Ярлык Великого Хана

Глава 24

Того же лета 6847 (1339) убиен быстькнязь Андреи Мстиславичь от своего братанича Василья Пантелеева сыне, месяца июля в 23 день. Владимирская летопись.

Двадцать третьего юля в Козельске все было готово ко встрече карачевского князя. Тит Мстиелавич, последние дни находившийся в совсем подавленном настроении, почти ни во что не вмешивался, предоставив действовать своим сыновьям. Впрочем, цепляясь за слабую надежду на мирный исход переговоров, он настрого приказал, чтобы Василий был встречен с подобающим почетом и не мог заметить ничего похожего на расставленную ему западню.

Посоветовавшись с Андреем Мстиславичем, княжичи Святослав и Иван решили сотню пеших воинов, вооруженных копьями и мечами, поставить на княжьем дворе, как бы для торжественной встречи гостя. В момент въезда Василия они должны были построиться двумя рядами от ворот к крыльцу, а потом, во время совещания князей,– разойтись, но оставаться тут же, ожидая дальнейших приказаний. На заднем дворе, в конюшнях и овинах, стояла сотня оседланных лошадей, и частью при них, частью в смежных помещениях находилось еще сто воинов, котрым настрого было приказано до поры не высовываться наружу. Там же были размещены пятьдесят конных дружинников звенигородского князя, прибывшего накануне, в сопровождении небольшое свиты и обоих сыновей.

Никому не было известно, когда именно приедет Василий Пантелеймонович, а потому к десяти часам утра, на всякий случай, все были уже на своих местах. Но проходил час за часом, одетые в доспехи воины изнывали от зноя, а карачевский князь не появлялся.

Наконец, около двух часов дня, с наблюдательной вышки сообщили, что со стороны Карачева показалась группа всадников. Вокруг княжеских хором все пришло в движение, забегали княжичи, расставляя людей и отдавая последние распоряжения. Через несколько минут сотня обливающихся потом воинов, сверкая на солнце начищенными шлемами и остриями копий, вытянулась через двор двумя длинными шеренгами. Едва только, по команде Святослава Титовича, стены этого живого коридора выровнялись и неподвижно застыли на месте,– в настежь открытые ворота шагом въехал небольшой отряд карачевского князя. А впереди всех, блистая богатством наряда, ехал Василий Пантелеймонович. На нем был расшитый золотом малиновый, с перехватом, кафтан, темно-синие шаровары, Узорчатые сафьяновые сапоги, со слегка загнутыми кверху носками, и низкая соболья шапка. На груди сверкала драгоценная овальная панагия с эмалевым изображением архангела Михаила, а на поясе висела кривая сабля, богато изукрашенная золотом и самоцветами.

Его аргамак Садко тоже был убран нарядно: под отделанное золотом и слоновой костью седло был положен темно-зеленый, расшитый бисером чепрак с бахромой; уздечка и оголовье сверкали золотом, а массивная шейная цепь, составленная из золотых щитков и крупных аметистов, дополняла убранство коня.

Сзади ехала небольшая свита, тоже богато одетая, и наконец, на статных гнедых конях, следовал отряд дружинников,– молодец к молодцу, все в одинаковых темно-зеленых кафтанах и при саблях.

При виде этого великолепия княжич Святослав посерел от зависти, но несколько утешился, пересчитав приезжих.

– Всего тридцать пять человек,– шепнул он стоявшему рядом брату,– и притом без доспехов, с одними саблями. В случае чего ни один отсюда не уйдет!

Подъехав к крыльцу, Василий спешился и обнял по очереди вышедших навстречу дядей, а потом и всех двоюродных братьев. Несмотря на внешние проявления радушия, он сразу почувствовал в приеме какую-то странную натянутость. Тит Мстиславич был необычно суетлив и явно растерян, княжичи глядели исподлобья, и только лишь Авдрей Мстиславич был, по обыкновению, благостно-спокоен, явно стараясь преувеличенной сердечностью прикрыть общую неловкость.

Когда после обмена приветствиями князья вошли в хоромы, Никита, который умышленно задержался возле своих людей, мрачно оглядел двор. Ежели тут сотня вооруженных до зубов воев поставлена открыто, – почитай, но менее того по разным углам попрятано»,– подумал он. Подозвав боярского сына Лукина и Лаврушку, он тихо сказал им:

– Коней не расседлывать и держать у крыльца, а ежели кто станет приставать, скажете, что такова воля нашего князя, который тотчас после совещания мыслит ехать обрат. Зорко поглядывайте по сторонам, и коли кто попробует закрыть ворота, того не допущайте. Ну, а во всем прочем действуйте, как у нас было говорено. Я, Гринев и Софонов будем неотлучно при князе, а ты, Лукин, оставайся снаружи и в случае чего пришлешь ко мне Лаврушку. Ну, с Богом! – С этими словами Никита подтянул саблю и отправился догонять Василия.

Козельские и карачевские дружинники разошлись между тем по двору и вступили в оживленные разговоры. Лукин, как бы прогуливаясь, обошел двор, прощупал взглядом все закоулки, но ничего подозрительного не заметил. Когда он заканчивал круг, из дома вышел княжич Святослав и, увидя, что гости поставили своих коней прямо у крыльца, понял, что им сделано важное упущение: лошадей следовало, конечно, отослать подальше, а это было невозможно, ибо в конюшнях и на заднем дворе карачевские коневоды сразу обнаружили бы засаду. С минуту подумав, княжич подозвал одного из своих дружинников, вполголоса отдал ему какое-то распоряжение и возвратился в хоромы.

Дружинник послонялся немного по двору, кое с кем перемолвился словом, а потом, будто невзначай, подошел к воротам и начал было закрывать их. Но не спускавший с пего глаз Лукин загородил ему дорогу.

– Почто ворота зачиняешь? – насмешливо спросил он.– Али опасаешься, что войско ваше со двора утечет?

– А тебе что?– огрызнулся дружинник.– Велено мне, вот и зачиняю!

– Кем это велено?

– А хотя бы княжичем нашим.

– Покуда здесь находится князь наш и государь заемли Карачевской, его воля тут всех выше. А от него не было приказу ворота зачинять!

Дружинник замялся в явной нерешимости. Видя это, Лукин примирительно добавил:

– Для вашей же пользы говорю. Сейчас поглядишь, как нам открытые ворота спонадобятся.

Действительно, через несколько минут во двор въехала телега с лежавшей на ней сорокаведерной бочкой.

– Эй, ребята!– крикнул Лукин,– Князь Василей Пантелеич жалует вас бочкой горелки! Скатывай ее наземь в угощайся, кто в Бога верует!

Козельцы не заставили себя уговаривать, и скоро ковш с крепкой водкой заходили по рукам. Когда, часа через пол, княжич Святослав, заслышав снаружи пение и крики, вышел на крыльцо, он в первый момент едва но задохнулся от гнева. Но узнавши, в чем дело, и заметив, что карачевские тоже вдребезги пьяны,– не только успокоился, но и обрадовался.

«Эк ладно все обернулось,– подумал он.– Карачевцы напились, кажись, все до единого, и теперь мы с Василием схотим, то и сделаем. Сам пособил нам своею бочкой!» Постояв на крыльце и с поощрительным видом полюбовавшись идущей во дворе гульбой, Святослав Титович снова ушел в хоромы.

Василия и его спутников между тем провели в трапезную, где их встретила хозяйка, княгиня Дарья Александровна,– женщина лет пятидесяти, слегка располневшая, но моложавая. Лицо се было бледно, и в глазах, казалось, застыл испуг. Когда же Василий, почтительно поздоровавшись с тетушкой, поднес ей драгоценную застежку и пару серег с крупными брильянтами, она, пролепетав несколько слов благодарности, залилась вдруг слезами и, сославшись на сильное недомогание, покинула трапезную. Наступившее неловкое молчание нарушил Андрей Мстиславич.

– Сестрице со вчерашнего дня неможется,– сказал он, только и поднялась с постели, чтобы тебя достойно принять, братанич дорогой! Да вот, видать, от жары сомлела.

– Ну, стоило ли,– пробормотал Василий, который за всем этим начал чувствовать что-то неладное,– я ведь человек свой…

– Ты уж извини ее, Василей Пантелеич,– деревянным голосом сказал каязь Тит.– Мы уж тогда сами, без хозяйки… Сделай милость, выпей да закуси с дороги, а о Делах после потолкуем.

Слуги наполнили кубки, однако никто не пил, ожидая слова хозяина. Ему следовало поднять здравицу за Василия Пантелеймоновича, как за старшего из князей, но ввиду предстоящего разговора Тит Мстиславич не находил в себе силы на подобное лицемерие и мрачно молчал.

– Ну, что ж, выпьем за дорогих гостей,– наконец выдавил он,– за то, чтобы все дела промеж пас решались миром и цвела бы наша родная земля.

Услышав эту здравицу, карачевцы недоуменно переглянулись, а лицо Василия сразу нахмурилось. Но он сейчас же взял себя в руки и первым осушил свой кубок. Все остальные последовали его примеру. Слуги снова наполняли чарки, но беседа не налаживалась и к закускам почти никто не притрагивался.

– Что ж, давайте говорить о делах,– сказал наконец Василий, которому надоело это томление.– Времени у насмало, я хочу засветло в обрат выехать.

Карачевцы ожидали, что Тит Мстиславич станет уговаривать их князя остаться на ночлег, но в нарушение всех обычаев гостеприимства он этого не сделал, а лишь сказал, ни на кого не глядя:

– Ну, коли так, можно и о делах…– и приказал слугам убрать со стола и больше не возвращаться.

Вскоре в трапезной, кроме Василия и четверых его дворян, остались князья Мстиславичи, человек шесть их приближенных, звенигородский архимандрит Зосима и пятеро княжичей. Из последних выделялся саженным ростом и богатырским сложением двадцатилетний Федор Звенигородский. Младший брат его, Иван, совсем еще юноша, тоже был высок и крепок, тогда как из троих козельских княжичей только младший, Федор, обладал вышесредним ростом и приятной внешностью.

За стол сели все старшие, остальные разместились на боковых лавках, а кто и стоя. Никита, давно понявший, что здесь назревает что-то весьма серьезное, стал, вместе с Софоновым, за спиной Василия, по бокам которого сидели боярин Тютин и воевода Гринев, а прямо напротив, через стол,– князь Андрей Мстиславич.

– Ну, начнем,– сказал Василии, после того как все заняли свои места и архимандрит прочел краткую молитву.– Коли я правильно понял, наиболее всего тебя, Тит Мстиславич, и тебя, Андрей Мстиславич, заботит судьба молодших сынов ваших. Всем ведомо, что, по обычаю, каждый удельный князь сам печется о детях своих и устраивает их, как может, на землях своего княжества. А посему мог бы я вам сказать, что не моя это печаль и не мое дело. Однако думаю и скажу иное: желая быть вам добрым родичем, а такоже блюдя волю деда моего, завещавшего нам жить меж собою дружно и без раздоров,– готов я от себя выделить младший княжичам вашим добрые вотчины, дабы всякий из них володел своим городом. Ивану твоему, Тит Мстяславич, полагаю дать город Серпейск с уездом, а Ивану Звенигородскому – город Кроны. Вотчичи ваши по отцам наследуют Козельск в Звеиигород, стало быть, из возрастных остается Федор Козельский. И его не забуду. Жду, что невдолго будут у меня новые земли, а коли то не сбудется,– дам ему город Лихвин. С тем каждый из сынов ваших будет не простым вотчинником, а князем, как подобает всякому отпрыску высокого рода нашего. Однако же, как разумеется из духовной грамоты князя Мстислава Михайловича, которая для нас всех есть нерушимый закон,– все эти новые Княжества остаются частями единой Карачевской земли, и их князья не выходят из воли общего государя – великого князя Карачевского. Мыслю, что такое решение всем вам будет по сердцу и закрепит промеж нас доброе согласие. А ежели имеются у вас еще какие пожелания,– готов их выслушать.

Можно было ожидать, что беспримерная щедрость Василия вызовет со стороны молодых князей и их отцов поток благодарностей. Однако, вместо них, последовало гробовое молчание. Тит Мстиславич, совершенно уничтоженный царским великодушием преданного им племянника, сидел растерянный и бледный. Но вес глаза были устремлены на него, а среди приближенных Василия все явственнее слышался ропот возмущения. Молчать дальше было невозможно, и князь Тит, с таким чувством, словно бросается в бездонную пропасть, забормотал:

– На добром слове тебе спасибо, Василей Пантелеич. Нам бы, вестимо, лучшего и желать нечего… Только, видишь ты, какое тут дело… Все, брат, по-иному теперь оборачивается. Кабы раньше Я о тебе правильно понимал, не бывать бы этому… Ну, а теперь уже дело сделано, и хоть и сам не рад…

– Какое дело, Тит Мстиславич? – недоуменно спросил Василий.– О чем говоришь ты, Христос с тобой?

– Воля хана Узбека… Сам разумеешь, Василей Пантелеич, супротив его воли не пойдешь…

– При чем здесь хан Узбек?– начиная догадываться, крикнул Василий.– Что за околесицу плетешь ты, Тит Мстиславнч? Сказывай все толком!

– Принеси сюда ярлык, Святослав,– упавшим голосом сказал князь Тит.

Княжич Святослав быстро вышел в соседнюю горницу и сейчас же возвратившись, со злорадной улыбкой положил на стол, перед Василием, развернутый пергамент с ханской тамгой.

*Вотчич – старший сын, наследник.

**Тамга – печать.

Бледный, но сохраняющий полное самообладание Василий внимательно прочел документ с начала до конца, потом встал и с презрением взглянул на сжавшегося в комок козельского князя.

Знал я твое естество, Тит Мстиславич, – медленно чтобы подавать бушевавшее в груди бешенство, сказал он,– но не думал все же, что жадность да зависть доведут тебя до такого… Торг совершил ты важный: и меня, и совесть свою продал татарам, стяжав за то ханскую милость, а заодно и отцово проклятье!

Не бывать тому!-крикнул Никита, становясь рядом с Василием.– Вся земля наша за тебя встанет, Василей Пантелеич! Мы тебя в обиду никому не дадим!

– В том сумнения не имею,– сказал Василий,– но кровью народной не хочу я приправлять кашу, которую князья заварили! В деле этом есть и иные пути. Но, допрежь всего, желаю я знать, кто здесь изменник мне, а кто друг. Что скажешь ты, Андрей Мстиславич?

А что тут говорить?– ответил князь Андрей, обеспокоенный тем, что Василий не выходит из рамок благоразумия. Ханская воля для нас закон. Да и по старшинству Тит Мстиславич среди нас первый, стало быть, ему и княжить в Карачеве.

– И это говоришь ты, по своей доброй воле крест мне целовавший?!

– А ты припомни, как дело-то было: я крест целовал из воли твоей не выходить, доколе ты останешься большим князем в Карачеве, и своего крестоцелования я не порушил. А ныне, велением хана, большой князь наш не ты, а Тит Мстиславич!

– Теперь разумею! – воскликнул Василий.– Целуя мне крест, ты знал уже, что для меня яма вырыта! И другое мне ясно: рыл ее князь Тит, а ты ему указывал! И тем временем, без сумнения, ему самому яму готовил!

– Богом тебя прошу, братанич,– окрепшим голосом сказал Тит Мстиславич, – давай любовью это дело покончим! Как на духу тебе говорю: коли мог бы я сделанное воротить, иного и не желал бы. Но уже не воротишь! Выбирай себе любой удел,– хоть Елец, хоть Козельск, а то и оба вместе. И во всем тебе полную волю дам,– не старшим, а равным тебе буду!

– Эх, Тит Мстиславич, жалко мне тебя, ибо вижу: не ведал ты, что творил, и сам попал в сети иуды! Однако милости от тебя принимать не хочу, ибо мое принадлежит по праву! И от того права я не отступлюсь! Не знаю, чем вы хана Узбека обманули, но я самолично поеду в Орду и обман тот выведу на чистую воду.

Эти слова окончательно убедили князя Андрея, что дело принимает совсем нежелательный для него оборот. Вопреки его расчетам, Василий держал себя в руках и не допускал нечего могущего навлечь на него гнев хана. Пусть даже в Орде он потерпит неудачу и Узбек оставит княжение за Титом,– все равно это рушило весь его, Андрея Мстиславича, план: показать Узбеку духовную грамоту отца он не сможет, ибо это значило бы возвратить карачевский стол Василию. А без помощи этой грамоты невозможно будет свалить Тита Мстиславича… Нет, надо во что бы то ни стало вызвать Василия на какое-либо безрассудство, могущее опорочить его в глазах хана, или все погибло! Придя к такому решению, князь Андрей вызывающе сказал:

– Это не мы обманули Узбека, а ты сбираешься его обмануть! В том, что князь Тит есть старший в роду нашем, никакого обману нет, потому хан и дал ему ярлык. Что же, езжай теперь в Орду и скажи Узбеку, что у тебя глаза краше, чем у Тита Мстиславича, и потому, дескать, тебе пристало быть большим князем!

– Зачем говорить о глазах? – сказал Василий, бледнея от возмущения, но все еще сдерживаясь.– Я ему лучше о своих правах скажу.

– Говорить о правах мало, их надобно доказать! А чем ты их доказывать станешь?

– Допрежь всего духовной грамотой великого князя Мстислава Михайловича, которую все вы добро знаете.

– А где она у тебя, эта грамота? Покажь ее нам, может, и мы тогда в твои права уверуем!

Василий внезапно понял все до конца, и рассудок его помутился от бешенства. Сдавленным голосом он крикнул.

Так вот о каком вещем сне твоем Шестак гонцов посылал. Не всякий вор додумается татьбу совершить во время крестоцелования! И Бог еще тебя, святотатца, терпит. Но ты вот что запомни: пособник твой уже сидит у меня закованный в подвале и завтра же, как ворочусь в Карачев, велю его повесить! А после придет и твой черед!

– Ты сперва воротись в Карачев, а потом уже нас вешай – забыл, видно, что не мы в твоих руках, а ты в наших!

*Татьба – воровство.

– Вязать его,– вскакивая, крикнул Андрей Мстиславич. – Зови сюда людей, Святослав!

Святослав Титович кинулся к двери, но воевода Гринев успел поймать его за руку и рванул так, что тщедушный княжич отлетел к противоположной стене. Одновременно Федор Звенигородский бросился сбоку на Василия. Но Никита, бывший все время начеку, страшным ударом кулака в лицо опрокинул великана навзничь.

– Вижу, что мы в западне,– крикнул Василий,– и может, живыми отсель не выйдем! Но суд над тобою, гадина, я совершить успею!

Мгновенно он выхватил саблю, и князь Андрей Мстиславич рухнул на пол, с головой, рассеченной надвое. На секунду все остолбенели, потрясенные случившимся. Все, кроме Никиты.

К лошадям!– крикнул он.– Выбегай с другими во двор, Василей Пантелеич, а я этих попридержу, коли будет надобно.

– Без тебя со двора не выеду! – бросил Василий, выскакивая с Гриневым и Софоновым из трапезной. Кое-кто ринулся было им вдогонку, но загородивший собою выход Никита выхватил саблю, а Тит Мстиславич крикнул страшным голосом:

– Довольно крови! Всем оставаться на месте! Княжич Святослав начал горячо возражать отцу, но что именно говорил он, Никита не слышал, ибо, воспользовавшись заминкой, поспешил вслед за Василием и на крыльцо выбежал почти одновременно с ним.

На дворе дым стоял коромыслом, и на первый взгляд казалось, что тут не сыскать трезвого человека. Однако это было не так: карачевские дружинники, как им наказывал Никита, усердно угощали козельцев, но сами пили мало и лишь прикидывались пьяными. Увидев своего князя, с обнаженной саблей выбежавшего на крыльцо, все они мгновенно вскочили на ноги, и, прежде чем хмельные козельцы успели что-либо понять, весь небольшой отряд Василия был уже на лошадях и мчался по направлению к воротам.

– Не выпускать их! – крикнул княжич Святослав, выбегая из дома. – Они звенигородского князя убили! Запереть ворота и схватить всех!

Трое или четверо козельских, трезвее чем остальные, кинулись наперерез поздно: налетевшие всадники сбили их с ног и, вырвавшись во весь опор понеслись через посад к карачевскому шляху.

– Конную сотню в погоню! Чтобы ни один живым не ушел!– услышал сзади Никита, последним проскакивая в ворота.

Без помехи миновав окраину Козельска, отряд понесся к левому берегу Жиздры. Проскакав с версту, Василий обернулся и сразу увидел погоню: человек полтораста всадников, которые, несомненно, воспользовались более короткой дорогой, внезапно появились не сзади, а сбоку, из-за бугра, с явным намереньем прижать беглецов к реке.

Дорога до ближайшего брода, который находился отсюда верстах в двух, шла по открытой местности, н только по ту сторону Жиздры начинался густой лес, изрезанный глубокими оврагами. Там уйти от преследованья было уже не столь трудно, и теперь все зависело от того, кто раньше успеет доскакать до переправы.

Отдохнувшие кони летели как ветер, но вскоре Василию стало очевидно, что козельцы успеют перерезать им путь и что прядется принять неравный бой в самых невыгодных условиях, имея за спиной обрывистый берег реки, исключающий возможность отступления. Он уже начал выбирать глазами наиболее подходящее для сражения место, как вдруг заметил, что через брод, до которого теперь оставалось не более полуверсты, движется большой отряд всадников. Их было не менее пяти сотен, ибо хвост колонны еще терялся в лесу, по ту сторону Жиздры, а голова уже выстраивалась в боевой порядок, в каких-нибудь трехстах шагах. От нее отделился всадник в блестящих доспехах и поскакал навстречу карачевскому отряду.

– И тут засада!– крикнул Василий, круто осаживая коня.– Ну, что ж! Живыми не дадимся!

– Воля твоя, князь, а я с таким противником драться не стану,– усмехаясь, сказал Никита.

– Не станешь?– воскликнул Василий, не веря своим глазам. – От тебя ли я это слышу?

– Вестимо, от меня! А ты погляди хорошенько впредь, может, и сам биться не схочешь!

Василий глянул на приближающегося всадника в доспехах, и к несказанному удивлению своему узнал в нем воеводу Алтухова.

– Так это наши!– радостно воскликнул он. – Каким чудом ты здесь оказался да еще и с войском, Семен Никитич?

– Чуя недоброе, сговорились мы с Никитой Гаврилычем, что выступлю я следом за вами с шестью сотнямивоев и обожду в этом лесу, что дальше-то будет. И вижу не зря мы это удумали!

– Спаси Христос вас обоих! Кабы не это, никто из сегодня живым бы не был. Уже окружали нас козельские воры!

– Видал я, потому и вышел из лесу вам навстречу. Теперь у них сразу весь пыл пропал,– усмехнулся Алтухов, показывая рукой на козельскую сотню, которая карьером уходила в сторону города.– Что же стряслось в Козельске-то с вами?

Василий в коротких словах посвятил воеводу во все происшедшее. Алтухов был потрясен его рассказом.

– Господи, что же будет-то теперь?– промолвил он.– А к ярлыку ихнему ты хорошо ли присмотрелся? Может, это обман был, чтобы ты им добром Карачев оставил, а сам на удел пошел?

– Нет, ярлык будто правильный. Ханская тамга на месте, и, видать, писано в Орде.

– Коли есть какое сумнение, можно поглядеть,– сказал стоявший сбоку Софонов, запуская руку запазуху, – Вот он, ярлык-то! Я, как выбегали из трапезной, прихватил его, для всякого случая, со стола!