Языковые основы русской ментальности

Язык отражает знания о мире, накопленные этносом за время своего существования. «Язык — это средство передачи мысли и как таковой выступает главным образом в виде своеобразной “упаковки”. Однако знания, используемые при его декодировании, отнюдь не ограничиваются знаниями о языке. В их число входят также знания о мире, социальном контексте высказываний, умение извлекать хранящуюся в памяти информацию, планировать и управлять дискурсом и многое другое. При этом ни один из типов знания не является более важным для процесса понимания, ни одному из них не отдается явное предпочтение» (Герасимов, Петров 1988: 6). Перед лингвистикой раскрывается перспектива открытия этапов в развитии культуры и языка определенного народа, т. е. картин мира разных эпох.

В настоящее время когнитивная лингвистика сосредоточила свое внимание на решение таких основных проблем, как:

1. Структуры представления различных типов знаний, объективированных в языковых знаках (этим первоначально занималась гносеология — теория познания), и механизм извлечения из знаков знаний, т. е. правила интерпретации (когнитивная семантика и прагматика). Язык — плод человеческого ума, структура языка до известной степени показывает то, как «работает» ум. Психологический постулат «поведение человека детерминировано его знаниями» в когнитивной лингвистике превращается в постулат: языковое поведение человека детерминировано знаниями, где знания включают в себя не только эмпирические сведения, общефоновые знания (знания о мире), но и культурные знания, в том числе языковые знания (знания о мире, как это запечатлено в языке), знание языка (языковой системы). Другими словами, знания бывают внеязыковыми и собственно языковыми, и изучение структур представления таких типов знания является ключевым вопросом когнитивной лингвистики. Структуры знаний — это «пакеты» информации, обеспечивающие адекватную когнитивную обработку стандартных ситуаций.

2. Способы концептуальной организации знаний в процессах понимания и построения языковых сообщений. Результатом исследований в области когнитологии явилось утверждение о неразрывной взаимосвязи ментальных процессов, т. е. понимание некоторой новой ситуации происходит через поиск в памяти знакомой ситуации, наиболее похожей на новую. Концептуализация представляет собой двухступенчатый процесс: восприятие (перцептивное выделение объекта познания) и сознание (наделение объекта познания смыслом).

3. Условия возникновения и развития языковых знаков и законы, регулирующие их функционирование. Структура языка отражает известные функциональные критерии, которые основаны на употреблении языка как коммуникативного инструмента.

4. Соотношение языковых знаков и культурных реалий, в них отраженных. Язык — средство общения между членами общества — отражает актуальные аспекты данной культуры. Структура языка является порождением двух важных факторов: внутреннего (ум говорящего) и внешнего (культура, общая с другими носителями языка). В структурах представления знаний аккумулируются национально-культурные коды, составляющие когнитивную основу языка.

5. Свойства категоризации в естественных языках (включая прототипичность, метафору и когнитивные модели). Категоризация человеческого опыта стала центральной проблемой в отечественной когнитивной лингвистике. Категоризация тесно связана со всеми когнитивными способностями человека, а также с разными компонентами когнитивной деятельности — памятью, воображением, вниманием и др. Категоризация воспринятого — важнейший способ упорядочить поступающую к человеку информацию. Категоризация есть важнейший способ образования концептуальных структур. Концептуальный анализ направлен на выявление концептов в их двоякой функции: 1) как оперативных единиц сознания и 2) как признаков референта языковых знаков, т. е. ментальных единиц, выраженных в языке.

6. Отношение между языком и мышлением (проблема использования языка как способа отражения мира, ограниченного имеющимися в распоряжении говорящего словами и грамматическими конструкциями). Некоторые исследования по когнитивной лингвистике пересекаются с исследованиями по функциональной грамматике, при этом функционалисты фокусируют свое внимание на взаимодействующих коммуникативных факторах, влияющих на структуру языка, когнитивисты сосредоточиваются на факторах ментальной деятельности.

7. Вопросы пограничной области между синтаксисом и семантикой (исходя из посылки, что значение имеют как лексические единицы, так и грамматические формы, и порядок слов в предложении).

8. Выявление и описание языковой картины мира и ее фрагментов, в том числе определение и интерпретация наивных (обыденных) представлений, сохранивших в языке реликты древних знаний. Особый интерес представляют метафоры, из-за их логической аномальности они считаются сохранившимся пережитком синкретизма мышления древних.

9. Взаимосвязь ментальности и концептуальной системы. Здесь актуально определение ментальности народа посредством описания концептуальных подсистем и всей концептуальной системы в целом. Особую ценность представляют собой сопоставительные исследования, позволяющие увидеть этноспецифику ментальности носителей конкретного языка. Определить этноспецифику ментальности народа возможно двумя основными способами: обращаясь к данным одного языка в аспекте диахронии, а также в сопоставлении одного языка с другим. Особый интерес вызывают вопросы национально-специфических прототипов, категорий и культурных реалий. Национальная ментальность формируется конкретными факторами материальной среды бытования этноса (речь идет о природе и климате, пище, пейзаже, уровне природной и социальной адаптации в среде).

2.1. Категории в языке и культуре

Интерпретация языковых средств, служащих для таксономии отдельных фрагментов мира, является одним из методов исследования процессов категоризации субъективной и объективной действительности и отражения этих процессов в языковых структурах.

Термин категория происходит от греческого kategoria «высказывание; признак». В философии категории — это наиболее общие и фундаментальные понятия, отражающие существенные, всеобщие свойства и отношения явлений действительности и познания. Категории образовались как результат обобщения исторического развития познания и общественной практики (БЭС 1991: 558). По словам Е. К. Войшвилло (1967: 117), «одна из основных функций понятия в процессе познания состоит именно в том, что оно выделяет (представляя в обобщенном виде) предметы некоторого класса по некоторым определенным (...существенным) их признакам». Понятия составляют лишь часть семантики слова. В этом отображается свойство мышления человека: мыслить не только конкретными или абстрактными понятиями, но и образами, символами и представлениями о ценностях. А. Ф. Лосев (1982: 182) обратил внимание на то, что «слово может выражать не только понятие, но и любые образы, представления, любые чувства и эмоции и любую внесубъективную предметность. Кроме того, если значение приравнивается к понятию, то язык оказывается излишним, т. е. он попросту превращается в абстрактное мышление понятиями. Однако кроме специальных научных дисциплин, где понятия играют главную роль, чистые логические понятия в чистом виде редко употребляются нами, если иметь в виду реальное общение людей между собой».

Как организованы категории в языке? Согласно классической теории категорий, восходящей к греческой Античности, категории определяются на основе необходимых и достаточных признаков. Признаки являются бинарными. «Безусловно, часть наших знаний структурируется посредством “классических парадигм” по принципу вариант—инвариант, однако определенная (большая) часть нашего опыта организована иным, более сложным способом — лучевых структур с центральными (прототипичными) и периферийными членами категории, которые по-разному демонстрируют некоторые типы подобия с лучшим представителем своего класса» (Борискина, Кретов 2003: 11). Как утверждается в классической теории, категории обязательно имеют четкие границы (предполагается, что мир четко поделен на классы предметов и явлений); все члены категории равнозначны (имеют одинаковый статус, нет разных степеней вхождения в категорию). Но мир значительно сложнее, как показывают данные языков. В «Философских исследованиях» (1953) Л. Витгенштейн писал, что в своей повседневной жизни мы применяем неклассический подход к категоризации. Концептуальные категории и членство в них чаще всего определяются не необходимыми и достаточными признаками, а, скорее, некоторыми факторами, которые могут иметь разные степени важности; «границы категории расплывчаты» (Витгенштейн 1994: 113). В каждой культуре есть универсальные и этноспецифические категории, последние отражают своеобразие этой культуры, т. е. выражают свойства национальной ментальности.

В основе категоризации, рассматриваемой как процесс, лежат сложившиеся у носителей языка представления о сходстве и различии объектов, будь то объекты внешнего мира, подобно птицам, или феномены внутреннего мира — такие, например, как представления о душе, сердце или уме. Процессы категоризации связаны с человеком, его особенностями восприятия мира.

Сейчас возможно говорить о трех системах логик, которыми пользуется человек, категоризуя окружающий мир: логика научная, логика языковая, логика эмпирическая (практическая). Основу научной логики составляют метаязыки различных наук — математики, физики, химии и т. д. Под метаязыком понимается система терминов, абстрактных понятий и символов, описывающая отдельную отрасль знания. Основа языковой логики — язык и та система категорий, которая традиционно именуется системой грамматических и понятийных категорий, а также общенациональная концептуальная система. В основе эмпирической логики находится практический опыт каждого человека (индивидуальная концептуальная система человека); часть такого опыта является универсальной, часть — индивидуальной.

Рассмотрим различия между указанными тремя логиками на примере задачи «движение человека из пункта А в пункт Б». С позиций научной логики эта задача будет решаться в рамках разных наук по-разному: в математике — путем составления соответствующих уравнений, в физике — посредством существующих формул и т. д. Языковая логика при решении этой задачи будет оперировать концептуальными терминами сценарий и компоненты сценария, где сама задача представляет собой сценарий с субъектом, предикатом, источником и целью, или эта логика будет использовать такие понятийные категории, как деятель, действие и др., и/или грамматические категории (знаменательные и служебные части речи — глагол, существительное, предлог; члены предложения — подлежащее и сказуемое, обстоятельство) и т. д. Эмпирическую логику могут представить обычные люди, которые решают эту задачу ежедневно, например, водитель и пешеход. При решении этой задачи пешеход пользуется такими аспектами личной концептуальной системы, как наличие дороги, существование краткого пути, доступность и безопасность пути; водитель учитывает те же концептуальные аспекты, но для него еще важны и дорожные правила, а понятие дороги у них будут существенно отличны: для пешехода это может быть тропинка в лесу или шоссе, а для водителя — путь, по которому может проехать машина. В концептуальной системе языка отчасти заложена эмпирическая логика, примером этому могут служить выражения звезды зажглись и звезды погасли (по поверьям, звезды и небесные светила считались небесным огнем, отсюда «огненные» предикаты). Из-за доступности фрагментов научного знания происходит адаптация части научной логики и соответствующей терминологии в языке (многие из носителей языка пользуются терминами порок сердца, стенки сосудов, пищевой тракт, не осознавая буквальное значение этих метафор).

Существующая в науке классическая теория категорий не является когнитивной теорией потому, что в ней рассматриваются отношения между реалиями физического мира, без учета того, как человек осмысливает мир. «Когнитивные модели, включающие как часть классические категории, предназначены для того, чтобы выполнять значительно более скромную функцию, чем классические категории, — они должны помочь осмыслить ту часть опыта человека, которая ограничена человеком и воспринимается самим человеком. Классическая же теория ставила перед собой задачу выявить независимо от мышления человека необходимые и достаточные условия для последовательной классификации всех реалий мира. Классификация, которую осуществляет сам человек, просто не укладывается в эту теорию так же как... не укладывается и весь реальный мир» (Лакофф, Джонсон 2004: 46).

Языковая категоризация носит черты «наивности». В этом проявляется особенность мышления носителей языка. «Наивность» языковой категоризации обусловлена такими особенностями архаичного мышления, как конкретность, синкретизм, антикаузальность, антропоцентризм и протеизм, неразличение субъекта и объекта действия (отсюда необходимость различения семантического и синтаксического субъекта и объекта), неразличение категорий сущности и явления, причины и следствия. В языковой категоризации возможно взаимопересечение тех или иных областей знания, плавное перетекание их составляющих из одной категории в другую. Остановимся подробнее на способах языковой категоризации эмоций (см.: Пименова 2009: 177-187).

Эмоциональных состояний великое множество; эти состояния в большинстве своем мимолетны, мгновенны. Лишь те, что отличаются длительностью и переживаются чаще других, получают отображение в языке. В языке закреплены слова, обозначающие наиболее частотные и повторяемые чувства, но они совсем не исчерпывают всей эмоциональной палитры человека.

Эмоциональный опыт описывается в русском языке через ненаучные категории испытания, переживания, чувства, способности, состояния, претерпевания (см. подробнее: Пименова 2007: 141-143). Интересно, что заимствованные лексемы, обозначающие те или иные эмоции, обычно не включаются в эти категории по причине их чуждости русскому языковому сознанию, но они способны частично ассимилироваться, медленно и постепенно входя в национальную концептуальную систему (*чувство меланхолии / сплина / депрессии / хандры / экзальтации; *испытать меланхолию / сплин / депрессию / хандру / экзальтацию; *способен к меланхолии / депрессии / сплину / хандре; пережить меланхолию / *сплин / хандру / экзальтацию, но способен к экзальтации; пережить депрессию). Но полного вхождения заимствованных концептов в те или иные категории культуры ждать не приходится.

В основе познания мира через категории находятся когнитивные модели. Под когнитивной моделью понимается некоторый стереотипный образ, с помощью которого организуется опыт, знания о мире. Когнитивные модели, так или иначе реализованные в языковых знаках, обнаруживают относительную простоту структурных типов и представляют собой последовательную систему, построенную на универсальных законах.

Когнитивные модели (идеализированные модели мира), которые возможно выявить, проводя концептуальные исследования, помогают осмыслить те знания, ту часть неосознаваемого, автоматически воспроизводимого опыта, свойственного любому носителю языка. В каждом языке существуют особенности классификации реалий внешнего и внутреннего миров. Эти категориальные классификации обычно не совпадают с теми, которые принято называть научными классификациями.

Рассмотрим языковые категории эмоций, представленные в русской концептуальной системе.

Некоторые эмоциональные состояния в русской концептуальной системе передаются категорией претерпевания. Претерпеть — значит «испытать, перенести, пережить что-либо тяжёлое, неприятное» (претерпеть обиду). Когнитивная модель, находящаяся в основе этой категории, ‘временное сильное негативное эмоциональное состояние’. Эта категория немногочисленна по своему составу. В нее входят такие эмоции, как злоба, злость, мука (муки), обида, отвращение, раздражение, страдание, страх, ужас. Эта категория включает в себя эмоции, объединенные признаками ‘трудно переносимые, негативные психические состояния’. Вероятно, эта категория восходит к ритуальным практикам обрядов инициации.

Некоторая часть эмоций понимается как некое состояние, и когнитивная модель, позволяющая отнести ту или иную эмоцию к этому ряду, следующая: ‘настроение, расположение духа (обычно долговременное)’. Эта когнитивная модель реализуется в метафорах пространственного расположения человека внутри эмоции (быть в восторженном состоянии; находиться в состоянии безразличия), в атрибутивных привативных конструкциях (беззаботное / безмятежное состояние кого) или номинативных конструкциях (состояние апатии). Среди эмоций этой категории апатия, беззаботность, безмятежность, безразличие, беспокойство, бешенство, блаженство, веселье, вдохновение, взволнованность, влюбленность, возбуждение, возмущение, волнение, восторг, восхищение, гнев, горе, горесть, грусть, депрессия, досада, злость, изумление, испуг, ликование, любовь, недовольство, нежность, ненависть, неприязнь, обида, огорчение, ожесточенность, озабоченность, огорчение, отвращение, отчаяние, очарованность, паника, печаль, подавленность, покой, потрясение, радость, раздражение, расстройство, растроганность, растерянность, ревность, сердитость, скорбь, смущение, смятение, спокойствие, томление, тревога, угнетенность, удовлетворение, ужас, уныние, упоение (восторженное состояние; возбужденное состояние; это событие ввергло его в состояние уныния; Вид слез приводил его в растерянное состояние. Л. Толстой. Анна Каренина). Эта категория в народной классификации относится также к физическому самочувствию (состояние дремоты; состояние опьянения / усталости).

К категориям эмоций относится способность, которая строится по когнитивным моделям ‘умение, возможность’ и ‘индивидуальное (характеризующее отдельного человека) заметное свойство’. По этим когнитивным моделям определяются те эмоции, которые, с одной стороны, считаются в обыденной классификации доступными для освоения всем, но все же не каждый человек обладает умением их чувствовать в полной степени (они реализуются различного рода конструкциями: способен бояться, способен так возмущаться; способность удивляться, уметь любить), с другой стороны, эти эмоции всегда имеют индивидуальную отличительную особенность, присущую конкретному человеку, испытывающему эту эмоцию (только она способна так любить; только он умеет так ненавидеть). Эти эмоции объединяются по признаку ‘сила / интенсивность проявления’. К категории способность можно отнести следующие эмоции: боязнь, веселье, возмущение, грусть, испуг, ликование, любовь, ненависть, обида, огорчение, отчаяние, раздражение, торжество, тоска, тревога, утешение (он способен бояться собственной тени; он умеет ненавидеть, как никто другой).

Часть эмоций в русской языковой картине мира описывается временны́ми метафорами и называется переживания. Переживание — волнение, беспокойство по поводу чего-либо; это также душевное состояние, вызванное какими-либо сильными ощущениями, впечатлениями. Основа этой категории — когнитивная модель ‘краткое / важное интенсивное эмоциональное событие’. К такого рода эмоциям относятся волнение, восторг, восхищение, горе, досада, испуг, любовь, обида, огорчение, отчаяние, потрясение, раздражение, разочарование, смятение, страх, тоска, тревога, ужас, унижение, уязвленность, ярость (пережить горе; пережить сильный испуг; любовные переживания сердца; пережить страх; пережить обиду). Перечисленные эмоции отличаются или кратковременностью, непродолжительностью, или это эмоциональное состояние понимается как некий важный этап в жизни, который успешно преодолен (т. е. здесь актуален признак ‘конечности, завершенности’). Эти эмоции определяются также признаком ‘силы проявления’.

Некоторые эмоции воспринимаются в русском языковом сознании как испытание. Категория испытания восходит к когнитивной модели ‘этап в жизни человека, связанный с получением жизненного опыта, в будущем узнаваемого и частотного’: испытание в научном знании — это тяжёлое, тягостное переживание; жизненные трудности и невзгоды. А в обыденной картине мира испытание связано с получением знаний в чувственной области физического и психического (испытать боль; испытывать тревогу). Вероятно, само слово испытание восходит к ритуальному обряду инициации. В современной языковой картине мира испытание сохранило свои категориальные рамки. В категорию испытания входят такие эмоции, как безразличие, беспокойство, бешенство, блаженство, возбуждение, возмущение, волнение, восторг, восхищение, гнев, гордость, горе, горесть, горечь (поражения), грусть, досада, жалость, злоба, злость, изумление, испуг, исступление, истома, ликование, любовь, мука, надежда, наслаждение, негодование, недовольство, неистовство, ненависть, неприязнь, обида, озабоченность, огорчение, опасение, оскорбление, отвращение, отчаяние, паника, печаль, подавленность, покой, потрясение, презрение, равнодушие, радость, раздражение, разочарование, ревность, симпатия, скорбь, скука, смущение, смятение, сожаление, сострадание, сочувствие, спокойствие, страдание, страсть, страх, счастье, терзание, томление, торжество, тоска, тревога, угнетенность, удивление, удовлетворение, удовольствие, ужас, умиление, умиротворение, унижение, уныние, упоение, уязвленность, ярость (испытать восторг; испытывать восхищение; испытывать / испытать муку / муки / душевные терзания; испытать много радостей и горестей; испытывать страдания; испытывать обиду на кого; испытывать ярость).

Категория испытания, с одной стороны, включает в себя эмоции, которые человек испытывает в сознательном возрасте, когда он может понимать, воспринимая новый для него эмоциональный опыт (выделяется по признаку ‘новизны’). С другой стороны, этот опыт человек испытывает в своей жизни вновь и вновь, т. е. он классифицируется по признакам ‘повторяемости’ и ‘узнаваемости’.

Наиболее обширный класс образуют эмоции, объединяемые в языке в категорию чувство. Чувство — это гипероним всех имен перцептивного ряда, к которому относятся физические и физиологические чувства (чувство голода; лишиться холода), психические чувства: ментальные (хорошо развитое чувство юмора), эмоциональные (ответное чувство) и моральные (моральное чувство; нравственное чувство; чувство стыда; чувство благодарности) (см. подробнее: Пименова 2003: 58-119). Внутри этой категории возможно подразделение на интенсивные и неинтенсивные чувства, характеризующиеся по силе их проявления (сильное чувство страха; слабое чувство вины). Для категории чувство свойственна общая оценка по шкале «хорошо—плохо» (И то, что нехорошие чувства: зависть, жадность, себялюбие — не торжествуют, а чёрное зло побеждено. Солоухин. Время собирать камни).

Категории испытания и чувство могут пересекаться и взаимодополнять друг друга (испытывать нежные чувства; испытать чувство восторга; испытывать / испытать чувство облегчения).

Некоторые эмоции особо отмечаются как длительно переживаемые чувства: грусть (И долго сердцу грустно было. Пушкин. Евгений Онегин), страдание (В ней сердце долго ли страдало, Иль скоро слез прошла пора? Пушкин. Евгений Онегин). Другие эмоции определяются как кратковременно испытываемые чувства, например любовь (Любовь одна — мучение сердец. Она дарит один лишь миг отрадный, А горестям не виден и конец. Пушкин. Любовь одна — веселье жизни хладной...), упоение от вдохновения (Но вам, друзья, знакомо вдохновенье! На краткий миг в сердечном упоенье Я жребий свой невольно забывал (Минутное, но сладкое забвенье!)... Тютчев. Друзьям при посылке «Песни радости» из Шиллера). Рассмотрим подробнее внутрикатегориальные классы чувства.

Чувство-состояние. Чувство в одном из вторичных значений определяется как «внутреннее психическое состояние человека, его душевное переживание» (СРЯ, IV: 689). К чувствам-состояниям относятся ожидание (чувство ожидания), успокоение (успокоительное чувство). Чувство — временное состояние, которое может переходить в другое состояние, оно меняется, трансформируется во что-то иное. Чувство бывает трудно идентифицировать. Эмоциональное чувство-состояние описывается метафорами вкуса (чувство горечи), отношения (чувство гадливости), телесными метафорами (чувство содрогания ).

Чувство-сознание. Ментальная сфера в русской языковой картине мира описывается в терминах чувств. К этой сфере относятся чувство недоумения ([Наташа] оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения... Л. Толстой. Война и мир), чувство любопытства (Ему было двадцать семь лет от роду; он был высок и строен, не одна красавица заглядывалась на него с чувством более лестным, нежели простое любопытство. Пушкин. Арап Петра Великого), чувство замешательства (В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Л. Толстой. Война и мир). Способность осознавать, понимать то, что происходит в окружающем мире определяется как «способность чувствовать» (терять чувства; в чувство прийти «начать понимать»), которую человек может утратить (лишиться чувств; сравните: Ум его помутился: глупо, без цели, не видя ничего, не слыша, не чувствуя, бродил он весь день. Гоголь. Невский проспект).

Чувство-ощущение. Первое значение лексемы чувство — «способность ощущать, воспринимать явления объективной действительности» (СРЯ, IV: 689). Чувство-ощущение отличают особые свойства — непонятность (непонятное чувство; неизъяснимое чувство), неосознанность (неосознанное чувство), неконтролируемость (невольное чувство). Такое чувство иногда трудно назвать, выразить (невыразимое чувство), сложно классифицировать то, что относится к малоосвоенной области (неопределённое чувство; непостижимое чувство; неясное / смутное чувство; подсознательное чувство; полусознательное чувство; труднообъяснимое чувство), так как чувство есть объект и средство восприятия. Развитие науки влечет за собой проникновение некоторых специализированных метафор в общенародный язык. Некоторые чувства отличают по качеству врождённости (врождённое / прирождённое чувство чего). В русской языковой картине мира чувство-ощущение моделируется двояко: как врождённый и как приобретённый в жизни опыт.

Чувство-эмоция. Ещё одно лексикографическое толкование лексемы чувство соотносит его с эмоциями — «внутреннее психическое состояние человека, его душевные переживания» (СРЯ, IV: 689). В русском языке слово эмоция известно с конца XIX в.; оно пришло в русский язык из французского. Если слова эмоция не было, то эта сфера должна была каким-то образом обозначаться в языке. Классификация в научной картине мира не совпадает с народной, обыденной. Слово ощущать в древнерусском зафиксировано с XI в., ощутити означает «ощутить, узнать, понять», ощутитися «почувствовать», ощущати «находить», ощущение «сознание» (Черных, I: 614). Лексема чувство зафиксирована с XI в., в древнерусском и старославянском чувьство, чувьствие, чувьствьный — «подлежащий внешнему чувству, ощущению» (Черных, II: 394). В древнерусском языке чувством называли восприятие внешнего мира: чувьство «производное от ообщеславянского *čuvati, итератив к *čuti — «слышать» («внимать», «осознавать»), «слушать», «бодрствовать» (Черных, II: 394). Восприятие в психическом (внутреннем) мире называлось ощущением.

Ныне чувство вобрало в себя все значения, которые закреплялись за лексемой ощущение. Чувство — общее слово для обозначения восприятия вообще. Результатом восприятия было осознание переживаемых ощущений. К таким ощущениям в русской языковой картине мира относятся физиологические (свойственные телу) и психологические (свойственные или приписываемые душе, уму, духу, разуму и т. д.). Для русского языка совершенно безразлично, какой способ положен в основу того или иного восприятия, главное — это то, что ощущается с некоторым известным результатом или реакцией (сравните: чувство боли: укол — телесное ощущение, душа болит — внутреннее ощущение).

В русском языке чувство отождествляется с эмоцией только в небольшой своей смысловой части. Чувство в русском многоаспектное — это и состояние, и восприятие, и ощущение, и характер, и сознание, и эмоция, и этика. Синонимами чувства в русском языке выступают эмоция, настроение, переживание. В английском чувству соответствует feeling, эмоции — emotion, настроению — spirit во вторичном значении (to be in high / low spirit), в немецком языке чувство — Gefuehl, эмоции эквивалента не имеют, а настроение обозначается лексемой Stimmung. Чувство как переживание (как способ жизни) — особенность русской языковой картины мира и русской ментальности.

Чувство-отношение. Особая сфера взаимоотношений воспринимается как область чувств (человеческие чувства; с каким чувством относиться к кому / чему). Парадигма чувств-отношений включает в себя следующие эмоции: антипатия, благодарность, гадливость, дружба (сравните: чувство локтя), доброжелательство, доверие, недоброжелательство, жалость, неприязнь, омерзение, патриотизм (чувство родины), превосходство, преданность, презрение, протест, противоречие, сострадание, (не)удовлетворённость.

Чувство-этика. Область чувств распространяется и на этическую сферу взаимоотношения людей. Чувство в определённом контексте относится к сфере морали и нравственности. К этическим чувствам можно отнести вину, стыд, унижение, гордость, торжество. Нравственность в обществе формируется двумя категориями чувств — чувствами религиозными и чувствами общечеловеческими (религиозно-нравственное чувство).

Чувство-испытание / опыт. Опыт человека моделируется как шкала с зонами пережитого (а значит, известного, знакомого) и неизвестного (незнакомое чувство). Познанная сфера обозначается соответствующим образом — глаголом испытать в форме совершенного вида и производными (испытать / испытанное чувство благоговения / восторга). Испытание в русском языке — это переживание и получение некоторого опыта, знания (испытать «узнать, изведать»; Ты новые чувства узнаешь И, может быть, счастье найдёшь. Жадовская. Ты скоро меня позабудешь...; сравните однокоренные слова: опыт, допытываться «стараться узнать», любопытство). Получение нового знания возможно в мечтах, в виртуальном мире (И в дальний блеск душа лететь готова Не трепетом, а радостью объята, Как будто это чувство ей не ново, А сладостно уж грезилось когда-то. Фет. Горное ущелье).

Ассоциативно-образную основу наивной концептуализации мира, являющейся способом ее освоения, формируют архетипы. Архетипы, как первичные эмоциональные образы, живущие в нашем языковом сознании, создают языковую картину мира. Языковая картина мира, продукт распредмечивания действительности, суть иерархически ценностно выстроенная вербализованная понятийная система, базирующаяся на человеческих представлениях о мире (Красавский 2001: 23). Концепты культуры включают в себя понятийную, образную и символическую составляющие (см.: Колесов 1992: 30-35). Язык отражает взаимодействие между психологическими, коммуникативными, функциональными и культурными факторами. Наивные представления на природу человека отображают существовавшие некогда знания об этой природе. Эти знания не научные, они, скорее, могут быть отнесены к народной гносеологии, это реликтовые формы древней системы знаний.

Человек не останавливается в своем развитии, он дальше познает окружающий и внутренний миры. Познание сопровождается открытиями, которые необходимо назвать, дабы объяснить другим носителям языка суть этого открытия. Исследователь редко придумывает новые слова, обычно он использует уже имеющиеся ресурсы языка. Привнесенные извне имена новых эмоций включаются в систему существующих категориальных отношений в языке. И ныне мы являемся свидетелями встраивания заимствованных имен эмоций в русскую концептуальную систему (сравните: состояние апатии; быть в экзальтированном состоянии; сентиментальное чувство).

Современные способы познания мира известны — это научные исследования в той или иной области знаний. В научной классификации эмоции делятся на интенсивные и экстенсивные, выражаемые вовне и переживаемые внутри и др. Как видим, в языке эмоции представлены совершенно в иной классификационной сетке. Язык при его глубоком изучении преподносит факты иного — донаучного — познания мира. Под влиянием развития науки и расширением культурных связей с другими народами полученные знания закрепляются в языке и в концептуальной системе. Другими словами, язык аккумулирует все познанное народом на протяжении всей истории своего существования, в языке закрепляются некоторые (но не все) актуальные для носителей языка научные знания. Концептуальная система доносит до нас архаичные взгляды и воззрения на природу и человека, его внутренний мир.

Вопросы для обсуждения:

1. Какие категории русской культуры привлекают внимание современных исследователей?

2. Как организованы категории «живое—неживое», «природное—рукотворное», «съедобное—несъедобное», «внешнее—внутреннее» и т. д. в русском языке?

3. Как соотносятся категории в наивной картине мира с научной классификацией?

Темы для рефератов:

1. Учение Платона об эйдосах.

2. Категории в интерпретации Аристотеля.

3. Система категорий в учении И. Канта.

4. Учение о категориях Гегеля.

5. Категории в современной научной парадигме.

Литература:

1. Аристотель. Категории. — URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/arist/kateg.php

2. Гегель Г. В. Ф. Наука логики. — URL: http://www.koob.ru/georg_wilhelm_friedrich_hegel/ science_of_logic

3. Кант И. Критика чистого разума. — URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/ Philos/kant_chr/index.php

4. Колесов В. В. Концепт культуры: образ — понятие — символ // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. — 1992. — № 3. — С. 30-35.

5. Красавский Н. А. Динамика эмоциональных концептов в немецкой и русской лингвокультурах : автореф. дис. ... канд. филол. наук. — 2001. — 38 с.

6. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 256 с.

7. Луканин Р. К. Категории Аристотеля в истолковании западноевропейских философов // Зарубежное философское антиковедение. Критический анализ. — М., 1990. — С. 84-103.

8. Пименова М. В. Концептуализация чувства в русской языковой картине мира // Мир человека и мир языка. — Кемерово: ИПК «Графика», 2003. — С. 58-120. — (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 2).

9. Пименова М. В. Концепт сердце: образ, понятие, символ. — Кемерово: КемГУ, 2007. — 500 с. — (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 9).

10. Пименова М. В. Метаязык описания способов категоризации эмоций в языке // Исследование познавательных процессов в языке : сб. науч. тр. — М.: ИЯ РАН; Тамбов: ТГУ, 2009. — С. 177-187.

11. Платон. Государство. — URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Platon/_Index.php

12. Платон. Софист. — URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/Platon/sofist.php

13. Словарь русского языка : в 4 т. / АН СССР, Ин-т рус. яз.; под ред. А. П. Евгеньевой. — 2-е изд., испр. и доп. — М., 1981—1984.

14. Шаховский В. И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. — М.: URSS, 2008. — 208 с.

15. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка : в 2 т. — М., 1993.

2.2. Понятийные и грамматические категории как отображение ментальности народа

В теоретическом языкознании были выработаны достаточно полные и подробные описания языковых категорий, особенное внимание к ним отмечено в структурализме. Для когнитивной лингвистики проблема категоризации ныне оказалась весьма актуальной. Память человека устроена так, что языковые элементы, хранящиеся в ней, определенным образом упорядочены, а основанием такого упорядочения выступают именно языковые категории.

Считается, что мы живем под одним небом, нам светит одно солнце и одинаковые звезды, однако мир разные народы описывают совсем не похоже: и небо, представляющееся в английском языке объемным (in the sky), а в русском и объемным (высоко в небе), и имеющим поверхность (на седьмом небе), и звезды, которые в русском концептуализируются признаками алмазов (небо в алмазах), а в английском — падающие звезды концептуализируются признаками пули (shooting star «метеор, падающая звезда»), они же в русском — признаками душ (вон чья-то душа полетела на землю «о падающей звезде»). Еще Г. В. Лейбниц предлагал концепцию «алфавита человеческих мыслей»: «Хотя количество понятий, которые можно себе мысленно представить, бесконечно, возможно, что весьма невелико число таких, которые мысленно представимы сами по себе; ибо через комбинацию весьма немногих элементов можно получить бесконечное множество. ... Алфавит человеческих мыслей есть каталог тех понятий, которые мысленно представимы сами по себе и посредством комбинаций которых возникают остальные наши идеи» (Leibniz 1981: 430). Исследование языка сближается с исследованием когниций (процедур, связанных с приобретением, хранением, передачей и выработкой знаний). Как пишет Г. В. Лейбниц, «языки — это поистине лучшее зеркало человеческого духа и... путем тщательного анализа значения слов мы лучше всего могли бы понять деятельность разума» (Leibniz 1981: 338). Рассматривать ментальность народа в отрыве от изучения языка и культурного контекста невозможно, это взаимосвязанные, взаимозависимые и взаимообусловленные явления. Категории культуры накладывают свой отпечаток на сознание носителя языка, что обязательно находит свое отображение в языке.

Концептуализация мира отображается в системе универсальных категорий, свойственных разным языкам. В каждом отдельном языке существует собственная система специфических категорий. Универсальные категории основаны на психофизиологическом способе восприятия мира, специфические — на субъективированном процессе наложения концептуальных структур на воспринимаемые фрагменты мира. Эти когнитивные процессы находят отражение в языковой форме, фиксирующей разную когнитивную категоризованность предметов и явлений или два типа знания: непосредственное (феноменологическое) и опосредованное (структурное). Основу феноменологического знания составляют предметы, события, явления, идентифицированные в определенной системе пространственных и временных координат, на которые проецируются все возможные между фрагментами мира виды отношений; в языке такие отношения фиксируются в предикатах. Субъект восприятия выступает точкой отсчета, от которой выстраивается система пространственных отношений между воспринимаемыми фрагментами мира. Ориентированность на субъект восприятия как на точку отсчета, составляющую когнитивное содержание значения языковых единиц, свойственна таким грамматическим категориям, как лицо, таксис, вид, залог. Структурное знание есть форма категоризации информации, полученная и обработанная как обобщающий итог опыта поколений, поэтому для носителя языка оно является знанием, зафиксированным в языке в виде понятийных категорий.

Концептуальную сетку можно уподобить некой карте, которая налагается на мир. При этом ячейки этой сетки бывают трех типов: образы, понятия и символы. Понятия (как в логике) — это родовые понятия, видовые понятия и конкретные понятия. Родовые и видовые понятия соотносятся с тем, что И. И. Мещанинов (1945) называл понятийными категориями в языке. «Понятийными категориями передаются в самом языке понятия, существующие в данной общественной среде. Такие понятия не описываются с помощью языка, а выявляются в нем самом, в его лексике и грамматическом строе. Те понятийные категории, которые получают в языке свою синтаксическую или морфологическую форму, становятся... грамматическими категориями. Субъект и предикат (логический) будут понятийными категориями. Они же, выявляясь в синтаксическом строе предложения, становятся грамматическими понятиями подлежащего и сказуемого» (Мещанинов 1945б: 196). И. И. Мещанинов также уточняет: «Всякое понятие, существующее в сознании человека, может быть передано средствами языка. Оно может быть выражено описательно, может быть передано семантикою отдельного слова, может в своей языковой передаче образовать в нем определенную систему. В последнем случае выступает понятийная категория. Она передается не через язык, а в самом языке, не только его средствами, но и в самой его материальной части» (Мещанинов 1945а: 15). Как видим, к разряду понятийных категорий И. И. Мещанинов относил такие концепты, как субъект, предикат и т.п. К этому ряду можно добавить понятийные категории, получившие название семантических ролей (или «глубинных падежей») Ч. Филлмора (агентив, инструменталис, датив, фактитив, локатив, объектив и т. д.) (Филлмор 1999: 163-164)[2]. Как замечает Дж. Лакофф, «языковые категории — это категории нашей когнитивной системы, и исследование всех категорий нашей когнитивной системы должно включать также и исследование языковых категорий» (Лакофф 1988: 47).

Языковая система, порождение и восприятие речи имеют концептуальную основу. Н. А. Кобрина выделяет три основных типа категорий: 1) категории, которые представляют отражение реальности в виде форм и предметов мысли (т. е. совпадают с «понятиями» в философии); 2) категории-параметры (признаки, характеристики, такие как мыслительные референты категорий вида и времени, залога, наклонения, числа, падежа); 3) категории релятивные, или операционные, т.е. те, которые лежат в основе схем реализации (Кобрина 2000: 171).

Если мир явлен носителю языка в виде концептуальной сетки, в которой каждая ячейка представляет собой образ, понятие или символ, то на каждую ячейку при дальнейшем осознании и описании мира накладывается вся концептуальная сетка, закрепленная за данным языком. К познаваемому фрагменту мира «примеряются» все концепты, существующие в концептуальной системе; однако не все концепты будут соизмеримы с познаваемым явлением. Сознание человека таково, что любое слово и «скрывающийся» за словом концепт обычно включается в несколько ячеек концептуальной сетки, что обеспечивает его существование в виде множества ассоциативных связей. Другими словами, при переносе признаков из других концептуальных областей описываемый фрагмент мира уподобляется чему-то иному, сходному по какому-либо качеству, свойству, отношению или функции. Основная роль концептов в мышлении — это категоризация, позволяющая группировать объекты, имеющие некоторые сходства, в определенные классы.

Не все концепты объемны по своей структуре. Концепт капуста определяется родовым («растение»), видовым («овощ»), ценностным (дешевая) и образным признаками (кучерявая — как о внешности человека). Концепт хлеб, помимо родового «продукт» и видового «выпечка», определяется многочисленными образными (соматическим: Хлеб — всему голова; антропоморфными: Хлебушка калачу дедушка; Хлеб хлебу брат; Пирог обеду ворог; предметными: Краюхой заложи, калачом поверши; Сайки, что свайки; калачи, что рогачи; стихийными: В Москве калачи, как огонь, горячи) и оценочными признаками (добрый / жалкий / небывалый / отличный / скудный / хороший / чистый хлеб; Блин брюху не порча). И здесь уместен вопрос: все ли слова выражают отдельные концепты? Если нет, то каковы критерии их разграничения? Если да, то как можно их классифицировать?

Человек не останавливается в своем развитии, он дальше познает окружающий и внутренний миры. Познание сопровождается открытиями, которые необходимо назвать, дабы объяснить другим носителям языка суть этого открытия. Исследователь редко придумывает новые слова, обычно он использует уже имеющиеся ресурсы языка. Так возникают переносные значения у слов, именно так возникает метафора и метонимия. В основе концептуальных метафор находятся когнитивные модели. Под когнитивной моделью понимается некоторый стереотипный образ, с помощью которого организуется опыт, знания о мире. Когнитивные модели, так или иначе реализованные в языковых знаках, обнаруживают относительную простоту структурных типов и представляют собой последовательную систему, построенную на универсальных законах; см. подробнее (Пименова 2004: 82-90).

Языковая категоризация и концептуализация носят черты «наивности». В этом проявляется особенность мышления носителей языка. «Наивность» языковой категоризации обусловлена такими особенностями архаичного мышления, как конкретность, синкретизм, антикаузальность, антропоцентризм и протеизм, неразличение субъекта и объекта действия (отсюда необходимость различения семантического и синтаксического субъекта и объекта), неразличение категорий сущности и явления, причины и следствия.

Вопросы для обсуждения:

1. Что понимается под понятийными и грамматическими категориями?

2. Как соотносятся категории языка с когнитивными моделями?

3. Чем отличается в трактовке знаний структуралистский подход от концептуального?

Темы для рефератов:

1. Антропоцентризм в языке.

2. Основные черты архаичного мышления.

3. Языковые категории как зеркало русской ментальности.

Литература:

1. История лингвистических учений. Древний мир / отв. ред. А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон. — М.: Наука, 1980. — 258 с.

2. Кобрина Н. А. Когнитивная лингвистика: истоки становления и перспективы развития // Когнитивная семантика. — Тамбов, 2000. — Ч. 2. — С. 170-175.

3. Лакофф Дж. Мышление в зеркале классификаторов // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XXIII. Когнитивные аспекты языка. — М.: Прогресс, 1988. — С. 12-51

4. Мещанинов И. И. Понятийные категории в языке // Труды Военного института иностранных языков. — 1945. — № 1. — С. 15.

5. Мещанинов И. И. Члены предложения и части речи. — М.; Л., 1945.

6. Пименова М. В. Типология структурных элементов концептов внутреннего мира (на примере эмоциональных концептов) // Вопросы когнитивной лингвистики. — 2004. — № 1. — С. 82-90.

7. Филлмор Ч. Дело о падеже // Зарубежная лингвистика. — М.: Прогресс, 1999. — Т. III. — С. 127-258.

2.3. Изучение ментальности посредством особенностей языка

Первоначально ученые рассматривали связь языка и мышления (В. фон Гумбольдт, А. А. Потебня, И. А. Бодуэн де Куртенэ), затем обратились к «логическому анализу языка» (Н. Д. Арутюнова), позже ментальность был выделена как самостоятельная научная проблема (В. В. Колесов).

Очень быстро, буквально за какие-то десять лет, отечественная лингвистика приняла в свой метаязык несколько терминов, которые активно используются и широко употребляются в различных исследованиях. Среди таких терминов языковая картина мира, концептуальная картина мира, концепт и др. В самом конце 1999 г., когда я проходила предзащиту докторской диссертации в СПбГУ, термин концепт вызывал сильное отторжение у ученых (тогда в науке концептам было отказано в существовании!). Не было и определения этого термина (да и сейчас однозначного его толкования тоже нет). И только Владимир Викторович Колесов меня поддержал в 2000 г. и сказал, что концепты есть! А уже на защите диссертации в 2001 г. в отзыве ведущей организации, подписанном моей почти полной тёзкой — доктором филологических наук, профессором из Владимира Пименовой Мариной Васильевной, был употреблен новаторский термин слово-концепт. Термин, как мне представляется, очень удачен, как и позже появившийся термин лингвоконцепт.

Связка «концепт—слово» выражает самое важное положение, на которое необходимо обратить особое внимание. Чаще всего концепт вербализуется именно при помощи слова. Концептуализация мира происходит через язык, и образы мира, существующие в сознании, можно проследить через образные признаки, закрепленные в языке. Исследовать концепт можно только посредством языка. Мы отдаем себе отчет в этом. Именно язык и есть средство проникновения в концептуальную систему. Концептуальная система — это каркас языковой системы, его остов и его фундамент. Мы, безусловно, понимаем, что у концепта ментальная природа. Но познать концепт, описать его структуру и признаки, составляющие его структуру, возможно только с помощью языка.

Можно рассуждать о невербализованных концептах, однако, когда мы говорим о них, описываем их, мы же пользуемся ресурсами языка. И значит, эти концепты могут быть вербализованы. Только не одним словом, а описательно. Потому вопрос о невербализованных концептах отпадает сам собой.

Концептуальная система — это система знаний о мире, представленная в языке, в том числе в виде категорий — скрытых (понятийных) и грамматических (закрепленных в формах постоянного выражения соответствующего категориального признака). Система знаний о мире не совпадает у разных народов, в первую очередь это заметно именно в составе грамматических категорий. Часто говорят, что действительность неодинаково отражается в различных языках в силу нетождественных условий материальной и общественной жизни людей. Но не только это влияет на концептуальные системы разных народов. У каждого народа своя мифология, свой путь в донаучном познании мира, т. е. своя культура. Эти знания тоже отображаются на концептуальной системе: «Культуру можно определить как то, что данное общество делает и думает. Язык же есть то, как думают» (Гуревич 1984: 193-194).

Концептуальная система обладает принципом голографичности. Суть принципа заключается в том, что концепты, составляющие эту систему, представляют структуры признаков, необходимых и достаточных для идентификации стоящих за ними фрагментов мира. При этом каждый признак концепта есть самостоятельный концепт, т.е. у признака есть свои признаки.

Концептуальный мир — это система понятий, образов и символов, того, что называется ментальной моделью мира. Это совокупность знаний и представлений о действительности, которые выражены в системе языка в виде категорий и форм. Этот мир составляет основу ментальности народа.

Современная лингвистика успешно развивает теорию ментальности. Термин ментальность (менталитет / ментализм) появился в 20-е годы XX в. на волне интереса к ноосфере, и первоначально использовался исследователями «диких народов» (Б. К. Малиновский, например). До сих пор нет общего определения терминов менталитет и ментальность. Многочисленные формулировки основываются на различных концепциях, подходах, проанализировав которые, В. В. Колесов приходит к заключению, что «менталитет и ментальность отличаются друг от друга различным составом своих содержательных форм» (Колесов 2004: 11). Менталитет «в своих признаках есть наивно целостная картина мира в ее ценностных ориентирах, существующая длительное время, независимо от конкретных экономических и политических условий, основанная на этнических предрасположениях и исторических традициях; проявляется в чувстве, разуме и воле каждого отдельного члена общества на основе общности языка и воспитания и представляет собой часть народной духовной культуры, которая создает этноментальное пространство народа на данной территории его существования» (Колесов 2004: 15).

Термин ментальность использовался в форме множественного числа в социальной истории в 60-х годах XX в. французскими историками группы «Анналов»: «Ментальности (mentalites) — термин, которым “новая историческая наука”, наиболее влиятельное направление современной зарубежной историографии, обозначает главный предмет своего анализа: социально-психологические установки, автоматизмы и привычки сознания, способы видения мира, представления людей, принадлежащих к той или иной социально-культурной общности. В то время как всякого рода теории, доктрины и идеологические конструкции организованы в законченные и продуманные системы, ментальности диффузны, разлиты в культуре и обыденном сознании. По большей части они не осознаются самими людьми, обладающими этим видением мира, проявляясь в их поведении и высказываниях как бы помимо их намерений и воли. Ментальности выражают не столько индивидуальные установки личности, сколько внеличную сторону общественного сознания, будучи имплицированы в языке и других знаковых системах, в обычаях, традициях и верованиях» (Гуревич 1989: 75). Изучение ментальности развивалось под влиянием этнологии, социологии, психологии, истории искусства и литературы, лингвистики, семиотики вплоть до биологии и экологии. Отметим междисциплинарный подход в исследовании этого вопроса, который побуждает некоторых ученых говорить о необходимости разработки антропологически ориентированной науки о человеке, о лингвистической антропологии и концептологии.

В социальной истории интерес к изучению ментальности укрепился в связи с перемещением центра тяжести в исследованиях по вертикали: «сверху вниз» — от истории государств, «героев», правителей, государственных деятелей, мыслителей к истории быта — повседневной жизни разных социальных слоев и групп, рядовых людей, общества в целом. Идеология — основной вопрос истории оказался слишком узким: это достояние культурной или правящей элиты доходило до сознания простолюдинов, масс в трансформированном виде, и необходимо было знать духовную, психологическую почву, на которую пытаются налагать идеологию. Это привело к тому, что у исследователей появились дополнительные вопросы: каковы были воззрения народа, чувства и мысли людей, не принадлежавших к элите, каковы их верования, причины их поступков, что представлял собой мир, если смотреть на него из дворца вельможи, из мастерской ремесленника или из крестьянской хижины?

К осознанию необходимости анализа ментальности первыми обратились ведущие аграрные историки: их заинтересовали эмоции и представления крестьян, и они обратили внимание на особенности их поведения. Образцом нового подхода к изучению жизни трудящихся масс может служить исследование Э. Ле Руа Ладюри «Монтайю» (1975). Он писал о манихейской ереси катаров, параллельно ему удалось выявить ценные данные о семейной и производственной структуре деревни, о народной магии и верованиях, об отношении крестьян к труду и собственности, к времени, смерти и загробному миру, к детству, женщине, любви, браку и сексу. Он смог восстановить целостную картину хозяйственной деятельности, психологии, религиозности, обихода, традиций простого народа в ту эпоху, когда он не имел самостоятельного доступа к письменности, вследствие чего оставался «немотствующим большинством» средневекового общества. Историк-медиевист в архивных источниках, в которых запечатлены высказывания этих людей, отыскал ответы на вопросы, задаваемые этнографами, работающими «в полевых условиях», членам изучаемого племени. Так историко-этнографический подход дал возможность осветить почти вовсе неизведанные ранее пласты исторической жизни. Этот же — историко-этнографический — подход в изучении языковой ментальности — ведущий прием концептуальных исследований на современном этапе.

Говорить о языковой ментальности можно, только проникнув в суть духовного пространства языка. Г. Г. Почепцов определяет языковую ментальность как «соотношение между некоторым участком мира и его языковым представлением. ...Под миром в определении языковой ментальности мы понимаем не только окружающий человека мир, но и мир, создаваемый человеком и нередко в большей части своего объема прекращающий свое существование, когда исчезает его создатель и носитель — человек, т. е. мир речевых действий и состояний» (Почепцов 1990: 111). Существуют разные определения термина ментальность. А. Я. Гуревич (1984: 9) под ментальностью понимает не сформулированные явно, не высказанные эксплицитно, не вполне осознанные культурные установки, общие ориентации и привычки сознания, «психический инструментарий», «духовную оснастку» — уровень интеллектуальной жизни общества. Этот термин В. В. Колесов определяет иначе (1995: 15): «Ментальность — это миросозерцание в категориях и формах родного языка, соединяющее интеллектуальные, духовные и волевые качества национального характера в типичных его проявлениях. Язык воплощает и национальный характер, и национальную идею, и национальные идеалы, которые в законченном их виде могут быть представлены в традиционных символах данной культуры. ...Ментальные архетипы складывались исторически, по определённым, генетически важным принципам, которые и следует описать».

Лингвальный мир отражен в языковой картине мира. Этот мир создан самим человеком: познавая природу и себя, люди описывали окружающую среду. Фрагмент физического или виртуального мира, получивший то или иное обозначение в языке, представляет собой некое языковое осмысление в виде понятийной или грамматической категории или концептуальной структуры, что, собственно, и являет языковую ментальность. Под языковой ментальностью понимаются различные способы выражения всех сторон интеллектуальной жизни человека (см. подробнее: Пименова 1999: 80). Языковое осмысление фрагментов мира основано на концептуальной системе, служащей каркасом языковой системе.

Каковы задачи исследования концептуального мира и ментальности? «История ментальностей претендует на установление способов мировосприятия, присущих самым разным членам общества. ...Историк ментальностей стремится за прямыми сообщениями текстов обнаружить те аспекты миропонимания их создателей, о которых последние могли невольно “проговориться”. За “планом выражения” он ищет “план содержания”. Он хочет узнать об этих людях и об их сознании то, о чем сами они, возможно, не догадывались, проникнуть в механизм этого сознания, понять, как оно функционировало и какие пласты в нем были наиболее активны» (Гуревич 1984: 10). Проблема социально-культурных представлений людей другого времени, закрепленных в системе языка, и есть центральная задача анализа ментальности. Следует сказать, что структуры концептов у представителей разных слоев общества будут отличаться друг от друга в какой-то степени (как, например, отличаются признаки концепта сердце в текстах русских народных песен и поэзии XX в.).

Если социальная психология сосредоточивает свое внимание на настроениях, изменчивых состояниях психики, то концептология с позиций исследования ментальности обращается к константам, основным представлениям этноса, заложенным в сознание человека культурой, языком, религией, воспитанием, социальным общением. К таким представлениям относятся, в частности, восприятие пространства и времени (о времени жизни в русской языковой картине мира см. в последнем параграфе данного учебного пособия); взаимодействие мира физического с внутренним (душа и тело; дух и материя); соотношение мира земного с миром потусторонним (восприятие и переживание смерти); разграничение естественного и сверхъестественного; установки относительно детства, старости, болезней, семьи, секса, женщины; отношение к природе; система ценностей; оценка общества и его составляющих; понимание соотношения части и целого, индивида и коллектива («я» и «мы»), степени выделенности личности в социуме или, наоборот, ее поглощенности им («свои» и «чужие», «обычные» и «иные»); отношение к труду, собственности, богатству и бедности, к разным видам богатства и разным видам деятельности; новое и традиционное в культуре; оценки права и обычая и их роли в жизни общества; понимание власти, господства и подчинения, интерпретация свободы; доступ к разным видам источников и средств хранения и распространения информации (культура письменная и культура устная). Этот перечень можно развернуть и продолжить.

Рассматривать ментальность народа в отрыве от изучения языка и культурного контекста невозможно, это взаимосвязанные, взаимозависимые и взаимообусловленные явления. Категории культуры накладывают свой отпечаток на сознании носителя языка, что обязательно находит свое отображение в языке. Категории культуры — это «некоторая сетка координат, наложенная на живую, пульсирующую и изменяющуюся действительность» (Гуревич 1984: 11). Изменения в обществе, особенно это касается изменений в религии, морали и повседневной жизни, влияли на то, что некоторые категории культуры переосмыслялись, причем кардинально. Особенно это заметно при сопоставлении культур одного народа в разные эпохи или при сопоставлении культур разных народов. Так, в древнерусской культуре категория смерти не включала понятий ада (пекла), которые были привнесены в нее христианством. Душа, по древним представлениям русских, попадала на тот свет вместе с дымом погребального костра. Сейчас земля ассоциируется со смертью, именно в ней покоятся тела умерших. Однако в древности осквернять землю труположением считалось святотатством. А в китайской культуре о категории смерти Лао-цзы сказал так: «Откуда мне знать — быть мертвым здесь не означает ли быть живым там?» То есть такие далекие культуры, как русская и китайская, имеют общее представление об ином мире, куда человек попадает после смерти. Различие восприятия смерти в истории русской культуры проявляется в заимствованных воззрениях о посмертном наказании и страдании, чего не было в русских дохристианских религиозных системах.

Ментальность народа отображена в системе языка. Языковая ментальность бывает лексическая и грамматическая: «Языковая ментальность лексического типа отражена в лексико-семантической системе. Особенностями языковой ментальности грамматического типа определяется локальным, темпоральным и другими фокусами представления мира. Данные фокусы представления мира закреплены в первую очередь в грамматической системе (в системе времен, категории числа, категории и рода и т. д.)» (Почепцов 1990: 111).

В отечественной лингвистике появились работы, в которых обобщаются основы национальной ментальности, которая закрепляется в словесном знаке и фактах языка, а познание, как известно, осуществляется в языке и через слово. Собственный внутренний мир человек исследует и описывает в первую очередь при помощи языка. В. В. Колесов указывает на такие особенности русского языка, так или иначе отражающие ментальные характеристики сознания (которые ниже приводятся почти в полном виде):

1. В центре русской грамматики находится не имя, выражающее устойчивое понятие, а глагол, обозначающий в высказывании действие и в предикате выражающий то новое, что несет в себе мысль.

2. Русский язык четко различает время внешнее и время внутреннее, т. е. категорию глагольного вида и глагольного времени.

3. Качество воспринимается как основная категория в характеристике вещного мира; качество, а не количество привлекает законченностью и разнообразием радужных форм; через признак выделяется каждое новое качество, привлекающее внимание своей неповторимостью; отвлеченные имена также образуются с помощью адъективных основ, а самостоятельная категория имени прилагательного формируется в русском языке, начиная с древнейших времен.

4. В качестве связочного и предикативно осмысленного выступает глагол быть, а не глаголы иметь и хотеть, как во многих европейских языках. Установка на глагол бытийственного значения во многом определила характер русской философии. Идеально бытие и быт лежат в основе русского предикативного усилия мысли, тогда как формы владения и личного пожелания находятся на втором плане сознания.

5. В русском языке нет артиклей, что, в свою очередь, привело к размыванию границ между употреблением имен в речи. Разведение в сознании двух уровней семантической связки вещи и понятия, как они отражены в слове, делает англичанина стихийным номиналистом, тогда как некоторая размытость границ между вещью и понятием этой вещи у русских характеризует их как реалистов. Еще А. А. Потебня говорил, что «мысль направлена словом».

6. Неопределенность высказывания с большим количеством неопределенных местоимений и различных синтаксических конструкций (например, безличных предложений) повышает степень уклончивости и размытости русской мысли, которая скользит по яркости образа и сторонится определенности понятия.

7. Уклонение от метафоры определяется основной установкой словаря на метонимические переносные значения в слове. Метафорические переносы расцениваются как индивидуально-авторские, не всегда пригодные для общего пользования. Это — отказ творить в слове: с помощью метонимии легко истолковать традиционный символ, тогда как метафора создает новые символы, что (в индивидуальном исполнении) признается как ересь.

8. Категория одушевленности — остаток древнего языческого анимизма — также препятствует созданию оригинальной авторской метафоры, такой, которая оказалась бы понятной другим носителям языка. Русская мысль одухотворяет, неожиданно оживляя, все ценное, чему придается особый смысл.

9. Вежливая уклончивость проявляется в том, что славянский императив не является, собственно, повелительным наклонением, он восходит в древнейшей форме оптатива — нежелательного наклонения. Отношение к другому проявляется не в приказе или хозяйском повелении, но в пожелании, что высказывание будет принято к сведению.

10. В отношении к себе русский человек излишне категоричен, что с XVI в. поражало иностранцев: пользуясь формами родного языка, русский строит свое высказывание без помощи всякого рода уклончивых отступлений, ему не требуется оговаривать конкретную модальность своего высказывания, она содержится уже в конструкции его фразы (я ведь говорил!).

11. Категоричность самоутверждения и бытовой нигилизм находит себе поддержку в способности русского языка строить отрицание таким образом, что каждое отдельное слово высказывания отрицается само по себе: никто никому никогда не должен! Плеоназм (избыточность выражения) — особенность русской речи.

12. Категория состояния, присущая русскому языку, явлена только в речи. В грамматике это проявляется в употреблении наречий, или модальных слов, или второстепенных форм типа мне жаль..., ничего нельзя... Здесь нет никакой предикативной связи, действие не обозначено. Это состояние души, в чувстве переживающей событие.

13. Особенности русского языка, на основе ментальности формирующие обыденное сознание русского человека, выделяются общей установкой на характер общения: как типичное проявление речемысли во всех случаях преобладает не монолог-размышление (который воспринимается как признак неоправданной юродивости — тихо сам с собою я веду беседу), а активно протекающий диалог, в котором и рождается обоюдно приемлемая мысль. Мысль соборно рождается в думе, с той разницей, что индивидуальная мысль не только направлена словом, тогда как совместная дума способна и строить слово.

14. Речь идет именно о диалоге как основной форме мышления. В исторической перспективе развития языка третий всегда лишний. Местоимение третьего лица он, она, оно, они формируется довольно поздно и до сих пор ощущается как родственное указательному в значении ‘тот, другой’, который находится вдали, вне диалога.

15. Собирательная множественность объектов (нерасчлененная множественность) особенно хорошо представлена в отношении к людям, к сообществу, которое ценностно воспринимается в своей цельности: народ, толпа, полк... Многочисленные формы множественного числа сохраняют исходный смысл собирательности или нерасчлененной множественности.

16. Постепенно происходило интенсивное отделение парадигмы единственного числа от парадигмы множественного, в которой окончания уже не различают имена по грамматическому роду: стол — стена в единственном числе с различием в окончаниях при совпадении окончания во множественном (столам, стенам и т. д.). Происходит разведение вещественного и понятийного значений в слове, причем близкое к понятию значение обычно связано с формой единственного числа, а отвлеченные имена вообще выступают только в этой форме (сравните: дух). На различении форм множественности формируется категория определенности, в которой нуждается устная речь.

17. Восхождение «по родам» приводило к порождению новых гиперонимов, и этот процесс предстает как непрестанное воссоздание символов, возникающее в момент воплощения концептов в содержательных формах слова. Для русской ментальности характерно построение синтетических моделей высказывания, что также отражает устремленность к целому, а не к аналитически данным его частям. Даже символический образ предстает здесь как основная манифестация понятия, «своего рода понятие», которое постоянно воссоздается путем наложения образа на известный символ. Символ существует, а понятие о нем постоянно воссоздается; язык здесь — энергия действия, а не его результат.

18. Безличные, неопределенно-личные, обобщенно-личные и прочие типы предложения создают совершенно непереводимое на другие языки представление о зыбком внешнем мире, который является своего рода отражением мира другого, реального, существующего в сознании человека до встречи с миром внешним. Для русского сознания условие предпочтительнее причины — чисто внешне, субъективно определяемой характеристике действия, потому что на самом деле цель важнее условия.

19. Важна историческая последовательность в формировании русских сложных предложений, из которых самыми древними по сложению были условные предложения. Типы придаточных сгущались в соединении трех признаков высказывания: модальности, определенности и предикативности.

20. Новые типы словообразовательных моделей развивались почти одновременно с формальной специализацией различных типов сложноподчиненного предложения (гипотаксиса). Сложные слова также сжимались в обобщенные по единству суффиксов лексемы, с помощью которых легче было создавать длинные цепочки предложений. Сложные слова были своего рода аналитическими понятиями.

Таковы основные признаки русской ментальности, проявляемые в русском языке. Становление ментальности определялось развитием самого языка. Повторю: все эти признаки выделены В. В. Колесовым (2004: 25-31).

Ментальность — фундамент картины мира народа, представляющей собой систему категорий и субкатегорий, т.е. концептуальную сетку, с помощью которой носители языка воспринимают действительность и строят образ мира, существующий в их языковом сознании. Категории, образующие картину мира, составляют основной когнитивный инвентарь культуры: они запечатлены в языке, образуя его основу. Человек мыслит о мире так, как «подсказывает» ему язык. Мыслить всем приходится в тех категориях, которые есть в языке. Э. Сепир заметил, что в мышлении нет того, чего бы не было в языке.

То, что существует и адаптируется в языке, соответствует ментальности народа. В языке ассимилируются только те знания, которые совпадают с существующей в нём концептуальной системой.

Вопросы для обсуждения:

1. Какие определения термина ментальность вы знаете?

2. Какие науки занимаются проблемами ментальности?

3. Какие особенности ментальности русского народа вы можете подтвердить данными языка?

Темы для рефератов:

1. Ментальность в интерпретации профессора В. В. Колесова.

2. Исследование ментальности на современном этапе развития лингвистики.

Литература:

1. Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. — М.: Искусство, 1984. — 350 с.

2. Гуревич А. Я. Проблема ментальностей в исторической историографии // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы. — М., 1989. — Вып. 1. — С. 75-89.

3. Колесов В. В. Ментальные характеристики русского слова в языке и в философской интуиции // Язык и этнический менталитет. — Петрозаводск: ПГУ, 1995. — С. 13-24.

4. Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. — СПб.: Филол. фак-т СПбГУ, 2000. — 326 с. — (Серия «Филология и культура»).

5. Колесов В. В. Философия русского слова. — СПб., 2002. — 448 с.

6. Колесов В. В. Язык и ментальность. — СПб.: Петербургское Востоковедение, 2004. — 240 с. — (Slavica Petropolitana).

7. Концепт. Образ. Понятие. Символ: к 70-летию проф. В. В. Колесова : колл. монография / отв. ред. М. В. Пименова. — Кемерово: ИПК «Графика», 2003. — 278 с.

8. Ментальность и язык : колл. монография / отв. ред. М. В. Пименова. — Кемерово: КемГУ, 2006. — 256 с. — (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 7).

9. Ментальность и изменяющийся мир: к 75-летию проф. В. В. Колесова : колл. монография / отв. ред. М. В. Пименова. — Севастополь: Рибэст, 2009. — 504 с. — (Серия «Славянский мир». Вып. 1).

10. Ментальность народа и его язык : сб. ст. / отв. ред. М. В. Пименова. — Севастополь: Рибэст, 2009. — 498 с. — (Серия «Славянский мир». Вып. 2).

11. Язык и ментальность : сб. ст. / отв. ред. М. В. Пименова. — СПб.: СПбГУ, 2010. — 696 с. — (Серия «Славянский мир». Вып. 5).

12. Пименова М. В. Семантика языковой ментальности и импликации // Филологические науки. — 1999. — № 4. — С. 80-86.

13. Почепцов Г. Г. Языковая ментальность: способы представления мира // Вопросы языкознания. — 1990. — № 6. — С. 110-122.

14. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. — М.: Прогресс: Универс, 1993. — 656 с.

15. Mentalität und Mentales / Hrsg. von E.A. Pimenov, M.V. Pimenova. — Landau: Verlag Empirische Pädagogik, 2003. — 250 s. — (Reihe «Ethnohermeneutik und Ethnorhetorik». Bd. 9).

2.4. Коды культуры и ментальность

Не следует думать, что концептуальные исследования — это новое направление, возникшее в конце XX в. на пустом месте.

К первым, зафиксированным в письменном виде, когнитивным и концептуальным исследованиям можно отнести работу Яски (автора труда, посвященного ассоциативным рядам слов, употребляемых в Ригведе), где приводится классификация предметов по отношению к трем частям тогдашней модели мира: земля, пространство между небом и землей, небо. «Примечательно отнесение к категории «воды» (100 слов) не только важнейших жидкостей (мед, молоко, вино и т.п.), но и... всего «текучего», «изменчивого». Так, сюда включены «успех», «слава» (yaśas), а также прошедшее (bhūtam), «существование», «бывание» (bhuvanam) и «будущее» (bhavişyat)» (История лингвистических учений 1980: 9).

Когнитивная лингвистика исследует не мир, а общие и субъективные знания о мире, отображенные в языке этноса или идиостиле, будь то знания обыденные, научные, религиозные или эстетические: «Субъект, пытаясь обозначить внеязыковую реальность, онтологический мир, в сущности, создает новую — лингвальную — действительность, которая подчиняется законам субъекта, стереотипам, являющимся отражением заложенных в языке моделей преобразования внеязыкового мира в языковой, преломленных через лингвальную компетенцию номинанта» (Теркулов 2010: 29). Однако на развитие языка повлияли и некоторые философские системы как развивавшиеся внутри общества, так и в других странах. Научные знания как факт общечеловеческой культуры ассимилируются в других языках, вовлекаясь в их концептуальную систему.

В последнее время в лингвистике стали появляться работы, посвященные, с одной стороны, заимствованным концептам, с другой — изучению иной ментальности (Голованивская 1997; Иная ментальность 2005; Пименова 2004, 2006: 26-37; Пименов, Пименова 2005).

В языке отображены как минимум два пласта концептуальной системы. К первому пласту относятся общенародные знания о мире — взгляды на природу и человека, система ценностей — то, что составляет базовую часть человеческого сознания. Эти знания выражаются исконной лексикой в языке. Второй пласт меньше по объему в сравнении с первым — это пласт надстроечный. Это то, что пришло из других языков и культур — философские системы, другие религиозные системы, чужая мифология и знания о новых открытиях и технологиях. Всё это объективируется заимствованной лексикой.

Эти знания фиксируются в виде отдельных концептуальных структур. По развитию концептуальной структуры можно судить об исконности или заимствованности того или иного концепта: у заимствованных концептов слаборазвитая структура. Даже при наличии многочисленных признаков они плохо группируются, что свидетельствует о малом времени, затраченном на осознание различных сторон этого концепта и внедрение его признаков в языковую практику. Чем обширнее представлены отдельные группы различными признаками, тем древнее концепт, на осознание его структуры затрачено больше времени, больше признаков усвоено носителями языка, значительная часть структуры такого концепта относится к общенациональным знаниям, а не индивидуальному опыту. В русском языке среди исконных концептов внутреннего мира, характеризующихся невероятным спектром признаков, можно назвать такие концепты, как душа, сердце, чувство, мысль, ум, мечта и др.

Заимствованные концепты помимо слабо развитой структуры имеют еще некоторые отличительные особенности. Многие признаки таких концептов пришли вместе со словом (мотивирующий признак не осознается народом, заимствовавшим концепт) в виде понятий и образов. При этом его мотивирующий признак не будет представлен в контекстах, в отличие от древних, исконных концептов, мотивирующие признаки которых все же осознаются носителями языка и реализуются часто в виде стертых метафор. Другими словами, мотивирующий признак заимствованного концепта неизвестен из-за незнания исходного языка, у исконных концептов этот признак востребован и актуален. Некоторые заимствования произошли в связи с развитием культурных связей между народами, а значит, и восприятием новых знаний. Такие знания связаны в первую очередь с мифологией и устным творчеством других народов. Некоторые знания пришли в виде конкретных философских теорий. Примером этому может служить заимствованный концепт идея. Учение об идеях было предложено Платоном. Часть признаков этого заимствованного концепта восходит именно к его учению. Другая часть признаков относится к мифу об Афине, который, вместе с концептом идея и лежащим в его основе мифом, был привнесен во все западноевропейские языки, дойдя и до России.

В западноевропейские языки, в том числе и в русский, слово идея пришло из латинского, а в латинском это слово появилось из греческого. Этимология слова идея восходит к греческому ιδεα «видимость», «внешний вид», «наружность» → «образ», «форма», «общее свойство», «начало», «принцип» → «идеальное начало», «первообраз», «идея» «[индоевропейский корень *u(e)id- тот же, что в рус. видеть]» (Черных, I: 336). Признак визуализации идеи свойственен современным русскому и немецкому языкам. Положительно оцениваемая, «качественная» идея — прозрачная, четкая, ясная идея, имеющая форму, отрицательно — неясная, нечеткая, неоформившаяся идея. В немецком для этого используется признак сходства (die gleiche Idee «одинаковая идея»).

Первичные, базовые признаки регулярно проявляются в образной части структуры концепта. Идея-знание — это запретный плод (вегетативный признак), которым овладевает человек (прагматический признак владения), а после овладения — защищает и отстаивает уже как убеждение — освоенное / присвоенное знание. Идея-знание существует сама по себе, к человеку она приходит самостоятельно (витальный признак), либо человек заимствует ее в постоянное или временной пользование (предметный признак). Категориальные признаки концепта пересекаются, образуя некую общую канву, в которой переплетены мифологические представления и культурные ассоциации. Идея-знание-плод есть пища, которую вкушают, уподобляясь Богу: «знать — прерогатива высшего начала, а не возгордившегося человека» (Пименов, Пименова 2005: 167).

Символизация идеи восходит к мифу о рождении богини мудрости Афины из головы Зевса, она дочь Зевса и Метиды, по-гречески metis «мысль». Согласно мифу, «царь богов проглотил свою супругу океаниду Метиду, беременную Афиной. Гефест расколол голову Зевса ударом молота, и на свет появилась Афина в полном снаряжении» (Словарь Античности 1994: 62). Отсюда признаки рождения идеи из головы (Тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует... Лермонтов. Герой нашего времени). Афина родилась «в полном боевом вооружении» (Словарь Античности 1994: 126), сопутствующими (первоначально в языке-источнике метонимическими) признаками идеи выступают признаки оружия: копья, меча и щита. Афина «всегда рассматривается в контексте художественного ремесла, искусства, мастерства» (Словарь Античности 1994: 127). Любые творческие процессы связаны с идеей (идея ковра / рисунка / картины / музыкального произведения; kreative und innovative Ideen «креативные и инновационные идеи»; eigene Ideen in die Tat umzusetzen «претворять в дело собственные идеи»; die tragende Idee eines Werkes «основная (букв. «несущая») идея произведения»; ihre Mode-Ideen «их идеи мод»; die Nationalpark-Idee «идея национального парка»; Werbe-Idee «рекламная идея»; eine Marketing-Idee «маркетинговая идея»; Regie-Ideen «идея режиссуры»; musikalische Ideen «музыкальные идеи»). Идея, как Афина, является свидетельством организующей и направляющей ментальной силы, которая упорядочивает личную и общественную жизнь (жизнь дома-рода и жизнь наций и народов). В немецком языке нашли отражения признаки идеи, связанные с делами Афины. Она наделила Одиссея кудрявыми волосами, эпитетом Афины является Сотейра — «спасительница», также Афина мыслилась как судьба: соответствующие признаки зафиксированы у немецкого концепта Idee.

На современном этапе развития языкознания одной из первоочередных проблем может быть названа проблема определения общей для языка и культуры онтологической платформы. Для этого необходимо изучить языковые единицы как средство хранения и передачи ментальности носителей языка, а также как средство, продуцирующее эту ментальность.

Постичь картину мира всегда непросто; в силу привычки мы не замечаем картину мира, отраженную в родном языке. Картину мира другой культуры можно увидеть через призму неродного языка. Мы замечаем особенности своей картины мира только тогда, когда сравниваем ее с чужой, иноязычной картиной мира, либо когда «читаем» буквально метафоры, которыми мы постоянно пользуемся.

Содержание культуры представлено различными областями: это нравы и обычаи, язык и письменность, одежда, поселения, работа (труд), воспитание, экономика, армия, общественно-политическое устройство, закон, наука, техника, искусство, религия, проявления духовного развития народа. Все эти области в языке реализуются в виде системы кодов культуры. «Язык — уникальный архив исторической памяти народа, отражение его образа жизни, верований, психологии, морали, норм поведения» (Кошарная 2002: 26). Код культуры — это макросистема характеристик объектов картины мира, объединенных общим категориальным свойством; это часть понятийной сетки, используя которую носитель языка категоризует, структурирует и оценивает окружающий его и свой внутренний миры. При переносе характеристик из одного кода в другой в языке возникает метафора или метонимия. Код культуры — это таксономия элементов картины мира, в которой объединены природные и созданные руками человека объекты (биофакты и артефакты), объекты внешнего и внутреннего миров (физические и психические явления).

Как указывает В. Н. Телия, культура — «это та часть картины мира, которая отображает самосознание человека, исторически видоизменяющегося в процессах личностной или групповой рефлексии над ценностно значимыми условиями природного, социального и духовного бытия человека. Из этого следует, что культура — это особый тип знания, отражающий сведения о рефлексивном самопознании человека в процессах его жизненных практик» (Телия 1996: 18). Сталкиваясь с различиями форм жизни в разных культурах, мы вынуждены постигать собственную самобытность, поэтому исследование картины мира представляет собой процесс познания мира и самопознания.

Коды культуры проявляются в процессах категоризации мира. Категоризация есть процесс сжатия многообразия. Сами категории формируются в нашем сознании в соответствии с конкретными требованиями окружения, среды. В когнитивной лингвистике сохраняется интерес к метафоре, что объясняется возможностью осмысления основ мышления, процесса освоения мира, связи концепта и его реализацией в языке. Особое внимание уделяется универсальным (свойственным большинству языков) моделям метафор.

Приоритетными моделями метафор для носителей разных языков являются пространственная (ориентационная), временная и культурная. К числу пространственной (ориентационной) модели относятся следующие разновидности:

• вместилище (контейнер, емкость) (хранить в сердце; таить в душе);

• поверхность (на уме; на памяти);

• оппозиции «верх — низ», «передняя (фасадная) сторона — задняя сторона», «правый — левый», «близкий — далекий», «центр — периферия» (высокие помыслы; низкие мысли; задним умом крепок; левые деньги «приработок»; недалекий «неумный»).

• биологическая (повышение роста; высокая / низкая всхожесть культур);

• географическая (горизонты науки; «Архипелаг ГУЛАГ»);

• геометрическая (пересеклись «встретились»; параллельно выдвинуть идею );

• соматическая (телесная) (коротышка; позвоночный столб);

• физическая (Пей из ковша, а мера душа; Мерить на свой на аршин);

• химическая (улетучиться из помещения «исчезнуть, уйти»);

• кинестетическая (он сечет / рубит / волокет в математике прост. «разбирается»; продираться сквозь слова разг. «с трудом понимать»).

• социальная (верхи / низы общества; высокая / низкая социальная ступень );

• метеорологическая (выпали осадки; тучи закрыли солнце);

• зооморфная (падёж скота; высокий / низкий рост поголовья);

• строительная (возводить воздушные замки «мечтать»; подводить фундамент «обосновывать»).

• милитарная (мозговой штурм; «Иду на вы» ист. «объявляю войну»);

• транспортная (Проехали! восклицание со значением «прекратим это обсуждать»; выдвинуть кандидатуру).

• косметическая (подводка для глаз).

• кулинарная (взбить тесто; тесто поднялось / опало).

• механическая (дать на гора́ «выработать объем руды / угля»).

• производственная (высокое / низкое качество продукции; высокие / низкие темпы производительности труда);

• экономическая (уровень цен; высокий / низкий уровень жизни).

Временная модель включает в себя такие разновидности метафор:

• космическое время (ждать целую вечность);

• календарное время (весна / осень жизни);

• жизнь бога (бессмертное творение; вечная душа);

• жизнь живого организма — человека, животного, насекомого (рождение любви );

• время суток (на заре / закате жизни);

• единицы времени (мгновения любви).

Самой обширной по видам и их разнообразию является культурная модель метафор. В языке отобразилось свойство мышления человека, живущего в природной и социальной среде, переносить на физический мир и свой внутренний мир и его объекты антропоморфные, биоморфные и предметные характеристики. Способность человека соотносить явления из разных областей, выделяя у них общие признаки, находится в основе существующих в каждой культуре системе культурных кодов, среди которых природный (стихийный и вещественный), растительный (вегетативный, фитоморфный), зооморфный (анимальный, териоморфный), перцептивный, соматический, антропоморфный, предметный, пищевой, метеорологический, химический, цветовой, пространственный, временной, духовный, теоморфный (божественный), галантерейный, игровой, математический, медицинский, музыкальный, этнографический, экологический, экономический. Растительный, зооморфный и антропоморфный коды иногда объединяют под общим название биоморфного (натуралистического) кода. Основу культурных кодов составляет мифологический символизм, суть которого состоит в переносе образов конкретных предметов на абстрактные явления (в том числе, внутреннего мира). Устанавливая параллелизм объектов физической (реальной) и виртуальной (иллюзорной) действительности, мифологическое сознание основывается на гносеологических операциях сравнения и отождествления.

Антропоморфный код, в свою очередь, делится на индивидуальный и социальный субкоды. Кодам культуры в основной своей части свойственен изоморфизм, т. е. в каждой культуре наличествует весь перечисленный спектр кодов, однако не все элементы указанных кодов будут изофункциональны. Поиск специфических элементов, отличающих тот или иной код культуры, позволяет указать на особенность культуры, отраженной в мышлении народа. Элементы кодов выступают как классификаторы и квантификаторы друг для друга, за ними закреплена некоторая символическая культурная соотнесенность. В каждой культуре отмечаются свои классификационные и квантификаторные цепи, в которых мы можем проследить ассоциативные комплексы: артефакт (строение) → человек (каланча), артефакт → растение (кукушкины сапожки), птица → растение (кукушкины слёзки), птица → человек (гусь), птица → артефакт (железная птица «самолет»), растение → строение (луковка собора), животное → человек (работать как лошадь), растение → человек (тонкая, как тростинка), природное явление → растение (дождь лепестков), природное явление → человек (гроза всех преступников), природное явление → военная операция (буря в пустыне), живое существо → страна / государство (в самом сердце страны), организм → экономика страны / государства (экономика больна / заражена), организм → социальная система (экономическая мощь страны), светило → человек (солнце моё / звезда моя «обращение»), социальное явление → растение (растительное царство), артефакт → социальное явление (жернова избирательной компании), артефакт → психическое явление (чаша терпения; заряд злобы), предмет → абстракция (обломки былой славы), стихия → психическое явление (буря в душе), природный элемент → артефакт (рукав реки; денежные потоки), природный элемент → человек (не человек, а кремень), природный элемент → организм (гора мышц), природный элемент → общество / политика (социальные потоки; политические течения), стихия → человек (ураганом пронесся мимо), стихия → социальное явление (вихри войны), природный элемент → время (на склоне лет), стихия → время (вихрь жизни), пространство → социальное явление (вертикаль власти), время года → возраст человека (осень моей жизни), время суток → социальное явление (на заре человечества), медицина → психическое явление (врачевать души), музыка → соматическое явление (струны сердца), экология → психическое явление (экология души), артефакт → психическое явление (заряжай мозги, управляй мечтой) и т.д.

В связи с тем, что работа мышления определяется несколькими этапами: первоначально — развитие образов, и только после их появления — выработка понятий, все метафоры в языке (в основе которых всегда находится некий образ) можно оформить в виде ограниченного количества категорий. Метафоры и метонимия — один из способов актуализации тех или иных признаков в языке.

Последнее десятилетие в когнитивной лингвистике исследователей при изучении языковых категорий интересуют конкретные принципы выделения концептов, их таксономия и установление иерархии концептов, которые обусловлены языковой категоризацией. Дж. Лакофф (1987) выдвинул гипотезу, что категории формируются когнитивными структурами, получившими название идеализированных когнитивных моделей (idealized cognitive models), под которыми понимаются особые когнитивные сущности, лежащие в основе языковых категорий. Дж. Лакофф выделяет четыре их типа: 1) пропозициональные модели, определяющие характер элементов категории, их свойства и отношения между ними; 2) образ-схематические модели, отражающие основные образные представления, формирующие категориальные классы; 3) метафорические модели, позволяющие представить некоторую абстрактную область посредством отождествления ее с другой областью, обычно конкретной и доступной эмпирическому изучению; 4) метонимические модели, действующие совместно с тремя первыми типами идеализированных когнитивных моделей и обеспечивающие перенос характеристик одного элемента множества на всё множество.

В лингвистической литературе уже появились работы, где предлагаются различные классификации концептов. Одна из таких классификаций принадлежит В. И. Карасику: «Содержательно все концепты можно противопоставить как параметрические и непараметрические ментальные образования. К первым относятся те концепты, которые выступают в качестве классифицирующих категорий для сопоставления реальных характеристик объектов: пространство, время, количество, качество и др. Ко вторым относятся концепты, имеющие предметное содержание. ...Одним из важнейших признаков категориального статуса концептов является их автономический характер, наличие бинарной оппозиции как конститутивного признака концепта. ... Непараметрические концепты можно разбить на регулятивные и нерегулятивные. К первым относятся те ментальные образования, в содержании которых главное место занимает ценностный компонент. Класс нерегулятивных концептов весьма своеобразен. Предложенные в лингвистической литературе классификации ментальных единиц, относящихся к этому типу, построены на основе лингвистического (частеречного в своей основе) и когнитивнопсихологического критериев. ...Наряду с картинками, схемами, сценариями, гиперонимами и другими разновидностями концептов можно выделить лингвокультурный типаж» (Карасик 2005: 30-33).

Можно представить ещё одну — трехчленную — классификацию концептов (Пименова 2006: 45-46), образующих концептуальную систему, способом актуализации которой, в свою очередь, выступает язык. Все концепты, так или иначе объективированные в языке, могут быть распределены по трем категориальным классам: I. Базовые концепты, к этому разряду можно отнести те концепты, которые составляют фундамент языка и всей картины мира; среди них: 1) космические концепты; 2) социальные концепты; 3) психические (духовные) концепты. II. Концепты-дескрипторы, которые квалифицируют базовые концепты; среди них: 1) дименсиональные концепты, под которыми понимаются различного рода измерения (размер, объем, глубина, высота, вес и др.), 2) квалитативные концепты, выражающие качество (тепло-холод, целостность (холистичность)-партитивность, твердость-мягкость), 3) квантитативные концепты, выражающие количество (один, много, мало, достаточно-недостаточно ). III. Концепты-релятивы, реализующие типы отношений, среди них: 1) концепты-оценки (хорошо-плохо, правильно-неправильно, вредно-полезно, вкусно-невкусно), 2) концепты-позиции (против, вместе, между, впереди-позади (всех), рядом, вверху-внизу, близко-далеко, современный-несовременный), 3) концепты-привативы (свой-чужой, брать-отдавать, владеть-терять; включать-исключать).

Класс космических концептов (небо, земля, планета, солнце, звезда, луна, комета) включает в себя субклассы: а) метеорологические концепты (погода, осадки, туча, гроза, дождь, гром, снег); б) биологические концепты (человек, птица, зверь, насекомое, змея, рыба, растение, цветок, дерево, куст, трава, ягода, фрукты, овощи), построенные на понятийных оппозициях «живое-неживое», «съедобное-несъедобное», «рукотворное-природное», «человек-нечеловек», пищевые (ритуальная пища, повседневная еда, национальная кухня ), соматические (тело / плоть, голова, сердце, печень), перцептивные (зрение, вкус, слух, в наивной картине мира предчувствие, уловление, нюх, чутье и др.), в) ландшафтные концепты (поле, лес, луг, роща, чаща, бор, тайга, степь, гора, холм, озеро, море, река, океан, дорога), г) предметные концепты, включая артефактные концепты (строение, завод, фабрика, конвейер, механизм, инструмент, посуда ).

Класс социальных концептов образуют: а) концепты стран (Россия, Германия, Франция, Китай, страна, общество, государство), б) концепты социального статуса (элита, «верхи-низы», крестьянин, рабочий, богатырь, правитель (вождь, князь, царь, император, генсек, президент), богатый, бедный), ремесленник (гончар, плотник, кузнец), интеллигент, ученый, хозяин, раб), в) концепты национальности (русский, немец, китаец, американец, француз), г) концепты власти и управления (демократия, диктатура, свобода, воля, анархия), д) концепты интерперсональных отношений (влияние, независимость, соборность, рабство, подчинение, власть, родство; мир, война), е) моральные (этические) концепты (честь, долг, обязанность, совесть, стыд, раскаяние; корысть, лесть, подлость, измена, верность), ж) концепты занятий (труд, ремесло, лень, игра, образование, праздник, дело), з) религиозные концепты (Богоматерь, Бог, святой, икона, мессия, пророк).

Класс психических (духовных) концептов формируют концепты внутреннего мира (душа, дух): а) концепты характера (азартность, беспутность, терпение, благодушие, великодушие, гордость, грубость, доверчивость, мечтательность), б) концепты эмоций (веселье, радость, счастье, злость, грусть, ликование, страдание, ревность, тоска, тревога), в) ментальные концепты (знание, ум, мысль, понимание, память, представление, разум, рассудок, воображение, вдохновение, сознание) (более подробный список этих концептов в: Пименова 2004).

Еще раз следует повторить, что границы между классами концептов размыты. Так, соматические концепты относятся к классу космических (биологических), при этом часть структур этих концептов представляет их в иерархии концептов внутреннего мира: сердце — реально существующий кровеносный орган, при этом сердце — воплощение характера (доброе / злое сердце), в наивной картине мира сердце — орган эмоционального переживания (сердцем веселиться / радоваться / печалиться). Совесть — концепт из класса социальных (моральных) и при этом — класса концептов внутреннего мира, в наивной картине мира совесть — воплощение конфессиональной принадлежности человека (Менять веру, менять и совесть) и его национальности (Душа христианская, а совесть цыганская).

Нулевой концепт. Концептуальная система у каждого человека индивидуальна. Исследование индивидуальных концептуальных систем пока сводится к анализу авторских языковых картин мира. Принято считать, что язык отображает концептуальную систему, однако всё не так однозначно. Для многих носителей русского языка слова клеврет, апологет, валоризация, монетаризм ничего не значат: в языке слова есть, а их содержание и тем более внутренняя форма просто не всем известны. Это можно было бы объяснить простым фактом заимствования этих слов из другого языка, но если валоризация, монетаризм в русском языке появились относительно недавно, то клеврет, апологет известны с XI в., и слова эти до сих пор активно используются в политическом дискурсе. Для наших современников малоизвестными могут быть целые концептуальные области: сельское хозяйство, животноводство, национальная кухня, мифология и др. Не каждый может раскрыть полное содержание концептов, скрывающихся за словами рожон, лён, конопля, крапива, взвар, Чур, Велес, Макошь. Слово, не выражающее никакого смысла для носителя языка, объективирует нулевой концепт.

Исторический фактор в исследовании концептуальной системы. Современная лингвистика, пройдя путь от изучения системы и структуры как формального выражения языка, обратилась к исследованию его имманентного остова — концептуальной системы. Концептуальная система подвержена воздействию на нее внешних культурных и исторических факторов. Так, например, концептуальная система политики в России включала в себя такие важные составляющие, как князь, воевода, вече, иго, которые относятся к типу застывших концептов, и концепты политика, уния и хартия, относящиеся к заимствованным.

Концептуальная система меняется, из нее исчезают исходные представления о мироустройстве. Современный человек с трудом осознает то, какими языковыми ресурсами он используется в повседневности. Особенно это заметно при анализе признаков концептов. Так, в выражениях выстрелить из пушки и стрелять глазами наш современник с трудом заметит метафору стрелы: выстрелить / стрелять букв. «выпустить стрелу». Такие же трудности будут в прочтении метафоры глубины в выражении углубиться в лес (глубина — это сложное понятие, включающее в себя сразу два признака: ‘вертикаль’ и ‘объем’, которые сохранились в русской концептуальной системе, но уже не осознаются носителями языка), метафор наказания громовержцем в сочетаниях молния поразила, удар молнии (в славянском фольклоре Перун — бог-громовержец, перуницы — молнии, его оружие наказания). За период существования этноса изменилась концептуальная сетка, понятиями (ячейками) которой носитель языка оперирует в своем познании действительности.

Когнитивный подход к исследованию семантики слова заключается в изучении самого значения слова, в который входят не только признаки, необходимые и достаточные для идентификации обозначаемого, но и ненаучные (обыденные) знания об обозначаемом. Такой комплексный подход к изучению лексического значения и его понятийного основания позволяет реконструировать концепт через его языковое выражение, в том числе через образы и символы.

Исследование развития концептуальных структур в диахронии и в сопоставлении — ближайшая перспектива особого направления когнитивной лингвистики. Сложность таких исследований заключается в том, что многие концептуальные признаки в древних текстах отсутствуют, что связано со спецификой их функционирования. Воссоздать структуры концептов возможно, обратившись к фонду устного народного творчества. Особое внимание следует обратить на изменение категорий и форм мышления в разные эпохи, на смену верований и переходы в интерпретациях одних и тех же категорий.

Языковая ментальность представляет всё разнообразие духовной — интеллектуальной и эмоциональной — жизни человека в языковых категориях. Языковое мышление связано с концептуальным делением мира, многоаспектность такого деления соотносится со способами его осмысления, учитывающими различные планы существования мира, уровни его представления, разного рода измерения, отношения между фрагментами мира или человеком и участком мира. Огромная роль в осмыслении мира принадлежит культуре народа, в которой нашли свое отражение историческое развитие нации, нравы, традиции, обычаи, мифология и религия народа. Таким образом, ментальность как интеллектуальная деятельность обнаруживает связь с процессом познания, спецификой осмысления мира и его фрагментов, с одной стороны, с другой — с языком как выражением духовной культуры народа.

Вопросы для обсуждения:

1. Как описывает особенности русской ментальности В. В. Колесов?

2. Назовите основные коды культуры.

3. Классификация концептов у В. И. Карасика.

4. Какие типы концептов выделяются в классификации М. В. Пименовой?

5. Какие основные факторы изменения ментальности народа, зафиксированные в истории языка?

Темы для рефератов:

1. Политические концепты.

2. Идеологические концепты.

3. Концепты внутреннего мира человека.

4. Природные концепты.

Литература:

1. Голованивская М. К. Французский менталитет с точки зрения носителя русского языка. — М.: Фил. фак-т МГУ, 1997. — 289 с.

2. Иная ментальность / В. И. Карасик, О. Г. Прохвачева, Я. В. Зубкова, Э. В. Грабарова. — М.: Гнозис, 2005. — 352 с.

3. История лингвистических учений. Древний мир / отв. ред. А. В. Десницкая, С. Д. Кацнельсон. — М.: Наука, 1980. — 258 с.

4. Колесов В. В. Язык и ментальность // Русистика и современность. Т. 1. Лингвокультурология и межкультурная коммуникация. — СПб., 2005. — С. 12-16.

5. Кошарная С. А. Миф и язык: опыт лингвокультурологической реконструкции русской мифологической картины мира. — Белгород, 2002. — 287 с.

6. Пименова М. В. Концепты внутреннего мира (русско-английские соответствия) : дис. ... д-ра филол. наук. — СПб., 2001. — 497 с.

7. Пименова М. В. Душа и дух: особенности концептуализации : монография. — Кемерово: ИПК «Графика», 2004. — 386 с. — (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 3).

8. Пименова М. В., Пименов Е. А. Сопоставительный анализ заимствованных концептов (на примере русского концепта идея и немецкого концепта Idee) // Концептуальные сферы МИР и ЧЕЛОВЕК : колл. монография / отв. ред. М. В. Пименова. — Кемерово: ИПК «Графика», 2005. — 313 с. — С. 143-177. — (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 6).

9. Пименова М. В. Проблемы когнитивной лингвистики и концептуальных исследований на современном этапе // Ментальность и язык : колл. монография / отв. ред. М. В. Пименова. — Кемерово: КемГУ, 2006. — 236 с. — С. 16-61. (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 7).

10. Пименова М. В. Обман воображаемых миров (мир иллюзий: опыт заимствованного концепта) // Концептосфера и языковая картина мира / отв. ред. Е. А. Пименов, М. В. Пименова. — Кемерово: КемГУ, 2006. — С. 26-37. — (Серия «Филологический сборник». Вып. 9).

11. Словарь Античности / сост. Й. Ирмшер и Р. Йоне; пер. с нем. — М.: Эллис Лак: Прогресс, 1994. — 704 с.

12. Телия В. Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. — М.: Языки русской культуры, 1996.

13. Теркулов В. И. Номинатема: опыт определения и описания. — Горловка: ГГПИИЯ, 2010. — 228 с. — (Серия «Знак — Сознание — Знание». Вып. 1).

14. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка : в 2 т. — М.: Русский язык, 1993.

15. Lakoff J. Women, Fire and Dangerous Things. What categories reveal about the mind. — Chicago: L.: The University of Chicago Press, 1987. — 614 p.

2.5. Смена стереотипов в русской лингвокультуре

Не только грамматика, но и словообразование и семантика могут приоткрыть некоторые тайны создания слов, их внутренних форм и первичных значений. Слова, которыми мы пользуемся до сих пор, скрывают в себе иные нормы жизни, поведения и другие стереотипы.

Начнем с известного всем стереотипа: «женщины — слабый пол». Кто не знает этого стереотипа? Кто хочет его оспорить? В первую очередь, сами женщины будут усиленно его поддерживать. И я расскажу, почему.

В русском языке есть слова и выражения, используемые ныне или малоупотребимые, привычные нам, в которых спрятано несколько иное знание. Это заматереть, заматерелый, матёрый, матёрая вдова и матёрый волк. Рассмотрим подробнее их значения.

Заматереть — (просторечное). достичь зрелого возраста, возмужать (стать физически сильным, крепким).

Заматерелый — (просторечное) достигший зрелого возраста; переживший цветущий возраст (физически сильный, крепкий, взрослый).

Матёрый волк — сильный, опытный, мудрый (как правило, вожак стаи).

Матёрая вдова — женщина, потерявшая мужа, ставшая во главе семьи — сильная, крепкая и мудрая. «Матера вдова = вдова в летах, почтенная» (ПЦСС I: 300).

Матёрый — сильный, крепкий; опытный, сведущий в чем-либо; почтенный. «Матерый = зрелый; пожилой» (ПЦСС I: 300).

Что общего у перечисленных слов? — корень, связанный с матерью[3]. А общими значениями выступают «сила, крепость», «мудрость, опытность», а «почтение» в переносном значении равнозначно «силе». Эталоном силы и мудрости была женщина-мать, которую за это и почитали. А мы говорим — «слабый пол»...

Здесь можно было бы возразить вот в чем. В русском языке есть слово мудрец — мужского рода. Его эквивалента в форме в женском роде нет: мудрость для женщины как качество ума выражается описательно: мудрая мать / женщина и т. д. И этот языковой факт связан с периодами позднего словообразования. А если мы обратимся к сказкам, которые были созданы до принятия христианства, то в них главными женскими персонажами являются Елена Премудрая или Василиса Премудрая. Премудрость — основное женское качество, заимствованное православным христианством в виде образа Софии — Премудрости Божьей. Премудрость — высшая степень мудрости; это качество женского ума.

Тогда какие же стереотипы были связаны с сильным полом — для наших современников — с мужчинами? И здесь возьмем по аналогии слова, у которых общий корень — муж.

Мужать — становиться сильным, взрослым, крепким.

Мужаться — проявлять мужество, стойкость; крепиться; терпеть невзгоды.

Мужественный — стойкий, смелый, отважный, храбрый.

Мужество — присутствие духа, смелость, отвага, душевная стойкость.

Будьте мужественны! — призыв, выражающий значение «будьте стойкими, крепитесь, терпите».

И если мы соберем воедино общие значения, то за мужчинами в русской лингвокультуре закреплены такие стереотипы, как сила, стойкость, храбрость, смелость и терпение.

Сила — общее свойство, как для мужчин, так и для женщин. А вот терпение — главное современное качество женского характера, а не мужского. И выражение: женщины, будьте мужественны! мы слышим часто и поныне. То есть женщинам характерны как присутствие духа, так и стойкость — качества, когда-то стереотипно приписываемые мужчинам.

Еще один стереотип, изменившийся в русской лингвокультуре, связан с категорий рода. Если вы спросите современников, почему слова чадо и дитя среднего рода, вряд ли сразу кто-то сможет на него ответить однозначно. Почему дети, имеющие явные признаки пола, категоризуются через характеристику бесполого?

Чадо и дитя толкуются одинаково: «ребенок». Дѣтя (дитя) — «рожденное и воспитываемое (буквально вскормленное) существо» — младенец. Слово восходит к архаичной системе склонения (с основой на согласный: дѣтяте). Слово «указывает на то, что в только что родившемся члене прежде не различали пола и не обращали внимания на подробности возраста» (Колесов 2000: 90).

В немецком языке есть этому явлению аналогия — das Kind «ребенок» и das Maedchen «девушка». Артикли слов показывают на средний их род.

Объяснение этим языковым фактам есть, и оно относится к средневековому социуму. Пол человека был значим тогда, когда он становился равноправным членом общества, т. е. получал право наследования. И если в русской лингвокультуре девушка (дѣва) уже определяется грамматическим женским родом (как будет показано ниже, именно за ней в сказках давали «полцарства в придачу»), то в немецкой лингвокультуре девушка (das Maedchen) «получала» грамматический женский род только после замужества (die Frau), а наследством-имуществом она могла распоряжаться только после вступления в брак (вот такой гендерный шовинизм). «Детство кончалось, как только человек оказывался способным вступить в брак, вступить во владение, вступить в круг себе равных» (Колесов 2000: 94).

Слово жена первоначально обозначало «та, что рождает» (сравните в латинском gennao «рождаю»), к браку это слово стало иметь отношении только с XVI в.

Вот такая смена стереотипов произошла в нашей лингвокультуре. Стереотипы изменились, на них повлияли веяния из других культур и традиций других народов. А русский язык сохранил реликты древних стереотипов. Только их нужно научиться «читать».

Профессор В. В. Колесов так пишет об основных русских культурно-обозначенных ценностях безотносительно к категории пола: «Народные взгляды сформировались как представление о том, что хозяйство — духовно-нравственная категория (Дом), что для него характерен замкнутый цикл работ (“беззаботность” — свойство трудового человека, рассчитывающего на собственные свои руки), что только трудом достижимо благосостояние. Нестяжательство (способность к самоограничению), трудовая и производственная демократия, преобладание моральных форм понуждения к труду над материальными, отношение к собственности как к функции труда, а не капитала (“презрение к процентщику”) — таковы основные представления о настоящем хозяйстве. Способствовали тому и черты характера: чувство меры, практический расчет, самообладание, трезвость характера и сила воли. Богатство — средство делать добро, да и не богатство делает добродетельным. Добродетель — это труд» (Колесов 2006: 191-192). Духовная составляющая человека — душа — вмещает в себя «типичные для русского человека черты характера, каковыми оказываются: безграничная удаль, задушевность, бескомпромиссность, нравственный максимализм (пресловутое “всё или ничего”), общительность, гостеприимство, спонтанность психических реакций, примат сердца над рассудком, склонность к тоске и меланхолии, а также презрение к мелочам, к прагматизму и расчетливости» (там же: 277).

Стереотип как готовая схема восприятия — относительно устойчивый и упрощенный образ социального объекта (группы, человека, события, явления и т. п.), складывающийся в условиях дефицита информации как результат обобщения личного опыта индивида и нередко предвзятых представлений, принятых в обществе. Во многих стереотипах «прочитываются» андрогинные приоритеты во мнениях.

Существующие на данном этапе развития современного общества стереотипы, связанные с мужским образом (внешним обликом) и мужским поведением, отображают культурные традиции народа. Каждый народ имеет свое представление о том, как должен выглядеть настоящий и нормальный мужчина, каково должно быть его поведение и, главное, как он не должен выглядеть и как он не должен себя вести.

Это только на первый взгляд мужчин и женщин можно отличить по фигуре, бывают случаи, когда этого сделать не удается (Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Гоголь. Мертвые души). Мужчина, ставший излишне чувствительным, бесхарактерным, мелочным, становится похожим на женщину. Глагол обабиться означает «стать излишне нежным», «проявить свои чувства, не суметь их скрыть».

В русском языке существуют закрепленные формы выражения стереотипов: противопоставление, сравнение, уподобление, отрицание. Рассмотрим их подробнее.

Противопоставление (не мужчина / не мужик, а баба; мужчина / мужик, а не баба). Форма «не мужчина, а баба» обычно используется как способ выражения осуждения немужского облика или поведения.

Форма «не баба, а (настоящий) мужик» имеет другое основание: как правило, таким способом обозначаются традиционные для мужчин занятия (И сохранил в себе желание доказать, что он не баба, а самый настоящий мужик, и не просто мужик, а мужик-охотник. Кривин. Притчи о жизни). В русской культуре мужчине всегда приходится доказывать свою гендерную принадлежность, на это указывает призыв будь мужчиной! Женщин же никто не призывает быть женщинами, им только об этом напоминают (ты же женщина!). Эта форма встречается в призывах к разумному поведению (Будь мужчиной, а не бабой; снявши голову, о волосах не плачут. Безелянский. В садах любви).

Отрицание (не баба). Эта языковая форма употребляется для описания стереотипных особенностей женского поведения, не свойственного мужчине (Не для чего нам в зеркало глядеть. Мы не бабы. Григорьев. Александр Суворов; Он не баба, он подарков не берет. Месяц. Лечение электричеством), их гендерного противопоставления (Хочет, чтоб мы были казаки, а не бабы. Вересаев. В тупике; Я вижу уже по глазам, что ты козак — не баба. Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки), действий в отношении женщин (Не лапай, я не баба. Шукшин. Правда), отношения к себе (В конце концов, он не баба же. Кин. По ту сторону).

Существующий языковой шовинизм в названиях мужских и женских занятий, профессий описывается через отрицание стереотипных женских или мужских качеств (Какая ты жена, к черту! Ты вообще не баба! Ты — прораб! Месяц. Лечение электричеством). Современное общество характеризуется нарушением таких ограничений на занятие или профессию (Во многих странах главнокомандующий и даже министр обороны — совершенно гражданское лицо, иногда даже — баба. Панин. Камикадзе; Я не баба и не женщина, я оперуполномоченный ! Михайлов. Капкан для одинокого волка).

Отрицание женских черт характера основывается на принятых в обществе нормах: настоящие мужчины не плачут (И слезы вытри, ты — не баба. Шолохов. Тихий Дон).

Уподобление (баба; баба бабой). Сочетание баба бабой используется в случаях полного уподобления мужчины в поведении, одежде (Вышел баба бабой, только сутулый и косолапый, а тигры его не узнали: налетели, содрали одежду. В. Запашный. Риск. Борьба. Любовь). Имя баба в отношении называния мужчины — крайняя отрицательная оценка его немужского поведения. Так зовут мужчин, чьи свойства не вписываются в установленные нормы и вызывают презрение у окружающих, среди которых: плаксивость, недоверчивость, беспричинная (с позиций собеседника) обида. К этому типу относят обычно мужскую часть интеллигенции (— Интеллигент! — кричал он. — Баба! Довлатов. Наши).

Сравнение (как / словно баба). Это языковое средство встречается в описаниях как немужского поведения (Смотрю, мой кровельщик стоит по пояс в воде и плещет на себя, приседает, как баба. Житков. Храбрость), так и немужского внешнего облика, а также гендерных особенностей физического состояния, характера, ума, эмоций.

Ситуации, в которых мужчины ведут себя не по-мужски, разнообразны. Мужчины не должны быть многословны, говорливы, слезливы, стыдливы, стеснительны. Их осуждают за желание понравиться. Им не рекомендуется пристально рассматривать людей, прятаться по углам в честном поединке, бою. В драке мужчинам нельзя кусаться: это поведение расценивается как женское. Мужчины должны уметь обращаться с оружием.

Даже мужская внешность строго «регламентирована». Осуждаются крайности в облике: излишняя изящность или полнота, излишняя нарядность в одежде. Пол человека выдают его походка, жесты, позы. Негативное отношение вызывает неповоротливость и отсутствие ловкости в движениях мужчины (Неповоротливый, как баба, должно, ветра испугался и не едет. Чехов. Из Сибири). Если мужчин украшают шрамы, то женщин — совсем наоборот (Что ты, как баба, всякой царапины пугаешься? Осеева. Динка прощается с детством).

Устойчивость в гендерном разграничении наблюдается и в манере одеваться, двигаться, быть среди других людей. Мужчинам не свойственно носить пуховые платки и передники и подтыкать подол, пытаться занять меньше места в окружающем пространстве (Ты вольготно держись, как генерал в карете развались, а ты, как баба над подойником... Гиляровский. Мои скитания).

Ментальные различия показывают, что женщинам свойственны памятливость, злопамятность, хитрость, любопытство. Мужчины обдумывают ситуацию, женщины ее проговаривают.

Необходимо отметить и гендерные различия в характере. Женщин отличает доверчивость и наивность, сердобольность, несговорчивость, придирчивость, бранчливость. Излишнее проявление переживаемых чувств «выдает» женское поведение. К женскому поведению при проявлении чувств относят крикливость, визгливость, плаксивость.

Особо пристальное внимание отводится в русской языковой картине мира плачу как проявлению чисто женского поведения (сравните: скупая мужская слеза). Женщины плачут открыто, и это не осуждается. Они плачут в голос, ревут, сопровождая плач всхлипываниями. Женский плач обусловлен культурными ритуальными традициями — оплакиванием умершего, голошением и причитаниями. Для мужчин нормативна сдержанность в проявлении своих эмоций. Им разрешается быть гневливым и возмущенным: такое поведение не вызывает негативной оценки.

И даже смерть гендерно обозначена: считается, что существует типично женские и типично мужские способы уходы из жизни (Пусть зарежет меня. Не хочу быть задушенным, как баба. Месяц. Лечение электричеством).

Главное среди социальных отличительных признаков женского поведения — ревностное отстаивание своих прав. Можно указать и на возрастные стереотипы женского поведения: женщинам в возрасте приписывается свойство информированности и чрезмерного любопытства, и на стереотипы, обусловленные местом проживания (городская баба, темная деревенская баба), именно по ним определяются «свои» и «чужие» в русской культуре.

Ценностно-нормативная сторона картины мира, представленная в сознании носителей русского языка, отображает знание не только о наборе возможных женских и мужских ролей и правил их поведения, но и о том, что последует, если эти ритуальные положения будут нарушены. Некоторые мужские и женские роли симметричны (сила, мужество, терпение, мудрость).

Вопросы для обсуждения:

1. Почему детинами называли взрослых мужчина Руси, живущих в доме отца?

2. Проанализируйте слова отрок и отроковица, юнец и юница, девушка и юноша с позиций их современного употребления. Объясните их стилистическую принадлежность.

3. Проанализируйте слова женщина и баба, дева и девица (красная девица), супруги с позиций их первоначальных значений.

Темы для рефератов:

1. Термины родства в Древней Руси.

2. Дом и его составляющие в древнерусском языке.

3. Русские сказки с позиций изменений в ментальности русского народа.

Литература:

1. Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. — СПб.: Филол. фак-т СПбГУ, 2000. — 326 с. — (Серия «Филология и культура»).

2. Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове. Добро и зло. — СПб.: Филол. фак-т СПбГУ, 2001. — 304 с. — (Серия «Филология и культура»).

3. Колесов В. В. Русская ментальность в языке и тексте. — СПб.: Петербургское востоковедение, 2006. — 621 с.

4. Пименова М. В. Мифологемы в гендерном аспекте // Mentalität. Konzept. Gender; Hrsg. von E. A. Pimenov, M. V. Pimenova. — Landau: Verlag Empirische Pädagogik, 2000. — S. 204-219. — (Reihe “Ethnohermeneutik und Ethnorhetorik”. Bd. 7).

5. Пименова M. В. О культурных стереотипах (представления о мудреце в русской и английской лингвокультурах) // Концепты культуры в языке и тесте: теория и анализ / под ред. А. К. Киклевича и А. А. Камаловой. — Польша, 2010. — С. 47-59. — (Серия «Современная русистика: направления и идеи». Вып. 2).

6. Пименова М. В. Нарушение традиционного маскулинного образа (женское в мужском в русской языковой картине мира) // Язык и ментальность : сб. ст. / отв. ред. М. В. Пименова. — СПб.: СПбГУ, 2010. — 696 с. — С. 80-90. — (Серия «Славянский мир». Вып. 5).

7. Пименова М. В. Антрополингвистика: мифологемы в гендерном аспекте // Антропология языка : сб. ст. / отв. ред. С. Р. Омельченко. — М.: Флинта: Наука, 2010. — Вып 1. — С. 103-117.

8. Пименова М. В. Реликты древнего сознания, сохраненные в языке // Образ мира в зеркале языка : сб. науч. ст. / отв. соред. В. В. Колесов, М. В. Пименова, В. И. Теркулов. — М.: Флинта: Наука, 2011. — С. 173-180. — (Серия «Концептуальный и лингвальный миры». Вып. 1).

2.6. Реликты древнего сознания, сохраненные в языке

Наш язык доносит до нас многие удивительные знания, уже непонятные нашим детям, забытые и, тем не менее, востребованные современностью (Пименова 2011: 173-180). Метафоры, которыми мы пользуемся, скажут очень многое при пристальном рассмотрении. И выводы о том, что скрывается за ними, подтверждаются сказками. Поговорим и об этом.

В русском языке есть два слова, которые изменили свое значение. Мы не замечаем, что состав этих слов показывает несколько иную картину мира, не ту, к которой мы сейчас привыкли. Эти слова — жениться и жених.

Жениться — брать жену. Жених — будущий муж. А теперь вглядитесь на корни этих слов. Корень на самом деле один — жен-. И кто же главный был в этом процессе создания семьи? Жена.[4]

В русских сказках девицы-красавицы сами выбирали себе мужа, а не наоборот (выйти замуж — описательное выражение этого ритуального действия появилось относительно недавно). Сейчас бы мы сказали, что девушка объявляла «кастинг», на который являлись все желающие поучаствовать в этом действе. При этом именно за ней давалось полцарства в придачу. То есть государственная власть и имущество наследовались по женской линии.

Для сравнения: у германских народов королевич отыскивал будущую жену по странным для нас признакам. Ей предстояло поспать одну ночь на горошине, чтобы доказать свою изнеженность и способность таким образом быть королевой. Там — принцессы на горошине (т. е. изначальное воспитание телесной «хилости», изнеженности и неумения выполнять физическую работу (зачем ее выполнять, ведь на это же есть слуги) и было указанием на королевскую кровь). А эпитеты наших женских персонажей говорят совершенно об иных приоритетах, для них важны внешняя и внутренняя красота, высшая степень мудрости, умение и навыки рукоделия (Елена Прекрасная, Василиса Премудрая, Марья-Искусница, Варвара — Краса — длинная коса).

И «кастинг» проходил по одному сценарию: проверялась физическая мощь, пространственная ориентация (это только славянские женихи знают, куда идти, если их отправили туда, не знаю куда, и принести то, не знаю что), смекалка или ум (когда женихам загадывались загадки; вспомните, как сложно иногда нам было эти загадки отгадать, когда мы читали сказки; зато хоть раз услышавший загадку и отгадку, понял алгоритм их создания; здесь явно идет речь о системе опознавания по признаку «свой—чужой»; чужой — носитель иной культуры — никогда не отгадает загадки и не получит нашего полцарства в придачу).

И еще чуть-чуть о женихах. Слово жених происходит от жена. А вот та, кто ему предназначена — невеста. Почему она ему неизвестна (невеста = неизвестная), а она уже о нем знает, — знает, что будет ему женой?

Для этого нужно обратиться к метафорам, которыми описывается любовь в русском языке. Мужская любовь описывается метафорами войны: захватить чье-то сердце, пленить кого-то, взять в осаду чье-то сердце, метафорами захвата добычи (умыкнуть чье-то сердце) или метафорами охоты: охотник за женскими сердцами, охотиться за женскими сердцами. То есть любовь — жена — это добыча, захваченная в битвах, у источника воды (колодца, реки, откуда умыкали будущих жен) и привезенная домой в качестве трофея, уворованного добра или как охотничья добыча. Не очень веселая была женская доля в то время...

А как описывается женская любовь? Расставить сети, попасться в чьи-то силки. Женщина добывала не только еду силками и сетями, т. е. мелкую дичь, птицу и рыбу[5] она была способна добыть сама (хотя считается, что мужчина — добытчик и кормилец — ведь это устойчивый стереотип в наше время), но и мужа такими способами. И самая интересная метафора — заарканить. Выходит в поле или степь женщина, видит — русый (свой, потому что слово, обозначающее национальность, произошло именно от этого признака: русый = светлый — признак, выделяемый по внешнему виду), вот он — жених. А он и не догадывается, что его уже заметили (поэтому и невеста = «неизвестная»). Она знает, что она главная, и арканит. Тоже способ поиска мужа. Нам говорят, что матриархата, может быть, и не было вовсе, но язык показывает иное: жениться — буквальное прочтение слова исключает главенствующую роль мужа, внутренняя форма слова: «жена за себя (берет мужа) = женить на себе».

И арканить можно только на открытом пространстве, в лесу сильно арканом не побросаешься. То есть наши предки жили на открытых пространствах. Может быть, не все. Потому что в русских сказках часто упоминается дремучий лес.

Еще одна группа метафор любви в русском языке — магическая. Сравните: околдовать, очаровать, приворожить. Есть ли гендерная дифференциация в обозначении действия привлечения любви?

Он околдовал ее, она околдовала его — выражения допустимые. Она очаровала его, он ее очаровал — тоже вполне нормально звучит. Она его приворожила, он ее приворожил — тут уже не все так однозначно. Другими словами, колдовством занимались как женщины, так и мужчины. Они же использовали чары — чаши для магических манипуляций (отсюда глагол очаровать). А вот ворожбой занимались скорее женщины, чем мужчины (ворожея — женский род, эквивалент в мужском роде в речи современников мне не встречался; хотя при чтении лекции в Горловском государственном педагогическом институте иностранных языков одна из преподавательниц этого вуза любезно мне указала, что существует слово ворожун, которое мне не было известно, и оно совсем не употребляется сейчас нашими современниками в России[6]). Кроме того, слово гадалка (узнающая будущее) тоже не имеет эквивалента в форме мужского рода, т. е. знать будущее допустимо только для женщин. Так показывает язык.

Чтобы знать будущее, прошлое или настоящее, женщины в русских сказках использовали книгу[7]. Даже в ритуале заданий для будущего мужа главный женский персонаж использует именно книгу (как это делала Василиса / Елена Премудрая). Обращали ли вы внимание, что в русских сказках много упоминаний о книгах? И все они являются атрибутом женщин, не мужчин. То есть сфера знаний (владения ими и их сохранения) закреплена была за женщинами. Отсюда выражение бабушкины сказки.

Сказки хранят забытые знания. Именно женщины передавали древние знания, сохраняя их в памяти, когда новая религия заняла прочные позиции. А нам рассказывают, что мы были дикими, варварами, книг не знали, букв не ведали, а ведь это наша история и культура, о которой мы забыли. Это — основа нашей духовности, потеряв которую, мы легко поверим в инокультурные сказки, которыми нас потчуют давно и долго.

Время. Понятийные и грамматические категории, существующие и исчезнувшие, показывают нам не всегда понятную нашим современникам картину мира. Эта картина во многом не совпадает с той, к которой мы, живущие в XXI в., привыкли.

Время, представленное в языковой картине мира, отличается от времени, описанного в философии, физике, астрономии. Это не научное время; его трудно определять в точных единицах. Русские пословицы и поговорки часто используют ненаучные единицы измерения времени (пора, миг); это могут быть календарные даты (масленица, пасха), возрастные периоды (молодость, старость), собственно проживаемое время (жизнь, век) и др.

Жизнь и время — две стороны одной категории (сравните: Весело время пройдёт, да что в рот попадёт; Время не семя, а выведет племя). Время жизни — это путь, по которому движется человек. Человек идет по дороге своей жизни, оглядываясь в прошлое и смело смотрит вперед в будущее (прошлое — позади, будущее — впереди). В этом случае жизнь — это вектор, направленный в будущее. Это линейное время, время жизни отдельного человека.

Цикличность жизни проявляется и в представлении жизни поколений. Идет человек по следам своих предков — он наследник, потомок: т. е. предки прошли перед ним, хотя они жили в прошлом, которое позади. Другими словами, жизнь поколений — это движение по замкнутому кругу, когда потомки идут по следам своих предков. Сравните выражение: все вернется на круги своя.

Само слово время произошло от древнерусской, восточно-славянской формы веремя.[8] Это слово встречается в такой форме в Повести временных лет по Ипатьевскому списку и в памятниках XIV—XV вв. Как указывается в «Историко-этимологическом словаре», старшее значение у этого слова было что-то близкое к «коловращению», «повторному возвращению», «вечному обороту» и т. п. (Черных I: 171). Автор словаря указывает, что в древнеиндийском было слово vartman «колея (след колеса)», «дорога» при корне vart — «вертеться», «кружиться». П. Я. Черных предполагает, что старшее значение индоевропейского слова *uertmen было «колесо» или «орбита» (как движение по кругу) (там же). Время в русской лингвокультуре — это явление сложное, его нельзя описать с единых позиций. Время в русской традиции воспринимается сообразно западной (линейность) и восточной (цикличность времени Индии, Китая) традициям. Это своеобразие заложено в особой — русской — ментальности.

Таким образом, движение поколений (время этноса) понимается как повторение, круговорот, круг сансары в индийской мифологии. Движение человека по дороге собственной жизни — поступательное развитие (идти вперед, двигаться к цели), сама жизни имеет эпитеты пути / дороги (долгая / длинная / короткая жизнь). Успешная жизнь описывается метафорами целенаправленного движения от подножия к вершине горы (подниматься, достичь вершин в профессии / пика в своем развитии). Неудачная жизнь воспринимается как спуск с горы (опуститься, скатиться, покатиться на самое дно, сравните: впасть в детство). Отсутствие развития человека выражается в метафорах статики или регресса (застыть / откатиться назад в своем развитии).

Человек проживает свою жизнь; жизнь имеет смысл, если человек трудится. Труд в русской языковой картине мира — это и есть смысл жизни (Жизнь измеряется не годами, а трудами; Не тот живёт больше, чей век дольше; Где не жить, не миновать служить). Опережает на пути жизни тот, кто больше трудится (Кто встал пораньше, ушёл подальше; Кто в понедельник бездельник, тот и во вторник не работник; Кто труд любит, тот спать долго не будет; Кто рано сеет, тот рано и пожнёт; Кто поздно приходит, то ничего не находит). Человек — хозяин своего времени, своей жизни (Кому время служит, тот ни о чём не тужит).

Начало и конец жизни — это рождение и смерть. Рождение в русской языковой картине мира практически чётко не обозначается. Время у человека начинается тогда, когда он сознательно выбирает свой путь в жизни (Береги честь смолоду). Конец дня понимается как конец жизни, отсюда метафоры смерти при описании вечера: день понемногу умирает, и наоборот, смерть описывается как исчезновение света: жизнь угасает (День к вечеру — к смерти ближе). Движение по жизненному пути приближает человека к смерти (День да ночь — сутки прочь, а всё к смерти ближе). Смерть неизбежна; всегда наступает предел пути: смерть — это и есть конец жизненного пути (От смерти и на тройке не ускачешь; От смерти не посторонишься; По дважды не умирают, а одного не миновать).

Время — это ценимое свойство жизни. Время в русской языковой картине мира оценивается неоднозначно. С одной стороны, время имеет высокую цену (Деньги потерял — ничего не потерял, время потерял — многое потерял, здоровье потерял — всё потерял; Время дороже золота). Особую ценность имеет нужный момент, когда необходимо сделать нечто должное. В народной картине мира должное — это, как правило, сельскохозяйственные работы (Пахать и боронить — денёчка не обронить). С другой стороны, время, несмотря на эту цену, заставляет пережидать недобрые времена: торопиться в русской культуре нельзя (Время деньги, торопиться некуда); сравните: поспешишь — людей насмешишь . Время, заполненное учёбой, обладает несомненной ценностью (Век живи, век учись; Кто учится смолоду, тот не знает на старости голоду; Грамоте учиться — всегда пригодится). Правда — одна из величайших ценностей, которая определяет жизнь человека (Век правдой не изживёшь; Без правды веку не изживёшь).

Время — одна из важных категорий бытия человека. Время в русской языковой картине мира включает понятие жизненного и природного времени. Природное время состоит из вегетативных периодов (весна, осень), время жизни из времени суток (день, ночь, час, полдень), которое частично совпадает с календарным временем (день, неделя, осень, год). Время — это упорядоченность событий в жизни человека. Все необходимые события вершатся в своё, отведённое для этого время. В русской народной традиции время наделяется оценочным значением: положительно оцениваемое время — это время событий, время, полное жизни; отрицательно оцениваемое называется безвременьем, которое считается периодом терпения. Время в таких случаях приносит богатство, счастье, безвременье — болезнь, нужду, горе.

Время в русской языковой картине мира — это определённая судьба, понимаемая как необходимость свершения тех или иных событий или действий в отведенный для этого срок. И при этом человек — кузнец своего счастья. Слепая воля судьбы и добрая воля изменить свою жизнь — два способа проживания своей жизни. Синкретизм древнего мышления так же актуален и поныне.

Мифы, гендер и язык. Мифологема «женщина» в русском языковом сознании включает в себя такие закрепленные участки деятельности, как ткачество, вышивание, вязание. Архаичные формы подобной фиксированности деятельности закрепились в русском языке в виде существования только женского эквивалента именования по профессиональному принципу; сравните: пряха, но *прях, вязальщица, но *вязальщик, вышивальщица, но *вышивальщик.

Бинарность наблюдается только в номинации ткач — ткачиха, однако в обыденной речи носителей русского языка слову ткач чаще свойственно метафорическое употребление (так называют паука), чем прямое, для обозначения лица, профессионально занимающегося ткачеством: мужчины избегают этой профессии, так как она традиционно считается женской.

Такая закрепленность наблюдается и в области ухода за домашними животными в пределах усадьбы. Существительное птичница — женского рода (сравните: птичник — мужского рода, но это «постройка для кур, уток или гусей»).

Традиционно женскими в русской культуре считаются те сферы деятельности, которые связаны с рождением и воспитанием детей, приготовлением пищи. То, что связано с рождением и вскармливанием детей, имеет определенные возрастные границы — когда для самого ребенка не важен половой признак и его именуют чадо или дитя, т. е. существительными среднего рода. Сравните номинации женщин, связанных с определенной областью действий: роженица, кормилица «женщина, вскармливающая грудью чужого ребенка (в других странах иногда за плату)» и *роженик, но кормилец «мужчина, хозяин, обеспечивающий свою семью заработком или пропитанием»; орудия труда женщины-хозяйки — кастрюля, печь, плита, жаровня, чашка, кружка, ложка, вилка, поварёшка, миска, тарелка, плошка, ваза.[9] Концепты, закрепленные за этими существительными, также имеют совокупность прототипических признаков, приписываемых всему женскому — признаки округлости, вместимости, а также признаки связи с водой и огнем и обработкой пищи (очищение посредством двух стихий — огня и воды)[10]. Другими словами, категория рода существительного связана с действием определенной системой классификаторов, имеющих когнитивную природу.

Огонь имеет непосредственное отношение к женщинам и сфере женского труда. Основной и универсальный статус женщины — быть хранительницей домашнего очага; именно в очаге хранится огонь как символ дома, семьи. Функция сохранения огня непосредственно связана с функцией приготовления пищи, а также «в некоторых мифах есть намеки на связь огня с половой функцией женщины» (Токарев 1988: 239). Эмоции, которые в русской языковой картине мира локализуются в душе (ж.р.), определяются через огненную стихию: пылает страсть (ж.р.), огонь страстей; сгорать от любви / ненависти (ж.р.); любовь / ярость / ненависть (ж.р.) опаляет / обжигает душу; душа горит; пожар страстей. Да и сама душа — частица небесного огня, одушевляющая тело (см. подробнее: Пименова 2004: 259-260), вербализуется словом женского рода.

Две стихии — огонь и вода, ассоциируясь с образом женщины и определяя женское начало в природе, сливаются в единое целое при описании эмоциональной жизни человека. Эмоции в языке представлены посредством метафор огнеподобности и текучести (не кипятись «не нервничай»; сравните: Кутузов погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него (Л. Толстой); Я молод был. Моя душа В то время радостью кипела (А. Пушкин); Прочь, прочь, слеза позорная, Кипи, душа моя, Твоя измена черная Понятна мне, змея (М. Лермонтов); Параша отправилась в Киев, ощущая в себе прилив теплого и нежного чувства (Н. Лесков).

Даже шкала мер и измерений ничтожно малого количества эмоций определяется именами женского рода (сравните также: частица): искра и капля; сравните: капля жалости, капелька любви / нежности; внутри зажглась искорка какого-то неведомого чувства.

Мифология различных культур закрепила именно женские образы за божествами огня: римская Веста (весталки — «хранительницы огня»; ignis Vestae «огонь Весты»); греческая Гестия. В русском фольклоре в имени былинного персонажа — Маринки Игнатьевны — прослеживается связь с огнем и огненной стихией (сравните латинское ignis, древнеиндийское Агни «бог огня» и сам «огонь»), а также с водой (считается, что имя Марина[11] имеет общий корень со словом море; сравните русский сказочный персонаж: Марья Моревна).

Сам термин gender «род» соотносится именно с женским началом; сравните индоевропейское *guen- «рожать, производить на свет», индоевропейское *guena «жена» («женщина»).

В русской культуре между рождением и деятельностью, связанной с использованием нитей (вязание, вышивание, прядение, ткачество), существует прямая ассоциация. В первую очередь это явление обусловлено рядом мифопоэтических традиций, где прядущие женщины представляли собой богинь, определяющих судьбу человека (например, греческие Мойры, русская Мокошь, римские парки, исландские норны). В русской языковой картине мира эта связь прослеживается в таких устойчивых выражениях, как нить судьбы, нить жизни, оборвалась чья-то жизнь, наши судьбы переплелись, веревки вить из кого-либо «переделывать чью-либо судьбу на свой лад» (это выражение закреплено только для обозначения женской деятельности), завязать «перестать делать то, что осуждается в обществе — бросить пить, перестать воровать и т. д.» (при этом сам процесс, отображенный во внутренней форме слова завязать был, видимо, обусловлен прямым магическим действием связывания дурной привычки в узел).

Абстрактные имена, называющие конец жизни, а также периоды в обыденной классификации жизни и способы существования, всегда относятся к грамматическому женскому роду: судьба, жизнь, смерть, доля (сравните: долевая нить в ткачестве), недоля, юность, молодость, зрелость, старость, дряхлость. Эта связь на материале древнегерманской модели мира отмечается Т. В. Топоровой. По ее словам, «мифологическое мышление нередко отождествляло понятие судьбы с женскими божествами: латинское sors “удел, судьба”, но индоевропейское *sor- “женщина”; древнеанглийское sael “судьба”, но осетинское syl “женщина”... Понятие судьбы неразрывно связано с понятиями “ткать, соединять” (судьба изображается как нить, связывающая “верхний” и “нижний” миры): индоевропейское *ad-, *ued- “судьба”, но латышское audums “ткань”; греческое мойра “судьба”, но индоевропейское *mer- “ткать, связывать”» (Топорова 1994); сравните смерть в русском.

Среди других областей деятельности женщин можно назвать ведовство, которое определялось врачеванием и магией. Само слово ведьма указывает на конкретную связь женщины со сферой знания (ведьма «та, кто ведает»). В подтверждение этому необходимо вспомнить имена и эпитеты главных женских персонажей русских сказок: Марья-Искусница, Василиса Премудрая, Елена Премудрая, и т. д. В русских сказках книга — это атрибут только женского персонажа, никогда мужского.

Знание и жизнь неразрывны, и под первым понимается не эмпирическое, а онтологическое знание, то, что относится к области всей жизни — прошлого, настоящего, будущего (не зря область гадания также закреплена за женщинами; гадалка (ж.р.) — без эквивалента в мужском роде), сравните библейское выражение: книга судеб.

В отличие от многих других культур, в русской культуре женщина равноправно допускалась в такую сферу общественной деятельности, как управление государством (и миром, где мир (мiр) «народ, общество», сравните: всем миром); причем эта сфера сейчас несколько ограничена для доступа представительниц женского пола. В русском языке существуют эквиваленты в женском роде для имен, обозначающих лиц, управляющих миром, страной, домом: государь — государыня, владыка — владычица, хозяин — хозяйка, правитель — правительница, царь — царица, князь — княгиня, властитель — властительница, повелитель — повелительница, император — императрица и подобные.

Следует указать на отсутствие у имен женского рода отрицательных коннотаций, т. е. отмечается адекватное семантическое наполнение таких имен по сравнению с именами мужского рода. Для сопоставления: в латинском языке potestas «власть» определяется исключительно как patria «отцовская». Согласно римскому праву, нет ни власти, ни права владения, которые принадлежали бы только матери (Бенвенист 1995: 152).

В значении «место обитания» различные эквиваленты имен определяются женским родом: Россия, Русь, страна, Родина, земля, родная сторона, семья. Даже слова, образованные от корневой морфемы -отец-, будут либо в женском, либо в среднем роде, но никогда в мужском: Отчизна, Отечество (сравните в латинском: patria «родина» от pater «отец», в немецком: Faterland «родина» от Fater «отец», буквально «земля отцов»; в английском Motherland «родина», буквально «материнская земля»; Great Mother Land буквально «великая Мать-Земля»).

Эти языковые реалии обусловлены прежде всего тем, что в мифопоэтическом сознании русского народа страна, земля, Отчизна, семья ассоциируются с местом рождения, матерью и семьей, отсюда Родина-мать, мать-сыра-земля, управительница страной — царица-матушка. Страна и люди ее населяющие — это большая семья (сравните: царь-батюшка).

Концептуализация жизни (ж.р.) человека происходит в виде такой семантической схемы, как рождение (символ — мать ж.р.) — жизненный путь (символ — дорога ж.р.) — смерть (символ — старуха с косой ж.р.).

Функциональная закрепленность магических действий за женщинами отражается и во вторичных символах, восходящих прототипически к этой области. Так, магия неразрывно связана с речью, последняя имеет общий корень со словом река. «Связь реки с речью принадлежит к числу архетипических образов. В основе идентификации не только акустический эффект шумно текущей воды, но и образ самого потока реки и речи, последовательного перетекания — развития, от начала до конца, до состояния смысловой наполненности» (Топоров 1988: 375).

Символика воды всегда была отражением женского начала в природе. Речь, вода, река — имена женского рода; сравните: река жизни. «Понятие воды и женщины связано с понятием смерти (души умерших перевозились по воде на лодках): литовское mer-gele “девочка” — лат. mare “море” — индоевропейское *mer- “умирать”» (Маковский 1998: 166). Сравните имена женских персонажей славянского и, уже, русского фольклора: Марья Моревна, Мара, Марена, Кикимора.

Мифологема воды как первообраз женского начала в мире пересекается с мифологемой земли. Отсюда древний образ матери — сырой земли. Этимологические изыскания находят преобразования форм через переосмысление семантических признаков; сравните: существительное земля имеет общий корень со словом змея (*zem-/*zm-); в курдском языке mar «змея», в латинском mare «море».

Мифологема воды имеет чрезвычайно древние основания. Вода — одна из фундаментальных стихий мироздания и мироустроения. «В самых различных мифах Вода — первоначало, исходное состояние всего Сущего, эквивалент первобытного Хаоса: в этой связи интересен миф о поднятии мира (земли) со дна первичного океана. Вода — это Среда, агент и принцип всеобщего зачатия и порождения... В роли женского начала Вода выступает как аналог материнского лона и чрева, а также оплодотворенного Мирового Яйца. Вода может отождествляться с землей как с другим воплощением женского начала. Соединение в мифологеме Воды мотивов рождения и плодородия с мотивами смерти находит отражение в различении живой и мертвой Воды, животворящей небесной Воды и нижней, земной соленой Воды. Ритуальное омовение Водой — как бы второе рождение, новый выход из материнской утробы» (Маковский 1996: 76-78).

Связь мифологемы вода с образами и функциями демиурга, творца и управителя выявляется в таком ярком персонаже русского фольклора, как Царевна-Лебедь. Существительное лебедь ныне в современном русском языке имеет вариантные родовые формы, которые «противопоставлены друг другу как нормативная и ненормативная, современная и устаревшая, нейтральная и просторечная... Существительные, нормально употребляющиеся в одном роде — преимущественно в мужском, в разговорной речи могут иметь формы другого рода: лебедь, лебедя (м.р.) и народно-поэтическое лебедь, лебеди (ж.р.)» (РГ-80, I: 470).

Для исконно русского фольклора слову лебедь свойственна форма женского рода (белая лебедь). Родовое имя птица (птаха) в русской культуре закреплено за женским родом; что определяет род многих птиц, как голубка, ласточка, лебедь, утка, кукушка; метафоры этих лексем употребляются для называния женщин, где три первые имеют положительные коннотации, две последних — отрицательные. Все указанные птицы в славянской мифологии могут выступать в качестве женщин (принцип оборотничества).

Мифология славян подтверждает основания для выделения именно женского рода у подобных слов. В сказках «женщина оборачивается в белую лебедь, изображается колдуньей и называется еретницею. С грамматическим родом кукушки (в Слове о полку Игореве зегзица) согласуется предание о превращении девушки-сироты в эту птицу: отсюда и растение кукушкины слезы. Горюющие женщины сравниваются с кукушками; сравните: в Слове о полку Игореве: Ярославнынъ гласъ слышитъ; зегзицею незнаемь рано кычеть: полечю, рече, зегзицею по Дунаеви. ...Олицетворение птиц и превращение людей в птиц у славян столь древне, что в древнейшем поэтическом памятнике, в Суде Любуши, является говорящая ласточка, вероятно, оборотень девушки: опять согласие превращения с грамматическим родом» (Буслаев 1992: 241-242).

Наиболее древним символическим представлением России являются именно лебеди, что опять же подтверждает выявленный ассоциативный ряд, основанный на образе женщины и матери (Родины), сравните: Родина-мать; Россия, страна, родная сторона). Гуси-лебеди — птицы-медиаторы между двумя мирами — этим светом и тем, находящимся по ту сторону Молочной реки с кисельными берегами. Слова, производные от слова лебедь, образуют ассоциативный ряд, связанный с образом женщины. Лебединая шея; идет, будто лебедушка плывет; лебединая походка — все эти выражения употребляются только по отношению к женщине. Лебёдка, лебёдушка, лебедь (народно-поэтическое) «Ласковое название молодой девушки, женщины» (СРЯ, II: 167).

Мера и числа. Числа и числовые обозначения относились к области экономики и домоуправления, где доминирующую роль занимали женщины. Обращают на себя внимание имена, обозначающие числа, которые существуют только в форме женского рода: единица, двойка, тройка, четверка, пятерка, шестерка, семерка, восьмерка, девятка, десятка. Числительные, «кроме слов два, оба и полтора, не имеют морфологической категории рода» (РГ-80, I: 575).

В разговорной речи чаще употребляются именно такие существительные, образованные от собирательных числительных (двое — двойка, трое — тройка, четверо — четверка, пятеро — пятерка, шестеро — шестерка, семеро — семерка, восьмеро — восьмерка) и количественных числительных (один — единица, девять — девятка, десять — десятка). Одними из сфер употребления таких существительных являются карточная игра и гадание на картах (сравните: тройка, семёрка, туз из «Пиковой дамы» А. С. Пушкина).

Обращает на себя внимание и тот факт, что в русской системе счета нечетные числа обозначались существительными на -ица, что с этимологической точки зрения характерно для названий лиц женского пола (единица, троица, пятница, седьмица). Частичное закрепление за женским родом сохранилось у нечетных дней недели: неделя (так назывался понедельник), среда, пятница. Возможно, женский род этих существительных связан с древнейшей системой счета — троичной системой.[12] Переход на пятеричную и десятеричную систему счета не нарушил эту традицию: пятница (ж.р.). О числе пять см. ниже.

Как представляется, женский род таких существительных социально обусловлен ранее присущей женщинам функции счета и измерения, что зафиксировано в гиперониме мера (ж.р.) для таких обозначений (сравните: древнеиндийское matra ж.р. «мера; количество», греческое metis «мудрость, разум, план», готское mela «шеффель» (старинная мера зерна), древневосточнонемецкое mal (современный немецкий Mahl) «время обеда, еда»).

Счет и измерение использовались в первую очередь в домашнем хозяйстве, где доминирующая функция была закреплена именно за женщиной. Счет и измерение необходимы были и в землепользовании (пядь, верста, сотка, сажень, стопа, четверть, четь, десятина), ткачестве и прядении (для измерения сотканного холста и нитей). «Большая часть народно-бытовых мер длины получила свои названия по названию предмета, использованного в качестве измерителя. Среди них в особую группу выделяются названия мер длины, связанные с антропометрическими измерителями (размах рук, ширина ладони или кулака, толщина пальца и ногтя, ступня ноги, шаг)» (Романова 1975: 104-105).

Основные координаты пространства также обозначаются именами женского рода — длина, ширина, высота (здесь также присутствуют особые народно-бытовые единицы измерения — толщина и глубина).

Существительные женского рода, со значением единиц измерения от одного до десяти, дополняются существительными, обозначающими большие меры счета, которые также определяются женским родом, сравните: десятка, сотня, тысяча. Вариантным к слову десятка выступает слово десяток (м.р.).

Составные формы числительных с такими именами существительными образуют форму множественного числа по разному типу склонения:

2, 3, 4 десятки — 5, 6, 7, 8, 9, 10 (и далее) десяток

2, 3, 4 сотни — 5, 6, 7, 8, 9, 10 (и далее) сотен

2, 3, 4 тысячи — 5, 6, 7, 8, 9, 10 (и далее) тысяч

Цифра пять в системе русского счета является некой границей, которая предопределяет различия в словообразовании и словоизменении: двадцать, тридцать, но пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят. «Числительные от пяти до десяти и все числительные на -дцать и -десят образуют падежные формы по третьему склонению существительных» (РГ-80, I: 577).

«Женским» антропометрическим измерителем является рука и ее важнейшая часть, связанная с руко-делием, ладонь (пясть, кисть, пятерня). Все меры веса и длины, определяемые этой частью руки, именуются существительными в женском роде — щепоть, горсть, пригоршня, пядь. В самом слове ладонь прослеживается ассоциация с женским славянским божеством по имени Лада — богиней брака и семейного очага, которая, по-видимому, «отвечала» также за рукоделие (прообраз Мокоши). Возможно, Лада (или Мокошь) была связана также со счетом, что подтверждается такими словами, как чета «супружеская пара» (сравните однокоренные слова: считать и читать), пара «два, двое».

Славянская Мокошь заменяется на Параскеву-Пятницу. «У восточных славян Пятница — персонифицированное представление нечётного дня недели, следующего за чётным днем, четвергом, посвящённым различным ипостасям громовержца Перуна. В паре — Четверг—Пятница, воспроизводящей более древнюю Перун—Мокошь, особенно ясна взаимная связь противопоставлений чёт—нечет и мужской—женский. ...Согласно “Стоглаву” и другим древнерусским текстам, в день Пятницы женщины не пряли и не стирали (“мыли”), а мужчины не пахали, чтобы не запылить Пятницу и не засорить ей глаз. ...У восточных славян деревянные скульптуры Пятницы ставились на колодцах, ей приносили жертвы, бросая в колодец ткани, льняную кудель, выпряденные нитки и овечью шерсть (название обряда — мокрида — непосредственно связано с основой *mok-rь, от которого образовано имя Мокоши, соединяющего мотивы пряжи и влаги-воды)» (Иванов, Топоров 1988: 357).

Область метафорического отображения слов в рамках категории рода соответствует упорядочению по определенным признакам знания об окружающем мире. Конкретные концептуальные структуры, которые хранятся в языковых выражениях, берут свое начало в мифологии, отображающей такие знания. Мифологический образ — производное мифотворческого мышления — является отражением концептуализации мира по ассоциативным признакам, которые выливаются в форму некой конкретной родовой принадлежности.

Еще раз к вопросу о письменности у славян. Помните, когда к Бабе Яге попадает добрый молодец, она дает ему в помощь клубочек, который должен показать путь к царству Кощея? Предстоит молодцу путь по дремучему лесу. Вы когда-нибудь с клубочком по лесу ходили? Да Вам это и не нужно делать. И так все ясно: клубочек до первого куста размотается, и уж точно к царству Кощея не докатится.

Спрашивается, почему с таким упорством в сказках Баба Яга клубочки раздает налево и направо всем добрым молодцам. Повторяю — именно с помощью этого клубочка молодец дорогу и находит. Может, речь идет о скрытом знании, связанном с клубочком. И это знание нами уже утрачено?

И опять начну издалека. Помните ли вы наши сказки, где первая буква, обрамление текста и знаки в конце текста даются в виде красивых «вязаных» письмен? А это и есть переплетения и узлы. Была, похоже, у славян письменность, схожая с узелковым письмом кипу у индейцев Америки. Именно такие клубочки с узелками давала Баба Яга: в узелках скрывались знаки — указатели дороги. Мы же до сих пор говорим завязать узелок на память; вязь (о буквах; образовано от слова вязать). К этому же ряду относятся выражения: бессвязные мысли, говорить путано, спутать «ошибиться», красной нитью в тексте проходит мысль о..., хитросплетения в тексте, неувязка (о сюжете или смысле), завязка и развязка в сюжете, слова не вяжутся с его поступками и многое другое. Этот ряд можно продолжать и продолжать. И почему с таким упорством мы не хотим признаться себе, что наша культура более богата и разнообразна, чем это описывается в учебниках истории. Кстати, мнение о том, что клубочек Бабы Яги может иметь отношение к узелковой письменности славян, поддерживал академик Б. А. Рыбаков.

Узелковое письмо было у разных народов. Только до нас дошло о нем мало сведений.[13] Так, например, о нем упоминается в карело-финском эпосе «Калевала»:

Собиратель «Калевалы» Элиас Леннрот в фольклорных записях отмечает, что у него есть строки, записанные им со слов знаменитого рунопевца Архиппа Иванова-Пертунена (1769—1841). В качестве зачина перед исполнением рун рунопевцы произносили:

Узелковая письменность — один из древнейших видов письменности. Узелковым письмом «кипу» и «вампум»[14] пользовались древние инки и ирокезы. В Древнем Китае было известно узелковое письмо «цзе-шен».

Так что это за таинственный клубочек отдавала Баба Яга доброму молодцу? Вероятно, это действительно был настоящий клубочек, но только с узлами, повествующими о том, как добраться до Кощеева Царства, этакий древний путеводитель. Важно, что добрый молодец умел читать эти знаки. И скорее всего Баба Яга, проводившая инициацию, сама этим знакам его и обучала.

Вот Вам и клубочек Бабы-Яги.

Посмотрите, как изображались титульные буквы в книгах. Такие буквы сейчас используются в текстах русских народных сказок.

Витые буквы, переплетенные узлами, — украшение любого текста.

До сих пор метафоры нити мы используем в своей речи, не догадываясь, откуда они, каковы источники создания стертых метафор. Сравните: витиеватость фраз, оборвать свою речь, плетение словес, переплетение сюжетных линий, и, как клубок, текст приводит нас к пониманию скрытого в знаках смысла, а это осознание выводит нас на путь истины.

Вопросы для обсуждения:

1. Расскажите об особенностях русской ментальности, опираясь на тексты русских сказок, летописей, сказаний, былин.

2. Что вам известно о гендерных исследованиях в рамках изучения русской ментальности?

Темы для рефератов:

1. Развитие письменности у славян.

2. Книжная традиция у славян.

3. Реликты древнего сознания, отображенный в формах русского языка.

4. Культ предков и современное христианство с позиций изучения ментальности русского народа.

Литература:

1. Бархударов С. Г. (ред.) Словарь русского языка XI—XVII вв. — М.: Наука, 1975. — Вып. 1.

2. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. — М., 1995.

3. Буслаев Ф. И. Преподавание отечественного языка. — М., 1992.

4. БЭС — Большой энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1991. — Т. 1. — С. 492.

5. Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры. — Благовещенск: БКГ им. И.А. Бодуэна де Куртенэ, 1998. — Ч. II. 1. — 420 с.

6. Иванов В. В., Топоров В. Н. Пятница // Мифы народов мира : энциклопедия. — М., 1988. — Т. II. — С. 357.

7. Маковский М. М. Метаморфозы слова (Табуирующие маркеры в индоевропейских языках) // Вопросы языкознания. — 1998. — № 4. — С. 151-179.

8. Пименова М. В. Душа и дух: особенности концептуализации : монография. — Кемерово: ИПК «Графика», 2004. — 386 с. — (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 3).

9. Пименова М. В. Специфика вербализации концепта время в русской языковой картине мира // Актуальные проблемы лингводидактики и лингвистики: сущность, концепции, перспективы. Т. 2. Актуальные проблемы лингвистики. — Волгоград: Парадигма, 2010. — С. 253-263.

10. Пименова М. В. Реликты древнего сознания, сохраненные в языке // Образ мира в зеркале языка : сб. науч. ст. / отв. соред. В. В. Колесов, М. В. Пименова, В. И. Теркулов. — М.: Флинта: Наука, 2011. — 566 с. — С. 173-180. — (Серия «Концептуальный и лингвальный миры». Вып. 1).

11. ПЦСС — Полный церковно-славянский словарь / сост. Г. Дьяченко. — М.: Терра - Книжный клуб, 1998. — 1120 с.

12. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. — М.: Лабиринт, 2000. — 336 с.

13. Романова Г. Я. Наименование мер длины в русском языке. — М., 1975.

14. РГ-80: Русская грамматика / гл. ред. Н. Ю. Шведова. — М., 1980. — Т. 1.

15. СРЯ: Словарь русского языка / гл. ред. А. П. Евгеньева. — М., 1982. — Т. 2.

16. Топорков А. Л. Из наблюдений над функциями категории рода в этнодиалектных текстах // Славянское и балканское языкознание: структура малых фольклорных текстов. — М., 1993. — С. 55-59.

17. Топоров В. Н. Река // Мифы народов мира: энциклопедия. — М., 1988. — Т. II. — С. 374-376.

18. Топорова Т. В. Семантическая структура древнегерманской модели мира. — М., 1994.

19. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка : в 2 т. — М., 1993.

20. ЭССЯ: Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / под ред. О. Н. Трубачева. — М., 1974. — Вып. 19.

21. Feist S. Vergleichendes Woerterbuch der gotischen Sprache. Mit Einschluss des Krimgotischen und sonstiger zerstreuter Ueberreste des Gotischen, 3. neubearb. u. verm. Aufl. — Leiden: E. J. Brill, 1939.