Ястреб над океаном

Эпилог

Миноносец «Кэртридж», принадлежавший ко второму отряду прибывших крейсеров, собирался на рекогносцировку на север.

И в самом деле было очень важно, чтобы «Колорадо» и «Монтана», подкрепленные теперь крейсерами «Теннеси» и «Вашингтон» и образующие передовой отряд американского флота, были вовремя осведомлены о всяком новом приближении неприятеля. Нужно было предвидеть, что другие японские суда находились на пути к Мидуэю и попытаются отомстить за большое поражение, нанесенное им в прошлую ночь!

В отвоеванной крепости кипела теперь работа, как в муравейнике.

С крейсеров высадили до 50 канониров, которые лихорадочно работали над исправлением трех орудий большого калибра, сброшенных с лафетов, но признанных неповрежденными. Боевые запасы были доставлены с судов. Другие матросы чинили железнодорожный путь в крытой дороге – одним словом, старались подготовить крепость к новой атаке, если бы превосходящие силы неприятеля вынудили американский авангард примкнуть к бронированной эскадре, отступив от крепости.

В то же время крейсера быстро принялись за главную работу – возобновление запасов угля.

Между островом и каждым из крейсеров установили прибор Темперлея, дающий возможность судам снабжать друг друга во время пути углем в открытом море. И наполненные углем корзины двигались, скользя вдоль двойных кабелей, возвращавших на остров пустые корзины.

Было пять часов вечера.

Лейтенант, командовавший «Кэртриджем», спустился с «Колорадо», где командир Гезей нашел нужным сделать свои распоряжения лично, так как миноносец должен был провести последнюю ночь в авангарде.

Морис Рембо следовал за ним, совершенно растерянный.

Он вернулся из крепости, где блуждал повсюду, отыскивая безнадежно ту, которая была для него душой этой опустошенной крепости.

Он не мог проникнуть в совершенно засыпанное машинное отделение. Нужно было несколько часов усиленной работы для того, чтобы очистить вход от обломков. Ему дадут знать на «Колорадо», когда сложная работа по укреплению свода будет закончена.

Но молодой француз не ожидал ничего нового от этого посещения машинного отделения.

Можно было, не проникая внутрь, позвать из-за развалин, засыпавших вход. И он огласил именем Кэт и ее старой гувернантки разрушенные своды. Никто ему не ответил, и он был уверен, что в этом редуте, служившем когда-то центром крепостной жизни, находилось только тело несчастного майора.

Морис Рембо, пораженный горем, которое все разделяли с ним, слушал, как во сне, отдаваемые при нем приказания.

При прощании лейтенант-командир заметил:

– На скале, обозначенной на наших картах в шести милях на норд-норд-осте и которую я заметил, проезжая невдалеке – не видно гидрографического сигнала, установленного там. Вероятно, японцам было на руку уничтожить его и таким образом помешать выверке прицела крепостных орудий. Быть может, нужно восстановить этот сигнал – я ведь буду проходить мимо…

– Вы правы, Смит, – он служил прицелом для канониров с башен. Он состоял, вероятно, из простого столба, который легко поставить…

– Кстати, – сказал командир, обращаясь к молодому французу, – на этой скале вы укрылись после кораблекрушения «Макензи». Вы рассказывали мне, господин Рембо, что воспользовались верхней дощечкой сигнала для руля на вашей лодке?

Молодой француз как бы проснулся. Он услыхал только: скала… убежище в день кораблекрушения…

И вдруг он вспомнил свой разговор с Кэт накануне отъезда на аэроплане.

Она заставила его рассказать более подробно, чем раньше, все перипетии гибели «Макензи». И так как из амбразуры каземата, где они находились, видна была упомянутая скала, то она взяла бинокль отца и стала искать из-за полуоткрытой ставни, маленькую точку скалы.

Наконец она нашла ее и заметила:

– Как таинственна медленная работа сил природы! Миллиарды и миллиарды инфузорий работали веками на дне морском для того, чтобы воздвигнуть из воды скалу, и этот труд бесконечно малых существ повлиял на судьбу человека!

Он не пробовал тогда вникать в высказанную ею мысль, решив, что она имела в виду спасение потерпевших крушение на «Макензи».

Теперь он понял.

Она любила его и под судьбой человека подразумевала свою судьбу, так как убежище в скале спасло человека, которого ей суждено было полюбить.

Все эти воспоминания, воскресшие с такой ясностью в мозгу, вдруг озарили его.

Перед взором мелькнуло светлое, ясное видение – Кэт ждала его там, на затерянной скале!

Качаясь в лодке, куда ее посадил капитан Бродвей для того, чтобы спасти ее во время взрыва крепости – она, наверное, вспомнила в своем отчаянии об этом островке. Она направилась туда не столько для спасения от японских миноносцев, сколько для того, чтобы найти там что-нибудь, напоминавшее любимого ею человека.

Морис Рембо больше не сомневался. Что-то вроде телепатической связи, не отрицаемой теперь наукой, установилось между ним и другой душой, которую он чувствовал в своей душе.

Он быстро поделился своей мыслью с командиром.

И только из сочувствия к горю француза командир сделал вид, что поверил в возможность этого предчувствия.

Пригласив командира миноносца, находившегося уже на вельботе, собиравшегося сопровождать «Кэртридж», дядя Кэт попросил его взять с собой инженера. Пока Морис Рембо спускался по трапу, как автомат, Гезей вполголоса в нескольких словах сообщил лейтенанту о душевном состоянии инженера.

Скала вырастала на их глазах. Стоя на носу миноносца, Морис Рембо испытывал непонятное волнение, точно его кто-то загипнотизировал. Кэт там!

Он был вполне убежден в этом.

Когда он закрывал глаза, ему казалось, что он видит ее, и все его существо с невероятной силой стремилось к этой точке.

Если же он ошибся и стал жертвой галлюцинации – что-то навеки умрет в его душе.

Скала уже близко. «Кэртридж» замедлил ход.

Командир приказал спустить на воду маленькую шлюпку с двумя матросами, предназначенную исключительно для француза, которому он хотел облегчить тягостное путешествие. Сидя у руля, Морис Рембо искал глазами расщелину в скале.

Он направил к ней лодку, без всякого колебания вошел в небольшую бухту, где он провел с Фостером целый день, наблюдая за японскими судами, и вдруг… испустил безумный крик…

Он увидел там белое пятно, прислонившееся к скале и выделявшееся на темном фоне гранита, это пятно двигалось…

В это самое время в ответ на его крик послышался потрясающий до глубины души возглас:

– Морис!

И он бросился туда, не имея сил произнести ни слова. Он схватил девушку в свои объятия и отнес ее в лодку; золотистые локоны ее рассыпались по плечам. Она закинула обе руки на его шею, плакала и смеялась от радости…

– Морис… вы!

У присутствовавших при этом матросов навернулись на глаза слезы при виде отчаяния, так неожиданно перешедшего в радость. Они стали грести с удвоенной силой.

При выходе из расщелины девушка заметила миноносец и отодвинулась, краснея.

– Ах! Морис!

Теперь только он стал ее расспрашивать.

Неужели она была на этой скале одна – он не видал никого…

И действительно, с ней не было никого.

Где же лодка? А сопровождавшие ее?

Где же старая гувернантка, которая должна была находиться около нее…

Куда они девались?

– Бедная Оливия! – сказала она. – Я расскажу вам. Нет, ее не было со мной! Но где же Гиль и рулевой… вы их не видели? Разве они не в Мидуэе? – спросила она.

– Нет, – сказал он удивленно.

– Значит, они попали в руки японцев. Я боялась за них. Когда мы услыхали ночью пушечные выстрелы, то догадались, что это явились наши суда. И рано утром оба солдата решили добраться до Мидуэя; я умоляла их остаться и ждать. Но они уверяли, что видят много судов и наверняка американских… Суда могут уйти на восток, не подозревая, что мы здесь, – необходимо предупредить их, иначе мы лишимся единственной возможности покинуть эту скалу… Я объяснила, что останусь здесь. Они уехали, оставив немного припасов и обещая приехать за мной. Но когда вы появились здесь, я и не подумала, что это они вернулись сюда. Я вся была поглощена воспоминаниями о том, что напоминала мне эта скала, где я провела ночь так же, как и вы, и мне казалось порой, что вы сейчас появитесь здесь! Морис, и вы здесь, около меня! Да будет благословенно Небо!

Шлюпка причалила. Лейтенант судна был крайне удивлен.

Он был свидетелем необыкновенной уверенности молодого француза во время поездки к скале, и теперь эту уверенность оправдало присутствие мисс Гезей.

Он почтительно поклонился девушке, бледное лицо и блестящие от внутренней радости глаза которой еще увеличивали ее красоту. Он предложил к ее услугам всю каюту для приведения в порядок ее туалета и затем приказал плыть к Мидуэю.

– Я не верил никогда в явления телепатии, – сказал он совершенно преобразившемуся от счастья молодому человеку. – На этот раз я вынужден признать какой-то магнетизм, действующий на расстоянии, точно неведомый ток, дошедший от мисс Гезей к вам. Нельзя иначе объяснить вашу уверенность найти ее здесь… Мне говорили не раз о подобных явлениях, например случаи, когда люди узнавали о смерти родственника и друга, находившегося далеко, благодаря особому предчувствию, появляющемуся именно в минуту смерти или несчастного случая. Но настроенный скептически, я мог поверить этому только при наличности факта. Теперь я поверил…

Кэт поднялась на палубу с подобранными волосами, обрамлявшими ее лоб и небесно-голубые глаза. И оставленная морским офицером наедине с Морисом в рубке, она стояла с ним рука в руку и рассказывала ему о событиях, происшедших в Мидуэе за последние девять дней…

– Душа моя была полна надежды после вашего отлета, – сказала она. – Я следила за вами до самой крайней точки на горизонте. Ваша спокойная уверенность в момент отъезда, быстрота полета, – все обещало мне, что вы вернетесь… Но японцы, вероятно, также разделяли эту надежду, и с этого дня бомбардировка возобновилась со страшной силой. Первой жертвой пал лейтенант Спарк… Затем наши орудия на бастионе, расположенном против входа, были повреждены. И не опасаясь больше выстрелов с этой стороны, они подошли ближе, и их снаряды лишили эту часть крепости возможности защищаться. Казематы были очищены. Затем число раненых и убитых увеличивалось с каждым днем, и отец догадался, что Мидуэй не продержится до конца. Эта мысль ускорила его смерть. Его дыхание становилось все тяжелее, нужны были вдыхания кислорода, но доктор был убит накануне…

Она замолчала на мгновение и затем продолжала сдавленным голосом:

– Он взял меня за руку… благословил меня. Он был еще в полном сознании, когда я просила его благословить и вас… Он взглянул на меня своими впалыми глазами человека, не принадлежащего больше этому миру, и я почувствовала его немой вопрос… Я ответила рыдая: я люблю его… благословите нас! Я встала на колени, он положил свою руку на мою голову, и когда я подняла глаза, – душа его уже отлетела…

Кэт разразилась рыданиями и как бы ища инстинктивно защиты, положила свою голову на плечо жениха, страстно прижавшего ее к себе.

– На следующий день, – продолжала она, – все солдаты гарнизона продефилировали перед ним и целовали его лоб: он так желал… по старому обычаю Франции… Затем капитан Бродвей сказал мне, что наш каземат расположен над пороховым складом и поэтому лучше перенести тело отца в машинное отделение. Я сидела около него еще следующую ночь, но совершенно разбитая от усталости и волнения – я жила одними нервами. Тогда мне сообщили о смерти бедной Оливии… Ей также пришлось оставить свою комнату, находившуюся рядом с моей… Но она имела неосторожность вернуться в комнату за какими-то забытыми вещами, она не подозревала, что снаряд, наполненный ядовитыми газами, только что взорвался вблизи, и газы проникли в комнату. После того как она долго не появлялась, ее стали искать и нашли мертвой. Яд так быстро способствовал ее разложению, что пришлось уже в ближайшую ночь бросить ее в море. Мы вынуждены были хоронить таким способом всех наших покойников… Бедная Оливия – она жила у нас так долго… И какая смерть…

Кэт снова замолчала, устремив свой взор в прошедшее. Морис не сводил с нее глаз. Уверенность в своем отвоеванном счастье придала ее прекрасному лицу выражение какого-то спокойствия, подернутого печатью горя и слез. Ее бледное лицо напоминало своим чудным выражением «Жанну д’Арк во время коронации», которая, опершись на свое копье и забыв о воинственных похождениях, видит только завершение своего подвига: дофин, получает священное помазание и возведен в короли.

Кэт продолжала, и ее бесконечно нежный голос доносился как бы издалека:

– Я была в страшном беспокойстве об отце: я опасалась, что ежеминутно могут явиться и похоронить его таким же способом, как и всех остальных, и нельзя будет прийти на его могилу, помолиться, принести цветов. Но капитан Бродвей угадал мои мысли; он уверил, что для отца будет сделано исключение, потому что он надеется, на прибытие эскадры и можно будет перевезти тело в Калифорнию. Он распорядился приготовить гроб… Дальше я не знаю ничего из того, что произошло за последние двенадцать – пятнадцать часов. Я погрузилась в непреодолимый, глубокий сон и спала в кресле около него. Я вспоминаю только, точно во сне, затем явился капитан Бродвей раненый, с перевязанной рукой, и, взяв меня за руку, велел попрощаться в последний раз с отцом, сам поцеловал его после меня, затем мы спустились в грот. И в душе моей проснулись воспоминания о том, что мы пережили там вместе… Капитан объявил мне, что для него настал час исполнить данное моему отцу обещание – взорвать южный пороховой склад, так как японцы стали высаживаться на той стороне. Спустилась ночь. Он проводил меня к маленькой бухте, помог мне сесть в моторную лодку и приказал двум солдатам направить ее в противоположную от готовых к бою японских судов сторону. Затем вручил мне пакет с просьбой передать его жене…

Девушка замолчала, нервно вздрагивая при одном воспоминании обо всех пережитых ужасах.

– Дорогая, милая, – сказал молодой человек вполголоса, – какое счастье должно выпасть на вашу долю в будущем в награду за все это?

– Оно уже выпало на мою долю, – сказала она, вытирая наполненные слезами глаза. – Я хотела остаться. Но капитан уверял, что это было одним из последних желаний отца, – одним из последних приказов, который он обязан исполнить. «А вы, – сказала я ему, – что делаете?» Он печально улыбнулся. «Мой последний час настанет, когда вы услышите взрыв, – сказал он, – потому что приготовленная нами система взрыва посредством электричества повреждена снарядом и мне придется самому поджечь порох… Я не могу возложить эту обязанность на других… Командир судна должен, по закону, покинуть его последним… Прощайте, сударыня!»

– Какая благородная душа! – пробормотал молодой человек.

Она молчала со стесненным сердцем. Казалось, она снова переживала незабвенные минуты, когда, сидя среди ночи на хрупкой лодке, она ждала появления пламени, которое озарит гибель Мидуэя.

Какие мучительные минуты переживала она при мысли, что прах ее отца будет осквернен и что этот преданный человек только что покинул ее для того, чтобы обречь себя на такую трагическую смерть.

Бывают обстоятельства, когда люди, удовлетворяющие своим низменным инстинктам, кажутся ничтожными, но сколько величия и какую искру Божью они обнаруживают, когда проникнуты самоотвержением!

– Ах! Этот медленный, тяжелый, чудовищный взрыв! – сказала она чистым голосом. – Это пламя, казалось, унесло к небесам все души наших покойников… Море вздрогнуло и приподняло нашу лодку… Сопровождавшие меня люди в ужасе гребли, боясь привлечь внимание шумом мотора. Во мраке слышалось покачивание японских миноносцев, а главное – это ужасное одиночество, в котором я очутилась без вас… Морис! Какая ночь!

Если бы меня не поддерживала мысль о вас, – сказала она после новой паузы, – я послушалась бы моих проводников и вернулась в Мидуэй. Но я была уверена, что вы отыщете меня там, на этой скале, где прятались и вы, и что для меня безопаснее ожидать вас там, так как японцы не замедлили бы высадиться на развалины крепости… Я убедила солдат везти меня сюда… Очень жаль, что мне не удалось убедить их остаться со мной… После их отъезда я провела ужасные часы, спрятавшись за извилиной скалы, изгнанная из моего убежища поднявшимся морским приливом, ожидая ежеминутно увидеть высаживающихся японцев. Какая ночь!

Я прислушивалась все время к Мидуэю и надеялась только на вас… Я была уверена, что вы находитесь на одном из наших судов… И когда вы, Морис, действительно появились, я ждала вас. У любящих людей есть шестое чувство… Да, я ждала вас…

Он заключил ее в свои объятия, как бы защищая ее от самого воспоминания о пережитых ужасах, и передал ей в горячих словах бесконечное отчаяние, охватившее его, когда он не нашел ее в Мидуэе. Рассказал о своих поисках, призывах и упадке духа, в котором он находился до того момента, когда при нем упомянули об этой скале… Он напомнил Кэт ее замечание насчет работы инфузорий.

– Да, – сказала она, – так и нужно было понимать мои слова.

– У меня явилось предчувствие и затем уверенность, что вы находитесь там… Ах, мне кажется, что я вырвался из пропасти…

– И я здесь, около вас, среди лазури, как в тот день, когда вы улетели на вашей большой птице!

Они замолчали, прижавшись друг к другу в безмолвном счастье. Но в один из иллюминаторов рубки они увидели высокие трубы, мачты и позади скалистые стены.

Они подъехали к крепости. Командир Гезей, предуведомленный радиотелеграммой, ждал свою племянницу у трапа на «Колорадо».

Она бросилась в его объятия, и он долго прижимал ее к себе.

– Бедная Кэт! – говорил он. – Бедное дитя! Как ты бледна… И как изменилась… как давно я не видел тебя! Я оставил тебя беззаботной девочкой, а теперь ты – девушка, так много пережившая! Какое счастье, какое утешение для меня видеть тебя спасенной! Сколько горя перенесли все мы! Желаешь ли ты, чтобы я заменил тебе отца, мое бедное дитя?

Он говорил отрывочно, весь взволнованный, глядя на нее и восторгаясь ею.

Вместо ответа она снова обняла его. Затем, взяв Мориса Рембо за руку, она сказала:

– Вот мой жених, если вам угодно, дядя… Папа благословил наш брак перед… смертью…

– И я благословляю вас десять раз, моя дорогая! Господин Рембо, самый доблестный из всех встреченных мною до сих пор людей… Ему одному Америка обязана сохранением…

Но молодой человек медленно покачал головой.

– Нет, командир, – сказал он, – не обольщайтесь и не приписывайте бескорыстному героизму то, что было не более как выражением эгоистического чувства. Меня уже смутил адмирал, осыпая меня похвалами, совершенно незаслуженными. Мой длинный путь на аэроплане был моим путешествием к звезде, а моя звезда – это она…

По трапу поднялся гардемарин и, поклонившись девушке и отдав часть командиру, сказал:

– Работы по раскопке закончены. Можно пройти в главный каземат крепости.

– Вы видели… тело моего брата?

– Да, – сказал молодой офицер вполголоса. – Кажется, что он уснул… Взрывом его тело было сброшено с лафета, на котором он лежал; мы снова положили его на место…

– Велите принести флаг, – сказал командир, – комендант Мидуэя должен быть похоронен завернутым в американский флаг.

– Дядя, – сказала девушка, склоняясь к нему, – я желала бы, чтобы вышитый мной флаг, который развевался над крепостью, послужил для него саваном…

– Ты права, дитя мое… Он сам пожелал бы того же… – Затем он заявил твердым голосом, обращаясь к гардемарину: – Майор Гезей будет похоронен в крепостном знамени… Передайте всем судам приказ перевязать свои знамена, когда будет снят флаг с Мидуэя.

На низком лафете, со стальными станинами синеватого отлива, лежал майор Гезей в походной форме, с большим распятием на груди и прикрытый флагом Соединенных Штатов. Около распятия лежали два засохших цветка, перевязанные полинявшей лентой. Это были оба стебелька цикламена; снова соединенные вместе, они должны были символизировать в одно и то же время союз двух душ, узнавших друг друга здесь, и дань уважения тому, который благословил их…

Отец Кэт, сухой, костлявый и потерявший благодаря страшной открытой ране в грудь большую часть крови, почти не разложился. Его лицо цвета слоновой кости с жесткими седыми усами и закрытыми, окаймленными синевой глазами сохранило выражение строгости, еще усиливавшееся величием смерти на фоне окружавших его развалин.

Каземат, где был построен аэроплан, был весь в трещинах, с пошатнувшимися столбами, пустыми верстаками, неподвижными ремнями и безмолвными машинами, он производил впечатление развалин после землетрясения, а душа защитника Мидуэя, желавшего этого разрушения и распорядившегося об этом перед смертью, казалось, витала над этими развалинами.

Теперь в своем вечном сне он отдыхал от жизни воина, посвященной войне и пресеченной войной.

Капитан-командир и Морис Рембо оставили за собой право дежурить последнюю ночь у тела майора Гезея.

На рассвете его решили положить в гроб и после отдания последних почестей перенести на «Колорадо».

Им с трудом удалось убедить» Кэт после продолжительной молитвы у тела отца уснуть на несколько часов.

В два часа ночи она снова появилась в своем белом, единственном оставшемся после взрыва крепости платье для принятия участия в печальной церемонии.

Когда она еще раз помолилась, командир взял руки молодых людей и, повернувшись к покойнику, сказал торжественным голосом:

– Брат мой, ты был гордостью нашей семьи, ты видишь оттуда всю глубину горя, испытываемого мной по причине твоей смерти – прощай! Во время этой разгорающейся войны, первой жертвой которой пал ты, я хочу следовать твоему примеру, и если мы соединимся с тобой в вечности, то в лице этих детей, благословляемых мной у твоего гроба, разрастется новая французская ветвь нашей семьи. Пока твоя душа присутствует еще здесь, благослови их, благослови твоего брата и его судно! Молись у Вечного Престола за французский народ, с которым готово сродниться наше дитя, молись за американский народ, среди которого живу я! Да выйдет он победителем из ниспосланного ему Вершителем всех судеб испытания!..

Затем он вложил в руку Мориса Рембо тонкую и дрожащую руку Кэт. Молодые люди преклонили колени, и он поочередно клал холодную руку главы семьи на их головы и, отдав ему прощальный поцелуй, вышел.

Когда он вернулся в полной парадной форме, то был уже не более как командиром дивизии передовой эскадры Тихоокеанского флота. Он ввел почетный караул из двух кадетов и двух моряков, которые должны были стоять на часах у тела, а священник с «Колорадо» совершил последние молитвы. Оставшиеся в живых обитатели Мидуэя должны были продефилировать перед своим бывшим начальником.

После этого был сразу прекращен шум при работах по раскопкам крепости и стук молотов, раздававшийся всю ночь для приведения к утру крепости в боевую готовность. И среди потрясающей тишины, нарушаемой рыданиями девушки, тело было положено механиками крейсера в свинцовый гроб и перенесено шестью артиллеристами на лодку, которая должна была доставить его на «Колорадо».

Отряды от всех экипажей выстроились шпалерами вдоль крытого пути, и новый перевязанный флаг развевался над Мидуэем.

В эту минуту два орудия, снова пущенные в ход, прогремели на верхушке крепости, среди ослепительных лучей восходящего солнца, а четыре крейсера дали в ответ залп из своих орудий.

Но когда были выпущены, предписанные уставом, 15 выстрелов, на востоке послышались через правильные промежутки времени отдаленные раскаты.

Орудия японских броненосцев из Гонолулу, явившихся для отнятия взятого неприятелем судна, почтили погребение скончавшегося воина отзвуком ожесточенного морского сражения и всесожжением, каким древние воины чтили своих умерших вождей.

Но ничего подобного не произошло, и когда горизонт покрылся дымом многочисленных судов, командир, извещенный еще накануне по беспроволочному телеграфу, сообщил, что приближается сам адмирал Гопкинс.

Согласно точному приказу из Вашингтона, где решили немедленно отбить вероломную Японию, совершив нападение на ее берега, командующий морскими войсками Соединенных Штатов стал во главе эскадры и двух первых отрядов броненосцев и, сопровождаемый на расстоянии 12 часов шестью остальными броненосцами, присоединился к своему передовому отряду.

Он отправился в сопровождении нескольких офицеров своего штаба на миноносце «Быстром» на «Колорадо» и, встреченный командиром Гезеем, горячо поздравил его со смелым решением, которое, заставив его ускорить ход, привело к блестящей победе в прошлую ночь.

Затем, заметив освещенную часовню, куда был поставлен гроб, окружавший его караул, делегации офицеров, высадившиеся на берег для присутствия при церемонии, он сказал:

– Вы не успели явиться сюда для последнего прощания, дорогой Гезей…

– Нет, адмирал. Мой брат умер восемнадцатого, а мы могли добраться сюда только вчера вечером.

Адмирал сочувственно пожал его руку.

– Но вы прибыли вовремя для того, чтобы отомстить: вы исполнили благородно долг брата и моряка…

И, обнажив голову, адмирал поклонился праху.

Выпрямившись, он сказал вполголоса несколько слов одному из своих адъютантов, передавшему бумагу, которую адмирал, в свою очередь, подал командиру.

– Вот две телеграммы, полученные вчера вечером по беспроволочному телеграфу: они должны быть объявлены в приказе по эскадре. Но я счел нужным, чтобы вы ознакомились с ними первым, и для этого-то я и отправился к вам тотчас по прибытии.

Командир прочитал:

– «Президент Республики Соединенных Штатов шлет командиру Гезею поздравление правительства с блестящим и бесстрашным началом войны. Он просит возложить на гроб его брата, умершего за родину-Америку благородною смертью, как умерли многие из его предков, гражданский венок как дань уважения и скорби о нем. Похороны правительство принимает на свой счет, а дочь его, уважаемая всеми гражданами, получает из государственных средств ежегодную пенсию в две тысячи фунтов». Подписано: Секретарь морского штаба B. C. Рот.

Вторая телеграмма гласила следующее:

«Президент Соединенных Штатов посылает господину Рембо, французскому инженеру и авиатору, выражение горячей благодарности всего американского народа за совершенное им смелое путешествие, давшее отряду крейсеров возможность освободить Мидуэй и одержать победу. Отныне имя его будет связано с именами великих французов, когда-то сражавшихся за независимость Америки. Он просит принять в виде национальной благодарности из средстз государства сто тысяч фунтов. Около Сан-Франциско, на месте спуска 15 июня аэроплана будет поставлен памятник имени инженера Рембо».

Подписано: Секретарь военного штаба Бонапарт Уайз.

Командир горячо поблагодарил адмирала, прибавив, что после подобной награды он полон одним желанием получить возможность вполне заслужить ее. Он рассчитывает поэтому, что его начальник разрешит ему доверить тело брата одному из судов, возвращающихся в Сан-Франциско, и снова встать на «Колорадо», во главе разведчиков флота на пути его к западу.

– «Колорадо» будет исполнять ту же, так блестяще выполненную им обязанность, мой дорогой товарищ, – ответил любезно командир эскадры, – но вы не будете командовать им непосредственно, так как я должен вручить вам назначение вас контр-адмиралом. Так как вы будете командовать двумя отрядами крейсеров, то, если пожелаете, можете поставить ваш флаг на своем прежнем судне. Что касается останков вашего брата, – продолжал он, – то они будут перевезены в Сан-Франциско на снаряженном в путь пакетботе «Океания», который прибыл со мной и привез новый гарнизон для Мидуэя. Он уйдет, эскортируемый «Быстрым», тотчас после разгрузки. Теперь позвольте, дорогой адмирал, просить вас представить меня вашей племяннице и позвольте мне почтительнейше выразить ей мое соболезнование:

– Она находится в моей каюте, адмирал, и будет очень тронута вашим вниманием. Но позвольте мне раньше представить вам ее жениха!

И командир поискал глазами Мориса Рембо.

Он увидел его у борта крейсера с офицером из свиты адмирала Гопкинса, ведущим очень оживленный разговор. Он пригласил его подойти к адмиралу, удивление которого было очень велико, когда он узнал в представленном ему женихе самого авиатора.

– Какую приятную новость сообщили мне, мой дорогой инженер! – сказал он подойдя к нему. – Ни один союз не мог бы доставить мне столько радости… Вся Америка будет довольна… Судьба, которая была так безжалостна к прелестной девушке, по-видимому, вознаградила ее за сделанное ей зло, назначив вас спутником ее жизни. Теперь я понял причину очень удивившей меня просьбы, когда вы выразили желание сесть на один из моих крейсеров и первым увидеть развевающийся над Мидуэем флаг… За этим флагом скрывался очень ценный товар, а я и не подозревал этого!..

– Я не мог сказать вам всю правду, адмирал, и вынужден был принять на себя незаслуженную похвалу моему бескорыстию.

– Я не беру ее назад, и теперь все, что вы совершили, удивительно, поразительно, и если бы я не отправлялся в противоположную сторону, то непременно присутствовал бы на вашей свадьбе в Сан-Франциско. Тем не менее на мою долю выпало удовольствие представить вам в виде свадебного подарка вашей невесте выражение благодарности американского правительства.

И он прочитал сам обе телеграммы молодому французу, широко открывшему глаза от удивления, так как подобные награды не приняты во Франции.

Но молодой человек сейчас же повернулся и отыскал офицера, с которым беседовал несколько минут тому назад. Взяв его за руку, он подвел его к командиру эскадры:

– Адмирал, вот мой товарищ во время путешествия от Мидуэя до Гило… Позвольте попросить вас…

– Я знаю Форстера, – прервал адмирал Гопкинс, улыбаясь. – Я послал за ним в Гило два миноносца, и у меня в кармане имеется приказ о его производстве в капитаны. Вы видите, я предусмотрел ваше желание. Мне кажется, что я предугадал и его желание, назначив его в мой штаб до тех пор, пока явится возможность предоставить ему командование одним из моих судов.

Оба молодых человека радостно кланялись.

Но лейтенант Форстер еле успел узнать от своего друга о некоторых подробностях части путешествия на аэроплане, совершенного без него, и еще меньше успел рассказать о своем пребывании на острове Гавайи.

Морису Рембо удалось только узнать, что, опасаясь быть захваченным японским миноносцем, блуждавшим вокруг острова, его друг взобрался на Мауна-Лоа и провел два остальных дня на сахарном заводе в окрестностях Гило. Оттуда, наблюдая за морем, он увидел прибытие американских миноносцев.

Адмирал, откланявшись Кэт Гезей, должен был сейчас же вернуться на «Коннектикут», и он потребовал всех офицеров своего штаба для передачи приказов на все суда.

И друзья, едва только встретившись, вынуждены были расстаться – и надолго.

Они горячо попрощались. Увидятся ли они когда-нибудь?

Эти пережитые вместе небывалые опасности, эти совершенно новые впечатления во время полета над Тихим океаном связали их тесными узами.

«Океания» должна была сняться с якоря в четыре часа, увозя с собой вместе с гробом майора Гезея, на который возложил дубовый венок начальник штаба эскадры, и оставшихся в живых защитников крепости.

Эти последние свершили свое дело, и другие посвящали себя теперь новому, развевающемуся там, на верхушке, знамени.

Стоя на мостике, командир, вице-адмирал Гезей отдавал честь останкам своего брата, когда крейсер «Океания» с перевязанным флагом прошел мимо «Колорадо».

Раздавшиеся с крейсера звуки трубы отдавали погибшему на своем посту воину воинские почести, и орудия Мидуэя грянули в последний раз в его честь.

Кэт и Морис с печальным взором до тех пор делали прощальные знаки, пока, поворачивая на север, пакетбот не скрыл от них крейсера «Океания». Они продолжали стоять безмолвные, дрожащие от волнения и глубокого счастья одновременно, когда в нескольких ярдах от них их взорам открылся морской утес, весь покрытый пеной.

– Ах, Морис, вот наша скала… Странно, мы снова увидели ее… и так близко…

Она лихорадочно прижалась к нему.

Пакетбот замедлил ход. Остановив машину, он скользил, а командир, которого лейтенант Форстер просил доставить молодым людям удовольствие взглянуть в последний раз на скалу, стоя на возвышенном юте, любовался охватившим их волнением.

– Вот выступ скалы, из-за которого мы наблюдали за проходившим миноносцем, – указал он.

– Я тоже поднималась туда… Оттуда было видно только безбрежное море, и я призывала вас страстно…

– Там, у подножия скалы, есть углубление, где я нашел немного воды.

– Я видела это углубление и искала там воду. Она высохла, но осталось воспоминание о вас, и смерть не пугала меня.

– Ах, Кэт! Вы сохранили кинжал?

– Да! Вот он!

И, вынув из-за корсажа маленький кинжал, который должен был спасти ее от японцев, она бросила его в море.

– Как хороша жизнь! – сказала она растроганная…

Когда судно направилось к востоку, они услыхали вдали какой-то гул и поспешили к корме.

Утес Мидуэя начинал скрываться среди синеватого тумана на горизонте, и на сверкающем пурпуре заката выделялись длинные багровые полосы.

Американский флот шел по направлению к Японии.

Второй раскат прокатился по воде.

Был ли это последний салют в честь покойного или первый орудийный выстрел в приближавшегося неприятеля?

Морис и Кэт не знали этого.

Но они чувствовали до глубины души, что в то время как тысячи людей бросились туда, в беспощадную борьбу, на запад, они спешили, пережив все страдания, на восток, к Франции, к счастью!