Ястреб над океаном

Глава 1 Японская торпеда

– Словом, дорогой инженер, что же вы предпочитаете – аэроплан или дирижабль?

– Аэроплан, сэр Арчибальд, без сомнения, аэроплан! В нем простота, в нем скорость и за ним, следовательно, и будущность!

– Но в нем таится падение и неминуемая смерть в случае поломки мотора.

– О! Поломка мотора… Прежде всего число несчастий постепенно уменьшается. В настоящее же время моторы достигли почти такого же совершенства, как и паровые машины.

– Правда, мы видели на пробных полетах аэропланов в истекшем году, что они держались в воздухе по тридцать часов: прекрасно! Мы ушли далеко вперед от тех блужданий ощупью и опытов, которые окончились переправой Блерио через Па-де-Кале и опытом Лессепса.

– Затем, – продолжал инженер, – несчастия будут предупреждаться парашютами, моментально надувающимися баллонами, крыльями планера, – все это даст авиатору возможность отделиться от своей машины и спокойно спуститься в стороне.

И, стоя на мостике вахтенного офицера, молодой француз вытянул руки и сделал летательный жест. Веселый смех его собеседника, лейтенанта Форстера, прорезал ночную тишину.

– Тем не менее, милый Рембо, вы повезли в Мидуэй дирижабль.

– Да, за неимением лучшего. Если бы у меня была возможность построить и испытать аэроплан, набросок которого у меня в кармане, то дела вашего правительства пошли бы совсем иным путем, уверяю вас! Но это еще не ушло от нас, ибо я рассчитываю…

Неожиданное движение американского офицера, схватившего его за руку, прервало разговор.

Вытянув шею по направлению к носу пакетбота, офицер сказал:

– Вы не видели, как что-то промелькнуло?

– Судно?

– Да, там… у правого борта! Мимолетная тень, что-то очень низко над водой.

– Далеко?

– В пяти- или шестистах сотнях ярдов. В такую темную ночь очень трудно определить расстояние.

– Во время нашего разговора я парил в воздухе и не видел ничего на воде.

Опершись на бак, оба молодых человека вглядывались в темноту, и некоторое время слышалось только медленное и правильное дыхание машин и плеск волны, разбивающейся о борт корабля.

– Судно без огней, среди Тихого океана, – бормотал инженер – это невероятно!

– Лишь бы…

– Подождите, сэр Арчибальд, я угадал вашу мысль: лишь бы это судно не было японским!

– Вы угадали, и это можно было видеть в Порт-Артуре. Для этих проклятых япошек не существуют ни морские уставы, ни международные права. И я не могу забыть всего того, что я видел за последние недели в Сан-Франциско, не могу забыть их ненависти к нам, их, по-видимому, часто являющееся желание наложить руку на Гавайские острова еще до войны, отныне неизбежной. Эти острова служили бы для них бесподобным пунктом на полпути между двумя материками.

– Точно так же, как для вас, американцев, они представляют важнейшую точку опоры и грозное передовое укрепление – против японцев.

– Да, грозное, если бы этот Гавайский архипелаг представлял собой что-либо иное, а не японскую колонию. Но мы там буквально оттеснены этой плодовитой и трудолюбивой расой, милый Рембо! Знаете ли вы, что на одного белого там приходится шесть желтых, что сахарное производство почти всецело в их руках и что они собираются на всех наших островах в столь же замкнутые, сколько и многочисленные ассоциации! Если бы мне сказали, что они сформированы в полки – я бы нисколько не удивился. И когда правительство пришлет из Токио оружие этим гадам, копошащимся в Гонолулу и на всем архипелаге, тогда они бросят нас в море, даже не предупредив нас об этом.

– Ах! Теперь и я, сэр Арчибальд, увидел там что-то, но с левого борта…

– Видите, мне не померещилось… Нужно сейчас же предупредить командира!..

Лейтенант перегнулся через бак на мостике.

– Вильсон! – позвал он.

Матрос не откликнулся.

– Командир, вероятно, в каюте? – сказал инженер.

– Да, он, должно быть, отдыхает, так как примет вахту в полночь.

– В таком случае не зовите – я иду к нему сам.

И молодой француз ловко спустился по винтовой лестнице, соединявшей палубу с мостиком вахтенного офицера, между тем как его собеседник, старший офицер на «Макензи», следил широко открытыми глазами за таинственной черной тенью, которая рисовалась в его воображении, на гребне темных волн, в виде надводных частей судна и двойных труб паровых крейсеров…

«Макензи» представлял собой красивое и большое судно, совершающее правильные рейсы между Сан-Франциско и Йокогамой.

Оно не принадлежало к числу тех морских собак, с огромными, как на фабриках, машинами, доводящими скорость движения до 24–26 узлов – это был один из прочных пароходов, не загроможденных котлами и двигателями и которые могут поэтому вместить в своем обширном чреве весь сахар и сахарный песок гавайских плантаторов, ананасные консервы и груды бананов, составляющих богатство островов, а также покупаемую японскими арсеналами нарасхват сталь «общества железных изделий в Гонолулу».

Нормальная скорость судна, от 15 до 18 узлов, была еще сокращена до 11, наложенным на него обязательством не отделяться от двух больших парусных лодок, нагруженных углем и получивших приказ следовать в виду судна. Обе лодки – «Канадец» и «Бонавентура» – можно было видеть: одну на расстоянии не более полумили и вторую рядом, в струе за кормой первой, обе с зажженными огнями.

Маленькая эскадра вышла из Сан-Франциско по направлению к острову Мидуэй – самому западному из цепи островов, образующих группу Гавайских, или Сандвичевых. Еще неизвестная большинству мореплавателей, эта каменная гряда является последней в архипелаге, расположенном между 157° и 178° западной долготы и представляющем как бы ожерелье длиною в 2500 километров. Самый большой камень этого ожерелья – знаменитый вулкан Мауна-Лоа – достигает 4200 метров высоты, а самый маленький – остров Мидуэй – представляет собой простой утес, выдающийся не более как на 40 метров над уровнем воды. Но этот утес Мидуэй волею Соединенных Штатов превращен в перворазрядную крепость, охраняющую самые значительные склады угля в этих местах. За последние месяцы с лихорадочной поспешностью старались вооружить эту крепость для того, чтобы в случае войны обеспечить американский флот запасами топлива в двух тысячах милях от Йокогамы.

«Макензи» не заходил в Гонолулу – главный порт архипелага – и должен был посетить его только на обратном пути для того, чтобы захватить там груз сахара. Он находился в плавании в продолжение двенадцати дней и в вышеописанный вечер был только в нескольких милях от места своего назначения.

Все три судна шли замедленным ходом для того, чтобы ориентироваться днем среди рифов, образующих у Мидуэя ряд подводных камней.

Груз на «Макензи» состоял не только из угля. В его камерах хранилось еще значительное количество ядер для шестнадцатидюймовых пушек, зарядные ящики и все принадлежности дирижабля, выпущенного три месяца тому назад из французских мастерских Муассона.

С тех пор как были сделаны опыты с аэростатами, правительство в Вашингтоне не нашло ничего лучшего, как дирижабль, для поддержания сообщения между Гонолулу, большими островами и этим незаметным утесом Мидуэя, неожиданно приобретшим такое важное значение.

Это значение еще увеличивалось прокладкой через Тихий океан кабеля. И в самом деле, здесь последний пункт, где показывается над поверхностью воды, прежде чем направиться в Азию и к Филиппинам, бесконечная проволока в восемь тысяч миль длиною, устанавливающая моментальные сношения между тремя материками.

Но этот кабель может быть перерезан, и это, несомненно, будет сделано при первом призыве к войне. Что касается беспроволочного телеграфа, то он был бы в полной зависимости от первого, пущенного из открытого моря, снаряда, который разрушил бы его мачты. Для дирижабля, наоборот, бомбардировка совершенно неопасна, так как у подножия утеса Мидуэя, сама природа образовала обширную расщелину – прекрасный ангар, предназначенный сначала для хранения угля, но затем натолкнувший на мысль снабдить архипелаг машиной, которая наблюдала бы за обширными пространствами Тихого океана и служила бы для сообщения между разбросанными островами.

Французскому инженеру Морису Рембо было поручено доставить дирижабль американским властям и сформировать экипаж для маневрирования.

Молодой человек, еле достигший тридцати лет, окончил Центральную школу и страстно любил все относящееся к аэронавтике. Он провел пять лет в мастерских Лебоди и был в восторге от возложенной на него миссии. Ибо это поручение было прежде всего связано с крайне заманчивым путешествием в то время, когда на воде возникали недоразумения между Японией и Калифорнией, затем предстояли опыты и полеты на известном расстоянии от самой маленькой точки необъятного океана. Все это заранее было окутано в его глазах глубокой поэзией.

Это был красивый, плотный юноша, среднего роста, со смелым взглядом и очень моложавый, несмотря на светлую, шелковистую бороду, которой он позволил свободно расти во время путешествия. Его большие светло-голубые глаза, то подернутые кротостью, то оживленные любопытством, придавали его лицу выражение какой-то удивительной подвижности. И его можно было бы принять за белокурого гота, если бы он сам не напоминал постоянно, что он уроженец французской Лотарингии и любит больше всего родной город Нанси.

И здесь-то, при виде паривших над этим городом первых дирижаблей, посланных сюда как передовой пограничный караул, дирижаблей: «Родина», «Республика», «Город Париж» и «Город Нанси» – здесь в нем зародилась настоящая страсть к приобретению знаний, необходимых для завоевания воздуха. И с тех пор, как эта наука, подвигаясь гигантскими шагами, прибавила к уже устаревшей аэростатике новые чудеса авиации, Морис Рембо мечтал побить все известные до сих пор рекорды и, оставив далеко за собой все подвиги Блерио, Латама, Фармана, Райтов и Поланов, поставить окончательно на первое место Францию. Отправляясь на Сандвичевы острова, он был очень далек от мысли, что события скоро предоставят ему возможность побить беспримерный рекорд.

Когда он поднимался вслед за командиром «Макензи» – старым морским волком, бросавшим какие-то непонятные фразы по адресу «этих проклятых япошек», Морис Рембо должен был пройти мимо лодки своего дирижабля, лежавшей на палубе. Он машинально осмотрел все снасти, как делал это каждое утро. Лодка была прикреплена тросами к обшивке судна и прикрыта непромокаемым брезентом, производя во мраке впечатление челна примитивного устройства, в котором нельзя различить где нос и где корма.

Что касается оболочки дирижабля, сложенной на его остове и окруженной многочисленными снастями для удерживания его – то ее удалось поместить под крышей, в трюме, над зарядными ящиками. Она была здесь под влиянием равномерной, довольно низкой температуры, поддерживаемой в этом опасном месте ледником, предназначенным для сохранения от порчи селитряных продуктов, составляющих основную часть современных взрывчатых веществ. В трюме находились также многочисленные сосуды со сжатым водородом с запасом, необходимым для наполнения дирижабля.

Совершив осмотр, инженер, обойдя лодку, направился вдоль абордажных сеток, и в это время внимание его было привлечено скрипом блока. Он остановился. Шум раздавался от одной из висевших лодок, от шлюпки левого борта.

Странное дело, эта лодка – маленькая сторожевая шлюпка – спускалась медленно и сама собою со своей шлюпбалки, и это движение производило в темноте такое фантастическое впечатление, что француз подошел близко. Вдруг фигура, сидевшая там на корточках и возившаяся со снастями, на которых висела шлюпка, выпрямилась и сделала резкое движение рукой. Одновременно один из сложных блоков, поддерживавших нос лодки, опустил свой лопарь и человек, висевший на кронбалке, так как шлюпка держалась на одной корме – обрисовался во весь рост. С голым торсом, в коротких штанах, с темным поясом, он держал в руке топор, лезвие которого сверкнуло в темноте, когда он готовился перерубить второй канат.

Но он промахнулся и выпустил свой топор, упавший на палубу в нескольких шагах от Мориса Рембо.

Последний бросился вперед с криком: «Командир!» Но он не успел удержать таинственную личность, которая, вне всякого сомнения, воспользовалась замедленным ходом пакетбота для того, чтобы попробовать бежать в одной из бортовых шлюпок. Спустив шлюпку, на которой он висел, человек тут же бросился в море, и инженер, перегнувшись над абордажной сеткой, казалось, видел его плавающим в струе, образовавшейся от винта за кормой.

Что означала эта попытка к бегству? Инженер не терял времени на решение этого вопроса и поспешил к лестнице, ведущей на мостик. Но когда он явился туда, странный шум заставил его поднять голову. Сильный шелест пронесся среди ночи над судном, послышался удар от падения тяжелого тела в воду на недалеком расстоянии и внезапно яркий свет указал место падения. Сильный источник света, казалось, бил из глубины волн, точно в этом месте открылся маленький кратер вулкана. Все это происходило так близко, что слышен был шум газа, исходящего из невидимого жерла. Сходни, весь корпус «Макензи» был освещен, как среди белого дня. Командир американского парохода прорычал какое-то страшное проклятие и поспешил к рупору, служившему для него сообщением с целым судном.

– Все наверх! – гремел он в отверстие. Затем, повернувшись к старшему офицеру, сказал: – Зарядите ваши пушки, Форстер!

– Мы окружены японцами, господин командир! – воскликнул лейтенант. – Только у них имеются эти ацетиленовые снаряды. – И он дал несколько коротких и пронзительных свистков.

На пароходе поднялась суматоха, со всех сторон появились полураздетые матросы.

– Откройте пушки! – кричал лейтенант. – И вы, Пири, живее к снарядам!

Морис Рембо хотел поделиться с обоими офицерами странным происшествием, свидетелем которого он был, но внимание командира «Макензи» было всецело поглощено его пароходом. Он вглядывался в темноту для того, чтобы найти таинственное судно, которому они были обязаны этим неожиданным освещением.

Не могло быть никакого сомнения и сэр Арчибальд Форстер был вполне прав: этот ацетиленовый снаряд был японского происхождения. Этими новыми снарядами, предназначенными для замены при известных обстоятельствах электрических прожекторов, обладающих важным неудобством обнаруживать судно, носящее его, снабжены исключительно флот микадо и Вильгельма II.

Наполненные карбидом, но из тонких стенок, для того чтобы они могли плавать острием вверх, эти светящиеся снаряды выпускаются пушками со сжатым воздухом, вроде тех, которые были установлены инженером Залинским на «Везувии»: они снабжены центральной трубой, куда проникает вода, образующая ацетилен, который, в свою очередь, воспламеняется натрием у самого выхода.

Сила света этого снаряда превышает тысячу свечей и его продолжительность, колеблющаяся между десятью минутами и часом, дает возможность пользоваться им при самых разнообразных обстоятельствах. Быть может, это не более как маневр? У француза не было времени разрешить этот вопрос.

Глухой раскат сзади заставил всех обернуться в ту сторону. Люди на «Макензи», теснясь у абордажной сетки, кричали:

– «Канадец»! Смотрите на «Канадца»!

На том месте, где недавно виднелись три огня ближайшей парусной лодки, стояла в эту минуту огромная туча желтоватого дыма.

– Торпеда! – проворчал командир «Макензи». И он снова закричал в рупор: – Палите! Торопитесь! Живо! Быстро! – Затем, повернувшись к рулевому, сказал: – Север – сорок! Скорее, Джонстоун!

Послышался новый раскат: столбы пара, целые фонтаны огня смешались с дымом пироксилина: котлы угольщика теперь взорвались. Корма судна встала перпендикулярно. Резкий шум винтов, продолжавших вертеться в воздухе, на мгновение заглушил крик ужаса, раздавшийся на «Макензи», и все затихло. Только дым появился на том месте, где исчез пар.

Это потопление среди ночи, в мирное время в особенности, произвело ужасное впечатление.

Что-то темное скользнуло налево, менее чем в полумиле. Старший офицер снова закричал:

– К орудиям! Скорее, Пири! Глядите на левый борт, назад! Стреляйте, стреляйте!..

Но на американском пакетботе царило необычайное замешательство. Матросы бегали как безумные по палубе, и командир экипажа никак не мог собрать растерявшихся моряков к орудиям. Эти две четырнадцатидюймовые пушки калибра 76 миллиметров были установлены перед отъездом из Сан-Франциско на платформе, имеющейся на каждом американском пакетботе для этого запасного вооружения… Распоряжаясь установкой орудий и превращая таким образом пароход во вспомогательный крейсер, губернатор штата Калифорния указал, что положение довольно серьезно и можно ожидать нападения. Но командир «Макензи» перестал на четвертый день плавания делать маневры с пушками – он стал беспечным после длинного ряда ложных тревог: пушечные заряды были заперты на ключ в складочной каюте. Вот почему они были принесены канонирами спустя бесконечно длинные пять минут, в продолжение которых судно поворачивалось на другой галс.

Во что же стрелять?

Стальное веретено, только что показавшееся на воде, исчезло…

Невыразимая тоска сдавила у всех горло. Это ожидание торпеды ночью, когда невидимый враг бродит вокруг обреченного на гибель судна, является, по свидетельству всех моряков, одним из мучительнейших кошмаров.

Матросы бегали во все стороны: одни обвязывали себя пробочными поясами, другие бросились, не ожидая приказания, к лодкам.

Послышался крик:

– Вот они! Вот они!

Тотчас раздалась команда «пали», по направлению к носу корабля. Это был выстрел, направленный в темноту, наудачу. Взрыв был еле слышен, так как шум его был заглушен страшным грохотом, и все судно вздрогнуло, подобно дереву под сильным ударом топора. Огромный столб воды скатился на сходни, и почти в то же мгновение судно накренилось в ту сторону, куда оно получило удар.

Японская торпеда взорвала «Макензи» до машинного отделения. Американский пароход стал быстро наполняться водой, так как он не был снабжен, подобно военным судам, многочисленными, непроницаемыми для воды переборками для предотвращения быстрого потопления судна. Когда лейтенант Арчибальд Форстер, после того как столб воды спал, начал искать командира, его уже не было. Огромная волна смыла его вместе с частью мостика. Страшное смятение царило на корабле в продолжение нескольких минут, которые несчастному пароходу еще суждено было держаться на поверхности воды. Матросы на «Макензи», набираемые без разбора, совершенно не были приучены к дисциплине, которая на военных судах дает возможность требовать от них исполнения приказаний в самые критические моменты. Они бегали растерянные, точно мыши в доме, со всех сторон объятом пламенем. Требования офицеров совершенно не могли удержать матросов, когда они бросились беспорядочной толпой к лодкам. Две лодки опрокинулись, прежде чем успели отойти от судна. Третья лодка, которой управляли неопытные руки, повисла на корме, выбросив в море сидевших в ней беглецов. Тяжелый, едкий дым закрыл своим зловещим покровом неподдающиеся описанию сцены, разыгрывавшиеся в то время на палубе и среди которых «Макензи» стал вдруг быстрее накреняться и исчез в водовороте пены. Этот водоворот отнес судно к ацетиленовому снаряду, и шум ракеты покрыл проклятия и крики. Пароход, падая в пучину, увлек за собой и огонь, освещавший трагическую картину, и все погрузилось во мрак…

После взрыва Морис Рембо попробовал увлечь за собой лейтенанта Форстера.

Но офицер отрицательно покачал головой.

– Командир погиб, – сказал он, – и мое место здесь! Прощайте! Спасайтесь, пока не поздно!..

Выйдя на палубу, молодой инженер окинул взором беспорядочно толкавшихся матросов и нескольких пассажиров, торопившихся к лодкам. Ему тотчас пришла мысль, что он владеет лодкой, далеко превосходящей все остальные, потому что она сделана из железного каркаса, обшитого пробковым деревом, то есть необыкновенной легкости и вместе с тем испытанной прочности. Покрывающий ее брезент предотвратит наполнение ее водой в момент погружения, и лодка, как спасательный буек, всплывет на поверхность воды.

А главное, никто не оспаривает у него этой лодки: все силы, удесятеренные дикими выходками, проявляемыми во время больших катастроф, были устремлены к спасательным шлюпкам. Он стоял один у лодки своего дирижабля и вдруг увидел у ног топор, брошенный неизвестным беглецом на палубу.

Ниспосланная Провидением находка! Со всего размаха Морис Рембо перерубил все канаты, которыми был прикреплен к борту его импровизированный ялик, нашел в своей уже значительно закаленной душе достаточно спокойствия для того, чтобы убедиться, что никакие веревки не связывали его больше с пароходом. Чувствуя по увеличивающемуся наклону палубы, что роковая минута приближается, он устремился на мостик.

Сэр Арчибальд Форстер спускался с него, не торопясь и отдавая какое-то приказание.

В одну минуту Морис Рембо схватил его за руку и, не смущаясь его сопротивлением, потащил за собой. Палуба уходила из-под их ног, и молодой француз дошел до своей лодки, цепляясь за бортовые сетки.

– Арчибальд, сюда… цепляйтесь с противоположной стороны…

Больше он не мог говорить: огромная волна смыла палубу, подхватив ее, как соломинку и унося далеко лодку, за которую ухватились два приятеля. Ударами о трубы, взрывом котла они были отброшены еще дальше… Затем «Макензи» погрузился в пучины Тихого океана, увлекая в непреодолимом водовороте последнюю шлюпку и последних оставшихся в живых.

Мертвая тишина витала над волнами, покрытыми пеной. Густой мрак, сразу покрывший место, где была устроена эта западня, лишил желтолицых, любовавшихся издали делом своих рук, возможности быть свидетелями агонии экипажа и чудесного спасения двух оставшихся в живых людей.