солгала Миранда.

Такой «привычной лжи» на ее памяти было много. Например, когда она притворно сочувствовала материнским недугам. Когда на словах потакала желаниям родителей, понимая, что в реальности ни за что не захочет их исполнять.

Однако сейчас она была намерена сказать правду, будучи уверенной в том, что такая правда отвечает интересам матери:

— Мама, Дилан Макдафф пригласил меня в кино. Мне можно пойти?

Мгновенно приподнявшись, Эбби Фишер спросила:

— В кино? Дилан Макдафф? А кто это?

— Сын Грегори Макдаффа, владельца бисквитной фабрики, — небрежно произнесла Миранда.

— А где ты с ним познакомилась? — Эбби не была намерена отступать от своих принципов даже под страхом смерти. — Неужели на улице?!

— В аптеке. Он стоял за мной в очереди, и мы разговорились. Он недавно вернулся из Торонто, где получал образование.

— Не думаю, что у этого человека могут быть серьезные намерения. Он наверняка избалован женским вниманием.

— Он показался мне скромным, даже застенчивым.

— Почему он с тобой заговорил?

— Потому что я красива, — в голосе Миранды не было ни тщеславия, ни кокетства, лишь холодная уверенность. — Мама, если я не приму приглашения Дилана Макдаффа, то никогда не узнаю о его намерениях. В том, что девушка идет в кино с молодым человеком, нет ничего необычного, а тем более — страшного.

Эбби задумалась. Способен ли богатый юноша жениться на красивой, но не слишком обеспеченной девушке? Ей хотелось верить в чудеса такого рода, хотя она не сомневалась в том, что жизнь — это пьеса, где все развивается не хаотично, а по определенному сценарию и где каждый актер играет определенную роль, а потому испытывать судьбу не только неразумно, а даже глупо.

— Ладно, — сдалась она, — ты можешь пойти. Только возвращайся домой сразу после кино!

Миранда встрепенулась. Сам того не подозревая, Дилан Макдафф уже подарил ей глоток свободы! Подумав об этом, она испытала к нему, человеку, которого почти не знала, неожиданно теплое, почти нежное чувство и поняла, что с нетерпением ожидает их встречи.